Джеймс Хиллман АРХЕТИПИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ 3 страница

Мифология. Чтобы завершить коллективнй контекст, личность амплифицируется мифологическими параллелями. Мифы дают другое измерение текущему положению. По Юнгу мифы описывают поведение архетипов; они оказываются драматическими описаниями, исполненными персонифицированным языком психических процессов. В качестве универсальных представлений психологических дилемм мифы выступают основой архетипи-ческой психологии. Помимо своей драматичности, мифы динамично и эффективно выводят личность из зацикленности на самой себе, из проблем, порождаемых изоляцией, и из отчаянных «как» в случаях незамедлительных решений. Помимо обеспечения отдельной замысловатой судьбы общечеловеческим ее происхождением, мы обнаруживаем, что сами архетипы в мифе оказываются селективными факторами, обустраивающими отдельный паттерн, в котором человек себя обнаруживает. Для того, чтобы понять неразбериху отдельной жизни, следует поискать мифический паттерн с его мифическими личностями (архетипическими фигурами), и их поведение даст верное указание на то, что произошло в нашем поведении. Окончательным контекстом личности являются те мифы, в которых сама личность играет роль.

Структура личности

Дескриптивный метод. Представление Юнга о структуре личности в одном отношении совершенно оригинально. Его модель представлена в терминах самой личности, то есть он описывает структуру индивидуального человека в виде состава из парциальных личностей. Тем самым он избегает трудностей перемещения на человеческие переживания биологических, метафизических или механических моделей.

Для Юнга нет ничего более «базового» или основного, чем само психическое. Это та самая единственная вещь, которую мы переживаем непосредственно и о которой мы узнаем тотчас же. Все другие области следуют из психических переживаний. Понятия из других областей, используемые некоторыми психологами для описания личностной структуры и личностных процессов

являются вторичными изобретениями. Они суть абстракции от первичных образов психического на его допонятийном уровне.

Кроме того, модели, которые строятся на аналогиях из других областей, также склонны постепенно вводить, например, биологическую, физическую или моральную точку зрения в психологические процессы. Если я воспринимаю составляющие элементы своей личности как различные математические силы или инстинктивные побуждения, или независимые факторы, то и понимаю себя соответствующим образом, и назначаю способы лечения личностных расстройств, исходя из соответствующего вида мышления. Я буду абстрактно и математически мыслящим или стану напоминать дрессировщика животных, или проповедника, или «переписчика инвентарной описи» личности.

Понимание любых личностных процессов как взаимодействия и связи между различными парциальными личностями позволяет сразу же установить через саму теорию все психологическое поле, внутреннюю общность. Существуют взаимоотношения. Существуют контрасты и конфликты — не между чертами характера или побуждениями, или отделами мозга, а между индивидуальными лицами, каждое из которых достойно уважения, каждое представляет комплекс и составляет трудность для понимания, каждое обладает известным влиянием на телесную политику целостной психики, как и в случае Я (эго-личности). Юнговская теория — отнюдь не эго-психология, поскольку эго, по определению, также является (и всегда остается таковым) личностью парциальной.

Противоположности. Эти внутренние взаимоотношения требуют психологического понимания в рамках общности каждой из парциальных личностей: между мужской и женской, между ведущими развитыми частями и оставшимися в небрежении и подавленными, между здоровой и больной, морализирующей и преступной, дышащей молодым энтузиазмом и старыми страхами, с высокими духовными целями и дикими физическими импульсами. Юнг воспринимал эти проблемы между всеми частями как борьбу противоположностей. Но сами «противоположности» — это просто способ размещения возбужденных спором «лиц», составляющих любое индивидуальное человеческое бытие.

Сон и драма. Юнг рассматривает тот же самый внутренний спор и в терминах драмы. Его теория сновидений утверждает, что сон имеет драматическую структуру, развивающуюся от момента открытия сцены, появления персонажей, возникновения завязки, до кульминации и наступления развязки. Так как он рассматривает сам сон как психическую реальность в обнаженном виде или как автопортрет комплексов, то психическая структура вследствие этого оказывается также драматической. Если психическая структура есть, по сути, процесс драматический, то вся жизненная история человека есть некое фабулическое повествование, и личность не может быть понята более точным способом, как в повествовательной форме. С этой позиции личность является театром архе-типических фигур, часть из которых располагается на переднем плане внизу и в центре, другие ожидают за кулисами, а само состязание демонстрирует героические, коммерческие, комические, трагические и фарсовые темы.

Насколько эго-личность связана внутренне с другими, чью сторону она принимает и кому противостоит, также демонстрируется во взаимоотношениях человека с социальным окружением. Если я подавляюще деспотичен к своей внутренней слабости, то буду склонен поступать так же и к другим, прислушиваясь к нуждам моих помощников и пациентов лишь в той степени, в какой мой эгоизм способен выслушивать мои внутренние нужды. Если я играю любимцев, предпочитающих внутренних спутников, которые совращают, очаровывают и приукрашивают достоинства эго, тогда увеличиваются шансы, что я буду склоняться, по большей части, в аналогичную окружающую среду, стараясь избегать критики и конфронтации. В теории Юнга сами роли, которые мы играем друг с другом, розданы нам парциальными личностями. Межличностные отношения основаны на внутриличностных отношениях.

Персонифицированные множественные личности. Персонифицированный (Hillman, 1975) способ рассмотрения личностной структуры весьма ценен для психотерапии или, лучше сказать, по своему воздействию он уже терапевтичен. «Влечения», «процессы» и «факторы» остаются асбтрактными величинами. Они предоставляют себя интеллектуальной рационализации и

защите против непосредственного переживания. А вот с персони-' фикацией я могу связаться непосредственно. Техника «активного воображения» в юнгианской психотерапии как раз это и осуществляет. Это столкновение между составляющими частями личности; это сражение, битва, диалог, симпозиум, драма, происходящие между комплексами. Однако прежде, чем мы перейдем к детальному рассмотрению личностной структуры, необходимо обсудить некоторые теоретические следствия общего характера. Наиболее важным среди них представляется идея Юнга о том, что любая личность по сути множественна (CW 8, pars. 365f, 388f). Множественная личность свойственна человеческому проявлению. Поэтому каждая личность является потенциально расщепляемой на парциальные личности. Это одновременно и регрессивная угроза и прогрессивная дифференциация. Индивидуальность (что, согласно Юнгу, означает не-раздельность) есть контраполюсность естественной разделимости. Индивидуальная личность означает вмещаемое разнообразие, дифференцированное единство, которое не является ни простым, ни единым. Целостность личности означает напряжение между частями высокой сложности. Множественная диссоциабельная личность остается пожизненной юнговской доктриной. Мы наблюдаем ее в ранних работах Юнга о шизофрении, в его интересе к парапсихологии, к галлюцинаторным видениям и диссоциациям равно как и в его автобиографическом описании самого себя в терминах личности номер один и личности номер два (ВСР, с. 45, 55).

Хотя идея о парциальных личностях есть гипотетический конструкт и в не меньшей степени метафора, чем другие объяснительные конструкты, такие, как влечение, фактор, потребность и т. д., действительные парциальные личности даны сознанию непосредственно, а не только выводимы логическим путем. Мы встречаем эти личности в наших снах и слышим их в качестве внутренних голосов. Мы переживаем их в наших специфических реакциях, о которых наши друзья говорят, что «это на тебя совершенно не похоже», в моменты, когда мы смотрим на себя совершенно так же, как это делали мать и отец, когда мы выходим из себя от гнева, когда мы говорим то, что вовсе не собираемся говорить или противоречим самим себе. Для Юнга эти парциальные личности явля-

ются также основой распространенных верований в духов и демонов (CW 8, par. 570).

Архетипические фигуры. Юнг утверждает, что его конструкты сформулированы в терминах, основанных на опыте, поэтому он дает имена парциальным личностям в соответствии с их образной спецификой. Его метод одновременно и феноменологический, тесно связанный с вещами в их собственном представлении, и наивно реалистический, принимающий психические события «за чистую монету», как вполне реальные. Он убежден, что примитивные описания (персонифицирование и демонизация) являются эмпирически наиболее точным способом обсуждения психических фактов. Именно в персонификациях, сладостно совращающих нимф, мы переживаем то, что учимся называть «половой страстью», и в форме косматых ночных демонов мы встречаем то, что в учебниках именуется «беспокойством».

Парциальные личности собраны под именами тени, персоны, эго (герой), анимы, анимуса, пуэра (вечной юности), сенекса (мудрого старца), трикстера (плута), великой матери, многозначительного животного, целителя, божественного дитя, самости. С одной стороны, это имена архетипов, то есть типичных персонажей мифов, искусства, литературы и религии во всем мире. С другой стороны, это типичные фигуры сновидений, семейных ролей, личных эмоций и патологий, структурирующих наше поведение. Их можно обнаружить повсюду, где человеческое воображение разрабатывает свои собственные продукты от религиозных догм до галлюцинаторных верований, от «сублимированного» искусства до галлюцинирующего психоза. Эти фигуры являются примерами того, как каждая личность может решать, когда та или иная парциальная личность будет доминировать в общем раскладе, и они же представляют точки зрения или позиции, управляющие нашими идеями и чувствами относительно внешнего мира и нас самих. Конечно, все они со своими вариациями сразу не возникают, так что дело не в запоминании самого «состава исполнителей варьете» с тем, чтобы знать психологию личности. Но дело, по мнению Юнга, в признании того, что личность архетипически обусловлена, или, что личность является диалектической сценой, на которой на протяжении всей человеческой жизни многие воображаемые персонажи

разыгрывают свои роли, вступают в связи и договариваются друг с другом. Существуют более подробные работы, исследующие большинство упомянутых фигур, их феноменологию и патологию. Из наиболее недавних, помимо собственно юнговских, следует назвать Neumann, 1955, великая мать; Guggenbuhl, 1971, тень; Е. Jung, 1957, Adler, 1961, de Castillejo, 1973, анимус; Е. Jung, 1957, Hillman, 1973/74, анима; v. Franz, 1970, пуэр; Hillman, 1970, Vitale, 1973, сенеке. Этот далеко не полный список предлагает полезное введение к архетипическим фигурам и их влиянию на поведение.

Возьмем в качестве примера тень. Это образ любых сторон личности, которой я мог бы стать. В моих сновидениях он может быть братом, школьным приятелем, которым я завидовал или которых боялся, изгнанник, пария или человек, пользующийся успехом, или коллега по профессии, чьи черты мне несимпатичны, но очень близко напоминают мои. Из-за моей тождественности с личностью, которую я называю «мое эго», тень всегда появляется в виде образа более низшего или худшего по качеству и отвергаемого обществом. Развитие одной парциальной личности, эго, в то же самое время сопровождается строительством ее тени. Развитие эго в нашей культуре проходит через выбор между хорошим и плохим, правым и неправым, нравящимся и несимпатичным. Плохое, неправильное и несимпатичное неизбежно оказывается в тени, становится ужасными. Вскорости подавленная сторона вытесняется; архетип тени, обладающий в потенции разрушительной силой, «инстинктом ко злу» или «деструдо», активируется негодными импульсами повседневной жизни. Чем более правым я делаюсь, тем больше тень насыщается противоположными мотивами, доходя до крайностей доктора Джекила и мистера Хай-Да. Поскольку тень является фигурой архетипической, а не просто ширмой для подавления (cover-name), то она выступает живой личностью со своими намерениями, чувствами и идеями.

Сохраняя невинность и собственную правоту в эго-сознании, я задвигаю тень во мрак, которому она принадлежит архетипически, как дьявол изображению ада или преступник ночной фантазии. Из тех же соображений она возникает в снах в образах гетто, в виде нищих, инвалидов, калек или больных. Она появляется также

в образах властных политиков, мошенников-гуру, уличных бандитов или людей с темной кожей («лиц кавказской национальности» — В. 3.). Достаточно легко увидеть, как проблемы в обществе могут быть переадресованы непосредственно к индивидуальной парциальной личности.

Тень также определяет дальнейшие скрытые мотивы в планах; схемы профессионального роста, отвратительные злобные сплетни, распродажи, — все, лежащее за пределами наших честных намерений и вопреки последним. Хотя я описал ее в терминах этики, тень может с равным успехом нести на себе и любой несовместимый с сознательной установкой личностный аспект — неизжитую сексуальность или дикарство наряду с неизжитыми потенциальными достижениями и культурной чувствительностью. В особенности следует отметить представление тенью образов патологии: садизма, ипохондрического недовольства или любого из многочисленных психотических синдромов, отражающих в искажении общую структуру личности.

Психотерапевтическая работа не может избежать встречи с тенью. Цель юнгианской психотерапии заключается во взаимном приспособлении двух братьев — эго и тени — ив релятивизации их предшествующих антагонистических установок, высвечивании темноты и затемнении света. Однако тень никогда полностью непреодолима, сколь многого ни достигали бы мы в раскрытии своего потенциала или в укрощении деструктивных и недоброжелательных аспектов человеческой натуры. Тень — особенно подходящее понятие для понимания трудностей, могущих возникать между доктором и пациентом. Они могут взаимно проектировать тень друг на друга, так что в результате один всегда остается сильным, здоровым и знающим, а другой — слабым, саморазрушительным и неполноценным (Guggenbuhl, 1971).

Архетипические ситуации. Столь же значительными, что и архетипические фигуры, являются архетипические ситуации. Хотя и не в качестве части личностной структуры, они являются основой для понимания поведения. Распознавая, в каких конкретно архетипических ситуациях оказывается реально живущий человек, мы способны гораздо лучше понять, что он испытывает. В качестве примера рассмотрим инициацию. Многие культуры

имеют в своем багаже ритуалы посвящения или инициации, помо- • гающие индивиду перейти из одной жизненной (возрастной) стадии в другую. В соответствии с юнговской теорией (Henderson, 1967) человек без психологического эквивалента посвящения может оказаться в значительном затруднении, столкнувшись с переходом, к которому он психологически не готов. В такие моменты может иметь место массированная регрессия, в которой вся личность представляется испытывающей ужас перед критическим испытанием (экзамен, воинская служба, вступление в брак, предстоящие роды, менструации и середина жизни, смерть любимого человека, собственная смерть). Здесь не исключен и острый психотический взрыв. Когда мы смотрим на фантазии, страхи, поведение и сновидения во время такого кризиса, они демонстрируют человека, собирающегося пройти через психологическое посвящение; такой человек придает своеобразному поведению ритуальную важность — здесь и преувеличенные страхи врача и фантазии мучительной агонии, ощущение одиночества, образы рождения или преобразования в новое состояние и галлюцинаторные голоса, дающие указания, — все может соответствовать архетипической ситуации посвящения. Рассматривая события, как архетипически значимые, человек, близко соприкасающийся с подобным случаем, может оказать помощь, удерживая не только от бессмысленного личностного распада или самоубийства, но также и помогая рассматривать сам взрыв, как несущий психологический смысл.

Другая архетипическая ситуация — теменос (греческое слово, означающее огороженную церковную территорию), или огороженное пространство, куда могут быть помещены сокрушающие личность проблемы, где может быть пережито ощущение места порядка и покоя, или же где сама личность почувствует защиту в тот период, когда происходят жизненные изменения. Юнг проиллюстрировал теменос геометрически, на примере восточных изображений мандал. Их спонтанное появление в ситуации крайнего Дезинтегративного напряжения и своевременность и уместность Для понимания противофобической природы ритуалов — только часть многосторонней значимости мандал.

В падении (descent), другой архетипической ситуации, часто происходит депрессивное затемнение или беспорядочное помраче-

ние сознания, даже потеря ориентации ради переживания доселе неиспытанных личностных проявлений. Жертва часто помогает прояснить причудливые искажения или чувство полной потери. Заброшенность, или оставленность, знакома нам по клиническим проявлениям чувства отделенности, одиночества и беспомощности, которые, как показывают мифы о Геркулесе, Моисее, Иисусе и т. д., относятся к необходимой предпосылке появления новой силы, принадлежащей архетипически тому же самому паттерну. Архетипические субстанции и процессы. Алхимия. Во многих обсуждениях, посвященных Юнгу, указывается, что его алхимические работы трудны для понимания и довольно запутаны. Но представить Юнга без этой части его теории означает существенно исказить его учение. Последние тридцать лет своей жизни Юнг посвятил изучению этого предмета — около четверти письменного наследия Юнга так или иначе связано с темой алхимии и средневековыми алхимическими текстами — и написал в своей автобиографии, что именно алхимия обеспечила верное сопровождение и дала точную подоплеку его психологии (ВСР, с. 205, 209, 211, 212). Алхимия, таким образом, представляет не только академический интерес и специальное поле для исследования. Не является она и индивидуальной причудой самого Юнга, его личным пристрастием. Она есть фундаментальный факт в его представлениях о структуре личности. Юнг рассматривал алхимию как донаучную психологию личности, замаскированную под метафоры. Он выявил четыре базовые субстанции или вещества (свинец, соль, сера, ртуть), являющиеся архетипическими компонентами психического. Индивидуация или полная реализация личности требует длительной последовательности операций или действий над ее исходным материалом, выражаемом метафорически этими веществами. Личность является специфической комбинацией плотного депрессивного свинца (dense depressive lead) с легковоспламеняющейся агрессивной серой, с горькой солью мудрости (bitterly wise salt), с летучей неуловимой ртутью. Изменение и соединение (интеграция) этих опытов образует фазы в комбинации двух основных противоположностей: золота и серебра,солнца и луны, короля и королевы, активного сознания и рефлективного бессознательного. Алхимические формулировки соответствуют архетипическим

фигурам, упоминавшимся выше (анима, анимус, сенеке и т. д.), наполненным патологическими деталями и тонким психологическим пониманием этих более общих персонификаций.

Процессы, происходящие в личности, также архетипически изображены в алхимии в виде последовательностей действий. Названия многих из них проторили себе дорогу в клинической психологии. Проекция, распад, сублимация, фиксация, сгущение или конденсация — все бывшие алхимические термины. Два основных процесса — растворение (окончание болезни) и коагуляция (свертывание) — представляют иной способ осуществления главной работы психотерапии: разъятия на части и соединения вместе, анализирования и синтезирования. Тем самым метод, который современный анализ полагает изобретенным для личностного развития, уже был известен алхимикам в качестве описаний автономных изменений психических процессов. Цель алхимической работы — в юнговском разумении цели вовсе не указательные столбы, они ценимы за передачу импульса к достижению, за идеальное выражение (CW 17, par. 291; КДД, с. 191) — серия или последовательность объединений разнообразных соперничающих психических субстанций. Эти объединения он называет «интеграцией личности», а саму работу, — «индивидуацией личности».

Типы (А) — Интроверсия и Экстраверсия. Помимо структур личности общую характеристику последней составляет направленность личностной энергии. Является ли ее основная динамическая ориентация направленной наружу, текущей в сторону внешнего мира, к вещам, людям и ценностям, составляющим этот мир? Или же исходное движение энергии направлено внутрь, в субъектную глубину, на внутреннюю природу, образы и ценности? Такое различение между объективной и субъективной ориентацией личности, между интроверсией и экстраверсией представляет один из важнейших юнговских вкладов в психологическую теорию. Вскоре оно было взято на вооружение Германом Рорша-хом, чьи разработки, приобретшие мировую известность, начинались с изучения проективных методов интровертно-экстравертной полярности (Klopfer, 1972), а также получило дальнейшее развитие в многочисленных трудах Айзенка как теоретическое, так и экспериментальное.

Как это часто просходит с преуспевающими идеями (эволюция, энтропия, относительность) — они становятся популярными. Тем самым они утрачивают кое-что из своей первоначальной точности и утонченности. Сегодня слишком легко охарактеризовать интровертов, как уклонистов (withdrawn) и шизоидов, а экстравертов отнести к маниакально настроенным и поверхностным. Мы без усилий верим, что интроверты плохо адаптируются, а экстраверты адаптированы чрезмерно. Подобный расхожий способ рассмотрения личностных установок вытекает из предрассудков или предубеждений самого наблюдателя и его собственной типологической установки. Поэтому деятельность или объектная зависимость как ключ к экстраверсии или антисоциальная враждебность и стремление к власти как ключ к интроверсии могут оказаться весьма обманчивыми. Интровертная установка требует значительной доли вовлеченности в мир с тем, чтобы извлечь из него стимуляцию (получить возбуждение) для своей субъективности. И сама экстравертная личность может повернуться против своего окружения, стать нерешительной по отношению к социальным событиям или быть переменчивой в отношении к идеям и системам. Такое поведение, хотя и выглядит интровертным, в действительности отражает ориентацию по отношению к объекту и точную его оценку. («В направлении» к миру или «против» мира — суть движения в том же самом измерении; они осуществляются в терминах мира и поэтому в обоих случаях отражают преобладание экстраверсии.)

Поскольку интроверсия и экстраверсия — явления энергетические, то их лучше всего рассматривать как «факты природы», данные вместе с существованием, подобно правому и левому, расширению и сжатию, утру и вечеру, — каждый, обладающий статусом необходимости.

Интроверсия и экстраверсия являются понятиями практической ценности для диагноза, лечения и клинического прогноза. Психотерапевтические мероприятия всегда нуждаются в релятивизации в соответствии с типом установки у пациента, — что для одного человека лекарство, то для другого — яд. Иногда Юнг предписывал компенсацию через противоположную установку, в то время, как в других случаях он намекал, что даже и при свободе выбора результаты оказываются практически «теми же самыми».

Предпочтительная психотерапия крайних интровертных состояний, например, есть менее сильная экстраверсия для того, чтобы скомпенсировать «чрезмерие» интроверсии, чем идущее напролом исследование и эмпатия с субъективностью пациента через понимание самих фантазий. Установочные типы есть также ценный концептуальный инструмент для понимания людей во всевозможных ситуациях: работа с коллегами, жизнь в семье, выбор научного метода и плана, предпочтительный досуг. Даже политика и религия оказываются под влиянием интровертно-экстраверт-ных пристрастий.

Типы (В) — Функции. Помимо этих двух фундаментальных установок в «энергетическом» ключе, существуют еще четыре функции: мышление, чувство, ощущение и интуиция. Данные функции являются теоретическими конструктами, взятыми из терминологии традиционной психологии. Начиная с Канта (1724 — 1804) и нынешней психологии Просвещения, функции (обычно именуемые способностями) человеческого разума описывались академическими психологами. Работа Юнга о типах* (1921) выдвигает гипотезу о том, что каждая личность действует предпочтительно, структурно и типологически с помощью той или другой из этих способностей. Типологически мы не просто экстраверты или интроверты; мы также типологически интровертные мыслители или, скажем, «чувственники», или экстравертный интуитивный тип. Четыре функции являются видами сознания, в то время как установки интроверсии и экстраверсии относятся к базовым энергиям человека. Четыре функции описывают способ, с помощью которого сознание придает форму переживанию. Функция ощущения, например, предполагает работу главным образом путем восприятия, либо внутренних образов и проприоцепций тела, либо экстравертно точным наблюдением и эстетическим ощущением. Наряду с мышлением, чувством и интуицией — каждый представляет типологическую модальность и типологическую патологию сознания.

В последнее время возросший поток публикаций (Marshall, 1968; Shapiro, 1972; von Franz and Hillman, 1971; Mann et al., 1972; Plaut, 1972) выявляет незатухающий интерес, клинический и экс-

* Русский перевод: Психологические типы. СПб., 1995.

периментальный, к этой области юнговской теории личности. Однако в рамках общего творческого наследия Юнга как целого типология занимает только один том из двадцати его Собрания Сочинений и остается лишь введением в сложный мир личности. Типология — первична, элементарна, как в ощущении основы, так и в ощущении подготовительности, вводности. Она выступает как первый шаг в природу индивидуальных различий и в дальнейшие разработки самого Юнга.

Комплексы. Наиболее важным теоретическим понятием Юнга является представление о комплексе. Этот термин принадлежит ему и был впервые использован им и его коллегами в Бурхгольц-ли, психиатрической клинике Цюрихского университета для объяснения вторжений в словесные ассоциации в экспериментальной ситуации — в Тесте Словесных Ассоциаций (ТСА). Испытуемому (И) последовательно слово за словом зачитывался список из ста слов — глаголы, существительные, прилагательные. После каждого зачитанного слова его просили в качестве ответа называть как можно быстрее первое пришедшее на ум слово (только одно). После соответствующей регистрации ста ассоциативных слов и времени реакции на каждое слово экспериментатор снова возвращался к списку стимульных слов и просил (И) повторить то, что было сказано в первый раз. Отклонения между первой ассоциацией и последующим ее повторением также регистрировались. Паттерны нарушений изучались, и данные о них также заносились в протокол, как, например, увеличение времени реакции, устойчивость той же самой вербальной реакции, забывание первоначальной реакции при повторе, специфичность или эксцентричность ассоциаций, ритмика или аффективные реакции и т.д. (CW 2; ИТАП, том 3, с. 552—597; Hull and Lugoff, 1921; Rappaport et al., 1946; Cramer, 1968).

Юнг выдвинул гипотезу, что нарушения в ассоциациях отражают бессознательную группу идей, образов и воспоминаний, специфическим индивидуальным образом сплетенных друг с другом, пропитанных одним и тем же чувственным тоном или тонусом (беспокойство, страстное желание, гнев, болезненность и т. д.) и заряженных сильной эмоцией. Он назвал это образование комплексом. Несмотря на самые искренние намерения эго-лично-

сти быть внимательным и следовать инструкции, нарушения все равно возникали. Эта экспериментальная работа, продолжавшаяся все первое десятилетие нашего века, привела Юнга к контактам с Фрейдом. Это время экспериментальная и клиническая психология и психиатрия работали в тесном и братском сотрудничестве.

Юнговская работа придала теории вытеснения Фрейда дополнительное подтверждение. Исходным здесь выступала вся анекдотическая эмпирика, все собрание психопатологии обыденной жизни — оговорки, обмолвки, парапраксис, забывание, рассеянность. Но расстройства внимания были продемонстрированы экспериментально уже Юнгом. Теория вытеснения оказалась теперь на эмпирическом основании, и, как следствие, из нее последовало большее число выводов — вторая система умственной деятельности или бессознательной психики. На этом пути Фрейд и Юнг поддерживали друг друга. Фрейдовская идея бессознательного использовала юнговский комплекс для своего эмпирического обоснования. Юнговская идея комплекса использовала теорию вытеснения Фрейда и бессознательного для обоснования теоретического.

Из всех работ данного периода, в частности, по отношению к психопатологии (теория шизофрении), криминологии (детектор лжи) и психосоматике (психогальванические явления или изменения кожного сопротивления при попадании в комплекс), одна имеет непосредственное отношение к теории личности (CW 2, pars. 793fT). В ней Юнг показывает связь между содержанием нарушения, возникающего в ассоциативном эксперименте, истерическим симптомом и сновидением. Все три могут быть объяснены исходя из гипотезы комплекса. Один и тот же комплекс нарушает ассоциацию, лежит в основе симптома (как телесное изменение эмоционально заряженной группы идей и образов) и возникает в виде персонифицированной фигуры в сновидении. Видение Юнгом личности как множественного взаимодействия парциальных личностей, «осколочных психик» (CW 8, par. 203) или «детей» (Там же, par. 209), конечно же, может быть прослежено в его ассоциативных экспериментах и в гипотезе о комплексе, являющихся для него основными реальностями, элементами, ядрами психической жизни.