Константен де Турвиль. Беспримерное свидетельство, или воспоминания

Прибыв в лагерь, я нашел своего друга в снаряжении, пристойном его положению. Он привел меня к графу Пиперу в доверие к которому уже успел войти. Этот министр известен более по своему господину, чем по своим великим достоинствам, благодаря которым Швеция должна была себя погубить, а царь — получить свои триумфы. Карл в Саксонии заставлял Европу трепетать. Партия, за которую этот государь высказывался, с неизбежностью подмяла под себя другую. Его расположение к Франции заставляло союзников опасаться, чтобы он не присоединил свои войска к королевским.

Чтобы предотвратить этот чудовищный удар, от союзников были посланы к нему послы, но Пипер знал, как их успокоить. Общая причина их спасения заключалась в алчности этого министра. 300 тыс. экю, которыми милорд герцог Мальборо блеснул перед его глазами, произвели свое действие и выполнили истинную цель миссии. Пипер, хозяин помыслов Карла, сделал свою карьеру, естественно, на жажде славы этого государя. Он им завладел, играя на этой слабости. Поверженные русские, их царь-беглец, могущественная империя, взывающая у ног Карла о милосердии и ожидающая государя из его рук, как он только что дал такового Польше, были целями, которые Пипер ему льстиво предложил на будущее, труднодостижимое и вообще почти невозможное, если бы Карл рассудил о том здраво. Но коварство его доверенного лица и честолюбие застлали ему глаза, так что все представлялось ему делом одной только кампании. Столь пагубный совет, подкрепленный авторитетом предлагавшего, вверг в пропасть государя, которого его собственный рассудок уберег бы, если бы он мог подозревать в неблагодарности подданного, верность которого, как он думал, была приобретена посредством благодеяний.

Я был принят этим министром довольно равнодушно, а после обеда он представил меня королю. Зная, что французский язык ему мало приятен, хотя он его понимает очень хорошо, я произнес приветствие по-латыни. Его ответ был односложным, означавшим для меня только то, что он меня принимает на ту службу, для которой я приобрел полевую форму. Сначала этот государь произвел на меня впечатление, сильно отличавшееся от того, которое я чувствовал, видя Августа II. Последним я восхищался. В редких случаях можно так усовершенствоваться в тех качествах, которыми тот обладал: спокойный и приветливый внешний вид, вкрадчивый и нежный взгляд, приятный тембр голоса, который своей мягкостью очаровывая сердца сопровождавших,— одним словом, все то, что составляет в совокупности образ обворожительного государя, чего совершенно не было в Карле. Этот король — чистый солдат. Егокачества, без сомнения, велики и блистательны, но та негибкость, которая определяла его характер» выказывая, в частности, его внутреннюю суть в манере поведения, выявлялась в совершенной грубости и резкости, с которыми трудно свыкнуться. Все-таки право уволиться после кампании, если эта служба мне не понравится, было оставлено за мной, и меня слегка беспокоила лишь возможность гибели. Шевалье думал так же, как я, и говорил мне неоднократно, что если ему доведется еще наниматься на военную службу, то он будет менее легкомысленным, ибо страх перед последствиями его затеи дал ему повод для длительного раздумья.

И вот Карл после двух лет, проведенных в Саксонии за сбором непомерных контрибуций, несмотря на все удовольствия, которые он получал от Августа, отправился оттуда, чтобы потерять затем в один день плоды семи лет триумфов и славы. Я но берусь описать здесь все подробности ужасного похода, который мы совершили, чтобы встретиться с царем, который, как искусный полководец, при отступлении всегда поджигал, разорял или забирал с собою все, что могло давать средства для существования армии. Стоило только приобрести более воздержанности и прозорливости, которыми Карлу захотелось бы смягчить свою злобу, и он смог бы легко увидеть, что, конечно, не сумеет сражаться против суровости климата; а если царь, пока что отступая, встанет перед ним наконец как настоящий противник, толпа солдат, в которую королевская армия с каждым днем все более превращается, изнуренная к тому же холодом и болезнями, трудностями переходов, недостатком продовольствия и протяженностью почти непроходимого пути, будет выглядеть не соответствующей положению вещей Перед лицом более чем 100-тысячной армии, обильно снабженной всем необходимым. Но Карлу хотелось отомстить за себя, и слишком уж упрямое рвение мешало ему увидеть, что он сам лишает себя средств.

В середине этого страшного похода случилось так, что я испытал сильный прилив радости и удовольствия. Армия остановилась возле небольшого городка (название которого у меня выпало из памяти), когда увидели, что в лагерь прибыл турецкий посланник, уполномоченный поздравить Карла со вступлением на престол короля Польши, а короля Швеции — с его победами. Этот посланник получил аудиенцию в помещении графа Пипера. Он представил свои верительные грамоты, покрытые сукном, шитым золотом, и Произнес речь, которая сводилась вкратце к тому, что слава о великих делах Его Величества дошла до султана, его господина, и тот послал его предложить свою дружбу и одновременно поблагодарить за Добрый поступок, сделанный два года назад и заключавшийся в освобождении некоторого числа турок, пленников императора Леопольда. Он добавил также, что султан в знак признательности выкупил более сотни шведов, Взятых в плен калмыками и проданных в Турцию. Государственный секретарь ответил от имени короля, что Его Величество со своей стороны намерен поддерживать крепкую дружбу с Оттоманской Портой и что отблагодарит Его Высочество султана за великодушные дела, которые тот совершил по своей доброй воле. Мы были на этой аудиенции с шевалье...

Я возвратился к войскам, которые нашел уже почти все построенными в боевой порядок перед королем; литавры и трубы звучали, призывая армию в поход... Наконец, мы прибыли к Полтаве, знаменитому месту, навеки связанному с наиболее памятным для меня событием. Царь, постоянно находившийся с нами в соприкосновении, использовал преимущества ужасной зимы, которая такой была в том году повсеместно, чтобы почти беспрепятственно беспокоить нас. Его войска, привыкшие к климату, страдали несравненно менее чем мы. Большинство шведов умирали от холода, и немалое число их Погибло в тяжелых переходах и стычках. Вот то положение, которого русские давно уже желали, и хотя решающее сражение произошло только летом, Карл между темпосреди покинутой людьми страны, куда он проник лишь после невероятных усилий, был не в состоянии пополнять свои войска, страдавшие от переходов и от холода, более жестокого, чем это вообще можно описать. Данное преимущество, которого не хватало шведскому королю, целиком было на стороне царя. Последнего очень мало смущало, как он сам говорил, пожертвовать, если понадобится, десятью русскими за одного шведа, т. к. он был в состоянии обновить всю свою армию, если бы нашел это нужным, благодаря близости своих владений, которые его обильно снабжали.

Полтава была осаждена с приближением весны. Карл хотел сделать этот город местом своего пребывания и пунктом сосредоточения подкреплений, которых он ожидал; но оказалось слишком поздно, и новые войска не смогли пробиться к нему. Левенгаупт, которому он поручил привести 16 тыс. человек, встреченный и разгромленный в пути князем Меншиковым, прибыл едва с четырьмя тысячами. Станислав Лещиньский, сам имевший большие затруднения в Верхней Польше, не мог оголить себя, а турки, льстившие себя надеждой, что участвуют в игре, вовсе не были расположены предпринять какую-либо диверсию в пользу шведов. Таким образом, армия сократилась до 24 тыс. человек, почти половина из которых должна была блокировать Полтаву.

Государь Карл вскоре оказался перед печальной необходимостью участвовать в сражении с неприятельской более чем 100-тысячной армией. Всему миру весьма хорошо известно, каковы там были его намерения и его участь: тут Карл поступил, как отчаявшийся государь, которому не оставалось ничего более, как или погибнуть, или вырвать победу шпагой, полагаясь на удачу, у царя, опытного полководца, который, несмотря на превосходство своих сил, не пренебрег тем, чтобы выгодно окопаться и, кроме того, возвести перед своим лагерем редуты с многочисленной артиллерией, которые защищали подступы к лагерю.

Надо, однако, отдать справедливость тому небольшому числу шведов, которых русские отбросили к Полтаве. Это объяснялось ошибкой одного из их военачальников по имени Росс, который проявлял, правда, чудеса храбрости, но погубил все той же неуместной отвагой. Карл, видя, что главным объектом его внимания должно быть взятие основного укрепления московитов, отдал Россу приказ, отделясь со своей пехотой, атаковать это укрепление с фланга, проходя вперед, не останавливаясь между редутами и не обращая внимания на жестокий огонь. Росс сначала великолепно выполнил приказ короля. Он отважно приблизился к редутам, но, будучи сильно потревожен артиллерией и чрезмерно возбудившись, вместо того чтобы идти дальше, возжелал взять эти редуты приступом. Он захватил некоторые из них, но в конце концов был со своей колонной изрешечен залпами и отрезан от короля, который прорвался уже к началу укреплений и ожидал его там, чтобы начать общую атаку.

У короля не оставалось другого средства, кроме как смело двигаться дальше навстречу славной смерти, отчего, однако, и последовало поражение армии. Я находился тогда рядом с Его Величеством, державшим шпагу в одной руке и пистолет в другой; его передвигали на носилках после того, как у него была раздроблена пятка, во все те места, где он находил необходимым свое присутствие. Но, поскольку это невозможно было делать столь быстро, как было нужно, можно сказать, что король в тот день не командовал в действительности и что отсутствие лидера вызывало во многих случаях у его генералов замешательство и беспорядок, к которому их привели его самые крупные ошибки, а также поправимые меньшие.

Положение этого государя удвоило мое восхищение им, и я не мог сдержать своего волнения, глядя на него. Учитывая огонь злопамятства к царю, с чем он до такой степени был прежде связан, можно сказать, что никогда государь не подавал лучшего примера, чем в сражении, в котором он благородно жертвовал собой. Героическая и величественная скорбь была написана на его челе. Смерть, которая грохотала со всех сторон, не только не приводила его в ужас, но, казалось, была желанной целью, поскольку он наблюдал безнадежную для себя битву. Его неустрашимые солдаты, выстроившиеся вокруг него, умирали, принимая на себя некоторые из тех выстрелов, которые предназначались для него. Я был уже ранен несколько раз, но легко, к тому времени, когда несчастного шевалье сразило ядро, забросав меня его мозгами. Я чувствую, рассказывая сейчас об этом, что все мои раны как бы снова открываются спустя более 30 лет, миновавших с того ужасного мига. Горе не было более чувством, которое я испытывал в жестокой обстановке; в ярости устремился я в гущу врагов. Но смерть, которую я искал, как оказалось, оставила меня, и после неистовой атаки, увлеченный толпою бегущих, я добрался с ними до обоза, где нашел короля, который там остановился.

Я дрожал, видя этого государя, и исчезла вся заинтересованность в деле, которую я испытывал лишь несколькими мгновениями раньше. Самая бешеная злоба бушевала во мне против Карла. Я воспринимал его сейчас только как виновника смерти шевалье. Я возненавидел войну, самый день казался мне противным, а жизнь — мукой. Меня ослепило отчаяние, и в этой душевной отстраненности в течение нескольких часов я чувствовал себя так, что не помнил, ни кто был победителем, ни кто — побежденным. Тем не менее честь взяла вскоре верх в моих переживаниях. Открыв глаза, я подумал, что смерть шевалье и моя собственная были почти неизбежны в столь ужасном деле. Я сожалел о жестокой судьбе, которая у меня отняла шевалье, а вовсе не о несчастном государе, которого я совершенно не знал, когда, стремясь к опасностям, поступал к нему на службу...

Между тем русские преследовали нас по пятам. Отступление осуществлялось в хорошем порядке, но постоянно с большой стремительностью, так что уже на следующий день мы прибыли к Днепру, удаленному на 12 лье от места битвы. Остатки армии насчитывали около 16 тыс. человек, из которых свыше 5 тыс., больные и израненные, еле тащились, а не маршировали, чтобы как-нибудь ускользнуть от русских, которые могли теперь отомстить за жестокости, которые были совершены над их согражданами в предыдущие кампании, когда то, что попадалось в руки шведам, либо сжигалось, либо безжалостно истреблялось на том грубом основании, что очень большому числу людей можно-де и многое уничтожать.

Многие генералы попали в плен во время сражения, а главный среди них — Пипер, который заплатил тем самым царю за все бедствия, которые он ему причинил, и за 300 тыс. экю, которые получил от герцога Мальборо. Принц Вюртембергский тоже находился в числе пленников; и если король Швеции и хотел тогда кому-нибудь излить свое горе, то это именно сей любезный принц, который, рискуя жизнью, часто спасал его и который в равной мере отдавал всей армии свою доброту и храбрость.

Таков итог битвы при Полтаве, о которой столько написано и говорят в мире. Царь быстро вознаградил там себя за свои несчастья, а Карл закончил свои подвиги самой большой из неудач. Некоторые говорят, что если первый стал созидателем своей страны, то второй — разрушителем собственной. Эта мысль казалась бы более справедливой, если ее получше обосновать указанием на некоторые недостатки Карла, из которых и проистекали его несчастья. Не желаю оправдывать этого государя, но должен признать, что людям, которые очень легки в принятии решений, нужен лишь сильный удар, чтобы заставить их затем начать противоречить самим себе, выказывая сугубо деспотические качества. Однако им следовало бы вместо того обладать некоторыми твердыми принципами, что бы о них ни подумали. Карл, победитель при Нарве, Клишове и в бесчисленном количестве сражений, был ранее первым из королей, образцом завоевателя, славой и ужасом мира. Тогда ему раздавались вокруг лишь хвалы. Не используя ни счастливых случаев, ни каких-то обстоятельств, от которых часто зависит победа, он верил лишь в себя и казался великим сам по себе; его доблесть и его гений как будто делали его судьбу его же оружием; а теперь Карл, побежденный под Полтавой в большей степени от раны, чем от отданных им распоряжений, наоборот, сразу Погубил все свои заслуги, которыми восхищались прежде. Он оказался на деле лишь недальновидным государем и известным смельчаком, которого просто хранила удача и которого она же низвергла. Добавлю от себя такое почтительное рассуждение: если оценивать только военные достоинства Короля, то Карл заслуживает уважения потомков; и если не принимать во внимание его непреклонного желания отомстить и если полностью удалось бы освободить его от недостатков, которые его обесцвечивали и ослабляли, то пришлось бы сказать, что никогда не было более решительного героя, носившего королевский титул.

Прибыв к Днепру, король провел несколько дней, отдыхая и приводя Свей раны в такое состояние, чтобы она не стали неизлечимыми. Как только его осмотрели и привели в порядок, он решил перейти эту реку, После чего отдал приказ Левенгаупту идти к Крыму. А этот генерал лишь сжег обоз — небрежность, которой следовало бы избежать, поскольку» как говорил ему король, любой солдат, преследуемый врагами, без снаряжения может маршировать только два дня. Это и заставило Левенгаупта подписать позорную капитуляцию. Около 1200 человек перебрались вместе с королем на другой берег реки, и государь не задерживался на противоположном берегу дольше» т. к. претерпевал жестокие страдания, не слыша со стороны его армии ответов на ружейный залп русских. Мертвое молчание говорило ему, что Левенгаупт помышляет о сдаче и, вероятно, вырабатывает соглашение.

Мы, не зная о положении на том берегу, направились между тем в путь и долго продвигались, не имея известий о том, что там произошло. Всю дорогу король оставался верхом, если не говорить о том обстоятельстве, что, будучи не в состоянии держаться на коне, он находился на маленьком татарском сиденье, несколько напоминающем наши коляски. Глубокое молчание царило вокруг, и никто не осмеливался его нарушить. Каждый, будучи погружен в свои печальные думы, был занят только мыслью о том, кем: он теперь стал. Бесконечная пустыня предстала перед нашими глазами: то было начало пустыни, по которой пролегал наш путь в Турцию.

№ 5. Из записок графа Бассевича об Аландском конгрессе (1718 г.)

 

В мае 1718 года конференция открылась на острове Аланде между тайным советником Остерманом и бароном Герцем, которым помогали, — первому граф Брюс, последнему — граф Гилленбург. Карл любил свою старшую сестру особенно и был сердечно привязан к ее супругу; Герц, не получивший еще увольнения от герцога Голштинского, был покамест в его службе. Несмотря на все это, на конференциях уполномоченные едва касались вопроса о восстановлении прав герцога Голштинского и о других его интересах даже вовсе не упоминали. Зато с тем большим жаром шла речь о возвращении короля Станислава, и чтобы привлечь на его сторону Россию, царю была предложена Мекленбургия; герцог Карл-Леопольд должен был получить взамен ее Курляндию, или часть герцогской Пруссии; из нее выделялся участок и Фридриху-Вильгельму, если он приступит к союзу, в вознаграждение за Штеттин, с которым Карл не хотел расстаться. Для Станислава было бы весьма выгодно возвратиться на потерянный престол при помощи этих разделов, а Геогра заставили бы тем так заботиться о целости его владений, что он охотно купил бы свою безопасность уступкой Бремена и Вердена. Швеция вознаградила бы себя в Норвегии за земли, уступленные ею России, и когда таким образом всякому будет назначена его доля, тогда заключить мир.

Петр Алексеевич, слишком осторожный, чтобы увлечься такими предположениями со множеством затруднений, не спешил с заключением трактата. Он сделал удовольствие Карлу, освободив фельдмаршала графа Реншильда, бывшего в плену с полтавского сражения, а Карл, со своей стороны, возвратил ему в обмен двух его генералов, князя Трубецкого и графа Головина. Прежние союзники его начали громко и оскорбительно обнаруживать свои подозрения на счет его добросовестности, он отвечал с умеренностью и предоставил им накоплять оскорбления, которые впоследствии могли дать ему право на отмщение.

Столько великих замыслов, встревоживших столько кабинетов и державших столько армий в выжидательном положении, было внезапно уничтожено пушечным ядром, пущенным на удачу из-за стен Фридрихсгалла. Оно поразило Карла XII в ту минуту, когда он осматривал осадные работы. Адъютант его, Сикье, преданный принцу гессенскому, предложил тем, которые первые узнали об этом несчастии, не разглашать о нем. Он взял шляпу короля, на которого надел свою вместе со своим париком, и отправился с печальным известием к принцу. Принц тотчас же отослал его к своей супруге, которая шляпу короля оставила у себя, а доставившего ее щедро одарила. Справедливость, конечно, требовала, чтобы преданность его была вознаграждена; между тем, клевета не замедлила распространить слух, что Сикье поставил себе в обязанность убить короля для предупреждения намерения его утвердить корону за герцогом голштинским, и что предоставил шляпу как доказательство своей удачи. Толпа, всегда злая и легковерная, долго верила этому черному обвинению, не показывая при том ни малейшей ненависти ни к принцессе, ни к Сикье, до такой степени тяжелый деспотизм Карла помрачал блеск его героизма!