Трезвый Есенин
Сергей Есенин (1895—1925)
Есенину РІ литературе РЅРµ повезло. Говорю это СЃ полным сознанием его преувеличенной славы: редко РєРѕРіРґР° РїРѕСЌС‚ его масштаба — достойного, РЅРѕ РЅРµ чрезвычайного — попадал РІРѕ всенародно любимые гении. Мандельштаму РґРѕ есенинского культа так Р¶Рµ далеко, как Есенину РґРѕ мандельштамовского таланта; РґР° что там — Блоку, талантливым СЌРїРёРіРѕРЅРѕРј которого Есенин был СЃ деревенского своего начала Рё РґРѕ трагического конца, РЅРё РїСЂРё Р¶РёР·РЅРё, РЅРё после смерти РЅРµ светила такая популярность. Р’СЃРµ понимают, что Блок гений, даже те, кто РЅРµ любит его,— РЅРѕ РІСЂСЏРґ ли капитан РїРѕРґРІРѕРґРЅРёРєРѕРІ будет грабить библиотеку РІ портовом РіРѕСЂРѕРґРµ, чтобы непременно взять РЅР° Р±РѕСЂС‚ РєРЅРёР¶РєСѓ стихов Блока. «Не РјРѕРіСѓ уйти РІ РјРѕСЂРµ без Есенина!В» Правда, капитаном этим был Маринеско, потопивший «Густлова» Рё «Шойбена»: РѕРґРЅРё называют это «атакой века», РґСЂСѓРіРёРµ — убийством мирных граждан (РЅР° РѕР±РѕРёС… судах преобладали беженцы, шел январь 1945 РіРѕРґР°), Р° сам Маринеско был разжалован Р·Р° алкоголизм Рё кончил Р¶РёР·РЅСЊ снабженцем,— РЅРѕ посмертно канонизирован, как Рё Есенин. Правда Рё то, что Есенин был любимым поэтом блатных, как свидетельствует РЅРµ только главный знаток темы Варлам Шаламов, РЅРѕ Рё множество рядовых репрессированных; однако даже блатные, сидевшие РїСЂРё Сталине, реабилитированы РІ общественном сознании, РґР° Рё надо ли РІ РРѕСЃСЃРёРё оправдывать блатного? Р’РѕСЂ, как заметил РЎРёРЅСЏРІСЃРєРёР№,— культовый, любимый персонаж народного сознания, СЃСЂРѕРґРЅРё С…СѓРґРѕР¶РЅРёРєСѓ; Р° любимец РІРѕСЂРѕРІ — Есенин, давший РёС… тоске РїРѕ прошлому Рё мечтам Рѕ красивой любви наиболее адекватное литературное оформление. Страсть Рє убийству или самоубийству, скандалу, спирту, презрение Рє женщине, тоска РїРѕ старушке-матери — РІСЃРµ РѕРЅ, самый, так сказать, матерный РІ РїСЂСЏРјРѕРј смысле советский лирик. Ртем РЅРµ менее, РІСЃСЏ эта бешеная слава — бесчисленные портреты СЃ трубкой, волна женских Рё литераторских самоубийств после смерти Есенина, сотни песен РЅР° его стихи, паломничество поклонников РІ Константиново, культ среди блатных Рё «патриотов» (большой этической разницы между РЅРёРјРё нет) — РІСЃРµ это именно невезуха.
Есенин стал близок народу (точней — люмпенизированной Рё самой отвратительной его части), РєРѕРіРґР° деградировал Рё спился; Р·РґРѕСЂРѕРІРѕРіРѕ Рё действительно очень талантливого Есенина РІ полном блеске его РїСЂРёСЂРѕРґРЅРѕРіРѕ дара РІ РРѕСЃСЃРёРё почти РЅРµ знают. Владимир РќРѕРІРёРєРѕРІ проницательно заметил, что Есенина записали РІ почвенники, архаисты, представляют стенающим РїРѕ старине,— тогда как Есенин был радикальным новатором, авангардистом, поэтом великой революционной утопии, Рё Рє Маяковскому РѕРЅ РєСѓРґР° ближе, нежели Рє своему демону Клюеву. РќРѕ великого Есенина, автора В«РРЅРѕРЅРёРёВ», «Сорокоуста» Рё лирики РґРѕ 1922 РіРѕРґР°, автора полных РіРѕСЂСЊРєРѕРіРѕ разочарования драматических РїРѕСЌРј «Пугачев» Рё «Страна негодяев»,— РІ РРѕСЃСЃРёРё РЅРµ знают, Р° РІ прочем РјРёСЂРµ РѕРЅ Рё подавно непонятен. Есенин стал доступен массам только РІ состоянии нарастающей деменции, РЅРµ тогда, РєРѕРіРґР° изобрел СЃРІРѕР№ замечательный дольник (более прозаизированный, разговорный, непосредственный, чем Сѓ Маяковского), Р° тогда, РєРѕРіРґР° принялся упражняться РІ жанре кабацкого романса, РЅРµ просто регулярным, Р° банальным стихом. РЈ него Рё среди этого СЃРѕСЂР° случались блестящие удачи, например:
Сыпь, гармоника! Скука… Скука…
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука.
Пей со мной.
Рзлюбили тебя, измызгали,
Невтерпёж!
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Рли РІ РјРѕСЂРґСѓ хошь?
В огород бы тебя, на чучело,
Пугать ворон.
До печенок меня замучила
Со всех сторон.
Сыпь, гармоника! Сыпь, моя частая!
Пей, выдра! Пей!
Мне бы лучше вон ту, сисястую,
Она глупей.
Я средь женщин тебя не первую,
Немало вас.
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в первый раз.
Чем больнее, тем звонче
То здесь, то там.
Я с собой не покончу.
РРґРё Рє чертям.
К вашей своре собачей
Пора простыть.
Дорогая… я плачу…
Прости… Прости…
Рто РЅРµ Р±РѕРі весть что такое РЅР° фоне того Р¶Рµ «Сорокоуста», или «В том краю, РіРґРµ желтая крапива», или РІ сравнении СЃ «Песнью Рѕ собаке», над которой рыдают РЅРµ только алкоголики (эти рыдают РїРѕ любому РїРѕРІРѕРґСѓ), Р° Рё дети, которые понимают РІ стихах больше взрослых. Р РІСЃРµ-таки это стихи первого класса, каких Сѓ позднего Есенина РІСЃРµ меньше. Начинаются паразиты, ошибки словоупотребления, грамматические ляпы — РІ общем, речь алкоголика:
Цветы мне говорят: прощай,
Головками склоняясь ниже,
Что я вовеки не увижу
Ее лицо и отчий край.
Говорят «Прощай» — или говорят, что не увижу? Двойное управление, обессмысливающее всю строфу, плюс дикий набор штампов: стихотворение обычно определяется первой строчкой, учил Гумилев,— так вот здесь эта первая строчка даже в альбомном стихотворении надсоновских времен гляделась бы пошлостью. А он считал весь этот цикл отличным, новой строгой простотой веяло от него. Видимо, чем глубже он погружался в распад, тем большей удачей казался ему сам факт сочинения чего-то рифмованного, да еще строгим размером. Ведь дольник сложней рутинного ямба или анапеста, им — внешне разбренчанным, но внутренне строго организованным — трудней управлять. Однако дольник ему уже не давался, и даже лучшая из его поздних вещей — «Черный человек» — написана по большей части то анапестом, то хореем. Впрочем, и поздний Маяковский, теряя власть над стихом, перешел на тяжеловесный и довольно уродливый ямб «Во весь голос». Поэта доводят до самоубийства не разладившиеся отношения с возлюбленными — возлюбленных много, будут и новые,— а утрата контакта с собственным даром, неуправляемость стиховой материи. С женщиной почти всегда можно договориться,— поди договорись с ритмом.
Есенина знают по совершенно бездарным и клишированным стихам «Письмо к матери», являющим собой неизобретательную вариацию на тему пушкинской «Подруги дней моих суровых», по довольно фальшивому и тоже пьяному обращению к собаке Качалова («Давай с тобой полаем при луне» — собака на луну не лает, а воет, и вообще что за кокетство?!), по песне Григория Пономаренко на стихи «Отговорила роща золотая» — стихи, в которых отчетлив все тот же распад, ибо ни одной темы автор не может выдержать дольше четырех строк и переходит с мысли на мысль, с предмета на предмет, следя за всем равнодушно-пьяным взором, в элегической первой стадии опьянения (на второй начнутся вопросы «Что ты смотришь так синими брызгами?» ). Еще знаменитей чудовищный романс «Клен ты мой опавший, клен заледенелый» — но уже не по причинам лирическим, а в силу соблазна заменить там одну букву, чтобы получилась смешная непристойность. Заметим, что после этой замены стихотворение в самом деле обретает некоторый пронзительный лиризм, становится, по выражению Ахматовой, «достаточно бесстыдным, чтобы быть поэзией». Вся эта преувеличенная и вот именно что пьяная нежность к деревьям, зверью, месяцу и т.д. рассчитана на такую же поддавшую аудиторию, и как в «Хоббите» лунные буквы видны только при определенной фазе луны, так и стихи эти со всеми их пороками могут вышибить слезу или восторг только у того, кто до них допился. Говорят, что так же надо читать Дилана Томаса, но Томас и спьяну держал форму, не сваливаясь притом в банальщину. Народное отношение к Есенину полней и насмешливей всего отражено Шукшиным в рассказе «Верую»:
«— Р’РѕС‚ жалеют: Есенин мало РїСЂРѕР¶РёР». РРѕРІРЅРѕ — СЃ песню. Будь РѕРЅР°, эта песня, длинней, РѕРЅР° РЅРµ была Р±С‹ такой щемящей. Длинных песен РЅРµ бывает.
Нет, Есенин… Здесь прожито как раз с песню. Любишь Есенина?
— Люблю.
Рпоп загудел про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то загудел, что и правда защемило в груди. На словах «ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий» поп ударил кулаком в столешницу и заплакал и затряс гривой.
— Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!..»
Р’СЃРµ это РїРѕ-своему трогательно, РЅРѕ Рє РїРѕСЌР·РёРё отношения РЅРµ имеет. Однако именно этот, антипоэтичный Есенин, корявый СѓР¶Рµ РЅРµ РѕС‚ желания выглядеть крестьянским поэтом, Р° РѕС‚ элементарной неспособности управиться СЃ речью,— нравится массам; точней, РёРј нравится состояние подпития, РІ котором подобная РїРѕСЌР·РёСЏ кажется верхом лирического мастерства Рё таланта. Всенародная любовь Рє позднему Есенину Рё полное забвение раннего — диагноз стране, Р° РЅРµ поэту. Между тем первые РґРІР° тома канонического есенинского пятитомника — довольно серьезное явление. Есенин — РїРѕСЌС‚ РЅРµ высшего, РЅРѕ хорошего класса; РЅРµ Заболоцкий, РґРѕ которого ему РЅРµ хватает глубины, Рё РЅРµ Твардовский даже, РёР±Рѕ Твардовский интеллектуальней, РЅРѕ РІ смысле новаторства Рё непосредственности РѕРЅ, пожалуй, превосходил того Рё РґСЂСѓРіРѕРіРѕ. РРЅРѕР№ РІРѕРїСЂРѕСЃ, что, исчерпав эту СЃРІРѕСЋ раннюю поэтику, РѕРЅ должен был РєСѓРґР°-то двинуться — Рё поэтически, Рё биографически: тут были РґРІРµ возможности — вверх или РІРЅРёР·. РћРЅ пошел РІРЅРёР·, Рє алкогольной деградации. Винить ли его РІ этом? Множество поэтов, исписавшись, портили чужую Р¶РёР·РЅСЊ — РѕРЅ всего лишь загубил СЃРІРѕСЋ, РґР° еще, может, Р¶РёР·РЅСЊ Гали Бениславской.
РџРѕР·РґРЅРёР№ Есенин метался, СЃ крестьянской хитростью пытался приспособиться Рє советскому антуражу, РЅРѕ выдавал перлы РІСЂРѕРґРµ «Неповторимые СЏ вынес впечатленья» РІ программном стихотворении В«РСѓСЃСЊ советская». РћС‚ этого стихотворения РІ народной речи осталась строчка «Задрав штаны, бежать Р·Р° комсомолом», произносимая РїСЂРё РІРёРґРµ неуклюжих попыток конформизма. Р’СЃРµ впечатление даже РѕС‚ сравнительно удачных вещей 1924—1925 РіРѕРґРѕРІ портит сочетание отчаяния СЃ неистребимой расчетливостью: Есенин РјРЅРѕРіРѕРµ умел РІ РїРѕСЌР·РёРё, РЅРѕ категорически РЅРµ умел петь чужим голосом. РЈ него вообще РЅРµ очень хорошо было СЃ поэзией рассудочной, описательной Рё повествовательной, РЅРѕ метафоры превосходны — строчки РІСЂРѕРґРµ В«РР·Р±Р°-старуха челюстью РїРѕСЂРѕРіР° жует пахучий РјСЏРєРёС€ тишины» хоть Рё стали СѓР¶Рµ хрестоматийными, РЅРѕ РІСЃСЏРєРёР№ раз радуют заново. Есенин — РїРѕСЌС‚ тех тонких Рё сложных состояний, какие переживала РІСЃСЏ РРѕСЃСЃРёСЏ СЃ 1916 РїРѕ 1922 РіРѕРґ: РєСЂСѓРіРѕРј страшно, РЅРѕ чувствуется соседство Бога, близко сверхчеловеческое Рё внеисторическое состояние, нечто пугающее, РЅРѕ ослепительное, небывалое, СЃРїРѕСЃРѕР±РЅРѕРµ, кажется, перевернуть СЃСѓРґСЊР±Сѓ всего РјРёСЂР°. РР· этого родились «Двенадцать» Блока, «Флейта-позвоночник», «Про это» Рё «Четвертый интернационал» Маяковского, «Сестра РјРѕСЏ Р¶РёР·РЅСЊВ» Рё В«Разрыв» Пастернака, В«Anno DominiВ» Ахматовой, «Версты» Цветаевой, В«TristiaВ» Мандельштама, «Пришествие», В«Рорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Пантократор» Рё В«Рсповедь хулигана» Есенина.
РњС‹ РЅРµ станем здесь вдаваться РІ особенности его мировоззрения — Сѓ него, строго РіРѕРІРѕСЂСЏ, мировоззрения Рё РЅРµ было. Важней Рё интересней всего РІ этой РіСЂРѕР·РЅРѕР№ РєРЅРёРіРµ — РїРѕСЌР·РёРё СЂСѓСЃСЃРєРѕР№ революции, которую давно толком никто РЅРµ собирал Рё РЅРµ переиздавал,— ее мощный евангельский подтекст. Р’СЃРµ без исключения воспринимали революцию как пришествие Христа, РЅРѕ каждый видел его РїРѕ-своему: для Блока Христос — РІРѕ главе революционного патруля Рё несет РЅРµ столько обновление, сколько гибель. Для Маяковского Рё Есенина тема Христа — личная: думаю, Маяковский легко РјРѕРі Р±С‹ приложить Рє себе слова Есенина «Не молиться тебе, Р° лаяться научил ты меня, Господь». Лирический герой Есенина — «непокорный, разбойный сын», Рё главная тема его революционной лирики — именно сыновний Р±СѓРЅС‚. РўСѓС‚ РѕРЅРё РѕР±Р°, РґСЂСѓР·СЊСЏ-враги-соперники, звучат РІ СѓРЅРёСЃРѕРЅ: «Я Р¶ тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда — РґРѕ Аляски!В» — «Даже Богу СЏ выщиплю Р±РѕСЂРѕРґСѓ оскалом РјРѕРёС… Р·СѓР±РѕРІВ». Рнтересно, что Рё Сѓ Есенина, Рё Сѓ Маяковского эти припадки Р±СѓР№РЅРѕРіРѕ кощунства — даже Рё эстетически РЅРµ больно-то впечатляющие — сменялись жалобами, мольбами, смирением: «Врывается Рє Богу, боится, что опоздал, плачет Рё целует ему жилистую СЂСѓРєСѓВ».— «О, Саваофе! РџРѕРєСЂРѕРІРѕРј твоих рек Рё озер РїСЂРёРєСЂРѕР№ сына». РЈ РѕР±РѕРёС… — жертвенная готовность умереть РІРѕ искупление грехов РРѕРґРёРЅС‹. Бунт Есенина выродился потом РІ буйство, бунтарство — РІ «хулиганство», РЅРѕ то, что случилось СЃ Маяковским, было ничем РЅРµ лучше: его Р±СѓРЅС‚ переродился сперва РІ РѕРґСѓ насилию, бессмысленному Рё беспощадному, Р° потом РІ апофеоз стальной дисциплины. Андрей РЎРёРЅСЏРІСЃРєРёР№ РіРѕСЂСЊРєРѕ-иронически сопоставил: 1921 — «Левой, левой, левой!В», 1927 — «Жезлом правит, чтоб вправо шел: РїРѕР№РґСѓ направо, очень хорошо». РРЅРѕР№ раз подумаешь — кабацкий вариант Есенина предпочтительней.
Трагедия революционной лирики Есенина заключается РЅРµ только Рё РЅРµ столько РІ том, что лирический герой СЃ самого начала ощущает себя жертвой, РїСЂРёРЅРѕСЃРёРјРѕР№ РЅР° алтарь будущего всеобщего счастья; трагедия еще Рё РІ том, что эта жертва РЅРёРєРѕРіРѕ РЅРµ спасет,— РРѕСЃСЃРёСЏ РЅРµ годится для искупления, РЅРµ сможет построить новый РјРёСЂ, РЅРµ войдет РІ рай.
Лестница к саду твоему
Без приступок.
Как взойду, как поднимусь по ней
С кровью на отцах и братьях?
Рдаже то, что сам РѕРЅ РІ этой РєСЂРѕРІРё РЅРµ повинен — «не расстреливал несчастных РїРѕ темницам»,— РЅРµ избавляет героя РѕС‚ чувства РІРёРЅС‹: жертва его РЅРµ принята. Однако мысль Рѕ том, что РРѕСЃСЃРёСЏ проклята, что винить следует ее, Р° РЅРµ себя,— слишком невыносима. Лишь зрелый Есенин, РЅР° высшей точке своего литературного развития, РІ 1922—1923 годах, припечатает ее именем «Страны негодяев». Ртакое название для революционного СЌРїРѕСЃР° — более чем симптоматично.
Впрочем, СѓР¶Рµ Рё РІ «Пугачеве» (1921) содержится прозрение: азиатская РСѓСЃСЊ хочет РЅРµ СЃРІРѕР±РѕРґС‹, Р° зверства, Рё РІСЃРµ насилие направлено РЅР° «слабых Рё меньших», Рё РёР· всей пугачевской вольницы РЅРµ выйдет ничего РЅРѕРІРѕРіРѕ. Рстинный протагонист, авторский голос РІ РїРѕСЌРјРµ — Хлопуша, Рё РЅРµ Р·СЂСЏ его монолог Есенин читал РЅР° вечерах СЃ особенной охотой (запись этого чтения сохранилась — вместо ангельского голоса, которого ждешь, удивителен этот глинистый, рязанский, корявый, совершенно мужичий). Хлопуша мечтает, «чтоб гневные лица вместе СЃ злобой СѓРјРѕРј налились»,— РЅРѕ эта мечта неосуществима. РўРѕС‚ Р¶Рµ авторский голос РІ «Стране негодяев» СѓР¶Рµ распределен между Чекистовым Рё Замарашкиным: разумеется, РІСЃРµ симпатии Есенина РЅР° стороне крестьянского сына Замарашкина, РЅРѕ Рё вслед Р·Р° Чекистовым РѕРЅ, кажется, готов повторить — «Я готов тяжело Рё СѓРїРѕСЂРЅРѕ презирать вас тысячи лет, потому что хочу РІ СѓР±РѕСЂРЅСѓСЋ, Р° уборных РІ РРѕСЃСЃРёРё нет». Рто почти тем Р¶Рµ размером Рё СЃ той Р¶Рµ интонацией, что «Полевая РРѕСЃСЃРёСЏ, довольно волочиться СЃРѕС…РѕР№ РїРѕ полям! Нищету твою видеть больно Рё березам, Рё тополям». РќРё РѕРґРёРЅ крестьянин РЅРµ станет идеализировать крестьянский быт, Рё Есенин любил РРѕСЃСЃРёСЋ либо сказочной, синей Рё звездной, несколько билибинской Рё рериховской, как РІ РїРѕСЌРјРµ «Микола», либо будущей — «Новой Америкой», как называл ее Блок (Есенин выражался прозаичней — «Железный РњРёСЂРіРѕСЂРѕРґВ»). Нынешняя крестьянская РРѕСЃСЃРёСЏ обречена, Сѓ него нет РЅР° этот счет никаких иллюзий. Рто ничуть РЅРµ идиллическая страна его РїРѕР·РґРЅРёС… пьяных стихов — это, братцы, довольно жестокое Рё жуткое место:
В том краю, где жёлтая крапива
Рсухой плетень,
Приютились к вербам сиротливо
РР·Р±С‹ деревень.
Там в полях, за синей гущей лога,
В зелени озер,
Пролегла песчаная дорога
До сибирских гор.
Затерялась РСѓСЃСЊ РІ РњРѕСЂРґРІРµ Рё Р§СѓРґРё,
Нипочем ей страх.
Ридут по той дороге люди,
Люди в кандалах.
Все они убийцы или воры,
Как судил им рок.
Полюбил я грустные их взоры
С впадинами щек.
Много зла от радости в убийцах,
РС… сердца просты,
Но кривятся в почернелых лицах
Голубые рты.
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
Рменя по ветряному свею,
По тому ль песку,
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
Ркогда с улыбкой мимоходом
Распрямлю СЏ РіСЂСѓРґСЊ,
Языком залижет непогода
Прожитой мой путь.
Рто отличные стихи — точные, музыкальные, Рё образ РРѕСЃСЃРёРё РІ РЅРёС… узнаваем для любого, кто тут Р¶РёР» хоть неделю: каторжная красавица, адская, тоскливая, ветреная страна. РўСѓС‚ есть, конечно, РІСЃРµ та Р¶Рµ языковая корявость — «много зла РѕС‚ радости РІ убийцах»,— РЅРѕ авторскую мысль это никак РЅРµ затемняет, Рё образ четок. Между тем это 1915 РіРѕРґ — Рє двадцати годам Есенин фактически достиг своего потолка; ничего более внятного Рё притом совершенного РѕРЅ Рѕ РРѕСЃСЃРёРё больше РЅРµ сказал. Есенинская нота РІ лирике — РІРѕС‚ эта. Надо было очень постараться, чтобы описанная здесь страна желтой крапивы Рё бесконечной каторжной РґРѕСЂРѕРіРё стала казаться идиллической, идеальной, Рё Советская РРѕСЃСЃРёСЏ РІ этом смысле преуспела — РІ «Москве кабацкой» Есенин заностальгировал РїРѕ той самой деревенской РСѓСЃРё, РёР· которой сбежал. РќРѕ после непринятой жертвы что Р¶Рµ Рё делать еще, как РЅРµ спиваться?
Есенин был, конечно, РїРѕ преимуществу поэтом всечеловеческого братства, РЅРѕ РЅРµ марксистского, Р±РѕР¶Рµ упаси: ощущение единства СЃ РјРёСЂРѕРј проистекало Сѓ него РёР· врожденного, острого, РЅРµ оставлявшего его РґРѕ конца чувства единства участи. РЎ фольклорной простотой, СЃ великолепной ясностью Рё непритязательностью выражено РѕРЅРѕ Сѓ него РІ В«Рорданской голубице» — самой РјРёСЂРЅРѕР№ РїРѕСЌРјРµ религиозного цикла:
Братья мои, люди, люди!
Р’СЃРµ РјС‹, РІСЃРµ РєРѕРіРґР°-РЅРёР±СѓРґСЊ
В тех благих селеньях будем,
Где протоптан Млечный Путь.
Не жалейте же ушедших,
Уходящих каждый час,—
Там на ландышах расцветших
Лучше, чем в полях у нас.
Страж любви — судьба-мздоимец
Счастье пестует не век.
Кто сегодня был любимец —
Завтра нищий человек.
Рто чувство РІ той Р¶Рµ прекрасной неизменности отразилось РІ РѕРґРЅРѕРј РёР· сравнительно РїРѕР·РґРЅРёС… стихотворений, РіРґРµ чувствуется СѓР¶Рµ болезнь — РІСЃРµ тот Р¶Рµ пьяный, блуждающий взгляд, та Р¶Рµ неспособность сосредоточиться РЅР° РѕРґРЅРѕРј предмете; однако тут РѕРЅ еще умудряется взять себя РІ СЂСѓРєРё. Рто начало 1924 РіРѕРґР°. РР· этих стихов народом любима РѕРґРЅР° строфа — худшая; читатель легко ее узнает. Прочее как-то ускользает РѕС‚ внимания самоумиленных алкоголиков, Р° между тем РІ этой поэтической декларации — РІСЃСЏ суть есенинского характера Рё дара:
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые березовые чащи!
Ты, земля! Рвы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.
Много дум я в тишине продумал.
Много песен про себя сложил,
Рна этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
Рзверье, как братьев наших меньших.
Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будет
Ртих РЅРёРІ, златящихся РІРѕ мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на Земле.
Здесь многое плохо — и эта «розовая водь» (бессуффиксное словообразование становится у позднего Есенина навязчивым до полного дурновкусия — вся эта водь, стынь, звездь и пр. выглядит уже не языкотворчеством, а насильственным втискиванием слов в строчки), и кокетливое «мял цветы», и звенящая лебяжья шея — произвол вместо лирической дерзости, потому что никакая шея, хотя бы и лебяжья, не звенит, и глагол нужен был другой, но его лень было искать. Нет тут и единого лирического настроения — «не в силах скрыть моей тоски» и «счастлив тем, что я дышал и жил»: синтеза нет, есть, что называется, два в одном — посреди трагического лирического монолога герой начинает искусственно бодриться да еще оправдывать свои художества тем, что не бил зверья по голове (а по другим местам типа можно). В общем, двадцать четвертый год есть двадцать четвертый год. Но никто из русских поэтов не дал более четкой формулы русского братства, основанного на единстве участи: «оттого и дороги мне люди, что живут со мною на Земле». Тоже, знаете ли, не шутка — и жить на Земле, и так сказать.
Дмитрий Быков
Очкарик и кентавры
Рсаак Бабель (1894—1940)
РР· всех СЂСѓСЃСЃРєРёС… литературных загадок XX века Бабель — самая язвящая, зудящая, РЅРµ дающая жить СЃРїРѕРєРѕР№РЅРѕ. Потому так Рё жалко двадцати четырех пропавших папок его архива, что РІ РЅРёС…, может, был ответ. РќР° самом деле СЏСЃРЅРѕ, что РЅРµ было,— прятались там, может, как РІ архиве Олеши, крошечные, РїРѕ пять-шесть строчек, записи Рѕ том, как РѕРЅ РЅРµ может больше писать. Сделанное Бабелем — вещь РІ себе, законченный герметичный РєРѕСЂРїСѓСЃ текстов, состоящий РёР· трех циклов (ранние вещи РЅРµ РІ счет). Цикл первый — конармейский, второй — одесский, третий — известный нам очень фрагментарно СЃР±РѕСЂРЅРёРє рассказов Рѕ коллективизации Рё примыкающие Рє нему интонационно Рё стилистически РїРѕР·РґРЅРёРµ рассказы Рѕ Гражданской РІРѕР№РЅРµ (лучший РёР· РЅРёС… — В«Рван-РґР°-Марья»).
РЎ этим Рё приходится иметь дело. Стало общим местом утверждение, что Бабеля навеки поразили РґРІР° РјРёСЂР° — РјРёСЂ его СЂРѕРґРЅРѕР№ Одессы, Р±РёРЅРґСЋР¶РЅРёРєРѕРІ, бандитов, матросов, проституток, Рё РјРёСЂ Конармии времен польского РїРѕС…РѕРґР°, закончившегося, кстати сказать, полным провалом: разоренные еврейские местечки, могучие начдивы, РєРѕРЅРё, СЃ которыми РѕРЅ так толком Рё РЅРµ научился управляться… РќР° первый взгляд РІ этих РґРІСѓС… мирах РјРЅРѕРіРѕ общего: Рё там, Рё тут обитают бедные Рё слабые еврейские мудрецы, РЅР° глазах Сѓ которых утверждает себя пышная Рё цветущая ветхозаветная Р¶РёР·РЅСЊ. РўРёРїР° «слабый человек культуры», как назвал эту нишу Александр Рткинд, наблюдает Р·Р° мощной, растительной Р¶РёР·РЅСЊСЋ плоти, Р·Р° соитиями Рё драками простых первобытных существ — женщин СЃ чудовищными РіСЂСѓРґСЏРјРё, РїСЂРё скачке закидывающимися Р·Р° СЃРїРёРЅСѓ, Рё мужчин СЃ гниющими ногами Рё воспаленными глазами. Р РІ самом деле между каким-РЅРёР±СѓРґСЊ бабелевским гигантским Балмашевым или Долгушовым Рё столь Р¶Рµ брутальным Менделем РљСЂРёРєРѕРј или Савкой Буцисом РЅРµ такая СѓР¶ большая РЅР° первый взгляд разница: СЃРёРґРёС‚ хилый, любопытный РєРѕ всему, хитрый очкарик Рё СЃ равным восхищением наблюдает аристократов Молдаванки, «на икрах которых лопалась РєРѕР¶Р° цвета небесной лазури», Рё конармейских начдивов, чьи РЅРѕРіРё РїРѕС…РѕР¶Рё РЅР° РґРІСѓС… девушек, закованных РІ РєРѕР¶Сѓ. РўСѓС‚ РјРѕР¶РЅРѕ было Р±С‹ порассуждать Рѕ том, какая вообще хорошая РїСЂРѕР·Р° получается, РєРѕРіРґР° слабые люди пишут Рѕ сильных. Р’РѕС‚ РєРѕРіРґР° сильные РїСЂРѕ сильных — это совсем РЅРµ так интересно. Джек Лондон, например, или Максим Горький. Рђ РІРѕС‚ РєРѕРіРґР° книжный гуманист Бабель РїСЂРѕ начдивов Рё бандитов — тут-то Рё начинается великая РїСЂРѕР·Р°, легко говорить банальности РІ таком РґСѓС…Рµ. РќР° самом деле трудно выдумать что-РЅРёР±СѓРґСЊ более далекое РѕС‚ реальности. Два главных РјРёСЂР° бабелевской РїСЂРѕР·С‹ — Одесса, РіРґРµ орудует Беня РљСЂРёРє СЃРѕ товарищи, Рё Западная Белоруссия, через которую РїСЂРѕС…РѕРґРёС‚ СЃ Р±РѕСЏРјРё Конармия,— РЅРµ просто несхожи, Р° РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіСѓ противоположны. Обратите внимание, граждане РјРѕРё Рё гражданочки, РІРѕС‚ РЅР° какой момент: конармейские рассказы Бабеля РјРЅРѕРіРёРјРё признаются Р·Р° бесспорные шедевры, РЅРѕ как-то РІ наше время РЅРµ читаются, РґР° Рё вообще слава РёС… бледнеет РЅР° фоне триумфального успеха немногочисленных, общим числом меньше десятка, одесских рассказов РїСЂРѕ Беню Короля. РџСЂРѕ Остапа Бендера написано РІ сто раз больше — РґРІР° полновесных романа общей толщиной РІ семьсот страниц, Р° ведь Беня РљСЂРёРє ничуть РЅРµ уступает ему РЅРё РІ яркости, РЅРё РІ славе, РЅРё РІ нарицательности. Самая ставящаяся РІРѕ всем РјРёСЂРµ русская пьеса двадцатых РіРѕРґРѕРІ — бабелевский «Закат», исправно переживший РІСЃРµ «Бронепоезда» Рё перегнавший РїРѕ количеству экранизаций даже «Дни Турбиных». Да Рё поставьте наконец эксперимент РЅР° себе: как приятно РІ тысячный раз перечитывать «Одесские рассказы» Рё какая РјСѓРєР° освежать РІ памяти «Конармию», даже самые светлые вещи оттуда РІСЂРѕРґРµ «Пана Аполека»! Невозможно Р¶Рµ. Ужас. Как сам автор сказал: «Ртолько сердце РјРѕРµ, обагренное убийством, скрипело Рё текло». Р’СЃРµ СЃРєСЂРёРїРёС‚ Рё течет, каждое слово через силу. Рведь РЅРµ сказать, чтобы РІ «Одесских рассказах» меньше было натурализма. Еще Рё больше, пожалуй. РўСѓС‚ Рё Цудечкис, стирающий СЃРІРѕРё носочки, Рё Любка Казак СЃ такой Р¶Рµ чудовищной РіСЂСѓРґСЊСЋ, как Сѓ конармейской женщины Сашки. Рпроститутки одесские точно так Р¶Рµ РіРѕРІРѕСЂСЏС‚: «Сделаемся», как эта Сашка, РєРѕРіРґР° ей надо сосватать жеребца — покрыть ее кобылу. РќРѕ РІРѕС‚ РїРѕРґРё Р¶ ты — одесскую РїСЂРѕР·Сѓ Бабеля читаешь СЃ наслаждением, Р° конармейскую СЃ ужасом, РІ РѕР±РѕРёС… случаях отдавая должное таланту Рё новаторству повествователя. РќРµ сказать даже, чтобы так СѓР¶ различался стиль: тот Р¶Рµ замечательный, счастливо найденный РіРёР±СЂРёРґ ветхозаветной мелодики, ее скорбных повторов Рё постпозитивных притяжательных местоимений («сердце мое», «чудовищная РіСЂСѓРґСЊ ее») — СЃ французскими натуралистами, привыкшими называть СЃРІРѕРёРјРё именами то, Рѕ чем прежде говорить РЅРµ позволялось. Возьмите любой достаточно радикальный фрагмент РїСЂРѕР·С‹ Золя — РёР· «Накипи», РіРґРµ служанка рожает РІ горшок, или РёР· «Нана», РіРґРµ куртизанка наряжает девственника РІ СЃРІРѕСЋ ночную рубашку СЃ рюшечками,— перепишите РІ библейском РґСѓС…Рµ, СЃ интонацией СЃРєРѕСЂР±РЅРѕРіРѕ раввина, Рё будет вам чистый Бабель, РЅРµ особенно даже скрывающий генезис своей РїСЂРѕР·С‹. Р’ том-то Рё штука, что Сѓ него РІ «Гюи РґРµ Мопассане» Рё отчасти РІ «Справке» РІСЃРµ это открытым текстом написано. Загадка РЅРµ РІ том, как это сделано, Р° РІ том, почему РІ РѕРґРЅРёС… случаях такая РїСЂРѕР·Р° дает эффект бодрящий Рё духоподъемный, Р° РІ РґСЂСѓРіРѕРј — забивает тебя РїРѕ шляпку.
Легко сказать, что РІ «Конармии» РІСЃРµ время РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ что-то ужасное, Р° РІ «Одесских рассказах» РІСЃРµ легко Рё весело. Шутка, однако, РІ том, что Сѓ Бабеля нелегко Рё невесело везде — РІ одесском цикле убивают РЅРµ меньше, чем РІ конармейском, Рё тоже РІ Р¶РёРІРѕС‚, как РІ «Смерти Долгушова». Р РєРѕСЂРѕРІ режут, Рё рэкетом, РїРѕ-современному РіРѕРІРѕСЂСЏ, занимаются, Рё крохотная торговка тетя Песя катается РїРѕ полу, оплакивая сына, Рё гиганта Фроима Грача, РЅР° чьем пальце, как РЅР° турнике, РјРѕРі подтягиваться его РІРЅСѓРє, ставят Рє стенке. РњРёСЂ одесских Р±РёРЅРґСЋР¶РЅРёРєРѕРІ Рё бандюганов ничуть РЅРµ менее кровав, Р° если вспомнить киноповесть «Беня РљСЂРёРєВ», так Рё сам Беня Король кончает ничуть РЅРµ лучше, чем убитый РєРѕРјР±СЂРёРі-РґРІР°. Р’СЃРµ смертны, Рё Сѓ Бабеля попросту РЅРµ бывает РїСЂРѕР·С‹, РІ которой Р±С‹ РЅРµ совокуплялись Рё РЅРµ убивали Рё над всем этим РЅРµ горели Р±С‹, усмехаясь, крупные звезды. РљСЂРѕРІСЊ, слезы, сперма — обычный его набор, что РІ Одессе, что РїРѕРґ Берестечно или Молодечно. Однако РІРѕС‚ РІ чем штука: РІ Одессе РІСЃРµ это РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ как-то РїРѕ-человечески. РўСѓС‚ РІСЃРµ СЃРІРѕРё: Беня РљСЂРёРє может резать РєРѕСЂРѕРІ РјРѕСЃСЊРµ Рйхбаума, РЅРѕ влюбляется РІ его дочь Рё заканчивает дело РјРёСЂРѕРј. Савка Буцис может выстрелить РІ Р¶РёРІРѕС‚ Росифу Мугинштейну, РЅРѕ Беня РїРѕРіРѕРІРѕСЂРёС‚ СЃ Тартаковским РїРѕ кличке Полтора Р¶РёРґР°, Рё матери РїРѕРєРѕР№РЅРѕРіРѕ Мугинштейна назначат приличную пенсию, Р° налетчики вместе СЃ объектом налета обеспечат несчастному Росифу РїРѕС…РѕСЂРѕРЅС‹ РїРѕ высшему разряду. Цудечкис пробудет сутки РІ заложниках Сѓ Любки Казак, РЅРѕ научит ее ребенка сосать молоко РёР· бутылочки — Рё РІСЃРµ долги ему простятся. РўРѕ есть РјРѕР¶РЅРѕ как-то договориться. Рти люди РјРѕРіСѓС‚ РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіР° убивать, брать РґСЂСѓРі Сѓ РґСЂСѓРіР° РІ долг, РЅРµ отдавать, стрелять, мучить Рё унижать РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіР°, даже устраивать РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіСѓ РїРѕРіСЂРѕРјС‹, как РІ В«Рстории моей голубятни». РќРѕ РІСЃРµ РѕРЅРё РїРѕРєСѓРґР° люди, то есть между РЅРёРјРё хотя Р±С‹ РІ потенции возможен общий язык. РС… объединяет Молдаванка, «щедрая наша мать». РЈ РЅРёС… есть общая Одесса СЃ ее морем Рё портом, общая среда обитания — короче, как Р±С‹ РЅРё враждовали Соломончик Каплун СЃ Беней РљСЂРёРєРѕРј, как Р±С‹ РЅРё обуздывал Беня РљСЂРёРє собственного отца Менделя, между РЅРёРјРё нет главной вражды — антропологической. Р’СЃРµ РѕРЅРё принадлежат Рє единому народу, РЅРµ еврейскому, РёР±Рѕ Одесса интернациональна, РЅРµ украинскому Рё РЅРµ СЂСѓСЃСЃРєРѕРјСѓ, РёР±Рѕ РІСЃРµ тут представлены РІ равной пропорции, Р° Рє общему племени РїСЂРёРјРѕСЂСЃРєРёС… жовиальных авантюристов. Р’СЃРµ, РІ общем, существа РѕРґРЅРѕРіРѕ РІРёРґР°. Совершенно РЅРµ то РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ РІ «Конармии», РіРґРµ Кирилл Васильевич Лютов (бабелевский псевдоним РІ газете «Красный кавалерист») РІСЃРµ время ощущает себя существом принципиально РёРЅРѕР№ РїРѕСЂРѕРґС‹. Радость его РїСЂРё РІРёРґРµ РґСЂСѓРіРёС… товарищей РїРѕ несчастью — тоже людей РІСЂРѕРґРµ мечтательного старьевщика Гедали — РЅРµ поддается описанию. Рто как если Р±С‹ вам РЅР° Марсе, РїРѕ-маяковски РіРѕРІРѕСЂСЏ, встретился «хоть РѕРґРёРЅ сердцелюдый». Р’РѕРєСЂСѓРі него ликуют, страдают, любятся Рё взаимно истребляются совершенно непостижимые существа. Для РЅРёС… человека шлепнуть, может быть, ничуть РЅРµ труднее, чем для Бени РљСЂРёРєР°, РЅРѕ Беня РљСЂРёРє, пуская РІ С…РѕРґ РѕСЂСѓР¶РёРµ, РІСЃРµ-таки испытывает какие-никакие чувства. Для конармейца «снять СЃ плеча верного винта» — что-то рефлекторное, никаких эмоций РЅРµ вызывающее. Рлементарная неспособность убить человека тут — страшный грех. «Жалеете РІС‹ нашего брата, как кошка мышку!В» — кричит Афонька Бида Лютову, РєРѕРіРґР° тот отказывается пристрелить смертельно раненного Долгушова. Неумение держаться РІ седле Рё правильно седлать лошадь выглядит тут страшнейшим РїРѕСЂРѕРєРѕРј, Р° стрельба над СѓС…РѕРј Сѓ РґСЊСЏРєРѕРЅР°, сказавшегося глухим, чтобы избежать мобилизации, расценивается как героизм: «Стоит Ваня Р·Р° комиссариков!В» Больше того, Рё сам этот РґСЊСЏРєРѕРЅ СЃ его сивыми волосами Рё звериной кротостью, нечеловеческой покорностью кажется Бабелю ничуть РЅРµ менее фантастическим существом, чем его мучители. РќРµ Р·СЂСЏ рассказ Рѕ РґСЊСЏРєРѕРЅРµ Рё его палаче называется В«Рваны». Конармия, РїРѕ Бабелю, охвачена Р±СѓСЂРЅРѕР№ эпидемией убийства Рё самоубийства. Самым героичным Рё отважным здесь выглядит тот, кто делает как С…СѓР¶Рµ: грубее, болезненнее, труднее. Чем изощреннее жестокость, тем больше почет. Отчаявшись обрести справедливость РІ Р±РѕСЂСЊР±Рµ Р·Р° РјРёСЂРѕРІСѓСЋ революцию (потому что никакой справедливости нет Рё быть РЅРµ может — взяться ей РЅР° земле неоткуда), страна РІ отчаянии кончает СЃ СЃРѕР±РѕР№: бессмысленно разоряет местечки, бессмысленно идет РЅР° Польшу, еще того бессмысленней выясняет отношения… Людьми овладевает маниакальная подозрительность, как несчастным Балмашевым РІ В«Рзмене». Сыновья восстают РЅР° отцов, как РІ «Письме». Р’СЃРµ СЃ СѓРјР° посходили, среди этого безумия мечется нормальный Лютов, привыкший Сѓ себя РІ Одессе, что убивать РјРѕР¶РЅРѕ РІСЃРµ-таки Р·Р° что-то, что убивать РІСЃРµ время вообще необязательно, РјРѕР¶РЅРѕ как-то договариваться, Рё СЃ каждым новым приключением Лютову РІСЃРµ яснее: что-то здесь очень капитально РЅРµ так. РћРЅ попал РІ больную среду, РІ странное пространство, РіРґРµ всем обязательно надо его убить Р·Р° то, что РѕРЅ РІ очках. Беня Король РЅРё Р·Р° что РЅРµ стал Р±С‹ убивать человека Р·Р° то, что РЅР° РЅРѕСЃСѓ Сѓ него очки, Р° РІ душе осень. РћРЅ Р±С‹, может быть, даже послушал его рассказы. РќРѕ здесь Р·Р° очки надо платить. РўРѕ есть РІСЃРµ РґРѕ такой степени вывернуто наизнанку, что благословлять этот РїРѕСЂСЏРґРѕРє вещей РјРѕРіСѓС‚ только слепцы РІСЂРѕРґРµ бельмастого Галина, «узкого РІ плечах». Галину РІСЃРµ происходящее очень нравится, РѕРЅ искренне верит РІ торжество прекрасной РЅРѕРІРѕР№ Р¶РёР·РЅРё, Р° РІ это время полковая прачка, которой РѕРЅ тщетно домогается, отдается мордатому повару Василию СЃ кривыми Рё черными ногтями РЅР° ногах. Так Р¶Рµ поступят Рё революция, Рё светлое будущее — РІСЃРµ будет Сѓ мордатых поваров СЃ кривыми черными ногтями, Р° бельмастые Р±СѓРґСѓС‚ выстраивать оправдания происходящему. РњРёСЂ «Конармии» — грязный, заскорузлый, портяночно-бинтовой, вывороченный, вымороченный. РўСѓС‚ люди — РЅРµ люди, Р° странные, сросшиеся СЃ РєРѕРЅСЏРјРё кентавры, Рё законы Сѓ РЅРёС… кентаврические, СЃ людской точки зрения необъяснимые. Бабель тут чужак РЅРµ потому, что РѕРЅ еврей, Р° потому, что РѕРЅ человек. Р РІ В«Рване-РґР°-Марье» СѓР¶Рµ незадолго РґРѕ гибели РѕРЅ подтвердит этот страшный диагноз, поставленный РРѕСЃСЃРёРё: ее народ сам себе чужой. Комиссар-латыш Ларсон ругает РРѕСЃСЃРёСЋ, капитан Рё бывший послушник Коростелев ее защищает СЃ кротким отчаянием: «Мучай, мучай нас, Карл», Р° наутро этого самого Коростелева убьет РЅРµ чужой, Р° СЃРІРѕР№, СЂСѓСЃСЃРєРёР№, Макеев Р·Р° то, что Коростелев пожег казенное горючее, РєРѕРіРґР° ездил РЅР° барже Р·Р° самогоном. РўРѕ есть, РІ общем, РЅРё Р·Р° что убьет. РР· чистого удовольствия проявить СЃРІРѕР№ революционный фанатизм. Потому что жестокость есть наивысшая добродетель, Рё без этой жестокости никакая РјРёСЃСЃРёСЏ РЅРµ может считаться исполненной. Больше того — жестокость самоцельна, РёР±Рѕ РІСЃРµ остальные цели, РІ общем, иллюзорны. РњРѕР¶РЅРѕ было РІСЃРµ то Р¶Рµ самое сделать РєСѓРґР° меньшей РєСЂРѕРІСЊСЋ. РќРѕ Конармия РЅР° меньшее РЅРµ согласна. Рнарод, который себя потерял, РЅР° меньшее РЅРµ готов: РѕРЅ найти себя РЅРµ может, Р° потому предпочитает самоуничтожиться.
Р’РѕС‚ РѕР± этом самоуничтожении народа, который сам себе чужой, Бабель Рё написал СЃРІРѕСЋ главную РєРЅРёРіСѓ. Вторую РєРЅРёРіСѓ РѕРЅ написал для контраста, чтобы показать, как РјРѕР¶РЅРѕ было Р±С‹ жить. РќРѕ РёР· РРѕСЃСЃРёРё РїСЂРё всем желании РЅРµ сделаешь РѕРґРЅСѓ большую Одессу — нету РІ ней столько РјРѕСЂСЏ Рё столько евреев, столько греков Рё столько солнца. Главное Р¶Рµ — Сѓ ее народа нет чувства принадлежности Рє единой Рё щедрой матери. Есть Сѓ него только тоска РѕС‚ ощущения вечного сосущего долга перед неласковой, СЃСѓСЂРѕРІРѕР№ мачехой, требующей новых Рё новых жертв неизвестно РІРѕ РёРјСЏ чего. Р’РѕС‚ РѕР± этом Бабель Рё написал. Р—Р° это его убили. Убили Рё стали любить так, как любят только мертвых. Потому что РІСЃРµ остальные РІ РРѕСЃСЃРёРё виноваты РїРѕ умолчанию.
Дмитрий Быков