Ha I, II и IV стр. обложки и на стр. 36 и 89 рисунки Ю. МАКАРОВА. 11 страница

но не настолько, чтобы в человеке нельзя было признать седо­усого, обладателя «Патека».

— А вот и связник, Багрянов!

— Этот? — Я качаю головой. — Чушь собачья!

Так... Выходит, седоусый арестован и, очевидно, погиб. Ско­рее всего под пыткой. Он начал было говорить, но дальше па­роля не пошел... что-то помешало... Прощай, товарищ! Имя твое мне неизвестпо, и все, что мне когда-то сказали про тебя, уло­жилось в два слова: «Надежный работник». Это была высшая аттестация, и ты оправдал ее. Больше того, даже погибнув, ты помогаешь мне, и помощь твоя неоценима — Петков представ­ления не имеет, как много говорит фотография, которую я дер­жу в руке... Дом, на чьем фоне ты снят, стоит на углу, рядом с особняком миллионера Бурева^ — у него один из лучших в Софии частных садов... Да, да, я уверен: это не улица Царя Калояна! А следовательно, тебя сфотографировали до связи со мной. В противпом случае наружник постарался бы поймать в кадр ИУбай-Слави, и Петков сейчас предъявил бы фотогра­фию совсем не для того, чтобы проследить мою реакцию, а как точную улику... Прощай, товарищ! И еще раз — спасибо. Ты помог мне в главном сейчас — до конца разобраться с Иск­рой... Прощай, друг!

Я прекращаю мысленный разговор и кладу на стол фото­графию.

— Это не связник.

Марко, старательно балансируя подносом, вносит две дымя­щиеся чашки и все, что к ним полагается. Сахарница, поджа-ренпые хлебцы, джем на блюдечке.

— Валяйте, Багрянов, — поощрительно говорит Петков и по­
дает мне пример — тонким слоем намазывая джем на похру­
стывающий тост. — Поговорим как 'друзья. Без оскорблений и
сведения счетов. Дело ваше дохлое, и отступать вам некуда.

— Это почему же?

— А потому, что ваши связи, ваши легенды, все, что имеет
хоть малейшее касательство к Багрянову, отработано до кон­
ца. Если вы заметили, любой ваш шаг, начиная с приезда в
гостиницу, был просвечен.

Я отставляю чашку и киваю.

— Мерси за сообщение. Значит, вы засекли меня в день .
въезда в номера, не раньше.

— Не ломайте комедию! — Петков отрывается от чашки,
смотрит на меня в упор. — Можно подумать, что вы это толь­
ко сейчас сообразили.

— Нет, конечно. Но вы подтвердили факт...

— А какой смысл скрывать? — говорит Петков просто. —
Опыта у вас хватает, вы это доказали.

Петков надкусывает хлебец и аппетитно хрустит корочкой. Челюсти его работают равномерно, и глаза чисты.

— Три легенды, — говорит он.

— Почему три, а не сто три?

— Считать умеете? Первая — модный магазин и все, к не­
му относящееся... Вторая...

В нашем разговоре довольно много пауз; они позволяют мне отвлекаться и, больше того, вооружиться кое-какими догадками

относительно перемен, происшедших за истекший час с заме­стителем начальника отделения В.

— Вы остановились на легендах, — говорю я и, поколебав­
шись, беру сигарету из пачки Петкова. — Первую вы назвали.
Вторая?..

— Не торопитесь, Багрянов, — говорит Петков терпеливо. —
У вас скверная привычка забегать вперед. — Он вытирает гу­
бы салфеткой и на миг прикрывает глаза. — Не так уж важ­
но, сколько было легенд. Существеннее другое — уровень ва­
шего профессионализма при их использовании и умение пере­
страиваться на ходу. Проанализировав эти и кое-какие иные
компоненты, можно прийти к выводу...

— Какому? — не удерживаюсь я.

— Вы пришли не на связь с разовым заданием... Это —
с одной стороны... С другой же — Багрянов не годится на роль
резидента, ибо резидент с «подмоченным» паспортом — это,
извините, нонсенс! Что такое резидент? Своего рода посол.
С его внедрением нет смысла спешить и уж совсем ни к чему
задействовать его сразу. А связь у вас была. Да, была. На вто­
рые сутки. На улице Царя Калояна, не так ли?

— Вы спрашиваете или утверждаете?

— Утверждаю. Я бы но показал вам фотографию, если б не
был уверен... Никола Бояджиев — так звали вашего связника.
Пароль: фраза о снеге и дожде, отзыв — любой набор слов со
вставленным в него «туманом». Аварийный сигнал: перчатки
в одной руке. Я не ошибся?

— Вам виднее.

— Бояджиев — паспортное имя. Вам известно настоящее?
Прежнее состояние — вялость и апатия — подбирается ко

мне. Я теряю пить разговора, тогда как Петков свеж и бодр.

— Его знал только он, — говорю я, следя за тем, чтобы го­
лос был ровен. — А он не скажет... Он же умер. Петков! Умер
час или полчаса назад... Потому вы и принесли фото... Пока он
жил, было бы не выгодно. Вы ждали: а вдруг заговорит. Он.
что, был без сознания, да?.. — Хлеб ложится на стол — есть
я не могу. — Коротко: Бояджиев умер, и расстановка сил из­
менилась. У вас больше нет ничего в запасе, Петков. Один я.
Один! И, кроме меня, никто не даст вам правды о явке в церк­
ви. Вот так. Вы теперь и пальцем меня не тронете, Петков!

— Ой ли?

— Не тронете. Наоборот, будете холить и лелеять. Легенд
было три, вы правы. Правы и в том, что я не курьер. Я при-
гчел из-за Лулчева, и только я могу дать вам его... Лулчев ра­
ботает на немцев и англичан. Немцы, конечно же, вас не вол­
нуют — про них в ДС известно без меня. Зато связь советни­
ка царя с СИС для вас дар божий. На таком деле любой сде­
лает карьеру. Верно?.. Не отвечайте, Петков. Будем считать,
что я просто размышляю вслух... Так вот, сдается мне: вы и
раньше подозревали, что Лулчев работает не только на Берлин,
но и на Лондон. Однако доказательств у вас пока нет. Если
Делиус * платит Лулчеву в своем бюро на бульваре Евтимия

i

• Делиус (Отто Вагнер) — резидент гитлеровской разведки в Софии.

П5

и не бог весть как маскирует это, то англичане действуют с максимумом предосторожностей. Делиус в Софии почти бог; резидент СИС — нелегал, разыскиваемый вами. Отсюда и раз­ница во всем, что связано с ними, отсюда же и другая разни­ца — в их отношении к Лулчеву. Попадись он на сделке с Де-лиусом, это не вызовет даже семейной сцены у царя, тогда как работа на англичан может стоить ему головы... Берегите меня, Петков. Я для вас — курочка, несущая золотые яйца. Пока жил Бояджиев, вы надеялись получить явку в церкви от него — бесплатно, в подарок. Теперь Бояджиева нет... Слу­шайте, Петков! Хотите разочарую вас? Бояджиев ничего не мог бы вам рассказать о храме и встрече в нем. Он не был об этом осведомлен. Я преодолел вялость; она ушла, и я спокоен.

— Сейчас я копчу, Петков, потерпите. Остался пустяк, и он
сбивает вас с толку. Вы ломаете голову над вопросом: если
Багрянов шел сюда, чтобы прибрать к рукам советника царя,
какого черта он стал звонить во дворец с бульвара Дондуко-
Еа? Так?

— Продолжайте...

— Хорошо. Второй вопрос — почему я доверился Искре?

— Почему же?

— Начнем с телефона. Крайпе просто и сводится к глупому просчету... Я недооценил вас, Петков. Ваша шляпа, дурацкое знакомство... Я потащил вас к телефону, полагая, что вы ря­довой агент и имя Лулчева нагонит на вас страху. Сознаюсь, неумно. Особенно, если вспомпить, как я хватал вас за шею и подсовывал трубку.

— Сцена была захватывающая!

— Не язвите: вы тоже выглядели не лучше. Я слишком позд­
но раскусил, зачем вы приставили ко мне демаскированных
хвостов и всячески старались показать, что я провален. Одна­
ко и я, в свою очередь, попортил вам крови, сунувшись на
бульвар Дондукова и не дав довести до конца идиллическую
линию Искра — Багряиов. Насколько я понял, вы очень на нее
надеялись?

— Более или менее.

— Ну что ж, она принесла вам, что могла: текст объявле-
пия и явку у Бююк-Джами.

— Фальшивую явку!

— А вы как хотели? Надо же хоть в чем-то подстраховать­
ся!.. Вы совершили только две ошибки...

 

— Просветите?

— Маленькая — не стоило давать объявление, не выйдя
к Бююк-Джами вторично. Покрупнее — слишком трогательно
все было в подвале. Эти полосы на плечах, обнаженная грудь...
Никогда не передоверяйте исполнителям черновую работу.
Марко все же не ас, а вы поздно стали исправлять ошибку.
Помните? Попытались встать между мной и Искрой, отгороди­
ли ее, когда догадались, что я могу распознать инсценировку.

— Распознали?

— Увы!.. Только сейчас сообразил.

Да, с Петковым надо держать ухо востро. Ответь я по инер-

ции, что заметил в подвале неладное, и все полетело бы вверх дном. Ибо и в этом случае история с Лулчевым начала бы ри­соваться в новом свете... Рубашка под мышками намокает — так бывает со мной всегда, когда удается не сверзиться в яму, но картина возможного падения еще слишком свежа, чтобы ее можно было отнести к безвозвратному прошлому.., Отвлека­ясь, я заставляю себя переключиться с дня нынешнего на день минувший и вспомнить то утро, -когда фырканье автомобильно­го мотора разбудило меня. Что меня тогда поразило? Шаги и сдавленный женский крик. Точнее, несоответствие крика, в ко­тором угадывался страх, со спокойной отчетливостью шагов. Тук-тук-тук. Равномерно и звонко. Женщина кричала и в то же время беззаботно шла к подъезду...

Петков покачивает ногой и молчит. В умении слушать он корифей, и я с огорчением понимаю, что напрасно жду вопро­сов. Их не будет. Придется все делать самому, уповая на то, что мое «только сейчас сообразил» не насторожило Петкова.

—Поздно, — говорю я с видимым огорчением. — К сожа­
лению, поздно удается разобраться в мелочах... Ничего не ис­
правишь... Ладпо, черт с ним! Перейдем к сути или же хотите
еще о чем-нибудь спросить?

—Предпочту послушать.

— Тогда об условиях? — спрашиваю я осторожно, готовый
в любой миг затрубить отбой. — Первое — свобода.

— Помню. Еще что?

— Чистый паспорт. Без имени. Я его сам впишу.

— Допустим... еще?

— Двести пятьдесят тысяч левов. Можно предъявительским
чеком.

— Все? — Голос Петкова звучит ровно.

— Не совсем. Нужен еще пропуск. Наверняка в ДС есть
такие пропуска или удостоверения. Нет? Клочок бумажки ли­
бо жетон, гарантирующий свободный проход, проезд и все та-
кое прочее.

— Не знаю. Надо навести справки...

— Вы — и не осведомлены? Ни за что не поверю!

— Хорошо. Когда вы хотите получить вашу галантерею?

— Утром перед визитом в храм.

— После визита.

Я развожу руками, и сигаретный пепел сыплется мне на брюки.

— До! Гарантии — так уж гарантии!

— Чистый паспорт. А фото? Не прикажете ли вас здесь
сфотографировать?

— Переснимите со старого.

— Я подумаю, — холодно говорит Петков.

Он встает — подтянутый, свежий, будто и не было никако­го разговора. Уверенным жестом прячет в карман сигареты и идет к двери.

Негромкий хлопок, и я остаюсь один. «Я подумаю...» Теперь уже ничего не изменишь. Остается одно — ждать.

17

...После решительного объяснения с Петковыы я заставил себя выползти из кровати, куда меня уложил Фотий, и теперь бро-жу по комнате, время от времени держась за стенку. Врач, привезенный Петковым, наложил мне на поясницу тугую по­вязку и, не сказав ни слова, покинул виллу. Это было поза­вчера, и двух суток мне хватило, чтобы отлежаться и почув­ствовать себя более или менее здоровым. Если бы не мысль о чемоданчике, то Слави Багрянов был бы почти счастлив — настолько, насколько может быть счастливым человек в его положении. Постель, еда, отсутствие наручников и допросов.

Петков уехал вместе с Фотием и с тех пор не появляется на вилле. Исчез куда-то и Божидар, и Бисеру с Марко прихо­дится туговато. Они по очереди стряпают, подметают этажи, смахивают тряпной пыль с мебели, дежурят у дверей комна­ты — словом, совмещают обязанности тюремщиков с хлопот­ным ремеслом прислуги.

Завтра воскресенье. Следовательно, завтра и поход в храм. Правильно ли я поступил, дав Петкову Лулчева? Да илп нет?

Тихо ковыляя по комнате, я вновь и вновь — в который раз! — восстанавливаю в памяти ход событий и склоняюсь к мысли, что иного выхода, пожалуй, не было. С чего нача­лось? С того, что, выходя из номеров на бульваре Евтимия, я заметил наружника, потом другого и понял, что оторваться не удастся. Для порядка я помотал их по городу, но они ви­сели у меня на пятках с упорством бульдогов. В тече­ние суток число филеров удвоилось, и я потихоньку терял остатки спокойствия при мысли, что рандеву на улице Царя Калояна назначено и отменить его нот никакой воз­можности. Положение утяжелялось тем, что, таская наруж-ников по Софии, я рано или поздно мог наткнуться на лю­дей, знавших меня по конторе на улице графа Игнатиева, и, хотя правила предписывали нам не заметить друг друга, ни­кто не поручился бы, что в каком-то случае из правила не будет сделано исключение. Выходило так, что поднадзорная свобода, дарованная мне ДС, становилась опасной не для од­ного Вагрянова.

Будь я всего лишь курьером, выход оставался один — самоликвидация. Но я не был им, и мысль о чемоданчике останавливала меня. Рация и деньги лежали в нем. Бесценный груз! Он был крайне нужен, его ждали, и, следовательно, я обязан был вручить его адресату.

Все, что мог сделать Центр, снаряжая меня в вояж, — под­страховать запасной явкой в храме. Шифровка, трижды по­вторенная в часы радиоприема, ушла в Софию еще до моего отъезда... Рискнуть или нет? Времени для колебаний у меня почти не было, и я решил, что игра стоит свеч.

Вот так и вышло, что я «подставился», и Петков, бросив текущие дела, примчался на бульвар Дондукова. Судя по всему, ему весьма не хотелось этого делать. Интимная друж­ба Искры и Слави в ближайшем будущем обещала принести плоды, но я — грубо, в лоб! — сунулся с запиской и паро-

лем и, наломав, таким образом, дров, вдобавок преспокойно завалился спать. Я спал, а Искра названивала в ДС, и Пет­ков, надо понимать, яе сиял от радости, слушая ее. Еще бы! Ведь все шло так мило и благородно: агент ДС в роли подру­ги Слави, из любовных соображений предупреждающая его о том, о сем; сам Слави, обязанный, судя по всему, прибегнуть к ее содействию; совместная их работа под контролем ДС, разумеется. Идиллия!.. А вместо этого?

Я ковыляю по комнате и не без удовольствия представляю, как Петков в кабинете у Львова моста потел, решая задачу. До звонка Искры все развивалось по его сценарию. Агенты топали за мной, беспрепятственно позволяя дешифровать се­бя: напуганный слежкой, я, как и надлежало, суматошно мо­тался туда-сюда; записка вела меня к Искре и просьбе ока­зать ту или иную услугу; и вот на тебе! Афронт, сущий афронт, как говаривали наши деды. Старый пароль!.. Что сие означает? Беспредельную глупость Слави или провал Искры? Если первое, то пора кончать игру: туповатый объект того и гляди полезет не в мышеловку, а под колеса трамвая, и тог­да — прости прощай тонкие замыслы! Если второе, то и тут не легче. Надо срочно страховать Искру и попытаться сбе­речь ее для новых комбинаций. А Багрянова брать; брать в любом случае.

Словом, мы оба — Петков и я — разными тропинками шли к одному, и встреча на бульваре Дондукова состоялась. Вспо­миная всякую всячину, я — без особой радости! — признаю, что Петков и там и позже оказался на высоте. Легенду, обо­сновавшую метаморфозу Искры, он разработал почти безупреч­но. Зная о распрях между Гешевым и Праматоровым, я обя­зан был поверить, что Петкову — нож острый, появление Искры в особняке. А трюк с паролем?

Небо свидетель — Петков мастак на выдумки. Накладки с сигаретами и шагами в ночи, в конце концов, не имели зна­чения, ибо я в полной мере оценил их лишь после того, как текст объявления попал к Искре. Лев Галкин проник на чет­вертую полосу «Вечера», и Слави Багрянов мог сколько угод­но кусать локти и посыпать пеплом седеющую голову, упре­кая себя в доверчивости и иных смертных грехах. Помнится, я так и делал, и хочу надеяться, что выглядело это доста­точно убедительно.

Объявление... Здесь Петков впервые по-крупному рискнул. Или нет? Или он и в данном случае не прогадал?

Я останавливаюсь и, припав щекой к холодной стене, устраи­ваю привал. Семнадцать тысяч шагов — примерно девять ка-лометров. Еще тысячи три, и на сегодня хватит. Сердце ку­валдой молотит в ребра, не хочет успокаиваться, и стена под щекой теплеет, начиная согреваться. Я касаюсь ее рукой и скашиваю глаза в сторону стола. Там поверх пепельницы ле­жит конверт из плотной коричневой бумаги. Моя индульгенция и подорожная в будущем. Вручая мне его вчера, Петков не изображал колебаний.

— Берите, Багрянов, — сказал он серьезно. — Проверьте: паспорт, пропуск, чек. Все на месте... Я взял конверт, полистал паспорт; все было в порядке.

— Теперь, когда товар у вас, позвольте дать совет. Играйте
по-крупному и постарайтесь разумно им распорядиться. —
Он помолчал. — На вашем месте я но стал бы терять с нами
дружбы. Как знать, не пригодится ли вам ДС!

— Это совет или угроза?

— В Болгарии, знаете ли, неспокойно. И... и не поручусь,
что вас не возьмут на прицел партизаны или боевики под­
полья.

— Или ваши люди? — спросил я в тон.
Петков помедлил, усмехнулся.

— И это возможно. Сдается мне, что дирекция не проявит
рвения при поисках убийц. Так вы подумайте.

— Подумаю, — сказал я угрюмо и положил пакет на пе­
пельницу.

Пакет. Так он и лежит на столе, ни разу с вечера не потре­воженный. Зачем? Все было без фальши — чек, пропуск, пас­порт. В любом варианте для Петкова не имело смысла под­совывать мне «бронзу» и настораживать. Напротив. Он — если уж говорить о намерениях — не должен был дать мне повода заподозрить ДС в данайском значении даров, отнюдь но га­рантировавших Слави Багрянову свободу. В свою очередь, и я совсем не обязан был делиться с кем-либо подозрениями по части конца операции в храме... Словом, мы оба вели себя так, будто и не предвидели, что после ареста связника Цып­ленок или там Божидар в ближайшем укромном месте, впол­не возможно, прихлопнут Слави Николова Багрянова, а кон­верт со всем содержимым вернется куда положено — в сейф Петкова...

Я отвожу взгляд от конверта и заставляю себя продолжить прогулку. Осталось всего три тысячи шагов. Пустяки.

«Ладно, — говорю я себе. — Не вешай носа, Слави!..» На­дежды... Всяк волен не терять оптимизма, даже когда судь­ба готовится произнести скорбное аминь. Вот и Слави — ему совсем не улыбается сложить ручки на груди в предвиденье краха, и он готов цепляться за любую отсрочку. Если бы Искра не подыграла ему в £вое время с объявлением, при­шлось бы поломать голову и изобрести иной способ добрать­ся до «Вечера»... Какой?.. Ну, здесь так сразу не ответишь. Может быть, я впрямую предложил бы Петкову сделку в от­ношении Лулчева, а, может быть, нашел другой ход. Все дело в том, что Петков ничем не рискует, делая вид, будто тащит­ся у Слави на поводу. Даже если связь Лулчева с СИС — оче­редной миф изобретательного Багрянова и объявление в газе­те означает не вызов на рандеву, а набат тревоги, адресован^ ный кому следует, то и тогда все складывается для ДС срав­нительно неплохо. «Кто дает яд, тому известно противоя­дие», — гласит пословица. Следуя ей, Петков превосходно соображает, что у Багрянова, помимо сигнала «беги!», должен быть в запасе другой — означающий «приходи на встречу».

Кроме того, по-моему, Петков уверен, что с Лулчевым я не лгу. И не зря. Его превосходительство Любомир Лулчев действительно работает на англичан. Я установил это еще тогда, когда процветал в конторе на улице графа Игнатиева. Мои люди наткнулись на агентурщиков СИС случайно, а со

временем добыли доказательства, что Лулчев ведет двойную игру. Деньги, получаемые им от британской короны, нисколь­ко не мешали верой и правдой служить немцам, и информа­ция для резидента СИС составлялась в бюро Деппуса. Этот господин, носивший в списках абвера имя Отто Вагнера и чин майора, завербовал советника еще в сороковом, и он же, на­щупав резидента Интеллидженс сервис, стал подкармливать Лондон первоклассной «бронзой».

Все это я и выложил Петкову, скрыв от него, разумеется, кое-какие детали. У любой откровенности должны быть раз­умные пределы, и ДС совсем не следовало знать, кто и когда рассказал Багрянову о Лулчеве. Другое дело — технические подробности, всякие там справки о суммах, полученных совет­ником от англичан. Попроси их Петков от меня и прояви на­стойчивость, я бы, пожалуй, выложил все, что помнил, но за­меститель начальпика отделения В, очевидно, располагал какой-то своей информацией о проделках Лулчева, и дело огра­ничилось констатацией факта.

...Девятнадцать тысяч двести. Десять километров с гаком. Еще совсем немного, и конец. Ничто так не помогает думать, как ходьба... Я закрываю глаза и приваливаюсь к стене.

Так о чем я? Ах да, о Лулчеве и Петкове.

На сей раз заместитель начальника отделения В дважды не прогадал: в отношении явки в храме и связей его превос­ходительства. И то и другое — сущая правда. Зато Петков, в свой черед, поступил в высшей степени некорректно, мороча голову бедняге Слави. Ах, Петков, Петков! Я готов держать пари, что действует он не на свой страх и риск! Да директор полиции Павел Павлов шею тебе свернет как цыпленку, дру­жище Атанас, дай лишь ему пронюхать о нашей с тобой частной договоренности... Кто стоит за тобой? Кто вручил тебе конверт для передачи мне? Кто позволил держать Багрянова столько дней на вилле, не прибегнув ни к одному из методов регистрации — фотометрической, дактилоскопической, арес­тантской? И наконец, кому перепродал ты дело Лулчева, вы­хлопотав себе вознаграждение? Павлу Павлову? Начальнику военной разведки полковнику Недеву? Министру внутренних дел?...

Двадцать тысяч шагов. Все...

Марко — унылый Санчо Панса — бочком протискивается в дверь и становится у порога. За его плечом молчит Бисер.

— Извольте побриться, господин, — говорит Марко тоном слуги из хорошего дома. — Господин Петков приказал вас постричь и побрить.

...Я волнуюсь.

Не за себя волнуюсь, за дело. Наверное, так чувствует се­бя командир, посылая людей в атаку — вперед, в неизвест­ность, к притихшей до поры черной линии чужих окопов.

Нервничает и Петков.

Мы стоим на трамвайной остановке недалеко от школы за-

12!

пасных офицеров. Идет тихий крупный снег и тут же тает; в углублениях рельсов скапливается темная подвижная вода. Снег пошел где-то с полуночи, сопровождаемый капелью. Она звенела под окнами, обваливала сосульки и с трудолюбием дятла клевала жестяные подоконники. Петков, незадолго до того прибывший на виллу, в мокром плаще сидел в углу и безостановочно, одну за другой, истреблял сигареты. Пепел, по­хожий на цилиндрики артиллерийского пороха, был рассыпан где попало — на столе, на полу, в складках брюк. Мы обгово­рили все, глаза у меня слипались, но Петкову было мало — он раз за разом возвращался к одному и тому же, не уста­вая и не повышая голоса. В конце концов, мне надоело, и я запротестовал.

— Сколько можно? Я все понял — и о вас и о себе. Надо
ли повторяться?

— Считаете, не надо? — сказал Петков. — Как знать.
От повторения вреда не будет; зато, если что-нибудь напутае­
те, пеняйте на себя... Главное, ведите себя смирно.

До этого Петков битый час объяснял мне, чем все кон­чится, если я попытаюсь отступить от инструкций. Я слушал его вполуха и радовался, что все скоро кончится. Капель об­рабатывала подоконники, и сосульки ухали, мягко взрываясь в сугробах; для ощущения благополучия не хватало мурлы­кающей кошки.

Волнение пришло ко мне только сейчас, на остановке. Мы добрались сюда на двух автомобилях — в головном ехали агенты, в другом — мы с Петковым.

Ноги у меня мерзнут, и я тихонечко постукиваю каблука­ми, украшая брюки стоящего рядом Петкова серыми точками грязи. Агенты — их четверо — зябнут поодаль, одинаковые, в плащах с поднятыми воротниками. Им еще предстоит по­мерзнуть, околачиваясь возле храма. Заутреня протянется не менее часа, и я, думая об этом, испытываю некоторое удовлет­ворение.

Трамвая все нет и нет. Я выплясываю ритмический танец и рассматриваю забеленный снегом склон напротив. Трамвай­ная линия проложена у подошвы невысокого холма, за кото­рым — если взять вправо — лежит Лозенец, самый что ни на есть респектабельный квартал Софии. О том, что за моей спиной расположен стрелковый полигон, я стараюсь не ду­мать. На полигоне расстреливают.

Петков вплотную придвигается ко мне, берет под руку. Он неестественно оживлен; губы растянуты в улыбке.

— Замерз, бай-Слави?

— Опоздаем к заутрене, — говорю я и пристукиваю каблу­
ками.

— Не о том беспокоишься, — говорит Петков и берет меня
под руку. — Моли бога, чтобы он пришел.

— Трамвай?

— Твой человек.

— Придет. Послушай, надо ехать в машине. Ручаюсь, нас
некому засекать.

Остановка пуста — только мы шестеро, и я говорю гром-

ко. Агенты поворачиваются на голос, а Петков изо всей силы сжимает мой локоть.

— Потерпим. Христос и тот терпел.

Один из агентов длинно, с присвистом зевает. На лице у него скука и томление. Он мелко крестит рот и, не отнимая пальцев от губ, дует на них. Глядя на него, зеваю и я, и как раз в эту минуту с воем раздавленной собаки возникает трам­вай — желто-красный вагончик, не спеша скатывающийся вниз, под уклон. Пальцы Петкова впиваются в мой локоть, и по мышце до плеча молнией проскакивает судорога. Я неволь­но вырываю руку, заставив агентов встрепенуться. Тот, что зевал, делает шаг ко мне и лезет в карман.

— Ты чего? — окликает его Петков. — А ну на место.
И чтобы не лезть к нам в вагоне. Держитесь поодаль, поня­
ли?.. А ты не дергайся, бай-Слави. Они могут не понять, з
чем дело... Ну с богом!

Я сжимаю зубы и карабкаюсь на обледенелую подножку по­дошедшего трамвая. Петков подталкивает меня в спину, по­могает не соскользнуть. Рука у него твердая.

В трамвае пусто. Лишь у будочки вожатого дремлет, кивая при толчках, пожилая крестьянка в шопском плате. Плат в нескольких местах заштопан; я успеваю заметить это, пока Петков, звеня стотинками, расплачивается и садится, притис­нув меня к стенке.

Плечо Петкова наваливается на мое. Губы приникают к Уху.

—, Бай-Слави... Ты слышишь меня? Не вздумай глупить в храме. Уйти тебе не дадут. Ты понял?

— Угу, — говорю я, чувствуя на щеке капельки слюны.

— Ты узнаешь его?

— Откуда? Говорил же тебе: он сам меня узнает. ,
Петков отодвигается, чтобы через секунду вновь придавить

меня к стенке. Шепот буравит перепонки.

— Наступишь мне на ногу, когда он подойдет. Два раза.

— Помню.

— Веди себя так, словно меня нет.

— Хватит, — говорю я сердито. — Сколько можно? Если ты
в чем-то не уверен, давай вернемся.

Я вытираю со щеки слюну и раздраженно отстраняюсь. Я что ему — железный, каменный, бетонный, кирпичный? Египетская пирамида, что ли? И когда только настанет конец? Знал бы кто-нибудь, как я устал.

А Петкова все несет. Он не может или не хочет остано­виться. Слова выскакивают из него, стертые, не имеющие смысла. О чем говорить, если все решено? Если все, до са­мой последней запятой, обговорено еще там, на вилле? Я вы­страиваю глухую стену, отгораживаюсь ею и пытаюсь жить сам по себе — шевелю пальцами в ботинках, отогревая ноги, считаю штопки на плате крестьянки.

— Вставай, бай-Слави! Пересадка... Живее!

Стена, воздвигнутая с немалым трудом, рушится, и я, под­нявшись, двигаюсь к выходу. .Один из агентов прет за мной через весь трамвай и выскакивает уже на ходу. Прыгает он

неловко, подворачивает ногу, и Петков, услышав вскрик за спиной, не оборачиваясь, рычит:

— Болван! — И ко мне: — Не отставай, бай-Слави.

Спотыкаясь, я перехожу пути; останавливаюсь, и почти сра­зу же подходит вагон — череда светящихся квадратов, опу­шенных инеем. Желто-красные бока посеребрены. Дошагивая до подножки, я провожу по серебру растопыренной пятер­ней и оставляю на нем волнистую нотную строку. «Ля!» — иызванивает трамвай. «До!» — протягивают, сдвигаясь с места, колеса. «Соль!» — чистенько тренькает колокольчик в будке водителя. Не трамвай — музыкальная шкатулка.

Не хочу думать. Ни о чем.

— Бай-Слави! — толкает меня в бок Петков. — В храм
вайдем вместе. Не забудь снять шапку и перекреститься.

— Без креста нельзя?

— Хватит!

Рука Петкова, просунутая под мой локоть, сигналит, что пора подниматься. По зыбкому полу мы идем к задней пло­щадке, и я рассматриваю темные от грязи планки настила. Между ними поблескивает монетка. Я нагибаюсь, поднимаю и, зажав в кулаке, кожей пытаюсь определить — орел или решка.

Мы выбираемся на улицу, и сырость темного, непрогрето-го утра заставляет меня задрожать. Площадь перед храмом полна народу, мы вклиниваемся в толпу, нас толкают, бранят; зубы у меня клацают, а Петков что-то говорит мне, но я не слышу, все еще стараясь понять, какой стороной лежала мо­нетка — решкой или орлом.

Ступень. Еще ступень. До разверстой двери храма рукой подать. Оттуда тянет теплом, сладким воздухом хорошо про­топленного жилья.