Украденный журнал Обманутый любовник Неясные угрозы Давно потерянная сестра Таинственный двойник

 

Лежащие внутри папки документы были оформлены в соответствии с совершенно незнакомой ему методикой: страницы рукописного текста, описывающие клиента, его встречи с представителями Агентства, с перечнем его опасений и подозрений. Но где же улики? Где фамилия детектива, назначенного расследовать данное дело? И где результаты этого расследования?

Рядом кто-то выдвинул ящик с делами. Анвин обернулся и увидел в нескольких шагах от себя младшего клерка. Тот улыбнулся ему. У него были кругленькие щечки, на голове котелок, на шее – ало-красный галстук. Анвин вернул папку на место и пробежал пальцами по корешкам других, делая вид, что ищет еще что-то.

Но младший клерк подошел ближе и поклонился, и хотя Анвин и не взглянул в его сторону, поклонился еще раз, теперь гораздо ниже, а при третьем поклоне удрученно и несколько раздраженно фыркнул. И в конце концов он спросил:

– Вы, наверное, новый сотрудник, не так ли? Новый, да?

Анвин решил не отвечать, а вместо этого похлопал по корешкам папок и улыбнулся.

– Так скажите мне, что вы разыскиваете. – Щечки младшего клерка покраснели. По всей видимости, перспектива оказания содействия коллеге приводила его в большое смущение.

– Вы очень любезны, – ответил Анвин. Ему вовсе не хотелось расспрашивать «коллегу» насчет граммофонной пластинки, но о чем-то спросить все же было нужно, поэтому он сказал: – Я ищу дела детектива Сайварта. Неплохо бы начать с «Дела полковника Бейкера».

При этих словах младший клерк нахмурился.

– Такое впечатление, что здесь слишком много контрольных параметров. Назовите главное ключевое определение, основной коррелят.

Анвин подумал.

– Фальшивая смерть, – сказал он.

Младший клерк постучал пальцем по своей кругленькой, чисто выбритой щечке.

– Знаете, я здесь уже почти два года работаю, но что-то не припомню… – Его щеки покраснели еще сильнее, пока не достигли того же алого цвета, что и его галстук. – Как, вы сказали, его звали? – спросил он.

Анвин кашлянул и махнул рукой, а сам сделал вид, что снова изучает папки. Младший клерк тихонько отошел и очень тихо задвинул ящик, открытый минутой ранее. Потом направился к центру помещения быстрым и решительным шагом, с видом скорее курьера, нежели младшего клерка.

Анвин закрыл ящик и пошел за ним. Младший клерк заметил, что его преследуют, и пошел быстрее, так что Анвину пришлось перейти на бег. Младший клерк тоже побежал; к этому времени на них смотрели уже все сотрудники архива. Теперь Анвин мог гораздо лучше разглядеть выгородку в центре помещения. На ней были установлены часы с четырьмя циферблатами, почти такие же, как на Центральном вокзале. Анвин сверил с ними свои часы и обнаружил, что их показания совпадают до последней секунды с этим механизмом. Было семнадцать минут второго. Младший клерк подбежал к выгородке, расталкивая находившихся в ней сотрудников. Началась настоящая свалка, с толканием и недовольными воплями, но все тут же замолчали, как только он начал говорить с кем-то, сидящим внутри. А потом все обернулись в сторону приближающегося Анвина. Некоторые сняли шляпы и начали вертеть их в руках. Толпа раздалась, пропуская его, а тот, в красном галстуке, отступил в сторону.

В центре выгородки сидела женщина, окруженная ящиками, полными каталожных карточек. Она была моложе Анвина, но старше Эмили. У нее были прямые каштановые волосы и широкий рот, скривившийся в недовольной гримасе. Она внимательно осмотрела его, обратив особое внимание на его шляпу.

– Вы не младший клерк, – заметила она.

– Приношу свои извинения, – сказал Анвин. – Я никого не хотел вводить в заблуждение. Я клерк с четырнадцатого этажа.

Тут младшие клерки начали верещать, все разом.

– Клерк! – восклицали они. – Четырнадцатый этаж! – Они повторяли эти слова до тех пор, пока женщина не заставила их умолкнуть, взмахнув рукой.

– Нет, не так, – продолжал Анвин. – Это раньше я был клерком. И едва успел привыкнуть к своему новому положению. Я всего лишь вчера получил повышение по службе, и теперь я детектив. Вообще-то я явился сюда в связи с проводимым расследованием. – И он предъявил свой жетон.

Младшие клерки снова загомонили, и их голоса звучали все громче, а сами они при этом дергали и терзали свои шляпы, чуть не разрывая их на части.

– Детектив? – хором спрашивали они, а один даже жалобно проблеял: – А что такое детектив?

– Тихо! – крикнула женщина и недовольно уставилась на Анвина. – Это все крайне необычно. Вам лучше зайти ко мне, внутрь.

Она открыла дверь сбоку от своего окошка и впустила Анвина внутрь выгородки; некоторые младшие клерки сделали было попытку последовать за ним, но женщина захлопнула дверь прежде, чем они успели проскользнуть внутрь. Потом она опустила зеленые жалюзи, закрыв окошко. До Анвина по-прежнему доносились снаружи жалобные стенания младших клерков: «Что такое детектив? – выкрикивали они, а вслед за этим: – Что такое повышение по службе?» Те, что оказались рядом с окошком, скреблись в жалюзи, царапая их ногтями, а у одного даже хватило наглости постучать в дверь.

Теперь Анвин убедился, что ящики с карточками представляют собой весь архив в миниатюре. Каждый стеллаж снаружи имел соответствующий ящик внутри выгородки; даже колонны были здесь представлены в виде восьми свободно стоящих пилонов. Это объясняло отсутствие ярлычков и табличек на стеллажах и шкафах, а также общего каталога архива. Единственный ключ к системе хранения дел находился здесь.

Женщина сунула руку под стол, достала из какого-то укромного уголка серебряную фляжку и поставила на стол два стаканчика. Налила в них из фляжки понемногу коричневой жидкости и вручила один Анвину, после чего тут же осушила свой. Анвин не привык пить чистое виски, хотя и обнаружил, что это вовсе не так уж неприятно – каждый глоток явился для его языка большим сюрпризом.

Младших клерков теперь не было слышно. Они либо разошлись, либо решили стоять молча и подслушивать.

– Вы должны их извинить, – сказала женщина. – У них была очень тяжелая неделя. Да и у всех у нас. – Она протянула ему руку; ладонь у нее оказалась прохладная и сухая, как бумага. – Элинор Бенджамин, – представилась она. – Старший клерк «Архива тайн».

– Чарлз Анвин, детектив.

– И, надо полагать, именно вы причина того, что вчера я лишилась самой лучшей своей сотрудницы – ее перевели на четырнадцатый этаж. Это совершенно необычно – переводить с повышением служащего одного отдела в другой. А повышать в должности двоих сразу – вообще полный абсурд. Боюсь, мы здесь, внизу, несколько обескуражены этим.

– Женщина, что заняла мое место, раньше работала у вас? – спросил Анвин.

– Да, – сказала мисс Бенджамин. – Всего два месяца, а уже стала лучшим младшим клерком в моем отделе.

Это явилось для Анвина полным сюрпризом и подействовало на него покруче, чем виски на его язык. Женщина в клетчатом пальто, дочь Клео Гринвуд, начала работать в Агентстве задолго до того, как Анвин увидел ее на Центральном вокзале. И, видимо, за это время ухитрилась найти и выкрасть несокращенный экземпляр «Руководства». Интересно, что еще она задумала?

– Я теперь и не знаю, как мне без нее обходиться, – продолжала мисс Бенджамин. – Она такая спокойная, так аккуратно и методично выполняла свои обязанности, что все остальные вокруг сразу успокаивались. Я очень боюсь, что кто-нибудь из этих вечно трясущихся старикашек в один прекрасный день свалится с лестницы. А замену ей мне так и не прислали. Так что вся работа в архиве может пойти прахом.

Она помолчала, посмотрела на закрывающие окошко жалюзи, будто проникая сквозь них взглядом и уже видя архив в пламени пожара, с горящими листами бумаги, сыплющимися сверху, с рушащимися под собственным весом шкафами и стеллажами. Интересно, подумал Анвин, а известно ли ей, что мир за стенами Агентства уже находится в процессе распада?

– А почему ее повысили? – спросил Анвин. – Вас об этом проинформировали?

Мисс Бенджамин поморгала.

– Право, не вижу, какое это может иметь отношение к делу, – сказала она и налила в стаканчики еще виски. – Вам прекрасно известно, мистер Анвин, что детективам вход в архив запрещен. Свободно перемещаться с этажа на этаж разрешено только курьерам. И ни при каких обстоятельствах детектив не должен быть замечен распивающим виски с главным клерком. Так что вы здесь у нас делаете?

«На вопросы отвечайте вопросами», – вспомнилось ему, он вычитал это в «Руководстве».

– Сколько еще у вас тут старших клерков?

Мисс Бенджамин улыбнулась.

– Я вовсе не отказываюсь вам помогать, детектив. Я просто говорю вам, что все имеет свою цену. Итак, что вы искали здесь, в нашем архиве?

Анвин обнаружил, что ему страшно нравится откровенность старшего клерка, но он пока что не был уверен, что ей можно доверять.

– Я разыскивал одно мое старое дело, – сказал он. Это было не совсем ложью – знакомство с этими файлами могло представлять определенный интерес, особенно после всего того, что он узнал со времени первой встречи с Эдвином Муром.

Мисс Бенджамин рассмеялась, а снаружи донесся звук шаркающих подметок.

– Вы удивлены? – спросил Анвин. – Я оформил множество раскрытых дел: «Дело о старейшем убитом человеке», «Дело о трех смертях полковника Бейкера».

– Да-да, – сказала мисс Бенджамин. – Но вы имеете в виду расследование дела, его раскрытие. А здесь, – она обвела рукой стоящие вокруг ящики с каталожными карточками, имея в виду также ящики с самими делами, – здесь находятся только тайны.

– Только тайны?

– Именно! А чего вы ожидали? Чтобы все было засунуто в один архив? Так это стало бы настоящей катастрофой, кошмаром. Я старший клерк «Архива тайн», а младшие клерки, что суетятся снаружи, занимаются только неразгаданными загадками и тайнами. Поэтому они и не знают, что такое детектив, – им это и не нужно. Насколько им известно, загадки и тайны поступают сюда и остаются здесь. Поэтому-то они так разволновались. Сами вообразите, что это такое: иметь кучу вопросов и ни единого ответа.

– Мне не нужно это воображать, – сказал Анвин.

– Три.

– Что?

– Вы спросили, сколько здесь старших клерков. Отвечаю: три. Мисс Бергрейв, мисс Полсгрейв и я. Мисс Бергрейв – старший клерк «Архива раскрытий». Это в ее архив вам нужно было проникнуть, а не в мой. – Она опустила веки и добавила: – Хотя это не такая уж страшная вещь – заполучить сюда кого-то, с кем можно поговорить. Обычный младший клерк не отличает женщину от коробки скрепок, надо вам заметить.

Анвин отпил еще виски – совсем немного, потому что уже ощущал его воздействие в некотором головокружении.

– А что в архиве мисс Полсгрейв? – спросил он. – Там-то что хранится?

– Что я хотела бы выяснить, так это почему клерк, пусть даже получивший повышение, вдруг пожелал увидеть свои старые дела. Разве вы, ребята, не знаете собственные дела вдоль и поперек?

– Да, знаем, – признался Анвин. – Но дело тут вовсе не в их содержании, а в перекрестных ссылках, в проверке некоторых фактов.

Она молчала. Да, придется, видимо, открыть ей хотя бы часть правды.

– Папки с делами внесены в каталоги и убраны в архив как раскрытые, что совершенно правильно. Это самые четкие и самые тщательно оформленные раскрытия, какие только можно себе вообразить. Но что будет, если в один из таких файлов закралась ошибка, преднамеренная ошибка, задуманная с какой-то злокозненной целью и введенная туда нарочно? Что, если какой-то аспект раскрытия перейдет таким образом в разряд тайн? Что тогда, мисс Бенджамин?

– Вы бы никогда ничего подобного не допустили.

– Но нечто подобное я как раз и допустил. И даже, вероятно, неоднократно, хотя тогда этого и не осознавал. Полагаю, что, для того чтобы это осталось тайной, убили человека. Где-то в этих архивах запрятаны загадки, в свое время зарегистрированные как раскрытия, поэтому они и оказались у вас, мисс Бенджамин. И их намеренно вам не показывали.

При обычных обстоятельствах я мог бы действовать через курьеров, заказывая одно дело за другим, проверяя все перекрестные ссылки, и таким образом собрал бы всю эту головоломку. Но это займет много времени. Кроме того, я не уверен, что могу доверять обычным каналам связи. Вы мне поможете, мисс Бенджамин? Объясните, как мне попасть в «Архив раскрытий».

Он и сам не был уверен в том, чего хочет добиться, но Мур сказал ему, что ключ к пониманию записи на граммофонной пластинке можно найти только здесь, в архиве. Если не в этом, тогда, может быть, в другом.

Мисс Бенджамин встала, и Анвин убедился в том, что она достаточно высокого роста – видимо, на целый фут выше его самого. Она скрестила руки на груди, вид у нее был обеспокоенный.

– Есть несколько путей в «Архив раскрытий», – сказала она. – Но они по большей части слишком опасны. – Она отодвинула стул в сторону и приподняла край выцветшего синего коврика. Под ним оказалась крышка люка. – Этот проход только для старших клерков. Не думаю, чтобы кто-то еще, кроме нас троих, помнил о его существовании.

Она ухватилась за бронзовое кольцо и подняла крышку люка. Под ней оказалась винтовая лестница, уходящая вниз, во мрак.

– Спасибо, – сказал он.

Мисс Бенджамин подошла к нему на шаг ближе. При опущенных на окошко жалюзи в выгородке стало значительно жарче, и Анвин обнаружил, что ему трудно дышать, особенно когда с каждый вдохом он ощущал сладковатый запах виски, исходящий изо рта мисс Бенджамин.

– Я действительно кое-что знаю о работе детективов, мистер Анвин, – сказала она. – И понимаю, что вы всего двумя-тремя словами могли бы покорить мое сердце. Но вы ведь человек благородный, не так ли?

Анвин не стал ей возражать, хотя и сомневался, что в «Руководстве» могло найтись два-три подобных слова – какими бы они ни были, – если иметь в виду то, что хотела сказать мисс Бенджамин.

– А как насчет третьего архива? – спросил он. – Вы ничего не рассказали мне про мисс Полсгрейв.

Мисс Бенджамин отступила назад.

– И не расскажу, – ответила она. – Здесь, в конце концов, «Архив тайн», а у мисс Полсгрейв свои дела.

Анвин надел шляпу и начал спускаться по винтовой лестнице. Мисс Бенджамин и так была высокого роста, а сейчас, когда он до пояса спустился ниже пола и посмотрел вверх, она показалась ему ужасно огромной и величественной – нечто вроде нависшего над ним мрачного идола в коричневой шерстяной юбке.

– До свидания, мисс Бенджамин.

Она завинтила крышку на своей фляжке и вздохнула.

– Обратите внимание на девятую ступеньку, – сказала она, и Анвину пришлось резко пригнуться, потому что она пинком захлопнула крышку люка над его головой.

 

Лестницу освещали только тусклые лампочки, все время мигавшие, словно передавая кодированное сообщение. Перил здесь не было. Деревянные ступени скрипели под ногами, и Анвин сперва ощупывал каждую носком ботинка, прежде чем опустить на нее всю стопу. Проход, казалось, по мере спуска становился все уже – впрочем, таким образом вполне могло сказываться действие виски. Или, может быть, он всю жизнь, сам того не подозревая, страдал от клаустрофобии и ему нужно было лишь оказаться в соответствующих условиях, чтобы узнать об этом?

Девятая ступенька на вид была такой же прочной, как и остальные, но он, как советовала мисс Бенджамин, пропустил ее. Когда Анвину приходилось что-то считать, ему всегда было трудно остановиться. Считать баранов или верблюдов в надежде заснуть – это был самый надежный способ обеспечить себе бессонницу, причем к утру он обычно мог бы заполнить огромными их стадами целые пастбища. А сейчас, считая ступени, он убедился, что проход действительно сужается, а потолок опускается все ниже. Интересно, насколько глубоко уходит вниз эта лестница? Может, мисс Бенджамин заманила его в ловушку, в потайную подземную темницу? А теперь уже заперла люк и послала курьера к детективу Скриду – впрочем, это уже давно мог сделать мистер Даден.

Чем ниже, тем меньше становилось лампочек освещения и тем слабее они светили. Он надеялся, что Эдвин Мур все же знал, о чем говорил. Только вот стоит ли вообще доверяться памяти этого старика? Чтобы преодолеть последние несколько ступенек, Анвину пришлось низко пригнуться. Пятьдесят вторая ступенька оказалась последней.

Перед ним была простая деревянная дверь не более четырех футов высотой. Из-за нее доносился какой-то звук – дикий, непрекращающийся перестук, словно множество людей одновременно печатали на пишущих машинках. Анвин попытался нащупать дверную ручку, но ему это никак не удавалось. И тогда он просто толкнул дверь, слегка отворившуюся на хорошо смазанных петлях. Он поднырнул в проход, и ему пришлось оставаться в согнутом положении, потому что потолок и здесь оказался очень низким.

Комната оказалась лишь немного больше, чем письменный стол в его собственном кабинете, но она была вся обшита темным деревом, блестевшим в свете канделябра. И вместо целого легиона младших клерков, который Анвин рассчитывал здесь увидеть, в центре комнаты за столом сидела всего одна маленькая женщина с седыми волосами, забранными и зашпиленными в пучок на макушке. Он остановился, нависнув над ней, словно неуклюжий гигант, попавший в слишком маленькую пещерку, но она никак не отреагировала на его присутствие. Она печатала с такой бешеной скоростью, какой Анвин не видел никогда в жизни, – женщина работала быстрее, чем Эмили, быстрее даже, чем мужчина со светлой бородкой. Удар одной клавиши был, казалось, совершенно неотделим и неотличим от удара следующей, а колокольчик каретки звенел практически безостановочно, стремительной чередой звонков отмечая окончание каждой строки.

– Мисс Бергрейв? – осведомился Анвин.

Женщина перестала печатать и уставилась на него.

Морщинки возле глаз и в углах рта указывали на ее крайнюю сосредоточенность. Губы у нее были намазаны алой помадой, а щечки, мягкие и обвисшие, имели цвет самых розовых из всех роз.

– А-а, это вы, – сказала она и вернулась к своей работе.

Ее маленькие ручки так и мелькали, словно имели по сто пальцев, сливавшихся в непрестанном движении в одно неясное расплывающееся пятно. Бумага в ее машинку поступала из одного огромного рулона, закрепленного на столе перед машинкой, а после печати сматывалась в другой рулон, смонтированный непосредственно над первым. Такая система освобождала ее от необходимости прерывать работу, чтобы вставить в машинку новую страницу.

Анвин наклонился, чтобы прочитать, что она печатает, но мисс Бергрейв снова остановилась и уставилась на него, заставив отодвинуться так резко, что он ударился головой о потолок.

– Так не пойдет, – сказала мисс Бергрейв. – Вам, конечно, известно, что это значит – соблюдать график работы, но я не стану понапрасну вам пенять, что было бы равносильно увольнению, каковым я и так уже рискую, вообще вступив в разговор с вами, и еще больше рискую, отмечая этот риск, и совсем уж отчаянно рискую, отмечая наличие этого риска. И так далее, до бесконечности. Почему вы так упорствуете? Неужели вы и впрямь настолько упрямы? Это, безусловно, вопросы чисто риторические, я с их помощью еще более низвожу к нулю важность своих замечаний.

– Не уверен, что до конца понимаю вас, мисс Бергрейв, но если бы вы, может быть, позволили мне поработать в архиве…

– Если бы вы, может быть, – повторила она, еще сильнее сморщившись. – Мистер Анвин, мы на нашем этаже не терпим никакой таинственности, ни в малейшей степени. Стало быть, эта наивная и слабая в коленках божья коровка обеспечила вам проход через люк, и вы полагаете, что это дает вам право на дальнейшие нарушения правил, да к тому же еще и при моем содействии!

Анвин счел за лучшее промолчать. И против собственной воли снова заглянул в напечатанный ею текст.

– Здесь факты, – пояснила мисс Бергрейв. – Одни только голые факты, ответы, а не вопросы, все нити, ведущие к полному раскрытию. Ответы и ответы на ответы, конец пути, возможно, конец света. Да, именно так мне иногда представляется, будто конец света уже наступил, все окна заволокло мраком, звезды догорели, превратившись в маленькие черные зернышки, луна убыла так, что дальше убывать уже некуда, вся жизнь обратилась в прах, а я по-прежнему сижу и работаю, пытаясь объяснить, что произошло.

– Объяснить кому?

– Ага, вот теперь мы подошли к чему-то существенному! – Мисс Бергрейв встала со стула, и Анвин увидел, что ростом она с ребенка. Она сделала резкий жест рукой, отодвигая Анвина с дороги, и открыла стенной шкаф, скрытый за деревянной панелью. И достала из него книгу такого же формата, как «Руководство по раскрытию преступлений», но переплетенную в красную кожу, а не в зеленую. Открыла на какой-то определенной странице и, не углубляясь в дальнейшие поиски, огласила следующий параграф:

 

Раскрытия, доведенные до квинтэссенции клерками, коим это доверено, и вычлененные из рапортов детективов, коим это поручено, и доставленные курьерами в указанные выше домены, поступают туда для изучения и согласования их с другими данными в соответствии с их общим значением и важностью и готовятся таким образом к рассмотрению Главным контролером. Эта обязанность вменяется исключительно Старшему клерку Отдела раскрытий, поэтому он должен работать в обособленном помещении, дабы ему не мешали подчиненные, исполняющие свои обязанности, а также его начальники, исполняющие свои многочисленные функции.

 

– А где же в таком случае ваши младшие клерки? – спросил Анвин.

Мисс Бергрейв вздохнула. Кажется, она лишилась некоей уверенности в себе, а может, и надежды. Она поставила книгу на место, закрыла шкаф панелью, потом, сделав Анвину знак следовать за ней, повернулась к двери позади ее стола. В коридоре за этой дверью Анвин смог наконец выпрямиться. Здесь был слышен приглушенный шум, порождаемый функционированием младших клерков: перешептывание, скрип перьев по бумаге, поспешные шаги. Но тех, кто производил все эти звуки, видно не было – ни в длинном коридоре, ни во множестве его ответвлений. У стен стояли в два ряда стеллажи с выдвижными ящиками, один ряд размещался почти над полом, другой на уровне пояса, причем их содержимое отлично просматривалось. Ящики то и дело поочередно исчезали в стене, с тем чтобы минуту спустя вернуться на прежнее место.

Мисс Бергрейв продолжала свои объяснения на ходу:

– Мы сейчас находимся между стенами помещений «Архива раскрытий». За этими стенами работают мои младшие клерки, они оценивают содержимое файлов в соответствии с инструкциями, направляемыми им от меня различными способами, включая записки, цветные пометки, звонки. Они не знают меня в лицо, да и я никого из них лично не знаю, разве что могу идентифицировать по тому, как они кашляют.

Она извлекла из темной ниши в стене табурет-лесенку, взобралась на него и включила лампу, осветившую один из ящиков. Прищурилась и поправила очки на носу.

– Вот то, за чем вы сюда пришли.

Анвин быстро просмотрел названия файлов. Да, все нужные ему дела были здесь, расставленные в хронологическом порядке, – вся его работа в Агентстве в течение двадцати лет семи месяцев и скольких-то дней, каждое слово в каждом деле, крупные достижения и достижения менее известные, огромные скачки вперед и мелкие тайны и загадки. И все они разместились в одном ящике.

Мисс Бергрейв внимательно наблюдала, как Анвин извлекает папку с «Делом о старейшем убитом человеке». К задней стороне папки было приклеено длинное приложение, покрытое напечатанными сносками и ссылками на файлы, хранящиеся в других местах архива. Наверху, в отделе мисс Бенджамин, хранилась исходная, изначальная тайна, а здесь стояли файлы с делами других детективов, пересекающимися и связанными с данным делом. А к ним были приклеены ссылки, сноски и указания на дела, хранящиеся в третьем архиве.

– Здесь имеются указания на дела, хранящиеся у мисс Полсгрейв. Где они находятся?

Лицо мисс Бергрейв исказила гримаса.

– Для старшего клерка «Архива тайн», – заявила она, – эта мисс Бенджамин слишком много болтает. Как же я сожалею о тех временах, когда это место занимала ее предшественница, мисс Маргрейв! Вот эта женщина действительно знала, как хранить секреты! Она умерла всего через несколько дней после выхода на пенсию. Ничего необычного или странного. У некоторых людей в жизни нет ничего другого, кроме работы. Но здесь, в Агентстве, это стало чем-то вроде хронического синдрома. Клерки и младшие клерки, прошу заметить, этому не подвержены. Но любой, кто хоть ну что-то вообще знает, после выхода в отставку, как правило, долго не живет. Мне тоже это вскоре предстоит, надо полагать. И если верить закону пропорциональности, то у меня будет очень короткая пенсионная жизнь. И ваш супервайзер – то есть тот, кто курирует вашего детектива, – вскоре тоже должен выйти в отставку. Хороший человек Эд Ламек. Мне будет его очень не хватать.

Анвин понял, что мисс Бергрейв ничего не знает о его недавнем повышении. Да и с какой стати? Его повышение оставалось загадкой для него самого, а мисс Бергрейв знала только о раскрытиях. Так что она и об убийстве Ламека не знает.

Теперь он подбирал слова очень осторожно.

– Меня сюда, мисс Бергрейв, помимо всех прочих тайн и загадок, привело именно то, что Ламек был обнаружен мертвым.

Она прикрыла рот своей ладошкой, а другой рукой оперлась о выдвижной ящик с файлами, чтобы удержать равновесие. И только через минуту к ней вернулся дар речи.

– Видите ли, мы, то есть Эд Ламек и я, бывало, довольно часто играли в карты. Это было, конечно, до всего этого. Мы с мисс Маргрейв сидели за одним столом, а весь архив тогда умещался в двух картонных коробках, стоявших в глубине нашей комнаты: одна для загадок и тайн, другая – для раскрытых дел. Порядок в файлах наводил Эдвин Мур. В центре комнаты стоял большой стол – на нем детективы раскладывали фотографии преступников и карты города. Они все много курили и разговаривали, там же планировали свои операции. Эд был самый громогласный из всех, но у него всегда в запасе был какой-нибудь остроумный ход. Он знал, как дать человеку почувствовать, что тот на самом деле большой умница. Иногда вечерами мы расчищали стол и играли в карты, все вместе. Да, я всегда была уверена, что мы с Эдом Ламеком в любой момент можем сесть и сыграть партию-другую в карты, если найдется свободное время.

Она выключила свет и сказала:

– Помогите мне слезть, мистер Анвин.

Когда она спустилась на пол, то не отпустила его руку, а повела дальше.

Глаза Анвина еще не успели привыкнуть к полумраку, а мисс Бергрейв уже волокла его, все более ускоряя темп, по темному коридору. Когда выдвигался или задвигался какой-нибудь ящик, на пол на мгновение падал поток света из архива, но то было единственным источником освещения, так что Анвин уже понял, что дорогу обратно отсюда он ни за что не найдет. Они добрались до другого коридора, где царил сплошной мрак; здесь тоже у стен стояли стеллажи с выдвижными ящиками.

– Вы идите вон туда, – пояснила мисс Бергрейв, – и скажите мисс Полсгрейв, что это я вас прислала, хотя не сомневаюсь в том, что ей теперь наплевать на мои рекомендации. Будьте с ней поосторожнее и повежливее.

– Хорошо, мисс Бергрейв. Но, пожалуйста, разъясните мне еще один момент. Если вы различаете своих младших клерков только по их кашлю, то откуда вы знаете меня?

– Ох, мистер Анвин, разве вам не известно, что вы один из моих собственных детей? Ваша работа все эти годы доставляла мне огромное удовольствие. Если вы что-то записали, то не может возникнуть никаких сомнений в том, что это не подлежит никаким сомнениям, даже тени сомнения возникнуть не может. Не стану желать вам удачи. О вашем успехе или поражении я узнаю в свое время.

Анвин слышал, как удаляются ее шаги, успел заметить серебристый блеск ее волос, когда она проходила мимо выдвинутого ящика, и мисс Бергрейв исчезла.

Он двинулся дальше в полном мраке, один. Коридор шел под уклон, закручиваясь в спираль, уходящую круто вниз. Анвин то держал глаза открытыми, то закрывал – разницы не было никакой. Мисс Бергрейв была права на его счет: он доводил дела до такого совершенства, что по их поводу не могло возникнуть и тени сомнений. Но в этом и таился его недостаток: он пеленал тайну столь плотно, что это не давало возможности увидеть в так прекрасно оформленном деле ошибочные действия детектива.

Наконец его вытянутые вперед руки уперлись во что-то твердое. В стену. Он ощупал ее, нашел прохладную округлость дверной ручки, а под ней – отверстие замочной скважины. Он опустился на колени и заглянул в нее.

В центре широкой темной комнаты на круглом синем ковре стояли два кресла с бархатной обивкой. Между ними стоял торшер с синим абажуром, а в круге отбрасываемого им света был виден играющий фонограф.

Тему лениво, чуть не засыпая, вели струнные и валторны, потом запел женский голос. Он узнал мелодию.

 

Неужели творю преступление,

Веря в то, что ты мой,

Видя только во сне, что

Господствую в грезах твоих.

 

Дверная ручка под его рукой повернулась, и он вошел в третье архивное отделение Агентства.

 

Глава 13 Введение в криптографию

 

Кодированное сообщение – это суть, лишенная жизни, мумифицированная и упрятанная в гробницу. Будущему криптологу мы должны предложить тот же совет, какой могли бы дать грабителю могил, спелеологу и чародею из сказок: берегись того, что ты выкопаешь, – теперь оно все твое.

 

От стоявших на ковре кресел – одно было с розовой обивкой, другое с бледно-зеленой – его отделяло расстояние, наверное, шагов в пятьдесят. Анвина прямо-таки тянуло в ту сторону, тянуло к себе тепло электрического света, играющая там медленная, томная музыка, женский голос, который мог принадлежать только мисс Гринвуд. У него создалось такое впечатление, что все это представляет собой уютную гостиную, устроенную посреди жуткой пещеры. Он направился туда, чувствуя себя одиноким и ничтожным. Анвин не видел своих рук и ног. Все, что он видел, были эти два кресла, торшер и фонограф. Все, что он слышал, была эта музыка.

Пол был гладкий. На нем его ботинки сразу начали бы скрипеть, но здесь их скрип заглушался самой темнотой – так Анвину казалось. Он плотно сжал рот, вовсе не желая впускать в себя хоть частицу этой темноты.

У края синего ковра он остановился и замер на месте. Здесь проходила граница между двумя мирами. В одном были кресла, музыка и свет. В другом ничего подобного не было, даже слов, обозначающих кресла, музыку или свет.

Он не пересекал эту границу, он всего лишь осматривал все это с безопасного расстояния, из своей бессловесной темноты. Граммофонные пластинки были сложены в шкафчике, стоявшем подле бледно-зеленого кресла, а на верхней панели шкафчика рядком стояли книги. Одна из книг выглядела в точности так же, как красный том, который мисс Бергрейв доставала из своего потайного стенного шкафа, спрятанного в ее кабинете за стенной панелью. В этой уютной гостиной все было подчинено розовому креслу. Оно было почти в три раза больше, чем зеленое. Любой усевшийся в него будет казаться ребенком в сравнении с его огромностью. Это был самый зловещий, самый угрожающий предмет меблировки, когда-либо виденный Анвином. Он не мог представить, как он сам в него сядет. Он не мог представить, как сядет и в другое, стоящее напротив.

Он отступил на шаг. Кресло непременно напрыгнет на него, дай ему только шанс, и поглотит целиком. Если только удастся назвать его своим именем, подумал Анвин, то его можно будет приручить, укротить. Вот если бы он не отдал свой зонт Эдвину Муру, тогда он смог бы сейчас раскрыть его и защититься от вида этого кресла.

Из дальнего угла комнаты вырвалась вспышка света, яркая и короткая, как последний отблеск заходящего солнца, и в то мгновение, пока это солнце светило, Анвин успел рассмотреть стены в этом отсеке архива и увидел, что они были все уставлены – нет, не канцелярскими шкафами с папками, а полками с граммофонными пластинками. Источником вспышки света служила гигантская машина, какой-то лабиринт клапанов, трубок и поршней. Она издавала шипение и изрыгала в воздух пар, напоминая не что иное, как вафельницу чрезвычайно огромного размера. Свет вырывался из щели между двумя огромными платами, которые женщина-оператор этой машины опускала одну на другую. У женщины были широкие плечи и мощные руки, и она выглядела необычайно огромной, словно титан-кузнец в своей инфернальной кузнице. Впрочем, это могло быть результатом игры света или искаженной перспективы.

Анвин уже понял, что это старший клерк, мисс Полсгрейв. Розовое кресло могло принадлежать только ей.

К этому времени яркий свет погас, пластинка докрутилась до конца, песня стихла. Игла фонографа достигла центра, звукосниматель автоматически поднялся, и диск остановился.

Темнота уже больше не угнетала его, равно как и колоссальные размеры кресла мисс Полсгрейв. Гораздо более беспокоила мысль о том, что мисс Полсгрейв лично подойдет сюда, чтобы поставить новую пластинку.

Он отступил дальше во тьму, и ему показалось, что там теплее. В воздухе ощущалась сильная затхлость и пахло чем-то горелым, словно от электрического разряда или выдоха заспавшегося лентяя. Со всех сторон доносилось покашливание, какие-то хрипы, странное бормотание. Анвин был здесь явно не один. А интересно, те, кто издает эти странные звуки, знают, что он находится среди них?

Он за что-то зацепился ногой, чуть не упав. Присел на корточки и пошарил руками по полу – и нащупал провод в резиновой оплетке. Он последовал туда, куда тот тянулся, и добрался до ножки стола. Стол был низкий, высотой до колена, и на нем стояла лампа. Он нащупал выключатель и включил ее.

Лампочка бросала из-под абажура тускло-желтый свет, освещая низкую узкую кровать. На кровати лежал младший клерк; он был в старомодном сером костюме, а на груди у него покоился котелок. Кровать была застелена потрепанными одеялами оливкового цвета, а младший клерк спал поверх их, а не укрывшись ими. Его узенькие усики дрожали и трепетали в такт каждому выдоху, сопровождавшемуся легким посвистом, а ноги были босы. На полу возле кровати стояла пара отделанных мехом тапочек, похожих на двух кроликов.

На столе рядом с лампой тихо жужжал небольшой фонограф, хотя и более простого, более утилитарного типа, нежели тот, что красовался в центре архива. Под иглой звукоснимателя вращалась молочно-белая, как саван привидения, пластинка, похожая на ту, что Анвин обнаружил в кабинете Ламека. Фонограф не издавал никаких доступных слуху звуков; он не был оснащен рупором-усилителем. Вместо этого к нему была подсоединена пара шарообразных наушников, надетых на голову спящего младшего клерка.

Поблизости стояли и другие кровати, все они были расставлены тремя рядами, как письменные столы на четырнадцатом этаже. На каждой из них спал младший клерк. Некоторые из них были покрыты одеялами, другие нет. Одни спали одетыми в костюмы, другие были в пижамах, а кое-кто закрывал глаза маской для сна. И на головах у всех торчали одинаковые наушники, подключенные к тихо жужжавшим фонографам.

Анвин нагнулся к голове младшего клерка, тихонько приподнял наушник и прислушался. Все, что он услышал, были статические разряды, но разряды сильно артикулированные, они имели определенный ритм – звучали то выше, поднимаясь как волна, то ниже, то взлетая вверх, то рассыпаясь, стихая. Понемногу ему стали слышны и иные звуки. Он услышал приглушенное звяканье автомобильного клаксона, словно доносившееся с какой-то отдаленной городской улицы, отстоящей на несколько кварталов отсюда и похожее на крики птиц, кругами носящихся над морем. Услышал он и рев каких-то морских животных из пучин этого моря и попискивание других, более мелких тварей, снующих по его песчаному дну. И еще услышал шуршание, словно кто-то переворачивал страницы книги.

Младший клерк открыл глаза и посмотрел на него.

– Вас прислали нам в помощь, не так ли? Давно пора.

Анвин выпустил из пальцев наушник и выпрямился.

Глаза младшего клерка закрылись, и Анвину на секунду показалось, что он вполне может снова заснуть, но тот помотал головой и стащил с себя наушники.

– Беспрецедентно! – заявил он. – Ну что это такое, уже почти два часа пополудни! А они все присылают нам новые записи!

Он сел на постели и потер лицо обеими руками.

– Такое впечатление, что никто даже не собирается просыпаться! Однако у подозреваемых отсутствуют какие бы то ни было модуляции, указывающие на виновность, а графики грешат слишком большим разбросом амплитуды, чтобы считать это самопроизвольными искажениями. А кроме того, имеется еще эта более мелкая группа, вся характеризующаяся одинаковой имиджевой совокупностью, – и это целая подгруппа с почти идентичными эйдетическими проявлениями, которая ко всему прочему являет собой ювенальный конструкт. – Он снял с пластинки адаптер и выключил фонограф.

– Что это такое? – спросил Анвин.

– Что вы имеете в виду?

– Это вот… почти идентичные эйдетические проявления, – с трудом сумел повторить Анвин.

– А-а. Это передвижной луна-парк. – Младший клерк хмыкнул и закатил глаза.

Из механизма, управляемого мисс Полсгрейв, вырвалась новая вспышка света, и они оба обернулись в ту сторону.

– Я сначала решил, что это ошибка, допущенная при перезаписи пластинки, – сказал младший клерк, переходя на шепот. – Но попробуйте сказать это ей!

Он снял с диска фонографа пластинку и сунул ее в конверт, потом надел тапочки, стоявшие возле кровати, встал, расправил одеяла на постели, обтянув ими боковины матраса, и взбил подушку.

– Ну вот, – сказал он. – Теперь это все ваше. Можете свободно рециркулировать мой рапорт, если вам удастся заполучить копию от этих циркачей. Вам скоро надоест все время слушать это: «Кое-что сделать, кое-куда поехать»… Ну что это за директива, она же ниже порога восприятия!

Младший клерк хлопнул Анвина по плечу и зашлепал прочь, в темноту. Минуту спустя Анвин услышал, как открылась и закрылась дверь. Теперь он остался один среди спящих младших клерков.

Анвин присел на край кровати. Он должен был уже чувствовать усталость, но мысли неслись так быстро, как недавно его несли ноги. Младший клерк повторил те фразы, что произнесли таксист и его пассажиры, – это явно были кодовые слова, принятые для опознания своих. Они пребывали все в том же странном сне – но с какой целью Хоффман его навел? Остается лишь надеяться, что Мур сумел чего-то добиться в своем расследовании.

Анвин повернулся в сторону центральной секции помещения архива и увидел, что мисс Полсгрейв уже сидит в своем розовом кресле. На ней было платье бледно-лилового цвета, а волосы ниспадали светло-каштановыми локонами. С этого расстояния ее глаза казались темными впадинами. Кажется, она наблюдала за ним.

Анвин встал и заговорил, оставаясь на расстоянии от нее:

– Мисс Полсгрейв, я…

Но она тут же приложила палец к губам.

Младшие клерки, спавшие поблизости, повернулись в своих постелях, некоторые что-то забормотали во сне. Один поправил наушники и сказал:

– Попробуй-ка поработать в таких условиях.

Мисс Полсгрейв начала накручивать ручку своего фонографа. Когда она с этим покончила, то опустила иглу на пластинку, и помещение архива вновь заполнил голос Клео Гринвуд, поющей под аккомпанемент аккордеона. Младшие клерки, потревоженные было Анвином, теперь совершенно успокоились. Анвин также чувствовал на себе воздействие этой музыки.

Он опустил портфель на пол, выключил свет и лег на кровать. Ему было вполне удобно, хотя кровать была маленькая. Он скинул ботинки, не беспокоясь о том, чтобы развязать шнурки, и забросил ноги на матрас. Подушка оказалась очень мягкой, а одеяло, когда он под него забрался, представилось ему самым прекрасным, самым теплым и мягким одеялом в мире. Должно быть, оно сделано из шелка, подумал он.

Он снял шляпу и бросил ее на пол, рядом с ботинками. Все эти вещи ему больше не понадобятся. Он навсегда останется здесь, где его никто не знает, и будет спать до конца своих дней, а когда умрет, его можно будет засунуть в один из этих выдвижных ящиков для папок, написать на ярлыке его фамилию и закрыть его там навеки. Сознание еще некоторое время болталось где-то на задворках сна, слова перемещались через границу между сном и бодрствованием, словно гонимые теплым ветром, оторванные от своего смысла. Он почти позволил этому ветру унести его, когда несколько этих слов вдруг ясно предстали перед его внутренним взором, словно напечатанные крупным шрифтом, и он проснулся, разбудив самого себя громким восклицанием:

– Газеты и голуби! – Именно это он произнес и уже понял, что забыл нечто очень важное.

Борясь с воздействием гипнотического голоса мисс Гринвуд, он свесился через край кровати и расстегнул замок своего портфеля, нашел пластинку, взятую из кабинета Ламека, и вытащил из конверта. Установил ее на диск электрического фонографа, стоявшего возле постели, повозился с ручками аппарата и запустил его. Потом нащупал наушники и водрузил их себе на голову.

Голос мисс Гринвуд постепенно смолк, а с ним и звучание аккордеона. Он услышал знакомые статические разряды, шорохи, то усиливающееся, то затихающее потрескивание и постукивание. Это был, несомненно, какой-то тайный язык, но Анвин ничего не понимал. Потом он перестал слушать звуки и вместо этого попытался увидеть их. Статические разряды имели некую форму, размеры; их уровень то поднимался подобно водопаду, несущемуся вопреки всему вверх, то замирал. За этим следовали новые взлеты, преодоление новых стен, и в одной из них Анвин увидел окно, а за ним – дверь, а вдоль двух других стен стояли сплошные ряды книг с синими и коричневыми корешками. Статические разряды рассыпались по полу и превратились в ковер, создали тени стульев, а потом и сами стулья.

Потрескивающий и постукивающий звук оказался стуком капель дождя, бьющих в окно. Шорохами было шуршание секретных устройств, упрятанных в стол, на котором стояли лампа под зеленым абажуром и пишущая машинка. За столом сидел мужчина, он закрыл глаза и дышал очень медленно.

– Привет, мистер Анвин, – произнес Эдуард Ламек.

– Здравствуйте, сэр, – ответил Анвин, но Ламек предостерегающе поднял руку.

– Не беспокойтесь, ничего говорить не нужно, – предупредил он. – Я вас все равно не слышу. И, коль на то пошло, даже не могу с уверенностью считать, что разговариваю именно с вами, мистер Анвин. Записывая данную беседу, я всего лишь готовлюсь к любым возможным осложнениям. Надеюсь, что буду иметь возможность передать этот файл вам в руки. Если же нет или если он вместо этого попадет в руки наших врагов, тогда… – Ламек наморщил свой объемистый лоб. – Тогда, я полагаю, они получат возможность понять мои намерения, и ни одно из них уже не будет иметь никакого значения.

Ламек открыл глаза. Как же они отличались от тех, что Анвин видел вчера утром! Эти были водянисто-голубые и очень живые. Но его они не видели.

Ламек поднялся со стула, и в его руке появилась шляпа. Когда он надел ее, ему на плечи упал плащ в тон шляпе.

– Не уверен, что мне удалось хоть что-то вам объяснить, – сказал он. – Но поскольку вы видите все это, то, вероятно, вы получили мои инструкции и отнесли этот файл в третье архивное отделение. И таким образом многое можете узнать и понять. Здесь время течет по-другому, и это может стать препятствием для непосвященного, однако нам это только на пользу. По дороге я расскажу, что еще вам следует знать, пока не доберемся до нужного места. Мне нужно выполнить несколько поручений, прежде чем я отправлюсь на назначенную мне встречу.

Он пошел к двери, и Анвин отпрыгнул в сторону, чтобы избежать столкновения.

– На тот случай, если вы сомневаетесь, – продолжал Ламек, – сообщаю, что почти всегда начинаю любое дело с собственного кабинета. Мы, супервайзеры, лучше всего работаем, когда придерживаемся определенного порядка действий. Некоторые в качестве исходного пункта выбирают дом своего детства, другие предпочитают лес. Одна женщина-супервайзер использует для этого станцию подземки со множеством пересекающихся путей. Я хорошо знаю свой кабинет, так что относительно легко могу его реконструировать. Вообще-то все это лишь отдельные детали и подробности, сами по себе ничего не значащие. Если вы сидите, предлагаю вам теперь встать.

Ламек отворил дверь. Вместо коридора тридцать шестого этажа с его желтыми светильниками и бронзовыми именными табличками на дверях Анвин увидел перед собой извивающийся переулок, темный и залитый дождем. Они вышли наружу, и дверь за ними затворилась. Анвин вспомнил про свою шляпу и обнаружил, что она у него на голове. Он также вспомнил и про свой зонтик, и тот тоже оказался у него в руке, уже раскрытый. Но пока они шли сквозь лабиринт между высокими кирпичными стенами, он все время частью сознания ощущал тепло одеял на кровати и мягкость подушки.

– Все это лишь вторичные проявления, – пояснил Ламек. – К тому же произвольные. Но требуются годы практики, чтобы добиться такой степени яркости и четкости. Можете считать этот переулок организационно-схематической структурой. Такой, какую лично я считаю особенно полезной. Здесь имеется столько дверей, сколько мне нужно, и они вполне логически выполняют соединительную функцию. Некоторые супервайзеры работают быстрее меня, потому что не тратят время на подобные структуры. Но они просто забыли, что это такое – получать удовольствие от своей профессии, от проделанной работы. А это ведь приносит определенное удовлетворение, вам не кажется? Вот эта ночь, шум дождя вокруг нас, а? Мы невидимками движемся сквозь мрак, по узеньким улочкам и проулкам. Простите меня, мистер Анвин, если я слишком увлекаюсь деталями и подробностями. Многое в последнее время произошло слишком быстро, и я стараюсь разобраться с этим, пока мы с вами идем.

Из-за облаков показалась луна, и Ламек взглянул на нее, чуть улыбаясь. Когда она снова исчезла, он поплотнее запахнул плащ.

– Этот механизм мисс Полсгрейв в третьем архивном отделении – настоящее чудо: мы сообщаем ей, когда подходим к чему-то важному, к тому, что обязательно следует задокументировать, и она настраивает свою машину на правильную частоту. Она даже может сама проверить ее работу на вас и сопроводить от одного спящего сознания к другому, если это понадобится. По правде сказать, это одно из немногих преимуществ, какие мы имеем перед Хоффманом: способность записывать информацию на пластинки, анализировать, соотносить с уже имеющимися сведениями, сравнивать. Нам не всегда известно, что он планирует и замышляет, но мы можем выявить типичные хоффмановские методы работы в записях снов всего города, а потом действовать с целью предотвращения его следующего маневра. Данная запись, – продолжал он, – может оказаться особенно ценной и более чем просто опасной – боюсь, как для вас, так и для меня.

Они подошли к обшарпанной двери, скрытой в тени огромной кучи мусора; со старого дверного полотна свисали лоскутья облезшей краски. Ламек приблизился к ней и сказал:

– Ну вот мы и пришли.

Он открыл дверь, и в переулок вырвался сноп яркого света, позолотив мокрую кирпичную кладку стен и мостовой. Заглянув внутрь через плечо Ламека, Анвин увидел совершенно неправдоподобную картину: широкий пляж, за ним бесконечное море и солнце, очень яркое в самом зените неба. Он последовал за Ламеком на песчаный берег. С этой стороны дверь выглядела как вход в покосившуюся пляжную кабинку.

Здесь было ужасно жарко. Анвин снял шляпу и вытер лоб рукавом. Зонтик он держал раскрытым над головой, прикрываясь от солнца. Они направились прямо к воде.

На самом краю пляжа, куда чуть не доставали волны, лежала груда гладких черных камней. Пышнотелая женщина в синем купальнике с оборками сидела, прислонившись к ней, и смотрела на море. Когда она заметила приближающегося к ней Ламека, то повернулась и помахала ему рукой. На шее у нее болталось ожерелье из неказистых на вид жемчужин, а из-под белой купальной шапочки выбивались пряди седоватых волос.

– Эдуард! – прокричала она. – Когда же ты домой вернешься? Я все столовое серебро вычистила и отполировала, пока тебя дожидалась. Ты же прекрасно знаешь, как я устаю от такой чистки. Ты что, опять отключил свой телефон?

Анвин вспомнил о телефонном проводе, что лежал отключенный на столе в кабинете Ламека. Стало быть, супервайзер сам его отключил. Видимо, хотел обеспечить полную тишину, чтобы никто его не разбудил, пока идет запись.

Ламек снял шляпу, нагнулся к женщине и поцеловал ее в щеку.

– Придется нынче допоздна работать, – вздохнул он.

– А домой ты работу взять не мог?

Он покачал головой:

– Я сюда ненадолго, просто чтобы пожелать тебе спокойной ночи.

Она посмотрела на море, и на ее лице появилось сердитое выражение. Щеки у нее были красные от солнца и ветра.

– Самое странное заключается в том, – заметила она, – что я даже не знаю, с настоящим Эдуардом я разговариваю или нет. Мне так хотелось тебя видеть, что ты вполне мог привидеться мне во сне.

– Нет, моя птичка, это я. У меня встреча назначена, вот в чем все дело.

– Птичка? – переспросила она. – Ты меня уже много лет так не называл.

Ламек посмотрел себе на ноги и похлопал шляпой по бедру.

– Понимаешь, я много думал о прошедших временах. Ну, сама, наверное, помнишь, какими мы были – парочка юнцов, одни в огромном городе, без приличной работы, а по вечерам – танцы под радиолу, выпивка в баре на углу… Как он назывался? «У Ларри»? Или «У Харри»?

Женщина потрогала аляповатые жемчужины у себя на груди.

– Сара, – сказал он, – тут есть еще кое-что другое… Я просто хотел, чтобы ты знала…

– Стоп! – перебила она его. – Поговорим об этом утром.

– Сара!

– Увидимся утром, – заявила она очень твердым тоном.

Ламек нахмурился и глубоко задышал носом.

– Ну хорошо, – сдался он.

Ветер между тем усиливался; под его порывами трепетали оборки на купальнике Сары, он раздувал выбившиеся из-под ее шапочки седые кудри. Она снова устремила свой взгляд на море.

– Этот сон всегда кончается одинаково, – заметила она.

– И как именно? – спросил Ламек.

Она некоторое время молчала.

– Эдуард, там в сумке-холодильнике кое-что осталось. А мне пора идти.

Она встала, выпрямилась и провела руками по бокам. Потом, не оглядываясь, засеменила к воде. Уродливые жемчужины мотались у нее на шее взад-вперед. Над горизонтом начали подниматься облака, море потемнело и заволновалось.

– Пошли, – буркнул Ламек. Он повернулся и пошел назад к пляжной кабинке.

Анвин продолжал стоять на месте, глядя, как Сара проворно пошла в воду. Дойдя до места, где море ей было по колени, она бросилась вперед, нырнув в волну, и поплыла.

– Пошли же, – повторил Ламек, словно заранее знал, что Анвин останется на месте.

Анвин сложил зонт, чтобы его не вырвало из рук ветром, и поспешно двинулся по песку следом за Ламеком. Он чувствовал, насколько мягок песок у него под ногами, но его ботинки не оставляли на нем никаких следов.

Плащ Ламека раздувался и хлопал на ветру. Он сунул руки в карманы и плотнее стянул плащ вокруг тела. Ламек сгорбился, опустил плечи и пригнул голову. Он шел не оборачиваясь.

Анвин остановился и посмотрел назад. Сару ему уже не было видно – она пропала где-то в море. У горизонта поднималась огромная волна. Она закручивалась пенным водоворотом, крутилась и раздувалась, словно вбирая в себя все море, и неслась к берегу. Анвин ускорил шаг, но не мог отвести глаз от этой волны. Теперь она уже была высотой с огромное здание, а издаваемый ею рев и грохот перекрывал шум уличного движения, доносившийся с городских улиц. Над ее гребнем вились и кричали чайки. В окне ее гладкой фронтальной поверхности Анвин различал разнообразную плавающую морскую живность – рыб, морских звезд, огромного извивающегося кальмара. Все они занимались своими обычными делами, словно вокруг не происходило ничего странного, словно они по-прежнему пребывали в глубинах океана, а вовсе не крутились в кипящем водовороте, несущем их к суше. Воздух был пропитан миазмами их насквозь просоленного мира.

Ламек уже добрался до облезлой синей двери. Открыл ее, и Анвин последовал за ним обратно в темный переулок и раскрыл над головой зонт. Ламек достаточно долго держал дверь открытой, чтобы они увидели, как тень от огромной волны накрыла весь берег. После этого он закрыл дверь.

– Я стараюсь не слишком часто заглядывать в ее спящее сознание, – пояснил он. – Это у нас своего рода профессиональный риск – слишком много знать о людях, любимых нами. Но в подобных случаях, когда мне приходится встречаться с женой, так сказать, на ее территории, я всегда поражаюсь огромному размаху событий, происходящих там. Должен признаться, меня это даже немного пугает.

Он снова нахлобучил шляпу себе на голову и пошел по переулку. Анвин двинулся следом за ним, мучительно борясь с желанием остановиться и вытряхнуть наконец песок из ботинок.

 

Главе 14
Неотвратимость наказания как проявление эффекта Немезиды^[5]

 

Нет лучшего способа понять мотивы собственных поступков и причины своих склонностей, нежели путем обнаружения человека, действующего совершенно противоположным образом.

 

Местность, в которой они оказались, следуя по истертой кирпичной мостовой спящего сознания Ламека, становилась все более и более чуждой и неприглядной. Они пригибались, пролезая под ржавыми пожарными лестницами, проходили по каким-то тоннелям, где смердело мокрой землей и водорослями, перепрыгивали через сточные канавы, переполненные всякой дрянью. Два раза им пришлось переходить по шатким мостикам из железных прутьев через глубокие провалы. Анвин сумел разглядеть, что внизу под ними простирается причудливое переплетение переулков, тоннелей и канав. Тут все было построено как бы слоями, один лабиринт переходил в другой – странный выбор, как показалось Анвину, для операционной или организационной системы. Почему бы не поместить ее в жилой дом или в офисный комплекс, если здесь все возможно и доступно? Если Ламек способен пользоваться дверями для того, чтобы переходить из одного сна в другой, разве он не может использовать для той же цели выдвижные ящики для файлов?

Но его супервайзер чувствовал себя здесь как дома; он с такой легкостью и искусством преодолевал извилистые и загнутые спиралями тропинки своего фантомного города, что это делало честь его возрасту и толстому брюху. Как ужасно, что Анвин никак не мог предупредить его о том, что их ждет впереди! Но даже если бы он поговорил с Ламеком, даже если бы он мог изогнуть время, как эти переулки изгибают пространство, он не знал бы, что сказать. Механизм уничтожения, используемый супервайзером, был от Анвина по-прежнему скрыт. Может ли сон убить человека? Может задушить его, пока тот сидит и спит?

Над их головами вращались лопасти вентиляторов, втягивая воздух в здания, полные непознаваемых видений. Или познаваемых, напомнил себе Анвин. Для Ламека и других супервайзеров это были помещения, реально доступные, книги, которые можно открыть и внимательно прочитать.

Ламек, словно воочию увидев мысли Анвина, изрек:

– Далеко не всякий вид наблюдения можно так легко осуществить, как вы только что видели, мистер Анвин. Моя жена желала моего присутствия, так что мне был открыт доступ в ее сознание. Но некоторые из этих дверей закрыты или заперты на замки. Другие так хорошо замаскированы, что их не найти. А сознание некоторых индивидуумов просто слишком опасно, чтобы в него залезать. Мы, супервайзеры, имеем некоторое влияние на сны обычных спящих людей, но сновидения тех, кто имеет опыт в искусстве слежки за снами, полностью принадлежат только им самим. Вы можете случайно забрести в такое место, но тут же сойдете с ума, увидев, сколь чудовищные вещи там прячутся, лишь только они проявят себя во всей своей полноте и начнут увещевать вас своей лестью и поддразнивать. Я уверен, вы понимаете, о каких методах я говорю.

Впереди Анвин углядел часть пейзажа, отличающегося от всей остальной картины: пятно яркого, сверкающего света размером с несколько городских кварталов. Здания вокруг пятна отражали этот свет, и вся эта территория раздувалась и извивалась, словно дышала. Анвин сперва решил, что это море, что вода влилась сюда, все еще посверкивая, прямо из сна Сары Ламек и затопила эту часть города. Но Анвин мог хорошо слышать это явление, так же хорошо, как видел его, и это был отнюдь не звук накатывающихся волн, что достигал его слуха. Из этого места исходила какая-то гудящая музыка, навязчивая и повторяющаяся мелодия.

Это был луна-парк, средоточие аттракционов и развлечений, и Ламек вел его именно туда.

– В большинстве случаев, – продолжал супервайзер, – главная проблема заключается в том, чтобы остаться невидимым для субъекта вашего изучения. Для того чтобы пребывать в чьем-то сне – а это совсем иное, чем исследовать и изучать запись на пластинке, – нужно стать частью этого сна. И как в таком случае должен действовать супервайзер, чтобы избежать обнаружения? Вся премудрость заключается в том, чтобы все время держаться в собственной тени спящего, в самых темных уголках его сознания, в щелях и закоулках, куда он сам не смеет заглянуть. Обычно таких местечек обнаруживается просто уйма.

Переулок перед ними разветвлялся, расходясь в разные стороны. Ламек остановился и заглянул внутрь каждого прохода. На взгляд Анвина, они являли собой зеркальное отражение друг друга. Его провожатый в нерешительности остановился, потом пожал плечами и выбрал тот, что уходил влево.

– Однако супервайзер ограничен в своих исследованиях тем, что снится подозреваемому, – продолжал Ламек. – Человеку может присниться дверца шкафа, но если он ее в своем сне не откроет, супервайзер не сможет заглянуть внутрь этого шкафа. Вот почему мы учимся тому, как заставить наших подозреваемых проделать то, что нам нужно. «Разве тебе самому не хочется увидеть, что там лежит?» – можем мы нашептать ему. И подозреваемый начинает раздумывать, а потом открывает дверцу, и вот вам пожалуйста! – там хранится память об убийстве, совершенном им всего лишь в прошлый вторник.

Анвин оглянулся назад, на переулок, по которому они сюда пришли: его несколько обеспокоили сомнения, что одолевали Ламека на перекрестке, где переулок разделился надвое. До того супервайзер выбирал дорогу без каких-либо колебаний. А раз он не знает деталей им самим придуманной картины, то, наверное, подвергает себя определенному риску. Может, они свернули не туда?

– Любопытная вещь, – продолжал Ламек. – Устройство, используемое мисс Полсгрейв, каким-то образом немного раздвигает границы наших исследований. Когда изучаешь запись на пластинке, то видишь вещи, находящиеся за гранью того, что попадает непосредственно в поле зрения подозреваемого: можешь заглянуть за угол, открыть книгу, пошарить под кроватью. Этот механизм, по-видимому, может воспринимать низкочастотные эманации, исходящие из глубин подсознательного. Он обладает своего рода периферийным зрением и видит вещи, недоступные ни спящему, ни супервайзеру. Это еще одно наше преимущество перед Хоффманом.

Анвин, по-прежнему глядя через плечо назад, увидел нечто, крайне его изумившее: открылась одна из дверей, в переулок тихонько проскользнула женщина и последовала за Ламеком, держась ближе к стене – тень среди теней, быстрая, как капли дождя. Когда на ее лицо упал случайный луч лунного света, Анвин вздрогнул и чуть не проснулся. А в помещении третьего архивного отделения его ноги задергались и запутались в одеяле.

Это была дочь мисс Гринвуд в своем клетчатом пальто, туго перетянутом поясом, и с волосами, плотно зашпиленными и забранными под серую шляпку.

Ламек не заметил, что кто-то проник и внедрился в его сон. Анвин крикнул ему, дернул его за рукав плаща, указывая в сторону преследовательницы. Женщина в клетчатом пальто шла следом за ними, всего в нескольких шагах позади. Анвин был ей невидим – она была частью записи на пластинке, – но она неотступно следовала за Ламеком, останавливаясь только для того, чтобы поправить на голове свою серую шляпку. «Она спит, это позавчерашняя ночь, и через несколько часов она отправится на Центральный вокзал и уронит там свой зонтик, а у меня не хватит ума его поднять».

Они приближались к передвижному парку развлечений. Улицы здесь были пронизаны расплывчатым белесым светом, и теперь Анвин ясно слышал музыку – это играла шарманка. Супервайзер свернул за угол, вытирая глаза и моргая. Анвин последовал за ним, женщина в клетчатом пальто тоже.

– С тех пор как Агентство приняло исследование сновидений в качестве своего стандартного метода работы, – начал разъяснять Ламек, – в первый раз происходит такое, чтобы не имеющий должных полномочий оператор узнал правду о том, чем занимаемся мы, супервайзеры. Если вы и на самом деле видите все это, мистер Анвин, тогда вы один из двоих подобных счастливцев. Полагаю, вы легко догадаетесь, кто второй.

При упоминании фамилии Анвина женщина в клетчатом пальто сощурила глаза и оглянулась вокруг. Не увидев никого другого, она продолжала идти за ними, но теперь отстав на большее расстояние. Стало быть, дочь Клеопатры Гринвуд знает, как его зовут. Интересно, а знала она, кто он такой, когда уронила зонтик на Центральном вокзале? Каким-то образом ей удалось наняться на работу младшим клерком и затем получить повышение и занять стол Анвина. Но она явно обладала такими талантами и способностями, что сумела внедриться даже в сон опытного супервайзера. Клео, конечно, могла волноваться насчет благополучия своей дочери, однако, по мнению Анвина, та вполне могла и сама о себе позаботиться.

– Неделю назад, – заметил Ламек, – кто-то украл у меня экземпляр «Руководства по расследованию преступлений» и передал детективу Сайварту. Он, конечно, читал эту книгу и раньше, знал ее содержание от корки до корки. Но в этом издании имеется нечто иное. В него включена восемнадцатая глава, детально описывающая технику под названием «онейрическое исследование». Сайварт пришел в ярость. Почему все эти годы от него скрывали данный метод работы? Почему никто ему ничего про это не говорил? Почему я ему об этом не сказал? Именно этот вопрос он задал мне, когда в то утро вломился в мой кабинет.

И мне нужно было что-то ему сказать. И я сказал ему правду о том, что главный контролер счел онейрическое исследование слишком опасным, чтобы включать его во все последующие издания, не считая самого первого. Эту тайну можно доверить только супервайзерам. Детективы, хотя и пользуются плодами этого метода работы, должны оставаться в неведении, если угодно. А Сайварту не нравилось пребывать в неведении. И он заявил мне, что все равно выиграет эту войну.

– Какую войну? – спросил я его.

– Войну против Еноха Хоффмана, – ответил он. – Он полагал, что если сумеет проникнуть со взломом в спящее сознание своего врага, то каким-то образом узнает все его секреты. Словно забыл, что Хоффман много лет прятался и что благодаря нашим усилиям он не может как следует развернуться. Словно забыл, что никто из лучших наших супервайзеров никогда не рискнет даже на полминуты забраться в сознание этого человека. Сайварт считал, что счеты между ними пока еще не сведены.

Я не сумел его остановить, поэтому помог ему нарушить кое-какие правила. Во-первых, я сообщил ему, кто является его клерком. Вы за все эти годы заслужили у него огромное уважение, мистер Анвин, и он решил, что именно вы сможете ему помочь. Он заявил, что вы знаете о нем такое, чего не знает больше никто, – подробности из его рапортов, не попавших в файлы, потому что они не имели прямого отношения к данному делу. Детали, всегда опускаемые вами, но имеющие теперь большое значение. Он, естественно, не сказал мне, какие именно детали и подробности.

Во-вторых, я уведомил мисс Полсгрейв, что мне понадобится новая запись и что я не хочу, чтобы ее зарегистрировали в каталоге третьего архивного отделения. И попросил ее прислать мне эту пластинку напрямую, чтобы я мог передать ее вам. Надеюсь, этого было достаточно.