БЕСНОВАНИЕ ШАМАНСКИМ ДУХОМ
В детстве я учился в Октемской школе, недалеко от улусной управы. Учителем был Н.П.Припузов. (Позже был известен как этнограф, давая статьи по верованиям и обычаям якутов. Г.К.).
Однажды в праздничный день учащиеся, все якуты, пошли на гору, которая находилась в двух-трех верстах к западу. Дело было весной, около Николина дня. На горе были древние могилы. Говорили, что среди них есть могила какого-то шамана.
Двое наших ребят, один мальчик из Харыйалахского наслега сын Шадрина, другой из 5-го Мальжегарского наслега, фамилию его забыл, среди этих могил нашли деревянное изображение ворона (шаманской птицы) и, воткнув на шест, носились с ним, издавая крики ворона. Затем тальником колотили в могильное сооружение, приговаривая:
«Ну, разбудись же, разбудись!».
Спустившись на равнину, мы долго играли в мячи. В это время кто-то из ребят крикнул:
«Эй, остановитесь, гремит шаманский буден!».
Мы прислушались с испугу всем померещилось, что раздаются звуки бубна. (Эта галлюцинация слуха, вероятно, имела место вечером, когда приближались сумерки)… Мы побежали в школу, где все жили в пансионе.
Караульный якут, старик по имени Лэсэлгкэ, услышав, что ребята на горе играли с шаманским памятником, побранил нас и сказал:
«Ведь это – могила шамана, что вы там расшумелись и разбудили его!»
Нас следующий день пять или шесть парней прямо сошли с ума, стали «мэнэричить». (Бессознательное, истеричное распевание от имени духов). Взрослых парней пришлось даже вязать. Двух из них, а именно Харыйалахского и Одунинского, отправили по домам.
Павлов Николай Устинович 76 лет,
2-го Мальжегарского наслега,
Зап. Кангаласского улуса.
17 января 1925 года.
СТРАШНЫЙ ШАМАН
(Из рассказов о легендарном шамане Кунньаас)
У моего старшего брата много лет тому назад заболела жена. Он пригласил шамана и по его указанию посвятил духу шамана Кунньааса, ставшему «Айыы», кобылицу с вороным крыланом на оплечьях в качестве «ытыка» для постоянного почитания. Когда эта священная, или «чтимая», кобылица уже состарилась, брат решил продать, и мы вместе повели ее в город (Якутск). Так от нашего местожительства до города 140 вер., то мы остановились на ночевку в Бэстэхском наслеге в юрте одного знакомого якута.
Уже все улеглись, была тишина. Я почему-то долго не спал, или может быть проснулся ночью, теперь хорошо не помню. Но вдруг среди ночной тишины раздались на дворе совершенно отчетливо чьи-то слова:
«Вот неслыханное явление! Смотрите, мою кобылицу вздумали еще продавать, чтобы разрезали ее цельное тело, чтобы разбросали ея священную плоть!... Да еще выходят и раскрывают зубы!»…
Вечером до ужина один молодой якут выходил на двор и, узнав, что мы ведем кобылицу продавать, осматривал и по нашему обыкновению щупал ее там и тут.
Я сам и раньше не одобрял намерения брата продать эту священную кобылицу, но не решался открыто протестовать… Когда же услышал эти сердитые слова, невольно мороз пробежал по коже. (Якуты говорят не по всей коже, а по коже на темени, под волосами – «куньахам кююрэ тюстэ»). Я думала сначала съездить в город, но эти ночные слова так неприятно подействовали на меня, что я решил остаться и дождать обратного приезда брата, тем более, что имел намерение выехать в Малтанцы и сговорить себе жену. Я так и сделал; выехал по своим делам в Малтанцы, наслег, который находится на левом берегу Лены, среди глухой тайги.
Там, сговорив невесту, провел у своего тестя один или два дня. Теперь не помню в какую ночь, но опять ночью лежу на постели; все спали, в юрте было темно, в комельке чуть светились красные огоньки. Вдруг неожиданно на дворе раздались шумные голоса людей. Слов не разобрал. Тут же следом дверь юрты растворилась настежь…
В полном облачении и с прочими принадлежностями порывисто влетел шаман. Раздался его голос:
«Схвати меня за гремящий повод!»
(«Чор тэсииммиттэн тут»).
Вот перед самым комельком стремительно закружился он три раза, промелькнуло в воздухе его хвостовое железо. Как только влетел шаман, тот час же у меня мелькнула мысль – «это наверное он». (Рассказчик разумеет духа шамана Кунньаас, но стесняется лишний раз называть его по имени). Лежа я молился и шептал:
«Владыко, дед мой, смилуйся надо мной, я ни в чем не виноват (т.е. в продаже священной кобылицы), спаси, помилуй!».
Вошедших с шаманом видимо было много; стоял не совсем внятный гомон голосов, и среди них выделялся один женский голос. Как мне теперь представляется, суть их разговоров (духов) заключалась в угрозах, направленных по адресу моего старшего брата за то, что он вознамерился сбыть священную кобылицу, чтобы чужие люди азрезали ея чистое тело. Продолжая в душе молиться, я сказал:
«Владыко, дед мой, вот я вторично женился! Скажи мне, каково определение судьбы обо мне?»
В ответ на это шаман коротко отрезал:
«Сын и дочь!» (т.е. от жены родятся).
Вслед за тем шаман, как мне показалось, направился к дверям скотского хлева и моментально исчез, утихли и голоса…
После того я долго не мог уснуть, разбудил кого-то и попросил дать огню из пищи.
Поехал домой. Едучи один, вдруг опять слышу звуки шаманского бубна. Бубен ГРЕмел над самой головой, но потом звуки удалялись; с громом бубна сплетались беспрерывные, невнятные голоса. Мне казалось, что они пролетали надо мной взад и вперед. Мысленно я стал молить духов местных урочищ («Дойду иччититтэн»). Слышал будто женский голос, который говорил:
«Оставьте, не трогайте его!»… (См. примечание 1-е).
(Духа земли якуты всегда представляют в образе женщины).
После того в течение трех суток грохотание бубна и невнятные речи так и звенели в ушах. (См. прим. 2-ое).
Если бы мы не продали ту кобылицу, то мой старший сын, наверное, не умер.
С духом Кунньааса вместе почитают духи двух шаманок Ырыа-Дуйаак и Кырбыйдаан. Одна из этих шаманок – невестка Омуруйа-Князя, а другая – дочь Чынгырыйа-Князя. Эти духи всегда восхваляются и почитаются совместно с Кунньаасом, им тоже посвящается конный скот с крыланом на лопатках. Обычно полагается ставить «ытык» - жеребца указанной масти, но если нельзя найти такого, то можно поставить и кобылицу. Эти «ытыки» ставятся в случаях серьезных болезней внутренних органов. («Кёгюс ыарыыта» - не совсем определенный род хронических заболеваний в полости груди, спины, спинного мозга, поясницы и проч.).
При постановке «ытыка» три лета подряд устраивается «ысыах», общенародное празднество с угощением кумысом. Для открытия «ысыаха» шаман возносит душу посвященного животного на верх. Только пи третьем камлании душа животного доходит до места назначения. При последнем вознесении полагается убивать жеребенка белой масти с крыланом на передних лопатках («кынат джагылаах»), чтобы получить кровь для освящения мачты – «банах», которую водружает шаман.
Священное животе каждое лето возносится шаманом на девять «олохов». («Олох» - места отдохновения шамана при его путешествиях в «верх» или в «низ»). Значит, за три раза животное возносится на 27 олохов до конечного пункта.
Павлов Николай Устинович 76 лет,
2-го Мальжегарского наслега
Зап. Кангаласского улуса.
16 января 1925 года.