Сам себе человек 4 страница
— Чего это она у вас кричит?
А художник отвечает:
— Она зовет Луначарского.
Звали, звали, как без этого. Бывало, издевались над РЅРёРј, РЅРѕ потом отчаянно ностальгировали, РёР±Рѕ РѕРЅ был министром, которого РЅРµ боялись. Всех боялись, Р° его нет. РћРЅ был, конечно, никакой РЅРµ начальник. Р’СЃРµ знали его слабости: безумную любовь Рє молодой, красивой, глупой жене, страсть сочинять трагедии СЃ социальным подтекстом, стремление реанимировать РІ советской элите РІРєСѓСЃ Рє «салонам». Ходасевич оставил убийственный очерк «Белый РєРѕСЂРёРґРѕСЂВ», Рѕ том, как РІ Кремле, РІ каменевском салоне, Луначарский, ломаясь, читает чужие стихи, Рё РІСЃРµ это СЃ провинциальным актерским нажимом, «с выражением». «Быстро, быстро мчится время РІ мастерской часовщика». РСЂРѕРЅРёСЏ понятна, чего там, РЅРѕ несимпатична; Владислав наш Фелицианович вообще был мастер подмечать Р·Р° РґСЂСѓРіРёРјРё мелкие Рё смешные черты Рё выглядеть РЅР° таком фоне довольно-таки демонически: «Здесь, РЅР° горошине Земли, Р±СѓРґСЊ или ангел, или демон». РќРѕ РІРѕРїСЂРѕСЃ Рѕ модельном праве РЅР° изысканное высокомерие остается открытым: РЅРµ просто так Горький говаривал, что Ходасевич РІСЃСЋ Р¶РёР·РЅСЊ РїСЂРѕС…РѕРґРёР» СЃ крошечным дорожным несессером, более или менее успешно выдавая его Р·Р° чемодан. Луначарский РЅРµ ангел Рё РЅРµ демон, РЅРѕ человек РІ XX веке был РєСѓРґР° большей редкостью. РћРЅ, само СЃРѕР±РѕР№, фигура РІ высшей степени уязвимая, особенно СЃ точки зрения хорошего тона, РЅРѕ Рё обаятельная, хотя Р±С‹ РїРѕ отсутствию претензий. РћРЅ отлично понимал уровень СЃРІРѕРёС… сочинений Рё РЅРµ претендовал РЅР° роль арбитра РІРєСѓСЃР°. РРЅРѕРіРґР° РјРЅРµ кажется, что РѕРЅ сознательно подставлялся всеми этими декламациями, драматическими опытами Рё громокипящими статьями. РњРѕРі Р±С‹ руководить культурой, как Троцкий армией: СЃСѓС…Рѕ, страшно, директивно. Воли-то ему хватало — РІСЃРїРѕРјРЅРёРј, как РѕРЅ осадил футуристов, РєРѕРіРґР° РѕРЅРё попытались отменить РІСЃРµ дореволюционное Рё вообще дофутуристическое искусство. РќРѕ РѕРЅ понимал, что палкой РІ искусстве РјРЅРѕРіРѕРіРѕ РЅРµ добьешься, Рё способность быть смешным, нелепым Рё уязвимым обеспечивала ему РєСѓРґР° больший авторитет, чем Троцкому его хваленая сталь РІ голосе.
Правда Рё то, что, РїРѕ замечанию Р§СѓРєРѕРІСЃРєРѕРіРѕ, РѕРЅ обожал подписывать, выписывать, направлять, вообще распоряжаться; чувство восхищения собственной внезапной значимостью было ему РІ высшей степени знакомо. РћРЅ, РїРѕ его признанию РІ РѕРґРЅРѕРј РёР· писем жене, РЅРёРєРѕРіРґР° толком РЅРµ верил, что большевики РІРѕР·СЊРјСѓС‚ власть Рё безнаказанно удержат ее долее трех дней; однако взяли! РћРЅ РѕС‚ радости вприпрыжку носился РїРѕ коридорам Смольного СЃ РєСЂРёРєРѕРј: «Получилось, получилось!В» Рто так Р¶Рµ вошло РІ анналы, как диспуты СЃ Введенским Рё прощальное требование насчет бокала: жест Рё РІ Смольном РЅРµ последняя вещь, особенно для человека, «брошенного РЅР° культуру». Что РґРѕ любви Рє подписаниям, распоряжениям Рё рекомендательным письмам — это РѕРЅ так играл. Культура РїСЂРё нем была РІ значительной степени РёРіСЂРѕРІРѕР№ стихией. Недаром его любимым прозаиком был Франс, мастер иронической дистанции; РЅРµ РЅСѓР¶РЅРѕ думать, что Луначарский был глуп. Р’ его тактике было РјРЅРѕРіРѕ юродства, что, вероятно, Рё позволило ему умереть своей смертью. Хотя кто знает, что было Р±С‹, РґРѕР¶РёРІРё РѕРЅ РґРѕ Большого террора. Ленинская любовь могла РЅРµ спасти. Правда, РѕРЅ СЃРѕ СЃРІРѕРёРј хваленым легкомыслием РјРѕРі Р±С‹ Рё подать голос против махины, Рё тут СѓР¶ результат был непредсказуем: кто-кто, Р° бывший наркомпрос авторитетом пользовался, Р° храбрость заразительна. Вспоминая тех, кто РЅРµ РґРѕР¶РёР» РґРѕ 1937 РіРѕРґР°, РјС‹ РіРѕРІРѕСЂРёРј Рѕ везении, РЅРѕ РЅРµ допускаем мысли, что РєРѕРµ-что могли Р±С‹ переломить Рё РѕРЅРё. Луначарский был конформист, конечно. РќРѕ трусом РЅРµ был, понимал, что «с перепуганной душой» РјРЅРѕРіРѕ РЅРµ напишешь; берег РЅРµ столько себя, сколько творческую способность.
Очень может быть, что Горький РІРѕ второй редакции очерка Рѕ Ленине РєРѕРµ-что присочинял, чтобы защитить тех, кто нуждался РІ защите: Луначарский переживал РЅРµ лучшие времена, Рё отношение Ленина Рє нему РІ этом втором варианте стало РЅРµ РІ пример теплей. РќРѕ Ленин действительно делал исключение для него (Рё отчасти для Горького), выделяя РёС… РёР· каприйской школы Рё признавая небезнадежными. Горький, понятно, нужен был ему как источник средств Рё РјРёСЂРѕРІРѕР№ литературный авторитет, РЅРѕ Луначарского РѕРЅ, кажется, действительно… РЅРµ скажу «любил», слово РЅРµ РёР· его лексикона, РЅРѕ относился Рє нему иронически-благодушно, РЅРµ без любования. Рђ РІСЃРµ потому, что Ленину — цельному, законченному, монолитному — нравились цельные натуры, Рё Луначарский РІ самом деле беспримесный идеалист СЌРїРѕС…Рё раннего СЂСѓСЃСЃРєРѕРіРѕ марксизма. Ленин называл его «Броненосец «Легкомысленный»», Рё это, как большинство Рльичевых кличек, РІ точку. Луначарский РёРЅРѕРіРґР° напускал РЅР° себя РІРёРґ броненосца Рё громовержца, РЅРѕ легкомыслия было РЅРµ спрятать. «Легкомыслие — РѕС‚ эстетизма Сѓ него»,— РіРѕРІРѕСЂРёР» Ленин РІ очерке Горького (или Горький устами Ленина защищал впавшего РІ немилость наркома); допустить аутентичность этих слов легко, даже СЃ поправкой РЅР° фирменное РіРѕСЂСЊРєРѕРІСЃРєРѕРµ тире. Ленину нравились РЅРµ те, кто думал РїРѕ-ленински, Р° те, РєРѕРјСѓ РѕРЅ РјРѕРі доверять. Р—Р° это — Рё тоже Р·Р° абсолютную цельность характера — РѕРЅ любил Мартова; Р·Р° масштаб личности прощал несогласия. Луначарского нельзя было заподозрить РІ двуличии: любуясь СЃРѕР±РѕР№, богоискательствуя, даже декадентствуя, РѕРЅ был абсолютно искренен, Рё подозрительнейший Ленин РЅРµ усомнился РІ нем РЅРё РЅР° секунду. РџСЂРё этом РѕРЅ продолжал издеваться над его вкусами, негодуя РЅР° слишком тиражное издание В«150.000.000В» Маяковского Рё делая РїСЂРёРїРёСЃРєСѓ: «А Луначарского сечь Р·Р° футуризм». РќРѕ Рё сек — отечески, без обычной злобы; РѕРЅ понимал, что эстетские крайности наркомпроса РЅРµ мешают ему быть преданнейшим сторонником Ленина среди всей большевистской когорты.
Недаром его ненавидел Сталин, враг цельных людей, подозревавший их в самом страшном — в неготовности ломаться и гнуться. Луначарский в самом деле ни в чем не изменился, не превратился в советского чиновника, не сделался держимордой, не выучился топать ногами на писателей и учить кинематографистов строить кадр. Легкомысленный и жизнерадостный Луначарский — Наталья Сац цитирует его совершенно ученическое четверостишие о том, что лучшей школой жизни является счастье,— был новому хозяину не просто враждебен, а противоположен, изначально непонятен. Стиль Луначарского мог быть фальшив, напыщен, смешон, но никогда не был административен. Он был последним советским наркомом — нет, пожалуй, еще Орджоникидзе,— умевшим внушить радость работы, желание что-то делать, азарт переустройства мира, в конце концов. Дальше опять пошли «начальнички» в чистом виде, люди, одним своим видом способные надолго отвадить от любой осмысленной деятельности.
РњРЅРѕРіРёРµ скажут, что Луначарский решал задачу заведомо невыполнимую — придавал революции РїРѕРґРѕР±РёРµ человечности, натягивал РЅР° нее маску «человеческого лица». Рто, может быть, РІ метафизическом отношении РЅРµ очень хорошо, даже Рё РІ нравственном сомнительно. РќРѕ для тех, РєРѕРіРѕ РѕРЅ спас, метафизика Рё хороший РІРєСѓСЃ были РЅРµ важней Рё РЅРµ актуальней обычного гуманизма. РўРѕРіРѕ самого милосердия, которого было тогда очень мало. Главное Р¶Рµ, РѕРЅ СЏРІРёР» РјРёСЂСѓ принципиально новый тип политика: творца среди творцов. Рђ что натворил РјРЅРѕРіРѕ ерунды, так ведь девяносто процентов литературы Серебряного века были макулатурой Рё пошлостью, РЅРѕ очарования это РЅРµ отменяет.
Он был отправлен в почетную ссылку и умер, ни в чем не раскаиваясь, все так же заботясь только о том, чтобы это хорошо выглядело. Высшая добродетель легкомысленных позеров — презрение к смерти. Есть вещи поважнее.
Нам бы сегодня хоть одного такого министра, но для этого нужен как минимум опыт Серебряного века. Плюс то редчайшее сочетание самоубийственности и жизнеспособности, легкомыслия и бронебойности, таланта и моветонности, которое, боюсь, не повторяется на земле дважды.
Дмитрий Быков
РњРѕРіСѓ
Анна Ахматова (1889—1966)
Рнтерпретация Ахматовой как советского поэта (без РІСЃСЏРєРѕР№ негативной модальности, свойственной понятию «советский» РІ девяностые) началась РЅРµ вчера; наиболее убедительный текст РЅР° эту тему — статья Александра Жолковского «К переосмыслению канона» (1998). Там сказаны РјРЅРѕРіРёРµ ключевые слова: «сила через слабость», «власть через отказ РѕС‚ потребностей», «аскетизм РґРѕ мазохизма», «консервативно-монументальные установки», «любовь Рє застывшим позам». Всем этим, однако, советскость РЅРµ исчерпывается — это вещи скорее вторичные Рё, так сказать, производные. Несколько ближе Рє делу — многократные упоминания разных авторов Рѕ фольклорности Ахматовой: иные ее тексты удивительно близки Рє сочинениям Рсаковского Рё даже, страшно сказать, Прокофьева. Твардовский РЅРµ Р·СЂСЏ любил Рё высоко ценил ее (что РЅРµ РѕРґРЅРѕ Рё то Р¶Рµ) — РїСЂРё том что большинство поэтов-современников для него РЅРµ существовали. РќРѕ «советскость» Рё «фольклорность» — вещи далеко РЅРµ синонимичные, Рё более того: РЅР° раннем, наиболее подлинном своем этапе советская власть далеко РЅРµ опиралась РЅР° традиционные фольклорные установки, весьма резко отбрасывала «коренное» Рё «национальное», почвенническая ориентация появилась Сѓ нее только РІ тридцатые. Рстетически Ахматова — явление как раз СЂСѓСЃСЃРєРѕРµ, Р° РЅРµ советское, Рё подлинно всенародная ее слава началась тогда, РєРѕРіРґР° советское СѓР¶Рµ побеждается Рё поглощается СЂСѓСЃСЃРєРёРј, архаическим, «консервативно-монументальным». РќРµ Р·СЂСЏ ее СЃРЅРѕРІР° начали печатать РІ СЃРѕСЂРѕРєРѕРІРѕРј. РРЅРѕР№ РІРѕРїСЂРѕСЃ — что заставило расправляться СЃ ней РІ СЃРѕСЂРѕРє шестом. Оставайся РѕРЅР° РІ рамках фольклорной установки «власть через отказ» Рё «сила через слабость» — ничего Р±С‹ РЅРµ было. РРёСЃРєРЅСѓ сказать, что ключевой текст Ахматовой — крошечное предисловие Рє В«Реквиему», Рё даже РґРІРµ строчки РёР· него — ответ РЅР° РІРѕРїСЂРѕСЃ: «А это — можете описать?В» «Ря сказала: — РњРѕРіСѓВ».
Если б она даже не описала — то есть ничем не доказала абсолютной власти над собой и над словом,— этого «могу» было бы совершенно достаточно, чтобы остаться в истории русской литературы и вызвать негодование властей.
РР· всех канонических фигур СЂСѓСЃСЃРєРѕР№ литературы Рё общественной Р¶РёР·РЅРё Ахматова остается наиболее СЃРїРѕСЂРЅРѕР№, вызывает самую Р¶РёРІСѓСЋ ненависть — тому свидетельство РЅРµ только чудовищный РїРѕ наглости Рё безграмотности том Тамары Катаевой (будем милосердны Рє СЏРІРЅРѕР№ душевной патологии автора), РЅРѕ Рё регулярные попытки «снижения», «деконструкции», «развенчания» Рё прочих манипуляций СЃ царственным ахматовским образом. РќРµ совсем СЃРІРѕР±РѕРґРЅР° РѕС‚ этого Рё недавняя — РїРѕ-моему, хорошая — РєРЅРёРіР° Аллы Марченко «Ахматова: Р¶РёР·РЅСЊВ». Думаю, дело РЅРµ только РІ том, что культ Ахматовой созидался РїРѕ преимуществу истеричками, воспевавшими ее СЃ аханьем Рё придыханьем, Р° потому вызывающими естественное желание несколько снизить навязчивый пафос. Проблема РІ том, что лирический герой — РІ отличие РѕС‚ героини, заполнившей СЃРѕР±РѕР№ РІСЃРµ пространство,— РІ ахматовской РїРѕСЌР·РёРё как Р±С‹ Рё РЅРµ нужен, его нет, Рё это, кстати, обеспечивает хлебом Рё маслом немаленький отряд славистов, гадающих, что РєРѕРјСѓ посвящено. РќРµ считая акростихов «Борису Анрепу», РІСЃРµ ахматовские посвящения РјРѕРіСѓС‚ быть смело адресованы любому ее спутнику, РІ том числе вымышленному Рё небывшему. Подозреваю, что герой «Поэмы без героя» — как раз Рё есть идеальный спутник, так Рё РЅРµ попавшийся РЅР° пути, Рё главная лирическая коллизия Ахматовой — РЅРµ столько страсть, сколько отсутствие ее объекта (РІ отсутствие какового Рё возникает отмеченный Мандельштамом РІ разговоре СЃ Герштейн «аутоэротизм» — РЅРµ нашедшая достойного РїРѕРІРѕРґР° страсть оборачивается РЅР° себя). Наиболее откровенно РІ этом смысле РѕРґРЅРѕ РёР· лучших стихотворений дореволюционной Ахматовой:
Я любимого нигде не встретила:
Столько стран прошла напрасно.
Р, вернувшись, СЏ Отцу ответила:
«Да, Отец!— твоя земля прекрасна.
Нежило мне тело море синее,
Звонко, звонко пели птицы томные.
А в родной стране от ласки инея
Поседели сразу косы темные.
Там в глухих скитах монахи молятся
Длинными молитвами, искусными…
Знаю я, когда земля расколется,
Поглядишь ты вниз очами грустными.
Я завет твой. Господи, исполнила
Рна зов твой радостно ответила,
На твоей земле я все запомнила,
Рлюбимого нигде не встретила».
РњРѕР¶РЅРѕ, конечно, объяснить эту ситуацию завышенными требованиями лирической героини — ишь, РІСЃРµ тебе мало, Р° между тем РЅРµ последние люди сходили РїРѕ тебе СЃ СѓРјР°. РќРѕ точнее будет интерпретировать ее как предельное выражение глубоко советской Рё весьма благотворной установки, которую СЏ обозначил Р±С‹ как ориентацию РЅР° самосовершенствование, Р° РЅРµ взаимодействие; индивидуальный перфекционизм, Р° РЅРµ достижение гармонии СЃ РґСЂСѓРіРёРјРё. Р’ сущности, если СѓР¶ беспристрастно разбирать советскую систему координат Рё вдаваться РІ сущность бесцерковного аскетизма двадцатых—тридцатых,— для здешней системы ценностей характерно, РІ общем, достаточно наплевательское отношение Рє «товарищам», несмотря РЅР° прокламированный альтруизм Рё заботу каждого РѕР±Рѕ всех. Р’СЃСЏ эта забота РЅРѕСЃРёС‚ характер достаточно абстрактный — РІ принципе Р¶Рµ для советской морали характерен глубоко скрытый, РЅРѕ несомненный тезис: человек есть РЅРµ самоцель, Р° РїРѕРІРѕРґ. Р’СЃРµ — любовь, ненависть, общение — РЅСѓР¶РЅРѕ РЅРµ для того, чтобы улучшить чужую Р¶РёР·РЅСЊ, Р° исключительно для того, чтобы довести РґРѕ совершенства самого себя. Р’ ахматовской лирике герой нужен для авторского роста, Р° РёРЅРѕРіРґР° для авторского самолюбования, как РёРЅРѕР№ феминистке мужчина нужен для деторождения; автор РЅРёРєРѕРіРѕ РЅРµ любит, потому что РЅРµ РІРёРґРёС‚ достойного,— РЅРѕ еще потому, что любовь Рє РґСЂСѓРіРѕРјСѓ отвлекла Р±С‹ РѕС‚ работы над СЃРѕР±РѕР№. Рто РЅРµ столько даже советское, сколько ницшеанское: вечное усилие, направленное РЅР° преодоление человеческого РІ себе. Рэто преодоление человеческого, это сверхчеловеческое «Могу» звучит Сѓ Ахматовой РІ большинстве зрелых стихов, РЅРµ особенно даже маскируясь: «Так РјРЅРѕРіРѕ камней брошено РІ меня, что РЅРё РѕРґРёРЅ РёР· РЅРёС… СѓР¶Рµ РЅРµ страшен» — ведь это Рё есть самая чистая формула ницшеанства РІ СЂСѓСЃСЃРєРѕР№ литературе, РєСѓРґР° Горькому. Ахматова писала СЃРІРѕСЋ «Поэму без героя» РІСЃСЋ Р¶РёР·РЅСЊ, РІСЃСЏ ее лирика описывается этой Р¶Рµ формулой — потому что человеку РЅРѕРІРѕРіРѕ общества РЅРµ РЅСѓР¶РЅС‹ люди. РћРЅРё присутствуют РІ его Р¶РёР·РЅРё постольку, поскольку позволяют ему достигнуть новых степеней совершенства. Семья, гармоничный секс, РґСЂСѓР¶Р±Р° — РІСЃРµ это мелко, РІСЃРµ «слишком человеческое»: идеальный советский герой стремится Рє состоянию, РєРѕРіРґР° ему никто РЅРµ нужен. Ахматова переживает эту драму РІСЃСЋ Р¶РёР·РЅСЊ Рё время РѕС‚ времени вынужденно соприкасается СЃ РґСЂСѓРіРёРјРё людьми — чаще всего, СѓРІС‹, спускаться СЃ пьедестала заставляет проклятая физиология: «А бешеная РєСЂРѕРІСЊ меня Рє тебе вела сужденной всем единственной РґРѕСЂРѕРіРѕР№В». РќРѕ РєСЂРѕРІСЊ-то ведет, Р° рассудок холоден; РІРѕС‚ почему РІ ахматовской лирике РјС‹ РЅРµ найдем РЅРё РѕРґРЅРѕРіРѕ убедительного РјСѓР¶СЃРєРѕРіРѕ портрета, Р° лишь блеклые тени РІ РѕРґРЅРѕРј Рё том Р¶Рµ зеркале, призванном говорить только СЃ С…РѕР·СЏР№РєРѕР№ Рё только Рѕ ней.
Рто — советское. Рэто — замечательное, хотя, вероятно, Рё непереносимое РІ быту. Р’ этом смысле Ахматова РєСѓРґР° больше РїРѕРґС…РѕРґРёС‚ советской власти, чем Маяковский, которому ее так часто противопоставляли. РЈ Маяковского РІСЃРµ РїРѕСЌРјС‹ — СЃ героинями; «Лиличка» — Р¶РёРІРѕРµ, реальное лицо, как Рё Татьяна Яковлева, Рё Мария РёР· «Облака». Рћ мужчинах Ахматовой, если Р± РЅРµ биографы, РјС‹ ничего РЅРµ знали Р±С‹ — хотя мужчины были, РїСЂСЏРјРѕ сказать, РЅРµ РёР· последних: Гумилев, Шилейко, РџСѓРЅРёРЅ — лучшие СѓРјС‹, первостатейные таланты, Р° РёР· ее текстов РјС‹ узнаем только, что РѕРґРёРЅ ее гнал, РґСЂСѓРіРѕР№, напротив, РЅРёРєСѓРґР° РЅРµ выпускал, Р° третий систематически унижал, Рё РІСЃРµ эти злодеи взаимозаменяемы. Р’СЃРµ РѕРЅРё РЅСѓР¶РЅС‹ лишь для того, чтобы принять РїРѕР·Сѓ — «Я Рє тебе РЅРёРєРѕРіРґР° РЅРµ вернусь»: РЅРѕ разве это РЅРµ есть высшая степень того самого советского самосовершенствования, РєРѕРіРґР° СѓР¶Рµ никто РЅРµ нужен? Только такие сверхлюди РјРѕРіСѓС‚ осуществить советскую сверхзадачу — разумеется, непосильную для традиционного персонажа; Рё глубоко неслучаен взаимный интерес — Рё явная взаимная симпатия, лишенная, впрочем, намека РЅР° человеческую теплоту,— Ахматовой Рё Солженицына, РґСЂСѓРіРѕРіРѕ сверхчеловека, поднявшегося над всем обыденным, над любой «мелкой жалостью».
РњРѕРіСѓС‚ сказать, что это было Рё Сѓ Цветаевой — Рё более того, открытым текстом описано РІ известном отчаянном РїРёСЃСЊРјРµ Сергея Рфрона Рє Волошину: люди для Марины — давно СѓР¶Рµ только топливо для лирической печи Рё С‚.Рґ. РќРѕ РІ случае Цветаевой, РІРѕ-первых, это было далеко РЅРµ правилом — Рё ее-то лирические герои как раз вполне различимы; более того — РІ цветаевской поэтической Рё человеческой практике РјС‹ найдем массу влюбленностей Рё РґСЂСѓР¶Р±, массу ситуаций — начиная СЃ Сонечки Рё кончая Штейгером,— РєРѕРіРґР° РѕРЅР° РЅРµ ради себя, Р° ради РґСЂСѓРіРёС… проявляла великолепную, самоубийственную щедрость. Главное Р¶Рµ — способность использовать человека как РїРѕРІРѕРґ сама Цветаева воспринимала как трагедию Рё жестоко корила себя Р·Р° это; РІ сущности, это было РЅРµ априорной установкой, Р° тяжелой неизбежностью, единственным выходом. Слишком богатая, чтобы жить СЃ РґСЂСѓРіРёРјРё, слишком сложная Рё притом неуравновешенная — Цветаева физически, РїРѕ самой РїСЂРёСЂРѕРґРµ своей РЅРµ была приспособлена Рє долгим Рё ровным отношениям, Рё Рфрон РЅРµ исключение: РёС… СЃРІСЏР·СЊ была цепочкой разлук, расхождений, разрывов. Грубо РіРѕРІРѕСЂСЏ, цветаевская способность воспламеняться Рё тут Р¶Рµ остывать, написав очередной цикл,— РЅРµ РѕС‚ хорошей Р¶РёР·РЅРё. РљРѕРіРґР° нельзя жить — остается делать РёР· отношений литературу. Найдись человек, готовый терпеть ее взбалмошность Рё перепады, РЅРѕ РїСЂРё том равный ей РїРѕ таланту, РѕРЅР° РЅРёРєРѕРёРј образом РЅРµ пыталась Р±С‹ его поработить Рё, думается, полюбила Р±С‹ вполне искренне, как любила Пастернака (есть, правда, шанс, что такие отношения РІРѕР·РјРѕР¶РЅС‹ были для нее лишь заочно). РўРѕ, что для Цветаевой было вечным источником самобичевания, для Ахматовой было изначальной стратегией: РѕРЅР° допускала Рє себе только тех, кто изначально был способен РЅР° служебную роль, готов Рє ней Рё даже находил РІ ней некое мазохистское наслаждение. Другие — РЅРµ столько РїРѕРІРѕРґ для речи, РЅРµ столько РґСЂРѕРІР° для печи, сколько инструмент бесконечного самосовершенствования, шлифования авторского «я»; каждый разрыв прибавляет силы, Рё потому РІ разрыве РІСЃРµ дело. Рљ нему героиня устремлена изначально, СЃ первых дней обдумывает, как его обставить,— Рё любые попытки (слаб человек) сойти СЃ этого пути, впасть РІ трогательную зависимость — заканчиваются грубейшими, унизительными поражениями, властно возвращающими героиню РЅР° прежний РѕРґРёРЅРѕРєРёР№ путь. Р’ биографии Ахматовой такая слабина была РѕРґРЅР° — случай СЃ Гаршиным, СЃ которым РѕРЅР°, кажется, всерьез рассчитывала жить РјРёСЂРЅРѕ Рё уютно, позволив себе наконец сбросить маску сверхженщины, полубогини: РѕРЅ-то ее Рё Р±СЂРѕСЃРёР», заслужив самую горячую, РґРѕ РіСЂРѕР±Р° РЅРµ остывшую ненависть. Стоило понадеяться, что некто «до самой СЏРјС‹ СЃРѕ РјРЅРѕР№ пойдет», как именно этот некто, ничем РЅРµ лучше, Р° то Рё С…СѓР¶Рµ выдающихся предшественников, РЅР° СЂРѕРІРЅРѕРј месте предает, без РІСЃСЏРєРѕРіРѕ внешнего предлога. Ахматова, кстати, особенно возмущалась беспричинностью этого разрыва Рё часто упоминала РѕР± этом РІ разговорах СЃ конфидентками: В«Рто всегда случается нипочему».