АНГЕЛ ЛЕЙТЕНАНТА НИКИТИНОЙ
Живчик нашел друга сидящим прямо на бетонном полу. Иван спал, привалившись спиной к стене. Его осунувшееся лицо казалось измученным, однако при этом появилась в облике Мальгина некая умиротворенность и даже сила. Сила человека, который проделал огромный и чертовски сложный путь. Путь испытаний и лишений. Он явно смертельно устал и, наверное, прямо здесь свалился с ног, но достиг чего-то неведомого и непостижимого для Костика.
Живчик поборол искушение разбудить друга и расспросить о многом, лишь опустился рядом, беззвучно прошептал: «Ну вот, мы снова вместе, Ванька», и прикрыл глаза. Ожидание обещало быть долгим. Бесконечное путешествие требовало такого же отдыха.
Проснулся Федотов от ощущения чужого пристального взгляда в упор. Живчик не почувствовал ни опасности, ни особой тревоги, однако тело само собой приняло вертикальное положение, а руки рефлекторно потянулись к оружию.
— Это я, Костик, — прозвучал спокойный, чуть насмешливый голос Ивана. Мальгин с улыбкой смотрел на принявшего боевую стойку товарища. Живчик собирался было шутливо отругать товарища за столь бесцеремонную побудку, но, встретившись с ним взглядом, осекся. Иван действительно слегка изменился, и прежде всего глазами. Они словно постарели, и теперь за ними скрывалось неподъемное бремя, тяжкий груз… воспоминаний о пережитом? знаний о какой-то запретной, темной тайне? Костя не ведал и даже не мог догадываться, а потому смутился от неожиданности. Иван же засмеялся, легко и открыто, словно и не было никакой скрытой тяжести на душе:
— Ну, здравствуй, брат! А я уже боялся, что больше не свидимся.
Они обнялись, впервые — как равные. Живчик не похлопал мальчишку по спине, как сделал бы старший товарищ, успокаивая и подбадривая младшего и неопытного. Просто понял, что уже не в праве быть снисходительным и притворяться мудрым. Он больше не был наставником испуганному и неуверенному мальчишке, — тот мальчик исчез безвозвратно. Он не сгинул в проклятых туннелях, не пропал в хитросплетеньях подземного лабиринта, он просто растворился в воздухе — а вместо него возник кто-то другой — старше, нет, старее, мудрее. Лишенный наивности, разочарованный… Другой.
— Ванька, ты куда пропал? Я отрубился, заснул прямо на ходу, а ПОТОМ…
Иван отстранился. Резко, поспешно.
— Живчик, не спрашивай, не отвечу. Не смогу. Такая каша в голове, не разобрать, что явь, а что привиделось.
И нервно вздохнул, переводя дыхание:
— Я… как во сне. До сих пор…
Он надолго замолчал, а затем махнул рукой, оставляя путаные воспоминания прошлому:
— Скажи, лучше, как ты перебрался через ту радиоактивную лужу?
Костя тут же напустился на товарища:
— А ты?!
Но видя укоризненный и одновременно просящий взгляд, тут же осекся.
— Я пытался пройти, честно. Почувствовал, что ты в опасности, и плюнул на Гейгера. Только вот летучие мыши отогнали от воды — их была тьма-тьмущая, никогда не видел за раз столько гадов! Долго гнались за мной… я все боялся выскочить обратно к Уробросу, но вместо этого свалился в какую-то яму и сколько-то провалялся в отключке. Сны всякие видел, будто ящерка вела меня за собой какими-то тайными тропами, сначала сквозь заброшенные малахитовые шахты, потом через пещеру с цветком из камня… Странные видения — будто и спишь, и не спишь сразу. Я, наверное, головой хорошо приложился, когда падал. А в себя пришел только здесь.
Костя приготовился к длительным расспросам, в которых насмешка будет идти рука об руку с подозрительным недоверием, но дозорный совсем не удивился странному рассказу, лишь уточнил:
— А ящерка с короной была?
— Что?!
— Нет, ничего… Пора выбираться, а наговориться еще успеем.
Друзья находились в небольшой прямоугольной комнате, тускло освещенной одной-единственной лампой, раскачивающейся под потолком на длинном проводе. На противоположной стене темнел провал выхода. Ваня осознал сразу, что это именно выход, — сюда они с Живчиком попали другим путем. Можно было поискать скрытые в камне выемки, замаскированные подвижные плиты или что-то в этом роде, вот только стоило ли?
Рядом с выходом обнаружился знакомый, плотно набитый всякой всячиной рюкзак Живчика, потерянный еще в туннелях Уробороса… «Прощай, Хозяйка… И спасибо за все» — мысль незримой птицей унеслась в глубину Уральских гор. Достигла она адресата? Хотелось верить, что да.
* * *
За дверью оказался узкий и извилистый коридор, окрещенный Костиком «кишкой». Однако петлять по нему пришлось недолго: один из затяжных дугообразных поворотов вывел ребят в несимметричный зал, сплошь состоящий из неправильных и грубых форм. Живчику показалось, что это пустошь в гранитной породе, — частично ее пол, стены и потолок обработаны человеком, но работа была недоделанной, брошенной на середине.
Посреди зала ничком лежал человек. Приблизившись, Костя понял: он мертв, причем очень и очень давно. Противогаз незнакомой марки, выглядящий весьма серьезно и дорого, лежал в стороне от трупа и не мог прикрыть наготы гладкого, потерявшего даже остатки кожи и волос черепа. Защитный костюм мертвеца — совершенно черный, гладкий, облегающий — Живчик также не смог опознать.
— Крутая штука, — пробурчал он себе под нос и без всякой брезгливости перевернул невесомое, превратившееся в скелет тело. Хотелось подробнее изучить загадочный «защитник», а заодно посмотреть жетон почившего сталкера.
В глаза сразу же бросился металлический кругляш на груди, на нем был изображен Кремль и выбиты две буквы: «И. М.»
— Ого! — громко закричал Живчик, будучи совершенно не в силах сдерживать нахлынувшие эмоции. И повторил еще несколько раз, судорожно дыша, открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег рыба: «Ого!»
— Да что там такое? — Иван потерял терпение и непонимающе уставился на круглый знак. И тут же осекся:
— Ни хрена себе…
Костя, наконец, перестал «огокать» и перешел на «не может быть». Игнат Москвич… вот где ты сложил свою буйну головушку… «Находка» пугала и обескураживала, ведь до этого самого момента оставалась надежда, что мифический герой перехитрил бледную старуху с косой и пережил Первую войну. Но по всему выходило, что даже таким людям не дано обмануть смерть… С другой стороны, возможность прикоснуться к легенде, пусть и навсегда ушедшей, завораживала. Вот лежит герой, наводивший ужас на всю Площадь Девятьсот пятого года, истребитель неисчислимого количества самых разнообразных монстров в человеческом и зверином обличьях. Его имя гремело по всему Метро, каждый мальчик мечтал вырасти таким же сильным и смелым, как Игнат, а девочки втайне грезили встретить на своем жизненном пути такого «рыцаря в черной химзащите».
Со сноровкой профессионального мародера Живчик обыскал останки, исследовал многочисленные карманы защитного костюма и вывалил их содержимое прямо на пол. Горочка получилась внушительная.
— Ванька, я никак понять не могу: костюм абсолютно цел, ни одной дырки! Череп и кости тоже в сохранности, ни переломов, ни трещин. Что же его погубило?!
«Месть Хозяйки — ничего не забывшей и не простившей», — вертелось у юноши на языке, но он сдержался и лишь неопределенно пожал плечами:
— Наверное, никто и никогда уже не узнает.
— Мы должны похоронить Игната, — убежденно произнес Костя. — Нельзя его просто так здесь бросить, не по-людски это! Конечно, погребать положено при всех регалиях, оружии и экипировке, но боюсь, в нашем случае так не получится, — продолжал он, обращаясь больше сам к себе, а может, пытаясь оправдаться — и перед Иваном и, опять-таки, перед собой. — У меня рука не поднимется закопать под землю его «защитник», автомат или пистолет, а уж дневник — и подавно!
— Ты нашел дневник? — почему-то не на шутку заинтересовался Иван.
— Вот, смотри. — Живчик заметно колебался, не желая выпускать сокровище из сжавшихся пальцев, но все же пересилил внезапно нахлынувшую жадность и передал другу потрепанный блокнот небольшого формата. Дневник открылся на последнем листе, и Мальгин увидел размашисто написанную фразу:
«Вот и все, боевое крыло станции Динамо полегло в полном составе, за исключением своего командира… Буду прорываться через подземелья. Вот только предчувствия нынче не сулят ничего доброго…»
Записей было довольно много — крошечных, выполненных и на скорую руку, и больших, обстоятельных, выведенных спокойным, размеренным почерком. К удивлению дозорного, часто попадались стихи.
— Живчик, неужто Москвич стишки сочинял? Ни за что бы не подумал!
— Сам ты «стишки», — взвился Федотов. — Ты думаешь, он только палить умел да мутантов резать?! А стихотворения, между прочим, у него не хуже получались. У меня любимое есть, слушай:
Нет ни души, в этом городе нет ни души —
Тысячи големов, тысячи мертвых машин.
Тысячи ангелов смотрят уныло с небес.
Тысячи демонов праздник свой празднуют здесь.
Тысячи тысяч желаний, исполненных вмиг —
Тысячи тысяч тропинок, ведущих в тупик.
И механический ящик, играющий туш
В честь хохмача-добряка Покупателя Душ.
Сделка законна и крови на подпись не жаль.
Что этот ад, если прямо сейчас будет рай! —
Неограниченный доступ к несметным благам,
Реки молочные, из киселя берега…
Так что никто не держался за душу свою,
И ни один не спросил, кто хозяин в раю —
Каждый давно для себя все, что нужно, решил.
Нет ни души, в этом городе нет ни души…
— Ну, ничего вроде, — нехотя выдавил из себя Иван. — Но все равно, несерьезно как то… взрослый мужик, а бумагу как подросток марал.
— Тьфу на тебя! — Костик злился, похоже, по-настоящему. — Если не понимаешь, то лучше молчи!
Прошло минут десять, прежде чем Живчик, все это время перебиравший находки, вновь заговорил с товарищем:
— Как «защитник» будем делить? Предлагаю жребием.
Иван представил, как натягивает на себя костюм, в котором когда-то сгнил мертвец, и энергично закачал головой:
— Не надо мне ничего. Ну, разве что, только пистолет — красивый, я такой не видел никогда.
— Это «Беретта», Игнат шибко ее уважал. — В изменившемся голосе Живчика послышалась явственная, совсем нескрываемая мольба. — От противогаза тоже отказываешься?
Юноша с сожалением посмотрел на широкий тонированный визор дыхательной маски, отметил, что она снабжена переговорным устройством — небывалая роскошь! — и с трудом отодвинул ее от себя:
— Забирай. Стандартный противогаз с таким «защитником» будет выглядеть убого.
— Спасибо, вот это по-братски! — Восторженный «побратим» уже не помнил, что чуть раньше едва не набросился на щедрого Мальгина из-за поэзии.
Живчик аккуратно вытряхнул кости Москвича на заранее подложенный кусок ткани, бережно завернул останки и сложил в вещмешок, а затем торопливо натянул вожделенный костюм на себя.
— Ну? Как я тебе в таком прикиде?
— Круто, Костик, круто, — рассеянно протянул Иван, мысленно костеря собственную глупую мнительность, и поспешно, чтобы не выдать истинных чувств, спросил: — Теперь можем идти?
— Эээх, — преобразившийся друг неожиданно поник. — Выгадать бы несколько часов для дневника, но… идем.
Странный зал, столько лет служивший усыпальницей для Игната Москвича, сменился низеньким туннелем, который через полсотни метров уперся в тупик. Но испугаться ребята не успели: в стене, перегородившей дальнейший путь, обнаружились вбитые металлические скобы, ведущие наверх.
Долгое путешествие под землей подошло к концу — тридцать ступеней вознесли друзей на поверхность. Живчик сдвинул массивный люк и осторожно высунул голову. Прямо на него тяжелым и мрачным взором смотрело здание, когда-то гордо именовавшееся Дворцом спорта.
— Костя, где мы?
Живчик задумчиво огляделся по сторонам:
— Мне кажется, мы прошли Щорсу. Кто бы мог подумать…
— Теперь мы герои, — грустно усмехнулся Иван, думая о чем-то своем.
— Так и есть!
— И куда дальше?
Живчик в нерешительности покусал губы и, растягивая слова, произнес:
— Я плохо представляю эти места. Давай где-нибудь укроемся и по карте Игната определимся, что делать дальше? Только…
— Здесь кто-то есть, — перебил Иван.
— Что?!
— За нами наблюдают, я чувствую.
— Но…
Договорить Мальгин не успел — со стороны высотки, стоящей почти напротив Дворца, раздался негромкий, приглушенный большим расстоянием взрыв, и через мгновение ее крыша озарилась неестественно ярким огнем. В небо повалил густой иссиня-черный дым.
— Какого черта?!
— Бежим!
Друзья кинулись напролом сквозь заросли, ломая на бегу хрупкие ветки неизвестных кустарников. Низенькие растения вскоре сменились деревьями — сперва карликовыми, а затем высоченными, полностью скрывающими стволами и кроной серое, безликое небо. Разрозненные, отдельно стоящие деревья превратились в плотный, труднопроходимый лес, и бежать стало невозможно.
— Что… что это… было? Ты видел? — запыхавшийся Живчик тяжело переводил дух. — По нам стреляли?
— Какая-то стекляшка блеснула на солнце. Может, оптический прицел, может, бинокль. Но что-то случилось у них, у наблюдателей, раз так шарахнуло…
— Ничего не понимаю, — признался Костя. Ивану оставалось только согласиться с товарищем — объяснения случившемуся не находилось.
— Ты слышишь? — теперь пришла очередь настораживаться Федотову. — Впереди! Какой-то стук!
Прямо на Ивана, стуча двумя парами копыт, несся кабан! Секунда — и зверь, оттолкнувшись задними лапами, ринулся на замершего от испуга юношу. Огромная туша тяжело, будто в замедленной съемке, оторвалась от земли и смертельным снарядом полетела навстречу жертве. В голове не успевающего ни уклониться, ни отпрыгнуть Ивана оглушительно разорвалась страшная, прощальная мысль: «Все…»
Однако стремительный полет неожиданно прервался — кабан сказочным, фантастическим образом завис прямо в воздухе. Зыркнул налитыми кровью глазами на чудесно спасшегося человека и яростно завыл, но тут же сорвался на визг, жалобный и отчаянный.
— Паутина! — что есть силы заорал Живчик, уже мысленно похоронивший друга. — Паутина, мать ее за ногу!
— Па-у-ти-на, — по слогам повторил обливающийся холодным потом Мальгин и без сил привалился к ближайшему дереву. — Па-у-ти-на, мать ее за ногу…
— Ваня, Ванечка! — Костя схватил друга за плечи, бешено затряс. — Сейчас хозяин паутины придет! Валим отсюда! Не будем больше удачу испытывать!
Федотов поднял с земли ветку и, будто слепец тросточкой, принялся нащупывать пространство перед собой, боясь повторить незавидную судьбу кабана. Новый способ передвижения заставил их сбавить скорость, однако на ум обоим мальчишкам пришла древняя поговорка «Тише едешь, дальше будешь».
Из леса вышли перенервничавшими и совершенно разбитыми. Услужливая фантазия не переставая рисовала картины одна страшнее другой — как ужасный паук заживо пожирал несчастного шестинога, пил из него кровь, высасывал мозг… «Уфф, жуть какая!» — Дозорного передергивало от отвращения. От мысли, что, не нарвись дурной хищник на эту сеть, в нее бы неизбежно попал сам Иван, становилось тошно. А вот Мальгин, мечтавший о привале и хотя бы кратковременной передышке, вмиг забыл о всякой усталости, когда увидел, какие здания раскинулись на кромке внезапно закончившегося леса.
Два мрачных, навевающих самые недобрые предчувствия строения преградили друзьям дорогу. То, что с левой стороны, частично обрушилось и потеряло всю фронтальную стену, а вот правое хоть и уцелело, но выглядело, как настоящий дом с привидениями. Похоже, оно было заброшено еще задолго до Апокалипсиса и ныне дышало почти ощутимой ненавистью к покинувшим и обрекшим его на бесконечное увядание людям. Даже обычно невосприимчивый к таким вещам Живчик что-то почувствовал и, ускорив шаг, двинулся в проход между «нехорошими» пятиэтажками, стремясь побыстрее миновать внушающее тревогу место. Старые сталкеры рассказывали ему, что после Катастрофы в госпитале неведомым образом то ли проснулась, то ли поселилась темная, жуткая и тревожная душа. Но выбитые окна и растрескавшиеся стены плохо были приспособлены для того, чтобы удерживать в себе дыхание этой противоестественной жизни. И госпиталь жрал проходящих мимо путников, высасывая их души, чтобы поддерживать и подкармливать ими душу собственную…
Пустые глазницы окон тяжелым и недобрым взглядом провожали двух путников, вторгшихся в чужие владения, нарушив тишину и уединение мертвого госпиталя. В отдалении показался еще один корпус, такой же мрачный и жуткий, что и предыдущие.
— Валить надо отсюда, — вполголоса проговорил Живчик. По его спине холодными струйками стекал пот. Но бежать не получалось — ненависть, почти ощутимая и материальная, придавливала Костю к земле, сковывала ноги, узлом вязала волю, лишая сил. Казалось, еще чуть-чуть, и еле сдерживаемая ярость потревоженного места прорвется и растерзает несчастных нарушителей. Однако шли секунды, один тяжелый и неуверенный шаг сменялся другим, а третий корпус оставался все дальше и дальше за спиной.
Кто-то помог им, удержал госпиталь от свирепой расправы над незваными гостями, заставил запретное место пропустить людей, — понимание пришло из ниоткуда, непрошеным гостем вломившись в сознание Ивана. Но кто? Хозяйка? Интуиция подсказывала Мальгину, что обитательница подземной пустоши тут ни при чем, — не ее методы, не ее «почерк»… Тогда кто? Вопрос пульсировал в висках, напрасно ища ответа. Союзник? Здесь?! Откуда? Значит, враг? Но зачем спас? Заманивает добычу к себе? Впереди показался изъеденный ржавчиной хребет арочного склада, дико и неуместно затесавшегося в монументальное царство, построенное из честного, давно утратившего штукатурку кирпича. Однако не металлоконструкция привлекла внимание ребят. На противоположной стороне дороги слева от нелепого здания расположилось простенькое на вид одноэтажное строение. На углу его торчала совершенно невообразимая, никак не вписывающаяся в окружающий пейзаж старинная башенка с куполообразной крышей.
— Ну и безвкусица, — проворчал Костик.
Ивану же до архитектурного безумия никакого дела не было; его куда больше интересовало, что скрывается за невысокими стенами. Не выпуская странное сооружение из виду, друзья обошли его и вскоре наткнулись на перегороженную шлагбаумом проходную. Переглянулись в нерешительности: можно было продолжать движение или вдоль огороженной территории, для которой стены приземистого здания служили своеобразным забором, или сквозь нее. Осторожность настаивала на первом варианте, необъяснимое любопытство звало внутрь. Когда влекомые эмоциями молодые люди уже подались было пересечь обозначенную шлагбаумом черту, Живчик схватился за автомат и указал стволом в темный конец улицы:
— Гляди!
Иван, также не забывший об оружии, не сразу рассмотрел застывший в нескольких десятках метров от них силуэт, похожий на человеческий. Незнакомец и не думал скрываться — одну руку он демонстративно отвел в сторону, показывая, что не вооружен, а вторую поднял вверх, водя из стороны в сторону. Неизвестное существо призывало людей к себе.
* * *
«Сколько всего в жизни видел, сколько лет землю топтал, а к смерти подготовится так и не успел», — Вольф горько усмехнулся. Умирать не хотелось — ни геройски, в неравном бою, как и положено старому солдату, ни обыкновенно, со сжавшимся от страха сердцем. — «Как быстро все закончилось! Обидно…»
Он покосился на Никитину, присевшую на одно колено и обреченно выцеливавшую многочисленные цели из предательски подрагивающего автомата. Ни семьи, ни детей, ни внуков. Волк-одиночка. Престарелый дурак, не сделавший главного… Смогла бы Никита стать матерью для его так и не рожденных волчат? Наверное. Ведь о такой женщине можно только мечтать… Почему же не мечталось раньше, пока было время, утекающее сейчас сквозь пальцы?
Генрих сильнее ухватился за верный «Абакан»: «Ладно, боевой товарищ, поздно слезы лить. Пора умирать. С честью и достоинством, как и предписано русскому офицеру. Захватим пару десятков выродков с собой, а? В заслуженный, долго и терпеливо ждавший ад…»
На ворота накатил первый вал мутантов, и колонны, словно волнорезы, разбили его на несколько ручейков. Слаженно заработали «калаши», собирая смертельный урожай. Одна, вторая, третья твари, вылетев за пределы парка, напоролись на свинцовый шквал и умылись кровью, обильно оросив ею пядь земли у самого входа в проклятый ЦПКиО. Но сзади напирало и бесилось целое море клыкасто-когтистого зверья.
«Никакого девятого вала не будет… — отстраненно подумал генерал, — пережить бы еще один».
На прицельный кинжальный огонь нарвалось еще полдюжины гадин; их распотрошенные пулями тела падали, затрудняя движение бегущим следом, но надолго воющих от бешенства мутантов задержать не могли. Вот сразу четыре оборотня, подобно выстреливающим из шампанского пробкам, вылетели из ворот и оказались лицом к лицу с людьми — троих из них сразу скосили Вольф с Никитой, а вот Оля Ураган попалась на смене обоймы. Огромная мохнатая туша нависла над бедной девушкой и… ничего не произошло! Оборотень почему-то замешкался, и эти мгновенья решили все — Ольга выхватила пистолет и разрядила его в морду чудовища.
— Стойте! Не стреляйте! — слабо подал голос раненый Гринько. Однако его услышали, и бойцы в полном составе недоуменно уставились на бредившего юношу.
— Не стреляйте, — повторил он настойчиво. — Они ничего не могут сделать… здесь…
Вольф и Никита переглянулись, девушка удивленно пожала плечами. Впрочем, раздумывать было некогда — по эту сторону парка уже показались новые хищники, и места сомнениям не нашлось — пришел черед говорить оружию. Еще одна атака оказалась отбита с огромным трудом — самый проворный зверь, похожий на дикую, невозможную смесь ощетинившейся иглами лошади и длинноногой свиньи рухнул прямо у ног генерала. Однако Генрих Станиславович успел отметить странность в поведении мутанта.
— Отставить огонь! — решительно приказал он. — Отходим. Девки, возьмите Славку, а я прикрою.
«Волчицы» поражено посмотрели друг на друга: поведение мужской половины отряда начинало их настораживать. Но ослушаться генерала было невозможно. Девушки подхватили обливающегося кровью Гринько и бодро потащили прочь от парка. Вольф, не отрываясь от застрявшей в воротах нечести, пятился следом.
Очередная волна мутантов выдавила сквозь арку сразу десяток представителей местной фауны, и те, не сделав и пары шагов за пределы парка, встали, как вкопанные, растерянно глядя по сторонам. Прилив за приливом выталкивал из ЦПКиО все новые порции бестий, но те, пересекая очерченную воротами и забором границу, становились беспомощными, мгновенно теряя агрессию и спесь.
Никитина требовательно взглянула на Славика, видимо не решаясь требовать разъяснений у генерала:
— Объясни!
Но силы уже оставили юношу, и он погрузился в беспамятство.
Подошедший Вольф, не обращая никакого внимания на Ольгу, приобнял Никиту и просто сказал:
— Спаслись. Можем идти с миром.
И, видя растерянность в поведении подчиненных, все же пояснил:
— Осьминог этот сра… пардон, девочки, несчастный, контролирует зверье только в определенном радиусе, кажется — как раз по границам парка. Там, — генерал махнул в сторону огороженной решетчатым забором территории, — он всесилен, здесь же головоногое чудо ничего поделать не может. Так-то. А Славик наш молодец, мозговитый парнишка, первый до всего допер. Теперь наша очередь его спасать. В путь, мои красавицы!
Генрих чувствовал себя так, словно родился во второй раз. Да и то сказать, буквально несколько минут назад они все избежали смерти. Бледная старуха была совсем рядом, нетерпеливо заглядывала в глаза, требовательно звала за собой… «Ничего, карга, подождешь!»
Оля, бегло осмотрев рану Славика, сокрушенно покачала головой:
— Его нельзя тащить с собой, слишком большая кровопотеря. Нужен покой и срочное лечение.
Слова лейтенанта Никитиной — не только командира отряда, но и медика — прозвучали приговором. Вольф выругался. Ранение, даже не смертельное, обрекало молодого парня…
Ольга раскрыла вещмешок и извлекла полевую аптечку.
— Не бог весть что, но кое-какую помощь на первое время оказать смогу.
— Ты что, хочешь остаться? — Никита на миг опешила.
Девчонка по прозвищу Ураган развела руками:
— Его моя сестренка спасла. Разве я теперь вправе бросить?
Генерал в упор посмотрел на нее и медленно, выговаривая каждое слово, спросил:
— Оля, ты понимаешь, на что себя обрекаешь?
Ураган кивнула:
— Генрих Станиславович, я не смогу по-другому, даже если прикажете… Кроме Ленки, сестры, нет у меня никого. Не предам ее память. Простите… Да и рядом с парком вряд ли какая другая погань селиться будет, значит, прорвемся как-нибудь…
— Прорвемся, — еле слышно повторил старый офицер и тут же, отдавая честь храброму солдату, сурово и твердо произнес: — Рядовая Величко, приказываю вам любой ценой выжить и прорваться. Во что бы то ни стало!
— Слушаюсь!
Уходили без долгих проводов. Истекающего кровью парня и его «сестричку» оставили в подвале дома прямо напротив входа в ЦПКиО. На сердце у Вольфа было тяжело. «Что же ты, старый вояка, толком от бункера не успел отойти, а уже весь свой отряд растерял…»
— Генрих, не надо. — Никитина прижалась к нему и, казалось, читала тяжелые мысли. — Ты ни в чем не виноват. Я уверена, девчонки не напрасно положили свои жизни… Они бились за своего генерала. Сурового, жестокого, но уважаемого… И любимого. Для любого солдата честь — умереть за командира и правое дело.
— Знать бы еще, правое ли оно… Свергнутый горе-диктатор бежит, сломя голову, в неведомые дали…
Никита улыбнулась.
— Ты знаешь, горе-диктатор, когда я в тебя влюбилась?
Вопрос прозвучал непринужденно, даже с намеком на шутку, но на слове «влюбилась» голос ее немного дрогнул.
Вольф вздрогнул.
— Влюбилась? — произнес он севшим голосом.
Вот сейчас, когда все уже потеряно, когда ничего между ними не может быть — и не потому, что он слишком стар, а потому, что просто уже не успеется, — теперь она ему признается?! Почему не раньше, почему не в Бункере?!
Ведь сколько он смотрел на нее — но стеснялся приставать, не хотел из орла превращаться в старого козла. А она как-то все в неприступную играла. Всегда с ним сухо, официально…
И вдруг. На тебе: влюбилась…
Стариковское сердце запрыгало в груди почище, чем от вида исполинского монстра.
— Да, влюбилась, — мягко сказала Никита. — Мне было пять лет. Я лежала в лазарете и умирала. Врач даже не счел нужным скрывать это от дочери безродной поварихи и неведомого, отказавшегося от нее «аристократа».
«Антибиотики нужны детям из благородных, настоящих семей, а не всяким ублюдкам», — он так и сказал, правда. А мне так хотелось жить, безумно! Я молила Боженьку, каждую ночь молила. Плакала и молилась, не спала, сколько хватало сил, потому что боялась не проснуться. И Ангел явился — ты был в белоснежном халате, а мне казалось, что ангельские крылья развеваются за твоею спиной. И было всего несколько коротких слов: «Выдать лекарства всем». Доктор — та тварь — пытался спорить, возражать, но ты лишь посмотрел на него сверху вниз и добавил негромко: «Это приказ». А для меня будто Небеса разверзлись и Слуги Господни стали трубить в свои трубы. Я рыдала от счастья и не верила, только повторяла: «Это приказ, это приказ»…
— Эк развела поповщину… А я не помню тебя маленькой, — извиняясь, прошептал потрясенный Генрих. — И эпизод в больнице не помню. Одно знаю, врач тот через два года после начала Блокады скололся… Сдох, как собака.
— Высшая справедливость. Она существует, я знаю об этом с тех самых пяти лет. От ангела в генеральских погонах, — рассмеялась девушка и игриво спросила: — А хочешь расскажу, когда влюбилась в моего седовласого героя во второй раз?
— Был еще и второй раз? — сглотнул старик.
— Мне уже было шестнадцать, из которых двенадцать я дружила к Олесей Нечаевой…
Вольф, услышав до боли знакомую фамилию, попытался перебить Никиту, но та опередила его:
— Генрих, подожди, пожалуйста. Все правильно, ее изнасиловали и убили. Все были в курсе, что порезвились три брата-отморозка, подполковничьих сыночка, но прямых доказательств и свидетелей не было. Так называемое следствие не особо старалось опорочить детей высокородных родителей, тем более из-за какой-то никчемной простолюдинки, и суд быстро зашел в тупик, а после и оправдал выродков…
— Катя, не надо, я прекрасно помню ту историю. И стыдно до сих пор, что поддался на уговоры устроить суд, а не расстрелять мразей по закону военного времени. Не за что там в меня было влюбляться — испугался заиметь врагов из слишком многочисленного и могущественного клана. Да что там… Их родители были мне всегда преданы… Не мог же я…
Катя Никитина словно бы пропустила его слова мимо ушей:
— Их отпустили. «За недоказанностью», так это называлось… Они смеялись во весь голос, хлопали друг друга по плечам, отпускали издевательские шуточки в ту сторону зала, где сидели поседевшие родители Олеськи и ее единственная подруга… Я пронесла с собой пистолет. Закрыла глаза и читала отходную молитву: перед смертью мне нужно было успеть сделать три точных выстрела, и я просила у Бога, чтобы рука не дрогнула, а глаз не подвел. Но Ангел спас меня вновь. Ты встал и громко, так, что услышали все вокруг, произнес: «Справедливость попрана. Как и честь погибшей девочки». Я помню, как сразу стало тихо. Люди замерли и смотрели на тебя. Ждали. Кто с надеждой — единственной, последней, а кто с испугом и ненавистью.
— Катенька, я сорвался, дал волю эмоциям…
Девушка не слушала его.
— Ты вызвал всю троицу. Сказал, что там, где бессильны законы, справедливость можно обрести при помощи силы. «По-мужски», вот как ты сказал. Три здоровых детины… Тупые, наглые, уверенные в своей безнаказанности. Они были выше тебя, шире в плечах, моложе… У них не было шансов… Они навалились на тебя все сразу. Но ты раскидал их, как щенят…
— А потом добил. У меня профессия такая, убивать. Я не горжусь этим…
— А я горжусь! — Катя посмотрела на Вольфа сияющими глазами. — До сих пор. Ты был словно Ангел Мести, беспощадный и кровавый, что творит высшую справедливость. Голыми руками, одного за другим…
Генрих криво ухмыльнулся:
— А потом получил два покушения и восстание… Вот уж воистину, не знал, что женское сердце падко на глупцов.
— Женское сердце, Генрих, падко на тех, кто способен идти собственной дорогой, не боясь никого и ничего. На тех, за кем праведная сила…
— Нашла праведника…
Она ничего не ответила, и Вольф отчего-то почувствовал себя неуютно. Давняя, тщательно скрываемая от самого себя история всплыла и, вопреки извечному стыду, вызвала еще и неожиданную гордость. Кто-то видел эти ужасы совершенно иными глазами…
— Надеюсь, у тебя ничего не припасено про третью влюбленность? — Вольф слабо улыбнулся.
— Мне первых двух хватило по уши. — Никитина еще пребывала в каком-то отрешенно-задумчивом состоянии, но все же смогла улыбнуться в ответ.
— Ну и, слава богу! — выдохнул старик. — Трудно даются твои Любови моей замшелой памяти. Не хочу ворошить былое, уж больно в том чуланчике грязно и душно. Давай лучше я тебе обзорную экскурсию по этой части города устрою, ладно?
Катя с готовностью кивнула — прошлое нелегко давалось не только седовласому генералу.
— Места здесь славные во всех смыслах. ЦПКиО мы с тобой хорошо изучили, к несчастью… А сейчас следуем по улице Ткачей, которая вот там, за мостом, перейдет в Фурманова. Мост пересекает речку Исеть, еще при жизни за «чистоту» прозванную хмм… как по мягче-то выразиться-то… ну пусть будет «грязнотечкой». Видишь справа шесть красивых однотипных домиков? Местная достопримечательность. Построены очень и очень давно, сразу после Перестройки. Что это такое? Ну, тоже Апокалипсис, только локальный, для одной страны, но речь не об этом. Построены, значит, давно, но так никогда и никем не заселены. Представляешь, какая красота пропадала? Теперь смотри чуть левее домов, через речку, на другой берег — там объяснение, почему жить в красоте не пришлось никому.
— Кроме пустыря, ничего не вижу, — удивилась Никита.
— И не увидишь, потому что «истина», как ей и положено, скрыта в глубине, под землей, — многозначительно усмехнулся Генрих. — Раньше, много раньше, здесь была окраина города. И на этой самой окраине располагалась свалка химических веществ. Затем Свердловск разросся, и окраина превратилась чуть ли не в центр. Забавно… мегаполис со свалкой посередке. Срамное место превратили в могильник, а сверху закидали землей. Самые ушлые и предприимчивые тут же по соседству возвели элитное жилье — это же очень круто, жить в собственном доме прямо в городе! Но продать ничего не смогли, там такое превышение всех эпидпорогов — караул просто! Вот такая басня о человеческой глупости и алчности.
— А мораль? — серьезно спросила Никита.
— Мораль? Хмм… Наверное, простая: некоторые называют время До раем, а настоящее После — адом. И то, и другое, конечно, ложь, потому что на самом деле ничего не изменилось…
— К-как н-не изменилось? — От неожиданности девушка начала заикаться.
— Все, что вокруг, — антураж и фон, не больше. Он-то как раз стал во много тысяч раз хуже, спору нет. Но сам человек остался прежним! Условия обитания откинули его обратно в каменный век, какие-то качества, без сомнения, обострились — подлость и героизм, например, видятся теперь гораздо ярче и отчетливей. Однако «венец создания» не претерпел каких-либо изменений. Вообще. Новый «потоп» был напрасным. Как говорил друг моего врага: «Этот мир настолько погряз в грехах, что оказался не в силах породить нового Искупителя…»
— Ты говоришь, про…
— У меня была масса времени для размышлений, гораздо больше, чем нужно… С религией отношения не сложились, хотя и пытался. На том месте, где у приличного человека вера живет, у меня дыра, пустота полнейшая. Нечем верить. Хотя очень хочется, потому что иначе — иначе Бункер, наш Бункер… Зачем нужен ад, когда человек и без геенны огненной такие ужасы творит, что никакому черту не снилось?
Ты думаешь, я не понимаю, что мы с Красновым занимается идиотизмом? Нет никакой разницы, кто победит — он или я. Ни малейшей, серьезно. Хороший или плохой выиграет — а кто из нас хороший, кто плохой? — наш крошечный мир получит новую экспансию, очередную, на этот раз Вторую, войну. Умоется кровью, как и всегда, похоронит мертвецов, возвеличит какого-нибудь царька и опять кинется в бой, за следующими жертвами. А что ты хочешь? Ни я, ни Краснов ничего другого не умеем, только бороться, выживать, лезть наверх. Мы подобны акулам, которые не могут остановиться, — сразу задыхаемся…
— Кому подобны? — робко уточнила Никитина.
— Что? — разгоряченный Вольф на мгновение растерялся. — А, это рыбы такие были хищные — огромные и прожорливые, жутко страшные. Но жить могли только в движении, а остановившись — умирали от удушья…
Сбитый вопросом, он пришел в себя и тут же устыдился своего неожиданного запала:
— Кать, ты извини… Прорвало старика, вот и несу чушь несусветную. Забудь. На чем мы остановились? Да, на достопримечательностях! Свалку трудно к ним отнести, но когда-то я любил все эти городские легенды, вот одна и всплыла в памяти. Нам сейчас на Уральских Коммунаров надо… Есть дорога в пять километров, а есть — в три. Как пойдем?
— В три! — улыбнулась Катя.
— Короткая дорога — не всегда быстрая, — вздохнул старик. — Однако желание женщины — закон. Выбирай: углы сбиваем через Дворец спорта и далее через Зеленую рощу — это парк, или же через военный госпиталь, собор Александра Невского и…
— Собор, — с готовностью выпалила девушка. — Конечно собор!
— Ну, собор так собор. Придется идти через глухомань. С Фурманова свернем на 8-го марта, там через Большакова, переулками выберемся к госпиталю и, соответственно, к Собору. Это один комплекс зданий.
Вольф еще долго и, похоже, с ностальгическим наслаждением перебирал названия ничего не говорящих Никите улиц, каких-то «Московских горок», комплекса «Романова», «кольца Екатерины» и прочей непонятной наземной экзотики, но она больше не слушала. Пришлось оставить дом, стать изгоем, лишь бы только быть с тем, кого любишь… Тайно, наверное, порочно, но любишь, восхищаешься. Катя, не разбирая слов, упивалась уверенным, твердым голосом, прижималась к сильному телу и чувствовала ответное тепло — даже сквозь неимоверную толщину двух защитных костюмов. Разве имеет значение расстояние, когда на душе так покойно, когда смятение, тревога и боль исчезли без следа и их место заняло безмятежное, тихое, неудержимое счастье… Оно будет недолгим, ускользнет сквозь пальцы вместе с последними песчинками времени, отмеренного судьбой, — Катя внезапно осознала горькую истину, и молодое сердце дрогнуло. Стекло в хрупких вселенских часах уже треснуло, запустив обратный отсчет для еще одной жизни.
Никита удержала саму себя от мольбы и удержала слезы, заблестевшие в уголках глаз. «Я благодарна тебе за эти мгновенья. Сколько бы мне ни осталось, я буду благодарить тебя до последней секунды, ничего не прося, не вымаливая еще крохи счастья. Я готова…»
Она взяла старика за руку… И ей вдруг стало спокойно-спокойно.
Если они дойдут до Метро, дойдут до Коммунаров, все сложится. И она сможет быть с единственным мужчиной, которого полюбила за свою жизнь, — столько, сколько получится.
Когда тишину мертвого города нарушила яростная и злая автоматная очередь, лейтенант Екатерина Никитина отчетливо услышала звон превращающегося в осколки стекла — последняя песчинка из разбитых часов устремилась навстречу неизбежности.
Глава 20
ОТШЕЛЬНИК
Еще один цикл завершен. Неутомимое время совершило виток и вернулось туда, где я впервые увидел разрывающие полотно неба винтокрылые машины. Тогда мне было неведомо, кто и зачем нарушил мертвенный покой города, кто вывел меня из затянувшегося беспамятства. И я пошел вослед железным птицам.
Путешествие на юг сквозь запретные пределы Щорса выдалось недолгим — обитатели Пояса признали во мне Отшельника, пусть и постаревшего на шестнадцать бесконечно долгих и бессмысленных лет, и помогли. Простым смертным неведомы тропы, открытые мастеру Биту, основателю Ордена Зеркала, и его верным служителям, навсегда переставшим быть людьми… Я не захотел верить в дурные вести, принесенные странными существами, и пошел дальше, в душе понимая, что уже слышал правду — горькую, ненавистную, пугающую.
Прося юношу с забавным прозвищем Живчик, что жил на «внутренней» станции Ботаническая, разведать интересующую меня местность, я знал, что рискую его жизнью напрасно. Еще один грех в бездонную копилку. Однако скоро за все воздастся. Уже не боюсь…
Жаждущий крови Бункер неистребимой гидрой вновь поднимал свою голову. Потрепанный, сумасшедший, но оттого еще более грозный. Я пытался искать помощи в Большом Метро, в местах, которые считал когда-то родными, — Конфедерации Уралмаша. До Первой войны она состояла из пяти станций во главе с казавшейся несокрушимой Динамо. Какая непростительная наивность! Руины Динамо до сих пор дымятся радиоактивным маревом, а в ее чреве копошатся гигантские черви. Начстанции Уральская, старый кадровый офицер, называемый всеми не иначе как Кремень, стоял передо мной на коленях и сам молил о помощи, заклиная именем моего верного, давно сгинувшего воина — Корнета, покровителя и заступника детей. С трудом сдерживая слезы, он показывал свои владения, превращенные в последний приют для малышей, эвакуированных со всех выживших станций ветки. Кроме детишек, нескольких женщин-воспитательниц и совсем дряхлых стариков, здесь никого не было — все остальное население держало оборону на Машиностроителей. Проспект Космонавтов уже был сдан Царю Грез — никем не виданному, но, несомненно, существующему кошмарному чудовищу, повелителю подземных тварей — кротов, саламандр и летучих крыс. Я прошел уралмашевской веткой, я заглядывал в глаза ее защитников и не видел ничего, кроме отчаяния и ожидания смерти, — они знали о предначертанной им участи. Отчаяние помогло пробиться дальше, на погибший Проспект. Там, хранимый судьбой, я узрел самого Царя Грез и его миньонов, но на Уральскую уже не вернулся: для отважного Кремня и его обреченных людей не было добрых вестей, как не было и надежды.
Я двинулся на восток. Про Втузгородок, ЖБИ и озеро Шарташ ходили легенды, одна страшней другой, но выбора уже не было. Сам город вел меня тайными путями, укрывал от врагов, являл картины былого и ужасы грядущего. Прах и пепел — покинутая, обезлюдевшая пустошь, населенная лишь блеклыми тенями, чьими-то истлевшими воспоминаниями…
Разуверившись найти надежду на востоке, я двинулся на запад. Но и там город оказался неумолим к моим поискам. Люди проявляли завидную волю, выживали в адских, невыносимых условиях, боролись до последнего вздоха — вот только яростный, бескомпромиссный инстинкт самосохранения почти всех превратил в диких животных, настоящих хищников, готовых на все. А кто попытался сохранить в себе человека, стал жертвой, пал от острых клыков и удлинившихся когтей своих бывших сородичей, а ныне падальщиков сумеречного Запада.
Когда я возвращался на Гео — мертвую станцию Геологическая, приютившую и ставшую домом, мне явилась призрачная женщина в старинном зеленом платье. Лица ее, укрытого дымкой-вуалью, рассмотреть не удалось, зато насмешливый голос показался смутно знакомым.
— Здравствуй, Отшельник.
— Кто ты?
— Ничего не меняется. Ты никогда не отличался вежливостью, а ведь когда-то было принято отвечать приветствием на приветствие. Впрочем, неважно. Я пришла не манерам тебя учить… Хочу немного поторговаться.
— Приступай.
— Мне нужна твоя смерть.
— Обычно все охотились за моей жизнью…
— Она уже ничего не стоит, тебе осталось недолго.
— Допустим. Что же ты предлагаешь взамен?
— Информацию. Ту, которой владел Игнат Москвич, но не успел передать тебе.
— Она неполная, а потому бесполезная. Раз он сам не смог ею воспользоваться.
— Молодец, Отшельник, все правильно. У Игната не было ключа , чтобы воспользоваться мощью. Я дам тебе его.
— Даже если ты лжешь, мне не нужна моя смерть, забирай ее. Как я получу свое?
— Двое ребят с той стороны Пояса — идут сюда. Ключ уже у одного из них, а дневники Москвича они скоро получат.
— Честная сделка, хоть и глупая. Так кто ты?
Но женщина уже покинула меня, оставив в тягостных раздумьях. Она предложила многое, затребовав ничтожное… Однако через минуту я забыл о странной встрече, слишком много их произошло в последнее время, слишком много вопросов, без единого намека на ответы.
Город оплакивал своих ушедших творцов, богов, что низверглись в пропасть. Он служил нам, хранил сколько мог, но не сумел защитить от самих себя. Хозяева жизни… Ха! От нас остались жалкие осколки, всего лишь несколько тлеющих очагов сопротивления. Сколько продержится Уралмаш? Неделю, месяц? В любом случае он обречен, потому что ничего не может противопоставить монстру с Севера. Ботаника, Чкала? Уже потеряли независимость, не сумели выжить даже в «тепличных» условиях. Бункер? Свирепый агрессор, однажды поставивший Свердловск на грань уничтожения, ради нелепых амбиций уничтоживший оплот Большого метро? Да, ему под силу продлить агонию бьющегося в конвульсиях города — слишком могущественные силы стоят за теми, кто прибыл сюда на небесных машинах. Однако даже им, уверенным в правоте и бесконечном могуществе далеких покровителей, неведомо, что отлично вооруженные, снаряженные всем необходимым владыки еще того, доапокалиптического мира, проигрывают битву за битвой миру новому, отрицающему старых богов. Они отступают по всем фронтам, бегут без оглядки, и иного выхода у них нет. Теперь мы все здесь чужие… Екатеринбург — несчастное, измученное сердце Урала, всего лишь плацдарм, очередная точка для отхода. Они попытаются закрепиться, задержаться подольше, но изменить ничего не смогут — слишком несоизмеримы силы. Сама природа восстала против варваров, превративших планету в радиоактивную помойку.
Город показал мне свою изнанку, я видел нарождающихся Хозяев, что придут после нас… вместо нас… Мы должны уйти. Сейчас, пока не стало слишком поздно. Еще есть шанс — призрачный, иллюзорный, но шанс. Распятый Екатеринбург готовится к смерти — не первой для него, но последней. Он знает, что ему суждено стать кровавой ареной, полем боя, где схлестнутся иные, неведомые и непонятные нам существа. Он просит меня увести выживших, спасти хоть кого-нибудь…
Горный Щит, село с говорящим названием, что раскинулось за южной окраиной Екатеринбурга. Суждено ли ему стать колыбелью, пристанищем для Последних? Мне открыто лишь то, что имя мое будет покрыто вечным позором и поставлено в один ряд с Каином, а того, кто возглавит Великий Исход, нарекут предателем и проклянут потомки. Что ж, такова судьба каждого, кто посмел заглянуть в Зеркало…
Да, человеку уготован новый Каменный век, но за Каменным неизменно приходит Железный. А за тотальным истреблением нет ничего. Мы должны отступить, чтобы когда-нибудь попытаться вернуться. Мы рвемся напролом сквозь ад, но все время идем не в ту сторону… Ниже ада не будет уже ничего. Совсем. И мы опять застыли у последней черты.
Мне предстоит небольшая вылазка из обители, на полтора десятка лет приютившей мое тело — где же бродила душа, пусть останется тайной, — до места, где сойдутся линии судьбы и пересекутся Прошлое, Настоящее и Будущее.
Прошлое — вечный вояка Вольф, неутомимый игрок, мечтающий закончить однажды начатую партию. Настоящее — посланник далеких и могущественных сил. Пусть сам он еще не появился на сцене, но его энергичный протеже — блондин с изуродованным лицом — может зайти очень далеко. Будущее — двое ребят с покоренной станции, изгнанники без дома и родины. Одного из них ждет проклятие рода человеческого, судьба второго еще не предрешена, а может, укрыта от моего взора.
Время последней молитвы. Я читал ее, впервые понимая сокровенный смысл слов «Защити меня силою Честного и Животворящего Креста Твоего»… Прикладываю три сложенных воедино пальца ко лбу. Вершина Креста — Страдание, самый страшный миг в жизни, когда я понял: все те, кто составлял ее, остались с внешней стороны….
Рука опускается к животу — Борьба. Она помогла пережить Страдания. Я бился отчаянно, стремился защитить идеалы нового мира, искал новый смысл, тщился победой оружия искупить горечь и проиграл… Пальцы касаются правого плеча — здесь Опустошение и Отчаяние, новая Потеря и Падение длиною в шестнадцать долгих лет… Беспамятство… Рука завершает вычерчивать в воздухе святой символ и теперь касается левого плеча — это последний шаг, Самоотречение… Самый тяжелый, невозможный… Мне предстоит предать свой род, смешать свое имя с грязью, а всю память об Отшельнике превратить в бесконечное презрение. Человек — это борьба с собой, с окружающей средой, с жизнью и смертью. Вечный солдат на придуманной им войне. Я не позволю сгореть ему в столь вожделенном пламени ярости и войны, которое больше не очищает, а лишь испепеляет. До конца, до ничего . Это путь в пустоту — ниже ада уже ничего нет… Мы должны отступить в этот раз. Оставить Город на поругание чуждым и непонятным нам силам, оставить поле боя… Будет ли это новое Бородино, и сможем ли мы когда-нибудь с триумфом вернуться? Не знаю. Надеюсь.
«Помоги, Господи! — Я склоняю голову и шепчу, безмолвно взываю о помощи. Прошлое, Настоящее и Будущее уже стоят на пороге и нетерпеливо ожидают моего решения. — Ты свидетель, я всегда шел дорогами борьбы, предпочитал честную, пусть и безнадежную битву до последней капли крови, даже если ей предначертано стать человеческой. Но титулы, которыми меня наградят спасенные потомки, — трус и предатель. На все времена, отмеренные тому человечеству, которое мне предстоит спасти… Какая жестокая ирония! Преклоняю колени и закрываю глаза. Слишком много на душе грехов, слишком много пролито своей и чужой крови, чтобы узреть Твой Свет, понять Истину. И все же я всматриваюсь изо всех сил, пытаясь в неизбывной тьме увидеть хотя бы намек, просвет. Но там нет ничего, кроме зеркального отражения…»
Дорога ждет. Мне пора. Еще можно отказаться, уйти, ведь город не проклянет меня и не станет чинить мне препятствий. Он безмолвно примет мой выбор, отпустит и даже не укорит пристальным взглядом в спину — ему привычны человеческие слабости: трусость, малодушие, эгоизм. Я выгадаю еще несколько лет жизни, лишь перестану слышать его беззвучный голос, не смогу видеть рожденные им образы и предам еще одно существо, поверившее в меня. Не сомневайся, мой добрый друг, я пойду до конца, как всегда. И на этот раз — дойду.
Вот восьмигранная башенка, венчающая прилегающий к церкви корпус госпиталя. Как же она похожа на шахматную ладью… Вся жизнь оказалась шахматной партией — страшной в своей безжалостной реальности. Я был ферзем, могущественной фигурой, внушавшей дикий ужас врагам и вызывавшей бесконечное доверие у союзников. Но поле боя, когда-то состоявшее из черно-белых клеток, выжжено дотла, цвета ушли, и теперь уже не разобрать, где зло, где добро… Пешки, кони, офицеры, даже король умерли, растерзанные жестокой и бессмысленной битвой. Кто выжил на той половине? Мой соперник, Кровавый Ферзь, чья душа темнее самой черной ночи. Убийца. Тварь, что простым нажатием кнопки превратила две процветающие, густонаселенные станции в радиоактивную пустыню. Время и долгое заточение под землей потрепали тебя, от прежнего лоска не осталось и следа. Теперь ты седовласый старик, от которого отрекся твой новый король, с коварной легкостью введенный в игру неведомым игроком. Да, Генрих, теперь ты, как и я, лишен родины. Нравится ощущение? Но агония не затянется надолго — две пешки, выдвигающиеся из глубокого тыла, уже метят, сами того не ведая, в новые ферзи. Как же обидно, что наша доска летит в тартарары, и не разглядеть, чей цвет они обретут в конце! Поэтому я просто рискну, сделав ставку на молодость, ее непорочную уверенность в собственной непоколебимой правоте и безгрешности. Мы отыграны, дорогой Генрих, давай же сделаем последний ход!
Замечаю две фигуры, пристально всматривающиеся в провал меж двух больничных корпусов, прикрытый лишь трухлявым шлагбаумом. Это не ваш путь. Сейчас я подниму руку и укажу, надеюсь, верное направление.
Один из пришедших поворачивается в мою сторону и смотрит, но не различает застывшего среди теней человека. Еще можно уйти, спасти себя, выиграть немного времени…
Моя рука поднимается вверх, разрывая спасительную, укрывающую тьму.
Они не спешат, идут медленно, наставив на меня холодные, отливающие металлом стволы. Костюм одного из них, иссиня-черный, плотно облегающий тело, невозможно не узнать — когда-то принадлежал моему другу и соратнику Игнату Москвичу. Значит, женщина в зеленом платье не обманула и дневник прославленного сталкера у ребят.
— Как он умер? — спрашиваю я, жестом указывая на собственность Игната.
Человек в чужом костюме заметно вздрагивает, крепче хватается за автомат.
— Кто «он»?
Плохое начало беседы. Не люблю, когда отвечают вопросом на вопрос, поэтому решаю немного потрепать его нервы. Дурацкая привычка держать собеседника в тонусе.
— Ты знаешь.
— Отвечай!
Злится он; или маскирует неуверенность? Жмут все-таки вещи с чужого плеча…
— Игнат, — подсказываю я, решая не продолжать игру.
Не ровен час, и правда выстрелит.
Молчаливый спутник нервного автоматчика с интересом смотрит на меня.
— Ты знал его?
— Конечно. Так как умер мой друг?
Слово «друг» производит впечатление. Люди, держащие меня на прицеле, переглядываются. Настороженность сменяется любопытством. Это хорошо, значит, шальной пули можно больше не опасаться.
— Кто ты и откуда? Что здесь делаешь?
Ишь, какие прыткие!
— Я прибыл из ада — вершить судьбы.
Любопытство ребят вновь уступает напряжению и недоверию, за которыми может последовать и выстрел. Плохо… плохо говорить правду — в нее, как и прежде, никто не верит… Чтобы разрядить обстановку, смеюсь, стараясь казаться искренним и дружелюбным:
Такое уж у меня чувство юмора, не всем нравится.
Выкладываю новый козырь:
— Живчик, твои вопросы на удивление постоянны… правда, в прошлый раз они звучали значительно вежливей.
Похоже, перегибаю палку. На ребят жалко смотреть: растерялись, не ожидали встретить знакомых так далеко от дома.
— Кто… ты?!
Разговор, похоже, зацикливается вокруг моей персоны. Когда-то умение нагнетать таинственность сослужило мне неплохую службу, однако сейчас это лишь потеря драгоценного времени.
— Мы с тобой виделись по ту сторону Пояса… честно говоря, не могу вспомнить сколько времени назад. По моей просьбе ты отправился к Бункеру… Я называл его тогда «Саркофагом», чтобы не раскрывать тебе всех карт…
— Вы!!!
— Люблю вежливую молодежь, — улыбаюсь. — В качестве награды за труды можешь оставить костюм Игната у себя. — И тут же быстро добавляю, внимательно следя за реакцией юноши: — Дневник, естественно, тоже отбирать не собираюсь.
Дело сделано, собеседники смотрят на меня почти подобострастно, с огромным почтением, принимая за поднявшегося из огненных недр чудотворца. Воистину: знание — сила!
— Но откуда?! Откуда вы зна…
— Знаю, и все. Работа такая. Зачем напрасные вопросы? Ты ведь искал меня?
Живчик энергично трясет головой.
— А я искал тебя. Ты представишь мне своего друга?
Друг, не дожидаясь, называет себя сам:
— Иван Мальгин.
В его голосе слышится некоторое разочарование — чудотворец оказывается не таким уж всезнающим.
— Мальгин! — Я не могу сдержать удивления, не заботясь о том, что больше не выгляжу исполненным мудрости и сокровенных знаний посланцем Преисподней. — Ого!
Когда я прихожу в себя от удивления, поясняю, стараясь придать тону утерянную на мгновение величественность:
— Таких случайностей не бывает… Твоего деда я знал и очень уважал. Он был исключительный человек. Редкий. Получается, и с тобой мы знакомы, но тогда ты был настолько юн, что легко разгуливал под столом…
— Ты Отшельник? — Ваня вновь застает меня врасплох.
А вот бедняга Живчик теряется окончательно — я так и представляю, как в немом изумлении открывается и закрывается его рот под противогазом. Видимо, достаточно на сегодня шоковой терапии.
— Правильно, Ваня, абсолютно правильно.
— Вы пришли, чтобы нам помочь?
С совершенно искренним сожалением отрицательно мотаю головой.
— Я сам нуждаюсь в вашей помощи. И Город тоже…
Он заинтригован и совсем не испуган. Молодец, великий дед был бы им доволен! Впрочем, кровь — не водица…
— Вам предстоит уничтожить Бункер. Окончательно выжечь заразу. Доделать то, что не смогли в свое время ни я, ни Игнат.
Интерес и готовность к действию — защитные окуляры его маски не в силах скрыть разгорающееся в глазах пламя. Он пойдет до конца. Наверное, у него свои счета с Бункером. Как у каждого из тех, кто живет в этом проклятом городе.
— С огромным удовольствием, Отшельник. Скажи только, как.
Он уже обращается ко мне на «ты», как к ровне. Без фамильярности и наглости, даже не думая о форме, и это выходит у него совершенно естественно. Все верно, мне нужна помощь младшего Мальгина (вот тебе и «ферзь» с «пешкой»!), а это ставит нас на одну доску, уравнивая просителя и просимого. И он подспудно ощущает, что чаши весов застыли на одном уровне. Достойную смену оставил старик.
— Как это сделать, написано в дневниках Москвича. Там почти все необходимые данные.
— Почти?
— Если бы у Игната была вся информация, Бункер исчез бы с лица земли много лет назад. Однако у вас есть недостающее …
Разговор прервается грозным клекотом, раздавшимся в нескольких десятках метров над головой. Живчик, явно чувствующий себя в малопонятной беседе неуютно, мгновенно выхватывает пистолет и принимается выцеливать летающего хищника.
Я поднимаю взгляд. Икары… Наследники воронов. Невелики, но живучи невероятно.
Живчик стреляет, попав в птицу с первого же раза. Метко, жаль, бесполезно: икара подбрасывает, тот возмущенно кричит и тут же устремляется вниз, на глупого стрелка. Пистолет выплевывает еще несколько патронов, вслед за ним наконец, подает голос автомат. К счастью, очередь срезает летающему гаду слабозащищенное крыло, и он камнем падает наземь. Впрочем, не угомонившись даже в чуждой для себя стихии — отталкиваясь уцелевшим крылом, с неимоверным упорством продолжает ползти к обидчику.
— Нужно уходить. Со всей стаей не справимся.
В небе кружит больше дюжины плотоядных птиц, и все они готовятся к атаке.
Больше всего пугает, что Город не отвел от нас тварей. Странно. Раньше он никогда меня не бросал.
Быстро осмотревшись по сторонам, понимаю, что укрыться успеем лишь в башне, похожей на шахматную ладью. Сколько раз я видел ее во снах… в кошмарах… Как же скверно… и почему так бешено стучит сердце? Ответ известен. Даже не ответ, приговор без права на помилование и отсрочку. Господи, как же не хочется! Ведь пересеки я порог башенки-ладьи, обратного хода уже не будет, правда? Знаю… даже принимаю… но НЕ ХОЧУ! Мне больно, Господи, мне очень больно от одной мысли, что… Дай мне силу, еще немного решимости, совсем чуть-чуть отваги. Не хочу перед ее лицом трястись от страха. Дай твердости принять предначертанное!
Я закрываю глаза и делаю шаг.
* * *
Отшельник, чуть задержавшись перед входом в башню, исчез под ее темными сводами. Иван и Живчик бросились вслед за ним.
Не успели ребята толком осмотреться внутри необычного помещения (Ваня только отметил, что здесь творится жуткий беспорядок и повсюду навалена самая разнообразная мебель), как снаружи раздался легкоузнаваемый речитатив «Калашникова», а спустя несколько секунд в предусмотрительно запертую дверь отчаянно забарабанили. Ивану даже показалось, что с той стороны сквозь непрекращающийся автоматный стрекот доносится отборная брань — изо всех сил голосили мужчина и женщина!
Живчик, недолго думая, распахнул дверь, запустил две метнувшиеся внутрь фигуры и тут же захлопнул обратно.
Новоприбывшие долго не могли отдышаться — оба с нескрываемым облегчением стянули противогазы и теперь жадно глотали воздух.
— Уф… спасибо… ребята, — тяжело проговорила миловидная темноволосая девушка. Она прислонилась спиной к стене и пыталась успокоиться, выровнять дыхание. — Я уж думала… все… склюют твари…
Ее спутник, все время остававшийся в тени, запыхался значительно сильнее красавицы:
— Мы… на ваши выстрелы… бросились… людей не ожидали встретить… вы в башню… а ироды сразу на нас… переключились… никогда таких птичек не встречал…
При звуках голоса мужчины Живчик заметно напрягся. Где-то он его уже слышал, и совсем недавно… На языке вертелось любимое «Кто вы и откуда?», однако с расспросами все же стоило подождать. А вот Отшельник ждать не стал. Видимо, соображения такта и этикета мало его волновали. Он щелкнул кнопкой фонарика и направил луч в сторону гостей:
— Ну, здравствуй, Генрих Станиславович! Давно искал встречи с тобой…
Луч бил мужчине прямо в глаза, он часто-часто заморгал и закрылся рукой от нестерпимого света. Впрочем, было уже поздно — Живчик узнал генерала, отдавшего приказ о захвате Ботанической.
Руки сделали все сами: перехватили из-за спины автомат, передернули затвор и нажали на спуск. Своды башни взорвались от раската яростного грома, но есть на свете вещи быстрее пули. Любовь и преданность.
Спутница седовласого генерала кинулась навстречу обрекающему на вечность металлу и приняла адресованную другому смерть. Живчик видел, как менялся ее взгляд — вспышка невыносимой боли, перемалывающей внутренние органы в кровавую кашу, затем, на безумно короткий миг, радость — успела, спасла! — и затухание, когда жизнь стремительно покидала молодое, красивое тело. Пули отбросили ее далеко назад, но лейтенант Екатерина Никитина, уже мертвая, продолжала стоять еще несколько мгновений, даруя Вольфу возможность укрыться, уйти из-под огня. Защищая своего любимого генерала… Когда ее израненное тело повалилось на пыльный, грязный пол, душа Кати была уже далеко от бренной земли.
Выстрелы умолкли, зато закричали люди: Живчик — испуганно, отчаянно, проклиная самого себя, Вольф — яростно и дико, как загнанный зверь, Мальгин — от удивления и непонимания. Даже Отшельник, внутренне готовый к подобному развитию событий, не удержался от гневной брани.
— Не стрелять! Вашу мать, не стрелять!
Он схватил ошарашенного, глотающего слезы Костю и затряс изо всех сил:
— Очнись! Живчик!
Пока Отшельник приводил Федотова в чувство, Иван высматривал исчезнувшего в темноте генерала. Ваня чувствовал — человек, так неожиданно оказавшийся врагом, находится где-то совсем рядом, но, как ни вслушивался, не мог различить ни одного постороннего звука. «Кто ж ты такой, неведомый Генрих Станиславович?»
Дозорный собрался было исследовать ближайший закуток, что располагался между опрокинутым на бок шкафом и застывшим на полпути к полу железным стеллажом, как его негромко окликнул Отшельник:
— Иван, иди сюда. — И, когда Мальгин приблизился, совсем тихо зашептал: — Забирай своего друга… не вовремя он раскис… Вам надо уходить. Не спорь, найдутся дела поважней, чем с Вольфом в прятки играть. Сам как-нибудь справлюсь. Вон, видишь письменный стол? Обходи его справа и двигай вдоль стены по часовой стрелке, пока не упрешься в лестницу, ведущую в подвал. В дальней стене подвала есть ниша, отсчитай в ней сверху три ряда кирпичей и одновременно сильно толкай пятый и седьмой — откроется проход, ведущий в старинную систему туннелей, проложенных под центром города. В дневниках Игната должна быть карта… Короче, разберетесь, не маленькие.
— Но куда мы должны выйти?!
— Не знаю, Ванечка, самому жутко интересно. Все есть в записях Москвича. Он был в курсе, как и откуда можно уничтожить Бункер. Читайте, ищите. И удачи, Мальгин… младший. Не подведи нас с дедом!
Спустя минуту, когда ребята окончательно скрылись из виду, Отшельник нарочито громко и насмешливо произнес, обращаясь к скрытому тьмой генералу:
— Генрих Станиславович, постреляем?
— Отшельник, я правильно понял? — Голос генерала послышался откуда-то из центра башни.
— Он самый. Рад встрече?
— Не слишком. Вот раньше бы, когда я мечтал свернуть тебе шею голыми руками… Видать, перегорел я, начисто. То ли старость виновата, то ли шестнадцать лет блокады, которую нам устроил твой Игнат…
— Зато у тебя было время, чтобы раскаяться. Скажи, ты видишь по ночам призраки тех людей, что погубил одним нажатием кнопки? Сотен живых людей?