Орография массива Дхаулагири по индийским картам
Аннапурна
Предисловие
Восхождение на Аннапурну произвело огромное впечатление на весь мир, с течением времени еще более усилившееся. Эта победа, без сомнения, – одно из наиболее выдающихся и волнующих событий наших дней.
После многих усилий и постепенного накопления больших и малых успехов Морис Эрцог и его товарищи покорили не только наиболее высокую из всех вершин, взятых до тех пор человеком, но и первую вершину, превосходящую 8000 метров, одну из высочайших в мире.
Добившись с первого раза успеха в совершенно неисследованной местности, французские альпинисты совершили подвиг, который лучшие знатоки Гималаев до тех пор считали невозможным. Покойный ныне знаменитый английский альпинист Френк Смит, принимавший участие в пяти гималайских экспедициях, взошедший на Камет и достигший на склонах Эвереста высоты 8500 метров, писал: "Восхождения в Гималаях сопряжены с такими трудностями, что, по всей вероятности, никакой экспедиции не удастся с первого раза победить одну из двенадцати 1 величайших вершин мира"[1].
И все же на Аннапурне экспедиция 1950 года сумела этого добиться.
В условиях Гималаев успешное восхождение является победой всей команды. Все участники экспедиции, каждый на своем посту, в более или менее трудных условиях показали себя достойными оказанного им доверия; честно выполняя свой долг, они сделали все возможное для спасения двух пострадавших товарищей. Однако, отдавая должное заслугам всех участников экспедиции, можно утверждать, что победа команды была также и прежде всего победой ее руководителя.
Правильность нашего выбора в первую очередь подтверждается тем чувством любви, граничащей с благоговением, которое питают к Эрцогу его товарищи.
Гималаи не открыли нам ничего нового в личности Мориса Эрцога: все его прошлое являлось порукой тому, что руководство экспедицией доверено действительно наиболее достойному. Однако эта экспедиция дала ему возможность в самых тяжелых условиях проявить себя блестящим образом, показать, что он действительно является душой этого выдающегося предприятия и что ему присущи лучшие человеческие черты.
Его характер и ум открыли ему дорогу ко многим областям жизни. Хорошо разбираясь в практических вопросах, он мог в то же время наслаждаться поэзией Малларме или «Размышлениями» Паскаля. Он так же свободно чувствовал себя в конторе какой-нибудь фирмы, как и на итальянском гребне Монблана.
Исключительная сердечность и доброта, завоевавшие ему всеобщие симпатии, сочетались в нем с умением принимать в случае необходимости твердые решения и со способностью правильно оценивать людей. Здравый рассудок сдерживал порывы его поразительной энергии.
Факты говорят сами за себя.
В продолжение всей экспедиции он находился в исключительной спортивной форме, превосходя по силе и выносливости даже таких, казалось, ни с кем не сравнимых мастеров, как Лионель Террай и Луи Ляшеналь. В его поведении отразились и воля к победе, и вера в успех, которые он сумел передать не только всем участникам экспедиции, но даже нам, находящимся за тысячи километров.
Не жалея себя, выбирая самую трудную работу, укрепляя свой авторитет личным примером, находясь всегда впереди, он обеспечил победу.
В течение длительного завершающего этапа восхождения в полной мере проявились здравый смысл и решительность Эрцога. В обычных условиях следовало бы организовать еще один, шестой лагерь. Однако Морис понял, что один день промедления может стоить вершины, и не колеблясь вышел на штурм.
Известно, какой дорогой ценой пришлось заплатить за победу. Морис проявил при этом еще больше твердости и мужества, чем во время штурма. Ни одной минуты он не думал о себе. Так, характерно для него, что, когда группа выбралась из трещины, служившей ей местом ночевки, первой мыслью Эрцога была мысль о товарищах, его первыми словами – просьба оставить его, чтобы увеличить шансы на спасение остальных.
Нескончаемый обратный путь под муссонными ливнями, многочисленные операции, долгие месяцы страданий, когда Эрцог, прикованный к постели, лежал в госпитале, – все осталось позади. Как никогда, он покоряет нас своей простотой и трогательной душевной чуткостью. Мы с восхищением наблюдаем, как он возрождается для жизни, в которой он видит теперь больше хорошего, потому что он сам стал лучше.
И вот у нас в руках эта книга, ни с чем не сравнимый успех которой является победой сердцам творческого разума.
Она не похожа ни на какую другую книгу. Задуманная как роман, она в действительности является самой правдой, той правдой, которую так трудно бывает запечатлеть и выразить словами. Простой, дружеский тон повествования, искреннее и объективное изложение событий и характеристика действующих лиц придают этому произведению волнующую достоверность.
Впервые в жизни мы все участвуем в гималайской экспедиции бок о бок с ее руководителем и его товарищами. Вы ведете нас за собой, дорогой Морис, вплоть до самого конца, конца сурового опыта и несказанно тяжелых испытаний.
Читать спокойно эти страницы невозможно. Душа потрясена этой трепещущей, проникнутой гуманизмом чуткостью, сочетающейся с поразительным мужеством и несгибаемой волей.
Мы благодарим вас за то, что вы поняли, как можно быть откровенным, не изменяя скромности. Без такой искренности все ухищрения разума были бы тщетными. Нужна была смелость, чтобы правдиво передать эти волнующие минуты, когда личное сливается с общим.
Сверкающий скалами и льдом чарующий мир вершин является своего рода катализатором: не будучи бесконечностью, он заставляет ее чувствовать. Высоты дают нам лишь то, что мы сами в них вкладываем.
Альпинизм – это средство выражения человеческих чувств. Он находит свое оправдание в людях, которых он создает, в своих героях.
Именно это основное почувствовал вместе с нами весь народ, окруживший победителей Аннапурны славой и восхищением.
В борьбе с вершиной, в стремлении к необъятному человек побеждает, обретает и утверждает прежде всего самого себя.
В крайнем напряжении борьбы, на грани смерти Вселенная исчезает, оканчиваясь рядом с нами. Пространство, время, страх, страдания более не существуют. И тогда все может оказаться доступным. Как на гребне волны, как во время яростного шторма, внезапно воцаряется в нас странное, великое спокойствие. Это не душевная опустошенность, наоборот – это жар души, ее порыв и стремление. И тогда мы с уверенностью осознаем, что в нас есть нечто несокрушимое, сила, перед которой ничто не может устоять.
Рожденное пламя никогда не угаснет. В невероятных страданиях открываются бесценные сокровища.
Не в этой ли уверенности, что все теперь к лучшему, черпал Эрцог спокойное мужество, преодолевая свою голгофу?
Вершина у наших ног. Над золотистым морем облаков другие вершины всплывают к лазури небосвода, и горизонт беспределен.
Побежденная вершина уже более не вершина. Действительно, будет ли завершением, будет ли окончательным ответом достижение поставленной цели?
Люсьен Деви,
председатель Гималайского комитета и Французской альпинистской ассоциации.
Введение
Люсьену Деви, который был одним из наших
Писать книгу мне пришлось впервые в жизни. Я и не подозревал, что это так трудно.
Порой работа казалась мне невыносимой, но я взялся за это дело, чтобы от имени своих товарищей рассказать о пережитой нами трагической эпопее, о том, как лишь благодаря ряду чудес, и сейчас еще представляющихся мне невероятными, нам удалось остаться в живых.
Страницы этой книги повествуют о подвигах людей в борьбе с безжалостной природой, об их волнениях, надеждах и радостях.
Я сознательно строго придерживался истины и старался в меру своих сил передать необычный характер окружавшей нас обстановки и изобразить происходившие события с точки зрения восприятия их человеком.
Вся эта книга была продиктована мной в американском госпитале в Нейи, где и сейчас еще я провожу невеселые дни.
Основой повествования служат, конечно, мои личные воспоминания. Если этот рассказ обладает достаточной точностью и полнотой, то это в первую очередь является заслугой Марселя Ишака, который с такой настойчивостью вел дневник экспедиции – важный документ, писавшийся подчас в самый разгар происходивших событий. Большую пользу принес мне личный дневник Луи Ляшеналя, а также уточнения, сделанные всеми моими товарищами. Таким образом, эта книга является, в сущности, коллективным трудом.
Ее язык, часто сбивающийся на разговорный, был выправлен и отшлифован моим братом Жераром Эрцогом, с которым я делил как первые радости альпинизма, так и первые жизненные испытания. Если бы не вера в него, не поддержка, которую он мне оказывал изо дня в день, вряд ли я смог бы когда-нибудь завершить эту работу.
В этой книге читатель не найдет имени Роберта Буайе, который так много сделал для нашей экспедиции. Но его дружба, его чуткость были для меня в самые тяжелые дни неоценимой поддержкой.
Всем нам, девяти членам экспедиции, эта книга по многим причинам будет всегда дорога.
Мы были равны в труде, в радостях и в горе. И мое самое горячее желание – чтобы, сплотившись перед лицом смерти, мы осознали истинное величие Человека.
В самые ужасные моменты агонии мне показалось, что я постиг глубокий смысл жизни, который прежде был от меня скрыт. Я понял, что правда важнее силы. Следы ужасных испытаний сохранились на моем теле. Я был спасен и обрел свободу. Эта свобода, ощущение которой меня с тех пор не покидает, дает мне чувство уверенности и спокойствие человека, исполнившего свой долг. Она наполняет меня безграничной радостью, любовью к тому, что раньше я презирал. Новая, прекрасная жизнь начинается для меня!
Эта книга нечто большее, чем рассказ, это – свидетельство. То, что кажется лишенным смысла, порой имеет глубокое значение. Таково единственное оправдание бесцельных на первый взгляд поступков.
Карта-схема маршрутов экспедиции (с форзаца книги)
Революция во дворце
Отъезд близок. Закончим ли мы когда-нибудь сборы? Весь персонал Французского альпинистского клуба мобилизован.
Ни одной свободной минуты, чтобы навести хоть какой-нибудь порядок. Корреспонденция нас заваливает. На столах – внушительные груды различных бумаг.
С оглушительным грохотом выгружаются тяжелые ящики с высокогорной одеждой, обувью, кислородными баллонами, печеньем, с гвоздями всех размеров, связки консервных ножей, чехлы для палаток…
В доме № 7 по улице Ля Боэти свет горит ежедневно далеко за полночь – царит всеобщее возбуждение. Гималайский комитет заседает почти каждый вечер. Ровно в девять с точностью часового механизма входят один за другим важные лица, от которых зависит в период отъезда судьба экспедиции. На этих секретных совещаниях выносятся серьезные решения. Комитет утверждает смету, обсуждает возможные случайности, оценивает риск и, наконец, назначает участников.
Уже несколько дней, как состав экспедиции известен. У нас будет хороший коллектив!
Высокий, с благородными чертами лица, Жан Кузи самый молодой из нас. Ему 27 лет. Он блестящий инженер, авиационный специалист, и сначала мы делаем вид, что считаем его безнадежно затерявшимся в дебрях уравнений. Жан молодожен, однако не колеблясь покидает свою жену Лиз, чтобы принять участие в этой волнующей экспедиции. Молчаливо устремив взор куда-то вдаль, он как будто постоянно размышляет о современных сложных проблемах электроники. Как-то раз в самый разгар сборов среди всеобщей лихорадки Жан пришел ко мне и со свойственным южанам темпераментом (он родом из Нерака), помогая себе жестами, завел бесконечный разговор о том, как классифицировать сложность маршрута при восхождении.
– Взгляни на этот график! – говорит он мне.
– Чудесная лестница!
– Это северная стена Дрю, – торжествующе заявляет он. – Все ясно!
– А если буря застанет на полпути?
– Да, конечно, однако… Ну что же, тогда график изменится!
Марсель Шац также поедет с нами. Это постоянный партнер Кузи, они составляют замечательную связку. Шац на два года старше своего друга и более коренаст. Он всегда элегантен, что неудивительно, так как он служит управляющим в одном из крупных магазинов готового платья, принадлежащих его отцу. Марсель любит хорошую организацию, порядок и методичность. Во время восхождения он охотно берет на себя организацию бивуака.
Марсель Шац влюблен в альпинизм, а так как он холост, то ничто не мешает ему проводить отпуск в горах. Хотя он парижанин и, следовательно, живет в отдалении от своей обетованной земли, застать его в городе в субботу можно лишь очень редко.
Что касается Луи Ляшеналя, то еще несколько лет назад он был любителем, то есть совершал восхождения для собственного удовольствия. В настоящее время он преподаватель в Национальной школе альпинизма и лыжного спорта.
Для жителей Шамони он "иностранец". Это означает, что Ляшеналь не уроженец "долины". Он из Аннеси. По мнению местных жителей, патриотов своих гор, такое происхождение считается "нечистым". Тем не менее Луи удалось вместе с Лионелем Терраем и Гастоном Ребюффа вступить в знаменитую Компанию гидов Шамони – общество, не имеющее себе равных в мире по количеству и по квалификации своих членов. Среднего роста, с быстрым и проницательным взглядом, Луи в разговоре может подчас выкинуть что-нибудь невероятное. Он обожает все чрезмерное, его суждения иной раз ошеломительны. Будучи прямым и искренним, он не колеблясь признает свои ошибки. Вдвоем с Лионелем Терраем они никогда не упускают случая пройти в качестве «любителей» наиболее сложные маршруты Альп.
Лионель Террай, хотя и уроженец Гренобля, также работает проводником в Шамони. Вместе с Ляшеналем они образуют «неотразимую» связку. Преград для них не существует. Террай питает слабость к категоричным и утрированным утверждениям. Между ними идет непрерывное соревнование – кто больше преувеличит. Последнее слово всегда за Терраем. Лионель – интеллигент, сын врача, однако ему нравится выдавать себя за этакого "зверя", идеалом которого является лишь мускулатура. Он увлечен своей профессией проводника. Во время войны Лионель владел фермой в Уше и брал на работу лишь тех, кто любит горы и не боится труда, – нелегкое требование, так как о людях он судил по себе. Сейчас Лионель в Канаде. Уже в прошлом году он преподавал там новейшую французскую технику лыжного спорта. Террай привез оттуда массу новых ругательств.
"В настоящее время, – писал он мне, – я катаюсь на лыжах в раю". Лионель появится здесь за восемь дней до отъезда. Сейчас связь с ним поддерживается лишь при помощи переписки, и это, конечно, нелегко.
У Гастона Ребюффа позорное для альпиниста, а тем более для проводника происхождение. Он родился на берегу моря. Компании гидов потребуются долгие годы, чтобы
смыть это темное пятно. Однако именно на прибрежных утесах Каланк, между Марселем и Касси, Гастон приобщился к скалолазанию. Среди участников экспедиции он самый «высотный» – на голову выше всех нас. Им были пройдены наиболее сложные стены Альп, причем часто одна за другой. Его молодая жена Франсуаза и дочь редко видят его во время альпинистского сезона: Шамони, Кортина-д'Ампеццо, Церматт… В настоящее время он читает лекции в Италии, но я напишу ему, чтобы он немедленно возвращался.
Все эти люди составляют то, что именуется штурмовой группой. Во Франции найти лучших было бы невозможно. Между прочим, никаких протестов, даже молчаливых, такой состав экспедиции не вызвал. Если бы среди альпинистов провести плебисцит, то были бы названы те же имена.
Что касается киносъемки, то тут никаких сомнений быть не могло. С нами едет Марсель Ишак, и это значительный козырь в нашей игре.
В 1936 году Марсель уже побывал в Гималаях, принимал участие во многих экспедициях; как только он прибудет, его советы будут для нас неоценимы. В настоящее время Ишак еще в Гренландии вместе с Полем Эмилем Виктором[2].
Затем он помчится в США, чтобы заснять первенство мира по лыжам в Аспене, и сюда вернется лишь за несколько дней до нашего отъезда в Индию. Его обязанности будут весьма разнообразны. Во-первых, ему предстоит снять фильм о нашей экспедиции. Во-вторых, он будет ответственным за все, что имеет отношение к фото. У каждого из нас есть свой аппарат, однако заботы об уходе за фотоаппаратурой, о фотоматериалах, о проявлении заснятых негативов ложатся на него. Марсель отличается умом, инициативен и любознателен, а потому ему также доверено ведение всей научной документации.
Женщина для альпиниста является главной опасностью. Всем нам известна эта непреложная истина. Что касается
Ишака он успешно разрешил вопрос, женившись на альпинистке!
Врачом экспедиции едет первоклассный хирург – Жак Удо, так что каждый может позволить себе такую роскошь, как перелом. Жак очень занят на своей работе и запретил нам его беспокоить в госпитале Сальпетриер, где под руководством своего шефа Мондора он занимается сосудистой хирургией. Смелость его операций представляется мне невероятной, и я неизменно спрашиваю его: "Ну и как?.. Он не умер?" Наивность невежды! Мои вопросы по хирургии всегда приводят его в веселое настроение. Хирурги-альпинисты встречаются редко. С Удо я хорошо знаком и знаю, на что он способен. В Гималаях он будет неоценим.
– Так как же, Удо, решаешься?
– Это, конечно, соблазнительно, но знаешь… Я скажу тебе завтра! – обещает он.
Такая волынка длится уже неделю. Деви и я как на иголках. За два дня до отъезда мы наконец вырываем у него долгожданное "да".
Жан будет следить за здоровьем всех участников экспедиции, в случае необходимости лечить их, а также постоянно информировать меня о спортивной форме моих товарищей, о степени их акклиматизации… С другой стороны, он по возможности будет применять свои таланты для оказания врачебной помощи местному населению.
Трудным делом является подбор офицера связи. Мы предпочли бы француза, с которым нам было бы проще объясняться. Нам говорили о некоем молодом дипломате нашего посольства в Нью-Дели. Предъявляемые требования велики: офицер связи должен говорить помимо английского также и на основных местных наречиях: гуркали, тибетском… Он же будет ведать вопросами транспорта и, кроме того, налаживать дипломатические отношения с властями Непала как в столице Катманду, так и в районах, через которые будет проходить экспедиция. В наших глазах Франсис де Нуаель представляется с этих точек зрения
идеалом. Он сам завзятый альпинист и хорошо знает горы, что для нашей команды имеет существенное значение.
Это единственный участник экспедиции, с которым я лично незнаком. Впрочем, его родители и сестры наговорили мне о нем столько хорошего, что кажется, мы с ним давно уже друзья. Крепкий парень с живыми глазами быстро находит выход из любого положения, за словом в карман не полезет. Не так давно Франсис был в Катманду, сопровождая в поездке по Индии и Непалу нашего посланника Дани-еля Леви, авторитет которого в этих странах весьма велик. Франсис участвовал в переговорах, в результате которых экспедиция получила разрешение проникнуть в глубинные районы Непала. В Индии профессор Раоль, ранее уже принимавший участие в нескольких гималайских экспедициях, поможет Франсису завербовать в Дарджилинге шерпов[3], большинство которых ему лично знакомо.
Такова наша команда.
Все члены ее – бывалые альпинисты. У каждого ярко выраженная индивидуальность и своеобразный характер. Все жаждут попасть "на острова"[4], о которых мы мечтаем годами. Для достижения заветной мечты ничего не жалко. Это прекрасно выразил Ляшеналь:
– Я готов туда ползти на коленях!
– С радостью! – добавляет Ребюффа.
Да, надо признаться: они отдались этой идее с бескорыстной страстью. Уезжая, каждый знает, что ему ничего не принадлежит и что по возвращении он ничего не получит (Все без исключения доходы должны поступать в фонд, предназначенный для финансирования будущих экспедиций).
Бескорыстная цель влечет этих людей, обеспечивая сплоченность альпинистов столь различного происхождения и даже с противоположными характерами.
Остающиеся до отъезда дни можно перечесть по пальцам. Шац и я бегаем по поставщикам. Наседая на них, получаем все необходимое. Каждый вечер прибывают, выгружаются и складываются самые невероятные грузы весом от нескольких граммов до сотни килограммов.
Руки болят от многочисленных прививок: желтая лихорадка, холера, оспа… Но какое это имеет значение! Каждый по мере своих сил участвует в сборах. Необходимо, чтобы все было готово вовремя.
Вечером 28 марта последнее заседание Гималайского комитета. Присутствуют все участники экспедиции.
Люсьен Деви, председатель комитета и инициатор экспедиции, делает краткий исторический обзор гималайской эпопеи и уточняет наши задачи.
– Своим величием[5]Гималаи вполне заслужили название третьего полюса мира. Двадцать две экспедиции различных стран пытались победить восьмитысячник. Ни одна не смогла этого достичь.
Далее он определяет нашу цель:
– Дхаулагири (8167 метров) или Аннапурна (8075 метров) в самом сердце Непала. В случае невозможности восхождения на эти вершины, в чем ничего позорного не будет, следует взойти на «утешительные» вершины.
Экспедиция, оснащенная шестью тоннами продовольствия и снаряжения, должна будет пересечь границу Индии и проникнуть на территорию Непала, которая до этого была под запретом. После трехнедельных подходов к высокогорным долинам экспедиция достигнет Тукучи, этого непальского Шамони, географическое месторасположение которого замечательно. Действительно, это селение находится между Дхаулагири и Аннапурной.
Предыдущие гималайские экспедиции выбирали объекты для восхождения в известных и уже обследованных районах. У нас же нет никаких данных по нашим двум восьмитысячникам. Пути подходов совершенно неизвестны. Карты, которыми располагает экспедиция, весьма неточны и практически неприменимы в высокогорье. Таким образом, нашим товарищам придется по прибытии на основную базу Тукучу в первую очередь произвести разведку обоих массивов. Лишь после того как они ознакомятся с местностью и наметят план штурма, можно будет приступить к попытке восхождения…
Наш друг Люсьен Деви продолжает:
– Необходимо будет провести медицинские, геологические, этнографические, метеорологические и географические исследования…[6]
Задача необъятна!
Я полностью уверен в своих товарищах. Лучшей команды в настоящее время собрать невозможно. Каждый знает достоинства друг друга. Снаряжение и оборудование, которым мы оснащены, также вселяют в нас уверенность в успехе экспедиции. Промышленность Франции оказала нам неоценимую помощь. В течение нескольких месяцев было спроектировано и изготовлено предельно легкое, прочное и удобное снаряжение.
Что можно добавить? Есть ли еще неясные вопросы?
Темная и мрачная комната, где мы собрались, кажется мне сегодня величественной и торжественной.
Все сказано! После этой паузы для нас начинается пора необыкновенных приключений, представить которые мы себе еще не можем, но, будучи альпинистами, уже теперь предвидим.
Обрывается связь между этими важными, рассудительными лицами и загорелыми, полными жизни членами экспедиции.
Снова встает Люсьен Деви. После некоторой паузы, отчетливо произнося каждое слово, он говорит:
– Господа, вот присяга, которую вы должны принести так же, как ваши предшественники в 1936 году: "Клянусь своей честью повиноваться начальнику экспедиции во всем, что он найдет нужным для успеха экспедиции".
Альпинисты не любители церемоний. Мои товарищи стоят смущенные и взволнованные. Что они должны делать?
– Итак, господа! Начинай, Мата <[7], ты ведь ветеран! Анри де Сегонь – начальник гималайской экспедиции
1936 года – оказывается на высоте. Благодаря его помощи и советам наша экспедиция смогла выиграть свое первое сражение – отъезд. Сейчас он снова берет на себя инициативу:
– Давай, Мата!
Одновременно с присягой Ишака и почти сливаясь с ней раздается робкий голос Террая. Поочередно все клянутся повиноваться начальнику экспедиции при любых обстоятельствах и особенно в решающие моменты.
Возможно, речь идет об их жизни.
Они это знают. И полностью полагаются на меня.
Я хотел бы сказать несколько слов, но не могу.
Никакое чувство не может сравниться с этим безграничным доверием человека к человеку, ибо оно заключает в себе все другие чувства.
В эту минуту родилось наше товарищество. Я обязан его сохранить.
Комитет решает вопросы широко; возлагая на меня всю ответственность за экспедицию, он предоставляет мне одновременно полную свободу действий.
Собрание заканчивается, но для меня вечер уже омрачен: Пьер Аллен, этот выдающийся представитель французского альпинизма, который так много сделал для всех нас, с нами не едет, расшатанное военными годами здоровье не позволяет ему участвовать в длительных экспедициях. Лучше, чем кто бы то ни было, я знаю, что для него значат Гималаи, сегодня – это потерянный рай. Лицо Аллена не отражает его внутренних переживаний. Он даже улыбается, радуясь нашему отъезду. Там, далеко в Азии, наши мысли не раз еще будут обращаться к близкому другу, с которым нас разлучила судьба.
Сегодня, 29 марта, все те, кто помогал экспедиции, собрались здесь, в залах на улице Боэти, чтобы подбодрить нас накануне отъезда. Анри де Сегонь что-то объясняет. Я мечусь от одного к другому.
Лубри, шеф-пилот авиакомпании, вызывает меня к телефону.
– Алло! Это Лубри. Я говорю из Бурже[8]. Знаете ли, сколько показало взвешивание?
– Немного более трех с половиной тонн!
– Четыре с половиной!
– …!
– Устраивайтесь как хотите! Я беру только три с половиной. Остальной груз – срочные медикаменты для Индокитая.
Я в отчаянии. Каждому был предоставлен определенный лимит по весу. Все тюки, ящики, мешки пересчитаны, переписаны… Однако факт налицо: лишняя тонна для самолета ДС-4 – это, конечно, много.
Я вспоминаю, как упаковщик говорил мне: "Месье, все должно быть прочным!" – и как с большим трудом я уговорил его не оковывать ящики железом! Что же касается Удо, то я его неоднократно предупреждал: ни в коем случае не превышай лимит в 80 килограммов!
– Возможно, у меня наберется на несколько кило больше…
Сегодня утром он мне признался:
– Знаешь, сколько я с собой везу?
– Наверное, не меньше ста кило…
– Двести пятьдесят!
Это заявление было встречено без особого энтузиазма. Мог ли я предполагать в то время, что буду главным потребителем его фармацевтических запасов?
– Подождите, майор… может быть, найдем какое-нибудь решение! – Я задыхаюсь от волнения. – Управляющий авиакомпании здесь! Подождите, майор, не бросайте трубку!
Наконец решение найдено. Медикаменты будут отправлены другим рейсовым самолетом и прибудут вовремя.
Еще не оправившись от сильного волнения, я возвращаюсь в зал. Пожелав нам успеха, большая часть приглашенных уже разошлась. Последний день перед отъездом заканчивается для меня очень поздно.
Я измучен. Нервы напряжены до предела. Напрасно стараюсь уснуть. В течение долгих часов мысленно перебираю все снаряжение, которое мы берем с собой. Не забыто ли что-нибудь важное? Достаточно потерять ящик с кошками[9], и экспедиция будет сорвана.
Пытаюсь представить себе нашу жизнь в этих неизведанных краях, где не будет многого необходимого.
Сон все не приходит.
В памяти возникает комичная фигура Удо, покрытого потом, барахтающегося среди груды медикаментов в вестибюле Французского альпинистского клуба. Всем ли он будет обеспечен? Не забыл ли что-либо передать ему доктор Карль, получивший богатый опыт в экспедиции 1936 года? Будут ли у Жака все лекарства, нужные для лечения туземцев, все, что необходимо для поддержания престижа "доктора-сагиба"?
А сон по-прежнему не приходит.
Хорошо ли были сделаны прививки Луи Ляшеналю, Гастону Ребюффа и Лионелю Терраю? В порядке ли их документы? Иначе при проезде через Карачи нас могут задержать. Найдем ли мы достаточно надежные накомарники, чтобы защитить себя от малярии?
Я все еще не могу уснуть.
А эти горы, что они собой представляют?
Тукуча лежит на 2500 метрах над уровнем моря, вершины достигают 8000 метров. Перепад в пять с половиной километров, на протяжении которых природа нагромоздила бесчисленные препятствия и опасности.
Хватит ли нам физической и моральной выносливости, товарищеской спайки, чтобы преодолеть влияние высоты со всеми вытекающими последствиями? Не наступит ли преждевременно муссон?
Я не сплю, я не могу уснуть.
Рассвет кладет конец моим тревогам. Последняя ночь на Европейском континенте заканчивается – пора вставать и отправляться в аэропорт Ле-Бурже.
"Острова"
Сразу же после взлета смертельно уставший Удо засыпает. Он будет спать до самого Дели. Время от времени наш доктор приоткрывает один глаз и ворчит: "К черту посадки!" Иногда он спрашивает у Ишака: "Как поживает мой мышонок? Смотри, чтобы он не удрал!"
Этот мышонок – огромная ценность для индийских врачей. Ему привита культура бактерий, чистые образцы которой, необходимые для исследований некоторых разновидностей малярии, уже исчезли из Индии.
Индия! Виднеющаяся сквозь окно самолета панорама вызывает в памяти древний город Мохенджо Даро, нашествие арийцев, храм Веды – этот первый памятник человечества.
Наш посол Даниель Леви со всем составом посольства встречает нас на аэродроме в Паламе и помогает разрешить административные затруднения. Индийские таможенники впервые видят экспедицию, прибывающую по воздуху со всем грузом и оружием.
– Мне нужен список на английском языке всего вашего багажа, с указанием веса, стоимости, размеров…
– Но позвольте, ведь здесь более пятидесяти тысяч наименований!
Не моргнув глазом чиновник продолжает:
– Вам разрешен проезд только транзитом. На обратном пути вам придется снова пройти через таможню с тем же багажом.
– Но ведь в Непале нам надо будет что-то есть! А если мы что-нибудь подарим или потеряем, скажем ружье или палатку?
Очевидно, задача не из легких. Доброжелательно улыбаясь, начальник таможни предлагает:
– Весь этот груз мы можем отправить на склад на все время вашей экспедиции. Не беспокойтесь, никто ничего не тронет.
– Однако… а как же мы?
– Вы можете ехать в Непал. На обратном пути заберете свой багаж!
Положение становится угрожающим.
"Зачем вам Гималаи? – читаю я в глазах таможенника. – Пусть туда ходят богомольцы!"
"Мы тоже богомольцы, – отвечаю я про себя, – мы поклоняемся горам…"
Но я не решаюсь прервать глубокие размышления своего собеседника.
– Ну ладно!.. – Чувствую, что дело улаживается. – В таком случае я задержу также и самолет!
Я оборачиваюсь: не падает ли Лубри в обморок?
Вопрос, конечно, будет разрешен, как разрешаются все вопросы, если не торопишься.
В углу Ишак с трудом сдерживает свой бурный темперамент. Полный мщения, он рисует череп таможенного чиновника.
– Идеальная геометрическая фигура, однако ее трудно выразить уравнением! – шепчет ему Кузи.
После двухдневных переговоров таможенные затруднения разрешены, и мы выгружаемся на вокзале Олд-Дели[10].
Это нелегкая работа. Дело происходит ночью. Тускло освещены мрачные фасады лавчонок; ацетиленовые фонари с их ярким, ослепляющим светом, мигающие и коптящие масляные светильники освещают прохожих, отбрасывая фантастические тени. От тошнотворных запахов меня мутит. Повсюду адский шум. Еле увертываешься от многочисленных Тонга[11].
На вокзале среди невообразимого хаоса нахожу взмыленного Щаца. Взгромоздившись на гору ящиков, он кричит на человек сорок носильщиков. У некоторых из них кроваво-красные зубы – результат продолжительного жевания бетеля. Профессия их видна по красным тюрбанам и по бляхам, болтающимся на потрескавшихся кожаных ремнях.
– Девять, десять анна[12]! О'кей! Это тебе!.. Стой… ты ведь уже был? Быстрее, следующий!..
Кругом кромешная тьма. Шац совсем запарился: "Как! Тебе этого мало?" Носильщики кричат, жестикулируют. Короче говоря, нужно уступать.
– Три анна! – кричит Шац, мобилизуя все свои познания в хинди. Едва уплата окончена, как шумовой концерт возобновляется с новой силой. – Они требуют бакшиш (на чай), – объясняет мне совершенно обескураженный Шац, – идем скорее отсюда!
Ребюффа, Терраю и Шацу поручено сопровождать багаж, который не может далее следовать по воздуху.
Затем мы отправляемся самолетом в Лакхнау. Не успели мы обосноваться в машине "Бахарат эруэйз"[13], как в ней появляются трое замечательных сикхов – гиганты с благородной осанкой и роскошными бородами[14].
С величественными тюрбанами на головах, темнокожие, с громадными глазами, они производят неизгладимое впечатление. По сравнению с ними мы выглядим мальчишками в коротких штанах.
– Смотри, – говорит Кузи, – сейчас они запутаются в своих одеждах.
– Великолепный типаж! – с восхищением замечает Ишак.
– Убей меня бог! Ведь это пилоты! – восклицает Удо. Все мы поражены высокой квалификацией необычных
пилотов и плавностью пилотажа в течение короткого перелета от Дели до Лакхнау.
Здесь, в Лакхнау, я впервые встречаюсь с самым молодым из наших шерпов, Ангавой, и с их сирдаром[15]. В Наутанве, конечной станции узкоколейки и последнем индийском селении на границе с Непалом, происходит наше знакомство с остальными шерпами.
С любопытством и волнением я буквально пожираю глазами этих людей небольшого роста, с развитой мускулатурой, которая отличает их от индийцев, в большинстве своем худых.
Шерпы, преданность и самоотверженность которых общеизвестны, будут нашими равноправными товарищами по восхождению, и я должен проследить, чтобы с ними обращались как с равными.
Их снаряжение и бытовые условия не должны отличаться от наших, а обеспечению безопасности шерпов наряду с безопасностью моих товарищей я всегда буду уделять главное внимание.
Анг-Таркэ, сирдар шерпов, человек энергичный. Он пользуется непререкаемым авторитетом среди своих товарищей и носильщиков. Убежденный и ревностный буддист, он оказывает на них большое моральное влияние.
Другие шерпы: Панзи, Даватондуп, Саркэ, Путаркэ, Айла, Ангава, Аджиба – также обладают немалым опытом. В продолжение нашей экспедиции им еще не один раз выпадет случай проявить свои способности.
В Наутанве под палящим солнцем мы выгружаемся с помощью наших новых друзей-шерпов; четыре с половиной тонны снаряжения присоединяются к полутора тоннам продовольствия, которые благодаря предусмотрительности де Нуаеля уже ждут нас на платформе.
5 апреля королевство Непал открывает нам наконец свои двери.
Так же как Тибет, Непал расположен выше, чем какая-либо другая страна мира. Здесь находятся восемь из четырнадцати высочайших гор земного шара. Оседлав великую гималайскую стену, это государство, насчитывающее 7 миллионов жителей, простирается на 600 километров в длину и 200 километров в ширину. Тераи[16]– район, примыкающий к Индии, покрыт буйной тропической растительностью, вредной для здоровья.
То изнывающая под раскаленным, все сжигающим солнцем, то затопляемая во время муссона ливнями, эта местность представляет поразительное зрелище.
Под защитой этой грозной естественной крепости процветает племя гурков. На севере гурки – буддисты, на юге – индусы, но те и другие с подозрением относятся к иностранцам, тщательно придерживаются традиций и сохраняют в неприкосновенности духовное наследие своих предков. Эти горцы обладают твердым характером и врожденным благородством.
Наш джип едет по пыльной и каменистой дороге. В десяти километрах отсюда, у подножия столь дорогих Киплингу гор Сивалик, находится селение Капилавасту (ныне Ру-миндеи). Природа здесь проста и лишена всякого величия. В этом селении тысячелетия назад родился человек, юность которого была овеяна поэзией, а жизнь полна мудрости. Гаутама Будда провел свою молодость в этой стране, расстирающейся сейчас перед моими глазами. Быть может, основатель одной из самых мудрых и прекрасных религий некогда проходил по тем же тропам, по которым движемся сейчас и мы!
Первое непальское селение Бутвал расположено на границе между великой равниной Ганга и горами. Здесь мы обмениваем деньги, так как в горах и особенно в удаленных районах местные жители не признают банкноты и требуют серебро, являющееся эталонным металлом для большинства азиатских стран.
Ляшеналь и Террай, которые должны выехать вперед, недоверчиво рассматривают приведенных для них жалких кляч. Под расплавленным свинцом солнечных лучей сборы основной части каравана длятся бесконечно долго. Постепенно удается разбить весь груз на равные ноши весом по одной маунд[17], распределяемые двум сотням носильщиков.
– Вага Sahib, umbrella, please?[18]
Стройный непалец любезно протягивает мне свой зонтик. Так, почти случайно, происходит мое знакомство с Ж.Б… Рана. Через несколько дней Ж.Б… как будем мы несколько фамильярно его звать, станет для нас настоящим другом. В течение многих лет он служил офицером в полках гурков, а сейчас магараджа Непала поручил ему сопровождать нашу экспедицию.
Внезапно до нас доносятся звуки бешеного галопа по затвердевшей и растрескавшейся от зноя земле. Взмыленные неоседланные лошади Ляшеналя и Террая выскакивают из ущелья Тинау-Кхола[19], мчась к своим родным конюшням.
– Понимаешь, – впоследствии объясняет мне с достоинством Террай, – настоящим альпинистам претит такой искусственный способ передвижения…
Вечером после первого перехода Ж.Б… приводит нас в деревенский рест-хауз[20].
– Of His Highness[21], – торжественно объявляет он.
– Я весьма польщен!
Со временем я узнал, что все в Непале принадлежит лично магарадже!
10 апреля караван останавливается на три дня в Тансин-ге, центре провинции. Здесь мы должны перегруппировать свои силы, разобрать груз, нанять новых носильщиков.
Установив лагерь, защищенный веревочными перилами от толпы любопытных зевак, мы оставляем больного дизентерией Ишака на попечение шерпов и взбираемся на холм, возвышающийся над городом, откуда видны дальние горы. Что может сравниться с волнением, охватывающим человека при виде предмета его грез!
Мы все много читали о Гималаях. Мы вели долгие беседы с нашими товарищами, посетившими в 1936 году Каракорум. Мы задавали Марселю Ишаку, единственному среди нас ветерану Гималаев, самые нелепые вопросы. У каждого из нас сложилось собственное представление об этих горах. Не ждет ли нас разочарование?
В действительности же зрелище, открывшееся нам с вершины холма, превосходит все, что мы могли вообразить. С первого взгляда видна только легкая дымка, но, вглядевшись внимательно, можно различить вдали мощные ледяные стены, вздымающиеся из тумана на гигантскую высоту и закрывающие на севере горизонт на протяжении сотен и сотен километров. Эта сверкающая стена кажется колоссальной, без единого понижения. За восьмитысячниками следуют семитысячники. Мы буквально подавлены величием этого зрелища.
Гималаи! Наши "острова"!
С этой минуты сказочное видение всегда будет перед нами. Теперь задача кажется простой: возможно скорее добраться до этих вершин и вступить с ними в бой.
Вечером мы лежим в палатках молчаливые, погруженные в свои мысли.
Экспедиция покидает Тансинг. Передовая группа отправляется на день раньше.
Вскоре после нашего выхода около полудня я внезапно замечаю какого-то странного субъекта, мчащегося к нам огромными шагами. С изумлением узнаю нашего друга Террая, весьма легко одетого, с бритым черепом, с обливающимся потом лицом и яростью во взоре. Он столь энергично размахивает ледорубом, что каждый предусмотрительно спешит отойти в сторону.
В чем дело? Не случилось ли несчастье? Внезапная тревога за Ляшеналя охватывает меня. Я кричу Терраю:
– Где Бискант?[22]
– Бискант? – переспрашивает он с удивлением.
– Ну да! Что случилось? Теперь Террай уже подошел к нам.
– Что Бискант? Он там…
– Ну и напугал же ты меня!
– Эх! Тут не до смеха. Все очень плохо!
– Да что такое происходит?
– Они объявили забастовку…
– Кто, носильщики?
– Не мы, конечно! Сегодня утром без всякого предупреждения они забастовали.
– А груз? Он цел?
– Бискант остался его сторожить. Кстати, я не думаю, чтобы они замышляли что-нибудь плохое. Просто хотят, чтобы им больше платили. Хотят… не знаю, что они хотят, я ничего не понимаю в их языке… так или иначе, они остановились на краю дороги возле Вайги. Они отказываются идти вперед, сбросили грузы и не двигаются ни на шаг!
Губы Лионеля сильнее, чем обычно, искривляются судорогой, пропуская целую серию звонких ругательств. Мы озадачены. Террай добавляет:
– Это форменный шантаж! Вот не было печали!
– Все это входит в компетенцию Ж.Б… – говорю я.
– Не представляю, как он с этим справится.
– Ну что же, увидим, действительно ли он авторитет для этих ребят. Договоры подписаны по всей форме, носильщики должны их выполнять.
– Должны! Ясно, что должны!.. В общем, надо идти туда возможно скорее!
Мы выходим немедленно.
К концу дня добираемся наконец до "забастовщиков". У Ляшеналя, такого зубоскала, мрачная физиономия. При виде Ж.Б… носильщики смыкаются теснее. Они с криками обращаются к нему, вероятно излагая свои требования. Мы же невозмутимо садимся отдыхать, пьем и едим. Хладнокровие может только увеличить наш престиж. С удивительным безразличием мы разуваемся, чтобы дать отдых ногам, причем каждый наш жест намеренно нетороплив.
Ж.Б… идет в атаку! Что он им говорит, понять невозможно. В течение получаса он демонстрирует чудеса красноречия. Тон его, вначале простой и спокойный, мало-помалу повышается, затем речь его внезапно превращается в бурю. В узком каньоне каждое слово гремит, словно в соборе. Как будто по волшебству, резкие требования носильщиков превращаются в робкие объяснения. Ж.Б… отвечает энергично и уверенно. Его авторитет очевиден. Внезапно один из недовольных произносит что-то, вероятно, оскорбительное по адресу Ж.Б… С изумлением наблюдаем, как наш офицер бросается к носильщику и осыпает его градом ударов, пока «мятежник» не бросается бежать. Один за другим носильщики взваливают на себя грузы и продолжают путь.
На следующий день, приближаясь к реке Седи-Кхола, мы встречаем по дороге миловидных непальских женщин, грациозных и легких в своих праздничных нарядах. Семеня босыми ногами, они быстро проходят мимо нас. Чем дальше, тем их больше. На всех окрестных тропинках мелькает множество переливающихся яркими цветами сари[23]. Все женщины направляются к одному месту. Анг-Таркэ объясняет нам, что сегодня здесь большой религиозный праздник Кумбх-Мела, который справляется каждые двенадцать лет.
Нам везет! Подходим ближе, и вскоре лишь с большим трудом нам удается пробиться сквозь расцвеченную бурную и шумную толпу. У подножия утеса садху[24]выкрикивает пламенные призывы. Священники, окруженные внимательными слушателями, читают вслух ведические тексты. Многие верующие направляются к священной реке Кали-Гандак. Мужчины и женщины раздеваются, входят поочередно в реку и погружают в воду листья лотоса, которыми они затем по нескольку раз ударяют себя по лбу.
Некоторые устраивают из листьев нечто вроде лодочек, в середине которых укрепляют зажженные свечи. Затем эти плавучие светильники осторожно спускаются на воду, и река уносит их вдаль по направлению к Гангу.
К сожалению, экспедиция должна продолжать свой путь.
На другой день внезапно раздается возглас Ишака: "Полиция!" Как это ни глупо, но у меня на мгновение душа уходит в пятки.
Это вам не праздник! Из-за поворота дороги показывается отряд: 12 человек маршируют в строю с оружием наготове.
– Пойманы на месте преступления, – продолжает Ишак. – Это милиция Баглунга оказывает нам воинские почести!
Баглунг, куда мы попадаем на следующий день, в воскресенье 16 апреля, является последним крупным селением перед высокогорными долинами.
До Тукучи остается не более трех-четырех переходов. Но это самый тяжелый участок пути, так как нам предстоит подняться с высоты примерно 700 метров над уровнем моря до 2500 метров.
Сегодня приходится встать рано: нам предстоит расплатиться с носильщиками, нанять новых и пересмотреть весь наш груз.
– Кханна! Кханна! Кханна![25]
Нуаель, всегда встающий первым, будит спящий лагерь диким воинственным кличем. Тут же следует бурная реакция.
– Проваливай к… – ворчит Кузи, вспоминая свой студенческий лексикон.
– Ненормальный! – кричит Ребюффа.
– Убирайся к дьяволу! У меня живот болит так, что хоть в гроб ложись, – рычит Террай.
– Ты просто переел, – зевая, замечает Удо.
– Удо—убийца! Во всем виноват хлор[26], – также держась за живот, вопит Ляшеналь.
– Как там снаружи, еще темно?
– Прибыли ли носильщики?
– Ребята! Дхаулагири! Дхаулагири! – вне себя от радости кричит Нуаель.
Что? Не может быть! В мгновение ока все оказываются снаружи, прикрывая свою наготу чем попало. Некоторые прыгают в спальных мешках, как на комических соревнованиях, другие используют вместо фигового листка носовой платок. Выделяется Ляшеналь, применивший для этой цели свою кепку.
Грандиозная ледяная пирамида, сверкающая на солнце, как кристалл, возвышается над нами более чем на 7000 метров. Ее южная стена, отливающая голубизной в утренней туманной дымке, сказочно величественна.
Мы стоим с раскрытыми ртами перед этой колоссальной вершиной. Название ее, повторявшееся тысячу раз, так нам знакомо, но ее реальное появление производит столь сильное впечатление, что мы долго не можем вымолвить ни слова.
Постепенно мы вспоминаем о цели экспедиции. Вопросы чувства и эстетики отходят на второй план, и мы начинаем рассматривать гигантское видение с практической точки зрения.
– Ты видел восточной гребень справа?
– Видел, соваться туда не стоит.
– Холодный душ!
Картина захватывающая, но вряд ли можно надеяться найти приемлемый путь на южном склоне.
– Если будете себя хорошо вести, через два дня покажу вам Аннапурну, – говорит Ишак, только что проделавший вместе с Кузи какие-то тщательные расчеты.
Весь день, сидя под громадными бананами, я руковожу оплатой носильщиков. С любопытством и недоверием они суют свой нос в весы, каждый получает авансом 6 рупий и пачку сигарет "Ред-Лемп", затем благодарит по индийскому обычаю, сложив ладони, и расписывается[27]в ведомости у Ж.Б… Рана. Список все удлиняется. По мере надобности его наращивают, приклеивая дополнительные листы. После окончания операции длина этого документа превышает 4 метра.
Перед тем как пропустить носильщиков через "контроль", Террай распределяет грузы. Он щупает икры, бицепсы, проверяет объем грудной клетки, как он делал, бывало, на своей ферме в Уше. "Сильный человек", как прозвали его шерпы, обращается с самыми тяжелыми тюками с поразительной легкостью. Носильщики посматривают на него с нескрываемым уважением.
Подходя по очереди, они оценивают взглядом груз, прикидывают его вес. Незаметно каждый ревниво посматривает на поклажу другого. С большой ловкостью они сооружают из бамбука и лиан плетеные станки для более удобной переноски груза.
Один за другим разбираются тюки, носильщики поддерживают их с помощью ремня, опоясывающего лоб. Так после 250 километров пути по горным тропам наши 6 тонн груза будут доставлены на головах к месту назначения.
– Вперед, на Тукучу!
Перед нами насколько видит глаз носильщики растянулись по берегу Кали-Гандаки. Вскоре мы доходим до большого притока: это Маянгди-Кхола. Марсель Ишак озадачен:
– Эта река не меньше Гандаки. Судя по карте, ее питает только южный склон Дхаулагири. Но тогда она должна быть не крупнее обычного горного потока![28]
Действительно, если верить карте, маршрут, намеченный для восхождения на Дхаулагири, начинается от нашей базы в Тукуче и, не встречая препятствий, проходит вверх по ущелью, начинающемуся от северного склона. Судя по величине реки, вытекающей из ущелья и впадающей в Маянгди-Кхола, это ущелье, вероятно, спускается на запад, а не по направлению к Тукуче. Если это так, то должен существовать не нанесенный на карту гребень между Тукучей и северным склоном Дхаулагири, что может серьезно помешать нашим планам.
– Н-да, – вынужден я признать, – в предмуссонный период Маянгди-Кхола должна бы быть куда менее многоводной!
– Я догадываюсь, – с поразительной интуицией замечает Ишак, – сюда стекают все воды с севера и с запада.
– Но как же карта?
– Карта неверна! Сомнений нет! Рассуждение кажется мне логичным.
Однако прежде чем отвергать карту, я подожду более веских доказательств.
Забегая вперед, скажу, что эти доказательства были получены и через месяц тайна была раскрыта…
На следующий день, 20 апреля, проходя через Дана, мы стараемся разглядеть гребни и вершины Аннапурны.
– Ну как насчет Аннапурны? Ты нам ее покажешь? – напоминаю я Ишаку.
Аннапурны мы не видим, но перед нами открывается глубокое и извилистое ущелье Миристи-Кхола. По нему проходит четко указанная на карте тропа, ведущая к перевалу Тиличо, откуда по недлинному гребню можно выйти на вершину Аннапурны.
– Не очень-то симпатичное ущелье это Тиличо, – говорит мне Шац.
– Судя по карте, здесь тропа…
Нуаель, поговорив с шикари[29], возвращается с мрачным видом:
– Перевал Тиличо? О нем никто и не слышал!
– Это уж чересчур! Еще один «карточный» фокус!
– Было бы уж слишком здорово, – заявляет Ребюф-фа, – перевал выше 6000 метров, с подходом по прекрасной тропе, а оттуда рукой подать до восьмитысячника!
В дальнейшем разведка района показала, что ущелье Миристи непроходимо, а пресловутый перевал Тиличо находится совсем в другом месте.
Тропа идет по краю пропасти. Сквозь хвойные деревья едва видны бурные грохочущие воды Кришна-Гандаки, время от времени мы проходим мимо шумных водопадов, низвергающихся с известковых стен. Подъем на глаз незаметен, но он ощущается косвенно, по различным признакам: походка становится тяжелой, темп движения замедляется.
В Гасе изумленные Ляшеналь и Террай обнаруживают обувную "фабрику": несколько кустарей в смежных хижинах без передышки отбивают дубленные мочой кожи.
– Работают без клея, – определяет Ляшеналь.
– Ты заметил, Бискант, это не настоящие швы. Они вместо дратвы употребляют тонкие кожаные полоски.
– А куда идут все эти туфли?
По правде говоря, лишь именитые жители города носят обувь. Особенным шиком считается носить ботинки с неза-вязанной шнуровкой. Между прочим, пара горных ботинок, подаренная нами Ж.Б… чрезвычайно повысила его престиж.
Становится прохладнее, так как мы уже на высоте 2000 метров. До Тукучи остается еще 500 метров подъема. Здесь уже больше нет ни бананов, ни риса. Невзрачные злаковые, в основном ячмень. Вдали видны верхние склоны Дхаулагири, испещренные полосами голубого льда. Спускающийся к нам юго-восточный гребень, на который мы до некоторой степени возлагали надежды, тянется без конца, острый как нож, с бесчисленными ледяными «жандармами»[30]и снежными карнизами. Отсюда он выглядит непреодолимым.
Рискуя вывихнуть шею, мы стараемся разглядеть эти гигантские стены, теряющиеся где-то шестью километрами выше, в голубизне небосвода. Темно-коричневые скальные выходы резко вьщеляются на фоне сверкающего снега. Блеск настолько ослепителен, что приходится прищуривать глаза.
У нас не хватает дерзости наметить здесь путь подъема. И все же мы не можем скрыть своей радости! Мы счастливы снова оказаться в горах, счастливы, что можем теперь посвятить все свои усилия достижению основной цели экспедиции. Что касается меня, то наконец я избавлюсь от роли не то начальника транспорта, не то режиссера и превращусь в руководителя альпинистской экспедиции.
Возле селения Лете мы с удивлением и некоторым волнением пересекаем сосновый лес, поразительно похожий на наши альпийские леса. Те же деревья, те же скалы и тот же свежий мох. Мог ли я подозревать, что не пройдет и двух месяцев, как этот чарующий, полный поэзии уголок будет свидетелем моей агонии?
Вскоре наш отряд выходит на обширную каменистую равнину, столетиями подвергавшуюся воздействию капризной и бурной Гандаки. Реке удалось прорезать в толще огромного Гималайского хребта громадный коридор. Прижимая нас к земле, в него с силой врываются мощные беспорядочные вихри. В течение всего года здесь буйствует ветер, уничтожающий всякую растительность. Клубы пыли поднимаются ввысь. Кругом мрачный каменный ад. Ишак, пытаясь как-то закрыться от дико завывающего ветра, кричит мне на ухо:
– Можно подумать, что мы в Каракоруме! Босиком, согнувшись, носильщики двигаются маленькими компактными группами, стараясь укрыться друг за другом. Всем не терпится скорее добраться до Тукучи!
Анг-Таркэ, убежденный буддист, уже чувствует себя как дома. Он увидел над домами Ларджунга развевающиеся священные вымпелы. Шелестя под порывом ветра, они возносят к Богу нескончаемые молитвы.
Вдали, на краю каменной пустыни, появляется селение, украшенное сотнями молитвенных флагштоков и окруженное, как нам кажется, укреплениями.
– Тукуча, сагиб!
Все ускоряют шаг.
Мы переходим вброд бурлящий поток Дамбуш-Кхола, к которому нам придется еще вернуться, и входим в Тукучу.
Вообще говоря, тут не так много народу, как мы ожидали. Нас немедленно окружает толпа ребятишек, с любопытством наблюдающих за каждым нашим шагом. Они барахтаются в протекающем среди улицы арыке, где женщины одновременно моют посуду и берут воду для чая. На порогах домов сидят старики, недоверчиво и подозрительно поглядывающие на этих белых людей, прибывших сюда неизвестно для чего. За несколько минут мы пересекаем селение. Перед нами обширная площадь. Над розовыми стенами буддистского храма развеваются флаги. Хотя место и малопривлекательное, но оно является единственным, пригодным для разбивки лагеря. Над нами возвышается мрачная голая стена утесов, накладывающая грустный отпечаток на окружающую местность.
Подходы кончились. Сегодня 21 апреля; таким образом, нам понадобилось немногим более 15 дней, чтобы полностью пересечь Непал.
Вечером мы ограничиваемся установкой нескольких палаток и приготовлением сытного обеда для успокоения взбунтовавшихся желудков. Все сагибы и все шерпы собрались вместе, усталые, в несколько мрачном настроении: ветер нас иссушил.
И завтра потребуется все сияние солнца, чтобы оживить наши сердца.
Карта Центрального Непала
Неизвестное ущелье
Дальнейший план действий несложен. Прежде всего нужно установить лагерь, распаковать, учесть, проверить и сложить продукты и снаряжение. На ближайшие 48 часов для каждого намечена вполне определенная работа. Все мои товарищи, грязные и шумные, проявляют бурную активность. Зрелище весьма красочное! Ишак ныряет в свои драгоценные ящики с пленкой и киноаппаратурой. Удо погружен в бинты и пакеты с медикаментами. Шерпы устанавливают палатки, помогают сагибам разбирать продукты, налаживают кухню…
Погода превосходная, и вершина приукрасилась в честь первого дня, проводимого нами в "Генеральном штабе". С какой радостью мы разглядываем окружающие нас острые пики! Длинное ущелье Гандаки прорезает два громадных массива: Дхаулагири на западе высотой 8167 метров и Аннапурну на востоке – 8075 метров. На дне ущелья часто клубится туман, еще более подчеркивая величие окружающих нас неприступных стен. В 4500 метрах над нами сверкают изящные вершины Нилгири[31].
К северу небо значительно светлее. Растительность, насколько можно судить, становится реже: там лежит Тибет.
Тукуча – лабиринт переулков. Трудно увидеть истинную жизнь города. Каждый дом – настоящая крепость. Чаще всего это караван-сараи, где случайный путник может найти пристанище на ночь. Большинство из 500 жителей города – буддисты. Вереница молитвенных мельниц длиной до 50 метров – свидетельство их религиозности. Наши шерпы, проходя мимо, не упускают случая весело повертеть металлический цилиндр, на котором выгравированы священные тексты. Это намного практичней, чем читать длинные молитвы.
В темных дворах или в низких лачугах ютятся примитивные кустарные мастерские. Здесь из шерсти яков или овец выделываются замечательно прочные ткани. Непривычное для нас зрелище: мужчины занимаются прядением.
В то время как «Куку-сагиб»[32]и «Ишак-сагиб», развернув антенны, кричат что есть силы в микрофоны «тэлкис-уэлкис»[33], прядильщики, сидя на корточках, до самой ночи терпеливо крутят свое допотопное веретено.
Комичный контраст…
На рассвете Тукуча безлюдна, и лишь гонг соседнего храма нарушает тишину. Странные низкие гармоничные звуки растворяются в воздухе.
Нечто вроде протяжного песнопения доносится из соседней палатки. Монотонный псалом с внезапными придыханиями похож на жалобу. Другие голоса отвечают в том же тоне. Анг-Таркэ и его товарищи читают молитвы!
– Good morning, sir!
– Good morning, Panzi, – говорю я, поднимая голову.
– Tea for Вага Sahib?[34]
Добродушная улыбающаяся физиономия показывается у входа в палатку.
– Yes, thank you.
Какие-то караванщики, окруженные толпой ребятишек, собрались на площади и оживленно что-то обсуждают: вероятно, тибетцы.
На женщинах яркие фартуки. Их типично монгольские лица чем-то намазаны. Уверенные в своей неотразимости, красотки радостно хохочут. Это зрелище немедленно поднимает моих товарищей.
– До чего же они привлекательны! – делится со мной пораженный Террай.
– Что мне нравится, так это их сапоги, – говорит более практичный Ляшеналь.
Вскоре вокруг тибетцев собирается толпа. Внезапно начинается неистовый танец.
Танцоры выделяются на величественном фоне снежных вершин. Великолепно отработанный балет выражает извечный дуализм горя и радости, жизни и смерти. Красота его сурова, примитивна. Танец всегда отражает душу народа. Этот танец, безусловно, представляет интерес.
Вдруг все останавливается.
Посредине круга одна из тибетских женщин ставит на землю медное блюдо. Мимика танцоров как нельзя более красноречива. Их взгляды устремляются от блюда к нам и обратно. Бара-сагиб, полный достоинства, щедро раскошеливается на несколько рупий.
Какой успех! Танец немедленно возобновляется в еще более бешеном темпе.
Снова остановка!
Бара-сагибу вновь приходится всенародно демонстрировать свою щедрость.
В большой палатке мы все собираемся на скромный шота-хазри[35].
С момента прибытия в Тукучу мы надеемся отыскать нетрудный и безопасный гребень, дающий возможность выйти на вершину Дхаулагири или Аннапурны. Юго-восточный гребень Дхаулагири, нанесенный на карту и виденный нами из Баглунга, в какой-то мере поддерживает эту надежду. Однако полной уверенности ни у кого нет. Есть еще северный гребень. Он, правда, ледовый, однако небольшая крутизна и сравнительно малый набор высоты, судя по общей структуре вершины, кажутся весьма благоприятными факторами для попытки восхождения. Может быть, если установить несколько лагерей… Что касается Аннапурны, то, поскольку имеется тропа к перевалу Тиличо, эта вершина легко доступна и именно поэтому представляет лишь ограниченный спортивный интерес.
На другой день Кузи в сопровождении Панзи уходит на разведку. Он собирается произвести наблюдения с панорамного пункта (4000 метров) над Тукучей[36].
В 11 часов устанавливаю с Кузи радиосвязь.
– Говорит Куку! Я добрался до вершины. Вид фантастический, Дхаула мощно возвышается над всем массивом. Юго-восточный гребень ужасен! Очень длинный, множество ледовых "жандармов". Места для лагерей весьма проблематичны.
– Слышу хорошо. А как северный гребень?
– Сплошь ледовый. Крутизна порядочная. Наверняка большие технические трудности. Наиболее сложный участок посередине, но тут есть другое препятствие – участок, выводящий на гребень. По всей видимости, можно выйти по Восточному леднику[37], но отсюда он кажется невероятно разорванным.
– Виден ли тебе северный склон?
– Он очень опасен из-за больших ледовых сбросов. Вначале склон некрутой, и по нему, вероятно, можно выйти на северо-западный гребень. Но отсюда плохо видно.
– Что скажешь насчет Нилгири?
– Все отвесно. С этой стороны надежды мало!
– Спасибо, старина! До скорого свидания!
– Пока, Морис. Конец связи!
Первые сведения несколько охлаждают наш оптимизм. Когда вернется Кузи, мы с помощью его зарисовок приступим к первому анализу.
Вечером в большой палатке идет жаркая дискуссия. Между двумя чашками чаю Кузи подтверждает то, что он сообщил по радио.
– Надо добраться до основания вершинной пирамиды! – начинает Ребюффа.
С этим все согласны. Но в отношении подходов мнения разделяются.
Что делать? Подниматься по Восточному леднику Дхаулагири, такому изрезанному и, без сомнения, опасному? Обогнуть пик Тукуча, которым заканчивается северный гребень, и выйти в северный цирк Дхаулагири по пресловутому Г-образному ущелью, показанному на карте?
– Надо направить разведку в разные стороны, – говорю я, – а для этого нам, очевидно, придется разделиться. Пока мы будем исследовать окрестности Дхаулагири и Аннапурны, вполне можно работать двойками.
– На Аннапурне, безусловно, можно чего-нибудь добиться, – заявляет Шац и добавляет с мечтательным видом: – Шеститысячный перевал… тропа…
– Дхаула выглядит неважно. Другая симпатичнее, – признается Кузи.
– Ну что же, друзья! Завтра общий выход. Ляшеналь и ты, Гастон, отправляетесь на разведку Восточного ледника. Врач и Шац возьмут лошадей и, поднявшись над Лете, взглянут на перевал Тиличо и на Аннапурну. Мы с Марселем прогуляемся вверх по Г-образному ущелью, которое здесь называют Дамбуш-Кхола. Может быть, нам удастся увидеть северный склон Дхаулагири.
– А я? – спрашивает разочарованный Кузи.
– Ты? Отдыхай пока в лагере. Не бойся, работы хватит на всех. Сегодня только 23 апреля, до муссона еще далеко![38]Это относится и к тебе, Лионель, старайся не простудиться.
– И… не забывай про диету, – советует Удо.
– Мне уже немного лучше, – уверяет Террай, хотя он выглядит неважно после подхваченной еще в Баглунге болезни.
– А мне что же, прикажете бить баклуши? – спрашивает Нуаель.
– Да соблаговолит "ваша светлость" немного заняться черной работой. Кончайте с Куку установку лагеря.
Просыпаюсь в пять часов.
Ляшеналь и Ребюффа проходят мимо с двумя шерпами, несущими лыжи и высотный комплект[39]. Чтобы не терять времени даром, через местность, покрытую лесами и оврагами, их проведет шикари.
– Пока, Морис!
– До свидания! Не забудьте про крюки!
– До завтра!
Удо и Шац уже на ногах. Их лошади должны прибыть к семи часам. За день, надеюсь, они смогут подняться достаточно высоко, чтобы увидеть пресловутый перевал Тиличо и раскрыть его тайну.
В свою очередь мы с Ишаком, довольные тем, что снова выходим в горы, покидаем лагерь. Через несколько минут подходим к Дамбуш-Кхола, по ущелью которой, обходя глубокие и узкие каньоны, мы пройдем как можно дальше.
– Поток явно мелковат, – отмечаю я.
– Не хочу навязывать тебе свое мнение, Морис, но я почти уверен: северный склон Дхаулагири питает какую-то другую реку.
С той стороны должно быть еще ущелье. Следовательно, где-то есть гребень, отделяющий нас от северного склона.
– Ладно, увидим!