Политипизм или полиморфизм? 2 страница

Вторая статья В. Чернецкого (1960) посвящена специально реконструкции стопы “снежного человека” на основе фотоснимка Эрика Шиптона. Сначала В. Чернецкий, глядя на очертания следа, изготовил гипсовую модель стопы, затем этой моделью произвел отпечатки на снегу, оказавшиеся весьма сходными с естественными следами. Тогда было дано весьма точное анатомическое описание этого гипсового макета, отожествляемого со ступней “снежного человека”. С самого начала эта методика покоится на ошибке: естественные следы оставлял не жесткий предмет, какова гипсовая модель, а мягкий и подвижный; сходство искусственных следов с естественными отнюдь не доказывает, что механика их образования была тождественной, т.е., что “снежный человек” опускал на поверхность неподвижную как застывший гипс стопу. Напротив, сходство следов доказывает неполное сходство модели с натурой. Да и что значат с точки зрения анатомии такие слова, описывающие в деталях эту гипсовую модель: “мизинец менее согнут, чем остальные пальцы”? Значит ли это, что остальные более способны сгибаться, или что они так и окостенели в этом согнутом положении?

И все же, несмотря на эти неосторожные отожествления, в реконструкции В. Чернецкого можно отличить то, что отражает объективную действительность, от того, что механически и искусственно устроено для получения сходства следа. К последнему относится в особенности реконструкция несуразного, противоречащего морфологии приматов второго пальца, тогда как особенности его отпечатков на снегу должны быть объяснены не его статической формой, а его подвижностью, его движением в момент ступания по снегу. Вот эта-то ошибка, кстати, и ввела в заблуждение А. Сэндерсона, поместившего противоестественную выдуманную В. Чернецким стопу “снежного человека” даже на обложку своей книги. Французский антрополог А. Валлуа также останавливается в полном недоумении перед этой реконструкцией второго пальца: “его форма, восстанавливаемая таким образом, не соответствует ничему известному ни у людей, ни у обезьян; она не поддается объяснению”. Несколько ниже А. Валлуа приближается, как мне кажется, к правильной разгадке: “Некоторые необъяснимые черты этого отпечатка не дают признать его без оговорки: не скользила ли оставившая его стопа, как это часто бывает, если идти по мягкому снегу, или если почва расположена полого” (Vallois H. Du nouveau sur I'Homme des neiges? // L'Anthropologie, 1960, t. 64, p. 381 – 382).

Из бесспорных же наблюдений В. Чернецкого над своим макетом отметим следующее.

Передняя часть ступни очень широка (около 43% длины), что, как справедливо отмечает В. Чернецкий, обнаруживается также на ступне неандертальца из пещеры Киик-Коба в Крыму. Кости плюсны укорочены сравнительно с ногой современного человека, а фаланги длиннее. Глубина отпечатка, сделанного в снегу большим пальцем, наводит на мысль, что он несет на себе значительную часть веса тела; он значительно более отставлен, чем это возможно у современного человека и, очевидно, может быть использован для захвата предметов или для карабканья. Второй палец длиннее первого, что наблюдается у современного человека лишь в качестве отклонения от нормы и обычно связано с повышенной способностью захвата; при неустойчивом прямохождении “снежного человека”, вероятно, характерно было включение этого удлиненного второго пальца в балансирование в большей степени, чем у современного человека. Слабость отпечатка пятого пальца “снежного человека” В. Чернецкий сопоставляет с тем, что и в стопе современного человека две периферические фаланги пятого пальца часто слиты вместе, — следует предположить, что у “снежного человека” он держался более прямо, чем остальные пальцы. Обращаясь к данным криминалистики о следах босой человеческой ноги, В. Чернецкий обнаруживает сходство в том, что задняя часть пятки, касаясь поверхности снега, отбрасывает крохотные кучки снега. Криминалистика подчеркивает, что наиболее глубокие отпечатки следов человека оставляют наружная сторона задней части пятки и внутренняя сторона большого пальца, а наименее глубокие — наружная сторона подошвы около мизинца и внутренняя сторона около большого пальца. Эти детали хорошо видны на следах и гипсовом слепке стопы “снежного человека”. Таким образом, данные криминалистики свидетельствуют, что шиптоновский “снежный человек” должен ходить, в общем, примерно также, как ходит человек, хотя сравнительная анатомия указывает на некоторые частные особенности его стопы сравнительно с нашей.

Итак, если отбросить указанные выше ошибки в методе реконструкции, основные наблюдения В. Чернецкого ведут, казалось бы, к единственно возможному выводу: шиптоновский след оставлен стопой гоминидной, отклоняющейся в ряде частных признаков от стопы Homo sapiens примерно настолько же, как стопа палеоантропа. Но совершенно неожиданно В. Чернецкий заканчивает свою статью ни чем не подкрепленным мнением, что “снежный человек” вероятно схож с ископаемым гигантопитеком (Тschernezky W. A Reconstruction of Foot of the “Abominable Snowman” // Nature. London, 1960, v. 186, №4723, May, 7, p. 496 – 497)! Как видим, только некоторые ошибки и непоследовательности В. Чернецкого толкнули А. Сэндерсона к тезису, что в то время как стопа первых трех групп или типов ABSM сходна с неандертальской, стопа четвертой группы совершенно отлична и даже ближе к понгидам, чем к гоминидам.

Если А. Сэндерсон, вслед за В. Чернецким, отодвинул след “йе-ти” (“ми-ге”) слишком далеко от человеческого, то надо признать в общем убедительным его анатомический анализ гипсовых отливок следов из Британской Колумбии и Северной Калифорнии, которые, напротив, на первый взгляд выглядят вполне человеческими. По фотографии отливки видно, говорит А. Сэндерсон, что оставившие эти следы существа идут с пальцами расположенными не веерообразно по линии движения, как у медведя и не с повернутыми наружу от линии ходьбы, как у человека, а с пальцами, направленными вперед по линии ходьбы. Анализ далее показывает, что хотя стопа огромная и кажется с первого взгляда длинной, на самом деле она очень короткая и широкая (с показателем длины к ширине 1.61). За пальцами видны две подушечки и А. Сэндерсон выдвигает интересную догадку, что не первая, а вторая подушечка отмечает место окончания пальцев, — в таком случае оказывается, что пальцы — огромной длины, к тому же косая линия идет вверх от окончания первого пальца к окончанию пятого пальца, в противоположность тому, что мы видим на стопе современного человека. На изучаемом следе грязь не зажата между, пальцами, что отмечается на сотнях тысяч человеческих отпечатков, — А. Сэндерсон предлагает объяснить это наличием перепонок между пальцами (Sanderson I. Op. cit., Appendix В; Сандерсон А. Op. cit, Приложение А (??)). Однако нельзя ли объяснить это большей силой приведения пальцев друг к другу, чем у современного человека?

В этой связи надо обобщить наблюдения и над другими отпечатками следов “снежного человека” и его аналогов: в большом числе случаев может быть отмечено, что длина пальцев превосходит таковую у современного человека. Это наблюдение не противоречит впечатлениям, что след “широкий” или, напротив, что он “длинный, узкий”: у фалангово-плюсных сочленений он шире, чем у современного человека, так что если речь не идет о длиннотно-широтной пропорции, он действительно может быть назван “широким”, тем более при раздвинутых пальцах, если же брать контур следа в целом и не фиксировать внимания на линии фалангово-плюсных сочленений, он, в силу необычайной длины пальцев, особенно если они сжаты, действительно выглядит “удлиненным” и тем самым “узким” сравнительно с человеческим следом.

Вернемся еще раз к методике анализа следов В. Чернецким.

По-видимому, в рассуждение В. Чернецкого вкралось несколько ошибок, объясняющихся двумя причинами: во-первых, он взял шиптоновский снимок следа “снежного человека” изолированно от всех других снимков и описаний следов этого существа, вследствие чего принял некоторые случайные динамические положения пальцев за устойчивые морфологические видовые признаки; во-вторых, он взял отпечаток ступни лигурийского неандертальца изолированно от имеющегося костного материала по ступням неандертальцев, вследствие чего тоже принял кое-что случайное в данном следе за общее и типическое для древних ископаемых гоминид.

Если мы сопоставим шиптоновский снимок с другими, то увидим, что случайными, хотя подчас и повторяющимися чертами являются в нем: 1) отсутствие на отпечатке V пальца, что, может быть, связано с повышенной экстензией этого пальца, особенно на снегу; 2) повернутость I пальца несколько внутрь. Эта вторая черта отмечена и в описаниях следа “снежного человека” Вис-Дюнантом и Пьером Борде, однако гораздо чаще на фотографиях и в описаниях, а также на упомянутом гималайском слепке она отсутствует. На слепке большой палец тесно прижат ко второму, как на стопе человека. Том Слик и Питер Бирн отмечают “у”-образное (может быть: V-образное??) ответвление большого пальца по отношению к другим, необычайно напоминающее окаменелый след неандертальца из Лигурии. Геологи и охотники, описывающие аналогичные следы на Памире, также постоянно отмечают “оттопыренный”, “откинутый” большой палец, как отличие данных следов от медвежьих и человеческих (Щербаков, Шалимов, Юсупов). О “значительно отставленном большом пальце” на следе рассказывает и очевидец с Тянь-Шаня (Тохтасынов). Казахи, информировавшие В.Д. Хахлова, чтобы продемонстрировать отличие ступни “дикого человека” от человеческой, клали ладонь руки на землю, подгибали по две концевых фаланги у четырех пальцев, при этом раздвигая их насколько возможно, а большой палец, хотя и прижимали сбоку ко второму, но конец его отводили в сторону. В кавказском материале мы тоже встречаем указания на заметную отодвинутость большого пальца в сторону (Леонтьев), причем в одном случае информатору, опытному охотнику и следопыту, было показано изображение шиптоновской фотографии и он, исправляя предъявленный набросок, подчеркнул, что большой палец отстоял в сторону больше, чем на нем.

Таким образом, оказывается, можно построить целую гамму положений большого пальца начиная от прижатого к другим, как у человека, до откинутого если и не как у антропоида, то значительно больше, чем это возможно на стопе человека; привлекшая внимание В. Чернецкого ситуация, когда большой палец одновременно и несколько отодвинут и как бы обращен концом вовнутрь, вполне укладывается в эту гамму многообразных положений большого пальца. Она свидетельствует бесспорно не о какой-то застывшей статической морфологической особенности, а о высокой подвижности I-го пальца на стопе “снежного человека”.

Мы подошли к вскрытию основной методической ошибки В. Чернецкого, А. Сэндерсона и других авторов, занимавшихся реконструкцией стопы “снежного человека” по его следам. Они реконструировали по отдельному слепку лишь морфологию стопы, а не моторику, не подвижность пальцев. Подход к отпечатку стопы оказался не динамическим, а статическим: словно эти пальцы всегда зафиксированы в том положении, в каком они отпечатались. Эта чистая морфология без учета подвижности привела ко множеству неосмотрительных умозаключений: след с отведенным первым пальцем — это один тип животного, с приведенным — совсем другой тип и т.п. Не принимается во внимание, что при разной скорости ходьбы на разном грунте, как и при разных уклонах боковые и тыльно-подошвенные движения пальцев должны быть различны — в одном случае пальцы сильнее цепляются за грунт, в другом слабее, в одном случае балансирование затруднительнее, чем в другом и т.п. Таким образом одно и то же двуногое существо, как и разные особи того же вида, могли оставлять довольно большую гамму отличающихся друг от друга следов в разное время, в разных условиях передвижения.

Эти затруднения в анализе следов реликтового гоминоида, вернее, в суждении о нем по его следам вполне объяснимы. Ихнология — та отрасль зоологии, которая занимается изучением следов или “наука о следах”, — довольно хорошо разработана, так как имеет немалое значение для криминалистов, охотников, натуралистов, наконец, — палеонтологов. Но ихнология изучала следы известных, а не неизвестных живых существ. Такая задача, как реконструировать неизвестное животное только по отпечатку его ноги и цепи таких отпечатков еще почти никогда не возникала перед ней. Только палеонтологи в некоторой мере встречались с подобной трудностью, но и они все-таки стремились более к узнаванию животного по следам, чем к воображению чего-то совершенно нового. Заняв такую же позицию и в отношении ABSM, мы уделим больше внимания его моторике.

Вся имевшаяся в нашем распоряжении серия фотографий, зарисовок, слепков изучаемого нами вида дает основание видеть характернейшее отличие его стопы от стопы человека не в морфологической отставленности, а в динамической отставляемости и приводимости I пальца в зависимости от особенностей грунта, на который в данный момент ставится стопа, и других обстоятельств. Теперь остается лишь ответить на вопрос: отличает ли эта особенность стопу ABSM от стопы неандертальца? Конечно, если брать только один окаменевший отпечаток следа (или несколько близких на однородном грунте), невозможно высказать суждения о степени подвижности большого пальца у неандертальцев. Но палеоантропология дает возможность составить известное представление о степени боковой подвижности их большого пальца. В образцовой работе Г.А. Бонч-Осмоловского и В.В. Бунака показано, с одной стороны, что боковая подвижность большого пальца кииккобинца и других палеоантропов, конечно, не была столь неограниченной, чтобы давать право сближать ее с противопоставлением и хватательной способностью большого пальца антропоидов, но все же, с другой стороны, признаки, связанные с приведенностью I луча, обнаруживают несомненный сдвиг в антропоидном направлении и свидетельствуют о большей возможности отведения и приведения у палеоантропов, чем у современного человека (Бонч-Осмоловокий Г.А. Скелет стопы и голени ископаемого человека из грота Киик-Коба. Под ред. В.В. Бунака. М. – Л., 1954, с. 172, 176, 180).

Таким образом, один из основных признаков, по мнению В. Чернецкого, отличающих след “снежного человека” от следа неандертальца, отпадает. Мы еще более убедимся в этом, если теперь рассмотрим два других момента: вопрос об относительной длине большого пальца и вопрос о способности всех пальцев стопы раздвигаться. Как мы видели, Чернецкий обратил внимание на то, что большой палец “снежного человека” относительно короток, отнеся это к его “обезьяньим признакам”. Но нет ли этого “обезьяньего признака” и у палеантропов? Оказывается, и стопа киик-кобинца, и стопа европейских и палестинских палеоантропов характеризуются относительной короткостью большого пальца (при относительном удлинении латеральных лучей) (Ibiden, с. 168 – 180). И именно этот же признак, относительную укороченность первого пальца (сравнительно с человеческой ногой) мы видим и на лучших снимках следа “снежного человека”, и в описаниях их у Шиптона и Борде, и в других источниках, например, в показаниях казахов, записанных Хахловым. Своего рода исключением представляется описание и зарисовка следа Леонтьевым: большой палец здесь длиннее остальных, но это может быть объяснено тем, что по словам Леонтьева, “каптар шел на подогнутых пальцах, т.е. как бы цепляясь пальцами за снежный покров”. Латеральные пальцы у неандертальца, а, следовательно, можно думать, и у реликтового гоминоида, обладают большей подвижностью в вертикальном (подошвенно-тыльном) направлении, чем большой палец, и в описанном случае последний мог, очевидно, в несколько большей мере лежать вытянутым на поверхности снега, чем остальные, согнутые и зарывшиеся в снег. В нашем распоряжении есть и две, еще не опубликованные, оконтуровки следов “дикого человека” на Кавказе, сделанные летом 1960 г. Оба следа — не на снегу, а на влажной земле. Они принадлежат особям разного размера, найдены один в долине, другой высоко в горах. Но оба имеют то общее, что большой палец далеко выдвинут вперед; внимательно рассматривая эти оконтуровки, можно придти к выводу, что остальные четыре пальца на них просто не обведены: вероятнее, что они здесь не зарылись в грунт, в то время как первый палец остался на его поверхности, а приподняты вверх над грунтом, так что опорой служит только подушечка за пальцами. Большой палец на этих оконтуровках очень велик, четыре остальных должны быть, по крайней мере в ширину, значительно меньше него.

Точно так же у ископаемых палеоантропов большой палец отличается особенной массивностью, превосходящей массивность большого пальца человека (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 172). И снова мы видим этот признак ясно выраженным на изображениях и в описаниях стопы или следа реликтового гоминоида: по описанию Хахлова, “большой палец заметно массивнее остальных”, до словам Жамцарано, “большой палец неестественной толщины”, по словам охотника Шаимкулова, “след от первого пальца был крупнее, чем у человека”, по словам геолога Шалимова, “след большого пальца значительно крупнее остальных”, — словом, массивность большого пальца бросается в глаза и разнообразным наблюдателям, и при анализе фотографий и слепка. При этом, впрочем, совпадает с характеристикой костей неандертальца и то, что кости остальных четырех пальцев также в общем шире, чем у человека. “Пальцы стопы кииккобинца несколько уплощены по сравнению с таковыми современного человека и антропоморфных обезьян. Характерна заметная уплощенность головок концевых фаланг” (Ibidem, с. 168). Эта уплощенность несомненно служила опорой для крупных ногтей. То же у “снежного человека”: например, по Борде, “остальные три пальца значительно толще пальцев следов человека” (ИМ, I, №15, с. 59). Как у кииккобинцев (и других неандертальцев), пальцы ноги реликтового гоминоида характеризуются в общем одинаковой длиной: по Хахлову, III, IV, V пальцы длиннее и играют большую роль при передвижении, чем у человека (ИМ, IV, №122, с. 53). Леонтьев подчеркивает, что “от мизинца до большого пальцы почти одинаковой длины” (ИМ, III, №120, с. 116).

Весьма наглядной является и параллель в раздвигаемости и общей подвижности пальцев ноги у неандертальца и “снежного человека”. “В плюсно-фаланговом сочленении тыльно-подошвенная и боковая подвижность стопы кииккобинца имела больший размах по сравнению со стопой современного человека. Межфаланговые тыльно-подошвенные и боковые движения у кииккобинца были менее ограничены, чем у современных людей, особенно в сочленении боковых и средних фаланг, при том общая подвижность возрастала от II к V пальцу. Таким образом, подвижность пальцев у кииккобинца отличалась от таковой современного человека: для кииккобинца характерна увеличенная подвижность латеральных пальцев”. Напомним, что характеристика кииккобинца в отношении стопы распространяется и на других палеоантропов. Вместе с тем и в стопе младенца наблюдается при некоторых рефлексах экстензия или веерообразное расхождение пальцев. Г.А. Бонч-Осмоловский с полным основанием писал, что неандертальскому человеку, по сравнению с современным человеком, была свойственна “растопыренная мощная стопа с более свободными боковыми движениями и увеличенным числом опорных точек” (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 171, 185, 172). “Многие особенности строения указывают на то, что II и IV лучи стопы кииккобинца расходились заметно больше, чем у современного человека и антропоморфных”, — замечает В.В. Бунак (Ibidem, с.168). И вот перед нами совершенно ясная параллель в отпечатках и описаниях следов “снежного человека”. “Следы этого существа имели широко расставленные пальцы”, сообщали монгольским ученым араты после посещения их стойбища волосатым голым человеком (ИМ, III, №73, с. 16). Одно из основных отличий стопы “ксы-гыик”, о котором рассказывали В.А. Хахлову казахи, это — широко расставленные пальцы, что они демонстрировали, положив на землю кисть руки с подогнутыми двумя концевыми фалангами и раздвигая основные фаланги насколько это было физически возможно (ИМ, IV, №122, с. 52). Пьер Борде, на основе анализа следов “снежного человека”, констатирует, что “пальцы не полностью смыкаются при ходьбе” (ИМ, I, №15, с. 60). Зарисовка и наблюдения следа “каптара” В.К. Леонтьевым свидетельствуют: “Все четыре пальца ступни не примыкали друг к другу, как у людей, а наоборот, были сильно раздвинуты; расстояние между ними колеблется от 0,5 до 1 см” (ИМ, III, №120, с. 116). Однако несомненно, что речь идет не о какой-то застывшей растопыренности пальцев, а лишь об их боковой подвижности: контрольным материалом может служить гималайский гипсовый слепок 1958 г., где все пальцы тесно прижаты друг к другу; то же — на американском слепке А. Сэндерсона.

Дальнейшая параллель между стопой палеоантропа и реликтового гоминоида может быть проведена в отношении ширины стопы и высоты ее свода. “Стопа кииккобинца во всех своих отделах необычайно широка”. Это огромное расширение стопы палеоантропа представляет собою, по мнению исследователей, своеобразное приспособление, компенсирующее меньшую выраженность свода. “Кииккобинский человек отличался, по сравнению с неоантропами, наиболее широкой стопой и наименее высоким сводом”. При этом его относительное плоскостопие было более выражено в длину свода и менее — в ширину (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 168, 170, 178). Ничего не подозревавшие об этих тонкостях антропологической науки казахи единодушно указывали В.А. Хахлову, во-первых, на несообразную ширину ступни “дикого человека” сравнительно с человеческой (“ступни были широки, как растоптанные сапоги”), во-вторых, на ее плоскостопие или лапообразность (“следы, как от человеческой ноги, одетой в ичиги”). На непомерную ширину следа реликтового гоминоида есть много других указаний. “Большие, широкие ступни” отмечает Б. Тобухов в Кабардино-Балкарии и о том же говорят многочисленные данные, скажем, с Гималаев, например, классический шиптоновский снимок 1951 г. Наблюдатель следов в Тянь-Шане У. Тохтасынов отмечая, что “следы оказались похожими на человеческие, но имели плоскую ступню…” (ИМ, IV, №122, стр. 52—53; ср. цитированные выше сообщения по Тянь-Шаню и Кавказу). Об относительно меньшем поперечном плоскостопии, чем продольном, свидетельствует описание следа одним опытным охотником в Северном Азербайджане: передняя часть стопы шире человеческой, середина же стопы отпечаталась слабо и в этом месте след узкий. Можно было бы привести еще ряд схожих данных.

Что касается ширины и выраженности пятки, то в этом отношении труднее сопоставить данные о следах реликтового гоминоида со стопой кииккобинца. Последняя, как мы знаем, характеризуется большой шириной во всех отделах, в том числе и в пяточном. Мы встречаем указания на широкую пятку и на следе или стопе реликтового гоминоида, например, в опросных данных Хахлова, на снимке Шиптона и т.д. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы отвергнуть мысль В. Чернецкого о широкой пятке “снежного человека”, как признаке, отличающем его стопу от стопы неандертальца. Но на следах реликтового гоминоида отмечается большое многообразие очертаний пятки, вызванное, может быть, причинами не миновавшими и след неандертальца из Лигурии: и тот и другой, очевидно, опирался на пятку в весьма разной степени в зависимости от грунта, уклона поверхности и других причин. В антропологии (В.П. Якимов) уже высказывалось обоснованное мнение, что неандертальский человек в меньшей степени пользовался опорой на пятку, чем современный человек. В данных о следах реликтового гоминоида перед нами развертывается огромное количество вариаций от подчас глубоко вдавленной широкой пятки до ее очень суженного или укороченного контура и даже до ее полного отсутствия на отпечатках, создающего впечатление, что существо двигалось, опираясь исключительно на переднюю часть ступни (в особенности при подъеме в гору, что отмечено В.К. Леонтьевым).

Г.А. Бонч-Осмоловский и В.В. Бунак, прежде всего на основе изучения костей стопы, а также и голени, дали реконструкцию особенностей прямохождения не только кииккобинца, но и ископаемого человека вообще, в частности, палеоантропов. Это, говорит В.В. Бунак, “некоторый переходный вариант между плоской стопой с отведенным I лучом, свойственной обезьянам вообще, и сводчатой с приведенным I лучом, характерным для современного человека”. Г.А. Бонч-Осмоловский писал: “Как давно установлено всеми исследователями неандертальского человека, его тело не было в полной мере приспособлено к прямому положению. Об этом говорят и слегка согнутые в коленях ноги, и наклоненная вперед голова, и недостаточно выраженный S-образный изгиб позвоночника. Несовершенство прямого положения, очевидно, было связано с недостаточной уравновешенностью всего корпуса: при опоре на две ноги неандерталец должен был для поддержания равновесия балансировать. Вот такому балансированию при стоянии и ходьбе в полной мере отвечала его растопыренная мощная стопа с более свободными боковыми движениями и увеличенным числом опорных точек. Биологическая целесообразность подобной стопы еще более подчеркивается жизнью в пересеченной полугористой местности, к которой приурочены почти все основные находки примитивного ископаемого человека. Было бы ошибочно думать, что обладатели такой стопы медленно и плохо передвигались по земле… Но неандертальцы передвигались несколько иначе, чем мы. Вероятнее всего, они не столько ходили, сколько бегали трусцой, раскачиваясь и размахивая руками” (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 178—180, 172).

С этими палеоантропологическими соображениями в общем удивительно гармонируют обильные разрозненные данные о наблюдениях за прямохождением реликтового гоминоида. По данным В.А. Хахлова, отпущенная на волю самка убежала “неуклюже переступая, болтая длинными руками”, отпущенный самец “побежал, широко расставляя ноги и неуклюже болтая руками”, другая отпущенная самка бежала в камыши, “широко расставляя ноги, как будто у нее на каждой ноге было привязано что-то тяжелое” (ИМ, IV, №122, ч. 1). Анализ следов Пьером Борде говорит о передвижении на параллельных, но слегка расставленных ногах, “неуверенной походкой” (ИМ, I, №15, с. 60). По данньм Небески-Войковица, существо это идет “раскачивающейся походкой”, “неуверенной покачивающейся походкой” (Nebesky-Wojkowitz R. Op. cit.). Иногда по следам можно судить, что, хотя существо шло более или менее твердой и прямой походкой, но с большими сгибами в коленях (ИМ, III, №104, с. 67). Согласно анализу следов Иззардом, “йе-ти” шел неуклюже, “казалось он во время ходьбы раскачивался взад и вперед, перенося всю тяжесть тела на носки” (ИМ, I, №14, с. 56 – 57). По описаниям монголов, “алмас” ходит с полусогнутыми коленами, бежит косолапо, размахивая руками (ИМ, I, №5, с. 8 – 10). По словам Пронина, виденное им существо “ноги расставляло широко” (ИМ, I, №27, с. 83). По словам одного из кавказских очевидцев, “оно встало на слегка полусогнутых ногах”, по словам другого, “алместы”, когда его гнали собаки, “бежал, а руки его болтались ниже колен” (см. выше, гл. 10). Однако, при всем том в очень большом числе случаев подчеркивается одновременно легкость, ловкость и чрезвычайная быстрота прямохождения реликтового гоминоида, в том числе его способность быстро идти по склону вверх большими шагами, хотя руки его при этом “болтаются” и он размахивает ими при ходьбе (ИМ, IV, №136).

Подведем итог рассмотрению вопроса о следах реликтового гоминоида. Если взять всю сумму имеющихся данных, то в 85 – 90% случаев ни фотографии, ни устные описания не дают ничего кроме самого общего, но надежного впечатления, что они похожи на человеческие. За это говорят и контуры всей подошвенной поверхности, и явно отличающая I палец от остальных массивность (что исключает смешение со следом медведя). При этом очень часто отмечается отличие следа от человеческого по величине — как в большую, так и в меньшую сторону, однако это нас сейчас не интересует, раз мы условились допустить очень большие внутривидовые и возрастные колебания размеров особей. Не более 10 – 15% материалов, относящихся к следам, дают какие-то дополнительные данные об отличиях этих следов от человеческих. Однако эти отличия едва ли не на все 100% оказались совпадающими с отличиями ступни неандертальцев (палеоантропов) от ступни современного человека. Те, кто снимал фотографии и слепки, как и все наши информаторы, ничего на знали о морфологии стопы палеоантропов. Навряд ли они много слышали и о стопе антропоидов. Словом, это совпадение отличий стопы “снежного человека” и стопы палеоантропов от стопы современного человека можно считать объективно доказанным и удивительно полным (Французский антрополог А. Валлуа, возражая В. Чернецкому, замечает, что сравнение стопы “снежного человека” и неандертальца мало доказательно, ибо все пропорции и размеры по неандертальцам взяты со скелетов, что не дает возможности точно установить степень растопыривания плюсны, а отсутствие мягких частей еще более затрудняет сравнение (Vallois H. Op. cit.). Однако сказанное выше показывает, насколько современная анатомия стопы неандертальцев продвинута к пониманию особенностей моторики плюсны, а к тому же А. Валлуа упускает из виду, что В. Чернецкий провел сравнение не только со скелетами, но и с отпечатками ступни в целом, найденными в упомянутой пещере в Лигурии.). Однако это вовсе не должно быть пока понимаемо, как отождествление “снежного человека” именно с неандертальским человеком: ведь вполне возможно, что те же отличия характерны и для других ископаемых гоминид и прегоминид, от которых просто не сохранилось столь богатых костных останков стопы.

Кисть

От фотографий, слепков, зарисовок и описаний следов перейдем к другому вещественному материалу, который может быть комментирован с помощью материала описательного. А именно к мумифицированной кисти руки из непальского монастыря Пангбоче.

Впервые об этой реликвии узнал в 1954 г. английский тибетолог проф. Снеллгрув, ему стало известно от монахов Пангбоче, что мумифицированная кисть, якобы имеющая большие размеры, чем человеческая, хранится в монастыре, обмотанная несколькими слоями материи и обвязанная шнуром; снять повязки — означало бы осквернить священную реликвию (Иззард Р. Op. cit., с. 181 – 182). Питеру Бирну удалось в 1958 и 1959 г. преодолеть это препятствие, увидеть мумифицированную кисть извлеченной из окутывавших ее повязок и снять с нее несколько фотографий (ИМ, II, №50). Доставить рентгеновский аппарат с аккумуляторами в высокогорный монастырь оказалось невозможным, но участники экспедиции на месте произвели частичное препарирование кисти. Частица удаленных высохших мягких тканей была доставлена в США для микроскопического и серологического изучения. Профессором Вейоминкского университета Дж. Агоджино нам были в 1959 г. любезно предоставлены как предварительные результаты этих исследований тканей, так и дополнительные фотографии, после полученных ранее от П. Бирна, для параллельного самостоятельного морфологического анализа. Все имевшееся в нашем распоряжении фотографии, так же как и предварительные итоги американских лабораторных анализов, были в 1959 г. опубликована в 4-м выпуске “Информационных материалов” (ИМ, IV, №127), а нижеследующий анализ — в специальной статье (Поршнев Б.Ф., Дементьев Г.П., Нестурх М.Ф. Кисть неизвестного высшего примата // Природа. М., 1961, №2, с. 61 – 63).