Становление Японского государства Ямато.

 

Прежде чем приступить к дальнейшему размышлению над истоками восточного мировоззрения, хотелось бы обратить внимание на события, происходившие в это время на Японских островах. Необходимость его продиктована исторической связью всех дальневосточных цивилизаций. И она обусловливает понимание сложившихся последующих политических отношений и общественных традиций, при кажущейся идентичности внешнего обрамления. Без этого невозможно объяснение схожести этических воззрений и ритуалов проистекающих порой из разных убеждений и отправных пунктов. К тому же саму историю, сложно интерпретировать как историю, без синтеза всех связей и повлиявших событий.

Историческое становление и развитие Японии, как островной страны всегда предопределялось приходом свежих идей и материальных достижений с материка. Все это подобно кругам на воде или электромагнитным волнам, постепенно распространяясь из китайского эпицентра, в определенное время достигало островов. В этом кроется и причина запаздывания государственного строительства по сравнению с материковыми соседями.

Найденная в 1884 году в местечке Яёи керамическое изделие, представлявшее собой древнюю специальную посудину для приготовления каши, конца 3 века до нашей эры, стала важным сенсационным документом, дающим представление о времени утверждения земледелия, как образа жизни. Культура земледелия и рисосеяния, принесенная переселенцами с полуострова на видимые сопредельные острова, потребовала немало времени для подготовки и наступления радикальных перемен. Несомненно, этим объясняется отсутствие как более ранних сведений, так и тех к которым отнесен период с 3 века до нашей эры по 3 век нашей эры, получивший наименование Яёи.

Японский миф, сочиненный в 8 веке, отводя начало истории к 6 веку до н.э., не располагает до сегодняшнего дня никакими подтверждающими фактами, кроме ссылки на авторитет богов.

В третьем веке нашей эры происходит формирование первого государственного образование Ямато. О государственном устройстве Ямато, тоже нет подробных сведений, а потому сложно делать выводы. Пребывание на посту главы государства женщины по имени Химико, наводит на предположение об особых взаимоотношениях в обществе с сохранившимися элементами матриархата. История свидетельствует, что к тому моменту, когда в социуме достаточно четко прописывались вопросы, касающиеся собственности, преемственности, наследства и власти, женщины уступали место мужчинам. В 239 году отправленный ею посланник получил в китайском государстве бронзовое зеркало и золотую печать, символизирующие право на власть, от заморского государя. Момент был внесен в анналы китайской истории, благодаря чему мир и может ныне судить о рождении нового государства. В Японии сохранились сведения об учёном подвижнике Ванине в 285 году доставившем впервые на острова труды по философии конфуцианства. До наших дней сохранились и объекты связанные и посвящённые этому необычному человеку.

О происходивших в Ямато в 4 веке событиях известно мало, за исключением фактов свидетельствующих о контактах с корейскими государствами. В 5 веке они приобретают характер непрерывных связей и в это же время, через просветителей из Пекче на островах были посеяны первые семена буддизма. Широкое распространение буддизма началось с 6 века. Именно тогда король Пекче отправил в Ямато буддистских наставников с книгами и прочими необходимыми вещами. Так в Японию пришел буддизм, ошибочно принятый его жителями вначале за корейское эксклюзивное изобретение, и прочно утвердилась иероглифическая письменность ханмун, ставшая основой японской письменности.

Разносторонние связи соединили Ямато, не только с Пекче, но и с другими корейскими государствами. Элементы архитектуры, сохранившиеся скульптуры, несущие корейский стиль, подтверждают успешность прошлых взаимоотношений.

Документы свидетельствуют, что известный государственный деятель принц-соправитель Сётоку (580-622 гг.), с чьим именем связывают приход нового времени, получившего наименование как Осакский (580-690 гг.), при росписи буддийского храма, возводимого по его распоряжению, просил короля Пекче прислать ему живописцев.

В Осакский период в Ямато происходят серьезные политические и культурные перемены, определившие последующее историческое развитие, формирование традиций и менталитета японской нации. Благодаря широкому видению перспектив государственного строительства принцем Сётоку, страна укрепила идеологию, обрела табель о 12 рангах госчиновников и первую конституцию из 17 законов. В числе коих особо следует выделить право подданных на свободу совести и запрет на преследования и конфликты по религиозным мотивам. Решение очень мудрое, учитывая гибельность подобных споров для государства с островной диспозицией. Вспомним, что закон « О свободе совести» имел первое официальное воплощение в Европе, также на Британских островах в 17в., после череды кровавых разборок учинённых Генрихом 8 и его дочерьми «Кровавой Мери», Елизаветой 1. Впрочем, сей закон, утверждающий в основе свободу мысли, поступков, действий, формы одеяний, пищевых пристрастий, важен для государства с любой диспозицией, как гарантия от посягательства воинствующих клерикалов и прочих высокомерно упёртых носителей маний, готовых всегда сменить елейность на угрозы. Ведя речь о первой японской конституции, не лишним будет отметить, её конфуцианский дух, заметный во многих пунктах. Статьи законов явно показывают, что конфуцианские принципы успели пустить прочные корни в государстве Ямато.

В правление принца Сётоку происходит перенос акцента культурных связей с корейских государств на Китай, на первоисточник всех новшеств. В 607 году отправляется первая делегация в империю Су, слухи о величии которой не могли оставить в равнодушии правителя. Эстафета связей впоследствии обратилась на Таньскую империю и достигла впечатляющего размаха. Китай посетили сотни делегаций, представленных в основном студентами командируемым на учебу и стажировку. Сообразуясь со склонностью китайских империй, Япония в этот период продолжила интенсивное усвоение теории и опыта по философии конфуцианства. Интенсивные связи продолжались до 9 века. Отмечая это уникальное явление, хотелось бы перенестись в 19 век и вспомнить с каким упорством и настойчивостью после провозглашения эпохи Мейдзи в 1868 г. Япония стремительно овладевала техническими достижениями Запада. Специалисты, прошедшие техническую подготовку в вузах Германии, Англии, Америки сумели, за несколько десятилетий, вывести страну в группу индустриально развитых держав. То, что было хорошо для немца, не оказалось смертельным и для японца. Без восприятия чужого опыта немыслим прогресс любого государства тем более, островного. Островное же положение позволяет спокойно проводить преобразования без помех внешнего вмешательства. Споры между своими, обычно менее болезненны для народа, иногда же вообще обходят его стороной. Простые землевладельцы рассматриваются противоборствующими сторонами, как овцы дающие шерсть и представляют потенциальную ценность для любой стороны. Японский случай импорта постороннего опыта, свидетельствует об его эффективности. Зарубежные вояжи многочисленных правительственных чиновников не всегда могут иметь положительные последствия. Дорога не способна раздвинуть горизонты, если ум не предрасположен к тому.

Военные катаклизмы 7 века на Корейском полуострове повлияли на размеренный ход жизни в Ямато, они же послужили причиной ускоренного развития в Осакский период. Огромный поток беженцев, хлынувший из Пекче в Ямато, не мог не оказать влияния на жизнь островного государства, учитывая масштаб и состав контингента. Некоторые источники сообщают, что к концу 7 века, до 30% японской знати являлись выходцами с полуострова. Можно догадаться что, спасаясь от гибели, аристократия Пекче постаралась эмигрировать в экипировке по максимуму, с добром и слугами. Об уровне необычайно теплых отношений между Пекче и Ямато, способствовавших тому, свидетельствует организованная островитянами отправка «воинов-интернационалистов» для оказания помощи Пекче. Подготовка и оснащение их оставляли желать лучшего, и они вскоре возвратились обратно. Событие, не повлияло на течение войны и сохранилось лишь, как пример необычайно тёплых братских связей.

Не сложившиеся устои японской государственности располагали к противодействию центральной власти местных землевладельцев, междоусобным бойням и отрицанию власти окими – короля. Даже на довольно ограниченной территории, входившей в сферу Ямато, потребовалось продолжительное время, чтобы достичь некоторого относительного благополучия и приступить к дальнейшему развитию государства. На это ушел весь Осакский период и только к концу седьмого века, власть почувствовала, что достаточно созрела для рутинных дел. Приступая к очередному этапу стройки, правящая элита решила не изобретать велосипед, а как можно полнее скопировать модель могучей китайской империи Тан. С 690 по 710 годы, знаменующие переход в новую эпоху и окончание Ямато, проводится кропотливая работа по укреплению государственного здания, включавшая административно-правовые и фискально-финансовые улучшения. Но самым грандиозным трудом, подчеркивающим серьезность намерений, стал новый столичный город, возведенный с нуля и представляющий всего лишь в два раза уменьшенную копию китайской столицы рассчитанной на население численностью в 2 млн. жителей! Несмотря на то, что город, прозываемый Нара, недолго оставался в статусе столицы, в связи с переносом в 794 году правительственной резиденции в Киото, революционные изменения, затронувшие все стороны жизни общества, были столь значительными, что этот период вошел в историю, как период Нара. Именно тогда государство приобрело имя Япония, в иероглифическом звучании означавшее место восхождения солнца и определение статуса 41 главы государства, как тенно,(микадо) подразумевающее более высокое положение, чем заурядное королевское, что требует пояснения.

Япония, за исключением краткого периода до и во время Второй мировой войны, никогда не имела власти над другими государствами и народами. Называя страну Японией, никому в голову не придет мысль дополнить визитку словом империя, но при этом, как-то не задумываясь, все привычно именуют номинального главу государства императором. В этом скрывается один из ключей, без которого сложно понять ее историю. Несколько запоздалое обретение государственности по сравнению с соседями, вызывало у правителей чувство непреходящей досады. С другой стороны не могла не пробудить чувство зависти могучая Танская империя, и наконец, внутренние практические потребности безусловного признания авторитета главы государства, тоже требовали соответствующего представления. Так произошло рождение в 690 г. звания тенно, переводимого на другие языки как император. Чувствуя неубедительность притязаний на роль первого авторитета в законе, по причине отсутствия самих законных оснований, очередной тенно решил восполнить пробел и в 720 году после усердных, почти десятилетних трудов сочинителя Оно Ясымару на свет появились основополагающие японские летописи. В них время рождения первого императора, чья родословная напрямую прослеживалась от богов, создавших Японские острова, переносится в 7 век до нашей эры. Документальным подтверждением становления привычек земледелия, как уже говорилось, стал 3 век до нашей эры, а первого государственного образования Ямато, судя по китайским документам, 3 век нашей эры. Возникает вопрос, каким государством правили императоры на протяжении 1000 лет? Внятный, ясный ответ на него не получен до настоящего времени. Особа императора, обратившегося в символ нации после 1868 года в эпоху «Мейдзи», настолько священна, что сами японцы не склонны к критическому анализу неактуальной темы. Легенды народов нередко выводили в прошлом родословную правителей косвенно от богов, но только в Японии до сегодняшнего дня монарх символизирует не просто власть от бога, а самого бога. Необычный сюжет его происхождения, упаковывая воедино миф и реальность, оставляет место для чувства необычности, избранности и превосходства над другими. В отдельные моменты истории это очень успешно, могло быть использовано для воспитания необъятного чувства патриотизма и безоглядной любви к Родине. Что и случилось в эпоху «Мейдзи» когда власть, запретив не слишком располагающие к этому каноны буддизма, провозгласила возврат к идеям исконно японской религии – синтоизму.

Победа США во Второй мировой войне и передача всей полноты власти в руки американского военного командования, еще не означало для японцев наступления момента истины. Резкие повороты истории не влекут скорого поворота прочно выстроенных, закреплённых в сознании индивидуальных ориентиров в странах Дальнего Востока. Убеждения стали традицией культуры. Все обозримые сущности давно занимают определённое место и открытие новых не может повлечь революционные изменения, даже такое ,как капитуляция. Генерал Дуглас Макартур, возглавлявший военную администрацию, понимал это лучше многих политиков и некоторых наивных «востоковедов». Кои иногда предполагают примитивную набожность и безмолвный восторг японцев пред сочным, загадочным богатством русской речи, или паралич ошеломления по итогам знакомства с болезненными откровениями Достоевского. Он неспешно и без драматических эффектов, подвел императора к весьма необычному и, казалось бы, несущественному событию: 1 января 1946 года священная особа императора выступила по радио с сообщением, что он не является ни богом, ни потомком богов, а личность, имеющая вполне человеческое происхождение. Не следует предполагать, что японцы были столь простодушны, что действительно верили в божественную суть императора и выступление, должно было развенчать сие заблуждение, и преподать урок атеизма.

Русская же классическая литература, надо заметить, никогда не могла похвастаться популярностью, даже на Родине «великого, могучего». И девять из десяти встречных, скорее не держали в руках книг классиков, настоятельно рекомендуемых школьной программой. Русский язык в Японии, наряду с другими, обрёл некоторую известность благодаря врачам, рекомендующим его лицам склонным к болезни Альцгеймера, то есть к старческому маразму, как одно из прочих средств, для укрепления памяти.

Впрочем, вернёмся к особе императора. Несмотря на высоко провозглашаемый статус императора, в реальной японской истории его роль довольно ограничена, а порой располагает и к сочувствию. Не столь уж часто, они могли порадоваться, как экономическим благополучием, так и реальной властью. Начало традиции было положено, еще в Осакский период. Тогда, влиятельный вельможа Сога, в пылу политических дебатов о будущем буддизма, решительно покончил с сомневающемся 32 государем, возведя на трон свою дочь Сейко. Кстати, сам покойный тоже был не чужой и доводился Соге внучатым племянником. Озадаченная Сейко-императрица, весьма туманно представляла сопряжённые с назначением политические обязанности. Призванный ею, после недолгих размышлений, на помощь племянник, принц Сётоку Тайси, взял бразды правления в свои руки и тем самым облегчил нелёгкое бремя власти. Со временем, функция соправителя вообще обретают законные основания в статусе то чоиго, то сёгуна. Подобная тенденция ограничения власти монарха, прослеживается и в истории другого островного государства в Англии. Всё началось в 1215г, который можно считать днём рождения современной демократии и в итоге, власть стала прерогативой премьер-министра и парламента. Возможно, в этом находит отражение схожесть островной диспозиции и одинаковое влияние сырого морского климата?

Эпоха Силлы.

 

Как всякое вынужденное или расчетливое соглашение, договор между Силлой и Танским Китаем ждал своего часа и нового расчета, который вскоре и наступил. Резкое падение качества управления империей преемниками императора Течжона и возрастающая нестабильность на захваченных землях в Маньчжурии и Ляодунском полуострове создавали благоприятные условия, чтобы воспользоваться моментом.

Король Силлы Мунмуван (661-681 гг.), понимая туманность перспективных отношений с соседом, не скрывающим экспансионистских намерений, решает не дожидаться грядущего грома и первым начинает военную кампанию против танцев. Боевые действия получают поддержку со стороны бывших граждан Пекче и Когурё, и продолжительная восьмилетняя война завершается полной победой в 676 году. Силле не удалось объединить земли, входившие в пределы всех корейских государств, но в ее собственность перешла большая часть территории полуострова.

Результат войны Силлы с империей Тан, имел важное судьбоносное значение для корейской цивилизации и способствовал единению народа. Он явился ожидаемым рубежом, подводившим итог всему предыдущему развитию. Любой другой исход, скорее всего, привел бы к поэтапному поглощению и растворению в бездонном котле китайской империи. Образование единого государства, повлекло к устойчивости, к более высокому уровню жизни социума. Единение позволило снять бремя отвлечения значительных материальных и людских ресурсов на ведение бессмысленных междоусобных войн и способствовало обобщению культурных и экономических обретений. Единое пространство подтолкнуло к эффективному, целесообразному использованию потенциала достижений. Оно способствовало формированию в сознании народа преимуществ общего бытия и национальной самоидентификации.

Конец седьмого и восьмой век для Силлы стал периодом расцвета и покойного развития. Историк с упоением и радостью сообщает, что с окончанием войн, жизнь, свободная от смертельных опасностей и тягот, вошла в спокойное русло и оружие можно было переплавить на инвентарь для нужд земледелия.

Раздвинувшиеся пределы государства вызвали новые насущные задачи организации управления. И вскоре вслед за объединением последовала административная реформа. Страна получила разделение на провинции, округа, уезды и местные структурные единицы, включавшие деревни, с поправкой на численность и топографические удобства. Если с провинциями и уездами приходилось сталкиваться и ранее, то округ был нововведением. К территориям с особым окружным статусом выделили бывшие столицы королевств и некоторые отдаленные регионы. Администрация округов наделялась расширенными правами и решала возникающие проблемы на месте без обращения в столицу, что способствовало оперативности и удобству.

Центральный аппарат государства включал 13 ведомств. Десять из них возглавляли по два руководителя, остальные один или несколько человек. Таким серьезным, как оборонное, руководили одновременно три человека. В системе отчетливо просматривалось желание исключить концентрацию власти в руках одного чиновника. Ведомство, выполнявшее контрольные, прокурорские функции надзора, возглавлялось одним человеком, что видимо, позволяло быстрее реагировать и принимать решения. Структура каждого силланского «министерства» имела четкую вертикаль и, замыкаясь на короле, обеспечивала возможность монарху взвешивать видение событий с разных ракурсов. Внедрение административных новшеств вызвало резкий всплеск потребности в квалифицированных кадрах госслужащих, что привело к необходимости расширения сети учебных заведений по их подготовке. Ответом явилось продолжение опыта стартовавшего с конца 4 века с приходом буддизма в Пекче и Когурё. Но именно в период Силлы с конца 7 и в начале 8 века, подготовка кадров стала обретать доселе невиданный размах и самостоятельность. Власть при этом оглядывалась на пример Танского Китая и руководствовалась желанием создать совершенную, устойчивую общественную систему.

Отмечая необычность и грандиозность конфуцианского эксперимента, следует понять, что он заслуживает более пристального изучения. При скрупулезном анализе исторических метаморфоз, рассыпая взгляд на деяниях монархов и полководцев, порой выпускается из виду, что история государства, как комплексной политической системы-это история управления и ее чиновников. Даже в нашу демократическую эпоху немногие замечают, что политическая власть, задуманная представлять интересы социума, по служебным обязанностям, делит их между а)личными, будучи представлена индивидуумами с человеческими слабостями, б)корпоративными, существуя, как организация и в) громогласной деклараций целей общественного блага. Становится нелёгкой задачей определить, что же преобладает в сухом остатке, по итогам жизнедеятельности огромной армии чиновников от рядового курьера до президента. Но в любом случае можно не сомневаться во вкладе, вносимом чиновниками в расцвет или распад цивилизации.

Исследуя взлеты и падения Египта, Древнего Рима, персидской империи Ахеменидов, не нужно забывать, что речь, по сути, идет о чиновниках, об успехах и недостатках управления, что жизнедеятельность любого государства обеспечивается усилиями огромного контингента чиновников. Все без исключения царствующие особы, волнуясь за благополучие своего государства, ломали голову над эффективностью управления и подборкой качественного менеджмента. Возможно, при этом в меньшей степени их волновало поддержание жизненных сил чиновника: чем он питается, где живет и в чем щеголяет. В большинстве случаев подразумевалось, что это их личные проблемы. И действительно в истории нет упоминаний о смерти чиновника от голода и холода. Чаще наоборот, их безмятежное существование в государствах далеких от благополучия, лишь подчеркивало избыточную калорийность подножного корма. Перекос интересов в пользу чиновника, подталкивает народ к сомнению в разумности политического режима, приводит к невозможности воплощения насущных задач и дискредитации государства.

Чиновничья работа, по мнению Конфуция, вытекает из этики, а потому прежде всего предполагает долг, а не выгоды: «Когда служат государю, относятся с благоговением к своим обязанностям и не придают значения тому, какое получают жалованье». Установка мудреца раскрывает особенность уникальной китайской цивилизации, где с глубокой древности озаботились вопросами воспитания тех, на кого возлагались труды по управлению государством. Как ни удивительно, но фактически весь этический комплекс был ориентирован на административную практику. Государственные задачи рассматриваемые в объёмной связке с личной, семейной, общественной этикой, благодаря гению Конфуция получили убедительное философской решение. Путь оказался не простой. Так, например, ещё в начале в 12в до н. э, проблема не имея достаточной ясности ограничивалась знанием некоторых церемоний, элементами воинского искусства, поэзией и литературой. Книга «Показаний к житейскому обхождению» изданная в последние годы правления Петра1 в России, включала схожие рекомендации. Но цель её была несколько иной: взрастить не образованного чиновника, разбирающегося в науке управления, а придворного лощёного пройдоху. Говоря словами Конфуция, ставилась иная цель, «не улучшения себя, а понравиться другим». В целом с того времени в России укрепилась мода на подражание правилам хорошего тона, но так и не взросло мировоззрение, которое бы культивировало учёную учтивость, (сонби-сознание) с коей в Корее сопрягают синоним Западного слова джентльмен--синса. Так, что не нужно удивляться, если под личиной профессора и академика обнаруживается «учёный с большой дороги».

Философию конфуцианства часто сопрягают, только с этикой и не всегда замечают, что, прежде всего, это политическая философия, выстроенная на этическом основании. В сознании Востока неизменно присутствовало недвусмысленное понимание того, что управление тесно связанно с сознанием личности, с индивидуальным «Я». И об этом наглядно свидетельствуют, не только позиция Кун-цзы, но и труды Лао-цзы, Мен-цзы, Сун-цзы, Семейные, возрастные, половые и подчинённые отношения, все они, так или иначе подразумевают, затрагивают конкретных людей. Понимая сию истину, они обходят стороной абстрактные рассуждения о принципах управления толпой, массами. В философии конфуцианства «управление», воплощает реальную этическую и разумную связь с каждым членом общества. И он устанавливает форму этих отношений, кои способствуют тому, что социум не обладая знанием будущего, владеет алгоритмом поведения в неизвестных, грядущих обстоятельствах. Доступность и общность провозглашаемых принципов, позволяет очерчивать диспозицию сознания и оберегать человеческое достоинство любого члена социума, включая того, кто числится в административной системе. Чётко и ясно, осознавая свою этическую сферу, из коей вытекали функциональные обязанности, чиновник любого уровня, имел точное представление, как строить взаимоотношения с народом, с вышестоящей властью. Отсюда и следует тезис Мен-цзы об этикете, вытекающем из внутреннего сознания. Такое сознание, по его мнению, утверждает приоритетную ценность в первую очередь людей, а в последнюю монарха. Поэтому Сун-цзы уделяя столь важное внимание законам, считая их, прежде всего, важным, объективным средством всеобщего образования, а не принуждения, как это часто можно наблюдать. Наконец, осознание необходимости философии в жизни государства и обеспечило жизнеустойчивость конфуцианства, претерпевшего неоднократные взлёты и падения, даже в Китае. Так исторические документы свидетельствуют, что очередное падение интереса к конфуцианским идеям произошло в начале 8века под натиском даосизма и особенно буддизма, вобравшего и усвоившего к тому времени достоинства китайских философий. С одной стороны они акцентировали то, чего не хватало и не имело глубокого внимания в конфуцианстве—отношение к чувствам, интуиции, восприятию. Это была сфера, которую Конфуций считал нужной пропускать через фильтр разума, пребывающего в рамках этики. Подразумевая, что в противном случае чувственное восприятие, может обратить индивидуум на путь, противоречащий интересам других людей и общества. Вспомним частые примеры, когда сентиментальные банкиры обкрадывают банк, а эмоциональные чиновники разворовывают вверенные ценности. Чувства хороши в том плане, что устанавливают пригодность окружающего мира. Конфуцианцы считали необходимым использовать это для взращивания этических убеждений. Музыка, поэзия и живопись, должны были быть средством углублённого понимания, усвоения обязательных для человека этических знаний. Надо заметить, что эти представления стали неписаным законом и за 2500 лет китайская литература, накопив, несравнимый с прочими народами поэтический потенциал, так и не догадалась выдать «на гора» нечто схожее с «Лукой Иванищевым» великого русского поэта А.С.Пушкина.

С другой стороны рационализму буддизма недоставало эмпирической связи. Заметим, что та версия, которая существовала до прихода в Китай, предполагает некоторую отстранённость от реальной жизни, сложности совмещения в уме простого человека правильных мыслей с практикой бытия. Китайский буддизм восполнил недостающее, органично усвоив тезисы даосизма и идеи гуманизма конфуцианства, что способствовало более комфортному использованию в качестве государственной идеологии. Но всё то, что он взял из конфуцианства, лишь подчёркивали достоинства последнего, как политической философии, способной объять все стороны жизни общества.

В Российской бытности верховную власть всегда путали с мистическим существом, подобным богу или дьяволу. Постижение установок такого монстра, укутанного в непрозрачную, таинственную пелену становилось невыполнимой задачей для народа. Да власть и не требовала понимания и даже наоборот избегала его, скрываясь за ширмой лжи или, например, французской речи. Ей нужно было только беспрекословное повиновение народа, к которому она себя фактически не причисляла. Историки, рассматривающие историю русского государства, редко замечают сей парадокс. Что в его пределах отсутствовал единый русский народ. Правители и дворяне со времён рождения независимого государства при Иване 3, руководствовались политикой, роднящей их с завоевателями, покорившими чуждые пределы. Ничто не указывает на то, что они идентифицируют себя как часть этого народа и что они стремятся совершенствовать то, что именуется управлением. Вопрос как управлять народом никогда не представлялся актуальным в Российском государстве. Система удобно утверждала бесспорную правоту, оделённого властью. Примерами злоупотребления, лености, равнодушии власти, во главу угла вознёсшей только свои «шкурные», узкие «шинельные» интересы, преисполнена история государства Российского.

Сохранившуюся несовместимость стандартов с Востоком, нагляднее всего обнаруживается и в том, что задачи управления, до сих пор путают с обширными навыками банального ремесленника, умением жать и на дуде играть. В Китае, уже в эпоху Конфуция, прежде всего, обращали внимание на важность принципов мировоззрения менеджера и политика. В наше время, человек, получивший диплом о высшем образовании в странах Запада и развитых странах Азии, без труда вспомнит имена десятков известных философов и содержание их трудов. В России это немыслимо, несмотря на нынешнее обилие «докторов философии». Равнодушие общества к их занятиям, явно показывает, что предмет увлечений русских «мудрецов» бесполезен и не имеет отношения к сфере подведомственной философской музе. Выходит, продолжают сопрягать просвещение с манерами, интересами и атрибутами скоротечного гламура?

В Китае конфуцианство обрело государственное внимание во 2веке до н.э, спустя несколько десятилетий после провозглашения империи Хань, в эпоху правления незаурядного государя-философа Мучже. Именно при нём открылись двери первого высшего учебного заведения по подготовке кадров, не имевшее официальных ограничений по социальному происхождению претендентов. Чтобы осознать значимость этого события, заметим, что многие Западные учёные считают сей факт поучительным примером, не имевшим места в истории других цивилизаций и способствовавшим долголетию империи Хань. К концу 6 века, в период Су, подготовка управленцев становится обязательным регламентом государства, а в эпоху Тан обретает почти современный облик. Такой дрейф объясняется тем, что практика жизни подтвердила выводы Конфуция. Недолгая история империи Чин наглядно выявила слабость порядка основанного на силе сочинённых законов.

Детальное наполнение философского наследия Кун-цзы продолжалось веками. Надо заметить, что само выстраивание философской конструкции на этическом основании не лишено трудностей, недостатков и вполне закономерно предполагает непростые спорные суждения. Свидетельством могут служить горячие дебаты в эпоху Хань, Тан и нынешних неоконфуцианцев и их противников в недавнем прошлом, в современном китайском государстве, в80е и 90е годы.

Вокруг учения возникали интересные прения, участники которых как личности и сегодня не оставляют в равнодушии людей, даже далёких от философии, по причине проницательности, актуальности, не утерянной свежести суждений, затрагивающих вопросы политики, войны и обыденной жизни. Имена философов Мен-цзы (371-289гг. до н.э.) и Сун-цзы(320-230гг до н.э.), подразумевая их фундаментальный вклад в развитие учения, уже в древности использовали наравне с именем Конфуция. Нельзя понять и оценить всю важность значения философии Конфуция, основываясь только на знакомстве с «Лунь Юй» (Беседаы и суждения), с тем, что в России, привычно, считается его единственным наследием. К тому же, он многими рассматривается в ракурсе видения, допустимом для святых писаний, но не для документа представляющего воспоминания учеников. Постижение конфуцианства, возможно только в процессе осмысления истоков мышления и многочисленных препятствий, которые преодолевались, пока оно не утвердилось в известном русле. И в том, что учение укрепилось, особенно велика заслуга Мен-цзы, как мыслителя придавшего конструкции учения необходимую скрупулёзную философскую прочность. Подразумевая эту незаурядную роль, в эпоху Тан его наделяют неофициальным званием «Цитадели конфуцианства». Спустя некоторое время произошло и официальное признание статуса специальным указом императора. Что же подразумевало такое необычное звание?

Живший за два века до Мен-цзы, Конфуций, считая, что процесс гармоничного социального бытия обнаруживает необходимость наличия гуманизма, впервые обосновал этот тезис, связав его воедино с природой человека, в основе коего пребывает разумность. Свойство, определяемое им, как человечность подразумевает естественные, невольные чувства; сострадание, справедливость и долг, присущие любому нормальному человеку. Используя разум, способности чувственного восприятия человек развивает, углубляет и шлифует эти природные задатки в самосознании личности. При этом обнаруживается логическая разумная связь его с другими людьми и с обществом. То, что накоплено, не может миновать конкретного воплощения в формы общения с другими членами общества – таков в целом путь Конфуция. Кажущаяся простота установки, в общем-то, подразумевающее образование этическое и просто образование, скрывает множество непростых, подводных камней, требующих точного определения с точки зрения философии:

Они подразумевают сложные вопросы, такие как: наше отношения к Природе, диспозицию разума и почему природа человека должна предполагать добро, а не зло. Что мы подразумеваем под природой, самосознанием, и какое влияние оказывают на него чувства осуществляющие связь с внешним миром? Где пролегает та тонкая грань, разделяющая чувства и желания? Отсюда возникают новые вопросы: а) что мы понимаем под знанием; в) самостоятельна ли наша воля; б) какова роль речи в познании? Многочисленные вопросы можно расставлять в разном порядке. Их актуальность от этого не пострадает и становится очевидным, что не ответив на них, конфуцианство не может обрести авторитет и утвердиться как философия. Разворачивая своё видение человеческого бытия перед любознательными учениками, Конфуций не мог обойти их. И это отражает «Лунь Юй», но этого явно было недостаточно, чтобы противостоять закаленным в диспутах скептикам, или противостоять тем, кто направлял конфуцианство на мистическую, религиозную стезю. Здание конфуцианства нуждалось в благоустройстве и такую работу блестяще выполнил Мен-цзы. Развивая этический принцип Конфуция, он раздвинул его, сочтя необходимым продекларировать, что в целом природа человека разумного предполагает: А) чувство человечности – гуманизма, сострадания; Б) чувство стыда и неприязни, подразумевающее ответственность, долг, баланс морального настроя и поведения; В) чувство уважения, влекущее к пристойным формам поведения с другими членами социума и Г) чувство истинности и ложности, способствующее разумности. Мен-цзы особо выделяет чувства человечности и истинности-ложности, как вытекающие из разума, способные раздвинуть пределы сознания и регулирующие чувства стыда и уважения. Принципы вошли в философию, как постулаты Мен-цзы «о доброй природе человека», подразумевая нечто метафизическое, ибо сложно утверждать, что природа человека предполагает только добро или зло. Но такой банальный вывод будет ошибочен. Сама градация на первичное и вторичное, нестабильность сферы сознания и её способность к развитию и росту до ступени мудреца, обнаруживает далёкий от мистики реализм. Он основан на выводах о преимуществе человека и его способа социальной организации жизни над тем, что обретается в дикой природе и первобытных формах. Именно это подразумевает Конфуций, говоря о том, что если бы не реформы эпохи Чжоу, он бы тоже ходил с распущенными волосами, в халате застёгнутом «не подобающе». Таким образом, добрая природа человека в устах Мен-цзы подразумевает условия предыдущего социального бытия, кои объективно сформировали необходимость определённых правил. Он исходит из убеждения, что и дальнейшее прогрессивное, гармоничное становления общественных отношений, полностью зависит от развития этих свойств. Мен-цзы не сомневается ни в прочности чувств в сознании, ни в способностях человеческого разума, ни в свободе волеизъявления. Он считает естественным их присутствие в каждом человеке, включая правителя, и именно из этого «непреклонного сознания» уверенно выводит веру в возможность гуманного политического устройства общества. Подчёркивая свой вывод, он задаёт вопрос: Разве не обеспокоит любого человека, ребёнок, стоящий на краю колодца? Утверждения Мен-цзы о справедливости действий народа, выступающего против неправедного государства, подразумевают отстаивание этих же врождённых этических прав человека. Любопытно, что его установка, не истекающая из врожденных прав человеческой личности на частную собственность, подводит к тем же демократическим выводам, к коим пришла западноевропейская философская мысль в 17 и 18 веках. Спустя тысячелетия выдающийся философ Б.Рассел в унисон Мен-цзы, отстаивая «человечность» заметит: «Ребёнок начинает плакать, заметив плач других детей».

Другой философ Сун-цзы (320-230 гг. до н.э), не отрицая добрую природу, исходил из того, что человеческая натура имеет зависимость от привычек, кои в свою очередь зависят от обстоятельств. Чтобы исправить положение, общество должно полагаться на формировании благих привычек, чему могут помочь законы, побуждающие восприятие и стремление подчиняться установленному порядку. Так Сун-цзы, расширяя тезис Мен-цзы, провёл связь от церемоний, форм этикета к внутреннему умонастроению. Вместе с тем замечание «..низкий человек не вглядывается в то, что есть у него внутри» ясно указывают на то, что Сун-цзы соглашается с мнение Мен-цзы о природных задатках человека. Они далеки от предубеждений тех, кто полагает, что Сун-цзы весьма рассчитывал на силу принуждающих закона и имел косвенную причастность через некоторых своих учеников к событиям эпохи Чин. Его суждения скорее продолжают развитие тезиса Мен-цзы о сложности возврата, если затрачены усилия на прохождение долгого пути, то есть они затрагивают тему воспитания, образования привычек разума. Исследования современных учёных показывают, что мозг человека на 99 процентов занят бессознательной работой, в коей примерно столько же места занимают не данные чувств полученные в режиме реального времени, а информация памяти. Только 1 процент составляет сознательная деятельность, коя формирует картотеку памяти, направление будущей бессознательной деятельности и взвешивание настоящих обстоятельств с учётом содержания памятной картотеки. И также очевидно, что итоговый вывод зависит от предыдущей сознательной деятельности. Проблема не может быть рассмотрена в иной плоскости, ибо должна логически согласовываться с декларируемым философами свободным сознанием и волевым выбором.

Отсутствие такой обусловленности обращает воспитание в лагерный метод Макаренко по выработке условного рефлекса. Они имеют отношение к взращиванию механического исполнителя, раба, но не к творчески мыслящей личности и к философии. Возможно, по этой причине, конфуцианские философы уделили столь значительное внимание универсалии «образование». Они поняли, что от того какой смысл и значение вносится в слово «образования», от расставленных приоритетов зависит роль персонального разума, теории познания и статус человека. То есть, например, если во главу угла поставлено «общество», индивидуум становится инструментом и его соображения, включая этические, не имеют значение. Иная картина складывается, если общее подразумевает совокупность личностей. В этом случае становятся важными разум и принципы, коими руководствуется отдельная личность. И логично встают вопросы о свободе выбора образования, определения субъекта и объекта знаний, отношений мира мыслей и материального мира. Они стали важной частью обсуждаемой темы в эпоху Тан, когда произошло становление течения получившего наименование лихак.

Чтобы понять многомерность размышлений, невозможно обойти вниманием тот парадоксальный момент, что даосизм, оказавший важное влияние на течение философской мысли, рассматривал разум не только с позиции пользы, но и как нечто опасное несущее угрозу равновесию Мира. И такая точка зрения весьма убедительна. Вполне очевидно, что разум в своём эволюционном процессе мог развиться, только из стремления обрести частные выгоды. Он мог использоваться беспредельно в направлении изобретения более эффективных способов обретения вкусной пищи, удобного защищённого крова, способа передвижения и т.д. Говорят, Конфуций никогда не стрелял сидячих птиц, а Чжуан-цзы прямо указывал на угрозу исходящую от человеческого разума всему живому. Мыслители Востока была первыми осознавшими необходимость обрамления разума, создания этических барьеров обуздывающих творческие фантазии человека. Исходя из разумности, философы утверждали ответственность человека за дела земные и вселенские.

Философия обусловила необычно высокий уровень общественного сознания. Наглядно, это обнаруживается в законодательной практике китайских империй: Уже первый свод законов империи Чин, возникшего в 3веке до нашей эры, кроме административного и уголовного уложения имел раздел гражданского права. Китай был единственной страной, где на протяжении двух тысячелетий отсутствовали ограничения гражданских прав, устанавливающие непреодолимые барьеры между представителями разных этносов или кастовые градации. Несомненно, это вытекало из традиции китайского бытия и философских привычек. Чтобы осмыслить значимость нововведения, следует понять, что там, где народ расценивается как рабы или подданные, отсутствует необходимость регулировки взаимоотношений возникающих в среде граждан. Закономерно, что законы Рима, подробно оговаривая права граждан, не проявляют интереса к тем, кто не отнесён к этой категории. Ибо для них, вполне, достаточно административного кодекса, определяющего законность власти, который обычно развевает сомнения относительно её права на сбор податей. Наглядным примером могут служить труды Вавилонского государя Хаммурапи и Киевского князя Ярослава, автора первого правового уложения, известного, как «Русская правда». Нужда в гражданском кодексе в России возникла намного позднее, только спустя 700лет, с отменой крепостного права.

Вопросы прав личности и проблемы этики не могли возникнуть случайно. Некоторые историки считают, что они были вызваны великими прогрессивными потрясениями железного века, но соглашаясь с ними, можно предположить, что многие представления о ценностях прочно обретались в народном мировоззрении задолго до этого. Доказательством служит то, что например, атеистическая точка зрения на влияние неба на дела человеческие обреталась в трудах мыслителей задолго до рождения Конфуция. Склоняет к тому и замечание Конфуция, что в Китае даже «без правителей больше порядка, чем в варварских странах с правителями».

Как уже отмечалось, любая философия озабоченная проблемами познания, актуально, логично поднимает вопросы чёткого определения категорий суждения и того что относится к технологии и инструментам суждения. И это то, что неизменно присутствует в конфуцианстве. Касаясь «знания» Конфуций замечает «знание того, что не знаешь и знание того, что знаешь и есть знание». Он не только объединяет знание и не знание, но и явно указывает на то, что знание своего невежества способствует знаниям. Платон считал иначе, предполагая невозможность рождения знаний из невежества или знаний. Сами знания он предполагал, имеют врождённый характер, будучи наделёнными от Бога и процесс познания ассоциировал с воспоминанием. Вспомним, как он апеллировал к геометрической задаче, в коей юноша-раб проявил способности понимания без опытного знакомства. Подход Конфуция иной: он делит знания на врождённые и те, что приобретаются опытом. Его позиция в общих чертах не противоречит современной философии считающей, что всё нами познаётся эмпирически (из опыта), при одновременном наличии таких знаний, о коих мы можем судить правильно априорно, основываясь на выкладках разума. К ним относится математика и в какой-то мере этика. Само опытное познание Конфуций делит на две части: процесс учения-восприятия и процесс осознания-размышления. Мен-цзы, продолжая развитие линии Конфуция, вносит в подробности, позволяющие более комфортно расшифровать и указать на тонкости процесса познания. Он делит сам познавательный механизм человека на две части. К одной относит то, что исполняет роль посредника и больше связанно с внешним миром: зрение, слух и прочие органы восприятия. Другой части присоединяется то, что характеризует способность индивидуального независимого мышления. Ограниченность лексических способностей русского языка, не имеющего философских традиций, вынуждает использовать термин «разумная душа», но это будет неточное выражение, к тому же вносящее изрядную долю метафизики туда, где она не должна присутствовать. «Душа» производная от дыхания скорее предполагает призрак или абстрактные сердечные струны, чем интеллект. Знак «души» более близок к призраку, чем к активному разуму живого человека. Психология, тоже содержит намёк на дух, и видимо поэтому, чаще занята поиском невидимых истоков «Я» в прошлом, чем настоящим или будущим. Мен-цзы подразумевает беспрестанное расширение пределов мышления, пределов сознания, формирующее прочное сознательное «Я», автономное от чувственного восприятия, диктата внешних обстоятельств, которое способно принимать независимые, правильные в этическом плане решения. Утверждая приоритет сознания, он считает, что именно разум должен регулировать чувства: «открывать и закрывать вход глазам и слуху».

Кажется, что Мен-цзы в какой-то степени склоняется только к рационалистической и априорной точке зрения, не одобряемой современной философией. Но это не так, ибо истинные конфуцианцы не имели склонности к абстрактным рассуждениям. Бесспорно и другое, что действительно сознательный потенциал способен оказывать влияние на чувственное восприятие и во взгляде философа содержится глубокий смысл. Если бы разум человека только зеркально отражал внешний Мир, возможны ли были бы перемены и чем бы, его бытие отличалось от жизни животного, обречённого на участь судьбы? Не случайно и Конфуций, и Мен-цзы, и Сун-цзы не обходят вопросы, связанные с объективными обстоятельствами, теми кои окутываются в мистическое одеяние неумолимого божественного предначертания. Именно в этом смысле российские востоковеды и интерпретируют, употребляемое часто философами слово «Небо», которое в действительности подразумевает «Природу», «Вселенную» или события, коими мы обусловлены. Человек может по независящим от него обстоятельствам оказаться инвалидом, родиться в бедной семье, прожить жизнь в государстве, где попирается «человечность» и чаще всего он бессилен изменить обстоятельства. Но означает ли это, что он раб судьбы или объект божественного гнева? Философы так не думают, рассматривая сферу самосознания в качестве автономной и независимой основы «Я», прямо влияющей на судьбу личности и Мира. В устах Мен-цзы это звучит так: «В основе Неба пребывают страны, в основе страны семья, в основе семьи человек». В то время, как в других частях Света мышление исходили из теоцентрической идеи, Мен-цзы в центре Вселенной ставит человека. И его убеждение в полной мере согласовывается с точкой зрения Конфуция, утверждавшего в беседе с учениками, что «человечность» предполагает понимание людей, а понимание и есть любовь к людям. «Любовь к людям» настолько абстрактное понятие, что вряд ли даже христианским пастырям, провозглашающим её, столь очевидно понятен смысл. К тому же, чаще мы наблюдаем примеры любви к животным, чем примеры христианской любви к ближнему. Конфуций и Мен-цзы сумели установить конкретную формулу любви к людям без лукавства и лицемерия. Конфуцианство, как и буддизм не призывает любить врага, или заключать в объятия кого попало. Подразумевая разум они считают человека самым важным достоянием Природы и исходя из этого требует уважения, справедливого, честнос\го, исполнение обязанностей по отношению к ближнему. То есть осознания его ценности. С философской позиции это можно считать тем самым беспристрастным взглядом, соответствующий тому, что Б.Рассел расценивает, как любовь к людям.

Мен-цзы несокрушимо верит в приоритетность самосознания и когда ему задают вопросы о его неудачах, срыве жизненных планов, он, не виня ни бога, ни людей замечает, что он всегда взращивал свою неколебимую волю и сознание. Данная позиция также соответствует мнению Конфуция или Чжуан-цзы. Сун-цзы не останавливается на этом, его настрой более решителен и он прямо призывает к изучению и изменению «Неба» (Природы) с целью извлечения практической пользы. Это мнение, созвучное с размышлениями Чжуан-цзы, имело важные последствия в практике стран Дальнего Востока и в философии неоконфуцианства.

Ведя речь о судьбе, фатуме в значении предопределённости, заметим, что философы даосы, определяли символ не как божественное волеизъявление, а как постоянство перемен. Процесс трактовался как дао-путь Природы. Дао не олицетворял некую сущность способствующую переменам, а служил символом, обозначающим перемены. Чжуан-цзы особо указывает, что принимаемое за судьбу, есть воплощение этого закона Природы. Следование закону означало, что даже энергетические частицы инь и янь обращались в свои противоположности.

Отстаивая свою убеждённость в невозможность познания дао, они аргументируют это тем, что дао не имеет цвета, вкуса, не издает звуки и невозможно установить его пределы, но не ссылаются на божественные обстоятельства. Все эти столь очевидные моменты, склоняют к тому, что ко времени рождения даосизма и конфуцианства логическое мышление философов Востока пришло к ясному пониманию ограниченности пределов вводимой божественной сущности и невозможности его вмешательства в проблемы человеческие и природные. Из чего логически следовало, что нет необходимости выпрашивать что либо, у кого бы то ни было. Вера в божественную предопределённость и судьбу ставит человека в униженное и зависимое положение. Просящий толику благ у Бога или у кого либо, не может быть свободным.

Даосизм по многим аспектам, не соглашался с мнением конфуцианцев и особенно нетерпимой, их позиция была в вопросах противоестественного, искусственного обустройства социума. Философы-даосы не видели необходимости в законодательной, общественной организации бытия, считая её источником неурядиц. Они рассматривали конфуцианские трактовки, как неуместное вмешательство в естественный порядок Дао, неизвестный человеку, или даже как соглашательские, угодные правителям, но малополезные людям. Но если рассуждать с позиции того же Чжуан-цзы, считавшего, что любой вывод содержит истину и ложь, можно понять что речь идёт об эпохе воюющих государств.

В целом же разветвленность философских споров, отсутствие догматической привязанности к мнению авторитетов, подтверждает высокую планку размышлений и свободу мнений. Отличительной чертой восточных философий, является широта спектра рассматриваемых вопросов в непосредственной привязке к конкретному человеческому бытию. Присутствует понимание двойственной зависимости жизни от ума и глупости, необходимости рамок одинаково ограничивающих беспредельные сомнения разумного человека и бескрайнюю самоуверенность глупого. Вызывает симпатию гуманизм и не отвлеченный подход, когда совместно раскладывались в философском ракурсе вопросы, относящиеся к природе, социуму, экономике, управлению, дипломатии, войне, образованию в привязке к личности человека. Примечательно, что при этом, никто из философов не демонстрирует слепую покорность и угодливость верховной власти. Во всём подспудно присутствует восхитительная мысль Лао-цзы, что «Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует. Несколько хуже те правители, которые требуют от народа их любить и возвышать. Еще хуже те правители, которых народ боится. И омерзительнее всех те правители, которых народ презирает». Нигде не проглядывается благоговейный трепет перед ликом «божественного права монархов», но чувствуется достоинство человеческой личности. Такие перлы не могли родиться там, где народ приравнивали к стаду.

Наряду с активным вмешательством, действием, в качестве эффективного способа управления, философы даосы и конфуцианцы, рассматривают столь же пристально пассивность и бездействие. Это свидетельствует о понимании вреда причиняемого излишней активностью, о том, что путь к знанию пролегает через факты, к коим ум имеет косвенное отношение. Если допустить, что мысль служит мерилом возраста, то очевидна зрелая мудрость китайской цивилизации.

Пребывающий в ее ауре Корейский полуостров не мог остаться в стороне. Жизненно важная работа по изучению и освоению философского богатства соседей, получившая старт в эпоху четырех государств, явилась основой философской жизни Силлы. Учение конфуцианства одновременно с видением человеческой ипостаси как стержня, на который нанизывается этика и политика, устраняло хаотичность мышления и призывало к активной жизненной позиции в реальном мире. Все эти достоинства вызвали практический интерес правителей и послужили стимулом для создания учреждений по обучению и воспитанию чиновников. Направленность вектора движения событий, таким образом, было ожидаемым, следующим из подражания элементам китайского бытия-существования и подсказано самой жизнью с превосходящим соседом.

Не следует с пренебрежением предполагать, что подготовка управленцев имела абстрактные цели, а знания, полученные ими, не увязывались с жизнью простых людей и вся их ученость, сводилась лишь к заучиванию никому не нужной, не понятной китайской письменности. Такая одиозная трактовка бытует до сих пор в размышлениях некоторых «знатоков» Востока, побуждаемых, как правило, не желанием разобраться, а «мочить» проявления любых признаков любопытства и приязни. Чтобы развенчать подобные тенденциозные «знания», достаточно указать на то, что современный словарный запас корейского языка процентов на 80 обеспечен прошлой иероглифической «ханмунной» лексикой. Из чего следует допущение, что если даже простой человек не знал сложной письменности, он хорошо понимал смысл прочитанного ему документа. Имея в виду, что главная задача подготовки чиновников исходила из практического стремления оптимизации управления и налоговой наполняемости казны, станет понятна вся сфера деятельности. Они должны были вести не только конкретную, приземленную документацию, но и являться специалистами, разбирающимися в технологии сельского хозяйства, гидромелиорации, подсобных промыслах, в военном деле. Вспомним, что Конфуций своих учеников учил этике, истории, поэзии, литературе, музыке и стрельбе из лука, но на посту министра он проявил знания, затрагивающие сельское хозяйство, торговлю и военное дело. От них требовалось умение организовывать строительство, транспортное и мобилизационное обеспечение. Служебные обязанности подразумевали знания по математике, кораблестроению, судовождению, астрономии и географии.

Чиновник–администратор, мечтающий о карьере, обязан был разбираться не только в буддизме и конфуцианстве, из канонов, которых складывалась этика, политика, дипломатия государства, но и во многих конкретных вопросах. И то, что в обществе со временем сложился непререкаемый авторитет образованного человека, культ знаний, лишь подтверждает замечание. Никому и в ум не приходит, что карьеру может сделать слабоумный недоросль, исходя из прав рождения, или каприза фортуны. Увязка власти с образованием, с чувством ответственности, «человечностью», формирует в народе представление об идеале власти, долженствующей воплощать в неразрывном сплаве ученость, справедливость и этику. Решая задачу эффективного использования интеллектуального потенциала, взращивания качественных специалистов, военных, дипломатов, юристов, инженеров, монархическое государство вряд ли задумывалось о глубоких последствиях. Но любая система, освободившись от опеки творца, начинает обретать свою самостоятельную биографию, с эпизодами и коллизиями, которые он не мог прогнозировать. Ход конфуцианских опытов выявил наличие побочных эффектов. Начиная с эпохи Силлы, простой народ стал взвешивать качество власти, сопрягая её со сложившимися убеждениями единства знаний и добродетелей, что и явилось причиной доселе неведомого протеста. Аристотель и Маккиавели считавшие, что лишние знания подданных нарушают покой правителей, оказались правы.

Среди новшеств Силлы, вызывает интерес то, что с целью повышения эффективности сельскохозяйственного производства, провели ликвидацию бесперспективных деревень с последующим переселением ее обитателей. Подобное укрепление деревни, вело к увеличению производительных сил, развитию ремёсел, облегчало управление и взращивало надежды на рост налоговых поступлений. По указу короля Кёндоквана 755 года, деревня определялась как населенный пункт с числом дворов не менее 10. Деревенская перепись включала не только численность и положение обитателей, но и наличие угодий, живности, плодовых деревьев и подсобных промыслов.

Весь комплекс обширных нововведений Силлы, по сообщениям той эпохи, весьма усложнил жизнь не столько простых земледельцев, как вольное бытие местной знати. В ее среде даже стали зреть семена недовольства против политики центра. Дабы как-то ограничить возможные интриги наиболее влиятельных местных аристократов, король ввел обряд приглашения представителей известных семейств на службу в столицу Кенчжу. Положение почетных заложников, хотя и давало результат, но полностью пресечь их «свободолюбивые» мечтания не могло. Думается, в этом и скрывается причина реорганизации в 788 году, через 106 лет после открытия, учебных заведений, позволившая получать образование претендентам незнатного происхождения.

Изучая опыты Силлы по воспитанию образцового чиновника, следует понять, что предполагается возможность создания гармоничного государства, управляемого ответственным руководством. Несмотря на организационные и временные трудности, она виделась реалистичной и не вызывала отторжения. Этому способствовала убедительность философских канонов конфуцианства. Скептики, с иронией воспринимающие потуги по формированию добродетельной моральной ауры управленцев в прошлом, не задумываются, что и сегодня актуальной темой любого государства остается та же задача. И решается пока также: мытьем – через законы, катанием – через церемонии и средства массовой информации. Причем несмотря на усилия и затраты, услужливую помощь средств массовой информации, результаты намного уступают достижениям древних государств Дальнего Востока, где до настоящего сохранились имена и памятники воздвигнутые честным, преданным делу чиновникам.

Западные историки, считая реформы Петра1 не достигшими цели, провальными, часто связывает это с неспособностью, безответственностью тех на кого опиралась власть. Они выделялись не только некомпетентностью, но и неугасимой страстью к коррупции. Служба ко времени Карамзина и Гоголя, чиновниками уже редко ассоциировалась с чувством собственного достоинства, с честью, с гордостью свободной личности, с представлением о моральных обязанностях, а скорее с наличием или отсутствием ценностей, то есть с возможностью кражи. Ведя речь о долге служивого человека, вспомним, как за последним Российским монархом последовали только домашний доктор и горничная. Факт наглядно доказывающий, что лозунг «веры, государя и отечества» не обусловливался убеждениями. Ситуация получила продолжение и в недавнем прошлом, при очередном развале государства, когда вся рать, именуемая ныне госслужащими, споро сменила визитную карту. Сей контингент с «ностальгией» оглядываясь на прошлое, продолжил «честное» несение службы, не вдаваясь в тонкости моральных обязанностей. Конфуций в случае возникновении сомнений, что «у государства нет пути…», рекомендовал элементарную отставку. В русской бытности отсутствуют свидетельства подобной просвещённости. Мораль общества такова, что передача содержания конфиденциальных бесед, доносы считаются нормой жизни, доблестью и признаком патриотизма. Конфуцианство никогда не располагало к подобному спекулятивному конформизму, рассматривая его как утерю человеческого лица, несоответствующую требованиям человеческой жизни.

Каждый человек, принадлежа определенному социуму – обществу – цивилизации тысячами нитей связан со сферой именуемой культурой. В современной интерпретации, культура включает не только музыку, живопись, архитектуру, литературу и театр. Она делит многообразие жизненных накоплений на техническую, производственную, семейную, политическую, торговую, земледельческую, бытовую, письменную и прочую культуру. Расклад, позволяет определить координаты пребывания, истоки и направленность цивилизации. Группировка на отдельные составляющие приводит к пониманию, что все объединяет нечто общее, незримо присутствующее и влияющееее на их формирование. И это философская культура, скрепляющая всё здание культуры. Прошлые привычки, воззрения складываются при любом исходе, но качественные этические традиции, овевающие все грани культуры не могут сформироваться из хаоса. Религия в лице церкви, преследующая корпоративные интересы, подразумевающие узкие земные блага организации, никогда не имела и не способна была обрести такую власть. Утверждения, что она способна гарантировать соблюдение этики, обеспечить качество культуры, не более чем несостоятельные амбиции. Они доказывают лишь слабое усвоение исторических уроков и использование людского невежества. Просто «вера», не упакованная в принципы мышления, удовлетворяет, далеко не всех.

Общество должно терпимо признавать права каждого на свою истину, и оно объединится вокруг той, которая как искорка в осколках драгоценного камня замечается, отражается в каждом человеке. Свобода совести, несомненно, подразумевает это. Можно согласиться, что многие религиозные идеи сварились в пролетарском или аристократическом котле в момент хаоса и потрясений, а вкус блюда объединил многих, но из этого не следует глобальное единодушие, и не вытекает вечная созидательная сила религии. Восток с глубокой древности понявший, что идея гармоничного социума, согласуется с общечеловеческими этическими представлениями оставляющими за бортом частные религиозно-партийные тонкости, продемонстрировал глубокое знание природы человека.