НЕ СРЫВАЙ ПЛАТКА С БОМБАРДИРШИ!
|
буду говорить. Остановившись в здании приказа, я нашел здесь кое-кого из волостных начальников, но должен был долго ожидать подлежавших допросам крестьян, так как в то время началась жатва, и весь народ был в полях. От скуки, я ходил на реку выкупаться, причем заключил с ва-тагою мальчишек условие, в силу которого они обязались выловить для меня всех раков в реке, а я – заплатить им за то по копейке на брата. Контрагенты мои тотчас же при-ступили к исполнению своего обязательства, а я, полагаясь на их совесть, пошел в приказ. Дорогой мне встретилась ка-кая-то баба, чисто одетая и еще молодая. Поравнявшись со мной, она остановилась и приветствовала меня по-военн-ому:
– Здравия желаем, ваше благородие!
– Здравствуй, матушка. Ты имеешь до меня какое-ни-будь дело? – спросил я ее.
– Имею, имею, в. б.
– Какое же у тебя дело?
– А разве тебе наши-то разбойники-то не донесли?.. ми-роеды-то?
– Какие это разбойники?
– Да старшина-то эта ихняя.
– Не знаю. Как твоя фамилия?
– А фамиль-то у меня ноне не какая-нибудь: Ершихой прозывают, в. б.
– Не помню я такого дела; да скажи, в чем оно?
– А опростоволосили! Вот ведь какое у меня дело-то!
– Такого дела у меня нет. Да как же это опростоволо-сили?
– А вот так! Да еще принародно: вот ведь что, в. б.! – Все-таки я не пойму, в чем дело.
– А вот пойдем в приказ. Я ведь и при них все разбря-каю... Я не боюсь их: мне что!
Мы пошли, и дорогой Ершиха сообщила мне следующее: – Ты, ведь, в. б., государев человек, и я тоже: так ты ско-
рее по мне потянешь, чем по ним. Они тоже прежде госу-даревы, удельные были. А, вот, зимусь, государь от них от-казался – указ такой выдал: не надо, говорит, мне вас... раз-бойников этаких. Ну, а я-то как была государева – так и ос-талась. Так вот они из за этого-то на меня и стали нале-гать.
– Как же так только ты одна государева осталась?
– А, вишь ты, мужа-то моего в солдаты взяли, так он тоже самому царю служит... присягу принимал. Да он уж теперь до большого чину дослужился. И поначалу-то он не в простые солдаты попал, а в матросы. Еще тогда все надо мной смеялись: эй ты, матроска-смоленая..! А теперь он уж чин получил другой... мудреной такой, что и не выгово-ришь: бан-мандел ли, как ли?
Ершиха засмеялась, не знаю, над собой, или над назва-нием мудреного чина.
– Ну, да как придем в приказ, так я тебе грамотку по-кажу, – сам увидишь, – сказала она.
Мы пришли, и она подала мне какие-то бумаги, донель-зя засаленные и отчасти изорванные. Первая оказалась чер-новым прошением в Т. волостное правление. В прошении этом значилось, что просительница–матроска Авдотья Ер-молаева Ершова, что она жалуется на крестьянина одной с ней деревни Петра Егорова Молчанова, который, без вся-кого с ее стороны повода, во время храмового праздника, на улице, принародно сперва обругал ее всякими непот-ребными словами; когда же она не сказала ему против его брани ни одного слова, принародно же сорвал с головы ее платок, начал таскать за волосы и всячески немилосердно бить, похваляясь зашибить до смерти и, может быть, зашиб
бы, если бы ее не отняли бывшие тут имярек, на которых просительница и ссылается, как на свидетелей.
– Да эта просьба написана в волостное правление, так ты и подай ее туда или, все равно, в волостной суд, – сказал я Ершовой, прочитав прошение.
– Подавала я, да что в том! Вишь, они все по нем, по Пет-рухе-то тянут: им от государя отказали, так они государе-вых людей и стали нажимать, а за своих-то разбойников стоят. – А я на ихний-то суд плевать хотела, а то и хуже – только при твоем благородии молвить непригоже. Вот что!
– Ну, плевать не следует.
– Да я ведь это только так говорю, для примера…
– Однако ж, ты подавала эту просьбу в ихнее же правле-ние?
– Подавала; только не эту. Да и в той, в другой-то то же выписано.
– Так что-нибудь тебе объявили же?
– Промололи что-то; да не так... неладно! Я уж и проше-нье-то просила назад, – хотела подать кому-нибудь из го-родских начальников... та была не столь запачкана... да не отдают разбойники! Прими уже эту, в. б. Да заступись за меня: я государев человек, как и сам ты.
– Матушка! Да ведь это такое дело, что его волостной суд решает, и жалобы нет, если не было какого-нибудь наруше-ния порядка.
– Было, было порушенье. Все не по порядку сделано! – Ну, погоди, – я узнаю.
Я позвал писаря.
– Было производство по этой просьбе? – спросил я его. – Как же-с, – было.
– А чем кончено?
– А вот я книгу принесу-с.
Оказалось, что суд, обвинив Молчанова, приговорил его к аресту на неделю и к денежному штрафу в мирской ка-питал.
– Ну, так что же тебе, матушка? – обратился я к Ершо-вой. – Видишь, Молчанов наказан.
– Врут это они, врут, в. б! И пальцем не дотронулись; а не то, чтобы хорошенько взъерепенить...
– Да ведь он из-за тебя в арестантской сидел, и еще штраф заплатил. Чего же тебе еще?
– А что, что заплатил? А в ихнюю же казну. Мне от того не легче...
– Ну, под арестом сидел.
– И не сиживал он ни под каким под арестом. Врут все! – То есть здесь, при правлении неделю высидел, за зам-
ком.
– Врут, врут это они. Все по воле ходил: я сама сколько раз видала. Еще надо мной же смеется. Да наплевала бы я на это: мне хоть сиди он, хоть не сиди – все однако! А он мне плат на голову накинь: умел сорвать, так умей и наки-нуть! Вот что, в. б. Я не какая-нибудь, а мужняя жена.
– Да будто самой тебе тяжело надеть?
– Тяжело – не тяжело, а он сорвал, он опростоволосил – он и голову накрой. Мне без того в храм Божий нельзя хо-дить. Хорошо, что батюшка разрешил: ходи, говорит... ни-чего!..
– Ну, да ведь ты так-то, я думаю, носишь же его?
– И не надевывала! Сохрани меня, Мати Пресвятая Бо-городица, от сраму этакого! Ношу, да другие – есть их у меня, слава Тебе, Господи! А того не надену; и не взяла и не возьму руками, покуда сам Петруха не накинет.
– Где же твой плат?
– Да где? Надо быть, здесь, в правлении, как не пропи-ли.
– Ну, вот ты сама неладно говоришь, матушка.
– А почто неладно? Они не по правилу судят, а мне что? С меня что возьмешь? Я – государев человек. Как бы мне до самого-то царя дойти, так он их всех духом бы в тарта-рары сослал. Самим бы им так насмолили... узнали бы они матроску смоленую... Только идти далеко!
Я осведомился у писаря о платке Ершихи, и оказалось, что он действительно в правлении, но она не соглашается взять, если Молчанов сам не наложит его ей на голову, а Молчанов на то не соглашается. – Я дал слово матроске по-
хлопотать об исполнении ее желания. Она, видимо, оста-лась довольна и тотчас же предложила принести мне ма-лины; когда же я отклонил такое предложение, она, в ви-дах поощрения и как бы по секрету, сообщила мне неко-торые сведения о своем муже:
– Ведь отчего я, в. б., воюю с ними? На мне не что возь-мешь! Я уж проляпалась было тебе, что Ерш-от мой у са-мого царя служит.
Тут Ершиха близко подошла ко мне, ткнула пальцем в плечо и чуть не на ухо сказала:
– На одном, чуешь, корабле с царем-то плавал: так ему просто! Так де и так, царь милостивый!... Обиждают-де... Насмолили бы им! Не веришь, в. б., так сам вычитай гра-мотку: я тебе вместе с той отдала... с прошеньем-то…
Эта грамотка была письмо Ершова к жене. – Я стал чи-тать его про себя.
– Нет ты вслух, в. б., да потихоньку, чтобы разбойники-то эти не знали, – пусть их!
Ершова, говоря последние слова, погрозила кулаком на дверь, ведущую в комнаты, занимаемые правлением. Я на-чал читать вслух; как водится, письмо начиналось покло-нами. При каждом поклоне Ершова с чувством замечала:
– Вишь ты, как выписывает!.. Золотые рученьки!
– Золотые рученьки! – сказал я ей; – да он ведь не сам пишет: за него кто-то другой руку приложил. Значит, он неграмотный?
– Так что? Все его же басни писаны.
Когда же я дочитался до поклона Молчанову – «другу моему любезнейшему», то Ершова сказала громко:
– Ну, вот этому-то не почто бы. Да не знает ведь он это-го.
– Сказала ты этот поклон?
– Сказать-то сказала... нельзя не сказать, коли в письме написано, а только от себя прибавила, что не почто бы.
Существо письма заключалось в postscriptum. Здесь Ер-шов прежде всего уведомлял жену, что он плавал на одном корабле с Инператором и с Великим Князем, и что Инпе-ратор пожаловал ему награду.
– Вишь ты! Не правду ли я тебе сказала? – заметила Ер-шова шепотом, толкая меня в плечо.
Далее Ершов писал, что у него теперь под начальством сто человек.
– Эко место! – опять громко сказала Ершова. – Боле ста человек! А поди все говорят: здравия желаем, в. б! Сказы-ваюсь, у нас и в городе-то всех солдатов эстолько не набе-рется.
Потом в письме было объяснено, что, по случаю такого повышения, Ершов очень в деньгах нуждается, потому что теперь, из анбиции, надобно и мундир завести не то, что у простого матроса: так нельзя ли-де сколько-нибудь прислать на подмогу, – а после он и сам не оставит.
В конце письма написан адрес: «№№ флотского экипа-жа бонбандеру, имярек, в Кронштат».
На это моя собеседница не сделала никакого замечания. Зато я, в свою очередь, спросил ее:
– Что же, ты денег-то послала?
– Нет. С кем пошлешь? Не прилучилось такого верного человека. Да опять и послала бы я, да мало-то на что ему? Не посылать же ему рубль, коли он в начальники этакие вышел, коли у самого под началом боле ста человек, да от самого царя награды получает. А много-то мне где взять?
– Да ты бы хоть простое письмо послала, – хоть и без денег....
– Без денег-то? – Да.
– Послала, послала. Только от Петрухи поклона не ска-зывала; а велела написать, что меня опростоволосили.
– Давно ли ты послала?
– А не так давно. Тут богомолка приходила, так с ней. – С богомолкой?
– А что?
– Да твой муж не получит: ей не увидеть его.
– Почто не увидеть! Она каждый год всех угодников об-ходит.
– Если не врет, так правда. Да только дело-то в том, что в Кронштате, где твой муж служит, и угодников-то вовсе нет.
– Как нет, коли туда сам царь наезжает? Не на простой-же образ он молится.
– Да нет.
– Не обманет же богомолка: она и в старом Ерусалиме была, и в Новом. Пятно на руке показывала, синее такое! Это ее в Старом Ерусалиме запятнали, что была-де там. Эта обманет ли? Она у нас двои сутки жила.... все о чудесах рассказывала. Ей и самой во сне святые снятся. Я ей и на дорогу-то дала. А она хотела и деньги-то снести, – да только я не надумала.
– Нет, это письмо не дойдет. Тебе бы лучше на почту по-ложить.
– Эк ты, в. б! Да до городу-то ведь полтораста верст!
– Ну так что же? Из правления каждую неделю ездят в город...
– С этими-то разбойниками!... Сохрани меня Царица Не-бесная! – воскликнула Ершова, кладя на себя большой крест. – Ну, теперь ты иди; а там я за тобой пошлю: плат на
тебя наденут.
Бомбардирша ушла в веселом настроении. Я позвал помощника старшины.
– Народ никак весь готов, – сказал тот, входя. – Да на улице ребятишки с раками.... говорят, вы приказали нало-вить.
– Прекрасно. А между тем, у меня есть до тебя просьба... – Что прикажете, в. в. б.?
– А вот что: не уговоришь ли ты Петра Молчанова, что-бы он надел на эту солдатку платок? Ему, если он не дурак, это ничего не стоит, а вам будет лучше, потому что Ершиха говорит, что он уходил из-под ареста. Может быть, это и неправда: а все лучше, как дела не будет...
– Сколько угодно, в. б., хоть три плата, так наденем.
– Ну, хорошо. Теперь пусть войдет сюда народ и я сей-час приступлю к делу, а между тем пусть кто-нибудь схо-дит за Ершихой и Молчановым.
Я вышел на улицу. Там меня дожидалась толпа мокрых крикунов, которые в подолах грязных рубашонок держали множество раков.
– Всех ли выловили? – спросил я.
– Всех, в. б., – отвечал предводитель толпы, по-видимо-му, старший летами.
– А вре! – возразил кто-то: – один у Егорши в омут ушел. – Молчи, – сказал нескромному товарищу предводитель
сердито, но вполголоса. – Только ты, в. б., нам деньги от-дай всем, а Егорше не давай, коли упустил...
– Ну, ничего: я и ему отдам. Только отнесите сперва ра-ков к сторожу.
– Да и рачонок-от был пустой, – ровно муха какая, – заме-тил кто-то в толпе, вероятно, Егорша.
Ловцы, сложив, по указанию, добычу и получив деньги, с веселыми криками разбежались в разные стороны.
Сделав несколько допросов, я получил от помощника старшины известие, что Ершова и Молчанов пришли. Их позвали.
– Что же, Молчанов, наденешь на нее платок? – спросил я его, указывая на Ершиху.
– Почему же нет, в. в. б?
– Ну так идите в сборную, и там ты, Молчанов, нало-жишь его на нее.
– Да тут не все наши собраны, в. б.! – возразила Ершиха. – Не все ваши! А зато сколько из других деревень? Везде
разблаговестят: вот какова у нас Авдотья Ермолаевна! До-билась-таки своего!
Слова мои подействовали на Ершиху, и она согласилась. – Ну ладно, в. б., пусть накинет хоть при этих, – сказала
она.
Все мы вышли в сборную, куда принесен был и платок. Внимательно рассмотрев его, Ершиха, должно быть, нашла его в исправности, подала Молчанову, который и наложил его ей на голову.
– Нет, как был, – сказала она, – так и повяжи, а этак мне не надо!
– Да я не умею: ведь я не баба. Как бы умел, так что! – возразил Молчанов.
Я с своей стороны поддержал Молчанова, находя его за-мечание основательным. Ершиха сама повязалась и значи-тельно оглянула зрителей.
Церемония кончилась, Ершиха ушла, вне себя от вос-торга; каждый мускул ее тела, казалось, не трепетал, а как-то странно подергивался.
Часа через два, когда я, кончив занятия, готов был сесть в повозку, Ершиха снова явилась с корзиной малины.
– Да на что мне это, матушка? – сказал я.
– А хоть дорогой покушаешь: не столь тоскливо будет. А наберуху-то* ямщику отдай, вывезет: это – верный парень.
– Лучше сама кушай.
– Ой ты, в. б.! Да захочу, так ведь этого дерма-то у нас слава Богу!
Верный парень принял корзину, и мы тронулись, напут-ствуемые благожеланиями Ершихи.
– Ой Ермолаевна, Ермолаевна! – сказал ямщик, будто сам себе.
– А что? – спросил я его.
– Да уж шибко занозлива ныне стала. – Отчего так?
– Да вот так. Сама-то о себе она бы баба хорошая: зо-лото – не работница! и поведенья доброго: вот сколькой год окроме мужа живет, а ничего такого не слыхать за ней... ну и в семье уживчива... Только как мы из-под конторы-то вышли... под посредников то есть, так она все собачится, дразниться стала: «Вам, говорит, царь-то отказал, а я, го-ворит, по-прежнему казенная осталась». Ну, да это что! И мы ей на то: ой ты, матроска-смоленая!.. Ну, и ничего. – А тут, как муж отписал ей, что чин какой-то получил – надо быть, писарь на смех написал, а она и за правду думает, ка-кой это чин! При в. в. и сказать непригоже; да она сама, поди, сказывала?
– Да, бомбардирша.
* Корзина для собиранья грибов и ягод.
– Ну, так и есть, в. в. – сказал, смеясь, ямщик.– Так по-сле этого она еще занозливее стала: слово скажешь – как собака облает! Ведь вот и с Молчановым-то она же боле ви-новата.
– Как же так?
– А вот как, в. в. О Троицыне дни у нас храмовой празд-ник, так общество пиво варило… скупштына была… Мол-чанов навеселе был; встретил он Ермолаевну-то, да и спра-шивает: «Куда, говорит, ползешь, смоленая?..» Да тут чин-то ее и молвил. Как взъярит Ермолаевна, да и бряк: «А в Усолье по соль собралась: не хошь ли вместе, Петр Егоро-вич?» – Так ведь, вот что она, в. в., брякнула!
– Ну, так что же тут такое?
– А нельзя этих слов говорить Молчанову: хоть вы, хоть кто скажи ему: «Каково, Петр Егорович, по соль в Усолье съездил?», так что под руку попадет – тем и пустит: чело-века, одинова, чуть не до смерти жердью ушиб... в остроге сидел. Хорошо еще, что в ту пору в руках ничего не случи-лось, – так только потрепал.... эту Ершиху-то....
– Отчего же он не любит этого?
– А кто его знает, в. в.! До того он солью переторговы-вал, так в Усолье ездил. Только что-то и случилось с ним одинова; поехал на подводах и с деньгами, а домой пеший пришел – и без соли, и без денег, и без лошадей. Его стали все спрашивать; а ему это не любо. Сперва отмалчивался, а после уж и драться стал. Не почто бы этих слов Ермолаев-не говорить... – Эй, вы, банманделы! – крикнул ямщик в заключение на лошадей, которые, прислушиваясь к расска-зу его, едва переступали с ноги на ногу. «Грабят!» приба-вил он. Тройка ринулась и понеслась, как бешеная...
VI.
ЛЕКАРЬЕ-САМОЗВАНЦЫ
|
ми, время набора считается самым веселым временем в го-ду. Святки, Масляница и Пасха, даже взятые в совокуп-ности, не дают столько удовольствий, как набор. Притом же, святочные, масляничные и т. п. удовольствия всегда сопряжены с сверхсметными издержками и скучными хо-зяйственными заботами; а тут – целый месяц удовольст-вий и, вместе, нажива! Всех более радуются набору лекаря и начальник уездной команды внутренней стражи, конеч-но, не без исключений, особенно в последнее время. Они радуются по причинам, столь общеизвестным, что распро-страняться о них нет надобности. Остальное уездное чино-началие, хотя и не имеет столь основательных поводов ра-доваться наступлению набора, но все-таки питает разные розовые надежды, которые почти никогда не обманывают. Чиновники покрупнее всегда вперед уверены, что им удастся поиграть в большую, так как военный приемщик, – обыкновенно молодой офицер, – уже законом обязан иг-рать, и играть, для поддержания чести своего мундира, рис-куя значительными кушами. В том, что приемщик будет вести большую игру, почтенные сановники никогда не об-манываются; очень редко обманываются они и в том, что прогоны, порционы и т. д. приезжего останутся в их кар-манах: исключения случаются лишь тогда, когда прием-щик, вместе с белыми перчатками, привозит и шестой паль-чик. Мелкие служащие и отставные приказные знают, что каждый рекрут напишет какое-нибудь прошение и запла-тит за труд не двугривенный с придачей полштофа, как в обыкновенное время, а целковый с четвертной. Радуются
набору мелкие промышленники, рассчитывая на верные барыши. Радуются полицейские солдаты, так как им придет-ся получить от пьяных рекрут по нескольку оплеух и за каж-дую оплеуху по рублю, а иногда и более, вознаграждения. Радуются солдаты внутренней стражи, потому что им пред-стоит сопровождать новобранцев и по пути отпускать их к родным, конечно, не даром. Из солдат особенно радуются цирюльники, которым предстоит брать деньги с тех, кого они будут стричь, и еще более с тех, кого стричь не будут. Радуются уездные барышни, потому что набор сулит им обновы, танцы и любезность приемщика. В обновах и тан-цах они никогда не обманываются; но любезность прием-щика всегда ограничивается тем, что он раз или два пока-жет им, как откалывают суздальцы или тарутинцы и, за-тем, всецело предается пеструшкам. – Одним словом, все в городе радуется набору, за исключением только сапожни-ка Орлова, да портного Воробьева, которым шило и иглу при-ходится променять на штык.
Совершенно противоположную картину представляют во время набора деревни: они делаются юдолью плача и рыдания. Хотя теперь, даже в самых глухих захолустьях, крестьяне знают, что солдату житье стало не хуже, чем в крестьянстве, а иногда даже лучше; но все-таки большин-ство страшится набора, так как, не говоря о семейных и других привязанностях, лишение работника и сопряжен-ные с проводинами его расходы очень часто расстраивают хозяйства, а иногда имеют возмущающие сердце послед-ствия.
Вот один случай из моей следственной практики. Только что начался набор в г. В…, как в одно январское
утро явился ко мне полицейский с пакетом, а при пакете – мужик. Последний был человек довольно пожилой, малень-кого роста. Простодушное и доброе лицо его было полно живой и глубокой скорби. Я пробежал заключавшееся в пакете полицейское дознание, содержания которого теперь передавать не буду, так как оно войдет в подробности на-стоящего рассказа, и отпустил полицейского.
Мы остались с мужиком одни.
– Как тебя зовут? – спросил я его. – Меня-то ?
– Да.
– А Миканом зовут, в. б. – А по отчеству?
– А по отчеству – Иванович. – Ну, а фамилия?
– Фамиль-та? – А Тархановых. – Какого ты правления?
– А нашего правления, в. б. – Да как оно пишется?
– А ноне Гавшенское стало.
После некоторых других формальных вопросов, я прочи-тал Тарханову полицейское дознание и спросил его:
– Так ли тут написано, как дело было?
– Дородно выписано, в. в.: все, как есть, выписано! – Не хочешь ли прибавить чего?
– Нет: почто пустое врать!
– А все-таки подумай: может быть, что-нибудь и еще при-помнишь.
Мужик подумал.
– А вот что, в. б., – сказал он после нескольких минут раздумья. – Меня этот солдат, который к тебе привел, до-рогой-то надоумливал: «Смотри ты, говорит, голова, денег ему не давай, а так поконайся; так он, быват, и вдосталь разыщет твою потеряху: ноне, говорит, у нас большие-то начальники, опричь наезжего лекаря, не берут». А я своим-то умом думаю: не врет ли солдат? Быват, большие люди, – так только помалу не берут, а как поболе-то сунешь, так как не взять? Кто себе ворог? Как бы ты, в. б., мне парня-то выстарал, так я бы тебе все двадцать три рубля посулил… вот что! Потому – парень-от он у меня смиреный!
– Нет, вот что, Тарханов: парня твоего я выстарывать не буду, – это не мое дело, – а постараюсь разыскать твою потеряху.
– Так хоть потеряху-то разыщи, в. б! Мне ты одно сде-лай: либо парня оставь, либо, коли не хошь, так деньги мне возвороти: половина моя, а половина твоя… вот что!.. А бо-
ле мне парня-то жаль, потому – смиреный... и работник! Мне бы ведь что? Ноне, сказывают, солдатам житье стало лучше, чем во крестьянстве. До того хуже каторги было, а ноне – солдаты выходят, так сказывают – не хуже поселе-нья... Дородно бы так, буде не врут! Да парень-от он у меня золотой работник! Что я без него?
– Да он всем здоров?
– Всем, всем, в. б.! слава Те, Господи! Мужик перекрестился.
– Ну, может быть, он неправильно на очередь постав-лен?
– Как не по правилу? – По правилу: пожалиться ни на кого нельзя! Только смирен шибко... Какой он воин!
– Ну, так расскажи же мне, как у тебя потеряха случи-лась; а о сыне не хлопочи, чтобы хуже чего не было.
– Ты думаешь, самого не залобанили бы? – Нет, не то: а зачем взятки даешь?
– Да ведь не я один даю, в. б!.. Все дают. – Да зачем даете?
– А как не давать? Люди говорят, что лекарье-то это вы-старывает... только дай!
– Пусть так. Только ты дело-то рассказывай.
– Вишь ты, в. б. Тебе-то что? А мне-то каково... все про свое горе рассказывать? Колькой раз я рассказываю, а по-мочи ни с которой стороны нет.... Как бы знал я это ране, в. б., так отпел бы молебну Матушке Пресвятой Богородице, благословил бы парня, сказал бы ему: «Иди, служи Царю верой и правдой; да как воевать будешь, – не обидь кре-щеных... помни отца и матерь». Вот бы что я сделал, в. б! А тут? Легче бы мне было живому в могилу легчи; лучше бы мне в каторгу угодить... там бы сердце не болело так! Коли есть у тебя дети, в. б., так пожалей ты меня бедного! Нель-зя ли как выстарать?
Мужик низко мне поклонился; на глазах его выступили тугие слезы.
– Выстарать сына я не берусь. Да ведь сам ты знаешь, что солдатам ныне житье хорошее; и домой скоро выхо-дят: так что тебе горевать.
– Так-то так, в. б., – да парень-от он у меня смиреный: обижать станут!
– Эх, ты! Да ныне ведь только смирных в солдаты-то и берут; так кто его обижать будет?.. Ныне солдат не бьют… Лучше я постараюсь как-нибудь деньги тебе воротить!
– А дородно бы было, как бы ты мне хоть это-то сделал. – Так расскажи же все дело с краю, – без этого не видать
тебе ни парня, ни, может быть, денег.
– Так все тебе с краю рассказывать? – спросил меня бед-няк сквозь слезы.
– Да.
– А известно: сперва некрутчина вышла, потом парню жеребий выпал, а тут уж известно что!
Мужик задумался. – А что же, однако?
– А тут известно; люди говорят, надо лекаря ублаго-творить. А чем сняться? Вот я и продал Климу пеструху-то... продешевил; да пудов десятка с два муки – землемеру. Тут денег-то у меня и трудно накопилось: двадцать три целковые с собой взял, как сюды поехал!.. Старшина Петр Игнатьевич отпустил: «Ничего, говорит: ты, Микан, вер-ный человек: только наведывайся, как я в город с некрута-ми буду: сына, говорит, ты мне там приставь». – «Ладно, говорю я, Петр Игнатьевич, приставлю!» Ну, поехал я. Как ехали мы по крестьянству, так все люди – хрестьяне, ров-но, как и у нас: где Господь приведет пристать, – и сами поедим, и лошадь покормим. Только под городом насилу сенца серку выпросили; говорит: сами покупаем. Вот и в город приехали. Федька говорит: «Куды приворачивать?.. Хоромы, говорит, все баские, большущие: на начальника бы на какого не навернуть!» – «Так что! я говорю: вороти в избу, какая похуже». – Вот приворотили. Я вошел в избу; помолился. Вижу – хозяйка блины печет.
– Здравствуй, – говорю, – тетушка!
– Здравствуй! – говорит та. – Отколь ты?
– А из Гавшеньги. Токо слыхали Тархановых Микана, с Верхней, – так я и есть.
– А почто ты сюды приехал?
– А сына привез брить, так у тебя пристать лажу.
Тут она расспросила про все, да все пустое спрашивала; а потом говорит:
– У нас не пристают.
– А где же пристать-то?
– А едь к Гаврилу Ивановичу.
– Не доведешь ли до него, тетушка?
– Не время мне. А и сам найдешь: вон, в окно видно.
Тут она мне показала Гавриловы-то хоромы. Вот, подъе-хали мы, а я уж догадался: наперво спросил: «Не здесь ли, говорю, крещеные пристают?» «Тут и есть», говорят. Ну, думаю, – слава Те, Господи!... Добрались! Велел Федьке сер-ка выпрягать, а сам в избу пополз; помолился, разболокся и на лавку сел. А тут нашего брата людно сидит. Один, – по одеже-то ровно начальник какой, – с мужичком вино пьет и что-то хвастает. Я посидел, да и спрашиваю: «Где, гово-рю, у вас тут хозяин-от»? А Гаврило тут и есть.
– Что тебе? – говорит.
– А натакал бы ты меня, где этта-у вас лекарье стоит? – А ты отколь?
Я сказал, отколь.
– Стало, удельный? – Был удельный.
– Есть здесь и ваш лекарь.
– Так кто бы меня довел до него? Он мне начальник знакомый; лонись, как воспица была на ребятах, так он в нашем приказе боле суток стоял.
– Нет, к этому ты не ходи, потому – дурак: денег не бе-рет; а посулишь – так по шее вытурит. Да у него, как на-бор, так и ворота на запоре.
– А коли так, дядюшка Гаврило, так не натакаешь-ли меня на другого, который посмирнее... хоть на русачка на какого ни на есть: только бы парня-то мне выстарал; пото-му – парень-от смирен шибко!
– Да ведь и к этому тоже нельзя прямо-то идти, потому – указ ноне царский вышел, чтобы большие начальники прямо из рук в руки не брали, а велено-де через других: ну, так и другой-от лекарь так-то не возьмет, а как посулишь,
так, пожалуй, тоже по шее вытурит. А надо дать либо под-лекарю, либо хозяйке. Он не наш, а из другого города нае-хал; потому – тоже с своих-то не велено брать, так их в чужие города посылают. Этому брать запрету нет; а еще и прогоны из казны выдадут.
– Ну, так как бы мне хоть до подлекаря-то доползти?
– А выйди, говорит, на улицу, да спроси Степана Нико-лаевича, так тебе всякий укажет.
Вот, хорошо! Поели мы с Федькой всухомятку; я оболок-ся и пополз. А сам Федьке говорю: «Смотри, говорю: нерав-но Петр Игнатьевич с некрутами наедет, так ты тут будь». – «Ладно, говорит Федька: знаю ведь я». – Вот, выбрел я на улицу; попошел немного; гляжу: и вперед – улица, и взад – улица и направо – улица, и налево – улица: во все четы-ре стороны улицы! Стою я – и дивуюсь: куда идти! А сам все думаю: не обманывает ли Гаврило? Быват, ему наш-от лекарь не люб, так он к своему приятелю не натакивает ли? Думаю я это, а вдруг Митрей и идет.
– Здорово, – говорит, – знакомый!
– Здравствуй, друг, – говорю я; – только ты как меня знаешь-то?
– А как? Мой отец тебе приятель был. Я и догадался.
– Да не солдат ли он был? – говорю. – До того к нам из городу солдат наезжал, так все у меня приставал.
– Солдат и есть.
– А не Митреем ли его звали? – А тебя-то как звать?
– А тоже Митреем.
– А отец-от у тебя, Митреюшко, умер, поди? Давненько уж он перестал к нам ездить; а до того на году-то неоди-нова побывает.
– Умер и так.
– Так! А вот что, Митреюшко: не доведешь ли ты меня до лекаря?
– А какого тебе лекаря надо?
Тут я речи-то Гавриловы и позабыл... перепутал: – А Миколая, – говорю.
Уж после я догадался, что не ладно это имя вымолвил. – А на что тебе его? – спрашивает Митрей..
– А Федьку-то, говорю, ставить привез. Отец-от не ска-зывливал ли тебе, что у меня парень растет?.. Так вы-старать бы его как ни на есть; потому – парень смиреный вырос... и работник. Вот что!
– А пойдем, – говорит Митрей, – ко мне в фатеру; так я тебя научу: потому – мне все лекарье знакомо.
Я обрадел: вот, думаю, Господь за старую-то хлеб соль добра человека посылает!
– Ладно, – говорю, – пойдем. Эка ты, паре! У тебя бы и пристать-то мне.
– А почто не пристал? – Да не знал ведь.
– Ой, голова! Да спросил бы ты Митрея Попихина, так тебе всяк бы указал.
– А вот и не догадался я этого-то, Митреюшко. – Ну, так пойдем!
Вот пришли. Я сел, и не разболокался. Тут мне Митрей и говорит:
– Ведь без денег, дядя, не выстарать тебе Федьки. – Да деньги-то у меня, Митреюшко, есть.
– А колько?
– Двадцать три целковые. – Ну, так ладно – пойдем!
Вот, пошли мы. Я ему и говорю:
– Веди ты меня наперво к нашему-то, к удельному-то лекарю, потому – он мне начальник знакомый. Хошь Гав-рило и калякает, что он денег не берет, да я думаю, не по насердкам ли каким он врет… отводит от него крещеных… Этот лекарь лонишный год, как воспица была, наезжал к нам, да никому обиды не сделал... даром, что из больших начальников!.. Сказывают, с самим управляющим с одной ложки пьют и едят!
– Нет, – говорит Митрей, – тебе Таврило вправду сказы-вал: ваш лекарь точно что дурак, потому – денег не берет. Да он и не набольший. В лонишний набор, чтобы ему не-завидно было, посылали было на испытанье. А он все наз-
ло делал: которых не надо лобанить – всех залобанил, а которых надо – нет! За это в нонешнем году к нему и пе-рестали посылать на испытанье… чтобы опять за спасибо-то не напакостил.
Подались мы небольницу, а тут елка – кабак то есть. – Зайдем, – говорит Митрей.
– А ты разве пьешь? – молвил я: – твой отец, так тот капли в рот не брал.
– Да и я, – говорит Митрей, – капель-то не примаю, а по пятницам, на голодную утробу, стаканчик выпиваю.
Зашли. А он и велит целовальнику два стакана налить, а мне велит деньги подать.
– Я, – говорит, – из-за тебе весь день проманил, а у меня тоже работа есть.
– Да, Митреюшко, этак хватит ли у меня лекарье-то это ублаготворить?
– Как не хватить! Хватит.
А у меня мелких не было: была пятирублевая, да две трехрублевые, а тут все целковые. Я выкопал один целко-вый, который похуже, подал целовальнику, да и говорю:
– Сдачу подай!
Тот пошеперил этак бумажку-то, да и говорит: – А нет у меня теперь сдачи.
– А коли нет, – я говорю, – так бумажку назад подай. А мне и вина не надо.
– Да не сумлевайся, голова! – говорит Митрей: это че-ловек знакомый… я после сам получу, как взад пойдем.
– Да смотри, Митреюшко, – говорю я, – как бы недохват-ки не было.
– Не будет, – говорит он мне, – недохватки. – А цело-вальнику говорит: «Наливай».
Тот налил два стакана; Митрей один себе берет, а другой мне подает.
– Не до того мне, – говорю, – Митреюшко!
– Выпей, – говорит, – голова... на сердце веселее будет! – Нет, уж лучше сам ты оба выпей на здоровье. Митрей выпил, и говорит:
– Пойдем... этак ловчее будет с начальством толковать.
Вот, пошли мы. Гляжу – хоромы большущие стоят, о два жила... и краской окрашены, ровно голбец у богатого мужика; только синих птиц не написано. «Вот этта и лоба-нят!» говорит Митрей. Как скажет он это – так у меня но-ги-то и подкосились! Видит это Митрей, и говорит: «Чего боишься? Головы ведь не снимут»! – Ну, думаю, снимут – не снимут, а идти надо, потому – парень-от он у меня сми-рен шибко. Наперво во двор вошли. Двор большущий, а все в нем пусто: только поленницы у заплоту стоят. Потом в хоромы вошли. Сени холодные, а светлые; а в сенях ле-стница большущая, широкая, с частыми ступенями. «По-стой тут», сказал мне Митрей; а сам в верхнее жило убе-жал: «Я те, говорит, человека вышлю». Поманил я нем-ного; как вдруг идет сверху какой-то начальник... моложа-вый такой из себя... и без шапки, а так. Идет он, а сам на меня так и смотрит. Я шапку еще ране скинул; так только поклонился ему, да и спрашиваю:
– Ты, в. б., не лекарь ли и есть? – А что те, борода? – молвил он.
Я уж по наречью догадался, что он большой начальник, потому – сразу заругался; взял, да и пал ему в ноги. А он говорит:
– Вставай, борода, да прямо говори, что те от меня на-до?
Я встал, и говорю:
– А как бы мне парня-то выстарать? Потому – смирен шибко! Малого ребенка отродясь не изобидел: так какой он воин?
– То-то, мошенник! – промычал это лекарь сквозь зу-бы... сердито таково... – Иди, – говорит, – за мной!
Я пошел. Он вывел меня на двор опять, да и говорит:
– Сколько ты мне дашь?.. Да смотри, борода, не торго-ваться!
– Почто торговаться, в. б.! На, вот, возьми, отсчитай, что те по царскому указу следует: ты ведь боле знаешь!
Тут я выволок деньги, да и подал ему все. Он взял; счи-тает, а сам бранится:
– Вы, говорит, сиволапые, все мошенники! От всех от вас псиной воняет: так и деньги-то душные у тебя. Знаю я вашу благодарность: не возьми с вас вперед, так и с деньга-ми простись. Вот, я возьму, что мне по царскому указу по-ложено, да понимаешь ли ты, сукин сын?
– Как не понимать, я говорю, в. б.! Понимаю.
А сам обрадел, что лекарь деньги примает. Только взял он одну пятирублевую, да в рыло-то мне ей и тычет. Я ду-мал и взаправду ткнет, однако – нет.
– Вот, что я беру, говорит: понюхай, борода! А эти, до-стальные-то, к старшему лекарю отнеси; потому – я моло-же его... понимаешь ли, борода, отчего я с тебя только это беру?
Тут он опять мне пятирублевой-то и тычет в рыло. Толь-ко, как взял он, так я и посмелее стал, да и молвил:
– А тебя, в. б., не Миколаем ли зовут?
– А что те, борода, в том, как меня зовут? Ну – Миколаем. – Так ты бы, в. б., достальные-то деньги сам бы отдал
старшему начальнику.
– Дурак ты, сиволапая псина! По царскому указу всяк берет сам на себя: мне до старшего лекаря дела нет, и ему – до меня!
– А как же, в. б., Гаврило-то сказывал, что ты и на стар-шего лекаря берешь?
– А скажи ты своему Гаврилу от меня, что врет он... не в свое дело суется.
– Так хоть укажи ты, как мне старшего-то отыскать?
– Вот те достальные деньги; а ищи его сам, как знаешь: язык до Киева доведет.
Тут лекарь пошел в хоромы; я поподался за ним, да на лестнице опять и стал: думаю, что будет? Только вдруг Мит-рей и бежит сверху:
– Что? – говорит.
– А взял, – говорю я, – слава Богу! Только на старшего не берет, а велит самому сыскать... не доведешь ли ты ме-ня, Митреюшко, до старшего-то?
– А этот-то, – спрашивает Митрей, – колько с тебя взял?
– Молчи ты! – шепнул я Митрею: – только пятирубле-вую!
– Ладно, – говорит Митрей, – пойдем!
Вот, пошли мы. И малость поподались – а тут старший-то и живет... Хоромы не мудрые... Однако зашли.
– А дома Степан Миколаевич? – спросил Митрей. – Дома, – говорят, – идите!
Тут я и догадался, что про этого подлекаря мне Гаври-ло-то и говорил, а тот, Миколай-от, который пятирубле-вую-то у меня взял – не тот. Вошли мы в горницу; вижу – начальник смирный. Митрей ему обо мне обсказал. «Лад-но, говорит подлекарь: давайте двадцать пять целковых!» Как скажет он это – так у меня ноженьки и подкосились! «Да не будет у меня эстолько, в. б.! У меня только, вот, и есть»! А сам подаю ему двадцать три без шести рублев. Ле-карь не берет; а сам говорит: «Нет, мне ни копейки нельзя взять мене!» Тут Митрей стал конаться лекарю: так и так, говорит. Потом они промеж себя стали шушукаться. Что они шушукались – я не чул, а памятно мне, будто Митрей говорит лекарю: «Что тебе! Возьми, да и все тут»! А ле-карь, будто, говорит: «Мене, Митрей Петрович, ни копей-ки не возьмет! А мне ведь не своих прикладывать». Опять мне дивно показалося: как это, думаю, у Митрея и отец Митрей же был, а его величают Петровичем? Только ду-маю я это, а Митрей и зовет меня: «Пойдем, говорит!.. коли этот не берет, так мы получше найдем... знающего!» Пошли мы, а я и спрашиваю: «Пошто тя этот лекарь Пет-ровичем величал, коли у тебя отец Митрей был»? «Экой ты, говорит Митрей, голова! Митрей-от мне не родной отец был, а вотчим; а родного-то отца у меня Петром звали, так то меня Петровичем люди и величают!» Завернули мы за угол, потом – за другой. «Вот, говорит Митрей: тут и есть!» Гляжу – опять изба небольшая, и уж шибко ветха. Вошли мы в избу. Тут наш брат мужики стоят, а по горнице ходит начальник... тороватый такой, старенький... и под хмель-ком. Митрей ему обсказывает: «Вот, говорит, я те, Васи-лий Степанович, мужичка привел... о сыне...»
– Здравствуй, здравствуй, – говорит лекарь, – мужичок! Что надо?
– А о сыне, – говорю, – в. б.: как бы его выстарать; по-тому – смирен шибко!
– Можно, можно! Не такие дела выстарывали. Пойдем со мной!
Пошли. Наперво вышли в сенцы, а из сеней в горенку. Горенка холодная, а в ней – чисто.
– А что, – говорит лекарь, – ты мне положишь? – А вот, – говорю.
Тут я выволок опять деньги, да как не на что положить, так я их по полу и расклал. А лекарь присел на кукорки, да и собрал их.
– Не мало ли, – говорю, – будет, в. б.?
– Довольно, довольно! – говорит: – выстараем! А как дру-гое какое дело будет, так опять приходи.
Тут лекарь пошел в избу, а я за ним. Гляжу – а Митрея уж и нет тутока! «Где, говорю, он?» «А, говорят, ушел ку-ды-то».
Я поманил, да и говорю самому лекарю:
– Так уж ты, одно слово, выстараешь, в. б.? Потому – и подлекарье по мне тянут.
– Выстараю, – говорит, – выстараю! Ты не сумлевайся. – А как бы мне Митрея-то найти? Потому – не забыл бы
он у целовальника сдачу с целкового взять.
– Так ты иди к нему на фатеру, – говорит лекарь.
– А я дороги не знаю, в. б.; потому – кружились... кружи-лись!
– Ой ты, друг! – говорит. – Как выйдешь за ворота, так свороти налево, а тут и иди все прямо; перейдешь улицу, а тут пятый дом на левой руке и будет.
Я опять поконался, да и пошел. Как сказал мне лекарь, так я Митриеву фатеру и нашел. Взошел. Гляжу – а Митрея нет. «Где он?» спросил я. А говорят: «После того не бывал». Ой! думаю... парень молодой: не допивает ли он моего цел-кового! Только гляжу – а молодой-от Миколай – лекарь, тут на кровати и лежит!
– Что ты, – говорит, – борода, на меня уставился?
– А не ты ли, – говорю, – Миколай-лекарь? – А что тебе?
– Да как бы мне Федьку-то выстарать? Потому – смирен шибко.... какой он воин!
– А у старшего был? – Был.
– А деньги отдал? – Отдал.
– Ну, так смотри ты у меня, мошенник, иди к сыну, да скажи ему, чтобы он, как его приведут лобанить, так левую руку поднял бы, как велят, а правую бы, хоть и велят, не поднимал бы: ...будто отсохла!
– Нет, я говорю, в. б.! Почто мне парня портить. Эк и взаправду прикинется; так на что мне он? А коли ты день-ги взял, так по добру делай!
– Я вижу, – говорит лекарь, – ты мошенник.
– Нет, почто мошенник? А коли ты не хошь парня по-доброму ослободить, так подай назад деньги!
Как взъярит тут лекарь! «Ах ты борода, говорит, сивола-пая! Я зашлю тебя, куды Макар телят не гоняет!» – И пошел, и пошел! Все к рылу подскакивает, а сам оболокается. Обо-локся – и убежал. А я стою, да думаю: что делать? Только вдруг Митрей приходит... выпивши. Ой, думаю, пропил он мои денежки!
– Митреюшко, – говорю, – взял ли ты сдачу-то?
– Помани, – говорит он: – сдача не уйдет, потому – че-ловек знакомый.
– Ну ладно, – говорю; – только как бы с молодого-то ле-каря деньги возворотить, – потому, он ладит парня пор-тить; а для меня уж лучше пусть он на царскую службу идет, да был бы здоров... вот что, Митреюшко!
Тут Митрей вдруг схватился за руку, да и побежал из из-бы: «Ой, говорит, руку вывихнул, так к костоправу надо!» И убежал. А тут две бабы остались. Я им и говорю: «Как же быть»? А они говорят: «Мы ваших делов не знаем: иди от-коль пришел». – «Да вы хошь до Гаврила-то, говорю, меня доведите»! – «Не наше, говорят, дело: иди, как знаешь!» – Вышел я на улицу; а уж стемнело: гляжу – звезды на небе...
Тоскливо таково мне стало! Потому – и дом разорил, и день-ги без пути отдал, и парня не выстарал. Не знаю, куды и ползти: стою – ревлю. Только, вот, вижу, идет кто-то кре-щеный.
– О чем ты плачешь, – говорит, – мужичок?
А я по голосу-то его и признал: это – у нас мерщик жил... Миколай Петрович. Я обрадел.
– Ты это, Миколай Петрович? – говорю. – Я, – говорит; – а ты не Микан ли?
– Микан, – говорю, – и есть. – А что ты тут ревешь?
– Да как не реветь, батюшко, Миколай Петрович! Это лекарье-то все деньги у меня выманили, а парня не вы-старывать ладят, а портить!
– Какое лекарье?
– А вот, один в этой избе стоит. – Как так?
– А вот так!
– Да это не лекарье, а ссыльные мошенники тебя об-манывают!
– Так как же быть мне? Не поучишь ли ты меня, Ми-колаюшко?
Тут он велел мне рассказать, как что было. Я ему вот, как и тебе, в. б., и рассказал.
– Бежи, – говорит мне Миколай Петрович, – скорее к исправнику, покамест деньги твои не промотаны.
– А я не знаю, Миколай Петрович, двора-то исправни-кова: в кую сторону бежать?
– Ну, так пойдем вместе.
Дошли мы до большущих хором. Вошли в переднюю горницу; а тут солдат с синим воротником сидит. Миколай Петрович и говорит солдату: «Вышли нам исправника!» Солдат пошел, да вскоре и вернулся: «Идите!» говорит. Мы вошли в другую горницу. Горница матерая такая. А тут из другой опять горницы выскочил начальник черномазый, долгоносый и пучеглазый такой! Это исправник-от и есть. «Что вам»? спрашивает он. А Миколай Петрович и обска-зал ему все, как есть. Как взъярит он!.. «Эй!» говорит. При-
бежал этот солдат. «Тащи живее сюда это лекарье! Слы-шал кого?» – «Так точно», говорит солдат, а сам побежал. «А ты, говорит мне исправник, посиди, где солдат сидел». А Миколая отпустил: «Я уж сам теперечи знаю», говорит. Сел я это: а тут ночник горит... в стекле какое-то масло на-лито – и светло таково: что твоя свечка! Долго манил я тут... тоскливо было. Только вдруг слышу, кто-то по лест-нице скоро таково поднимается. Вдруг колоколец над са-мым ухом у меня, сам о себе, зазвенел; дверь отворилась... гляжу – а это Митрей пришел... Видит он меня, и сердито посматривает... а сам выпивши. Ой, думаю, пропил он до-стальные мои денежки! А на звон-от сам исправник и вы-бегает. «А! говорит он Митрею: ты уж готов? Идите-ко оба сюды!» Мы пошли опять в большую горницу. Тут исправ-ник спрашивает Митрея: «По каким лекарям ты водил это-го мужика»? А тот говорит: «Ни по каким лекарям я не водил его, а водил к такому-то, да к такому-то – о сыне про-шенье писать». – «Правду это он говорит?» спрашивает меня исправник.–«А врет, говорю я, в. б! На что мне про-шенья?.. Мне лекаря надо было. А они от нашего-то лека-ря отвели: тот, может, и не обманул бы, потому – свой на-чальник...» Тут опять исправник Митрея спрашивает: «По-что ты, говорит, рубль у него выманил?» «Нет, говорит Мит-рей, он сам его целовальнику подал, сам и сдачу взял!ª – «Что ты, что ты, Митреюшко! говорю я: этак-то ты?.. за старую-то хлеб-соль!» «Отдай, говорит Митрею исправник, деньги ему, а не то худо будет: мошенник, говорит, ты!» А Митрей все свое: «Не брал, говорит, так не отдам!» Да так на том и стал. Исправник загагайкал и пришел Митрофан – такой же короткохвостый. – «Ты, говорит ему исправник, напиши бумагу, что этот мужик да Митрей сказывали, да так, говорит, пиши, чтобы ровно лист вышло, потому – другие будут писать, так чтобы не знали. Те пусть пишут всяк на своем листе». Митрофан с Митреем ушли опять в другие двери; а тут этот колоколец и зазвенел опять. Гля-жу – старый лекарь идет! И этот шибко хмелен. «А за что, спрашивает его исправник, ты у этого мужика деньги взял?» Лекарь, хоть и пьян, а испужался: заикается, а сам говорит:
«За прошенье о сыне, Ехрем Иванович». «А прошенье ты написал ли ему?» спрашивает исправник лекаря. «А и не написал», говорит лекарь. «А почто не написал, опять пристает исправник, коли эко место денег взял?» А лекарь и соври: «Почто он мне бумаг ни принес?» Тут исправник меня спросил: «Почто ты, говорит, ему бумаг не принес»? Я говорю: «Врет он все, в. б! Какие у меня бумаги... мне и без бумаг-то как тошно!» «А подай, говорит лекарю исправ-ник, этому человеку деньги!» Лекарь выволок трехрубле-вую бумажку, да и подает исправнику: «Вот!», говорит. «Врешь, говорит ему исправник, ты подай все». «А боле нет у меня», сказал лекарь, да так на том и стал. Тут и этого исправник к Митрофану послал. Гляжу, – а молодой ле-карь уж и пришел. Как заскачет над ним исправник! Я ду-мал, он его в кровь разобьет. Однако не тронул. Потом при-утих: стал его корить: «Я, говорит, тебя, мальчишка, на мес-то посадил... жалел тебя, а ты вот как!» Только гляжу, – Миколай не сробел, а еще огрызается: «Пошто ты кричишь на меня?ª говорит он исправнику. Тут исправник заскакал пуще прежнего: «Отдай, говорит, этому мужику деньги, а не то и самого тебя зашлю, куды Макар телят не гоняет!» «Какие деньги?» спрашивает Миколай. «А пять рублев», говорит исправник. Тут он опять стих: «Посмотрим, гово-рит, какую ты песню у следователя запоешь!» А меня ис-правник спрашивает: «Этот у тебя пять рублев взял?» «Этот самый, говорю я: как же ты, Миколаюшко, запираешься?» – «Врешь ты, борода!» говорит Миколай, а сам мне в глаза смотрит. Опять заскакал исправник: «Так ты, говорит он лекарю, Миколаем назвался? Да еще при мне мужика бо-родой ругаешь!..» И пошел, и пошел! «А я, говорит лекарь, не ругаюсь, а называю его бородой, потому – не знаю его; да и никаких мужиков я знать не хочу, потому – от них ото всех псиной воняет, все они в полушубках ходят, все они мошенники, все с бородами! Есть у него борода – я боро-дой и называю». Вот, велит исправник опять писать. Напи-сали. «Подпиши, говорит исправник Миколаю, свою сказ-ку, что ты Тарханова и в глаза не видал». «А дай, говорит Миколай, мне все вычитать». «Нет, вре! говорит исправ-
ник: ты только за себя ручи». Миколай тут и заручил. По-том пришли еще какие-то руку прикладывать; и за меня приложили. Исправник подал мне трехрублевую. Гаркнул он солдата, да и говорит: «Засади этого Миколая-лекаря при полиции». «Ладно, говорит солдат, в. б!» а сам Мико-лая за локоть и берет. «Нет, говорит Миколай, это не по правилу: в бумаге того я не ручил». «А коли так, говорит исправник, так тащи его лемистративным* порядком». Тут солдат лекаря за шиворотку и стал забирать лемистратив-ным порядком. Тот говорит: «Нет, уж лучше я сам пой-ду!» – Ушли. А меня исправник накормить велит. А я го-ворю: «Уж мне не до еды, в. б., потому – он парень-от сми-реный!» «Ну, как хошь», говорит исправник. Тут он велел другому солдату меня до Гаврила довести. Я, было, стал о сыне ему конаться, а он говорит: «Нет!» Так я и ушел. А вот сегодня пришел ко мне тот же солдат, да и привел ме-ня к тебе... вот и вся сказка, в. б!..
– Хорошо! А деньги, который ты отдавал, узнаешь ли, если тебе их показать?
– А этот рубль, который в кабаке отдал, так тот при-знаю, потому – худ шибко: я и у землемера-то не брал бы-ло, да в правленьи все говорят, что гож; а землемер гово-рит: не возьмут, так я обменю... потому я его в кабаке-то пер-вого и выволок.
– Ну а другие бумажки?
– А други все, как есть... Только коли правду Миколай-лекарь сказывает, так по духу-ту нельзя ли как доискаться: быват и вправду от них псиной воняет.
– А когда вы с Дмитрием были в кабаке, были или нет там посторонне?
– Были, в. б.
– Ты не знаешь их?
– Я-то не знаю, а Митька, так тот знает, потому – зу-боскалил с ними.
– А когда ты отдавал молодому Николаю-лекарю пять рублей, так тоже не видел ли кто этого?
* Административным.
– А как не видеть! Там из верхнего жила начальники глядели, да зубоскалили на нас.
– А когда у подлекаря вы с Дмитрием были, так не было ли тут еще кого-нибудь?
– Нет, тамотко никого не было; да ведь подлекарь и не взял с меня ничего: «Нет, говорит, двадцати пяти, – так вот тебе и деньги назад». И возворотили.
– Ну, а когда у старого лекаря был, так не встретил ли там кого-нибудь знакомого?
– Нет, знакомых тут не было, потому, по наречью-то, все кулояна-драчи. – А Митька… так тот, поди, их знает, пото-му – говорил с ними.
Я считаю лишним излагать подробности следствия и сообщу в сжатом виде достигнутые им результаты. Дмит-рий Попихин оказался в.... мещанином из солдатских де-тей; молодой Миколай-лекарь – сосланным в г. В... за мо-шенничества чиновником Бондыревым; старый лекарь – от-ставным чиновником, занимающимся составлением про-шений. – Бондырев, сначала утверждавший, что вовсе не знает Тарханова, на очной ставке проговорился, что тот был у него в квартире; а чиновники полицейского управ-ления сказали, что видели, как первый брал у последнего деньги на дворе полицейского управления. Против осталь-ных прикосновенных к делу лиц формальных улик не ока-залось. Но и Бондырева уголовная палата оставила лишь в сильном подозрении.
Летом того же года мне случилось быть в Гавшенском правлении. Я осведомился о Тарханове.
– Умер, – сказали мне. – Как так?
– Да так вот! Как выехал зимусь из города, так и зачах; потому –и сына забрили, и деньги потерял, и дом разорил. После масляной и с печи не стал слезать, а ко Христову Дню – и душеньку Богу отдал. – А шибко жаль, потому – смиреный это был мужик: все волощане его за простоту любили!.. Так вот сгиб человек от недобрых людей, а сам на веку, поди, мухи худой не изобидел!.. Бывает это, в. б.!
Примечания
Книга К. Попова «Виноватые и правые» впервые вышла в свет в Москве в 1871 г. Сведениями об авторе мы не располагаем; воз-можно, он действительно являлся судебным следователем Воло-годской губернии, где происходит действие его рассказов.
Для понимания описанного в книге нужно сказать несколько слов о самой должности судебного следователя, которая была введена в рамках судебной реформы 1860-х гг. и конкретно – ре-формы предварительного следствия по уголовным делам.
Следствие это перешло из рук полиции к судебным чиновникам-следователям, назначавшимся министром юстиции. Полномочия их регламентировались законодательными актами «Учреждение судебных следователей», «Наказ судебным следователям» и «На-каз полиции о производстве дознания», которые были утверж-дены Сенатом в 1860 г. и включены в Устав уголовного судопро-изводства 1864 г.
Судебный следователь имел право возбуждать уголовное пре-следование, поручать полиции производство дознаний, требовать и получать помощь от гражданских и военных властей и поли-ции, производить допросы подозреваемых и свидетелей, обыски и выемки, избирать меры пресечения в отношении обвиняемых и пр.
Полицейские власти, в свою очередь, должны были немедлен-но и не позднее суток сообщать судебному следователю и проку-рору о происшествиях, заключающих в себе признаки преступле-ния; вместе с тем, полицейские могли проводить предваритель-ное дознание, ограничиваясь «розысками, словесными расспро-сами и негласным наблюдением». При наличии прямых улик, непосредственных указаний на виновника, поимке преступника на месте преступления и т.д. полиция должна была также при-нимать «меры, необходимые для того, чтобы предупредить унич-тожение следов преступления и пресечь подозреваемому спосо-бы уклоняться от следствия» (именно такое полицейское дозна-ние описано, например, в рассказе «Паточка»).
Появление «новой фигуры в русском обществе», фигуры судеб-ного следователя, указывает А. Рейтблат, вызвало к жизни и но-вый поджанр детективной литературы – повествование о след-
ствии. Отчетливо заметен в этом смысле временной рубеж: это конец 1860-х и начало 1870-х гг. Как пишет А. Рейтблат,
Хотя в публицистике и документальном очерке проб-лемы преступности заинтересованно освещались и дис-кутировались, в литературе в специальное тематическое и жанровое направление эта проблематика оформлялась медленно и с большими трудностями. Детектив (или, как его тогда называли, «уголовный роман») был не в чести. Показательно, что солидные толстые ежемесячники («Оте-чественные записки», «Дело», «Русский вестник» и др.), как правило, не печатали произведения этого жанра, а в отделе критики либо вообще игнорировали выходящие отдельными изданиями детективы, либо подвергали их уничтожающей критике.
Поэтому первое время авторы стремились подчеркнуть в названии документальный характер своих книг (и дей-ствительно, они, как правило, не «сочиняли», а переска-зывали случаи из жизни). Сложилась даже устойчивая формула для обозначения подобных произведений — «за-писки следователя». Среди наиболее известных — «Ост-рог и жизнь (Из записок следователя)» Н. М. Соколовс-кого (1866), «Правые и виноватые. Записки следователя сороковых годов» П. И. Степанова (1869), «Записки сле-дователя» Н. П. Тимофеева (1872)*.
К тому же пласту литературы принадлежат «Записки судебно-го следователя» А. А. Соколова (1886), «Три суда, или Убийство во время бала» С. А. Панова (1876), «Рассказы судебного следо-вателя» (1878) и другие произведения А. А. Шкляревского и про-чие ранние детективы, будь то документальные или «художест-венные». Читательский успех одних сочинений порождал дру-гие: так, выбирая заглавие для своей книги, К. Попов лишь слег-ка переиначил название книги П. И. Степанова.
Книга К. Попова публикуется без сокращений по изданию 1871 года в новой орфографии. Исправлены устаревшие особенности пунктуации и написания некоторых слов.
* Рейтблат А. «Русский Габорио» или ученик Достоевского? // Шкля-ревский А. Что побудило к убийству? (Рассказы следователя). М., 1993.
Кончина грешницы
С. 7. …обывательской станции – Обывательская станция – пункт остановки и отдыха для путешествующих, место, где меняли ло-шадей для продолжения поездки.
С. 8. …Паскевич-Эриванский – И. Ф. Паскевич (1782-1856), князь Варшавский, граф Эриванский, русский полководец и государ-ственный деятель, генерал-фельдмаршал, участник многочислен-ных войн первой трети XIX в.
С. 9. …десятского – Десятский – выборный числа из крестьян, выполнявший полицейские и другие общественные функции.
С. 11. …сотский – Крестьянин, избранный сельским сходом для выполнения общественных обязанностей, надзора за порядком; представлял обычно 100 дворов.
С. 12. …повального обыска – Т.е. массового опроса возможных свидетелей, соседей и т.д.
С. 14. …просужий – Рассудительный, толковый, дельный.
С. 20. …с краю – Здесь: с самого начала, по порядку.
С. 25. …неприсяжные семейники – Родственники подозревае-мых, не приводившиеся к присяге.
С. 41. …удельных крестьян – «Удельными» назывались крестья-не, принадлежавшие императорской фамилии; в 1863 г. на них была распространена крестьянская реформа 1861 г.
Паточка
С. 52. …то гостинец не простой: с поля битвы кабардинец – Цит. из баллады М. Ю. Лермонтова «Дары Терека» (1839).
С. 63. …видоки – Свидетели, очевидцы.
Нежный отец и просужий братоубийца
С. 75. …большаков – Большак – хозяин, глава крестьянской семьи.
С. 75. …сузем – В говорах Сибири и северных регионов дрему-чий, глухой лес, глушь.
С. 83. …лопотина – Платье, верхняя одежда.
С. 85. …иверень – Осколок, обломок.
С. 86. …крестовики – Серебряные рубли Петра I, Петра II, Петра III и Павла I с крестообразным императорским вензелем на обо-ротной стороне. В настоящее время среди нумизматов и кладоис-кателей это название распространилось и на медные монеты с номиналом, вписанным в крест на оборотной стороне.
С. 87. …на этого Турка белый Арап находил – Здесь и далее речь идет о восстании египетских вассалов против Турции (1831-1833) и военной помощи, оказанной Турции Россией; русской эскад-рой, а затем сухопутными силами командовал Н. Н. Муравьев-Карсский (1794-1866).
Проказы лешего
С. 95. …Закхей мытарь – По Евангелию от Луки, богатый началь-ник сборщиков налогов, который уверовал в Иисуса и пообщал воздать обиженным им людям вчетверо.
С. 95. «Блажен, иже и скоты милует»… – Притч. 12:10.
С. 103. …Семенова дня – Т. е. дня памяти преподобного Симеона Столпника, отмечаемого 1/14 сентября.
С. 104. …голбец – Помост со ступеньками для всхода на печь и полати и спуска в подклет.
С. 106. …зыбке – Зыбка – люлька, колыбель.
Не срывай платка с бомбардирши!
С. 120. …государевы, удельные были…государь от них отказался – Героиня рассказа намекает на освобождение удельных (при-надлежавших императорской фамилии) крестьян в 1863 г. и из-менения в удельном ведомстве.
С. 124. …бонбандеру – Т.е. бомбардиру (изначально солдат или ма-трос при бомбардирском орудии, позднее низший чин в артил-лерии, звание, соответствовавшее ефрейтору).
С. 128. …скупштына – Скупщина, складчина.
Лекарье-самозванцы
С. 131. …выстарал – Выстарать – вызволить, выручить, добиться освобождения (здесь – от воинской повинности).
С. 132. …залобанили – Забрили в солдаты.
С. 133. …некрутчина – Рекрутчина.
С. 137. …небольницу – Немного, чуть-чуть.
С. 138. …у заплоту – У забора, у ограды.
А. Ш.
Оглавление
Кончина грешницы 7
Паточка 44
Нежный отец и просужий братоубийца 75
Проказы лешего 92
Не срывай платка с бомбардирши! 119
Лекарье-самозванцы 129
Книги серии «Новая Шерлокиана» 154
Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т.п.
В серии «Новая шерлокиана» вышла книга:
Мало кому известно, что Шерлок Холмс и его верный спутник доктор Уотсон боролись с преступниками не только в Англии и Западной Европе, но и в далекой России. Здесь, на заснеженных просторахимперии, Шерлоку Холмсупредстоит померятьсясилами с прославленным американским детективом Натом Пинкертоном! Российские расследования Шерлока Холмса – в книге писателя и журналиста П. Орловца (П. П. Дудорова) «Шерлок Холмс против Ната Пинкертона в России», впервые изданной в 1909 г.
Этой книгой наше издательство открывает серию «Новая шер-локиана». В нее войдут книги о знаменитых детективах, которые соперничали в свое время в популярности с Шерлоком Холмсом, шерлокианские статьи и материалы и, конечно, истории о новых приключениях великого сыщика.
В серии «Новая шерлокиана» вышла книга: