Орография массива Аннапурны по данным французской экспедиции 1950 года
Около трех часов появляется Путаркэ и передает Ишаку мою записку. Ишак быстро просматривает ее – он уже знает, что она не сообщит ему ничего нового. Он считает, что не имеет смысла подниматься на "несложную вершину" Большого Барьера, о которой шла речь. Лучше идти в другом направлении и, поднявшись как можно выше по мощному леднику, обнаруженному им накануне, попытаться увидеть наконец Аннапурну через Большой Барьер.
Утром 12-го погода изумительная. Ишак объясняет Анг-Таркэ, что они поднимутся вместе по направлению к Муктинат-Гималу. В 8 часов 30 минут, когда облака начинают затягивать небо, Ишак и Анг-Таркэ вступают на пологий ледник и начинают подъем. Лед покрыт слоем свежего снега, и это замедляет движение. Показания альтиметра постепенно растут. Начинается область трещин.
Они не собираются тратить время на преодоление трудностей, их задача – подняться как можно выше в кратчайший срок. То и дело приходится вырубать во льду ступеньки, но трудные участки невелики, и наконец они достигают верхних склонов. На гребень выходят в густом тумане.
Где же Аннапурна? Увы! Кругом ни малейшей видимости. Ишак даже не знает точно, где он находится. Он тщетно ждет улучшения погоды. Уже 12 часов 30 минут, альтиметр показывает 6200 метров. Дышать нетрудно. Это означает, что они начинают входить в форму. Место, до которого дошел Ишак, – наивысшая точка, достигнутая экспедицией, и наш первый шеститысячник!
Погода не улучшается, и в 13 часов 15 минут они начинают спуск, придерживаясь своих следов, которые еще видны, несмотря на снег.
В 16 часов 30 минут Ишак и Анг-Таркэ приходят в лагерь. Здесь они находят… начальника экспедиции, спокойно храпящего в своем спальном мешке.
Что же произошло?
В Манангботе на рассвете 11 мая маленькая группа с трудом просыпается.
После скромного завтрака Путаркэ, надев рюкзак, уходит с моим письмом к Ишаку, Вслед за ним Ребюффа и я вместе с Панзи отправляемся вниз по ущелью Марсианди-Кхола в поисках неуловимой Аннапурны.
Перед нами вдали виднеется пик, в котором мы узнаем Манаслу.
Мы намерены идти вдоль Большого Барьера насколько будет возможно. Но в этот же вечер нужно вернуться в Манангбот. Около полудня нам открывается вид на маленькую деревушку Шинди, за ней ущелье сужается, и я предполагаю, что там глубокая теснина.
Идти дальше было бы бесполезно. Я уверен, что мы не на правильном пути – Аннапурны в этом районе нет.
Местные жители и шикари, которых мы расспрашиваем, никогда не слышали о ней. Они довольно пространно объясняют, что это слово означает "богиня урожая".
Нам ничего не остается, как вернуться в Манангбот, и притом на голодный желудок, так как все продукты кончились.
Над Чонгором и Сепшией нависают тучи, мешающие нам сделать снимки, которые хотелось бы принести с собой в качестве документов. В надежде, что небо прояснится, мы решаем сделать небольшой привал. Каждый находит себе укромное местечко, а Ребюффа мгновенно засыпает сном праведника. Панзи докуривает свои последние сигареты. Я стою на страже, как часовой, готовый поднять тревогу, как только откроются наши вершины.
Наконец Чонгор и Сепшия выходят из тумана. Ребюффа фотографирует их, и мы отправляемся назад в Манангбот.
Стоит жара, и идти очень тяжело. Всякий раз, когда мы кого-нибудь встречаем, Панзи спрашивает насчет продовольствия, но бесполезно. Уже далеко за полдень мы доходим до своего чердака.
– Итак, мы вернулись с пустыми руками? – удрученно говорит Ребюффа.
– По крайней мере, мы знаем, что здесь ее нет.
– Нужно немедленно возвращаться.
– Здесь едва ли найдем какое-нибудь продовольствие. Забирай что есть, и убирайтесь с Панзи в Муктинат через Торунгзе. Это даст вам возможность не подниматься на перевал Тиличо, и вы вернетесь в Тукучу на день раньше. После такого путешествия на голодный желудок вы устанете, поэтому на оставшиеся рупии можете нанять пони.
– А как же ты?
– Не беспокойся, с плиткой шоколада я смогу добраться до лагеря Тиличо.
– Это дьявольски длинный путь!
– Я буду там завтра утром. Мне бы хотелось вместе с Ишаком подняться на эту несложную вершину.
Мы съедаем то немногое, что у нас есть, и отправляемся каждый своей дорогой.
Я оказываюсь совсем один.
Имея только плитку шоколада, мне следует спешить, чтобы подняться с 2800 метров выше 5000 метров.
Я решил идти как можно быстрее, даже, может быть, бежать, бежать до полного изнеможения.
Час спустя я уже в Кангзаре. Не теряя ни минуты иду по тропинке, вскоре исчезающей на левом берегу потока.
Пробираюсь между скалами; то поднимаюсь, то спускаюсь, чтобы обойти препятствия. Время летит быстро.
Я нахожу ступеньки, выбитые Путаркэ в известняке. Затем начинаю подниматься по длинной крутой осыпи и, наконец, дохожу до потока, через который надо перебраться. О том, чтобы перепрыгнуть, не приходится и думать; я снимаю ботинки и вешаю их через плечо. Уже смеркается. Падение в ледяную воду было бы весьма неприятно. Осторожно, пробуя ногой каждый камень, вхожу в воду.
Течение очень сильное. Внезапно я поскальзываюсь, пытаюсь удержаться, но только глубже окунаюсь и в конце концов окончательно падаю и на этот раз вымокаю до нитки.
С большим трудом выбираюсь на противоположный берег и принимаюсь выжимать одежду и выливать воду из ботинок. Дрожа от холода и стуча зубами, одеваюсь. Мне нужно по меньшей мере четыре часа, чтобы добраться до лагеря, а светлого времени остается немногим больше часа. Пошатываясь, я пересекаю длинный крутой склон затвердевшей земли, где неоднократно с трудом удерживаюсь от падения.
Из долины дует пронизывающий ветер, и я дрожу от холода. Дороги не видно. Ищу место, где можно было бы провести ночь, и в конце концов опускаюсь на клочок травы, натянув капюшон так, что он закрывает меня полностью. Ноги заледенели, колени стучат от холода.
Сидя под капюшоном, я размышляю: съесть ли мне последний кусок шоколада или оставить его на утро? Выбираю первое, а затем разрешаю себе выкурить последнюю сигарету.
Я затерян в самом сердце гор на высоте 4500 метров, насквозь промокший, уставший и голодный. Найду ли я в себе силы, чтобы подняться на последние 500 метров?
Коварный ветер проникает в каждую щелку моей одежды.
Начинает падать снег.
Закрываю глаза, расслабляю мышцы и стараюсь забыться, как я всегда делаю на биваке в горах.
Часы текут медленно и однообразно. Подо мной глухо ревет поток. Земля дрожит, и эхо без конца отдается в долине. Чувствуется сырость – ужасное ощущение, когда замерз до мозга костей. Я должен отчаянно с ним бороться.
Сколько мыслей в голове! Как было бы хорошо в тепле и уюте! Иногда я приоткрываю один глаз. Погода не улучшается. Если спустятся облака, я не смогу найти дорогу.
Окоченевший, в полузабытьи, я с радостью встречаю первые проблески зари. Нужно подождать, пока станет немного светлее. Как мучительны эти последние минуты! Наконец поднимаюсь. Сложив штормовку, с болезненной пустотой в желудке снова отправляюсь в путь.
Очень холодно, но я надеюсь согреться на ходу.
Погода улучшилась. Я часто останавливаюсь под предлогом выбора пути. Ноги дрожат и отказываются повиноваться, но тем не менее я умудряюсь продвигаться вперед.
Солнце уже освещает Манангбот, но я еще в тени.
На каждой остановке, прежде чем снова двинуться в путь, я намечаю удобный камень для следующего привала. Остановки становятся все более частыми и длительными.
Начинаю задумываться: смогу ли я вообще дойти?
Всякий раз, когда мне попадается плоский камень, я сажусь и тотчас же чувствую некоторое облегчение. После нескольких секунд отдыха нелепость такого положения становится для меня очевидной: неужели я не могу пройти еще несколько метров? Я выбираю другой камень, с трудом отрываю себя от прежнего и делаю несколько шагов. У меня такое ощущение, как будто я мчусь во весь опор, однако на самом деле я медленно бреду и падаю в тот самый момент, когда достигаю очередной цели. Метр за метром набираю высоту. Наконец до лагеря, который мне еще не виден, остается около 200 метров.
Я пытаюсь закричать, но не могу издать ни звука.
Меня шатает из стороны в сторону – безопаснее и удобнее ползти на четвереньках. Голова кружится, хочется спать.
Собрав последние силы, с трудом вылезаю на гребень и падаю. Время идет… Когда наконец я открываю глаза, мне кажется, что прошло сто лет.
Приподнимаю голову над гребнем. Лагерь! Всего в двадцати метрах.
– Эй! Эй!
Тщетно я пытаюсь привлечь чье-либо внимание; носильщики спокойно беседуют вокруг яркого костра. Если бы они только могли меня увидеть! Если бы хоть один повернул голову! Я сбрасываю несколько камней в надежде, что это заставит их взглянуть наверх, но они не слышат, а окликнуть их я не в состоянии. Голова как будто налита свинцом, в ушах звенит.
Теперь, когда я уже уверен, что дойду, я просто стискиваю зубы и ползу на четвереньках, как животное.
Внезапно Путаркэ оборачивается:
– Бара-сагиб!
Остолбеневший, он смотрит, как я ползу. В следующее мгновение все вскакивают и бросаются ко мне.
Я спасен!
Дрожащего с ног до головы, меня кладут на надувной матрас. Я пью и немного ем. Узнаю, что Ишак еще не вернулся, но вскоре появится. Я прошу приготовить мне поесть. С помощью носильщиков Путаркэ открывает внушительное количество банок. Весело горит огонь. Вместительные котелки начинают закипать, распространяя столь соблазнительный запах, что я вынужден лежать неподвижно, в полусне, чтобы как-то сдержать свое нетерпение. Когда еда готова, я начинаю есть прямо из котелков.
Это совсем не то, чего ждал Путаркэ, – он готовил на весь лагерь! В течение полутора часов, без перерыва, с упоением и с невероятной быстротой, я поглощаю такое большое количество еды, как никогда в моей жизни. Я напоминаю змею, проглотившую жирную овцу! С облегчением растягиваюсь в своем спальном мешке.
– Доброе утро, Морис!
Я сбрасываю с себя оцепенение.
– Мата!
– Мы только что спустились с вершины 6200 метров! Обмениваемся новостями. Все увязывается с выводами
Ишака и подтверждает их. Таким образом, вся северная часть массива Аннапурны исследована.
– Сомнения нет, – говорю я Ишаку. – Ключ к Аннапурне на юге. Надо идти через "Перевал 27 апреля" по ущелью Миристи.
– Тогда здесь нам делать больше нечего, – решает Ишак. – Надо немедленно спускаться в Тукучу.
На следующий день снимаем лагерь. Носильщики рады покинуть это место, где они прожили целых три дня, отрезанные от всего мира и без всякого дела. Нет необходимости их подгонять и показывать дорогу. В несколько минут грузы увязаны, распределены, и, в то время как мы с Ишаком, беседуя, оставляем лагерь, носильщики во главе с Анг-Таркэ быстро удаляются. Он ведет их… прямо к Большому
Ледяному озеру. На этот раз они совершенно спокойно пересекают его в наиболее широкой части.
Я вижу, как Ишак внезапно застывает в сосредоточенной позе. Он рассматривает какие-то камни.
– Полигональные почвы, – преподносит он как сенсационную новость.
– Что это за штука?
– Ты ученый и не знаешь, что такое криопедология?[66]Это же важнейшая наука! Взгляни на эти камни. Мне пришлось видеть множество таких же в Гренландии. В Гималаях они попадаются впервые.
– Но кто в наше время знаком с криопедологией?
– Ну по меньшей мере… гм… десяток людей!
Мы с сожалением расстаемся с криопедологией, перенося свое внимание на гребень, ведущий к перевалу Западный Тиличо.
За эти три дня снег, покрывавший гребень, растаял. На перевале мы ненадолго останавливаемся, чтобы бросить взгляд на Большое Ледяное озеро, на окружающий его гигантский амфитеатр и главным образом на великолепный Большой Барьер.
Все это мы видим в последний раз.
Мчимся вниз по склонам и оказываемся в самой гуще великолепного кедрового леса.
Поднимается сильный ветер, но он дует в нужном направлении, и вскоре мы доходим до Тинигаона.
На следующее утро погода прекрасная. Ветер утих. Мы снова проходим через Марфу. Я с удовольствием возвращаюсь в эту живописную деревушку со столь любознательными приветливыми жителями.
После шести утомительных дней мы рады снова попасть на основную базу экспедиции.
При нашем приближении к лагерю Удо выходит навстречу.
– Привет, доктор! Какие новости?
– Все уже здесь и чувствуют себя отлично. Как вы?
– Видел ли ты Гастона?
– Он вернулся вчера.
– Прекрасно! Сегодня 14 мая, и нам нужно наметить план действий. После обеда устроим совещание.
Что же произошло на Дхаулагири во время нашего отсутствия?
Вечером в понедельник 8 мая Нуаель быстро спускается из лагеря на Восточном леднике. Страшно взволнованный, он рассказывает, что поднялся на ледник с Кузи и Шацем. Затем они ушли вперед, и он увидел их в очень крутом снежном кулуаре.
Этот путь представляет интерес: он, вероятно, позволяет обойти огромные и очень опасные сераки в верхней части Восточного ледника. Однако он также труден и опасен, как и первый путь, поскольку по кулуару идут лавины.
В полукилометре выше видны гигантские сбросы голубого льда.
В тот момент, когда Нуаель наблюдает за движением второй связки, огромная ледяная глыба в верхней части ледника отделяется и летит вниз. Тонны льда со страшным грохотом мчатся по склону, едва не задевая нашего офицера связи, и разлетаются в пыль далеко внизу, на плато Восточного ледника.
– И подумать только, что мой аппарат не был заряжен! – сокрушается Нуаель. – Впрочем, – философски добавляет он, – в эту минуту я думал лишь о своей шкуре.
Кузи и Шац настойчивы. Их не могут остановить подобные пустяки, однако все попытки выйти из кулуара на скалы не увенчиваются успехом. С громадным трудом они преодолевают какой-нибудь десяток метров: скалы скользкие и ненадежные. У Шаца одно слабое утешение – он забивает свой первый крюк в Гималаях на высоте свыше 5000 метров. Исчерпав все возможности, они прекращают попытку и 9-го числа спускаются вниз.
На следующий день Удо и Террай в свою очередь идут наверх. По дороге они встречают возвращающихся шерпов,
но это их не обескураживает. Они устанавливают лагерь на Восточном леднике на высоте 5100 метров у большой скальной стенки на правом берегу. Днем камень попадает как раз в их палатку и разрывает ее: не слишком безопасное место!
11-го числа Удо и Террай снимают лагерь рано – в три часа утра, и, таким образом, для решения задачи у них целый день.
Надев кошки, они начинают подъем и с большим трудом проходят несколько метров. Очень холодно, лед твердый. Ценой больших усилий им удалось добраться до основания громадной ледяной стены. Первые разведывательные группы на нее поднимались, а Кузи и Шац обошли справа. Вместо того чтобы преодолевать эту стену, на большей части которой еще сохранились ступени, Удо и Террай направляются к левому берегу ледника. Вырубая ступеньки и медленно продвигаясь по крутым склонам чистого льда, они доходят до высшей точки, достигнутой предыдущими группами.
Вскоре им открывается возможный путь, невидимый с того места, куда выходили Ляшеналь, Ребюффа и я: им удается обогнуть множество сераков и набрать некоторую высоту; с большим риском они доходят до места, где ледник наконец выполаживается.
Перед ними простирается лабиринт из трещин и снежных полей, через который не видно пути. Немного дальше, справа, склон снова становится круче и теряется в северном гребне возвышающегося перед ними ясно очерченного и неприступного Дхаулагири.
Удо и Террай правильно решают, что трудность и опасность этого восхождения чересчур велики. Какой смысл продолжать эту затею, от которой позднее все равно придется отказаться? Путь на Дхаулагири идет не по этому леднику, и, если нет другого пути, эта вершина никогда не будет покорена.
Оценив, таким образом, наши реальные шансы и сознавая, каким горьким разочарованием их вывод явится для всех нас, Удо и Террай решают отступить.
В этот же вечер они, усталые, возвращаются в базовый лагерь у подножия Восточного ледника и на следующий день в Тукучу.
Если нам предстоит сосредоточить все силы экспедиции на штурме Дхаулагири, это предприятие будет величайшим риском, полным неизвестности и опасности, и мы можем решиться на этот шаг, только тщательно взвесив все «за» и "против". Мы должны обсудить этот вопрос трезво и беспристрастно.
14 мая вся экспедиция собирается в большой палатке лагеря в Тукуче. Предстоит большой военный совет.
Военный совет
Анг-Таркэ разливает нам целые реки кофе. Жара давит. Солнце сверкает нестерпимо, но в общую палатку, где мы собрались, сквозь стенки проникает приятный зеленоватый свет.
Лица сосредоточенны. Как бы ни шутил Ляшеналь, я чувствую, что смех и веселье маскируют вполне понятную тревогу и нетерпение: через час будет принято решение.
Шерпы волнуются. Они чувствуют что-то необычное: собрались все сагибы.
– Надо серьезно поговорить, – начинаю я. Внезапно воцаряется тишина. Я иду напролом:
– Сегодня 14 мая, и с 22 апреля мы не добились никаких успехов. Мы не нашли никакого пути. Мы не знаем даже, в каком направлении идти. Никакой уверенности у экспедиции нет. Нам остается уповать лишь на случай. Время не терпит. Надо принимать окончательные решения.
Все молчат.
– Конечно, горы здесь трудны. Возможности восхождений весьма ограниченны. Для подъема на Дхаулагири было бы слишком смело наметить путь через Дамбуш-Кхола и Неизвестное ущелье, путь, проходящий через два перевала высотой 5000 метров и по грандиозному, почти непроходимому ледопаду. И все это только для того, чтобы добраться до подножия вершины.
Путь по Восточному леднику еще более сомнителен. Я не могу взять на себя ответственность за переход всей экспедиции по такому рискованному маршруту. Слишком много опасностей ждет нас наверху, чтобы мы позволили себе рисковать в самом начале пути.
Остается еще одно решение: пик Тукучи, который не был разведан. Неужели, чтобы победить восьмитысячник, надо предварительно взойти на семитысячник? Это путь отчаяния. Самый длинный, если не самый опасный.
– Ноги моей не будет на этой вершине, – объявляет Террай, находящийся еще под впечатлением неустойчивых сераков и ненадежных снежных мостов Восточного ледника.
И Лионель добавляет:
– Дхаулагири никогда не будет взят. Я лично пасую!
– Старина, – вставляет Шац, – мне кажется, надежда слабовата. Я не вижу решения: о юго-восточном гребне говорить не приходится, что касается северного гребня…
– Северный гребень, – восклицает Террай, – никогда никем не будет пройден! Он целиком ледовый, а крутизна такая, что пришлось бы рубить захваты для рук!
– Когда Кузи, Удо и Шац ходили в разведку на "Перевал 27 апреля", они вернулись с кроками[67]средней части северного гребня Дхаулагири. Она выглядит приемлемой. Крутая часть как будто не более 400—500 метров по вертикали. На левых по ходу склонах видны трещины, в которых, может быть, удастся организовать лагеря. И наконец, кто нам мешает навесить перила?
Моя речь, хотя и подкрепленная техническими доводами, никого не убеждает.
Длительное молчание нарушает Ребюффа:
– Во всяком случае, до этого гребня нужно еще добраться! Так что…
Конечно, все это нерадостно, однако я делаю вид, что защищаю эти заведомо безнадежные предложения. Чувствую единодушную и молчаливую оппозицию. Мне не хочется, чтобы, после того как мы покинем Дхаулагири, у нас осталось чувство сожаления и сознание, что мы не сделали всего, что нужно, для окончательного выяснения вопроса. Прежде чем закрыть эту страницу, я хочу, чтобы проблема Дхаулагири была бы действительно и окончательно решена.
Снова пауза, все размышляют и не решаются заговорить. Кузи наклоняется вперед и, не сводя с меня глаз, говорит, с трудом подбирая слова:
– Морис, на Аннапурне… все же там есть какие-то возможности.
Напряжение разряжается.
Языки развязываются. Все довольны смелой инициативой Кузи. Да, конечно, сейчас надо думать об Аннапурне.
– Вот что нам известно об Аннапурне, – говорю я. – Единственно возможный путь штурма – северная сторона. Но до нее надо еще добраться. Доступ к верхним циркам ущелья Миристи-Кхола найден. Из крайней достигнутой нами точки просматривались три маршрута: во-первых, северо-западное ребро; в принципе именно по нему следовало бы проводить первую попытку штурма. Во-вторых, Западный ледник Аннапурны, из которого как будто можно выйти по кулуару к точке соединения ребра с вершинным гребнем. Наконец, есть еще ледник, которого никто еще не видел. Можно предполагать, что он стекает на север от Аннапурны.
– Понимаешь, – говорит Удо, – ребро – это самый короткий путь. За два дня можно, по всей вероятности, подняться до вершинного гребня на высоту 6000—6500 метров. Правда, между концами этого ребра и вершиной Аннапурны есть еще невидимый участок. Но если по пути встретится провал, можно будет его обойти по Западному леднику, справа по ходу от ребра.
– Безусловно, – добавляет Кузи, – я лично за этот путь. Тут мы без особых трудностей должны набрать значительную высоту.
Шац заключает:
– Наконец, только средняя часть маршрута не совсем ясна. Верхние склоны Аннапурны выглядят нетрудными. Видны пологие участки, на которых можно будет с успехом установить лагеря. Надо выбирать этот путь. Три дня – и вершина наша.
Мнение Шаца полностью совпадает с моим. Логичнее быть нельзя.
– А как твое мнение, Марсель?
– Ну, видишь ли, Морис, я сюда приехал как кинооператор, а не как альпинист.
– Когда ты участвовал в разведке, ты ведь был альпинистом! А ты как считаешь, Удо?
– Мне кажется все же, что Дхаулагири слишком опасен. Я стою за Аннапурну.
Нуаель явно присоединяется к этому мнению.
– А ты, Гастон, считаешь ли возможным подъем на пик Тукучи?
– Я уже говорил тебе, Морис. Мне кажется, следовало начать с восхождения на этот пик: он должен быть идеальным пунктом наблюдения. Сейчас об этом говорить уже поздно.
На мне лежит огромная ответственность. Каково бы ни было решение, все участники экспедиции, как один человек, будут брошены в бой.
Все высказали свое мнение. Я должен принять решение.
– Прежде чем приступить к штурму Аннапурны всем коллективом, мы проведем углубленную разведку с целью уточнения маршрута восхождения. Разведывательная группа возьмет на десять дней продовольствия. Запас его будет пополняться, правда в ограниченных размерах, до принятия следующего решения. Как только передовой отряд найдет подходящий путь, разведка по моему приказу перейдет в окончательный штурм. Мы сегодня же примем меры, чтобы осуществить такой переход без всякой потери времени.
– Ну что же, раз решено, выходим немедленно! – восклицает Шац.
Все встают и идут к выходу.
– Постойте!.. Снова тишина.
– Принять решение – это еще не все! Каждый должен знать, что ему надо делать. Троим из нас известна дорога к "Перевалу 27 апреля". Они будут сопровождать наши группы в течение четырех дней подходов.
Марсель, Гастон и я только что пришли из Манангбота и очень устали. Кроме того, мне надо осмотреть лагерь, написать письма, а также подсчитать наши расходы, чтобы знать, не понадобится ли нам дополнительная финансовая помощь на обратном пути.
Ляшеналь и Террай в сопровождении Аджибы, Ангавы и Даватондупа выйдут сегодня же. Поведет их Шац.
Через день выступит второй отряд, куда войдут Гастон и я. Проводником будет Кузи. Нуаель обеспечит регулярное снабжение обеих групп.
Ишак и Удо присоединятся к нам лишь после получения моих инструкций. Так как это произойдет не раньше как дней через шесть, они вполне могут сходить за это время в Муктинат.
– А что будет делать Анг-Таркэ?
– Можешь его взять с собой. Что касается Франсиса де Нуаеля, то вместе с Ж.Б… Рана он входит в замыкающую группу, которая двинется в путь лишь по моему распоряжению.
Повернувшись к Нуаелю, я продолжаю:
– Нужно подготовить весь груз, необходимый для разведки, штурма и обратного пути, и, кроме того, своевременно обеспечить вербовку носильщиков.
– А как быть с вещами? – спрашивают Ляшеналь и Террай.
– Разделите все на четыре части. Первую понесете сами. Этот груз должен быть очень легкий, чтобы вас не переутомлять. Во второй комплект войдет альпинистское снаряжение, теплые вещи, принадлежности туалета и прочее. Его понесут носильщики. В третьем комплекте будут вещи, необходимые для общего штурма, то есть запасная одежда, свитера, лыжи и тому подобное. Наконец, четвертая партия будет составлена исключительно из вещей, необходимых на обратном пути. Эти вещи будут в ящиках с вашими фамилиями и останутся в Тукуче.
Каждый знает, что его ждет и что ему надлежит делать. Я подзываю Анг-Таркэ и объясняю ему план действий.
В лагере царит оживление. Первая группа выйдет немедленно, как только будет готова. Груз невелик, но состоит из множества разнообразных вещей. Это приводит к усиленным хлопотам, массе разговоров и дискуссий, хождению из палатки в палатку…
– Удо, составь аптеку для первой группы, – просит Шац.
Врач собирает все необходимое для длительного пребывания в джунглях и в высокогорье не только в хорошую погоду, но и в ненастье: противоядную сыворотку, аспирин, глетчерную мазь, макситон, витамин В 2, соду и т. п.
Террай сосредоточенно копается в своих вещах. Он пишет краской свою фамилию на ящике, остающемся в лагере, и принимается за продукты.
Ляшеналь, специалист по снаряжению, отбирает крючья, отмеряет веревки…
В это время Марсель Ишак с киноаппаратом в руках бегает от одного к другому, стараясь ничего не упустить. Подкравшись в самый неожиданный момент, он ухитряется снять вас в весьма невыгодной позе и объявляет: "Готово!"
У Нуаеля озабоченный вид: переговоры с субой и Ж.Б… Рана ведутся с трудом, он безуспешно старается им объяснить, что лошади нужны немедленно.
В конце концов Нуаель добивается своего, но у меня что-то нет особого доверия к этим жалким четвероногим: одна лошадь колченогая, другая, видимо доживающая свои последние дни, горестно качает головой… Смогут ли они дойти до конца селения?
Рюкзаки завязаны, лошади оседланы (и какими седлами!). Наши кони не бьют копытами от нетерпения, но это не так уж важно. Главное – они в наших руках. Каждый перебирает в уме список своих вещей, надеясь, что ничего не забыто. Шерпы с помощью своих коллег взваливают на себя грузы. Остающиеся в лагере желают успеха товарищам.
Группа уходит.
Внезапно после оглушительного шума воцаряется странная тишина. В душу проникает неуловимое ощущение пустоты.
Душно, пахнет грозой. Мне бы хотелось посетить местную пагоду. Я вызываю Анг-Таркэ и говорю ему о своем желании.
– Yes, Бара-сагиб! Yes, Бара-сагиб!
Сирдар со всем согласен и немедленно мчится по направлению к пагоде.
– Он в приятельских отношения с "пономарихой", – намекает Ишак.
Благодаря этим высоким связям тайна храма будет нам открыта. Может быть, нам даже удастся присутствовать при богослужении.
Через несколько минут прибегает Анг-Таркэ.
– All is ready[68], – сообщает он.
Действительно, подходя к пагоде, мы замечаем женщину – церковного сторожа, оживленно беседующую со своим семейством, живущим, как выясняется, в служебных помещениях храма. Служба, видимо, скоро начнется, надо подождать несколько минут. Действительно, часть буддистов уже собралась.
Анг-Таркэ приглашает нас войти.
Пройдя темный, совершенно пустой вестибюль, мы входим в большой зал. Кругом полная темнота. Лишь по доносящемуся до нас бормотанию я догадываюсь о присутствии верующих.
Внезапно слышится звук колокольчиков, затем удары гонга. Рассчитывать на Анг-Таркэ больше не приходится. Я чувствую, что он распростерся ниц. Постепенно глаза привыкают к темноте. Держась за стену, двигаюсь вправо и дохожу до громадной молитвенной мельницы, около которой стоит женщина, готовая бить в гонг. Однотонные псалмопения, звуки шагов, колокольчиков, затем трубы, наконец громкие, ритмично усиливающиеся удары гонга в сопровождении литавр, и церемония окончена. Лама, которого я еще не видел, но о присутствии которого догадываюсь, разговаривает со своими помощниками. До меня доносится запах ладана. Замечаю на алтаре бронзовую статую Будды, слабо освещаемую масляными светильниками. Слева, в глубине, расположен другой алтарь, украшенный намалеванными суриком божествами. У подножия его стоят металлические чаши, служащие кадилами.
Обстановка странная и таинственная. Однако не похоже, чтобы верующие были преисполнены почтения, громкий шум, сопровождающий службы, вряд ли способствует сосредоточенности. Короче говоря, набожности не чувствуется.
После выхода из храма экспедиция по совету Анг-Таркэ проявляет щедрость по отношению к "пономарихе".
По возвращении в лагерь в ожидании обеда привожу в порядок бухгалтерию и пишу письмо в Париж.
"Тукуча, 15 мая 1950г. Дорогой Деви!
Возвратившись после длительной и утомительной разведки, проведенной к северу от Аннапурны, хочу немедленно сообщить Вам новости, которые Вы, без сомнения, ожидаете.
Во-первых, можете передать нашим семьям, что все участники чувствуют себя прекрасно. Спортивная форма членов экспедиции во всех отношениях великолепна. Кстати, это подтверждается обследованиями Ж. Удо.
Дух команды неизменно хорош.
Сегодня могу Вам сообщить, что период исследований практически закончен.
Альпинистская часть.
После моего возвращения мы тщательно обсудили результаты разведок: различные пути на Дхаулагири не только исключительно трудны, но также на некоторых участках весьма опасны. В противоположность этому на Аннапурне имеются возможности…
Таким образом, я принял решение направить усилия экспедиции на этот объект и немедленно выслать сильную разведку, которая могла бы без потери времени перейти в штурм.
По правде говоря, если Дхаулагири выглядит как чудовищная пирамида, то Аннапурна царствует над крупным массивом, включающим около 50 вершин более 7000 метров, высокие гребни и, вероятно, почти недоступный верхний цирк. Единственное слабое место этого цирка – понижение, через которое мы собираемся начать штурм…
С дружеским приветом Морис Эрцог".
Почему мне кажется, что в воздухе неуловимая печаль? Не потому ли, что часть товарищей уже ушла в поход? Или потому, что до сих пор нет еще определенности? Или, наконец, мы просто устали? Не знаю…
Поздно ночью, когда Гастон уже сладко храпит в своем спальном мешке, я произвожу расчеты, занимаюсь нашим бюджетом, строю различные гипотезы; глаза слипаются…
Сквозь сон я слышу молитвы Анг-Таркэ и приглушенные реплики его товарищей.
Зачем прерывать этот полусон, это приятное состояние отрешенности от внешнего мира? Зачем двигаться, когда все мышцы разбиты и налиты усталостью, как свинцом? Зачем просыпаться, когда в этом нет никакой необходимости? У входа в палатку появляется широко улыбающееся лицо шерпа.
– Good morning, Вага Sahib! – говорит он, протягивая кружку чудесного кофе с молоком и тарелку тзампы.
Потягиваясь, мы проглатываем утренний завтрак: кофе с молоком, тзампу, яичницу с беконом, хлеб с маслом и вареньем, колбасу, шоколад.
Из палаток доносятся возгласы:
– Марсель! Чудесная погода. Не зевай, фотодеятель! В ответ слышится лишь нечленораздельное ворчанье.
– Удо! Тесты! Доносится голос:
– До осмотра есть запрещено!
– Кханна! Кханна, Кханна! – надрывается Нуаель. Понемногу лагерь просыпается. Люди встают. Начинается рабочий день.
За дело! Лично я должен в первую очередь избавиться от восьмидневной бороды, действующей мне на нервы. Мы с Ишаком собираемся дойти до источника, вытекающего маленькой струйкой метрах в двухстах от нас, возле одинокого дерева. В спартанском облачении, в тирольках[69]и теннисках, с туалетными принадлежностями в одной руке и с неизменным фотоаппаратом в другой, мы направляемся к местным «водам».
Две хорошенькие, изящные девушки полощут у источника белье; они одеты в чистые хлопчатобумажные сари, аккуратно причесаны. Мы любуемся их гибкими и грациозными фигурами.
– Очаровательны! – говорю я Ишаку, подходя поближе.
– Постой, – шепчет он. – Сейчас попытаюсь их сфотографировать.
Не тут-то было. Поднимается визг!
Лишь после того как «безбожные» камеры убраны, девушки с удвоенной энергией принимаются колотить по белью, разложенному на камнях. Таков классический метод стирки, принятый в этих краях. Вряд ли белье может долго выдержать такую обработку. Что касается глажения, оно здесь неизвестно.
У источника играют дети. Они толкают друг друга, брызгают водой. В большинстве своем это девочки. Несмотря на детский возраст, они уже носят украшения в ушах, в ноздрях, на лбу, на шее, на запястьях.
Одна из них, восхитительная девчонка, не перестает улыбаться. Мы с ней быстро становимся друзьями. Она заразительно смеется, видя, как я чищу зубы какой-то диковинной цветной замазкой, а затем бреюсь явно подозрительным острым "орудием".
Но я знаю, чем ее можно заинтересовать, – одеколоном! Даю ей понюхать флакон, а потом брызгаю ей на волосы. Восхищение ее граничит с экстазом, Как видно, духи в этих краях пользуются особой популярностью. Застенчивость моей юной знакомой как рукой сняло. Эта восьмилетняя кокетка чувствует свою привлекательность.
Как редки, должно быть, минуты радости для этого ребенка, живущего в нищете, которой он, к счастью, не сознает.
Внезапно улыбка исчезает. Я оборачиваюсь: Ишак ее сфотографировал! Какой испуг! Долго еще она смеется, пока я расчесываю ее косички. Однако как ни трогательна и грациозна эта дружеская сцена, нам приходится уходить…
Забираем свои пожитки и покидаем источник.
Моя маленькая буддистка удаляется. Бедная крошка! Она сильно хромает. Ее походка изуродована укороченной ногой. С грустью в сердце я смотрю ей вслед.
Лагерь охвачен бурной деятельностью. Вторая группа уходит сразу после обеда. Кухни дымят, шерпы возятся вокруг палаток.
Постепенно начинают подходить носильщики. Им было велено прийти после обеда, они являются с утра. Ну что же, подождут, наблюдая за нами…
Панзи, Саркэ и Айла с головой погрузились в рюкзаки. Приходится посматривать за ними, так как из-за чрезмерной предусмотрительности или недоверия они склонны взять с собой все свои личные вещи. Я считаю совершенно излишним, чтобы они брали по три пары штанов, однако не колеблясь нагружаю их запасными веревками.
Из общей палатки доносится индийская музыка: это Франсис де Нуаель ловит по радио последние известия.
Связь с внешним миром восстановлена, и наши мысли на мгновение уносятся вдаль. Знают ли о нас во Франции? Мы здесь не получаем никаких известий, ни единого слова. Несмотря на все расследования, на жалобы непальским властям, на посылку специальных курьеров, эта таинственная история до сих пор так и не выяснена.
Обед подан. Буквально набрасываемся на пищу. В последний раз едим приправы, винегрет, все то, чего мы будем лишены в высокогорье.
Удо подтверждает, что состояние здоровья моих товарищей великолепно. Понадобилось более трех недель, чтобы каждый из нас акклиматизировался и вошел в форму. Ляшеналь полностью избавился от своего фурункула. Потертости на ногах прошли.
Теперь нужно думать об уходе второго отряда; повторяются вчерашние сцены. Атмосфера лагеря накалена…
На этот раз Ребюффа занимается продуктами, Кузи – снаряжением. Подходят лошади; к счастью, носильщики на месте.
Все готово, можно отправляться. Время уже позднее, но жара не спадает. Похоже, что надвигается гроза. Последние прощания, горячие рукопожатия с Ишаком, Нуаелем и Удо – и мы трогаем лошадей.
Настает наша очередь…
Миристи-Кхола
Неторопливой рысью мы проезжаем по главной улице Тукучи между двумя рядами ребятишек, женщин, моющих посуду, и стариков, наблюдающих со своих порогов; у сагибов что-то происходит.
Переправа через Дамбуш-Кхола – довольно сложная операция. Сидя на лошади, приходится поднимать ноги возможно выше, чтобы не намочить ботинки. Это было бы нетрудно сделать, если бы не необходимость держаться возможно ближе к голове лошади, чтобы управлять ею в бурных водоворотах потока; к тому же седла в этих краях имеют неприятную привычку поворачиваться вокруг брюха лошади, а вконец изношенная подпруга может порваться в самый неподходящий момент.
Ребюффа, с его длинными ногами, героически переезжает по щиколотку в воде…
– Лучше намочить ноги, – поясняет он, – чем выкупаться полностью!
На обширной равнине Тукучи мы увеличиваем темп. На седле у Ребюффа лопается ремень, и Гастон совершенно теряет равновесие. Со стороны он выглядит как взведенный курок, но комичность этой позы не производит на него ни малейшего впечатления. Я предлагаю ему поменяться лошадьми, в конце концов все устраивается – и галоп возобновляется.
Миновав уже знакомые селения Канти, Ларжунг, проезжаем через деревушку Думпу, жители которой отличаются приветливостью. Преодолев подъем, достигаем Лете.
Ожидающие нас там гораваласы[70]волнуются: уже поздно, как они вернут лошадей в Тукучу? Однако раз дорога подходящая, почему нам не использовать лошадей и дальше? Это же выигрыш во времени! И вот конюхи во всю прыть мчатся за нами! Но все же настает минута, когда нам приходится спешиться. Прибежавшие в мыле гораваласы не могут скрыть своего удовлетворения по поводу окончания этой верховой прогулки. Между прочим, и мы также!
Слева начинается еле заметная тропа, которая, по словам Кузи, должна нас привести к деревушке Чойя. Пускаемся в путь, и действительно вскоре показывается селение. В первом же доме царит оживление. По приставной лестнице понимаются и спускаются носильщики. Слышны смех, песни, бурное веселье. Это наводит меня на мысль, что здесь не обходится без щедрой раздачи рисовой водки. В Непале продажа алкоголя запрещена. Но кто может запретить угощать гостей?
Наша группа покидает селение. Вскоре мы наталкиваемся на большую группу своих носильщиков, с комфортом расположившихся на мягкой траве. Грузы разбросаны по лужайке. Осторожности ради, учитывая длинный переход, мы послали их вперед… Издаем воинственное рычание, в мгновение ока грузы подхвачены, и носильщики исчезают с фантастической быстротой.
Наступает ночь. Обогнув несколько утесов, выходим на лужайку, приютившуюся на краю пропасти. Саркэ и Аила быстро устанавливают палатки, разжигают костер и достают продукты. Уже поздно. Молча съедаем ужин и забираемся в спальные мешки.
На следующее утро, разбудив шерпов, снимаем лагерь. Узкая тропа ведет в глубину ущелья. Впоследствии в этом месте Марсель Ишак и Жак Удо встретили стадо обезьян, поднимавшихся вверх по ущелью. Далее путь идет по тропе, выбитой в скалах. Крутой спуск неожиданно приводит нас к берегу немноговодного в это время года потока Шадзиу-Кхола. Переправа не представляет никаких трудностей, однако на противоположном берегу даже опытный следопыт не смог бы обнаружить и малейшего признака тропы. Непроходимые джунгли простираются, по-видимому, вверх по склону. Кузи предупреждает, что до вечера следующего дня воды не будет. Заполняются все наличные фляги водой.
Подъем начинается с настоящего лазания по отвесной скальной плите. Тропа вьется бесконечными петлями сквозь заросли бамбука, через поваленные стволы, между преграждающими путь деревьями. Воздух влажный и тяжелый. У нас с Кузи завязывается длительная беседа. Когда разговор доходит до Бергсона и Юнгера, мы оказываемся на чудесной маленькой лужайке, покрытой подснежниками и другими цветами.
– Здесь, – говорит Кузи, – мы ночевали с Удо и Шацем 27 апреля.
Альпинисты склонны к консерватизму: решаем здесь позавтракать. Рюкзаки немедленно сброшены на землю, тюбики со сгущенным молоком переходят из рук в руки. Прессованные фрукты поглощают те, кому они еще не успели надоесть. К тому времени, когда последние носильщики, уставшие от трудного пути, все в поту появляются на лужайке, мы уже лежим с сигаретами во рту, выпуская замысловатые кольца дыма.
Кузи после нашего разговора впал в задумчивость. Ребюффа думает о своей маленькой Доминике, о которой он не имеет никаких вестей. Необходимо встряхнуться. Вперед! За поворотом тропы открывается роща высоких деревьев, покрытых яркими, неизвестными мне цветами. Пройдя под этой цветущей аркой, мы попадаем на чудесную лужайку. Кругом настоящее кладбище обгорелых деревьев, стволы которых поднимаются ввысь на 30—40 метров, по краям тропы в изобилии разбросаны розовые и красные цветы гигантских рододендронов. Шерпы бросаются к каким-то деревьям, похожим на красную березу. Сделав ледорубом засечку, они укрепляют под ней пустую консервную банку и таким путем добывают несколько глотков свежей воды.
С большим трудом мы преодолеваем бесконечно длинный, очень крутой кулуар с ненадежными камнями.
– Здесь полно сурков! – восклицает Ребюффа.
Однако как я ни таращу глаза, не вижу ни одного. Наверху мы снова останавливаемся и выкуриваем по сигарете, поджидая носильщиков. Высота, должно быть, около 4000 метров…
Подходят носильщики. До сих пор они шли очень хорошо, но чувствуется, что они устали. Дорога становится трудной, груз, удерживаемый на голове ремнями, тянет вниз, неровности скал ранят босые ноги, уверенность движений пропадает. Дальше приходится пересекать большой снежный участок. Мы стараемся топтать широкие и удобные ступени, и все же носильщикам, согнувшимся под тяжестью ящиков, приходится очень тяжело. Я ощущаю смутные угрызения совести, шагая в удобных ботинках.
К исходу дня мы наконец добираемся до провала в гребне, отмеченного туром. Собираемся вместе и после минутного совещания решаем двигаться дальше. Погода явно портится. Начинаем спуск по пологим склонам альпийских лугов. Дождь идет непрерывно. В неописуемом беспорядке расставляем палатки. Каждый стремится возможно скорее укрыться от дождя.
Сегодня нам пришлось подняться примерно на 2000 метров, чтобы добраться до этой седловины, которую мы решаем назвать "Перевалом 27 апреля". Удивительно, как Кузи, Удо и Шац, открывшие этот перевал, ухитрились проследить совершенно невидимую тропу и с такой настойчивостью пройти по ней до конца.
В лагере быстро наступает тишина…
Ворочаясь во сне, Ребюффа меня будит. Носильщики тщательно и методично готовят свои шарики из тзампы. Внезапно в палатку врывается крайне возбужденный Саркэ:
– Бара-сагиб! Тхар! – кричит от, указывая на далекую точку на гребне.
Тхар! Не может быть!
За всю свою жизнь я не подстрелил даже зайца, однако во мне всегда жила душа великого охотника. Как тигр, я бросаюсь на ружье, которое всегда доверялось Саркэ. Через мгновение оно заряжено. Наспех оставляю инструкции по подготовке к выходу и отправляюсь на разведку вместе с шерпом, не сводящим глаз с животного. Что касается меня, я не вижу ничего даже в бинокль. Нет, вижу! Внезапно в поле зрения, на расстоянии двух километров, появляется животное, похожее на серну. Мы стараемся приблизиться к нему, скрываясь за скалами. Быстро лезем вверх…
Увы! Тхар исчез, и на этом мои охотничьи подвиги в Азии кончаются.
Сегодня нам предстоит все время идти над Миристи-Кхола, пересекая отроги Нилгири. Когда встретятся непроходимые теснины, придется набрать высоту и затем спуститься прямо к берегу реки, так как дальше ущелье проходимо. Мы вынуждены без конца траверсировать крутые склоны, перебираться через ложбины, преодолевать все более и более полноводные потоки. К счастью, по пути попадаются поставленные стоймя каменные плиты. Это наши предшественники промаркировали тропу. На снежном пятне мне бросается в глаза сделанная Шацем надпись, указывающая, в котором часу было пройдено это место. Мы идем примерно тем же темпом.
Вокруг облака, и широкий обзор невозможен. Вскоре после полудня доходим до такого места, где не видно пути. Окликаем нашего проводника Кузи; слегка поколебавшись, он возвращается на несколько шагов и наконец с торжеством нас зовет: на небольшой скале мы видим укрепленный камнями вымпел Французского альпинистского клуба. Здесь начинается спуск к Миристи-Кхола. Движемся по очень крутым травянистым склонам, и носильщики вновь начинают скользить. Самочувствие у них не блестящее.
Идет дождь, сыплет снег, путь кажется бесконечным. Внезапно слышу крики. Приблизившись, видим большой костер: это носильщики первой группы, сложившие свою Ношу, возвращаются в долину. Завязываются разговоры на гурском языке… Еще раз убеждаюсь, что это наречие с отрывистыми словами и гортанными звуками малопонятно.
Тропа тянется по склону среди крутых плит вдоль отвесной скальной стены, в которой видны громадные пещеры. Кузи уверяет, что, когда он был здесь впервые, целое стадо тхаров отдыхало у входа в эти пещеры и даже при виде его не двинулось с места. К сожалению, сегодня (ружье у меня в руках!) никаких следов животных.
Через несколько минут мы все собираемся на берегу Миристи-Кхола, этого бурного потока, выносящего все осадки, выпадающие в верхних цирках Аннапурны, Большого Барьера и Нилгири.
Путь продолжается на другом берегу, и нам предстоит перебираться через реку. Замечаю несколько деревьев, поваленных накануне нашими товарищами для переправы. Однако носильщики отказываются переходить с грузом. Мы с Ребюффа не колеблясь решаем перенести его сами.
Гастон превращен в носильщика, на лбу его укрепляется ремень, поддерживающий ящики. Его голова, шея, все его длинное тело угрожающе качаются… Он доходит к воде, с помощью Кузи вступает на бревна, делает несколько шагов над беснующимся потоком; стоя на выступающей из воды скале, я протягиваю ему руку, за которую он судорожно хватается: теперь уже я могу спокойно взять у него груз.
Операция повторяется несколько раз. Однако один из тюков внушает мне опасение: он очень тяжел, а главное, громоздок – помимо прочего, в нем находятся два базовых и один высотный комплект. Ребюффа делает несколько шагов, в нерешительности останавливается, теряет равновесие и едва удерживается. Затем снова медленно продвигается вперед… Вдруг ремень соскальзывает с его лба… Тюк падает в поток. В голове молнией проносится мысль о невозместимой утрате наших палаток.
У нас с Кузи одинаковая реакция: прыгая с камня на камень, мы бежим каждый по своему берегу, стремясь догнать уплывающие палатки. Неудачная попытка, еще несколько прыжков… О счастье! Перед большим водоворотом тюк на мгновение останавливается, и я ухитряюсь зацепить его ледорубом. Победа! Жарко нам пришлось! Ребюффа был в отчаянии…
Переправа заканчивается благополучно. Однако прошло уже много времени, и надо искать поблизости место для бивака. Мы находим его без особого труда. Яркий костер, плотный ужин служат нам наградой за труды, и пока носильщики, беседуя, покуривают у костра, сагибы засыпают с чистой совестью.
На другой день мы выходим рано утром. Погода значительно улучшилась. Я ухожу вперед, обгоняя отряд примерно на час, и около полудня наконец встречаю вышедшего нам навстречу Марселя Шаца. Мы с радостью обмениваемся рукопожатиями. Он тут же сообщает: Луи Ляшеналь и Лионель Террай утром вышли на разведку северо-западного ребра Аннапурны.
По мере приближения к базовому лагерю морены становятся ниже, ущелье Миристи расширяется и открывается лучший вид на окрестности. Ребро, до подножия которого несколько сот метров, имеет не слишком грозный вид. Однако у меня почему-то не лежит к нему сердце. Обжегшись на Дхаулагири, я очень опасаюсь гребневых маршрутов. Боюсь, что, даже если не встретятся непреодолимые препятствия, путь по ребру может оказаться чрезмерно длинным, Я не могу решиться на переход от детальной разведки к самому штурму до тех пор, пока ребро не будет разведано окончательно. Иначе говоря, пока мы не выйдем на верхнее плато Аннапурны. Мы с Шацем приходим в базовый лагерь, приютившийся среди морен. Там и тут в котловинах сверкают небольшие сине-зеленые моренные озера. Кругом обширная каменная пустыня. Отсюда несколько часов пути до Большого Барьера, замыкающего горизонт на востоке, или до Нилгири на севере.
Падает снег, и мы залезаем в палатки. Часы проходят в нескончаемых разговорах.
Внезапно доносится шум падающих камней, удары ледоруба о скалы и звонкие проклятия – это может быть только связка Ляшеналь – Террай. Дверь палатки откидывается, и раздается замысловатое ругательство – узнаю своих товарищей в разгаре работы. Они не успевают произнести ни слова, а я уже вижу, что они устали, однако полны решимости и оптимизма.
Сняв заснеженные штормовки и прихлебывая чай, они рассказывают о том, что сделано ими сегодня. Знаменитая связка, покорившая наиболее грозные и величественные стены Альп, и здесь не ударила в грязь лицом.
– Ничего себе прогулочка, – говорит Террай.
– Сильна! – добавляет Ляшеналь. – Попадаются участки пятой категории![71]
– Пятой! – восклицаю я. – Как же пройдут шерпы?!
– Это лишь отдельные участки.
– Можно навесить веревки, шерпов будем тащить, подталкивать. В конце концов, вытянем!
– Ладно, посмотрим. А кроме этих участков, что собой представляет ребро?
– Оно, безусловно, очень длинное, – отвечает Террай, – и чем дальше, тем труднее.
– Так, может, выше того места, куда вы дошли, оно вообще непроходимо?
– Не думаю! Мы лезли сегодня с рассвета и остановились в 11 часов на высоте около 5500 метров. Немного выше ребро покрыто снегом, и крутизна его увеличивается. Дальше ничего не видно, но, по-моему (и Бискант тоже так считает), несколькими сотнями метров выше ребро должно выходить на верхнее плато Аннапурны.
– Гм, – говорю я скептически.
– Слушай, Морис, – предлагает Террай, – все решается просто. Надо только навалиться всем миром. Завтра же перенесем базовый лагерь на вершину этого травянистого холма, и можно начинать штурм.
– Пока будем колебаться, потеряем еще несколько дней, – добавляет Ляшеналь.
– Нет, – отвечаю я. – Так мы можем окончательно потерять все шансы. Если штурм ребра не удастся, придется снимать базовый лагерь, спускать его в ущелье и перетаскивать в другое место. Об этом не может быть и речи. Я не собираюсь рисковать всеми силами экспедиции на столь незнакомом нам маршруте. Давайте лучше расширим вашу разведку, поднимемся завтра до того места, куда вы дошли, и продолжим подъем, пока не появится уверенность в том, что путь проходим до самой вершины. Только после этого можно будет принять окончательное решение.
– Вот упрямая башка! – Ляшеналь и Террай рвут и мечут. Им кажется, что нужно немедленно выходить на штурм. Они снова заявляют, что по этому пути вершину «сделать» можно.
Я хорошо знаю своих друзей. После утомительного дня они в состоянии крайнего возбуждения, и доверять трезвости их суждений не приходится. Ответственность лежит на мне, и я должен показывать пример благоразумия. Мое решение твердо: завтра утром мы все выйдем на ребро с расчетом на временные биваки и вернемся лишь после того, как все станет ясно. Базовый лагерь остается на месте. Наш выход явится углубленной разведкой. Пока товарищи сушат одежду, приводят в порядок свои вещи и готовятся к завтрашнему дню, я пишу записку для "арьергарда":
"18 мая 1950 г. Дорогой Нуаель!
Я дошел до базового лагеря. Лионель и Бискант только что спустились с ребра и смотрят на будущее довольно оптимистично. Тактика остается прежней: продолжаем углубленную разведку. Сейчас погода плохая, и это может существенно задержать продвижение.
Продукты: боюсь, что взял маловато. Вышли, пожалуйста, немедленно 3 ящика "долина", 3 ящика «высота» и 1 ящик с «сильными» банками[72].
Снаряжение: скальных крючьев – 10, ледовых – 10, высотных комплектов – 2, нейлонового репшнура[73]5,5 миллиметра – 100 метров, веревки основной 8 миллиметров – 3 конца по 15 метров.
Носильщики: при расплате с носильщиками первой группы – всем одинаковый бакшиш. Носильщиков второй группы оплачивать так же, но бакшиши разные. Некоторые проявили себя очень хорошо. Они предъявят тебе справки, подписанные мной. Выплатишь им полный бакшиш. Двум старикам в половинном размере. Остальным – никаких чаевых, шли плохо.
Продукты в дальнейшем: сможешь ли прислать дополнительно (если не будет с моей стороны отмены приказа) 3 ящика «долина» и 3 ящика "высота"?
Ишаку и Удо: пока ничего определенного сказать не могу, облачность помешала увидеть Аннапурну! Как только смогу, сообщу свежие новости.
Привет от всех нас. Морис".
14 мая, в тот самый день, когда состоялся военный совет и было принято решение сосредоточить усилия экспедиции на Аннапурне, Ишак сообщил мне, что им с Удо очень хотелось бы побывать в Муктинате.
15-го числа, уходя из Тукучи на разведку Аннапурны, я попрощался с товарищами. На следующий день рано утром они должны были отправиться туда в сопровождении сирдара Анг-Таркэ.
Для него Муктинат – святая святых! Он ревностный верующий, свято соблюдающий религиозные обряды, и эта поездка для него – редкостный случай совершить паломничество, от которого столько его сородичей вынуждены отказаться. Выход назначен на 6 часов утра, но он запаздывает, так как лошадей начинают приводить лишь с 7 часов. Часть лошадей, слишком плохих, отсылается для замены, однако через несколько минут их вновь приводят с торжествующим видом. Те же лошади! Спорить бесполезно: ответом служат только улыбки… Здесь ведь Восток!
В конце концов около 9 часов группа все же выезжает. Весь день она поднимается по правому берегу Гандаки. К вечеру вдали показывается большое селение: белые дома, красноватые храмы и возвышающиеся над ними развалины Тибетской крепости. В сильнейшем возбуждении Анг-Таркэ кричит:
– Муктинат!
Когда подъезжаешь вплотную к этому необыкновенному городу, его чудесные постройки оказываются грязными и жалкими. В конце селения возвышается несколько пестро раскрашенных буддийских памятников.
Где же храмы, монастыри и сотни лам?
На востоке Марсель Ишак замечает несколько зданий более поздней постройки, покрытых оцинкованным железом. Расспросив окружающих, он в конце концов выясняет, что эти-то пять-шесть домов как раз и образуют Муктинат, а селение, где сейчас остановился караван, носит название Шахар. Черт с ним, паломничество откладывается на завтра! Друзья находят приют в каком-то запущенном замке, наскоро ужинают и укладываются спать под любопытными взглядами полусотни жителей.
На рассвете следующего дня они поднимаются к святилищу. Оставив лошадей у ворот первого здания, проходят мимо скалы, на которой можно различить неясное углубление, напоминающее след ступни.
– Будда, сагиб! – восклицает Анг-Таркэ, падая ниц.
Они минуют первый храм, похожий на храм в Тукуче, и приближаются к священным источникам: вода из ручейка стекает в горизонтальный канал, питающий около 60 водостоков в форме коров или драконов. Посреди прямоугольника возвышается непальская пагода.
Паломники подходят с сосудами, наполняют их водой и пьют. Анг-Таркэ, завладевший флягой экспедиции, обходит по очереди все источники: наши товарищи уже не смогут воспользоваться флягой в течение всего путешествия.
Далее к югу группа знакомится с другим храмом, охраняемым дюжиной молодых девушек, одетых в яркие платья. Приподняв камень, они показывают Ишаку и Удо два узких отверстия, откуда доносится шум источника и где мерцает голубой огонек вечно горящего природного газа. «Весталки» поют и танцуют. Сагибы вносят свою лепту, Анг-Таркэ особенно щедр на средства экспедиции.
На следующий день, проведя ночь в забавной деревушке Кагбени, «паломники» возвращаются в Тукучу. Там их с нетерпением дожидается Нуаель, также горящий желанием посетить Муктинат. Он отправится туда завтра в сопровождении Ж.Б… Рана.
За последние два дня в лагере не произошло ничего нового. Почты из Франции нет. Известий с Аннапурны также нет.
19 мая – день отдыха для наших друзей. Некоторое разнообразие в жизнь лагеря вносит шествие жителей Тукучи, возвращающихся из Марфы с криками и песнями под аккомпанемент тамбуринов.
Затем 20 мая в 9 часов 30 минут появляются Ангава и Даватондуп с запиской, посланной из базового лагеря под ребром Аннапурны после возвращения разведки Ляшеналя – Террая.
Ребро
19 мая временный базовый лагерь, раскинувшийся у подножия ребра, оживает еще до рассвета.
Раздается рев Террая, поднявшегося первым:
– Эй вы, лодыри! Вы где находитесь – в отеле "Мажестик"?
Кругом непроглядная темень. Шерпы ничего не понимают в этой неожиданной суматохе. В других экспедициях они обычно выходили только после восхода солнца!
Еще не придя в себя после сна, они готовят нэстэ и тонимальт[74]. Альпинисты складывают рюкзаки.
– Сколько брать ледовых крючьев?
– Витамины не забыл?
– Сколько входит в твою фляжку?
Друг за другом люди поднимаются на морену и растворяются в темноте. Я следую за ними со слипающимися от сна глазами, спотыкаясь о камни, едва видимые в потемках. Скрежет ледоруба говорит о том, что ушедшие товарищи еще недалеко. Траверсирую последнюю морену. Мы тяжело нагружены, так как несем на себе все необходимое для трех лагерей и запас питания на несколько суток. Нас сопровождают шерпы. Они поднимутся с нами возможно выше, а затем быстро спустятся в базовый лагерь, чтобы не расходовать высотный паек. Уже светает, когда мы добираемся до снега; он еще твердый, и подметки «Вибрам»[75]держат неплохо. Мы поднимаемся медленно, но без остановок.
Неужели будет хорошая погода? С момента нашего отъезда из Тукучи я едва ли видел клочок голубого неба. Рискуя сорваться на крутом фирновом склоне, я часто оборачиваюсь, чтобы полюбоваться грандиозным зрелищем: Большой Барьер, средняя высота которого на глаз 7000 метров, нас буквально подавляет. В самой середине его возвышается гигантская неприступная башня. Колоссальные нависающие стены поднимаются над лагерем на 3000 метров. На гладких скалах не видно ни единой неровности, никаких трещин, за которые мог бы зацепиться наметанный глаз альпиниста, отыскивая возможный путь восхождения. Аннапурна – гигантская крепость, и мы приходим лишь к первым ее укреплениям!
Цирк, где мы находимся, поражает своей первобытной дикостью. Ни один человек не любовался окружающими нас вершинами. Ни одно животное, ни одно растение не имеют тут права на существование. В чистом сиянии утренней зари это отсутствие всякой жизни, эта суровая скупость природы лишь поднимают наши внутренние силы. Кто сможет понять возбуждение, черпаемое нами из этого небытия, если людей, как правило, привлекает к себе именно щедрая и богатая природа?
Мы примерно на высоте Монблана. Все дышат тяжело, каждый идет своим темпом. Когда мы добираемся до вершины холма, солнце уже высоко. Совсем недавно громадные стены были темными и мрачными. Сейчас они ярко сверкают.
Нам нужно дойти до подножия ребра. Террай, присоединившийся к нам, несмотря на вчерашнюю усталость, показывает начало подъема. Из рюкзаков вынимаются веревки, составляются связки. Я выхожу вперед, в связке с Саркэ. Накануне товарищи предусмотрительно навесили здесь веревку. Очень холодно. Скалы известняковые, однако достаточно прочные. Вслед за нами идут Ребюффа и Аджиба, затем Террай и Айла, замыкает группу Шац.
Если нам суждено проложить путь на Аннапурну по этому ребру, то следует сделать это возможно быстрее. Поэтому мы намереваемся штурмовать ребро "с барабанным боем".
Главный хребет Аннапурны:
Вершина Аннапурны 8085 метров. 2. Восточная предвершина. 3. Белая площадка. 4. Черная скала. 5. Контрфорсы Большого Барьера. 6. Северный ледник Аннапурны. 7. Маршрут попытки восхождения по северо-западному ребру. 8. Предвершина северо-западного ребра. 9. Вершина северо-западного ребра. 10. Гребень «Цветной капусты». 11. Местоположение лагеря I. Примерная высота 5100 метров. 12. Местоположение лагеря П. Примерная высота 5900 метров. 13. Местоположение лагеря III. Примерная высота 6600 метров. 14. Местоположение лагеря IV. Примерная высота 7150 метров. 15. Местоположение лагеря V. Примерная высота 7300 метров
План действий таков: как только путь для шерпов станет чрезмерно труден, они оставляют грузы и спускаются вниз. Четыре сагиба будут продолжать подъем и установят бивак возможно выше. Мы с Ребюффа останемся ночевать, а Шац и Террай спустятся до плеча. Здесь к Терраю должен присоединиться отдохнувший Ляшеналь.
Шац спустится до базового лагеря, с тем чтобы на следующий день снова подняться вместе с Кузи, установить лагерь на плече и составить третью штурмовую связку.
Первый пункт намеченного плана вскоре выполняется: мы отсылаем шерпов, теряющих много времени на трудное лазание. Однако я заметил, с какой легкостью осваивают они новую для них альпинистскую технику. Саркэ, в частности, уже, вероятно, мог бы вести связку на трудном скальном маршруте.
После ухода шерпов мы быстро набираем высоту. Впечатление такое, как будто мы на самолете. Ребро, по которому мы поднимаемся, проектируется прямо перед нами, и крутизна кажется небольшой. С обеих сторон спадают висячие ледники. Облака, как всегда, точно приходят на свидание с нами, и окружающие вершины исчезают в тумане.
Ребро становится все уже, напоминая милые сердцу иглы Шамони, к которым устремлены сейчас наши мысли. Скалы прочные, и, если бы не высота и тяжелые рюкзаки, лазание было бы сплошным удовольствием. Становится холоднее, начинает падать снег. Мы уже наверняка выше 5500 метров. Высматриваю впереди место для лагеря, но ничего не видно, кроме редких жалких площадок. Погода становится угрожающей. Надо принимать решение, тем более что Шац и Террай ввиду позднего времени хотят спускаться. Повиснув на руках, болтая ногами над пропастью, мы траверсируем узкий как нож скальный гребешок. Под нами бездна. Я не помню, чтобы мне встречалась в Альпах подобная крутизна. Редкие скалы, затерявшиеся на снежном склоне, покрыты льдом. Не могу представить себе, как на такой крутизне может держаться снег. Во всяком случае, понятно, почему здесь так часты лавины.
После этого сложного траверса выхожу на маленькую площадку, забитую снегом. Погода испортилась всерьез, и раздумывать не приходится. Здесь будет установлена палатка. Через минуту мы уже сбрасываем снег по обе стороны ребра, вызывая мощные лавины. За ними следует несколько обледенелых камней. И все же после такой работы мы едва можем усесться вдвоем на крошечной площадке! Как быть? Пытаемся при помощи ледоруба выворотить вмерзшие в лед глыбы. Каждый попеременно то ритмично бьет ледорубом, то пользуется им как рычагом. Лионель Террай хватает мой ледоруб и колотит им с такой яростью, что кажется, камень сейчас расколется. Увы, поддается не скала, а ледоруб. Клюв его буквально согнут вдвое. К счастью, Лионель ухитряется его выправить. В конце концов удается создать какое-то подобие площадки. Есть надежда установить палатку. Шац и Террай могут уходить. Не теряя времени они начинают спуск. Не могу отделаться от тревоги за них: лазание на такой высоте, когда вокруг свежевыпавший снег, чрезвычайно опасно.