Выход Слуцкого 1 страница
Борис Слуцкий (1919—1986)
Окуджаве повезло родиться 9 мая — Рё сразу тебе СЃРёРјРІРѕР». Р’ РґРЅРµ рождения Слуцкого — 7 мая 1919 РіРѕРґР° — тоже есть СЃРёРјРІРѕР». РЎРІРѕРµ 26-летие РѕРЅ отмечал накануне Победы, Рё СЏ СЂРёСЃРєРЅСѓР» Р±С‹ сказать, что накануне победы РІ каком-то смысле прошла РІСЃСЏ его Р¶РёР·РЅСЊ, РЅРѕ РґРѕ самой этой победы РѕРЅ РїРѕ разным причинам РЅРµ РґРѕР¶РёР». Рстинная его слава настала почти сразу после смерти, РєРѕРіРґР° СЃРїРѕРґРІРёР¶РЅРёРє Рё РїРѕРґРІРёР¶РЅРёРє Юрий Болдырев опубликовал лежавшее РІ столе. Сначала вышли «Неоконченные споры», потом трехтомник — ныне, кстати, совершенно недоставаемый. Есть важный критерий для оценки поэта — стоимость его РєРЅРёРіРё РІ наше время, РєРѕРіРґР° Рё Р¶РёРІРѕР№ РїРѕСЌС‚ нужен главным образом СЂРѕРґРЅРµ: скажем, восьмитомный Блок РІ букинистическом отделе того или РёРЅРѕРіРѕ РґРѕРјР° РєРЅРёРіРё стоит РѕС‚ полутора РґРѕ РґРІСѓС… тысяч, Р° трехтомный Слуцкий 1991 РіРѕРґР° — РѕС‚ трех РґРѕ четырех. Рто РЅРµ значит, разумеется, что Слуцкий лучше Блока, РЅРѕ РѕРЅ нужнее. Умер РѕРЅ РІ 1986 РіРѕРґСѓ, как раз накануне того времени, РєРѕРіРґР° стал РїРѕ-настоящему нужен. Замолчал Р·Р° 9 лет РґРѕ того. Рђ ведь Слуцкий — даже больной, даже отказывающийся видеть людей, РЅРѕ сохранивший РІСЃСЋ ясность СѓРјР° Рё весь тютчевский интерес Рє «последним политическим известиям»,— РјРѕРі стать РѕРґРЅРѕР№ РёР· ключевых фигур СЌРїРѕС…Рё. Как знать, может быть, потрясение Рё вывело Р±С‹ его РёР· затворничества, РёР· бездны отчаяния,— хотя могло Рё добить; РЅРѕ вообще Сѓ него был характер бойца, вызовы его РЅРµ пугали Рё РЅРµ расслабляли, Р° отмобилизовывали, так что РјРѕРі Рё воспрянуть. Годы его были РїРѕ нынешним временам РЅРµ мафусаиловы — 58, РєРѕРіРґР° замолчал, 67, РєРѕРіРґР° умер.
Однако РґРѕ победы своей Слуцкий РЅРµ РґРѕР¶РёР» — разумею РїРѕРґ победой РЅРµ только Рё РЅРµ столько СЃРІРѕР±РѕРґСѓ образца 1986 РіРѕРґР° (Р·Р° которой РѕРЅ, думаю, РѕРґРЅРёРј РёР· первых разглядел Р±С‹ энтропию), сколько торжество своей литературной манеры. Рто, разумеется, РЅРµ значит, что РІ этой манере стали писать РІСЃРµ,— значит лишь, что РІ литературе восторжествовала сама идея поэтического языка, самоценного, РЅРµ зависящего РѕС‚ темы. Наиболее СѓРїРѕСЂРЅРѕ эту идею артикулировал Бродский. Бродский — тот, РєРѕРјСѓ посчастливилось РґРѕ победы дожить (РѕРЅ Рё родился 24 мая — РІСЃСЋРґСѓ символы); Рё характером, Рё манерами, Рё даже ашкеназской бледностью, синеглазостью, рыжиной РѕРЅ Слуцкого весьма напоминал, Рё любил его, Рё охотно цитировал. Бродскому было присуще редкое благородство РїРѕ части отношения Рє учителям, лишний раз доказывающее, что большой РїРѕСЌС‚ без крепкого нравственного стержня немыслим: РѕРЅ РїСЂРѕРёР·РІРѕРґРёР» РІ наставники даже тех, РѕС‚ РєРѕРіРѕ РІ молодости попросту услышал ободряющее слово. РќРѕ относительно РїСЂСЏРјРѕРіРѕ влияния Слуцкого РІСЃРµ понятно: это влияние Рё человеческое, Рё поэтическое (главным образом РЅР° СѓСЂРѕРІРЅРµ РїСЂРѕСЃРѕРґРёРё — Бродский сделал следующий шаг РІ направлении, указанном Маяковским, конкретизированном Слуцким, Рё обозначил, вероятно, предел, повесив Р·Р° СЃРѕР±РѕР№ «кирпич»). РќРѕ РІ РѕСЃРѕР±Рѕ значительной степени это влияние стратегическое — СЏ часто употребляю этот термин, Рё РїРѕСЂР° Р±С‹ его объяснить.
Умберто РРєРѕ сказал, что долго размышлял над фундаментальной проблемой, которую никак РЅРµ получается строго формализовать: что, собственно, заставляет писателя писать? Р’ конце концов РѕРЅ РЅРµ придумал ничего лучшего, чем своеобразный аналог гумилевской «пассионарности»: писателем движет то, что РѕРЅ предложил назвать «нарративным импульсом». Хочется рассказать, приятно рассказывать. Рли, наоборот, надо как-то выкинуть РёР· памяти, избыть. РќРѕ чаще это РІСЃРµ-таки удовольствие, разговор Рѕ вещах, приятных, так сказать, РЅР° язык. РЎ поэзией РІ этом смысле сложней, потому что усилие требуется большее — Рё для генерирования известного пафоса, без которого лирики РЅРµ бывает (Р° РїРѕРґРё ты РІ повседневности его сгенерируй), Рё просто для формального совершенства: рифмы РІСЃСЏРєРёРµ, размер, звукопись… РўРѕ есть поэту нужен нарративный импульс, который сильнее РІ разы. РџРѕСЌР·РёСЏ трудно сосуществует СЃ РѕСЃРѕР±Рѕ жестокой реальностью, потому что эта реальность ее как Р±С‹ отменяет: хрупкая вещь, непонятно, как ее соположить РІ СѓРјРµ СЃ кошмарами XX века. РљРѕРіРґР° РђРґРѕСЂРЅРѕ сказал, что после Освенцима нельзя писать стихи, РѕРЅ, должно быть, погорячился: РёРЅРѕРµ дело, что этим стихам как-то меньше веришь. Стихи ведь РІ идеале — высказывание как Р±С‹ РѕС‚ лица всего человечества. РћРЅРё потому Рё расходятся РЅР° цитаты: РїСЂРѕР·Р° — дело более личное, стихи — СѓР¶Рµ почти фольклор. Р РІРѕС‚ после того как это самое человечество такого натворило,— как-то трудно себе представить, как РѕРЅРѕ будет признаваться РІ любви, мило острить, любоваться пейзажем. Фразу РђРґРѕСЂРЅРѕ следует, конечно, воспринимать РІ том смысле, что после Освенцима нельзя писать РџРЕЖНРР• стихи: РїРѕСЌР·РёСЏ — сильная вещь, РЅРё РѕРґРёРЅ кошмар ее РїРѕРєР° РЅРµ перекошмарил, РЅРё РѕРґРёРЅ ужас РЅРµ отменил, РЅРѕ несколько переменился сам ее raison d'ГЄtre. РћРЅР° должна научиться разговаривать СЃ РјРёСЂРѕРј СЃ позиций силы; Рё РІРѕС‚ для этого Слуцкий сделал РјРЅРѕРіРѕ.
Собственно, raison d'ГЄtre поэтического высказывания — «почему это вообще должно быть сказано, Рё почему РІ рифму» — РІ каждом случае индивидуален: РѕРЅ-то Рё называется стратегией поэта. Главная пропасть между Пушкиным Рё Лермонтовым, скажем, лежит как раз РІ этой области: РІ силу исключительного формального совершенства — «на вершине РІСЃРµ тропы сходятся» — РѕРЅРё кажутся ближе, сходственней, чем РІ реальности. РќР° самом деле РІРѕС‚ РіРґРµ РґРІРµ противоположные стратегии — пушкинское жизнеприятие, описанный РЎРёРЅСЏРІСЃРєРёРј нейтралитет, всевместимость, равная готовность всем сопереживать Рё РІСЃРµ описать (РЅР° враждебный взгляд это кажется пустотой) — Рё лермонтовская явная агрессия, деятельное, воинственное, субъективное начало, интонация «власть имеющего», Рѕ чем так гениально сказал Лев Толстой Русанову. Рто Рё есть разговор СЃ позиций силы, Рё эту интонацию надо было найти. «Кастетом кроиться РјРёСЂСѓ РІ черепе». Применительно Рє двадцатым ее нашел Маяковский, применительно Рє послевоенной СЌРїРѕС…Рµ — Слуцкий.
Задача заключалась РІ том, чтобы найти язык, РЅР° котором РјРѕР¶РЅРѕ сказать вообще что СѓРіРѕРґРЅРѕ,— Рё это будет РЅРµ просто поэзией, РЅРѕ поэзией агрессивной, наступательной, интонационно-заразительной. Слуцкий этот язык нашел, нащупал его основные черты, РґРёСЃРєСѓСЂСЃРѕРј его СЃ тех РїРѕСЂ РІ той или РёРЅРѕР№ степени пользовались РІСЃРµ большие поэты следующего поколения. Единственную альтернативу ему предложил вечный РґСЂСѓРі-соперник Самойлов, которым Слуцкий нередко любовался — Рё которого РІСЃРµ-таки недолюбливал. РўСѓС‚ тема РЅРµ для РѕРґРЅРѕРіРѕ исследования. Самойлов воевал РЅРµ С…СѓР¶Рµ, хоть Рё РЅРµ дослужился РґРѕ майора Рё РЅРµ устанавливал советскую власть РІ Венгрии. Самойлов РЅРµ был либералом — дневники СЂРёСЃСѓСЋС‚ его скорее имперцем, РґР° Рё РІ стихах чувствуется никак РЅРµ эскепизм, РЅРµ эстетизм Рё РЅРµ дистанцированность РѕС‚ РІРѕРїСЂРѕСЃРѕРІ времени. Никакого релятивизма, опять-таки. Просто РіРґРµ Сѓ Слуцкого пафос РїСЂСЏРјРѕРіРѕ высказывания — там Сѓ Самойлова глубокий Рё могучий подтекст: это РЅРµ страх расшифровки, РЅРµ РѕР±С…РѕРґ цензуры, Р° просто поэтика такая. Самойлов, РіСЂСѓР±Рѕ РіРѕРІРѕСЂСЏ, приложим Рє большему числу ситуаций — может, поэтому РѕРЅ сегодня даже востребованней Слуцкого: РјРЅРѕРіРѕРµ РёР· того, Рѕ чем РіРѕРІРѕСЂРёР» Слуцкий,— ушло Рё сегодня СѓР¶Рµ непонятно. Рђ Самойлов высказывается РЅР° поверхностный взгляд общо Рё расплывчато: В«Рта плоская равнина, лес, раздетый догола… Только облачная РјРЅРёРјРѕ возвышается РіРѕСЂР°. Гладко небо, РІРѕР·РґСѓС… гладок, гладки травы РЅР° лугах — Рё какой-то беспорядок только РІ вышних облаках». Рто РїСЂРѕ РІСЃРµ, РІ том числе Рё РїСЂРѕ СЌРїРѕС…Сѓ, РЅРѕ РІРѕ времена, РєРѕРіРґР° Самойлов «выбрал залив»,— Слуцкий остается РІ РњРѕСЃРєРІРµ, РѕРЅ конкретен Рё пристален, его тексты насыщены сиюминутными реалиями. Рто РЅРµ мешает РёРј оставаться поэзией, поскольку найденная Слуцким литературная манера позволяет говорить Рѕ чем СѓРіРѕРґРЅРѕ — СЃ абсолютной прямотой Рё естественностью. Таким манером РјРѕР¶РЅРѕ РїСЂРѕРіРЅРѕР· РїРѕРіРѕРґС‹ излагать — Рё будет РїРѕСЌР·РёСЏ.
Вот здесь и есть их главное сходство с Бродским, стратегическое: нащупать манеру, интонацию, стилистику, в которой смысл высказывания перестает быть принципиальным. Важен активный, наступательный стих. Ведь, что греха таить, повод для высказывания у Слуцкого бывает совершенно ничтожным, а у Бродского иногда вовсе отсутствует, что и декларируется,— но напор речи сам по себе таков, что слушаешь и повторяешь. У Слуцкого есть гениальные стихи, но есть и ровный фон обычных очень хороших — когда он говорит о чем попало, лишь бы говорить. Рв этом заключается главное поэтическое открытие второй половины XX века, известное в разных формулировках (чаще всего их, в силу публичной профессии национального поэта, озвучивал опять же Бродский), но сейчас мы попробуем высказаться с наибольшей откровенностью. Во второй половине XX века стало окончательно ясно: неважно, о чем говорить. Любая идея может на практике обернуться своей противоположностью. Строго говоря, идей вообще нет. Есть способ изложения,— и поэтическая речь есть абсолютная самоценность сама по себе, поскольку она сложно организована и в этом качестве противостоит мировой энтропии. А энтропия есть единственное бесспорное и абсолютное зло. Поэтому любой, кто хорошо — энергично, точно, мнемонически-привлекательно — пишет в рифму, уже делает благое дело; и это, может быть, единственное доступное благо. Найти тему не составляет труда — конечно, призывать в стихах к убийству не следует; но симоновское «Убей его» не стало ведь хуже, хотя это квинтэссенция ненависти и в известном смысле отказ от любых гуманистических ограничений. Но и Маяковский не стал хуже от того, что сказал: «Стар — убивать. На пепельницы черепа!» Сам способ поэтического высказывания отрицает бесчеловечную сущность этих стихов. Поскольку лучшее, что может делать человек,— это гармонизировать мир, то есть писать в рифму.
Слуцкий сделал для этой гармонизации очень РјРЅРѕРіРѕ, потому что писал РїРѕ три-четыре стихотворения РІ день РІ лучшие времена Рё РїРѕ РѕРґРЅРѕРјСѓ — РІ непродуктивные. Раз наработав приемы Рё СЃРїРѕСЃРѕР± высказывания, РѕРЅ СѓР¶Рµ РЅРёРєРѕРіРґР° СЃ этой РґРѕСЂРѕРіРё РЅРµ СЃС…РѕРґРёР», хотя Рё оттачивал метод, РґРѕРІРѕРґРёР» РґРѕ блеска, расширял сферу приложимости Рё С‚.Рґ. Задача изначально заключалась РІ нахождении Рё апробировании таких приемов, СЃ помощью которых РјРѕР¶РЅРѕ рассказать РїСЂРѕ РІСЃРµ — РІ том числе РїСЂРѕ то, как человек РѕС‚ голода выедает РјСЏСЃРѕ СЃ собственной ладони. Р’РѕС‚ почему зрелый Слуцкий начинается СЃ «Кельнской ямы»: если РјРѕР¶РЅРѕ РІ стихах рассказать РїСЂРѕ такое, дальше РјРѕР¶РЅРѕ РІСЃРµ. Р’ этой Р¶Рµ стилистике РјРѕР¶РЅРѕ рассказывать РїСЂРѕ «Лошадей РІ океане», Р° РјРѕР¶РЅРѕ РїСЂРѕ смерть жены, РїСЂРѕ такие вещи, Рѕ которых думать страшно, РЅРµ то что говорить:
Я был кругом виноват, а Таня
мне все же нежно сказала: Прости!—
почти в последней точке скитания
по долгому мучающему пути.
Преодолевая страшную связь
больничной койки и бедного тела,
она мучительно приподнялась —
прощенья попросить захотела.
А я ничего не видел кругом —
слеза горела, не перегорала,
поскольку был виноват кругом,
и я был жив,
а она умирала.
Правда, в этой же стилистике можно писать и о вещах совершенно повседневных, особого интереса не представляющих, можно хоть газету пересказывать,— но все равно это будет захватывающе, убедительно и победительно. Что, у позднего Бродского мало трюизмов и самоповторов? Да полно. Человеческого содержания жизни, на глазах иссякающей, уже не хватает на новые темы и отважные обобщения: триста метров вдоль фасада пройти трудно. Но поэтический дискурс, механизм преобразования прозы в поэзию,— работает: ну так надо писать, чтобы бороться с распадом — мировым ли, своим ли собственным… В случае Слуцкого речь шла прежде всего о преодолении собственной болезни, личного глубинного неблагополучия — поэзия была тем способом самоорганизации, приведения себя в чувство, которым он пользовался многие годы для борьбы с депрессиями, с ужасом мира, это была единственная опора, с помощью которой он умудрялся, столько натерпевшись и навидавшись, сохранять рассудок. Когда это отказало, безумие подступило вплотную — ум остался, исчезли желание и сила жить, потом начались фобии — страх нищеты, страх голода… То есть причинная связь выглядела не так, как иногда пишут,— не стихи перестал писать оттого, что сошел с ума, а сошел с ума, когда не смог больше заслоняться стихами. Думаю, с Бродским случилось бы то же — но у него крепче были нервы, и все-таки он не воевал, не был так тяжело контужен: способность сочинять сохранялась, и за ее счет он прожил дольше, чем мог при своей сердечной болезни, состарившей и разрушившей его в какие-то пять лет.
РР· чего складывается эта спасительная манера Слуцкого, как, строго РіРѕРІРѕСЂСЏ, организована его поэтическая речь, универсальная, как философский камень, превращающая РІ факт РїРѕСЌР·РёРё Рё самую жуткую реальность, Рё любую газетную белиберду,— РІРѕРїСЂРѕСЃ отдельный, сложный Рё скорее профессиональный; назовем некоторые приметы, самые общие. Прежде всего — пристрастие Рє размыванию, расшатыванию традиционного стихотворного размера: начавши РІ этих рамках, РІ следующих строфах Слуцкий меняет стопность, синкопирует стих, почти переходит РЅР° дольник. Рто РІ каком-то смысле метафора самой Р¶РёР·РЅРё, постепенно Рё временами РіСЂСѓР±Рѕ расширяющей наши представления Рѕ РІРѕР·РјРѕР¶РЅРѕРј Рё допустимом. Музыкальные повторы — Слуцкий ведь очень музыкален, просто это музыка РЅРµ моцартовская, Р° прокофьевская, «пожарный оркестр» Шостаковича, грубые марши. «Что-то физики РІ почете, что-то лирики РІ загоне» — вполне музыкально, РЅРѕ это музыка ударных Рё духовых, Р° РЅРµ СЃРєСЂРёРїРѕРє Рё мандолин. Внезапная, обрубленная концовка — та Р¶Рµ установка РЅР° РїСЂСЏРјРѕРµ высказывание, сознательный Рё эффектный отказ РѕС‚ внешнего эффекта, простите Р·Р° тавтологию. Небывалая прямота, отсутствие СЌРєРёРІРѕРєРѕРІ — именно позиция «власть имеющего»,— отказ РѕС‚ метафоры, декларативность, РёРЅРѕРіРґР° снижаемая иронией. Предельно упрощенная, РёРЅРѕРіРґР° РґРѕ полной тавтологичности, рифма. «Скоро РјРЅРµ или нескоро отправляться РІ РјРёСЂ РёРЅРѕР№ — неоконченные СЃРїРѕСЂС‹ РЅРµ окончатся СЃРѕ РјРЅРѕР№. Начались РѕРЅРё задолго, лет Р·Р° триста РґРѕ меня, Рё окончатся нескоро — РјРЅРѕРіРѕ лет после меня». Рто просто РґРѕ примитива, РЅРѕ это врезается; обосновывая эту манеру, Новелла Матвеева писала РєРѕРіРґР°-то, что слово «караул» РЅРµ будешь выкладывать РёР· СЂРѕРјР±РёРєРѕРІ, РёР· мозаичных восьмигранничков — его закричишь. Слуцкий так РіРѕРІРѕСЂРёС‚ РѕР±Рѕ всем, всему сообщая масштаб: прижизненные публикации РёРЅРѕРіРґР° смущали необязательностью РїРѕРІРѕРґР°. Р’ посмертных обнаружилось: РІСЃРµ-таки чаще всего РѕРЅ старался высказываться Рѕ главном, Р° второстепенное — так, чтобы РЅРµ сойти СЃ СѓРјР°, РЅРµ утерять навыка. РќРѕ это-то Рё проходило. Рђ Мартынов, например, почти весь РёР· этого состоял, хотя манеру выработал тоже обаятельную, наступательную — Рё рассматривался РѕРґРЅРѕ время СЃРѕ Слуцким РІ РѕРґРЅРѕР№ РѕР±РѕР№РјРµ, РІ СЌРїРѕС…Сѓ ранней оттепели. Мартынов там Рё остался, Р° Слуцкий пошел дальше.
Разумеется, сводить Слуцкого Рє РѕРґРЅРѕР№ форме, интонации, стратегии — было Р±С‹ неверно, хотя, пользуясь его стихом, Рё самый мелкий РїРѕСЌС‚ может РїСЂРё желании успешно закосить РїРѕРґ РєСЂСѓРїРЅРѕРіРѕ. Слуцкий касался самых больных тем Рё делал это опять-таки СЃ прямотой Рё отвагой власть имеющего. Главной РёР· этих тем оставалась, СЏ думаю, неспособность угодить Богу — тема РЅРµ еврейская, Р° глубоко человеческая, РѕРґРЅР° РёР· самых онтологичных Рё неизбежных. РЎСЋРґР° вписывается Рё «А РјРѕР№ С…РѕР·СЏРёРЅ РЅРµ любил меня» — это ведь РЅРµ только Рѕ Сталине,— Рё РѕРґРЅРѕ РёР· самых откровенных его стихотворений РїРѕР·РґРЅРёС… лет:
Как ни посмотришь, сказано умно —
Ошибок мало, а достоинств много.
А с точки зренья господа-то бога?
Господь, он скажет: «Все равно говно!»
Господь не любит умных и ученых,
Предпочитает тихих дураков,
Не уважает новообращенных
Рс любопытством чтит еретиков.
Р’РѕС‚ РІ чем проблема: угодить невозможно. «Таких, как СЏ, хозяева РЅРµ любят». Рто может быть уродливый Р±РѕРі, РІСЂРѕРґРµ Сталина, Р° может — всеблагой Рё всемудрый, РЅРѕ Слуцкого РѕРЅ РЅРµ полюбит РЅРё РїСЂРё каких обстоятельствах. Рђ почему? Рђ установка такая. Только РїСЂРё этой установке Слуцкий может жить Рё работать. РћРЅР°, так сказать, его собственный raison d'ГЄtre, поэтическая маска: РѕРґРЅРѕРјСѓ поэту, чтобы писать, РЅСѓР¶РЅРѕ представлять себя безвестным Рё обижаемым, РґСЂСѓРіРѕРјСѓ — счастливым Рё удачно влюбленным, Р° третьему РЅСѓР¶РЅР° такая РІРѕС‚ позиция нелюбимого подданного, старательного Рё трудолюбивого исполнителя, обреченного РЅР° изгойство. РР· этой позиции ему легче понимать, оправдывать Рё утешать РґСЂСѓРіРёС… труждающихся Рё обремененных; РґР° РѕРЅРё просто РЅРµ поверят РґСЂСѓРіРѕРјСѓ. Чтобы страдальцы верили поэту-утешителю, РѕРЅ должен РёРј прежде доказать, что РѕРЅ — РѕРґРёРЅ РёР· РЅРёС….
Рто носится РІ РІРѕР·РґСѓС…Рµ вместе СЃ чадом Рё дымом,
это кажется важным и необходимым,
ну а я не желаю его воплощать,
не хочу, чтобы одобренье поэта
получило оно, это самое «это»,
не хочу ставить подпись и дуть на печать.
Без меня это все утвердят и одобрят,
бессловесных простят, несогласных одернут,
до конца доведут или в жизнь проведут.