III. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ФЕРМЕРА 2 страница

В микроскоп я наблюдал культуру грибов, скрещивание различ­ных видов и образование новых болезнетворных видов. Я был увлечен моей работой. Поскольку мои занятия требовали глубокой постоянной концентрации, то бывали моменты, когда я буквально падал без со­знания от усталости во время работы в лаборатории.

Это было также время расцвета юности и я не все свое время про­водил, закрывшись в лаборатории. Я жил в портовом районе Иокога­мы, не лучшее место, чтобы шататься по улицам и приятно проводить время.

В это время произошел следующий эпизод. Погруженный в себя с фотоаппаратом в руках, я прогуливался по причалу и вдруг увидел красивую женщину. Я подумал, что она может послужить прекрасным объектом для фотографии и попросил ее позировать мне. Я помог ей подняться на палубу иностранного парохода, стоявшего здесь на якоре, и попросил ее принять одну позу, потом другую и сделал не­сколько снимков. Она попросила прислать ей фотографии, когда они будут готовы. Когда я спросил, куда их прислать, она просто сказала:"В Офуна" и ушла, не назвав своего имени.

Когда я проявил пленку, я показал другу отпечатки и спросил, уз­нает ли он, кто это. Он ахнул и сказал: "Это Миеко Такамине, извест­ная кинозвезда". Я немедленно отослал ей в город Офуна десять увеличенных отпечатков. Вскоре фотографии с автографами были возращены мне по почте. Но одной фотографии среди них не было. Думая об этом позже, я понял, что это был снимок, сделанный крупным пла­ном в профиль и, очевидно, на нем были заметны морщинки на ее ли­це. Я был доволен и чувствовал себя так, будто мне удалось на мгно­вение заглянуть в тайну женской психики.

Хотя я был неуклюж и неловок, я часто ходил в танцевальный зал в районе Нанкингаи. Однажды я увидел там популярную певицу Норико Авайя и пригласил ее на танец. Я никогда не забуду этого танца, потому что я был совершенно ошеломлен ее телом, таким огромным, что я не смог обнять ее рукой за талию. Так или иначе я был очень занятый, очень удачливый молодой человек, дни которого проходили в постоянном изумлении перед миром природы, открывающемся мне через объектив микроскопа, поражая сходством этого микромира с большим миром бесконечной Вселенной. По вечерам, влюбленный или нет, я флиртовал с девушками и наслаждался жизнью. Я думаю, что эта бесцельная жизнь и переутомление от напряженной работы привели в конце концов к повторяющимся обморокам во время рабо­ты. Затем я заболел острой пневмонией и был помещен в палату на последнем этаже Полицейского Госпиталя, где мне сделали пневмото­ракс.

Была зима и сквозь разбитое окно врывался ветер и разносил снег по всей комнате. Под одеялом было тепло, но мое лицо было холодно как лед. Медсестра измеряла мне температуру и тут же уходила. Поскольку моя комната была на отшибе, никто ко мне не заглядывал. Мне казалось, что я был брошен на милость холода, и внезапно я по­грузился в мир одиночества. Я ощутил себя один на один со страхом смерти. Когда я думаю об этом теперь, этот страх кажется беспричин­ным, но в то время это было очень сильное чувство.

В конце концов, я был выписан из госпиталя, но я не мог выбраться из состояния депрессии. Во что я верил до сих пор? Я ни о чем не заду­мывался и был доволен, но какова была природа этого благодушия? Я был в смятении от своих размышлений о природе жизни и смерти. Я не мог спать, не мог заниматься своей работой. В еженощных блужда­ниях по кручам недалеко от гавани я не мог найти облегчения.

Однажды ночью, когда я как обычно бесцельно бродил, я упал без сил в полном изнеможении на вершине холма, с которого открывался вид на гавань и задремал, прислонившись к стволу большого дерева. Я лежал там, не бодрствуя и не засыпая до рассвета. Я даже могу при­помнить, что это было утро 15 мая. В полусне я наблюдал как гавань светлеет, и, видя восход солнца, я в то же время как бы и не видел его.

Когда внизу подул легкий бриз, утренний туман внезапно исчез. Как раз в этот момент появилась ночная цапля, издала резкий крик и улетела прочь. Я мог слышать удары ее крыльев. В это мгновение все мои сомнения и мрачный туман моего смятения исчезли. Все, что бы­ло моим твердым убеждением, все, чему я раньше доверял, было уне­сено ветром. Я чувствовал, что я понял только одну вещь. Без участия моего разума слова сами пришли ко мне: "В этом мире совсем ничего нет". Я чувствовал, что я ничего не понял (ничего не понять в этом смысле означает осознание незначительности интеллектуального знания).

Я мог видеть, что все концепции, которые я разделял, все пред­ставления о самом существовании, были пустыми выдумками. Мой дух стал светлым и ясным. Я дико плясал от радости. Я мог слышать щебетание маленьких птичек на деревьях и видеть далекие волны с бликами восходящего солнца. Листва деревьев колыхалась надо мной зеленая и блестящая. Я чувствовал, что это был настоящий рай на земле. Все, что владело мной, все смятение испарилось как сон, и что-то одно, что можно назвать "истинной природой" открылось мне.

Я думаю, можно смело сказать, что после переживания того утра моя жизнь полностью изменилась.

Несмотря на перемену, я остался в своей основе средним, неумным человеком, и это так и сохранилось без изменений с тех пор и до на­стоящего времени. Глядя со стороны, в моей ежедневной жизни нель­зя было найти ничего экстраординарного. Но уверенность, что я знаю эту одну вещь с тех пор не покидала меня. Я провел тридцать лет, со­рок лет, проверяя не ошибся ли я, все время осмысливая пройденный путь, но ни разу я не нашел доказательств, противоречащих моему убеждению.

То, что это прозрение само по себе имеет огромное значение, не означает, что и я приобрел кукую-то особую значительность. Я остал­ся простым человеком, старым вороном, так сказать. Для случайного наблюдателя я могу показаться или скромным или высокомерным. Я повторяю молодым людям в моем саду снова и снова, чтобы они не пытались подражать мне, и меня, действительно, сердит, когда кто-то из них не принимает всерьез этого совета. Вместо этого, я прошу, что­бы они просто жили в природе и выполняли свою дневную работу. Нет, во мне нет ничего особенного, но то, что мне удалось понять - в высшей степени важно.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ДЕРЕВНЮ

В один из дней после этого случая я сделал отчет о своей работе и тут же подал заявление об уходе. Мой начальник и друзья были удив­лены. Они не знали, что с этим делать. Они устроили мне прощаль­ный вечер в ресторане над набережной, но атмосфера была несколько необычная. Молодой человек, который до сегодняшнего дня хорошо ладил со всеми, который не казался неудовлетворенным своей рабо­той, а наоборот, был всем сердцем предан своим исследованиям, вдруг внезапно объявляет, что он бросает все и уходит. А я был счастлив и смеялся.

В это время я всем говорил следующее: "На этой стороне - набе­режная. На другой стороне - пирс № 4. Если вы представите себе, что на этой стороне - жизнь, тогда на другой стороне - смерть. Если вы хотите избавиться от мысли о смерти, то вы должны избавиться также от мысли, что на этой стороне - жизнь. Жизнь и смерть еди­ны."

Когда я говорил это, каждый становился еще более обеспокоен мо­им состоянием. "Что он говорит? Он, наверное, сошел с ума", - долж­но быть, думали они. Они провожали меня с печальными лицами. Только я один шагал бодро, в хорошем настроении.

В это время сосед по комнате был особенно сильно обеспокоен мо­им поведением. Он предложил мне немного отдохнуть, возможно, на полуострове Босо. Одним словом, я ушел. Я уехал бы в любое место, если бы кто-то пригласил меня. Я сел в автобус и ехал много миль, глядя на поля с рисовыми чеками и маленькие деревушки вдоль доро­ги. На одной остановке я увидел маленький указатель, на котором бы­ло написано "Утопия". Я вышел из автобуса и пошел искать ее.

На побережье была маленькая гостиница. Поднявшись на утес, я нашел место с прекрасным видом. Я остановился в гостинице и прово­дил дни, валяясь в полудреме в высокой траве высоко над морем. Это продолжалось, может быть, несколько дней, неделю, месяц, но, во всяком случае, я оставался там некоторое время. Дни проходили и моя ра­дость тускнела, и я начал осмысливать, что же все-таки случилось. Вы могли бы сказать, что, наконец, пришел в себя.

Я поехал в Токио и оставался там некоторое время, проводя дни в прогулках по парку, разговаривая на улицах с людьми, а спал, где придется. Мой друг беспокоился обо мне и приехал посмотреть, как я живу. "Разве ты не живешь в мире снов, в мире иллюзий?" "Нет, - ответил я, - это вы живете в мире снов". Когда мой друг обернулся, чтобы сказать "До свидания", я ответил ему что-то вроде: "Не говори "До свидания", прощаться, так прощаться". Мой друг, кажется, поте­рял всякую надежду.

Я покинул Токио, пересек район Консаи (Осака, Кобе, Киото) и, двигаясь на юг, добрался до Кюсю. Я наслаждался, кочуя с места на место вместе с ветром. Я испытывал многих людей моим открытием, что все бессмысленно и не имеет значения, что все возвращается в ни­что. Но это было слишком много или слишком мало, чтобы быть поня­тым в нашем мире, занятом своей повседневной жизнью. Никакой связи с этим миром не было. Я мог только мысленно представлять себе эту "концепцию бесполезности" как великое благо для мира и особен­но для современного мира, который так быстро двигался в противопо­ложном направлении. Я намеревался распространить свою идею по всей стране. Но результат был таков, что всюду, где бы я ни появлял­ся, меня рассматривали только как эксцентричного молодого челове­ка. Тогда я вернулся на ферму моего отца в деревню.

Мой отец выращивал в это время мандарины, и я поселился в хи­жине на горе и стал жить очень простой, примитивной жизнью. Я ду­мал, что если здесь я смогу на реальном примере выращивания манда­ринов и зерновых продемонстрировать свое понимание жизни, мир признает мою правоту. Разве не лучший путь, вместо сотни объясне­ний, практически претворить свою философию в жизнь? С этой мыс­ли начался мой метод земледелия, который условно можно назвать "ничего-не делание" (этим выражением м-р Фукуока привлекает внимание к сравнительной легкости своего метода. Этот метод земледелия требует напряженной работы, особенно во время уборки, но все же значительно меньше, чем другие методы). Это был 1938 год, 13-ый год правления нашего императора.

Я обосновался на горе и все шло хорошо, пока мой отец не доверил мне обильно плодоносящие деревья в саду. Он уже подрезал крону де­ревьев придав им форму "чашки для сакэ", так что с них было легко собирать плоды. Когда я оставил их в этом состоянии без ухода, то в результате ветки переплелись, насекомые атаковали деревья и весь сад в короткое время пришел в жалкое состояние.

Мое убеждение состояло в том, что культурные растения должны ра­сти сами по себе и не должны быть выращиваемы. Я действовал в уве­ренности, что все должно быть предоставлено своему естественному раз­витию, но я обнаружил, что если вы примените на практике эту идею без необходимой подготовки, то довольно долго ваши дела будут идти неважно. Это просто бесхозяйственность, а не "натуральное хозяйство". Мой отец был потрясен. Он сказал, что я должен дисциплиниро­вать себя, может быть, устроиться где-то на работу и вернуться обрат­но, когда я снова возьму себя в руки. В это время мой отец был старо­стой деревни, и другим членам деревенской общины было трудно по­нять его эксцентричного сына, который явно не мог наладить свои от­ношения с миром людей, живущих на холмах. Кроме того, мне не нравилась перспектива военной службы, и поскольку война станови­лась все более ожесточенной, я решил исполнить желание моего отца и устроиться на работу.

В это время специалистов было немного. Опытная Станция пре­фектуры Коти слышала обо мне и мне предложили пост главного на­учного работника Службы контроля болезней и вредителей. Я пользо­вался расположением префектуры Коти почти восемь лет. В Опытном Центре я стал инспектором в отделе научного земледелия и погрузил­ся в исследования по увеличению производства продуктов питания в военное время. Но в действительности в течение этих восьми лет я об­думывал взаимоотношения между научным и натуральным земледе­лием. Химическое земледелие, которое использует плоды человече­ского интеллекта, признано самым прогрессивным. Вопрос, который всегда вертелся у меня в голове, был такой: может или нет натураль­ное земледелие противостоять современной науке?

Когда война окончилась, я почувствовал свежий ветер свободы и со вздохом облегчения вернулся в мою деревню, чтобы заново приняться за земледелие.

 

ПУТЬ К МЕТОДУ "НИЧЕГО-НЕ-ДЕЛАНИЯ"

В течение 30 лет я жил только моим хозяйством и имел мало кон­тактов с людьми за пределами моей собственной общины. В течение этих лет я прямиком двигался к созданию метода земледелия "ничего-не-делания".

Обычно способ разработки метода заключается в том, что задают вопрос: "А что, если попробовать это?" или "А что, если попробовать то?", то есть испытывают различные виды агротехники один за дру­гим. Такова современная сельскохозяйственная наука и единствен­ный ее результат заключается в том, что она делает фермера еще бо­лее занятым.

Мой способ прямо противоположен. Я стремлюсь к приятному, ес­тественному способу ведения сельского хозяйства (хозяйство ведется так просто, как это возможно в естественной среде и во взаимодействии с ней, в отличие от современной тенденции применять все более сложную технику, чтобы полностью переделать природу в угоду человеку), цель которого сде­лать работу легче, а не труднее. "А что, если не делать этого? А что, если не делать того?" - это мой способ мышления. В конце концов, я пришел к заключению, что нет необходимости пахать землю, нет не­обходимости вносить удобрения, нет необходимости делать компост, нет необходимости использовать инсектициды. Когда вы додумывае­тесь до этого, то остается немного таких агротехнических приемов, которые действительно необходимы.

Причина, по которой постоянное совершенствование агротехники кажется необходимым, заключается в том, что естественный баланс уже так сильно нарушен этой самой агротехникой, что земля стано­вится зависимой от нее.

Эту причинно-следственную связь можно применить не только к сельскому хозяйству, но также и к другим аспектам человеческой де­ятельности. Доктора и медицина становятся необходимы, когда люди создают нездоровую среду. Формальное школьное обучение не имеет внутренней ценности, но становится необходимым, когда человечест­во создает условия, при которых человек должен получить "образова­ние", чтобы жить.

Перед концом войны, когда я пытался в цитрусовом саду приобре­сти опыт натурального ведения хозяйства, я не делал обрезки деревь­ев и предоставил им расти, как они хотят. В результате ветки пере­плелись между собой, деревья подверглись нападению насекомых и почти 0,8 га мандаринового сада пришли в негодность и погибли. С этого времени вопрос "Что же такое натуральный метод?" не выходил у меня из головы. В процессе поиска ответа я погубил еще 400 деревь­ев. Но, наконец, я почувствовал, что я могу с уверенностью сказать: "Вот натуральный метод".

В той степени, в какой деревья отклоняются от своей естественной формы и становятся необходимы обрезка и уничтожение насекомых, в той же степени человеческое общество отдаляется от жизни природы и становится необходимым школьное образование. В природе фор­мальное школьное обучение не имеет применения.

В воспитании детей многие родители делают ту же ошибку, кото­рую я делал в саду на первых порах. Например, обучение детей музы­ке также не нужно, как обрезка плодовых деревьев. Детское ухо само ловит музыку. Бормотание ручья, лягушечье кваканье на берегу ре­ки, шелест листьев в лесу - все эти естественные звуки - это музыка­, настоящая музыка. Но когда врываются различные раздражаю­щие шумы и сбивают с толку, детское чистое восприятие музыки ис­чезает. Если продолжать в том же роде, то ребенок будет неспособен услышать песню в зове птицы или звуке ветра. И вот поэтому музы­кальное воспитание считается благотворным для детского развития.

Ребенок, выросший с неиспорченным чистым слухом, возможно, не сумеет сыграть популярные мелодии на скрипке или пианино, но я не думаю, что это имеет какое-то отношение к способности слышать истинную музыку или петь. Когда сердце полно песней, о таком ре­бенке можно сказать, что он музыкально одарен.

Почти каждый думает, что "природа" - это хорошая вещь, но ма­ло кто может постигнуть разницу между тем, что свойственно и что несвойственно природе.

Если одну единственную новую почку срезать с фруктового дере­ва, это может вызвать такие нарушения, которые будет невозможно исправить. Если дереву дают расти свободно в естественной для него форме, то ветви отходят от ствола в определенной последовательно­сти, так что все листья получают солнечный свет одинаково. Если этот порядок нарушен, ветви приходят в конфликт друг с другом, пе­рекрывают одна другую, сплетаются, и листья засыхают в тех местах, куда солнце не может проникнуть. Развивается повреждение насеко­мыми. Если не сделать обрезку, то на следующий год появится еще больше засохших ветвей.

Вмешательство людей нарушает естественный ход вещей, а когда повреждения не восстанавливаются и отрицательные эффекты накап­ливаются, начинают изо всех сил трудиться, чтобы исправить их. Ес­ли это исправление оказывается успешным, они рассматривают при­нятые меры как великолепное достижение. Люди повторяют это снова и снова. Это как если бы глупец бездумно разбил черепицы свой кры­ши. А потом, обнаружив, что потолок начал гнить от дождей, он под­нимается на крышу и исправляет повреждение, радуясь, что он нашел прекрасное решение проблемы.

То же самое происходит с ученым. Он сгибается день и ночь над книгами, переутомляя свои глаза и становясь близоруким, и если вы поинтересуетесь, над чем же он работал все это время, окажется, что он изобретал очки, чтобы исправить близорукость.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОЧНИКУ

Опираясь на длинную ручку своей косы, я делаю перерыв в своей работе в саду и смотрю на гору и на деревню внизу. Я удивляюсь, что философские системы сменяли одна другую быстрее, чем происходила смена времен года.

Путь, которому я следовал, это натуральное земледелие, большин­ству людей кажущееся странным, вначале интерпретировали как ре­акцию, направленную против интенсивного и бесконтрольного разви­тия науки, но все, что я делал, работая здесь в деревне, - это попыт­ка показать, что человечество ничего не знает. Поскольку мир дви­жется с бешеной энергией в противоположном направлении, может показаться, что я просто отстал от времени, но я твердо знаю, что путь, которым я следую, самый разумный.

В течение последних нескольких лет число людей, интересующих­ся натуральным земледелием, значительно выросло. Кажется, что предел научного развития уже достигнут, начинают появляться опа­сения в правильности выбранного пути и настает время переоценок. То, что раньше считалось примитивным и отсталым, теперь неожи­данно видится как далеко опередившее современную науку. На пер­вый взгляд это может показаться странным, но я совсем не нахожу это странным.

Недавно я обсуждал это с профессором Инума из Университета в Киото. Тысячу лет назад в Японии практиковалось земледелие без вспашки, и это продолжалось до начала Эры Токугава 300-400 лет на­зад, когда было введено неглубокое рыхление почвы. Глубокая вспашка пришла в Японию вместе с Западной сельскохозяйственной наукой. Я говорил, что под давлением будущих проблем следующее поколение будет вынуждено вернуться к беспахотному земледелию.

Выращивание культур на невспаханном поле может показаться на первый взгляд возращением к примитивному земледелию, но в тече­ние нескольких лет этот метод проверялся в Университетских лабора­ториях и сельскохозяйственных опытных Центрах по всей стране. И было показано, что он является самым простым, эффективным и со­временным методом по сравнению со всеми другими. Хотя этот метод отрицает современную науку, теперь он оказался на переднем крае в развитии современного сельского хозяйства.

Я опубликовал описание этого "беспахотного с прямым высевом се­вооборота озимых зерновых и риса" в сельскохозяйственном журнале 20 лет назад. С тех пор оно часто появлялось в печати и было неодно­кратно представлено публике по радио и в телевизионных програм­мах, но никто не обращал на него внимания.

Теперь внезапно началась совсем другая история. Можно сказать, что натуральное земледелие стало страстным увлечением. Журнали­сты, профессора, рядовые исследователи толпятся, чтобы посетить мои поля и хижины на горе. Различные люди смотрят на это с различ­ных точек зрения, делают свои собственные умозаключения и уезжа­ют. Одним это кажется примитивным, другим - отсталым, а кто-то считает это вершиной сельскохозяйственных достижений и даже бо­лее того - приветствует как прорыв в будущее. Обычно люди озабо­чены только одним: является ли этот тип земледелия предвестником будущего или возрождением прошлого. Немногие способны правиль­но понять, что натуральное земледелие возникло из неподвижного и неизменного центра развития сельского хозяйства. В той степени, в какой люди отдаляются от природы, они все дальше и дальше отдаля­ются от центра. В то же время центростремительная сила проявляется в том, что возникает желание вернуться к природе. Но если люди про­сто случайно попадают в то или иное течение, двигаясь направо или налево в зависимости от условий, то результатом будет только боль­шая активность. Неподвижная точка первоисточника, лежащая вне области относительности, остается незамеченной ими. Я думаю, что даже движение "за возвращение к природе", против загрязнения сре­ды, как бы ни были они достойны поощрена, не направлены на ис­тинное решение проблемы, если они являются только реакцией на гипертехнизацию настоящего века.

Природа не меняется, хотя пути познания природы неизбежно ме­няются от одной эпохи к другой. Независимо от эпохи, натуральное земледелие существовало всегда, как родниковый колодец, откуда бе­рет начало сельское хозяйство.

 

ПОЧЕМУ НАТУРАЛЬНОЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЕ НЕ ПОЛУЧИЛО ШИРОКОГО РАСПРОСТРАНЕНИЯ?

В течение последних двадцати или тридцати лет натуральный ме­тод выращивания риса и озимых зерновых был испытан в широком диапазоне климатических и природных условий. Почти в каждой пре­фектуре Японии были проведены испытания с целью сравнить урожай при "Прямом посеве без вспашки" и урожай риса и озимых зерновых, выращенных традиционным способом гребней и борозд со вспашкой. Эти испытания не дали доказательств, отрицающих универсальность натурального земледелия для различных условий.

Итак, напрашивается вопрос, почему эта правда не получила ши­рокого распространения. Я думаю, одна из причин заключается в том, что мир стал так специализирован, что люди потеряли способность охватить что-либо во всей полноте. Например, эксперт по защите от насекомых-вредителей исследовательского Центра префектуры Коти пришел узнать, почему на моих полях так мало рисовой цикадки, не­смотря на то, что я не использую инсектициды. В результате установ­ления баланса между насекомыми и их естественными врагами, ско­ростью размножения пауков и некоторыми другими факторами рисо­вая цикадка стала встречаться на моих полях так же редко, как на по­лях Центра, которые бесчисленное количество раз были опрыснуты различными смертельными химикатами. Профессор был также удив­лен, обнаружив, что в то время, как вредоносные насекомые на моих полях встречаются редко, их естественные враги на моих полях гораз­до более многочисленны, чем на полях, обработанных инсектицида­ми. Потом он наконец понял что поля поддерживаются в таком состо­янии благодаря естественному балансу, установившемуся между раз­личными сообществами насекомых. Он признал, что если освоить мой метод, то проблема гибели культуры от рисовой цикадки может быть решена. Потом он сел в свой автомобиль и уехал в Коти.

Но если вы спросите, были ли у меня специалисты исследователь­ского Центра, занимающиеся вопросами почвенного плодородия или растениеводства, ответ будет: нет, они не были. Но если вы предложи­те на конференции или собрании, чтобы мой метод или, скорее, не­метод был испытан в широком масштабе, я думаю, что префектура или опытная станция скорее всего ответит: "Извините, для этого еще не пришло время. Мы должны сначала исследовать метод со всех воз­можных точек зрения прежде, чем дать окончательное одобрение". Пройдут годы, прежде чем будет дано заключение.

Такие вещи происходят все время. Специалисты и научные работ­ники со всей Японии приезжали на эту ферму. Глядя на поля с точки зрения своей собственной специальности, каждый из этих исследова­телей находил их, по меньшей мере, удовлетворительными, если не замечательными. Но в течение пяти или шести лет со времени визита профессора опытной станции в префектуре Коти произошло мало пе­ремен.

В этом году сельскохозяйственный факультет Университета в Кинки создал бригаду по программе натурального земледелия, в составе которой студенты нескольких различных факультетов приедут сюда для проведения исследований. Такой подход может стать шагом впе­ред, но я чувствую, что за этим может последовать два шага в обрат­ном направлении.

Самозванные эксперты часто делают следующие замечания: "Ос­новная идея метода правильная, но не будет ли удобнее убирать уро­жай машиной?" или "Не будет ли урожай более высоким, если вы ис­пользуете удобрения или пестициды в некоторых случаях?" Всегда найдутся те, кто пытается смешать натуральное и научное земледе­лие. Но такой способ мышления полностью упускает главное. Фер­мер, который идет на компромиссы, не имеет более права критиковать науку на фундаментальном уровне.

Натуральное земледелие - тонкое дело и оно означает возвращение к источнику земледелия. Каждый шаг в противоположном от источника направлении может только сбить с пути.

 

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО НЕ ЗНАЕТ ПРИРОДЫ

Я надеялся, что должно придти такое время, когда ученые, пол­итики, люди искусства, философы, религиозные деятели и те, кто ра­ботает в полях, соберутся здесь, осмотрят эти поля и вместе обсудят все это. Я думаю, что это должно случиться, если люди научатся смотреть на вещи, выйдя за пределы своей специальности.

Ученые думают, что они могут понять природу. Они стоят на этой точке зрения. Поскольку они убеждены, что они могут понять приро­ду, то им предоставлено право исследовать ее и поставить на службу человеку. Но, по моему мнению, понимание природы лежит за преде­лами возможности человеческого разума.

Я часто говорю молодым людям в хижинах на горе, тем, кто при­шел сюда помогать и изучать натуральное земледелие, что каждый может видеть деревья на горе. Они могут видеть зелень листьев, они могут видеть рисовые растения. Они думают, они знают, что такое зе­лень. Соприкасаясь с природой с утра до вечера, они начинают ду­мать, что они знают природу. Но когда они думают, что они начинают понимать природу, можно сказать уверенно, что они на ложном пути.

Почему невозможно познать природу? То, что понимают под при­родой - это только идея природы, возникающая в сознании каждого отдельного человека. Истинную природу видят дети. Они видят без размышления, непосредственно и ясно. Если известны даже названия растений, например мандариновое дерево из семейства цитрусовых, сосна из семейства сосновых, в этих названиях природа не отражена в ее истинных формах.

Объект, который рассматривают изолированно от целого, - не ре­альная вещь.

Специалисты из различных областей науки собираются вместе и рассматривают побег риса. Специалист по защите от вредителей ви­дит только повреждения, вызванные насекомыми; специалист по пи­танию растений интересуется только энергией роста. Это неизбежно при сегодняшнем положении вещей.

Приведу пример. Я сказал джентльмену с Опытной станции, когда он исследовал взаимоотношения между рисовой цикадкой и пауками на моих полях: "Профессор, поскольку вы исследуете пауков, вы ин­тересуетесь только одним видом среди многих естественных врагов рисовой цикадки. В этом году пауки появились в очень большом количестве, но в прошлом году были жабы. Перед этим преобладали лягушки. Существуют бесчисленные вариации".

Для специализированного исследователя невозможно понять роль отдельного хищника в сложности взаимоотношений разных видов на­секомых. Есть сезоны, когда популяция цикадки немногочисленна, потому что много пауков. В другое время, когда выпадает много до­ждей, тогда лягушки уничтожают пауков, или когда выпадает мало дождей, тогда ни лягушки, ни цикадки не появляются совсем.

Метод контроля насекомых, который игнорирует взаимодействие между самими насекомыми, поистине бесполезен. При изучении пау­ков и цикадки необходимо учитывать взаимоотношения между ля­гушками и пауками. Это значит, что не обойтись без профессора по лягушкам. Эксперты по паукам и цикадке, эксперт по рису и эксперт по водному режиму должны будут также присоединиться к собранию специалистов по борьбе с вредителями риса.

Кроме того, на этих полях существует четыре или пять различных видов пауков. Я вспоминаю, как несколько лет назад кто-то прибежал ко мне домой рано утром, чтобы спросить, покрыл ли я свои поля шел­ковой сетью или чем-то похожим на нее. Я не мог представить, о чем он говорит, поэтому поспешил посмотреть, в чем дело.

Мы как раз закончили уборку риса, и за ночь стерня риса и низкие травы полностью покрылись паутиной как шелковой сетью. Колыха­ясь и сверкая в утреннем тумане, она представляла волшебное зрели­ще. Чудо заключается в том, что, когда это случается, а это бывает чрезвычайно редко, оно продолжается только день или два. Если вы пристально вглядитесь, вы увидите несколько пауков на квадратный дюйм /5,25 см²/. Они так плотно покрывают поле, что между ними почти не остается пространства. На гектар их должно быть много ты­сяч или много миллионов! Если вы придете посмотреть на поле через два-три дня, вы увидите, что нити паутины длиной несколько метров, оторвались и развеваются по ветру с прицепившимися к каждой нити пятью или шестью пауками. Это похоже на пух одуванчика или семена сосны, разносимые ветром. Молодые пауки прицепляются к нитям и таким образом парят в воздухе.