Инстинкт преследования и бегства

 

Каждому дрессировщику, перед тем как приступать к работе с собакой, необходимо в первую очередь, твердо усвоить и понять закон, по которому огромное большинство животных (в том числе и человек) стремятся преследовать все удаляющееся от них и, наоборот, склонны убегать, отходить от всего к ним приближающегося.

Поясню это примерами.

Каждый из вас видел, с какой яростью набрасываются собаки на проезжающую телегу, автомобиль, всадника. Они далеко провожают их по дороге, захлебываясь от лая и стремясь схватить за вертящееся, ускользающее от них колесо.

Кошка стремительно бросается на убегающую мышь.

Но можно эту реакцию подавить, искусственно извратив нормальные условия. Так, например, если взять механического игрушечного мышонка и пустить его бежать по полу в сторону от кошки, последняя, конечно, погонится за ним и захочет наложить на него свою лапу. Но, если, наоборот, заставить мышонка бежать навстречу кошке, та обязательно сперва растеряется, а, в конце концов, пустится удирать.

Нечто в этом же роде можно наблюдать, играя с котенком бумажкой, привязанной к нитке. Если бумажка удаляется от котенка, он бросается за ней. Но если потянуть бумажку навстречу котенку, он убегает и сторону и, наверное, не захочет больше играть.

Морган утверждает: «Новорожденные птенцы инстинктивно хватают червя не потому, что это червь, а потому, что это маленький движущийся предмет. Ибо, если двигать пищу перед новорожденными птенцами, то они скорее обратят на нее внимание».

К этому можно прибавить: если пищу двигать навстречу птенцу, он не будет хватать ее; пусть червяк поползет к птенцу, и малыш обязательно попятится от него назад. Наоборот, уползающий червяк тотчас же будет схвачен, птенец клюнет его вдогонку.

Был у меня такой случай в жизни.

Однажды я выступал с моими зверями в курском цирке. Там же в то время работала укротительница львов Маргарита, танцующая среди своих зверей танец «Серпантин».

Как-то после спектакля я засиделся со своими приятелями в цирковом буфете.

Все давно разошлись, и буфетчик заснул над стойкой, а мы все еще продолжит нашу оживленную беседу.

Поздно ночью нам всем понадобилось выйти наружу. Мы долго блуждали по каким-то темным коридорам, под галереей цирка, натыкались на ящики, углы и реквизит (театральные приспособления). Наконец, в полном мраке, больше ориентируясь на запах, мы открыли какую-то дверь, вошли, и каждый занялся своим делом.

И вдруг все мы почувствовали перед собой какой-то движение, и в абсолютной темноте желтыми огнями загорелись несколько пар глаз. Это были львы.

Мы попали в большую клетку, в которой Маргарита держала своих зверей.

Я мгновенно пришел в себя. Следов ночного пира как не бывало. Короткой, внушающей фразой «Ни с места, иначе мы погибли!» мне удалось удержать своих приятелей от бегства. Если бы мы побежали, то львы, движимые инстинктом преследования, настигли бы нас и разорвали.

Наоборот, я сделал несколько шагов навстречу светящимся точкам, а в это время предложил моим спутникам медленно отходить к двери. Когда они все вышли, я с величайшей осторожностью, медленно, делая вид, что я просто хожу по клетке, зигзагами сделал несколько шагов, направо и налево, незаметно очутился около двери и тогда, быстро выскочив, захлопнул ее. И в этот самый момент львы подскочили к двери и проводили нас злобным рычанием.

Нечто вроде этого мне пришлось однажды прочесть в одной парижской газете («Последние новости» от 14 сентября 1930 г.), напечатавшей следующую заметку:

«В Мадриде недавно на глазах многочисленной публики разыгралась тяжелая драма. В зоологическом саду в клетку, в которой находились львы, проник господин средних лет. Собралась большая толпа. Неизвестный палкой дразнил львов.

– Это – сумасшедший!.. Его надо вытащить из клетки!

Крики, стоны, истерические возгласы женщин, – все это на человека в клетке не производило ни малейшего впечатления. Он продолжал дразнить львов, но звери были спокойны.

Тогда неизвестный подошел к железной решетке и обратился к публике со следующими словами:

– Не думайте, что я сумасшедший. Я решил покончить с собой и хотел, чтобы меня растерзали львы. Но так как львы меня не трогают, то мне ничего не остается, как прибегнуть к самому простому способу.

И он выхватил из кармана револьвер и пустил себе пулю в лоб. В этот момент львы бросились на упавшего самоубийцу и растерзала его».

Даже в том случае, если это не истинное происшествие, а очередная сенсация газеты, надо признать, что газетчик придумал на этот раз все очень правдиво и это вполне соответствует тем представлениям об инстинкте преследования и убегания, о котором я говорил выше.

29 января 1925 г. после смерти моей обезьяны Гаши (в Тифлисе), я получил от заведующего лечебницей для животных и птиц (Тифлис, ул. Камо, 80) следующее интересное письмо.

«Глубокоуважаемый Владимир Леонидович! Узнав о гибели Гаши, я очень жалел, что она не попала ко мне на излечение. Мне кажется, что я сумел бы спасти ее, так как ни один случай за мою 28–летнюю практику с выпадением. прямой кишки у животных (собак, кошек и одной обезьяны) не кончился смертью.

Между прочим, я очень заинтересовался вашим эмоциональным методом обучения животных и вижу, что в нем нет ничего таинственного или фантастического. И я не замедлил сделать попытку применить его на практике к моим строптивым пациентам, строптивость которых всегда бывает в результате неумелого, грубого, нелюбовного отношения к животным.

27 декабря лошадь тифлисской разгонной станции по кличке Цыпленок была искусана и в области шеи у нее образовалась большая опухоль с нагноением. Лошадь никого не подпускала к себе, кусалась, брыкалась, в станке билась неистово. О применении «закрутки» и речи не могло быть.

Тогда я вспомнил о вашем методе укрощения зверей. Вошел решительно в конюшню, приказал отвязать лошадь, вынул из кармана кусок белого хлеба, дал его Цыпленку. Он взял недоверчиво, но все-таки съел. Привязали лошадь к столбу, но медикаментов и инструментов ей не показывали. Пять минут я ласково беседовал с лошадью. Когда она совершенно успокоилась, я взял инструмент, смело подошел к лошади, раздвинул гриву, разрезал нарыв, промыл рану. Цыпленок стоял совершенно спокойно. Так я провел все лечение, еще раз покормил из рук своего пациента и отвел его в конюшню. Спустя девять дней, Цыпленок выздоровел, и его стали запрягать.

Другой случай был с собакой, принадлежащей врачу Ермоленко. Придя домой, я застал у себя в приемной пациента – собаку с молодым человеком. При моем появлении собака начала бросаться на меня, как бешеная, не пуская войти в комнату. Тогда я быстро двинулся ей навстречу, внушительно заговорил с ней, глядя ей прямо в глаза. Собака тотчас поджала хвост и стала покорной. В конце концов, я спокойно обмыл ей рану на бедре, прижег ее сулемой, и мы расстались друзьями до такой степени, что она подала мне лапу.

В дальнейшей своей практике я широко применял ваш способ подхода и животным и с неизменным успехом.

Ветеринарный врач А. И. МЕЛИК-БАБАХАНОВ.

Инстинкт преследования (безусловный рефлекс) глубоко заложен в природе животного и в сущности пронизывает весь комплекс его поведения. Несомненно, он связан с процессом добывания пищи и преследования самки.

Не буду углубляться в эту интереснейшую область, но скажу только, что начинающему дрессировщику охотничьих собак с первых же шагов своей работы придется серьезнейшим образом считаться с безусловным рефлексом преследования и убегания, который особенно ярко проявляется у собаки.

Уже при вкусопоощрении отдергивание руки с пищей иногда заставляет животное быстро хватать пищу вместе с рукой. Ваше непроизвольное отдергивание руки от рта животного тотчас же вызывает рефлекс преследования и нападения. И поэтому я часто подношу пищу к морде собаки, имеющей наклонность хватать за руки, и как бы насильно всовываю в самую пасть руку с мясом. Это резкое движение заставляет собаку отодвигаться назад, она беспомощно старается освободить свой язык от вашей руки и совершенно забывает о возможности укусить. Несколько таких приемов – и собака навсегда отучится хватать пищу с рукой.

Даже и при явных нападениях и желании укусить эти резкие движения вашей руки навстречу пасти животного парализуют рефлекс преследования. Собака, волк, лев и пр., открыв пасть и скаля зубы, приближаются к вам с явным, намерением напасть. И они тотчас меняют свою тактику, как только вы вместо удаления, бегства сами начнете приближаться к ним и сунете руку в глубь пасти.

Методом разнообразного использования рефлекса преследования и убегания можно добиться при дрессировке самых удивительных результатов. В частности, обманывая позыв к бегству, можно заставить струсившее животное перейти в наступление. Этот метод дрессировки я называю трусообманом и широко им пользуюсь.

Пользуясь им, например, я заставил зайца бить по барабану.

Прежде всего, надо, чтобы заяц из пугливого превратился в храброго. Для этого сначала пойманного зайца приручают к рукам. Опасайтесь причинить ему когда-либо боль. Ежедневно по нескольку раз необходимо кормить его из рук, ласкать осторожно и обращаться с ним предупредительно, нежно. Наконец, заяц уже не пугается вашей руки, он видит ее постоянно с пищей и с лакомством: зеленым салатом и сладкой морковкой. Постепенно вы приучаете его к прикосновению вашей руки, которою слегка сжимаете его бархатные уши и спинку. Затем постепенно, не спеша, поднимаете зайку за шкуру спинки, подставляя другую руку под передние лапки зайца. Надо осторожно и быстро перенести его таким образом к себе на колени. Он у вас на коленях и тотчас же получает хлеб или сахар. К такой переноске он быстро привыкает, конечно, если это производится ловко и безболезненно. Нежное поглаживание по голове и по прижатым к спине ушам заставляет зайку закрывать от удовольствия глаза. Сердце его при этом бьется не усиленно, а нормально. Надо терпеливо повозиться с ним, и, наконец, – заяц ручной.

У меня был устроен высокий пьедестал с верхней доской, обшитой кругом бортиком в два пальца высоты. Раз пять-шесть в день я быстро за кожу спины поднимаю зайца и, подставляя другую руку под брюшко, переношу его на пьедестал. Здесь его ждет угощение. Когда заяц осмотрится кругом и, обнюхав края своей площадки, примется жевать салат, я осторожно и медленно подношу к его мордочке маленький детский барабан. Заяц вопросительно поднимает уши и кoco смотрит на него. Я делаю вид, что барабан боится зайца, и отодвигаю его от зайки (начинается применение трусообмана). Заяц, спеша, уплетает нежный салат. Барабан опять медленно, как будто крадучись, приближается к салату, лежащему на площадке. Заяц уступает, отодвигается, выпучив пугливые глаза и шевеля вопросительно ушами. Барабан в свою очередь «боится» этих глаз и ушей. Он также отодвигается от салата и зайца в другую сторону. Заяц встал на задние лапки и смотрит то на барабан, то на салат. Молодой зеленый салат манит его взор, и раздвоенная губа зайца скосилась в сторону свежего салата. Он потянулся в нему, не переставляя своих длинных задних ног. Тело его вытянулось, и он с трудом, не спуская глаз с барабана, достает листок салата.

Барабан еще пуще «испугался» и еще дальше ушел от салата. Заяц передвинул задние лапы ближе к корму, съел еще листок и вытер передними лапами морду. Но вот заяц вздумал шагнуть, т. е. передвинулся, ставя сразу две короткие передние лапки и подвигая к ним обе вместе длинные задние. Барабан тут как тут и уже близко к салату. Заяц моментально повернулся к барабану и сел, подняв мордочку, в ожидании. Барабан лежит неподвижно до тех пор, пока заяц не потянулся к нему, нюхая воздух. Барабан поехал по воздуху назад. Заяц, не обращая внимания на салат, уже смелее делает прыжок к удаляющемуся незнакомцу-барабану. Барабан заходит с другой стороны зайца и, как только трус перевертывается к нему, опять быстро удаляется и скрывается. Заяц гордо поднимает морду и передние лапки, тряхнув ими, как бы стряхивая с них воду. Это значит, что он начинает пугать. Барабан полторы минуты не показывается совсем. Зайка ест салат, который быстро, листок за листком, исчезает у него во рту. Но вот моя левая рука, давно знакомая зайцу, подносит к его мордочке длинную тонкую морковку. Заяц, спеша, откусывает ее и жует. Морковка лежит перед ним, сочная, сладкая. И вдруг опять барабан медленно приближается к морковке. Заяц уже смело угрожающе поднимает передние лапки, загнув вперед крепкие длинные уши. Барабан струсил и удрал.

Заяц опять самодовольно, тряхнув передними лапами, принимается есть морковку. Но тут опять несносный барабан. Смелое движение зайца к барабану – и его уже нет. Заяц продолжает уплетать морковь уже не спеша, не боясь, что ее может отнять у него какой-то блестящий барабан. Заяц ему не даст моркови. Он ему докажет, какие у него крепкие длинные когти на передних лапках. Заяц знает силу и быстроту движений своих лап. Он не забыл еще, как быстро рыл ими землю, чтобы закопаться в нору, и скрыться, таким образом, от идущего по полю человека. Он покажет этому трусливому барабану, что значит он, заяц!..

Тем временем барабан медленно подвигается к кончику оставшейся моркови. Заяц сидит в полуоборот к барабану и делает вид, будто не видит его. Но вот барабан уже близко. Он около самого зайца. Тот моментально делает пируэт и сильно ударяет лапкой по барабанной шкуре. Барабан исчез, заяц гордо и воинственно посматривает по сторонам, шевеля ушами, как ножницами. Он даже от радости на момент закачал, как маятником, своим коротким хвостиком. Антракт.

Зайцу кладется для возбуждения аппетита сдобный сухарь. Серый грызет и ждет врага. Опять появляется желтый барабан, и заяц успевает быстро, мелкой дробью побарабанить по шкуре.

Заяц воображает, что он сильное всех. Он даже фыркает и ворчит, когда долго и громко выбивает трель лапками по барабану. Мой прием – трусообман – помог ввести зайца в заблуждение.

С помощью трусообмана мне удалось превратить кроткого. любвеобильного голубя в свирепое животное, которое, видя мою удаляющуюся руку, яростно набрасывается да нее, бьет крылом, рвет кожу на руке клювом...

Пользуясь этим же методом, я навсегда примирил кота с крысами и заставил их жить в одной клетке и есть из одной кормушки.

Подобными же приемами я волка и козла сделал закадычными друзьями, а впоследствии, на арене, показывал интересное зрелище, где за общим столом, плотно касаясь друг друга, восседали за пиршеством: лиса, петух, орел, медведь, свинья, козел и собака.

В охоте рефлекс преследования играет доминирующую роль, но надо научиться использовать его для вашей цели, с помощью хотя бы того же трусообмана.

Самая трусливая собака после соответствующей подготовки может быть приучена преследовать любого зверя. Чем она хуже или лучше голубя, бросающегося на человека, или крысы, приученной нападать на кошку?

Перечисляя основную элементарную методику дрессировки собаки, я должен несколько слов сказать еще об одном условии, которое в высшей степени облегчает работу, и при котором все внушаемые животному приемы приводят к наиболее благоприятным результатам.

Условие это – доместикация, о которой я вскользь уже говорил, одомашнивание, которое постепенно приводит к обезволиванию животного и делает его послушным исполнителем воли хозяина.

Доместикация есть длительное приучение животного к человеку, благодаря чему происходят очень существенные изменения в его психике, помогающие в дрессировке.

Понятно, что для одомашнивания самое лучшее, когда собака, в первый раз открывая глаза, видит ту обстановку, в которой ей придется провести свою жизнь.

С собаками я поступал так. Если у суки имелось несколько щенков, то ради сохранения здоровья самки я с трехнедельного возраста начинал прикармливать щенят с руки. Если же сука имела одного или двух щенков, то я начинал применять повадо-приманку на пятой неделе их жизни. Повадо-приманку я сопровождал звуком чмоканья, напоминающим щенкам сосание молока. Этот звук впоследствии переходил в короткий, похожий на воздушный поцелуй, общепринятый призывной звук для собаки.

Чмоканье с присасыванием было первым звуком, который щенок слышал от самого себя, и звук этот был ему знаком раньше всех других звуков. И вот этот самый звук устанавливал рефлекс со вкусовым ощущением, и это заставляло щенка идти на повадо-приманку.

Первая в жизни собаки слуховая ассоциация остается у животного до конца его жизни, если она вначале умело закреплена, как условный рефлекс.

Но часто получается обратное. Щенка подзывают к себе чмоканьем, протягивают к нему руки, а пищи не дают. В результате щенок после нескольких таких обманов перестает реагировать на призыв, и люди тотчас приписывают ему ряд отрицательных качеств: тупость, упрямство, нелюдимость, в то время как причина лежит в их собственной тупости.

Итак, возьмите, пожалуйста, себе за правило: если вы подзываете к себе щенка призывным звуком или жестикуляцией, обязательно, как только он к вам подойдет, давайте ему вкусопоощрение. Если он не идет почему-либо на зов, во что бы то ни стало добейтесь, чтобы он подошел. Это и есть начало воспитания с помощью обезволивания, причем, я под «обезволиванием» разумею постепенное подавление, организацию и направление к определенной цели воли животного, а в понятие о доместикации (одомашнивание) включаю целый ряд обстоятельств: акклиматизацию, привычку к запахам, подавление инстинктов и полное приручение длительным воспитанием.

При звуке знакомого чмоканья для щенка может ассоциироваться и какое-нибудь соответствующее слово, например, «ко мне», «сюда». Если щенок продолжает упорствовать, слово это должно перейти из призывного звука в твердое приказание, и надо настойчиво повторять его разными интонациями до тех пор, пока щенок нe подойдет к вам.

Если щенок подойдет неохотно и откажется от пищи, все-таки надо ласковым поглаживанием и словом «хорошо!» поощрить его, выразить одобрение, закрепить движение и на некоторое время оставить в покое.

Впрочем, иногда приходится пользоваться механическим воздействием, но предупреждаю: применять его нужно лишь в исключительных случаях и с большой осторожностью, стираясь совершенно избегнуть болевых ощущений.

Допустим, собака уже много раз подходила к вам по первому зову, а потом вдруг заупрямилась, ни с того ни с сего, и после призыва «ко мне!» уходит прочь.

Испробовав все средства обращения непосредственно к психике животного и убедившись, что они не действуют, можно привязать к ошейнику длинную веревку, снова подзывать собаку к себе, и в то время когда она подходит, притягивать осторожно ее за веревку. Животное неохотно, слегка упираясь, все-таки подойдет к вам. И тут вы опять дайте ему удвоенную порцию лакомства и поощрите лаской и успокоительными словами. Повторяю: к такой мере следует прибегать только в случае исключительного и, по-видимому, ничем не вызванного упорства, и по возможности – без боли.

Весь процесс такого механического воздействия совпадает с мерами, допускаемыми некоторыми «педагогами». Допустим, ребенок закапризничал, отказывается есть и не садится за общий стол. Его насильно тянут за руку и заставляют сидеть за столом. Если ребенок вырывается, то его вопреки здравому смыслу, еще и нашлепывают, чего я не допускаю даже с животными, так как удары в момент дрессировки притупляют сознание животного и действуют совершенно обратным образом, то есть создают рефлексы отрицательного характера: «Если ты подходишь к хозяину, то тебе делают больно. Значит, подходить опасно!» – так должна рефлектировать собака, подвергающаяся болевому воздействию. Основное и непреложное в дрессировке – это непосредственное воздействие на психику лаской, интонировкой, жестикуляцией и вкусопоощрением.

Если вам нужно выразить собаке свое порицание или неудовольствие, достаточно издать сквозь зубы долгий звук: «тсс!», не прекращая его, наступать на собаку – стращать ее.

Это впоследствии действует сильнее, чем удар.

Допустим, собака, играя с вами, перешла меру и стала кусаться больнее, чем это допущено в игре. Вы тотчас же останавливаете ее звуком «тсссс!», а потом и вовсе прекращаете игру. Это порицание впоследствии сыграет громадную роль. У обезволенной собаки короткое «тсс!» сразу меняет настроение, и из веселой она тотчас же становится серьезной, а иногда и угнетенной.

Я знаю случаи, когда этот звук даже у голодной собаки тормозил аппетит, и она бросала есть.

Только в редких случаях это порицание не производит нужного действия, a именно: когда у животного проявляются чувства порядка безусловных рефлексов – чувство страха, полового возбуждения, преследования убегающего.

Это последнее чувство особенно ярко проявляется у чистокровных и полукровных собак.

Возьмем таксу. Как бы она ни была перевоспитана обезволиванием, достаточно ей увидеть крысу, как она теряет всякое самообладание, и никакое «тсс» на нее не действует.

Были у меня две собаки: Запятайка (полутакса) и Пикк (чистокровный фокстерьер). В момент пробуждения инстинкта, они, несмотря на длительное обезволивание, выходили из подчинения и проявляли свою самодеятельность.

Только одна моя дворняжка Бишка во всех случаях при звуке «тссс» моментально сокращалась и опускала голову, прижимая уши и поджимая хвост.

Дворняжку вообще обезволить легче, чем чистокровную, породистую собаку, у которой инстинкты приходится буквально ломать усиленной и упорной работой, когда они идут вразрез с желанием и целями человека.

Это лишний раз говорит о том, что и в области охоты дворняжка, если у нее есть для этого данные, может быть использована в самых широких размерах.

Чувство страха, сильных болевых ощущений, полового возбуждения и т. д. – все эти чувства, как бы животное ни было одомашнено, в очень сильной степени мешают дрессировке. Устанавливать в такие моменты сложные сочетательно-условные рефлексы совершенно невозможно.

Главное подспорье в доместикации – постоянное общение с животным, игры, в которых дрессировщик всегда и обязательно должен одерживать верх, что в высшей степени помогает обезволиванию.

Но нельзя и пересаливать. Настаивая на своем, не надо доводить собаку до того, чтобы она теряла рассудок, потому что тогда мы получим все дурные и вредные результаты механической дрессировки. Последняя тоже обезволивает животное, но она настолько подавляет его психику, что ваша собака превращается в машину. Иногда уже о творчестве самой собаки не может быть и речи.

Между прочим, говоря об обезволивании, необходимо указать на то очень важное обстоятельство, что обычно прекрасная слуховая и зрительная память собаки, являясь весьма полезным качеством, одновременно может и помешать при доместикации. Поэтому необходимо, в особенности при установлении сложных условных рефлексов, заставлять животное частым повторением «зазубривать» их вплоть до привычки. Привычка – главное препятствие угасанию условных рефлексов, а потому ею надо очень дорожить и настойчиво внушать ее, терпеливо и систематически, изо дня в день повторяя одни и те же приемы дрессировки до тех пор, пока они, что называется, не войдут в плоть и кровь животного.

Бить или не бить

 

В вопросе о выборе собаки для охоты, насколько видно из журнальных статей, и отчетов о выставках, пока у нас участвует только одна сторона, а именно – соображения, касающиеся кровности породы. Этому вопросу уделяется главное внимание, он заслоняет собою все остальные вопросы.

А рядом с этим другому, быть может, самому главному, вопросу, касающемуся изучения психики собаки, не уделяется абсолютно никакого внимания. О дрессировке собак трактуется вскользь, да и то только как о системе механического воздействия.

Вот, например, как учит автор Н. А. Приселков ставить собаку на бекаса:

«Часто бывает весной, – пишет он, – что из-под собаки вырвется самка бекаса с гнезда. Позовите сюда собаку, положите «даун», дайте ей обнюхать хорошенько гнездо, не позволяя хватать яйца (крепко зажав рот) и погладьте ученика. Собака, если ей пришло время, от этого быстро поймет, что надо искать бекасов» («Охотник», № 4, 1931 г.).

Будь автор хоть немного знаком с принципами рефлексологии, он стал бы рассуждать и учить совершенно иначе. Надо ли говорить о том, что насильственное зажимание рта ничего не оставит у собаки, кроме чувства боли. А когда ей освободят рот, она преспокойно съест яйца.

Затем, что это должно обозначать: «собака, если ей пришло время, поймет, что надо искать бекасов». Здесь дрессировка сводится к каким-то случайностям, к таинственным процессам; собаке присваиваются какие-то не существующие в природе свойства.

И все это является в результате идеалистического подхода к делу и полного незнакомства с данными современной науки о высшей нервной деятельности y животных.

Совсем уже никуда не годным является рекомендация при дрессировке грубого насилия над собакой.

Тот же автор пишет:

«Одновременно со взлетом птицы, если нужно, дерните за веревку, потом даже можете прибавить хлыст, в зависимости от темперамента ученика».

И в другом месте: «С мягкими собаками и обращение должно быть мягким, осторожным. Со смелыми и упрямыми животными можно поступать смелей и энергичней».

Н. И. Яблонский и A. П. Ивашенцев в своей книге «Воспитание, дрессировка и натаска легавой» рекомендуют хлыст в самых разнообразных случаях.

«Обучение, конечно, не обойдется без наказании, – пишет Ивашенцев. – Наказание должно состоять из одного-двух ударов хлыста, более или менее сильных, смотря по вине и по возрасту собаки».

Н. И. Яблонский развивает целую теорию хлыста. Он говорит в своей книге:

«Несмотря на всю мою жалость к питомцу, я наказываю его, отлично зная, что это наказание принесет одну только пользу. Но в то же время я придерживаюсь того мнения, что лучше совсем не наказывать собаку, нежели наказать ее как-нибудь слегка. Поверьте мне, что легкое наказание в виде нескольких мазков плетью по спине всегда послужит собаке только во вред. Лучше ударить ее раз, но зато так, чтобы она надолго запомнила».

В другом месте, говоря об упрямых собаках, автор пишет:

«Ваша настойчивость, а в крайних случаях парфорс и хлыст сломят упрямство вашего ученика. Если же вам попался очень упорный щенок, тогда имейте при уроках плетку и, не стесняясь, хлестните его побольней, раз он отказывается исполнить приказание. Что вы сделаете без плети с таким уродом, который отлично же понимает, чего вы от него требуете, и вдруг ни с того, ни с сего заупрямится... Тут я не стесняюсь и отпущу ему один-два чувствительных удара плетью».

А вот как Яблонский учит приучать щенка к своему месту:

«Возможно строже крикните своему воспитаннику: «На место!». Если он не слушает вас, то возьмите его за шиворот и оттащите на постель. Понятно, сразу щенок не сможет понять, что вы от него требуете, и сходит с постели. Тогда попробуйте, повторяя опять «на место!», хлестать его плетью. Если же и это не подействует, и щенок все еще будет упорствовать и не уляжется, тогда, хлестнувши его еще раз, посадите на цепочку...».

Перечисляя необходимые для дрессировки предметы, Яблонский называет: ошейник, плеть, парфорс (толстый ремень с набитыми внутри гвоздями), чок-корда, прикол... Без этих орудий пытки автор не мыслит себе обучения собаки!

А я утверждаю, что всякое насилие, всякая боль, с какой бы благой целью они не причинялись, приносит только вред при дрессировке. И эти инквизиционные меры становятся совершенно бессмысленными и ненужными, когда вы дрессируете, пользуясь применяемыми мною всю жизнь методами установления эмоциональных рефлексов. Любого, самого упрямого и непонятливого щенка; можно в несколько приемов приручить к своему месту, одной только лаской и вкусопоощрением.

В другом месте я подробно остановлюсь на зловещей роли хлыста в деле дрессировки собаки, а пока мне хочется только отметить и горячо приветствовать автора другой статьи в том же журнале «Охотник» (№ 4, 1931 г.) Ф. А. Лялина: «Плеть – в область предания», в которой автор говорит:

«Как ни печально, надо сказать правду: долго придется еще слышать нам на болотах и лугах отчаянный вопль бедного пса не только от жестокосердия своего хозяина, но и просто от его неумения и незнания того, что именно следовало бы требовать от своего пса. Но надо забыть, что существует в природе плеть, а тем более палка. Тот дрессировщик, который бьет собаку за то, что она не исполняет непонятных ей приказаний, заслуживает сам подобного наказания... Ласковое, нежное поглаживание вашей руки подбодряют ученика к скорейшему усвоению урока...».

Призыв Ф.А.Лялина совершенно справедлив и своевременен. Но он может остаться гласом вопиющего в пустыне, если мы вместо плети, вместо системы механического воздействия не дадим дрессировщику в руки единственно правильные методы, основанные на установлении эмоциональных рефлексов, на изучении психики животного.

На одном ласковом поглаживании далеко не уедешь.

 

Долой второй удар!

Я бы хотел сказать: долой и первый удар плетью, нанесенный животному. Я хочу сказать, что вообще животное бить нельзя, но боюсь, что мне не поверят. А между тем, нет и не может быть у зоопсихолога сомнения в том, что чем больше мы бьем животное, тем меньше оно нас слушает. И эта истина не нова, ее все чувствуют, но никто никогда серьезно над ней не задумывался, не разработал эту мысль, не обосновал ее научно.

А надо добиться того, чтобы лучи науки проникли не только в головы ученых, а и в головы наших охотников, дрессировщиков, извозчиков, погонщиков скота, конюхов, всего нашего многомиллионного крестьянства, имеющего постоянного соприкосновения с животными.

Вы знаете, как лошадь да и всякое не забитое животное чутко относится к малейшему движению человека, управляющего ею. Она видит все его движения, часто угадывает его намерения.

Если лошадь еще не забита вконец, то бывает достаточно нагнуться за кнутом, как она уже ускоряет свой ход.

На юге крестьяне, отправляясь на буйволах, берут с собой кнут, на конце палки которого висят звенящие кольца. Крестьянин когда-то ударял сильно буйвола и в момент удара, в момент ощущения боли от удара – гремели эти колечки. Звон их ассоциировался с болью от удара. И вот теперь крестьянину достаточно позвенеть кольцами, как буйволы уже начинают усиленно тянуть. Условный рефлекс!

Часто мы видим такого рода явления. Например, вы садитесь в пролетку извозчика. Он ударяет лошадь кнутом или вожжей. Лошадь бежит вперед.

Но вот извозчик через несколько секунд привстает и ударяет вдогонку второй раз.

Вот этот-то второй удар кнутом впоследствии и играет трагическую роль. Стоит повторить несколько раз такой прием, и лошадь, пробежав после первого удара некоторой расстояние, останавливается в ожидании второго удара. Удар за ударом сыплются на нее, она то рвется вперед, то останавливается. Начинается «задергивание» лошади вожжами. Она пятится назад.

В конце концов, после целого ряда бессмысленных действий со стороны извозчика лошадь перестает совершенно реагировать на удары. И часто мы видим, что упавшая лошадь, которую бьют и кнутом, и вожжей, и ногами, даже не пошевелит ухом.

Каждое раздражение дает ответ. Удар по лошади заставляет ее бежать.

Удар – раздражение, убегание – ответ.

Но если одновременно раздражать и ударом, и словами, крича «но», то лошадь будет впоследствии и без удара бежать вперед при одном звуке «но». Звук-слово раздражает слух лошади, и слово «но» или какое-либо другое слово, повторенное несколько раз при каждом ударе, является вторым раздражителем и действует на ответ животного так же, как и первый раздражитель – удар.

То же самое получается и в других случаях. Например, вы в первый раз ударяет лошадь, а потом, в следующий раз, уже только поднимаете кнут, не ударяя им. Поднятие кнута есть также второй раздражитель, уже зрительный, на который лошадь отвечает тем, что начинает бежать.

Лихачи делают так: они, когда хотят, чтобы лошадь бежала скорее, сильно натягивают вожжи и удилами причиняют сильную боль лошади. Это натягивание вожжей есть раздражитель, а ответ на него – стремление лошади убежать от боли. Затем кучер, когда лошадь прибавляет ходу, несколько отпускает вожжи, ослабляет боль, чем и подкрепляет ответ на раздражение.

Это – такой же раздражитель, как и кнут, и ответ отражение получаются одинаковые.

Первые шаги дрессировщика

 

Проповедники и практики механической дрессировки собак, смотрящие на животное только как на машину, должны быть отнесены к разряду так называемых механистов, упрощенцев, недалеко ушедших от той точки зрения «что кошки были созданы, чтобы пожирать мышей; мыши – чтобы быть пожираемыми кошками, а вся природа – чтобы доказать мудрость творца» («Диалектика природы», Ф. Энгельс, стр. 112).

Они не понимают того, что собаки «созданы» вовсе не специально для того, чтобы охотиться с человеком на зверей, но человек в стремлении завоевать и переделать природу воспользовался подходящими качествами собаки и приспособил ее для охоты.

Нужно ли доказывать, что охота в обстановке натурального хозяйства – это совсем не то, что охота в обстановке современного государства охота обобществленного сектора. Человек первобытных времен приспособил собаку для нужд охоты, но он не пошел дальше примитивного использования ее врожденных инстинктов (безусловных рефлексов), заложенных в животном, когда-то самостоятельно охотившимся ради борьбы за существование.

У современного охотника методы приучения собаки к охоте должны быть совсем другие, технически несравненно более высокие.

При наших обширнейших знаниях в области естественных наук мы уже не можем, не имеем права глядеть на собаку только, как на машину, реагирующую на прямые механические воздействия.

Мы должны теперь усвоить ту непреложную истину, что организм животного, в том числе и собаки, есть чрезвычайно сложное, диалектическое целое, заключающее в себе единство противоположностей.

«Растение,– пишет Ф. Энгельс («Диалектика природы», 13),– животное, каждая клетка, каждое мгновение своей жизни тождественны сами с собой и в то же время отличаются от самих себя благодаря условию и выделению веществ, благодаря дыханию, образованию и умиранию клеток, благодаря процессу циркуляции, словом, благодаря сумме непрерывных молекулярных изменений, которые составляют жизнь, и итог которых выступает наглядно в разных фазах жизни – эмбрионалъной жизни, молодости, половой зрелости, процессе размножения, старости, смерти».

Сторонникам различных идеалистических направлений в философии, технике и экономике, сложившим «китайскую стену» между человеком и животным миром и в конечном счете обожествляющим человека, стоит внимательно прочитать другую главу из «Диалектики природы» («Роль труда в процессе очеловечения обезьяны»), в которой Ф. Энгельс совершенно ясно указывает что животные обладают интеллектом (умом), памятью, хитростью, вкусом, переживаниями и прочим, правда, в менее развитой степени, нежели человек. В материальной основе между человеком и животным миром существует, таким образом, некая психо-физиологическая однородность. Вследствие этого человек и животное являются объектами естественно-биологических наук.

Но в чем же мы находим характерный признак человеческого общества, отличающий его от стада обезьян? И Энгельс на этот свой вопрос отвечает: «В труде», в создании и пользовании орудиями труда.

Психология людей – их сознание, формы эмоциональности – основывается на общественном производстве, вне которого нельзя мыслить себе человека, его поведения. Условиями социально-производственной жизни люди и отличаются от животных, которые, будучи «одомашнены», создаются уже в результате человеческого воздействия на них.

С точки зрения общественных наук животные должны рассматриваться как орудия и средства производства, а люди – как организаторы социально-производственной жизни с ее особыми законами развития в разных общественных формах. Производство (хозяйство), науки, искусства являются результатом человеческой деятельности по овладению естественными богатствами природы, причем роль домашних животных по циклу социально-экономических наук изучается с точки зрения их значения как орудий производства. Вот почему совершенно неправильно пишут многие авторы в охотничьей литературе будто «наряду с хищными животными человек является самым опасным врагом промысловых птиц и зверей». Этим самым авторы смешивают вопросы биологии и социально-производственных наук.

Так обстоит вопрос о единстве психо-физиологической природы человека и животного и размежевании человеческого общества и животного стада.

Под этим углом зрения надо понимать различие в вопросах общественного воспитания человека и дрессировки собаки.

 

Заканчивая на этом мое вступление, относящееся к первым шагам дрессировщика, приступаю к практическим указаниям о том, как необходимо начать свою работу с собакой, которую вы намерены дрессировать для охоты.

Всякий дрессировщик, в том числа и дрессировщик охотничьей собаки, ставит себе задачей: приучить животное по данному сигналу производить какое-нибудь нужное действие.

Мой метод дрессировки, основанный на установлении эмоциональных рефлексов, сводится к трем основным моментам.

1. Надо так или иначе (однако, не прибегая к болевому, механическому воздействию) заставить животное сделать необходимое вам движение или выждать, когда оно само сделает это движение.

2. Сделать так, чтобы это движение было связано для животного с ощущением удовольствия, с ощущением приятного чувства.

3. Одновременно с этим движением дрессировщик дает тот или иной сигнал: звуковой (слово, свист), световой, жестикуляция и т. д.

Стоит одно и то же движение, сопровождаемое двумя последующими моментами (удовольствие-сигнал), проделать совершенно одинаково несколько раз и вы увидите, что у собаки образуется так называемая «ассоциация по смежности» или сочетательный рефлекс».

Психический процесс в этом случае будет таков. «Мне дали такой-то сигнал (свистнули), при этом я залаяла, и в результате получила кусочек вкусного вареного мяса». В дальнейшем она неизменно при каждом вашем свисте будет лаять, чтобы получить мясо.

Преимущество этого метода, кроме гуманности, заключается также и в том, что он совершенно не подавляет психику животного и, наоборот, приводит ее в активное, повышенное состояние, ведущее за собой естественный позыв к повторению действия и к новым сочетаниям их – творчеству, которое у животных так же, как и у человека, тоже есть не что иное как новые и удачные сочетания из условно-эмоциональных рефлексов и из безусловных рефлексов – сочетания, возникающие под влиянием тех или иных воздействий внешнего мира.

Условимся на том, что всякое явление внешнего мира при соответствующей обстановке может стать раздражителем и сделаться толчком, поводом для отражения новых и новых соединений из элементов условных и эмоциональных рефлексов.

Шум, свет, запах, тепло могут вызвать торможение и растормаживание старых рефлексов, возникновение новых и даже перегруппировку, новое размещение, новую комбинацию из старых рефлексов (условиях или безусловно). Наконец, эти раздражители могут вызвать у животного к жизни такие новые рефлексы, которые соединятся с элементами рефлексов уже имеющихся.

Такие соединения и новообразования бывает очень трудно поймать, обнаружить и объяснить. Но если вы привыкли у животному и некоторое время его изучаете, для вас уже легче будет проследить всю эту механику, идя, что называемся, от колесика к колесику, от рычага к рычагу.

Вот, например, в течение почти восьми месяцев я регулярно наблюдал поведение одной моей высокоодаренной обезьяны рода шимпанзе, которую звали Мимус.

Приведу только два примера из его поведения, чтобы можно было понять, как у животного под влиянием внешних раздражителей происходит соединение элементов одного рефлекса с элементами другого и в результате образуется нечто новое, именно то, что я склонен называть творческим актом.

Мимуса привезли ко мне в цирк в клетке, стоящей на колесах. Он, сидя в клетке, видя меня, очевидно, хотел ко мне приблизиться, познакомиться со мною. И совершенно случайно сделал движение своим туловищем вперед. И клетка вместе с ним на полшага во мне подкатилась. Мимусу это понравилось. Это было тo, что ему требовалось.

Спустя некоторое время, когда Мимус был уже готов для циркового выступления, я, запомнив предыдущий момент, приучил шимпанзе садиться в тележку и предложил ему скатываться по доскам с возвышенной платформы. Мимус, зная предыдущий опыт, очень быстро научился раскачивать эту тележку в направлении покато лежащих досок, и в результате это ему, наконец, удалось без всякого труда, и он начал весьма охотно проделывать свой номер. После этого он пользовался тем же способом, сидя за столом, в креслице или на диване, когда ему нужно было вместе с местом, на котором он сидел, передвигаться вперед.

Однажды Мимус сел на круглый вращающийся стул у рояля. Сделав одно толкательное движение, он тут же заметил, что стул под ним повернулся. Это ему, по-видимому, понравилось, и он стал вращать стул, не только сидя на нем, но и сойдя с него – руками.

В следующий раз, подойдя к велосипеду, лежащему на полу, и увидев круглое очертание колеса, Мимус сразу же принялся вертеть колесо с таким видом, будто он имел дело с хорошо известным ему предметом.

В этих случаях в нервных клетках Мимуса образовалось сочетание ряда элементов различных условных и эмоциональных рефлексов, а в результате их получился новый акт, который я называю творчеством. Приведу еще один пример.

Той же обезьяне – Мимусу – понадобилось заказать теплую обувь по случаю наступивших холодов. У нее начался насморк. Пригласили сапожника, и тот, чтобы снять мерку, поставил лапу обезьяны на бумагу и обвел контур лапы по бумаге карандашом.

Как известно, подошва ноги и места около пальцев приятно раздражаются (тактильным раздражением кожи) от прикосновения, и это раздражение сопровождается приятными эмоциями (чесание пяток в старину).

У Мимуса тотчас же установился эмоциональный рефлекс на почесывание пяток и пальцев с помощью карандаша. Он сам стал делать движения карандашом вокруг ступни, и в результате у него установился рефлекс плюс круговое движение вокруг ноги. Этот рефлекс мне удалось перевести на ладонь и, наконец, Мимус начал сам карандашом на бумаге чертить закругленные линии, сходящиеся концами. До этого он мог рисовать только прямые линии. Прямая линия и окружность есть в сущности все, что требуется в качестве элементов для создания рисунка.

И вот я имею сейчас в своем музее, как наследство от погибшего Мимуса, – редчайшее произведение искусства – его рисунок, изображающий человека с длинным носом, с большой головой и с маленькими ножками и ручками, – так, как рисуют «человечков» дети.

Не тем ли путем – сложным сочетанием условно-эмоциональных рефлексов – шел первобытный человек перед тем, как сделать величайшее изобретение в области механики, поставившее на ноги всю, в том числе и современную технику, – создать первое колесо.

Это, конечно, примеры грубые, но в качестве схемы они дают наглядное выражение моей мысли.

Однако мы в практике зоопсихологических наблюдений имеем указания и на более тонкие переключения элементов условно-эмоциональных рефлексов.

Например, ряд таких рефлексов у собаки (потягивание, почесывание живота, чихание, выражение радости или угнетения) может измениться под влиянием той или иной температуры. При сильной жаре собака видоизменяет зевоту. Нарушителем этого акта является слюна, стекающая с языка и являющаяся у собаки, как известно, заменой процесса потоотделения. Холод может затормозить потягивание, вызывая дрожь, озноб.

Переедание или недоедание также являются важными стимулами для перегруппировки рефлексов.

Итак, мы видим, что приспособляемость как бы заложена и самой природе животного в его рефлексах, в их соединениях, а, следовательно, и в творчестве, которое направлено диалектически к овладеванию силами природы, к приспособлению к ней, к защите.

По преданию падающее яблоко натолкнуло Ньютона на открытие закона всемирного тяготения, а качающаяся люстра дала повод Галилею открыть законы качания маятников, то есть овладеть сокровенными тайнами природы, так принято говорить.

Понятно, что в мозгу этих людей не произошло никаких сверхъестественных движений, а имело место то переключение, тот переход количества явлений (рефлексов) в качество (творческий акт), о котором мы только что говорили.

Основным выводом из этого является для нас следующее:

Чем больше возникает рефлексов у животного, в частности у охотничьей собаки, тем больше прокладывается рефлекторных путей у нее в мозгу, тем больше можно иметь надежды на то, что у нее возникнут такого рода переключения, которые дадут вам возможность довести ее работу в поле, во время охоты до совершенства, если только вы сумеете воспользоваться этими переключениями, по-настоящему закрепив их.

Вот поэтому-то я считаю совершенно неправильным утверждение большинства авторов и практиков-охотников насчет того, что охотничью собаку во время дрессировки необходимо строго ограничить специальным кругом необходимых для данной охоты действий и не учить ее «никаким таким штукам».

Обучая охотничью собаку некоторым «таким штукам», мы тем самым развиваем ее творчество, расширяем, если можно так выразиться, ее кругозор, обогащаем ее в смысле накопления тех или иных рефлексов и тем самым делаем ее более податливой, универсальной, действенной в «производстве» – на охоте.

Нужно ли, например, обучать охотничью собаку стоять на задних лапах?

Я полагаю, что нужно. Бывают случаи, когда во время охоты, помимо чутья, собаке необходимо увидеть цель своего стремления, а она в это время бежит по высокой траве. Встав на задние лапы, собака сразу очень значительно расширяет горизонт своего наблюдения.

Питекантропос (доисторический человек), встав с помощью палки на задние ноги, впервые должен был почувствовать себя сразу в огромной степени культурно выросшим.

К этому можно прибавить следующее охотницкое соображение, наверное, известное очень многим охотникам-промысловикам. Для того, чтобы выследить белку, необходимо, чтобы лайка ее облаяла. Но если она ее облаивает, прикасаясь к дереву, упираясь передними лапами на ствол сосны или пихты, то это дает повод для белки очень быстро убегать от преследования.

Если же лайки, вынужденная глядеть на верхушку дерева, где ютится белка, умела бы становиться на задние лапы, ее работа была бы гораздо успешнее.

Вернусь к основным методам моей дрессировки.

Самое трудное состоит в том, чтобы заставить собаку сделать то, что нужно, или, вернее, поймать момент, когда она производит требуемое для вас действие. Связать затем это движение с наградой и сигналом уже легко.

Поэтому следует на первом моменте остановиться особенно подробно.

Основным приемом, с помощью которого я заставляю животное делать то, что мне нужно, является жестикуляция.

Жестикуляция – это комплекс таких моих движений, которые наводят животное на нужное для меня действие. Но эту жестикуляцию все время необходимо связывать с наградой: прикармливанием (по моей терминологии – вкусопоощрением), лаской пли словесным одобрением.

Таким образом, на практике первый и второй моменты идут рука об руку и в сущности не отделимы друг от друга, так как они составляют одно целое и порознь не могут выть полезными в работе.

Самое главное – это способность почувствовать тот момент, когда нужно применить вкусопоощрение для закрепления рефлекса. Очень часто пропущенный момент сводит на нет все предыдущие успехи.

Почувствовать момент, когда чрезвычайно важно дать вкусопоощрение, подхватить его своевременно, – этому можно научиться не сразу.

Чем больше нервного чутья, тем лучше результаты.

По-моему, приблизительное ощущение момента использования вкусопоощрения можно развить в себе так же, как можно развить, скажем, музыкальный слух.

Жестикуляция обнимает собою очень много всевозможных действий, посредством которых можно заставить животные понять ваше желание. Этот момент представляет собой наибольший практический и теоретический интерес, причем надо сказать, что чем больше животное дрессируется, тем легче оно усваивает новые приемы, тем скорее у него развивается желание понять дрессировщика, и уроки животному начинают доставлять все большее и большее удовольствие.

Тут я должен привести несколько примеров, показывающих, как жестикуляция, подкрепляемая вкусопоощрением и сигналом (я буду называть его «интонировкой»), наталкивает животное на нужное действие.

Каждую охотничью собаку, когда она достигла 3–4 месячного возраста, необходимо начать учить общему послушанию.

Допустим, вы хотите научить собаку садиться. Перед дрессировкой животное не должно быть голодным, но и нельзя брать его на работу вполне сытым, потому что в этом случае вкусопоощрение перестало бы действовать, Надо брать собаку полусытую.

Вы окликаете ее до имени. При этом окрике уши ее поднимаются, она вопросительно смотрит на вас, подходит к вам с немного опущенной головой, готовая к вашему поглаживанию, но, не чувствуя вашего поглаживания, собака смотрит вам в глаза и ждет...

Вы берете кусок мяса. Собака следит за движением вашей руки. Вы держите мясо немного выше головы собаки, так, чтобы она, глядя на него, невольно задирала голову назад. Ей так неудобно смотреть на мясо, и она, в конце концов, невольно садится.

Когда она опускает зад, вы, не спуская с нее глаз, говорите: «Сидеть! Сидеть!..» Зад собаки коснулся пола. Она села и тотчас получила мясо. Ласковое поглаживание по голове довершают действие.

После этого вы, не торопясь, берете в руки другой кусок мяса. Собака встает и, конечно, опять смотрит на вашу руку. Сделайте опять прежнее движение со словом «Сидеть!». Собака, помахивая хвостом, смотрит то на мясо, то вам в глаза. Мозг ее спокойно работает. Она шевелит ушами, слыша одно и то же уже знакомое ей слово: «Сидеть!».

Вы опять делаете движение руки с мясом по направлению к собаке, за ее голову.

Неприятное ощущение у нее в шее опять заставляет ее опуститься на задние лапы, и, когда она делает это, ей снова дается мясо.

После нескольких таких приемов собака будет быстро и охотно садиться при слове «сидеть!» (условный эмоциональный рефлекс).

Прибавлю к этому, что она будет это делать даже не только после слов, но также и при любом шуме, в том числе и, при том шуме или звуке, который сам человек слышать не может (свисток Гальтона; о нем я буду вести речь впереди). И совершенно не требуется для этого причинять собаке боль нажимом пальцев на крестец, как это рекомендуют почти все дрессировщики, не учитывая того, что болевое ощущение у животного только тормозит, задерживает установление условного рефлекса, так как животное не может охотно и беспрекословно выполнять то, что связано с болью и с воспоминанием о боли.

Сперва слово «сидеть!» надо произносить с одной и той же интонацией. А потом эта интонация сделается уже ненужной, так как собака начнет воспринимать слово как таковое, сознательно и навсегда.

Память у собак удивительная, в особенности слуховая.

Замечу кстати, что со вкусопоощрением надо быть очень осторожным. Давать его надо как раз в тот момент, когда животное выполнило ваше приказание. Если вы опоздаете – у собаки не будет уже связи со сделанным движением и ощущением удовольствия от полученного лакомства.

А особенно надо быть чутким со вкусопоощрением в дальнейшей дрессировке: когда вам надо будет ловить нужное движение животного, вовремя подчеркивать его интонировкой и закреплять в сознании жестикуляцией или вкусопоощрением.

При моем способе при условии уравновешенного состояния психики собаки и дрессировщика, в изолированном месте, где нет никаких отвлекающих моментов, можно добиться большой передачи в психику животного требований дрессировщика.

Свисток Гальтона

 

Говоря об установлении условного рефлекса у дрессируемой охотничьей собаки путем внешнего раздражителя – звука, я до сих пор приводил только методы пользования голосом, словами, связанными с интонировкой, искусственными звуками, производимыми различными инструментами (свисток, рояль и т. п.), и условным звукоподражанием (чмоканье, «тссс» и пр.).

Надо признать, что все эти звуки-раздражители, воздействующие на необычайно чуткий орган слуха у собаки, отличаются большим техническим несовершенством и произвольностью. Пользование некоторыми из них в обстановке охоты, в поле иногда бывает прямо неудобным и приводит к нежелательным результатам. Громкий окрик, обращенный к собаке, может испугать зверя. В нервной обстановке охоты очень трудно интонировать приказ так, как этого хотелось бы. Да, наконец, и сама собака, возбужденная поиском, невнимательна к неразборчивым сигналам и способна реагировать только на совершенно точные и хорошо знакомые звуковые раздражители, вызывающие прочно закрепленный рефлекс.

И вот тут-то у нас возникает вопрос о механизации охотничьих сигналов.

Мысль эта, конечно, не новая. Она уже давно находила свое применение в призывных звуках охотничьего рога, которым сзывались собаки, затравившие зверя, во всевозможных свистках, хлопушках и звуках холостых выстрелов, которые должны так или иначе воздействовать на собак.

 

Однако не следует забывать, что во всех этих сигналах очень много эффекта и очень мало здравого смысла. Ведь звери и птицы, наслушавшись такой «музыки», тотчас постараются убраться куда-нибудь подальше от облюбованных охотниками мест.

А бывает и так, что во время выслеживания зверя одна хрустнувшая под ногою ветка способна встревожить чуткое животное и заставить его пуститься в бегство.

Все это говорит за то, что в интересах более продуктивной охоты механический звуковой сигнал должен быть очень тихим, а еще лучше – совершенно не слышным.

Вы можете спросить меня: как же это так – звуковой сигнал и... не слышен?

К счастью, в огромном арсенале технических изобретений человека на самом деле имеется такой свисток (сконструированный физиком Гальтоном), звук которого не всегда улавливается человеческим ухом.

Постараюсь описать устройство этого свистка.

Основанием его служит обыкновенный свисток, имеющий вид тонкой металлической трубки с вырезанным на конце ее обычным отверстием, где воздух ударяется об острое ребро выреза и начинает звучать (сравните: милицейский, спортивный свистки, детские деревянные дудочки). Воздух в этот свисток нагнетается резиновой грушей, вплотную прикрепленной к одному концу трубочки.

На другом ее конце навинчен колпачок-регулятор, который путем внутреннего винтового устройства изменяет находящуюся в нем резонирующую, усиливающую, миниатюрную, как бы органную, трубу и тем меняет высоту тона. Вы нажмете грушу – свисток свистит, но вы его не слышите, даже держа около самого уха.

Вы понемногу отвинчиваете колпачок, который вращается по вертикальным и горизонтальным делениям. Зарубка колпачка проходит через пеpвоe, второе, третье... шестое, седьмое деление. Свисток свистит под нажимом груши, но вы продолжаете его не слышать – зарубка становится, допустим, на девятое деление, вы приближаете свисток к уху, нажимаете грушу и с большим трудом начинаете различать какой-то едва уловимый звук, похожий на шипение.

Итак, восприимчивость вашего органа слуха определяется цифрой 9 по Гальтону.

Остроумно построенный физиком «слухомер» точно определил степень восприимчивости вашей барабанной перепонки, как термометр определяет температуру воздуха.

У разных людей разный слух. У одного человека левое ухо может слышать хуже, чем правое. Слуховые способности можно в известной степени изощрить, усилить путам длительного упражнения. Между прочим, охотники-промысловики, проводящие добрую половину своей жизни в поле и в лесу и в течение многих часов ежедневно напрягающие свой слух до предельной возможности, слышат гораздо лучше, чем жители городов, люди редко выходящие из помещений, где ничто не заставляет особенно внимательно прислушиваться.

Собака, в особенности некоторые виды ее, в том числе и дворняжки, обладает слухом несравненно более тонким, чем человек. Иными словами, она слышит многое такое, что никогда не будет доступно слуху человека.

Собака слышит многие неслышимые нами звуки насекомых или звук падающих на пол пылинок. Мы уже сейчас определенно знаем, что многие собаки различают одну восьмую музыкальной ноты, в то время, как средний человек, да и то далеко не всякий, различает только одну четверть тона.

Мало этого. Собака, как и человек, обладает способностью из тысячи разнообразных звуков выделять тот, который ее почему-либо интересует.

Ваш пес лежит в углу на тюфячке и дремлет, спокойно опустив уши. Через открытое окно в комнату доносятся стук колес, гудки авто, звонки трамваев, стук шагов пешеходов, лай собак, гудение телеграфных проводов, чириканье воробьев, шелест ветра, цоканье лошадиных копыт, хлопанье дверей и т. д. и т. д. Вы сидите за столом с приятелями. Идет разговор разными голосами и интонациями. Стучат ножи и вилки, звенит передвигаемая посуда. Поет свои рулады потухающий самовар. Мухи с жужжанием вьются около оконного стекла. Скрипят стулья, шаркают ноги по полу... Пес дремлет, и ни один из этих звуков не волнует его.

Но вот в комнату на бархатных лапках неслышно вошел кот, вскочил на подоконник, размечтался под горячим солнцем и завел свою однообразную, еле слышную песенку.

Одно ухо у вашей собаки поднялось и насторожилось, потом поднялось и другое. Из целого сонма громких и отчетливых звуков изумительно чуткий слуховой аппарат собаки отличил и выбрал тихое мурлыканье кота, и пес сосредоточил на нем все свое внимание.

Теперь все зависит от того: дружен он с котом или нет. В последнем случае звук мурлыканья тотчас разбудит у пса древний инстинкт преследования, он поднимается и сгонит с подоконника своего «извечного врага».

Итак, настроив свисток Гальтона на неслышимость для человеческого уха, вы можете сигнализировать им собаке в самых разнообразных случаях, связанных с охотой. Короче говоря, свисток Гальтона может оказаться в руках охотника универсальным раздражителем для установления всевозможных условных рефлексов, подкрепляемых вкусопоощрением.

Начнем с общего послушания.

Каждая охотничья собака должна неукоснительно исполнять приказ: садиться, ложиться, подходить к хозяину, идти рядом с ним около левой ноги, не трогать положенного около нее корма и т. д.

Все эти движения, произведенные собакой естественным образом без применения к ней физического насилия, пойманные и зафиксированные дрессировщиком с помощью вкусопоощрения, могут быть закреплены в качестве условного рефлекса звуковым раздражителем в виде так или иначе звучащего свистка Гальтона.

В момент, когда собака начала ложиться, вы дали один короткий свисток и тотчас дали вкусопоощрение. Повторите это несколько раз, стараясь продолжительность звука сохранять все время одинаковой, и скоро ваша собака при одном свистке, уже без вкусоопощрения, будет послушно ложиться.

Для другого движения мы можем давать два-три свистка или один продолжительный. Затем, когда собака привыкнет тонко и четко разбираться в звучаниях свистка, вы можете для разных движений настраивать его на различную высоту тона, пользуясь имеющимися у свистка делениями. Допустим, на свист при пятом делении собака приучится подходить к вам, при восьмом делении – лаять, при десятом – отходить от пищи и т. д.

Переходя к работе в поле, вы также можете самым широким и разнообразным способом пользоваться свистком Гальтона. Один характер звука закрепит условный рефлекс на поиск дичи, другой – на стойку, третий – на анонс.

Мои подопытные собаки Марс (немецкая овчарка) и Рыжка (нечистокровная колли) в результате очень непродолжительной дрессировки по неслышимому человеком свистку делали целый ряд разнообразных движений, гораздо более сложных, чем те движения, которых мы добиваемся у охотничьей собаки.

Это дает мне право утверждать, что свисток Гальтона может и должен оказаться незаменимым орудием руководства поступками собаки во время охоты как возбудитель условных рефлексов.

Возможно вооружение охотника свистками Гальтона разной тональности, что даст простор для еще большего разнообразия сигналов.

Свисток Гальтона очень портативен. Вы сможете заставить его звучать, даже не вынимая из кармана: грушу можно нажать одним нажимом ладони на карман.

Свисток может находиться в вашем боковом кармане и у пояса, где вы заставите его звучать легким и быстрым нажимом руки.

Совершенно не обязательно пользоваться научными, дорогостоящими и сложными по конструкции свистками Гальтона для того, чтобы производить сигнальные шумы разной силы и тональности при дрессировке и натаске охотничьей собаки. Можно обзавестись обыкновенными резиновыми грушами с мягкими наконечниками. Выпускаемый ими при нажатии воздух дает звук почти неслышный человеку, но прекрасно улавливаемый собаками.

5–6 таких груш, привязанных к поясу охотника, обеспечат его всеми необходимыми сигналами для руководства поведением собаки.

Могут возразить, что такого рода еле слышные звуки будут заглушены в поле или в лесу природными шумами: шумом листвы, пением птиц, шумом ветра. Это предположение неосновательно.

Я проделывал со своими собаками, не отличающимися особенным слухом, опыты со свистком Гальтона, причем умышленно заглушал звук свистка оглушительным треском игрушечного пулемета, игрою на рояле, криком попугая и т. д. И собаки великолепно «отбирали» среди этого грохота необходимый им, устанавливающий рефлекс звук «неслышного» свистка, находящегося к тому же у меня в кармане.

Другие возражают против применения во время охоты свистка Гальтона, говоря, что, будучи не слышным для человека, он будет слышен дичью, преследуемым зверем.

Совершенно верно: есть полное основание думать, что этот свист будет восприниматься слухом бекасов, белки или медведя.

Но ведь для них это будет один из многочисленнейших шумов, наполняющих лес и поле, где на разные лады поют и свистят птицы, жужжат шмели, мухи, стучат дятлы, шуршат падающие листья и т. д.

Но только для дрессированной охотничьей собаки шум свистка Гальтона будет значительным и отмечаемым, ибо только у нее установлен на него условный рефлекс. Для зверя же это будет один из многих звуков в природе, не являющихся угрожающими, не заставляющих настораживаться, а возможно и не слышных вовсе.

Я продолжаю утверждать, что свисток Гальтона в смысле технического вооружения охотника-промысловика может оказать громадную пользу при дрессировке и произвести целую революцию в области сигнализации: без криков, без жестикуляции и прочего.

Дрессировка на основе установления условных рефлексов с помощью этого звукового сигнализатора приобретает особую эффективность и разнообразие при исключительной простоте