Экспозиция и общее членение темы 16 страница

Чтобы поэт свое / Имел.

 

«для себя» значит: поэту дарованы современные боги, приближающиеся из дали, называемые в призыве. Их слишком близкое присутствие необходимо поэту, дабы он мог воспринять свое называющее говорение в уже ожида­емом месте дали. Что он там ожидает? Гельдерлин говорит об этом в начале своего последнего большого гимна «Мнемозина», написанного в 1800 году.

 

...Und vieles

Wie auf den Sehultern eine

Last von Scheitern ist

Zu behalten.

Есть многое

Что на плечах

Как неудачи груз

Несешь.

 

Даль приближающихся богов поэты указывают в той области бытия, где им отпущена почва, несущая основа. Отсутствие этой основы Гельдерлин называет «бездной» (Abgrund). В указанном варианте элегии «Хлеб и вино», начинаемой словами: «Слово об этом пришествии — дол­го и тяжко», говорит Гельдерлин о «слугах небесных», т.е., о поэтах:

 

Ihr Schritt ist gegen den Abgrund / Der Menschen

Их шаг направлен к бездне /Человеков

 

«к» означает: в направлении к пропасти. Чтобы поэт мог выдержать произнесение слов о возвращении, поэту должно быть приказано «свое / Иметь». Ударение падает не только на слово «свое», но одновременно, и еще более сильно, на слово «иметь». Это слово специально выделено в начале следующей строки. Речь идет о том, чтобы осуществить правильное содержание собственного, «нести» тя­жесть, вынести бремя называющего выговаривания воз­ращения современных богов. Также речь о том, чтобы это «про себя» говорение нести.

Однако, собственное принадлежит поэту не как при­обретенная собственность. Его собственное наоборот со­стоит в том, что поэт принадлежит тому, ради чего он тру­дится. Поэтому говорение поэта, взятое в употребление, должно, показывая и скрывая-раскрывая, позволить по­явиться приходу богов, которым для их появления нужно слово поэта, дабы в своем появлении остаться самими со­бой. В восьмой строфе гимна «Рейн» говорится:

 

...Denn weil

Die Seeligsten nicht fühlen von selbst,

Mu wohl, wenn solches zu sagen

Erlaubt ist, in der Götter Nahmen

Theilnehmend fühlen ein Anderer,

Den brauchen sie,

...Однако если

Благословенные не чувствуют ничто

Возможно должен быть, если сказать о том

Позволено нам в имени богов,

Другой, кто чувствует, участвуя, за них

Ведь в нем нуждаются они.

 

И в возникшей годом ранее (1800) песне «Архипелаг» Гельдерлин говорит:

 

Immer berdürfen ja, wie Heroen den Kranz, die geweihten

Elemmente zum Ruhme das Herz der fühlenden Menschen.

Всегда нуждаются, как герои в венке, священные

Стихии для славы в сердцах чувственных человеков.

 

«Слава», «прославлять» здесь следует понимать в смыс­ле Пиндара, в греческом смысле, т.е. как позволение появ­ления. Поэт предчувствует то, что предчувствует сердце человека. Он есть иной, он употребляется богами.

Таким робким рискованным словом о потребности бо­гов и соответствующем употребляемом бытии поэтов про­двигается Гельдерлин в основополагающий опыт своей поэзии. Подобающим образом этот опыт осмыслить, воп­росить о той области, в которой он осуществляется, для этого до сих пор существовавшее мышление еще не созрело.

 

Отсутствие святых имен[25]

 

В предпоследней строфе своей оды «Призвание поэта» Гельдерлин признает:

 

И охотно присоединяется к другим

Поэт, чтобы помогли они понять

 

Кто такие эти «другие»?

Быть может, это другие поэты?

А может быть, это те, кто говорит иным образом, не­жели поэты?

Или это мыслящие?

Они должны «помочь понять».

Что здесь означает понимание?

Как помощь может быть использована?

И прежде всего — что здесь следует понимать?

 

Слово Гельдерлина, или именно Тó, чтó в первую оче­редь и непрерывно принуждает поэта к его говорению.

Спрашиваем о вопросе, в котором впервые ясность

наступает, когда мы

размышляя слышим

слово Гельдерлина,

далеко предвидящее;

господство и спокойствие титанов.

 

Титаны

Но не то еще

Время. Они еще

Не скованы. Божественное не касается безучаст­ного

 

То, что вынуждает поэта к говорению, есть нужда.

Она таится в отсутствии

присутствия божественного.

 

В последней строфе своей элегии «Возвращение» Гельдерлин находит для этого отсутствия слово простое, все проясняющее и одновременно таинственное

 

отсутствуют святые имена

 

Большим подспорьем, помогающим пониманию нужды, мог бы быть взгляд в своеобразие этого «отсутствия» через постижение возвращения, которое, очевидно, таится в скрывании святых и запрещает называние соответствую­щих святому и себя освещающих имен.

 

Если технологическая эпоха может постичь определен­ную силу представленного, познать так, чтобы сразу ста­ло ясным, как — а именно, искаженным образом, — в ней господствует «отсутствие», тогда Dasein человека будет дана область спасения, и область эта будет открыта для участия.

 

Но знаем ли мы уже путь такого постижения? Вполне ли мы знаем своеобразие пути, который должен привести мышление к постижению?

 

Кажется, это тот самый случай.

 

В самом начале мышления Нового времени перед любым

 

рассуждением о деле мышления стоят

размышления о методе:

«Discours de la méthode» и «Regulae ad directionem

ingenii» Декарта.

И в эпоху окончания этого мышления —

в последней части «Науки логики» Гегеля метод мыш­ления и дело мышления явным образом идентифицируются.

 

Однако — являются ли метод и путь мышления одним и тем же? Является ли технологическая эпоха именно тем временем, когда нужно размышлять о своеобразии пути в отличии от метода? Фактически речь идет о том, чтобы проверить нынешнее положение вещей. Лучше всего вос­пользоваться помощью греческого языка — хотя, конеч­но, предложение, приведенное нами, нигде не встречается в греческом мышлении:

 

–

Путь никогда не является способом

 

Способ — так должна называться организация мыс­лящего

продвижения против..., дело же есть предмет

последования, тот предмет, за которым следуют, чтобы

его сделать доступным в понятийном употреблении.

Все это совершенно чуждо пути.

 

Путь есть путь в пути

он ведет и освещает,

приносит, т.к. поэтизирует.

 

Поэтизировать — здесь это значит: позволять выска­зываться

чистому зову присутствия как такового,

и это должно быть только и исключительно

присутствие мышления и скрывания.

Путь не знает ни способа,

ни доказательства, ни опосредования.

 

Только лишь мышление, которое имеет в себе характер пути, может подготовить опыт отсутствия. Поэту, кото­рый хочет высказать необходимость отсутствия, «в понимании» может «помочь» только такое мышление. При этом имеется в виду не делание понятным, но: ожидание необ­ходимости, а именно, той начальной необходимости, из которой, прежде всего, вытекает необходимость отсутствия «святых имен»: забытость бытия, т.е. самосокрывание сво­еобразия бытия как присутствия.

 

«Забытость бытия» называет ближайшую видимость недостачи, упущение. В действительности слово, приня­тое для наименования судьбы постольку есть просвет бытия, поскольку это слово становится ясным только как при­сутствие, и оно может определить все сущее если содержит в себе просвет бытия (), скрывающийся от мышле­ния. Скрывание просвета от мышления произошло в са­мом начале западного мышления, явившись началом это­го мышления, и с тех пор вплоть до сегодняшней техноло­гической эпохи, характеризует историю бытия, которая следует этой забытости бытия, однако, не зная эту забы­тость как свой собственный принцип.

 

Скрывание просвета присутствия как такового

препятствует тому, чтобы отсутствие «святых имен»

было

познано именно как отсутствие.

 

Вот именно поэтому мы сегодня очень далеки от того,

чтобы иметь возможность действительно познать это

положение дел и, познав, преодолеть его.

 

Поэтому мы остаемся без взгляда и без проникновения в путевой характер мышления, а только он мог бы гаран­тировать опыт забытости бытия, т.е. возвращения «отсутствия».

Конечно, видение путевого характера мышления труд­но уживается с господствующей сегодня привычкой пред­ставления, поэтому путевой характер мышления слишком прост и недоступен для господствующего «мышления», за­путавшегося в бесчисленности методов. Уже одно только господство диалектики в разных ее формах препятствует подходу к сути пути.

 

Однако, пока нам отказано во взгляде на то,

что и как осиливает собственный образ присутствия,

а также в мышлении и задерживании,

пока мы остаемся слепыми и незатронутыми пресле­дующим

присутствием, которое усваивает отсутствие,

то отсутствие, которое укрывает и утаивает

в себе имена святого и с ним самого себя.

 

Только пребывание в открытой области, в которой

берет свой исток присутствие отсутствия,

гарантирует возможность взгляда в то,

что сегодня есть, и есть отсутствия.

 

Основные проблемы феноменологии[26]

Введение

 

Экспозиция и общее членение темы

Лекция[27] делает своей задачей поставить и разрабо­тать основные проблемы феноменологии и местами прибли­зиться к их решению. Из того, что феноменология делает темой и как она исследует свой предмет, должно стать воз­можным развить её понятие. Замысел рассмотрения на­правлен на вещное содержание и внутреннюю системати­ку основных проблем. Цель есть прояснение их самих из их основы.

Этим одновременно негативно сказано: мы не собира­емся исторически (historisch) разузнавать о том, что имеет­ся для обращения вместе с современным направлением в философии, называемым феноменологией. Мы имеем дело не с феноменологией, но с тем, с чем она сама имеет дело. И это, в свою очередь, мы не собираемся только принять к сведению, чтобы потом быть способными сообщить, что фе­номенология имеет дело с тем-то и тем-то; но лекция имеет дело именно с ним самим, а вы должны совместно с нами иметь дело с этим или учиться совместно с нами иметь с ним дело. Речь идёт не о том, чтобы знать философию, но о том, чтобы смочь философствовать. Введение в основные про­блемы могло бы привести к этому.

А сами эти основные проблемы? Должны ли мы принять на веру, что то, что подлежит разбору, на деле составляет состав основных проблем? Как мы доберёмся до этих основных проблем? Не прямо, но на обходном пути разбора определённых отдельных проблем. Из них мы вы­делим основные проблемы и определим их систематическую взаимосвязь. Из этого понимания основных проблем дол­жно следовать, насколько они необходимо требуют фило­софию как науку.

Согласно этому лекция членится на три части. Бли­жайшим способом мы вчерне наметим их через следую­щее членение:

1. Конкретные феноменологические вопросы как приведение к основным проблемам;

2. Основные проблемы феноменологии в их систе­матике и обосновании;

3. Научный род обработки этих проблем и идея фе­номенологии.

Путь рассмотрения ведёт от некоторых отдельных про­блем к основным проблемам. Следовательно, возникает воп­рос: как нам получить исходный пункт рассмотрения, как нам выбрать и ограничить отдельные проблемы? Остаётся ли это предоставленным случаю и произволу? Для того, чтобы эти отдельные проблемы не являлись подобранными как угодно, нужно провести вводящее в них рассмотрение.

Проще и вернее всего, как можно было бы полагать, можно вывести конкретные феноменологические отдельные проблемы из понятия феноменологии. Феноменология есть по своей сущности то-то и то-то, стало быть в круг её за­дач попадает это и то. Однако, прежде всего, должно быть получено понятие феноменологии. Поэтому этот путь не­проходим. Но для ограничения конкретных проблем мы, в конце концов, не нуждаемся в однозначном и всесторонне обоснованном понятии феноменологии. Вместо него мог­ло бы быть достаточным ориентирование на то, что сегод­ня знают под именем «феноменология». Однако, опять же внутри феноменологического исследования имеются раз­ные определения его сущности и его задач. Но даже если можно было бы привести эти разделения в определении сущности феноменологии к единогласию, оставалось бы подвопросным, может ли так полученное, как бы усреднён­ное понятие феноменологии добыть для нас ориентацию в конкретных проблемах, подлежащих отбору. Ибо нужно было бы, чтобы прежде было твёрдо установлено, что фе­номенологическое исследование сегодня достигло центра философской проблематики и определило свою собствен­ную сущность из её [проблематики] возможностей. Но это, как мы увидим, не случайно — и настолько не случайно, что один из главных замыслов лекции состоит в том, что­бы показать, что феноменологическое исследование, схва­ченное в его основной тенденции, не может представлять собой ничто иное, как более выразительное и радикаль­ное понимание идеи научной философии, как её домога­лись в её осуществлении с античности и вплоть до Гегеля в постоянно новых и в себе едино связанных усилиях.

До сих пор, и внутри феноменологии, сама она пони­мается как некая философская преднаука, которая гото­вит почву для собственно философских дисциплин — ло­гики, этики, эстетики и философии религии. Но в таком определении феноменологии как преднауки перенимают традиционный состав философских дисциплин, не спра­шивая при этом, — не ставится ли под вопрос и не расша­тывается ли этот состав переданных философских дисцип­лин именно самой феноменологией, — и не лежит ли также в феноменологии возможность отменить овнешнение фило­софии в эти дисциплины и вновь присвоить и оживить её собственную великую традицию из сущностных ответов традиции в их основных тенденциях. Мы утверждаем: фе­номенология не есть одна философская наука среди дру­гих и не есть преднаука для остальных наук, но само выражение «феноменология» есть титул для метода научной философии вообще.

Прояснение идеи феноменологии равнозначно экспо­зиции понятия научной философии. С этим мы, конечно, ещё не получили содержательного определения того, что означает феноменология, а ещё меньше из этого видно, как этот метод осуществляется. Но, пожалуй, указано, что мы должны pi качаться и почему мы должны отказаться от ориентирования на какое-либо феноменологическое направ­ление настоящего.

Мы не дедуцируем конкретные феноменологические проблемы из некоего догматически предложенного поня­тия феноменологии, скорее, можно привести к ним через более общий и предваряющий разбор понятия научной философии вообще. Этот разбор мы выполним в молчали­вом примеривании к основным тенденциям западной философии с античности до Гегеля.

В ранней античности означала то же, что и наука вообще. Позднее от философии отрываются отдель­ные философии, т.е. отдельные науки, такие как медици­на и математика. Обозначение остаётся теперь за наукой, которая лежит в основе всех других особенных наук и их охватывает. Философия становится просто на­укой. Она всё больше и больше находит себя в качестве первой и высочайшей науки или, как говорили во време­на немецкого идеализма, — в качестве абсолютной науки. Если она является этим, тогда в выражении «научная фи­лософия» заключён плеоназм. Оно говорит: научная аб­солютная наука. Достаточно ведь сказать — философия. В этом уже заключено: просто наука. Почему же мы, од­нако, придаём выражению «философия» прилагательное «научная»? Ведь наука, и тем более абсолютная наука научна по своему смыслу. Мы говорим ближайшим спо­собом «научная философия», так как господствует такое восприятие философии, которое не только угрожает, но и вообще отрицает её характер как просто науки. Это по­нимание философии есть не только сегодня, а существует наряду с развитием научной философии с тех пор, как име­ется философия как наука. Согласно смыслу такого вос­приятия философии, она должна не только и не в первую очередь быть теоретической наукой, но практически ру­ководить восприятием вещей и их взаимосвязи и приняти­ем установки по отношению к ним, а также управлять и вести толкование вотбытия (Dasein) и его смысла. Фило­софия есть мировая и жизненная мудрость или, как сегод­ня обычно выражаются, — философия должна давать мировоззрение. Так, можно разделять научную философию и философию мировоззрения.

Мы попытаемся обсудить это разделение настойчивее и решить, по праву ли оно выстаивает, и не должно ли раз­деление быть поднято (и сохранено) в один из членов это­го разделения. На этом пути для нас должно проясниться понятие философии, и мы должны стать в состоянии оп­равдать выбор отдельных проблем, разрабатываемых в первой части. К тому же нужно обдумать то, что эти раз­бирательства понятия философии могут быть только пред­варительными, предварительными не только к замыслу целого лекции, но предварительными вообще. Ибо поня­тие философии есть собственнейший и высший результат её самой. Точно так же вопрос, возможна ли философия вообще или нет, может быть решён только философией.