АТ МОС…» И ПРОЧИЕ СТРАННЫЕ НАХОДКИ 12 страница
— А с Зеркалом что? Тоже какой-то культ? — перебил Иван, уже сделавший все необходимые выводы о подлой личине Отшельника.
— Наконец-то ты включил голову, — с еле заметной ухмылкой похвалила девушка. — Только не культ, а Орден. Один из алтарщиков, звали его Вит, пережил несколько опаснейших вылазок, а потом и вовсе излечился от лучевой болезни. Решив, что испытание Алтарем он выдержал, Вит возомнил себя Искупителем или чем-то в этом роде. У тебя в памяти очень мало информации о нем, а что есть — отрывочная и нечеткая. Похоже, Александр Евгеньевич сам не очень хорошо представлял, что за чудо произошло с его бывшим «послушником».
— Почему бывшим?
— Вит организовал Орден Зеркала: не погнушался фанатиками, собрал их под свое крыло и увел.
— Куда… и зачем?
— А ты забыл? Вспоминай. — Хозяйка насмешливо подмигнула. — Мы встречались в Поясе Щорса, я же пыталась провести тебя по поверхности, минуя всяких подземных «уроборосов» и «костниц», а он не пустил. Не выходит у нас с ним дружбы, любви и взаимопонимания… не красна, видать, Виту-мастеру девка подгорная… Что касается «зачем», это просто — возвращать миру утраченное Зеркало. «Фанаты» любят задачи посложней да побессмысленней…
Поняв, что длительный экскурс в историю деятельности славного предка подошел к концу, Иван вопросительно взглянул на девушку:
— Аня, спасибо… Я столько услышал… Правда, спасибо. Получается, деда я толком и не знал… Одного не пойму, с какой целью ты посвятила меня в эти старые дрязги и красивые сказки?
Хозяйка побледнела. Почти совсем растаяла в воздухе, но с заметным усилием все же «воплотилась» вновь. Она не говорила ни слова, лишь нервно покусывала губы, видимо собираясь с мыслями. Наконец набравшись решимости, сказала:
— Место, где ты просил остановить Живчика… спасти от радиации… Сам ты прошел его. И получил смертельную дозу… Я провела тебя, затуманила разум и провела.
— Что?!
— Совсем нет времени. Ни у тебя, ни у меня не оставалось выбора. Это был единственный путь…
— Куда, черт побери?!
— Я… — Хозяйка запнулась. — Я веду тебя, вела с самого начала к Алтарю. Ты должен взойти на него, чтобы спасти остальных.
* * *
Голова кружилась, а перед глазами стоял плотный туман. Сердце бешено колотилось в груди, отсчитывая последние часы и минуты в до обидного короткой жизни дозорного Ивана Мальгина.
Слова Хозяйки повергли его в шок. Ваня не кричал, не проклинал, не рыдал и не жаловался на судьбу. Открывшаяся правда оказалась настолько горькой и беспощадной, что сил противиться просто не осталось.
— Ты использовала меня.
— Да.
— Как барана на заклание!
— Как жертвенного агнца…
— Почему я?!
— Ты один слышишь меня. Ты один готов к этому.
— Я тебя ненавижу.
— Неправда.
— Мне страшно.
— Я знаю.
Она рассказала ему, что подземная река прорвется в могильник через несколько дней и распространит яд по всем оставшимся станциям всего за сутки. И Екатеринбург опустеет — окончательно, навсегда. Если только не…
Иван тяжело вздохнул: всеобщая гибель на одной чаще весов и «если только не», которое убьет всего одного человека, — на другой. «Но почему я?»
«Ты дитя нового мира, один из его первенцев. Никто другой не положит свою жизнь на алтарь ради такого мира. Рожденные до презирают его. Но для тебя он родной и единственный, и другого уже не будет».
«А Живчик?! Он родился раньше меня!»
«Он живет прошлым. Историей. Метро — не дом ему. Он мечтает жить на поверхности, в старом мире… Только вот тот мир никогда не вернется, если кто-то не вступится за мир нынешний. За всех людей, которые в нем живут…»
«И это должен сделать именно я? Аня, разве тебе нисколько не жалко меня?»
«Я умру вместе с тобой, как умерла когда-то с „волгоградской“ девочкой Катей».
Хозяйка, вернее сталкерша Аня, ползла по узкому лазу прямо перед ним. Когда-то она уже проделала этот путь — путь в один конец. А теперь помогала пройти ему.
«Я ведь тоже могу застрять, как те твои друзья, Фат и Бабах».
«Они струсили. Были совсем из другого теста… В их жилах не текла кровь Александра Мальгина. Ты не способен на предательство».
Когда проход стал совсем узким, а каждое движение давалось с огромным трудом, прямо перед ним возникло заплаканное, призрачное лицо Ани.
«Дальше я не пойду. Не хочу туда, не хочу видеть себя… мертвой. Но ты подойди ко мне. К той, что когда-то жила… На шее висит кулон с крошечными смешными фигурками. Это мой оберег, три японских обезьянки. Та, что закрывает лапками глаза, — Мидзару, уши — Кикадзару, рот — Ивадзару. Буддийские символы, охраняющие от зла: „Если я не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нем, то я защищен от него“. Пусть они помогут тебе. Удачи, и — прощай».
И она коснулась своими губами его губ.
Неощутимый поцелуй девушки, которой давно нет, и мальчишка, которого скоро не станет.
Последние метры буквально содрали с Вани кожу — каким чудом ему удалось втиснуться в клиновидное жерло, которым оканчивался лаз, он не знал, да и даже не задумывался — его мысли были далекого отсюда.
— Я рад, дедушка, что ты пришел ко мне в этот час.
Они вновь сидели на залитой щедрым летним солнцем лужайке.
— Она не та, кем кажется. — Дед достал из нагрудного кармана потертый металлический портсигар, неуловимым, быстрым движением извлек самокрутку, поджег от спички и с наслаждениями затянулся. Раньше он никогда не курил при внуке, но Ванечка все равно иногда заставал его с сигаретой. — Анна Петровская умерла много лет назад. Ее сознание и память стали всего лишь частью чего-то большего… монстра под названием Хозяйка Медной горы. Он не кровожадный, жестокий или злой, в нашем, человеческом понимании. Просто другой, чужой. Одно из многих порождений Апокалипсиса.
Дед выпустил изо рта несколько густых колец дыма, через мгновение растаявших в солнечных лучах без следа.
— Аня — всего лишь личина. Маскировка под человека. Не верь.
— Она сказала, что оставшиеся резервуары нужно опустошить в подземную речку, которая когда-то питала Бажовскую, иначе прорвется совсем другая река, напитает Исеть и отравит весь город…
— Не верь. Реке, убившей Бажовскую, просто не хватило концентрации яда, чтобы поразить и другие станции. Тогда протек один резервуар, а сколько всего их осталось?
— Около пятидесяти.
Мальгин-старший откинулся на плетеном кресле, прикрыв морщинистые веки. Казалось, он впал в дрему, разморившись в теплых, ласковых лучах. Но губы его скривились в горькой усмешке:
— Хозяйка не хочет ничьей смерти, ни твоей, ни прочих выживших. Она действительно не кровожадна. Но токсин, убивающий всю мыслящую органику, это ее кровь и сфера ее обитания. Монстр хочет забрать себе весь город, напитать ядом каждый миллиметр, каждый уголок несчастного Екатеринбурга. — Дед закашлялся и затушил дымящийся окурок. — Трудно осуждать его за это. Он всего лишь эволюционирует, расширяет ареал. Вот только человеку в его зоне существования места не останется. Совсем.
Портсигар вновь открылся, на свет появилась новая самокрутка.
— Ты, Ванечка, в самом центре силы монстра. Тебе здесь нечего противопоставить ему. Твоя воля будет сломлена, и ты своими руками уничтожишь несколько десятков тысяч горожан. Вот такой алтарь тебе заготовила «Анечка».
Внезапно лицо старика выцвело, потеряло краски, стало прозрачным.
Сквозь родной, знакомый до последнее морщинки лик на Ивана смотрел кто-то совершенно другой — тоже очень и очень знакомый, но пока неуловимый.
— Она уже здесь, рвется в твой мозг. Помни, Хозяйка воздействует на тебя через Мидзару, через глаза. Есть всего лишь одна возможность выйти из-под ее контроля…
Фигура деда поплыла, заколебалась и превратилась в пар, обнажив настоящего собеседника. Перед Иваном сидел он сам, отражаясь, словно в зеркале:
— Иногда достучаться до самого себя бывает невозможно, — тот Иван грустно покачал головой. — Слишком сильно очарование, слишком сильно желание верить. Но, кроме деда, ты бы не послушал никого. Извини за вынужденную ложь. И помни о Мидзару.
Видение померкло. Мальгин стоял посреди зала, укутанного смрадным зеленым туманом.
Она была особенно прекрасна здесь, в месте, где когда-то нашла свой последний приют. Смотрела ему прямо в глаза, неотрывно, пристально.
— Иногда разум играет с нами в весьма странные игры. Знаешь, я правда не хотела приходить. Слишком болезненные воспоминания, слишком сильная боль. Но тебя одолели сомнения, и пришлось вмешаться. Не казни себя за минутную слабость, это пройдет. Все будет хорошо. Ты справишься. Поднимешься к цистерне, откроешь затворы. Иди. Медленно. Все будет хорошо.
Ее напряженный взгляд буквально дырявил Ивана. Глаза-щелочки, глаза-амбразуры, глаза-прицелы.
— Иди. Ты давно ждал этого. — Слова расплывались, таяли, укутывали в свой гипнотический поток. — Ты всю жизнь мечтал стать героем. Иди.
Иван послушно двинулся к ближайшей емкости, хранящей в своем металлическом чреве химические отходы.
— Хорошо. Молодец. — Голос Хозяйки ласкал и убаюкивал, согревал невидимым теплом. — Ты все делаешь правильно. Дед бы гордился тобой.
Упоминание деда неожиданно заставило юношу встрепенуться, очнуться от сна наяву. Он стоял на высокой площадке-дорожке, обвивающей цистерну со всех сторон, а его руки лежали на покрывшемся многосантиметровом слоем пыли пульте с рядом смутно проглядывающих «кругляшей». Иван автоматически, не задумываясь, быстрыми движениями стер пыль, пальцы сами собой забегали по черным и красным кнопкам, вызывая к жизни давно уснувший механизм.
Мальгин обомлел: руки действовали независимо от его воли, совершая неведомые манипуляции с малопонятным блоком управления. Они подчинялись монотонному шепоту Хозяйки, раздававшемуся на самой периферии слуха: «Крайняя левая кнопка в нижнем ряду. Средний ряд, четвертая кнопка. Верхняя красная…»
Ваня, прилагая гигантские усилия, попытался вернуть утерянный контроль над собственными конечностями. Тщетно! Тогда, без лишних раздумий, он сделал шаг назад — ноги пока не предали его. Где-то за спиной раздался оглушительный, нечеловеческий рык, а руки, не дотягиваясь больше до пульта, повисли бессильными плетьми.
— Иди! Работай! Быстро! — неистовствовал взбешенный голос.
Ноги, не обращая внимания на сопротивление юноши, пришли в движение и вернули тело на исходную позицию, пальцы вновь забегали по кнопкам: «Верхний ряд, вторая черная. Третий ряд, последняя…»
Ивана охватила паника, липкий страх взял в тиски, а Хозяйка, претерпевшая столь ошеломляющие метаморфозы, прохрипела прямо в ухо:
— Дурак, ведь мог уйти, как настоящий герой… Ну, зачем ты все испортил?! Я не хотела вот так…
Ваня пытался ответить и не мог, силился повернуть голову, чтобы узреть настоящий лик Хозяйки Медной горы, но она не позволила.
— Мне жаль, правда, очень жаль. Тебе не понять. Как не поняла я… ни бедную, всеми забытую Аню, ни маленького, несчастного дозорного, отринутого породившим его миром…
Мальгин не ощущал ее присутствия, казалось, Хозяйка исчезла. Однако его тело продолжало жить своей жизнью и исполнять чужие команды. Значит, враг был рядом…
«Помни о Мидзару — понимание, как вспышка озарило сознание. — Она действует через твои глаза». Взгляд юноши упал на край широкого пульта, скрытого тенью, — там что-то было, что-то выделялось на темном фоне. Тяжелая, налитая ядом могильника капля упала с потолка, с тихим всплеском ударилась об угол пульта, разлетевшись на сотню брызг. Одна из них попала человеку на щеку и обдала холодящей подземной свежестью. Через мгновение новая капля «приземлилась» по соседству с первой.
«Там два сталагмита», — услужливо подсказал внутренний голос. Прошли секунды, прежде чем Иван смог их разглядеть. Две конусообразные, отдающие зеленью сосульки вырастали прямо из железного блока управления. Тонкие и острые, как иглы…
«Мидзару».
Иван непонимающе смотрел за застывшую во льду ядовитую красоту проклятого места.
«Мидзару».
Они были так близко, только протяни руку. Или…
«Нееет!!! Нет, нет, нет!» — Его беззвучный крик не услышал никто вокруг. Некому было оценить отчаяние и боль юного дозорного, осознавшего свою участь.
«Нет! Пожалуйста, нет!»
Наверное, Хозяйка Медной горы могла ощутить его потрясение и смертельный ужас, но ей было не до него…
«Ты должен, Иван. Иначе умрут все. Ты убьешь всех, — неумолимо повторял внутренний голос. — Всех. Абсолютно всех».
«Господи, Господи, Господи! Помоги мне, не оставь в это час, Господи». — Ваня больше не различал ничего вокруг, только вторил своему безудержному страху и молился — неистово, забывая слова, он взывал, из последних сил разрывая истерзанную душу и сердце. По щекам стекали терпкие, соленые слезы. «Второго шанса не будет. Ты должен».
«Господи!»
Оцепеневшее, непослушное тело дозорного дернулось, пришло в движение и подалось, резко наклонилось вперед, роняя голову на сталагмиты.
«Стоооооой!» — Своды саркофага потряс дикий, неимоверный вопль.
Сил прикрыть веки и не видеть неумолимо приближающиеся острия у Ивана не осталось. Куски застывшего льда вошли ему прямо в глаза.
* * *
— Твою-то медь! — выругалась Лена по прозвищу Монашка.
— …! — нецензурным эхом отозвалась ее сестра Оля-Ураган. Обе девушки ошалело рассматривали старую кирпичную кладку на месте бывшего дверного проема. Ничего, абсолютно ничего не указывало, что всего полчаса назад здесь был проход. Сейчас же все видели монолитную стену из красного, хорошо подогнанного кирпича, соединенного аккуратной тонкой полоской цемента. И ни малейшего намека на дверь.
Заблудиться в крохотном подвальчике, едва ли превышавшем по площади несколько десятков квадратных метров, и выйти «не туда» было попросту невозможно, а значит…
— Это не стена, и уж тем более не кирпич. — Монашка надавила на место предполагаемого проема, и кладка под давлением немного подалась внутрь, но тут же жестко отпружинила, возвращая прежнюю форму. — Оно теплое, к тому же пульсирует, я руками чувствую… Какая-то дрянь под стену маскируется.
— Подвинься, сестренка. — Ольга вскинула автомат и короткой очередью прошила странное и, похоже, живое новообразование. Пули с противным хлюпом прошли сквозь него, оставив крошечные отверстия с рваными краями. Через миг «раны» самым немыслимым образом затянулись.
— Ах, вот ты какая? — со злым азартом пробормотала одна из воительниц.
В следующую секунду подвал содрогнулся от сумасшедшего грохота выстрелов — одновременно по цели «сработало» сразу несколько стволов.
Нечто заколыхалось, задергалось подобно натянутой ткани. Казалось, еще чуть, и оно не выдержит, с треском разойдется на кучу лоскутов. Но патроны в обоймах закончились быстрее. Пока амазонки перезаряжали оружие, «стена» успела полностью восстановиться.
— Ну, сейчас кто-то огребет! — в бешенстве заорала запальчивая Нютка. — Девочки, разбегайтесь, я сейчас из подствольника жахну.
— Ты совсем контуженная, что ли?! — Никита схватилась за ствол ее автомата и с заметным усилием отвела в сторону. — Всех нас угробить решила? Вернемся на базу… — Лейтенант осеклась, но тут же нашлась: — Когда все закончится, засядешь за матчасть! Часами будешь мне отвечать про поражающий эффект взрывной волны в замкнутом пространстве.
Смущенная Нюта, не в первый и не в последний раз страдающая от собственного взрывного темперамента, виновато потупилась.
— Прости, Катя… то есть, товарищ лейтенант.
— Надоели мне твои бесконечные «прости». Сдай Калашников и гранаты, пока никого не покалечила. Пистолет можешь оставить при себе, чтобы в случае чего от стыда застрелиться.
Вольф удивленно повел бровями («Сурова Катерина, сурова») и, жестом отозвав ее в сторону, негромко, чтобы никто не услышал, спросил:
— Катя, ты палку не перегибаешь? Сейчас каждый боец на счету, а с пистолетиком она много не навоюет.
Никитина раздраженно махнула рукой в сторону пристыженной Нюты, но ответила еще более тихим голосом, почти шепотом:
— Товарищ генерал, вы… Ты бы знал, как она меня достала! Пока спокойная — цены ей нет, но стоит вскипеть — все, сливай воду. Верну боезапас, куда денусь?
— Вот и умничка. — Старик сместился так, чтобы загородить девушку от любопытных взглядов и исподволь погладил ее по щеке. — Умничка… Насчет стены мысли есть?
В это время сзади раздался возбужденный крик Ксюши Стрелы:
— Тут около вентиляции такая же дрянь прячется! Они нам воздух перекрывают!
— Хреновый расклад. — Вольф не стал дожидаться ответа Никиты. — Кислорода надолго не хватит. Давайте экспериментировать.
Как оказалось, ни ножи, ни огонь, ни дерево прикладов живую стену не брали. Само собой, пинки и удары не на шутку обозленных амазонок зримого эффекта также не оказывали. А неумолимое время шло. С каждым выдохом живительный воздух превращался в обрекающий на удушье углекислый газ. Ярость и боевой азарт сменились сначала тревогой, а затем и настоящим, честным страхом — страхом смерти.
После долгих совещаний Вольф пришел к неутешительному выводу: заблокировавшего их гада придется подрывать. Пусть не из подствольника, а связкой гранат, но последствия отчаянного шага от этого не менялись — массовая контузия взрывной волной, а самым «удачливым» — еще и осколочные ранения. И это еще хороший сценарий.
— Посмотрите на нашего умника, — недобро прошипела сержант Ирина Броня, указывая на склонившегося над какими-то бумагами Гринько. — Он уже молитвы, небось, читает, интеллигентик перепуганный. Зря старается, в рай с полными штанами не пускают.
Никто не засмеялся. Славик же, ненадолго оторвавшись от бумаг, неожиданно твердо заявил:
— А я в рай пока не собираюсь. И в ад тоже. Если не будете меня отвлекать, то и сами со смертью повремените.
Генрих Станиславович внимательно посмотрел на Гринько — его уверенность и спокойствие вызвали у старика невольное уважение к непутевому дылде. А еще Вольф с облегчением осознал, что гранаты пускать в ход рано. Где пасует сила, там на выручку придет ум. Так оно и получилось.
— Славик, человек ты мой дорогой. — Осторожно ступая, словно боясь спугнуть нежданную удачу, Вольф приблизился к юноше. — Что ж у тебя за бумажки такие спасительные?
Гринько с готовностью поднялся, отобрал из толстой кипы бумаг пару листочков и, с трудом пряча самодовольную улыбку, протянул их генералу.
Вольф пробежался глазами по густо испещренным неровным, прыгающим почерком листам, но, то ли в силу возраста, то ли плохого освещения, то ли того и другого сразу, ни слова разобрать не смог.
— За такие каракули в военное время расстреливать полагается, без суда и следствия, — недовольно пробурчал старик, терзаемый любопытством все сильней. Ответы находились в его руках, однако, как говорили в детстве, «висит груша, да нельзя скушать».
— Генрих Станиславович, — Славик буквально лучился от сладостного чувства осознания собственной важности, — так их не писарь писал, а человек служивый — сталкер с Чкаловской станции. В перерывах между боями и походами, в прямом смысле на коленке.
— Вячеслав Аркадьевич, — тон Вольфа, окончательно потерявшего терпение, лишился малейшего намека на прежнюю игривость и зазвенел холодной сталью, — пока мы лясы точим и разговоры разговариваем, воздух в занимаемом нами же помещении заканчивается. Потому прошу…
По всей видимости, Славик на всю жизнь запомнил, к чему приводят перемены настроения лютого старика, и быстро затараторил:
— Это документы из спецхрана, куда вы отправили меня изучать архивные материалы. Из-за… из-за переворота, произошедшего в Бункере, я успел прочитать очень немногое, вот и взял с собой столько, сколько смог утащить. Совсем чуть-чуть, если честно. Помимо прочих интересностей, мне удалось раскопать здесь информацию о колонии плотно засевших в районе улиц Титова — Восьмое марта, где мы имеем несчастье находиться, чудных мутантов — «кирпичников», или «хамелеонов». Непонятно, растения это или животные, а возможно, даже некая их по-настоящему дикая смесь, но эта гадость — плотоядная падальщица. В открытом бою она бессильна против своих потенциальных теплокровных жертв, зато весьма изобретательна на различного рода каверзы. Например, ее излюбленный прием — изолировать «загоняемую дичь» в замкнутом пространстве, лишить дыхания, тем или иным способом, а затем с беспомощной…
— Хватит! — рявкнул утомленный теорией генерал. — Что да кто оставь биологам и прочим лобастикам. Единственное, что нам нужно знать о кирпичнике, — способ его умерщвления.
— Он практически неуязвим, товарищ генерал. — Гринько дрожал, понимая, что вновь может стать участником «пляски с пистолетами» — от дурного вояки только этого и можно было ожидать.
И юноша не обманулся в своих страхах: услышав фатальное «неуязвим», Вольф схватился за кобуру.
— Вода! — заорал переживающий дикое дежа вю Славик. — Она останавливает метаболизм монстра, и клетки мгновенно отмирают…
Фраза по метаболизм и клетки оказалась явно излишней и своих слушателей не нашла: «волчицы» во главе с вожаком уже вскрывали вещмешки, извлекая фляги со спасительной жидкостью.
К невиданной радости молодого человека, начисто забывшего про недавнее глупое самодовольство, вода подействовала зримо и эффективно. Попав на поверхность мнимой стены, она забурлила, зашипела и… пропала, с невиданной скоростью впитавшись в «дверной проем». Тот, в свою очередь, потемнел, утратив иллюзорную кирпичную текстуру, пошел буграми и трещинами и, наконец, потеряв эластичность и упругость, провис, словно тряпка. Ксюша Стрела оборвала мучения хамелеона хлестким, тренированным ударом кулака. Безжизненная субстанция под ее рукой взорвалась целым фонтаном ядовито-желтых брызг и разлетелась на сотни рваных кусочков. Часть капель угодила Стреле на не прикрытое противогазом лицо и оставила после себя крошечные ожоги и язвочки. К счастью, глаза бойца оказались не задеты, а ранки — не особо болезненными.
— Быстрее! — Пришедший в себя Гринько вновь взял на себя роль спасителя. — Эта гнусь очень быстро регенерирует. Бежим!
Дважды просить не пришлось — уже через пять секунд весь «волчий» отряд в полном составе выстроился в холле пятиэтажки. Покинув западню, солдаты спецназа шумною девичьей толпой обступили смущенного Славика. Ира Броня, несколькими минутами ранее обвинявшая новоявленного героя в трусости, завопила:
— Качай головастика!
— Ура умнику! — завизжал нестройный женский хор, и тщедушное тельце перепуганного Вячеслава Аркадьевича Гринько, подхваченное не по-женски сильными руками, трижды взлетело под высокий потолок.
Громко отпраздновав первый успех, «волки» выдвинулись в путь. Отмеренный генералом километровый марш-бросок вдохновленная команда прошла на удивление быстро и споро, не встретив на своем пути никаких препятствий.
* * *
Боли не было. Совсем. Только нахлынувшее чувство свободы — безбрежной, абсолютной, дарующей необыкновенную легкость, опьяняющее эйфорией. Все страшное закончилось. Все было позади.
Хозяйка Медной горы стояла перед ним, и он видел ее прежний, человеческий облик!
Ссохшиеся губы с трудом разлепились:
— Аня…
Она чуть качнула головой:
— Нет. Но точно и не Хозяйка… тебе. Нет у меня больше власти над тобой, Ваня Мальгин.
— Я не понимаю.
Она позволила себе слабую тень улыбки:
— Ты всегда был тугодумом. Правда, очень славным и отважным.
— Что с моими глазами, почему они…
Хозяйка улыбнулась чуть шире:
— Твой внутренний голос принадлежит славному и отважному тугодуму, а значит, так же глуп и наивен, как его владелец. — Она провела рукой по лицу. — Мидзару не имеет никакого отношения к глазам. Есть лишь сознание и ничего более. Ты победил меня. Взошел на алтарь, и победил.
— Но…
— Не было никаких сталагмитов. Лишь игра разума и преодоление себя. Когда-нибудь поймешь, обязательно поймешь…
— Так ты не убьешь меня?
Хозяйка подошла к Ване вплотную и попыталась обнять — призрачная рука прошла сквозь него, так и не коснувшись.
— Нет больше власти. Ни убить, ни приголубить… А теперь уходи, я очень не люблю, да и не умею проигрывать. Мои слуги выведут тебя и твоего друга на ту сторону — считай это подарком. И никогда не возвращайся сюда, иначе я найду, как отомстить — за обиду, за разочарование, за поражение…
— Я буду скучать по тебе.
Хозяйка поменялась в лице — побледнела, осунулась:
— Не стоит, Ваня. Правда, не стоит.
— Тогда по Ане…
— Ты помнишь, как у Бажова заканчивается тот самый сказ? Про Хозяйку?
Юноша неуверенно пожал плечами.
— Худому с ней встретиться — горе, и доброму — радости мало… А теперь прощай, мой глупый герой.
Фигура в длинном старинном платье растаяла, а на полу что-то блеснуло. Ивану показалось, что это крошечная ящерка в золотой короне юркнула в невидимую щель.
Часть 3
ЗЕРКАЛО
Мне знакомо, как обидно, когда ты
Не допел, не домечтал, не дожил —
Я привык быть неизвестным солдатом,
Что лежит в грязи, снегу или ржи.
Где погиб я в первый раз? Что за дата?
Сколько битв, эпох и армий назад?
Я устал быть неизвестным солдатом —
И не надо мне посмертных наград!
Только вновь на мне шинель или латы.
Только силы, как всегда, не равны.
Я готов быть неизвестным солдатом,
Но хочу хоть раз вернуться с войны.
Глава 17
ПРОРЫВ
Небо приняло не всех. Лишь двое бойцов из уполовиненного отряда Маркуса прилипли к иллюминаторам и жадно пожирали глазами белую пелену тумана, укрывшего микрорайон Ботанический, да слабо видимую вдали серую мглу Пояса Щорса. Оставшиеся пятеро наружу старались не смотреть — кого мучила совершенно понятная для «подземной крысы» боязнь высоты, а кого мутило в приступе морской болезни. Сам Маркус, казавшийся со стороны расслабленным и даже умиротворенным, в душе метал громы и молнии. Он проклинал туман, лишивший его возможности самолично выследить и наказать мятежного генерала и вражеских лазутчиков. Вдобавок, пришлось разделить и без того не слишком боеспособную группу, лишь бы изловить Генриха Вольфа.
На самом деле, Тевтон не особо нуждался во всех этих так называемых бойцах. Будучи по натуре одиночкой, он вполне мог обойтись без своры сопровождения, тем более такой калечной и неумелой.
«Ненавижу дилетантов!» — в очередной раз чертыхнулся Маркус и с нескрываемым презрением осмотрел вверенную ему «инвалидную» команду:
весящий более центнера Гера Кабан, больше похожий на жирную, отожравшуюся свинью, ленивую и вечно сонную;
смуглый, длинноносый Ираклий, основным достоинством которого являлось умение задорно выплясывать зажигательные восточное танцы и петь заунывные, протяжные песни на каком-то каркающем языке. Умения — одно важнее другого для настоящего солдата;
Сенька Лупень, имбецил, с трудом освоивший две команды — «бить» и «не бить». «Гамлет хренов»;
Леха Бердников по кличке Шкаф, обыкновенный «вышибала», здоровый, как прозвище, исполнительный, как ишак, и такой же умный;
Петрик, нытик, задохлик, классический криворукий неудачник;
Ион — Лев Ионников — недоразумение, непонятно как получившее в руки оружие. Неврастеник и натуральный псих, с кучей комплексов и тараканов в голове;
Борька Саблезуб, или просто Зубик, — страшилище с дефектом челюсти — неправильный прикус, торчащие во все стороны кривые зубы, вечная ухмылка на скособоченном рыле. От одного его вида становилось тошно.
Брезгливо морщась при виде слюны, стекающей из никогда не закрывающегося рта Борьки, Маркус с горечью вспомнил о своем «обновленном» лице и вынес вердикт:
«Летающий цирк уродов».
Утешало одно: оставленная внизу, в засаде, восьмерка воинов была еще хлеще. Тевтон честно признался себе, что, формируя эту команду, он попросту избавился от самых убогих бездарей…
А ведь все это детки непростых родителей: в Бункер рядовым гражданам дороги не было. Вот тебе и элита в новом поколении! Вырожденец на вырожденце. Да и сами «венценосные» предки, из тех, кто пережил Черное лихолетье, давно лишились прежнего лоска. Отчаялись, опустились, а потом смирились, признали свое поражение… Деградация, обратная эволюция. Самые лучшие и сильные представители ушедшей цивилизации утратили человеческий дух, психологию победителя, мироощущение венца творения, сдались, прекратили борьбу за выживание. Немудрено, что их потомки — бесполезные, ни на что не годные выродки. Это упадок, за которым не будет никакого подъема. Вечная дорога вниз.
Зато как же выгодно на общем фоне смотрится Краснов — энергичный, сильный, стремительный! У него есть цель и огромное желание достичь ее любой ценой и любыми средствами. Вот где свет! Предстоящая война перемелет в пыль всю накопившуюся за годы гнусь и гниль — ела-бакам не выжить. Новый мир будет создан на их костях, но руками таких, как Краснов и он, Маркус! И очень жаль, что Генрих Вольф не с ними, — он ведь живой, настоящий. Генерала есть за что ненавидеть, но не уважать его — невозможно. Если старик в одиночку уничтожит отправленных истребить его восьмерых дегенератов, никакой фантастики в этом не будет, а будет торжество силы и природы, которая не терпит слабости и упадничества.