Я это видел Илья Сельвинский

За мир, за детей.

Е.Трутнева
В любом краю любой страны
Ребята не хотят войны.
Им в жизнь вступать придётся скоро,
Им нужен мир, а не война,
Зелёный шум родного бора,
Им школа каждому нужна,
И сад у мирного порога,
Отец и мать и отчий дом.
На белом свете места много
Для тех, кто жить привык трудом.
Народ наш поднял властный голос
За всех детей, за мир, за труд!
Пусть зреет в поле каждый колос,
Цветут сады, леса растут!
Кто сеет хлеб на мирном поле,
Заводы строит, города,
Тот для ребят сиротской доли
Не пожелает никогда!

 

Памятник

Георгий Рублев

Это было в мае, на рассвете.
Настал у стен рейхстага бой.
Девочку немецкую заметил
Наш солдат на пыльной мостовой.

У столба, дрожа, она стояла,
В голубых глазах застыл испуг.
И куски свистящего металла
Смерть и муки сеяли вокруг.

Тут он вспомнил, как прощаясь летом
Он свою дочурку целовал.
Может быть отец девчонки этой
Дочь его родную расстрелял.

Но тогда, в Берлине, под обстрелом
Полз боец, и телом заслоня
Девочку в коротком платье белом
Осторожно вынес из огня.

И, погладив ласковой ладонью,
Он ее на землю опустил.
Говорят, что утром маршал Конев
Сталину об этом доложил.

Скольким детям возвратили детство,
Подарили радость и весну
Рядовые Армии Советской
Люди, победившие войну!

… И в Берлине, в праздничную дату,
Был воздвигнут, чтоб стоять века,
Памятник Советскому солдату
С девочкой спасенной на руках.

Он стоит, как символ нашей славы,
Как маяк, светящийся во мгле.
Это он, солдат моей державы,
Охраняет мир на всей земле.

СОЛДАТ

Э.Асадов

Меж стиснутых пальцев желтела солома,

Поодаль валялся пустой автомат.

Лежал на задворках отцовского дома

Осколком гранаты убитый солдат.

 

Бойцы говорили, не то совпаденье,

Не то человеку уж так повезло,

Что ранней зарей в полосе наступленья

Увидел гвардеец родное село.

 

Чье сердце не дрогнет при виде знакомой

До боли, до спазмы родной стороны!

И тяжесть становится вдруг невесомой,

И разом спадает усталость войны.

 

Что значили парню теперь километры?!

Ждала его встреча с семьей на войне,

В лицо ему дули родимые ветры,

И, кажется, сил прибавлялось вдвойне.

 

Но нет, не сбылось... Громыхнула граната-

Капризен солдатской судьбы произвол:

Две тысячи верст прошагал он до хаты,

А двадцать шагов - не сумел... не дошел...

 

Меж стиснутых пальцев солома желтела,

Поодаль валялся пустой автомат...

Недвижно навеки уснувшее тело,

Но все еще грозен убитый солдат!

 

И чудилось: должен в далеком Берлине

Солдат побывать, и, как прежде в бою,

Он будет сражаться, бессмертный отныне,

Бок о бок с друзьями шагая в строю.

 

За мысли такие бойцов не судите,

Пускай он в Берлин и ногой не ступил,

Но в списках победных его помяните

Солдат эту почесть в боях заслужил!

Слово об отчизне

М.Исаковский

Советская отчизна,
Родная наша мать!
Каким высоким словом
Мне подвиг твой назвать?
Какой великой славой
Венчать твои дела?
Какой измерить мерой —
Что ты перенесла?

В годину испытаний,
В боях с ордой громил,
Спасла ты, заслонила
От гибели весь мир.
Сыны твои бесстрашно,
Врывались в самый ад,
Ложилися под танки
Со связками гранат;
В горящем самолете
Бросались с облаков
На пыльные дороги,
На головы врагов;
Наваливались грудью
На вражий пулемет,
В боях стояли насмерть
У речек, у высот...

Скажи: а сколько ж, сколько
Ты не спала ночей
В полях, в цехах, в забоях,
У доменных печей?
По твоему призыву
Работал стар и мал, —
Ты сеяла, и жала,
И плавила металл;
Рубила в шахтах уголь,
Валила наземь лес,
Заводы возводила,
Сдвигала горы с мест…

Бессменно ты стояла
На вахте фронтовой.
Чтоб на врага обрушить
Удар смертельный свой.
И, в бой благословляя
Своих богатырей,
Ты знала — будет праздник
На улице твоей.
И он пришел! Победа
Твоя недалека:
За Тиссой, за Дунаем
Твои идут войска;
Твое пылает знамя
Над склонами Карпат,
На Висле под Варшавой
Твои костры горят;
Твои грохочут пушки
Над прусскою землей,
Огни твоих салютов
Всплывают над Москвой...

Скажи: какой же славой
Венчать твои дела?
Какой измерить мерой
Тот путь, что ты прошла?
Никто в таком величьи
Вовеки не вставал!
Ты выше всякой славы,
Достойней всех похвал.
И все народы мира,
Что с нами шли в борьбе,
Придут и благодарно
Поклонятся тебе;
Поклонятся всем сердцем
За все твои дела,
За подвиг твой бессмертный,
За все, что ты снесла;
За то, что жизнь и правду
Сумела отстоять,
Советская отчизна,
Родная наша мать!
6 ноября 1944 г

 

СЕМЬЯ М.Исаковский

В далекий путь собравшись втихомолку,
Старуха ночью вышла из села.
Взяла ведро, взяла еще кошелку
И за собой корову повела.

Забыла все — и годы, и усталость,
Не побоялась никаких невзгод.
И одного лишь, кажется, боялась,
Что вдруг ее корова заревет.

Услышат немцы — и пропало дело! —
Убьют, замучат иль сведут с ума...
Но тут уж и корова не ревела,
Как будто знала, чуяла сама.

Так шли они из вражеского тыла
Вдали от сел, вдали от деревень —
Туда, где солнце по утрам всходило,
Туда, откуда начинался день.

Так шли они нехоженой тропою —
От леса к лесу, от ручья к ручью...
В пути старуха свежею травою
Кормила щедро спутницу свою;

Водою родниковою поила
И, словно дома, в тот же самый срок
Под старыми березами доила,
Усевшись на какой-нибудь пенек.

И с горькой думой в тихий час привала
Пила неторопливо молоко.
И снова в путь корову поднимала:
— Идем, идем — теперь недалеко!

— Идем, идем — авось дойдем живые
На счастье на старушечье мое...
На третьи сутки наши часовые
Увидели, окликнули ее.

— Свои, свои!.. — Она остановилась —
С коровою, с кошелкою, с ведром.
Смущенная, неловко поклонилась:
Вот, мол, пришла со всем своим двором...

Пред ней бойцы столпились полукругом:
— Куда идешь, куда шагаешь, мать?
— Куда ж итти, — ответила старуха, —
Иду — бреду судьбу свою искать.

— Иду — бреду, несу свои печали...—
И голос вдруг осекся и погас.
И мелкой дрожью губы задрожали,
И слезы, слезы сыпались из глаз...

Бойцы старуху отвели в землянку,
Стараясь обласкать наперебой.
Достали хлеба лучшую буханку
И вскипятили чайник фронтовой.

— А, ну-ка, мать, попробуй нашей пищи,
А мы с тобою рядом посидим.
Уж мы теперь судьбу твою разыщем,
Уж мы тебя в обиду не дадим!..

Освоилась старуха, осмотрелась, —
Хорошую нашла она семью.
И вдруг сказала: — Что ж я тут расселась? —
А я ж пойду корову подою.

И вскоре с материнскою заботой
Она бойцов поила молоком
И говорила, говорила что-то,
И называла каждого сынком.

27 июня 1942 г

 

Я это видел Илья Сельвинский

Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам,
Но я это видел! Своими глазами!
Понимаете? Видел. Сам.
Вот тут — дорога. А там вон взгорье.
Меж ними — вот этот ров.
Из этого рва поднимается горе,
Горе без берегов.
Нет! Об этом нельзя словами —
Тут надо кричать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в волчьей яме,
Заржавленной, как руда.
Кто эти люди? Бойцы? Нисколько!
Может быть, партизаны? Нет. —
Вот лежит лопоухий Колька —
Ему одиннадцать лет.
Тут вся родня его... Хутор «Веселый»...
Весь «Самострой» — 120 дворов...
Милые... Страшные... Как новоселы,
Их тела заселили ров.
Лежат. Сидят. Сползают на бруствер.
У каждого жест. Удивительно свой!

Зима в мертвеце заморозила чувство,
С которым смерть принимал живой.
И трупы бредят, грозят, ненавидят...
Как митинг, шумит мертвая тишь!
В каком бы их ни свалило виде —
Глазами, оскалом, шеей, плечами
Они пререкаются с палачами,
Они восклицают: «Не победишь!»
Парень. Вернее — не парень, а лапти
Да нижняя челюсть. Но зубы — во!
Он ухмыляется: ладно, грабьте.
Расстреливайте — ничего!
Сами себя вызволяли из дыр ведь —
Перенесем и вашу грозу...
Все пропадет — но клыков не вырвать:
Перегрызу!
Рядом — истерзанная еврейка.
При ней — детеныш. Совсем, как во сне.
С какой заботой детская шейка
Повязана маминым серым кашне!
О, материнская древняя сила!
Идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы —
Мать от простуды спасала дитя...
Но даже и смерть для них не разлука:
Не властны теперь над ними враги —
И рыжая струйка из детского уха
Стекает, в горсть материнской руки.
Как больно об этом писать...
Как жутко...
Но надо. Надо! Пиши!
Фашизму теперь не отделаться шуткой:
Ты вымерял низость тевтонской души!
И ты осознал во всей ее фальши
«Сентиментальность» немецких гроз —
Так пусть же сквозь их голубые вальсы
Торчит материнская эта горсть!
Заклейми! Ты стоял над бойней!
Ты за руку их поймал — уличи!
Ты видишь, как пулею бронебойной
Дробили нас палачи —
Так загреми же, как Дант! Как Овидий!
Если все это сам ты видел —
И не сошел с ума!
Но молча стою я над мрачной могилой.
Что слова? Истлели слова.
Было время — писал я о милой,
О чмоканьи соловья...
Казалось бы — что в этой теме такого!
Правда? А между тем
Попробуй, найди настоящее слово
Даже для этих тем.
А тут? Да ведь тут же нервы, как луки!
Но струны... Глуше вареных вязиг.
Нет! Для этой чудовищной муки
Не создан еще язык.
Для этого нужно созвать бы вече
Из всех племен от древка до древка
И взять от каждого — все человечье,
Все, оплаканное за века,
И если бы каждое в этом хоре
Дало бы по слову, близкому всем —
То уж великое русское горе
Добавило целых семь!
Да нет такого еще языка...
Но верьте, трупы, в живых и здоровых!
Пусть окровавленный ваш закат
Не смог я оплакать в неслыханных строфах,
Но есть у нас и такая речь,
Которая всяких слов горячее,
Картавая сыплет ее картечь,
Гаркает ею гортань батареи.
Вы слышите грохот на рубежах?
Она отомстит! Бледнеют громилы!
Но некуда будет им убежать
От своей кровавой могилы.
Ров... Поэмой ли скажешь о нем?
Семь тысяч трупов!.. Евреи... Славяне...
Да! Об этом — нельзя словами.
Огнем! Только огнем!

Народное мужество Демьян Бедный.

Мир не видал таких осад,
Какой был осаждён могучий Сталинград,
Уж полчищ вражеских несчётные бойницы
Приблизились почти до волжских берегов,
Но город-богатырь, разгладив рукавицы,
Обрушил свой кулак на головы врагов,
И вот у вражьих тел, застывших среди снегов.
Замёрзшие глаза расклевывают птицы!

Не так ли русскому Илье-богатырю,
Чьей доблести пример нам особливо дорог,
— Я белу грудь твою вспорю! —
В тягчайший час борьбы грозился лютый ворог?

Но богатырская рука была туга:
Илья ударом в грудь дух вышиб из врага
И, мстя нахвальщику, исполнен гневной страсти,
Труп разметал его на части!

Как много говорит народный этот сказ!
В нём есть пророчество, в былинном сказе этом:
Да, нашей Родине пришлось врагов не раз
Подобным потчевать ответом!

Не раз вторгались к нам враги со всех сторон,
Но, отражая их вторженье,
Мы не склонили, нет, простреленных знамён
И, как завет былых времён,
Всю мощь собрав, несли врагу — уничтоженье!

Так, силясь обратить в пустырь
Цветущий Сталинград, злой враг удары множил.
Но мести час приспел, и волжский богатырь
Всю вражью нечисть уничтожил!

Победу, равную какой не видел свет,
Встречает наш народ восторженным приветом:
Среди блистательных побед
Она отмечена своим, особым, светом:

В ней — прошлого итог, и образец — векам,
В ней — нашей доблести высокой утвержденье,
В ней — гробовой удар по вражеским полкам,
В ней — плана вражьего крушенье.

Непобедима та страна, борьбу ведя
Под солнцем славы незаходным,
Где гениальный план вождя
Пронизан мужеством народным!
7 февраля 1943 г

К.Симонов Презрение к смерти
Памяти наводчика Сергея Полякова

 

Кругом гремел горячий бой,
Шли танки с трех сторон.
Но все атаки отражал
Наш первый батальон.

Ребята все как на подбор,
Настойчивый народ.
Такой в бою скорей умрет,
А с места не сойдет.

Пускай весь день жесток огонь
Двух танковых полков,
Но не к лицу в бою бойцу
Считать своих врагов.

Сначала нужно их убить —
Вот наши долг и честь!
А после боя время есть
И мертвыми их счесть.

— Сперва убьем, потом сочтем,
Закон у нас таков, —
Так говорил своим друзьям
Наводчик Поляков.

Сережа Поляков хитрец.
Из тульских кузнецов.
Веселый парень и храбрец,
Храбрец из храбрецов.

Он и в походе, и в бою,
И, ставши на привал,
Сноровку тульскую свою
Нигде не забывал.

Уж если пушку от врага
Замаскирует он,
Не увидать за два шага
Ее со всех сторон.

Стрельнет и перейдет, стрельнет
И перейдет опять.
Как будто пушка не одна —
По крайней мере пять.

А враг все ближе подходил...
Всего пятьсот шагов...
Но не привык считать врагов
Наводчик Поляков.

— Пускай крепка у них броня,
Пускай идут они.
В груди есть сердце у меня
Покрепче их брони.

Из стали скованы сердца
У нас, большевиков, —
Так говорил своим друзьям
Наводчик Поляков.

А враг все ближе подходил,
Но, позабыв о нем,
Сережа Поляков шутил
Под вражеским огнем.

— Смотри, бандит один горит,
Кричит ему боец.
— Еще собьем, потом сочтем
Все вместе под конец.

— Смотри, бандит еще горит, —
Кричит боец опять.
— Давай снаряд, раз два горят,
Светлее третий брать.

— Еще, смотри, подходят три!
— Ну что же, ничего.
Чем ближе он со всех сторон,
Тем легче бить его.

Четыре раза танков ждал наводчик Поляков,
Четыре раза подпускал он их на сто шагов.
Четыре раза посылал им прямо в лоб снаряд,
Четыре танка в темноте вокруг него горят.

Он все снаряды расстрелял.
Всего один в стволе,
Но ведь не даром мы стоим
На собственной земле!

И если есть один снаряд,
Чтоб бить наверняка,
Поближе надо подпустить
Последнего врага.

А тот уж в сорока шагах.
— Стреляй! — кричит боец.
— Постой, пусть ближе подойдет,
Тогда ему конец.

И ровно с двадцати шагов,
Гранатою в упор,
Закончил с танком Поляков
Последний разговор.

Разбил он пушку у врага,
Заклинил пулемет.
Но был еще механик жив,
И танк прошел вперед.

С размаху на орудье он
Наехал с трех шагов.
Так на посту своем погиб
Наводчик Поляков.

Над ним пылал разбитый танк,
Кругом другие жгли.
И немцам заходя во фланг,
На помощь наши шли.

Надолго был задержан враг,
Пять танков — пять костров.
Учись, товарищ, делать так,
Как сделал Поляков!

Учись, как нужно презирать
Опасности в бою,
И если надо — умирать
За Родину свою.

 

Варварство

Муса Джалиль

Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных... Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня...
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз...
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг, —
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.

И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной,
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
— Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! —
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо...
— Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь~-
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
— Не бойся, мальчик мой. Сейчас
вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно. —
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой.
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой1
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,

Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей...