Девушка с «адской машиной». 2 страница

У деревни Житлин мы обратили внимание на све­жие кучи навоза, вывезенного на поле не раньше как

минувшей ночью. Мирсков и Никитин слезли с коней и обследовали около них почву, однако ничего подо­зрительного не было обнаружено и в этом месте. По другую сторону дороги было кладбище, там могли быть укрыты люди. Но от дороги до кладбища более пятидесяти метров, и это не отвечало условиям, по­ставленным в задаче. Мы уже начали сомневаться в успехе дела.

С другой стороны к деревне подходили «немцы». Пятнадцать человек с оружием в руках сидело на подводах, пять человек шли впереди по дороге, вы­полняя обязанности дозора. Старший лейтенант Руб­цов в качестве немецкого офицера ехал на передней подводе. Он крайне был заинтересован в том, чтобы своевременно обнаружить засаду, организованную Шлыковым, и тем самым смягчить собственную вину. Мы пропустили «немцев» вперед и последовали за ни­ми, ожидая дальнейшего исхода военной игры, имев­шей сугубо практическое значение.

Вот дозор поровнялся со свежими кучами навоза, но, убедившись, что за ними люди укрыться не могут, пошел дальше. Продвинулись вперед и «немцы», си­девшие на подводах. Позади на могильнике неожи­данно раздался выстрел. Люди соскочили с повозок и все обратились в сторону кладбища. В это время ря­дом с ними, с другой стороны дороги, раздалась команда: «Хенде хох!» Обернувшись, «немцы» увиде­ли в упор наставленные на них семь автоматов.

Мы были поражены тщательностью проделанной работы. Оказалось, что рядом, буквально в трех мет­рах от дороги, за ночь «партизаны» успели отрыть окоп полного профиля на семь человек. Земля была отвезена ими в лес. Окоп они покрыли легким плет­нем и тщательно замаскировали сверху дерном. А вы­броска на поле свежего навоза потребовалась Шлыко­ву только для того, чтобы замаскировать следы телег, на которых вывозилась земля.

Александр был доволен своей работой. Он сидел в окопе вместе с шестью автоматчиками и весело под­трунивал над незадачливыми «немцами».

После небольшой задержки «немцы» двинулись дальше. Навстречу тихонько двигались те же две те­леги, нагруженные сеном. Дозорные ни к чему не мог- л^ придраться и вынуждены были их пропустить. От «немцев» до первой телеги оставалось не больше два­дцати метров, когда с задней слез пожилой белорус и начал заботливо поправлять упряжь. Девушка, сидев­шая на возу сена, продолжала ехать вперед. А когда подводы с «немцами» оказались между возами, пожи­лой белорус издал какой-то неестественный возглас, и в тот же момент оба воза с сеном развалились и с телег соскочили по пяти партизан, направив свое ору­жие на «немцев». Эта тщательно продуманная работа была выполнена под руководством Сотникова. А как я узнал день спустя, все детали этих хитростей были придуманы на совещании тройки в составе Цветкова, Телегина и Шлыкова. Другим они не доверились, во избежание «разглашения тайны».

Несколько хуже получилось у Кулинича. Органи­зованная им засада по типу Шлыкова была так же тщательно замаскирована, но кто-то из сидевших в укрытии, услышав приближавшиеся подводы, издал предупредительный возглас. Проходивший рядом до­зор услышал, и «немцы» начали поиски.

Блестяще проведенная военная игра имела боль­шое значение для операций по захвату пленных. Удар­ная группа Рубцова на практике оценила эффектив­ность засад на совершенно открытом месте. Обычно немцы в лесу были очень насторожены и всегда дер­жали оружие наготове, а на открытом месте, наобо­рот, они не ожидали засады и вели себя беспечно. Правда, организация засад на открытом месте требо­вала затраты большого труда, но зато успех операции в этом случае достигался с меньшими жертвами.

 

* * *

 

Яша Кулинич, недовольный тем, что во время так­тических занятий у него получилось хуже, чем у Шлы­кова и Сотникова, добился от меня разрешения на операцию по захвату пленных в Ивановском районе, Пинской области. Не удержался от соблазна и Пахом Митрич. Отпустил и его в помощь Кулиничу. При этом молодой командир договорился с пожилым бело­русом и девушкой, принимавшими участие в органи­зации засады с возами сена, и направил их во глазе с дедом Пахомом и еще с одним местным бойцом на разведку. Четыре человека, посланные в район, точно установили, в каких деревнях расположены немцы, Где у них размещен штаб, куда, по каким дорогам и примерно в какое время выезжают офицеры и связ­ные. Яша Кулинич с шестью автоматчиками встре­тился с разведчиками и тут же наметил план опе­рации.

Гитлеровский лейтенант выехал на двух санях со двора, где размещался штаб дивизии, и направился к пункту расположения своего батальона.

Дорога проходила по ровному болоту, и на ней никого не было видно. Да и стоило ли беспокоиться в такое время дня: ведь рядом — крупное местечко, и все вокруг занято фашистскими войсками. Большой лес только в одном месте тупым клином выдвигался к дороге, но не доходил до нее на добрую четверть ки­лометра. В лесу, очевидно, были сенокосные угодья. Еще утром на виду у лейтенанта трое крестьянских саней проехали в этот лес со всеми приспособлениями для погрузки сена. Теперь лейтенант и его охрана еще издали увидели, как эти сани, нагруженные сеном, воз­вращались из леса. У передней лошади стояла девуш­ка в той же самой одежде, в которой лейтенант видел ее утром. Издали можно было заметить, что у нее не ладится что-то с упряжью. Она возилась у хомута. А на заднем возу сидел тот же пожилой мужчина, белорус, он даже не слезал со своего воза, чтобы по­мочь девушке поправить упряжь.

Но вот девушка справилась и поехала вперед, а за ней тронулись другие две подводы. Трое саней вы­ехали на ту же дорогу, по которой ехали гитлеровцы, и повернули в ту же сторону.

Лейтенант сидел в легких санках рядом с ординар­цем. Крупная, сытая лошадь пыталась ослабить вож­жи, но ординарец крепко держал их, намотав на ру­ку. На заднем большом и таком же сытом коне ехали на простых санях три фашистских автоматчика. Они, развалясь в свободных санях, следовали впритык за офицерскими санками, их автоматы лежали в ногах на сене. Офицерская лошадь не дошла нескольких шагов до последнего воза, когда один из автоматчи­ков с задней подводы крикнул на ломаном русском языке: «Дорога, рус! Дорога!»

Пожилой белорус, как бы испугавшись, что вызо­вет немилость господ, круто повернул лошадь вправо. Средняя подвода с сеном свернула влево. Интервал между задним и передним возами образовался такой, что в нем уместились обе подводы противника.

Тот же гитлеровец с задних саней снова крикнул: «Дорога, рус!» Но девушка что-то остановилась и, бранясь на лошадь, соскочила к ней за воз. Ордина­рец остановил коня. Лейтенант, выпрыгнув из санок, направился к передней лошади, очевидно с намере­нием взглянуть на девушку. Из задних саней вылезли два солдата и последовали за офицером.

В этот момент сидевший на заднем возу пожилой белорус что-то крикнул — и... гитлеровцы застыли на месте от неожиданности.

Возы с сеном вздрогнули, точно от взрыва, распа­лись, и перед оккупантами спереди, сбоку и сзади взметнулись дула автоматов, револьверов и дробового ружья-централки.

Перед лейтенантом блеснул один голубой глаз де­вушки, а вместо другого — темнело дуло пистолета, направленного ему в переносицу.

— Хенде хох! — скомандовал Яша Кулинич.

Лейтенант схватился за рукоятку «вальтера», но выстрел Кулинича в упор перебил ему правую руку выше локтя, и она повисла, как плеть.

Офицер оказался очень сильным. Не обращая вни­мания на боль в руке, он метнулся к девушке, пы­таясь достать из кобуры пистолет левой рукой. Де­вушка, отскочив немного в сторону, в упор выстрелила в бедро офицера, и он повалился в сугроб левым боком.

Оставшийся на задней подводе гитлеровец выпрыг­нул из саней с автоматом, но дед Пахом ослепил его зарядом дроби. Успел выхватить парабеллум еще один автоматчик. Он выстрелил в стоявшего против него партизана и тяжело ранил его в живот. Выстрел Пахома Митрича свалил и этого. Два остальных под­няли руки, их окружили, связали и бросили в сани. В другие ввалили раненого лейтенанта.

Вся операция, считая от первого выстрела, дли­лась около трех минут. Но до населенного пункта, в котором стоял фашистский батальон, было не более двух километров. Там сразу же подняли тревогу, и с минуты на минуту можно было ожидать обстрела и погони.

Для маскировки Кулинич приказал на месте схват­ки оставить тяжелого коня немецких автоматчиков.

Остальные подводы развернулись.

— Пшел! — крикнул Кулинич. Перепуганные ло­шади взяли с места в галоп.

Смельчаки уже подъезжали к лесу, когда из де­ревни раздались пулеметные очереди, а затем выстре­лы из минометов.

На следующий день к вечеру Кулинич возвратил­ся с богатой добычей. От захваченных им пленных мы получили ценные сведения.

 

Пленные

Раскинув свои отряды далеко за пределы района базирования, мы начали регулярно брать пленных и тех из них, кто стремился искупить свою вину добро­совестными показаниями, передавали партизанам или зачисляли в свои боевые группы.

Пленные держались по-разному. Некоторые типич­ные представители стоят того, чтобы о них рас­сказать.

 

Два власовца

 

Между местечками Ганцевичи и Кривошеин наша ударная группа, под командованием Рубцова, устрои­ла засаду по всем правилам. Три грузовые машины подъехали вплотную к замаскированным автоматчи­кам. Несколько очередей бронебойными патронами вывели из строя моторы, машины загорелись. Но уце­левшие гитлеровцы соскочили в кювет и начали от­стреливаться.

В завязавшейся перестрелке вражеские солдаты были перебиты и только двоих из них, спрятавшихся в канаве, удалось взять живыми. Одетый в граждан­ское меховое пальто человек, ехавший в одной из ка­бинок, выскочил и побежал по дороге, отстреливаясь из пистолета. Одному из бойцов удалось его настиг­нуть, но человек в пальто выстрелил в упор и тяжело ранил бойца в живот. Подбежавшие двое на помощь решили, что терять время с гражданским человеком не имеет смысла, так как в их задачу входило захва­тить в плен лишь вражеских солдат и офицеров. По засевшему у дороги врагу в гражданской одежде хлопцы дали две очереди и убили его наповал.

После операции выяснилось, что двое пленных, одетых в немецкую форму,— власовцы, а человек в гражданском пальто был гитлеровским обер-лейтенантом, заместителем начальника гарнизона в местеч­ке Ганцевичи, который мог бы дать нам ценные све­дения.

Хлопцы допустили существенную ошибку.

Один из захваченных власовцев оказался по на­циональности татарином, уроженцем Чкаловской, быв­шей Оренбургской, области. Этот человек приходился мне земляком. Он назвал несколько населенных пунк­тов, мне хорошо знакомых.

Власовец был награжден фашистской медалью. У нас не было условий использовать на работах или сохранять преступников в заключении. Не было и штрафной роты, в которой можно было бы пре­доставить им возможность проявить себя в бою и кровью искупить свое преступление перед родиной. Оставалось только одно — расстрелять изменника ро­дины.

Пленный вел себя сравнительно спокойно. Он знал о предстоящей участи, но не просил о пощаде.

— Имеете какие-нибудь просьбы? — спросил я у пленного. _ ¹

— Если моя просьба может иметь какое-то значе­ние,— оживившись, заговорил власовец,— то я просил бы не вешать меня, а расстрелять.

— А о пощаде просить не желаете?

— Не имею никакого права...— спокойно заявил пленный.— Фашистские мерзавцы отрезали у меня все пути к этому. Вот оно, клеймо Каина, — он указал себе на грудь, где у него болтался круглый железный диск с изображением фашистского пернатого хищни­ка, держащего в когтях большую свастику.

— Фашистское командование раздает эти железки всем кряду затем, чтобы отрезать всякую возможность возврата к своим.

Пленный и в этом случае ни слова не говорил о себе. Но мне казалось, что он может относиться к рас­каявшимся и осознавшим всю глубину своих преступ­лений перед родиной.

— Хорошо. Я вам сохраню жизнь и предоставлю возможность поступать дальше по вашему личному усмотрению,— вплоть до того, что вы можете вернуть­ся в свое логово и продолжать свою службу на сторо­не фашистских захватчиков.

Пленный взглянул на меня недоумевающим взгляд дом. В глазах у него сквозь прихлынувшие слезы сверкнула искра решительности и ненависти. К кому? Хотелось верить, что не к нам.

— Но если вы захотите показать,—снова загово­рил я,— что поняли свою вину и глубоко раскаивае­тесь перед советским государством, то вы пока не бросайте эту фашистскую бляху. Мои люди сопрово­дят вас в район Пинска, и это вам поможет проник­нуть в расположение немцев. Оружие я вам не дам, вы его достанете сами от тех, кому передали, когда переходили в лагерь врага.

Пленный показал нам отличные результаты сво­ей работы. Он выполнил ряд ответственных и весьма рискованных поручений, а впоследствии был зачислен в одну из наших боевых групп.

Второй пленный оказался по специальности шофе­ром и начал при допросе просить меня предоставить ему возможность искупить свою вину. Я решил испы­тать шофера на боевом задании. В это время у нас было три исправные автомашины, из них две легко­вые, в наличии имелось горючее, а замерзшие канавы и болота были пригодны для проезда.

Группа в три человека, одетая в немецкую форму, получила боевое задание — проникнуть в Пинск на автомашине и попробовать вывезти оттуда на ней од- ного-двух фашистов, В группу был включен человек, хорошо знавший город и имевший там надежные связи. Шофером на автомашину посадили пленного, просив­шего сохранить ему жизнь. Кроме него, в группе был еще один шофер, но об этом ничего не знал севший за руль пленный.

До Пинска оставалось не более пятнадцати кило­метров, когда машина начала капризничать. Было установлено, что севший за руль — страшный трус, но свою трусость пытается прикрыть ссылкой на не­исправность мотора. Старший группы снял пленного и сопроводил на одну из наших баз со встретившейся партизанской группой.

Задание по поездке в Пинск за пленными частич­но группой было выполнено. Они схватили под горо­дом двух полициантов и доставили их в лес.

Не оправдавший доверия пленный понял, что его обман разоблачен, и попытался бежать, но был за­держан и расстрелян.

Австриец Франц

Один из моих помощников — Владимир Иванович Савельев, базировавшийся в районе Онтопаля и орга- низованший там несколько удачных диверсий против гитлеровцев, разведал, что на шоссе работает группа вражеских связистов, за которыми есть смысл поохо­титься.

Штаб гитлеровских авиасоединений, расположен­ный в районе Варшавы, не удовлетворялся существо­вавшими средствами связи и решил проложить от­дельный кабель для высокочастотной связи.

Кабель прокладывался от Варшавы к Борисову вдоль шоссе Москва — Варшава. По прокладке кабеля работало человек двенадцать связистов под охра­ной взвода солдат. Шоссе время от времени патру­лировалось, кроме того, вражескими броневиками. Днем по шоссе было большое движение, и взводу свя­зистов не угрожала опасность нападения партизан. Наши товарищи устраивали свои вылазки на это шос­се лишь с наступлением сумерек, когда начиналась партизанская «рабочая пора», а днем только наблку дали иногда за тем, что делается на шоссе, стараясь себя не обнаруживать. На этот раз восемнадцать на­ших ребят находились поблизости от дороги. Они по­нимали, что работавшие на шоссе фашисты представ­ляли для нас большую ценность. Но гитлеровцев бы­ло более тридцати человек, а наших в два раза мень­ше. Кроме того, по шоссе очень часто проезжали ко' донны автомашин с живой силой. - «Как быть?» — раздумывал командир группы Александр Мирсков и решил попробовать оттянуть охрану от шоссе в сторону. Незаметно он подвел сво­их людей к хуторку, расположенному метрах в двух­стах от места работы вражеских связистов. Жители этого хутора давно переселились в лес и только изред­ка наведывались в свои дома.

Чтобы привлечь гитлеровцев на хутор, Мирсков уговорил одного деда, оказавшегося дома, пожертво­вать для дела какую-нибудь свинушку. Дед стал ре­зать своего кабана. Кабан поднял такой визг, что охрана оккупантов на шоссе не выдержала и направи­лась на хутор проверить появившихся там «нарушите­лей спокойствия». Партизанская засада встретила солдат противника Внезапным перекрестным огнем. Но гитлеровцы оказа­лись готовыми ко всяким случайностям. Два враже­ских пулеметчика тотчас открыли огонь, не давая партизанам подняться. С каждой минутой у против­ника могло появиться подкрепление, но на подмогу на­шим подоспела еще одна небольшая партизанская группа и ударила по врагу с тыла. Один из пулемет­чиков бросил стрелять и поднял руки вверх. У второ­го пулеметчика кончились патроны, он швырнул в бо­лото затвор пулемета и ухватился за гранату, но один из наших бойцов короткой очередьюиз автомата -пе­ребил ему правую руку.

На шоссе послышался гул автомоторов. Партиза­ны бросились вперед, схватили трех уцелевших фри­цев и углубились в лес. В группе Мирскова, несмотря на ожесточенный огонь противника, оказался лишь один убитый и один раненый.

Ко мне привели троих пленных. Меня заинтересо­вал один из них, назвавший себя Францем Морисом. Он был уроженцем Австрии, его отец работал водо­проводчиком в Вене, и в течение многих лет состоял в^: социал-демократической партии.

Свои показания Франц Морис начал с заявления, что просит не считать его гитлеровцем. Я пожал пле­чами и усмехнулся: это было обычным приемом у вра­гов, когда они попадали в плен.

— Вы можете мне верить, — нимало не смущаясь, продолжал Франц. — Я хороший пулеметчик и воевал честно. Но в этом бою я стрелял плохо и поднял ру­ки, когда у меня в диске оставалось немало патронов.

Присутствующий при допросе Мирсков утвердитель­но кивнул головой: пленный, видимо, говорил правду.

— Вы хотите сказать,— спросил я,— что имели на­мерение сдаться в плен?

— Я искал такой возможности,— отвечал плен­ный,— но долго не мог решиться на это. У нас мно­гие убеждены в том, что партизаны истязают пленных;

— Может быть, Францу Морису вернуться к нем­цам и разоблачить фашистскую пропаганду? — поста­вил я вопрос скорее для проверки, чем в качестве ре­ального предложения.

— Нет,— подумав немного, решительно сказал Франц,— назад к немцам Морис не пойдет, хотя бы полковник отдал приказ расстрелять меня.

— Раз вы так говорите,— предположительно заме­тил я,— значит вы не верите фашистской пропаганде.

— Не верю,— подтвердил Франц.— Я видел одно­го из ваших, то есть из наших,— австрийца, работаю­щего у вас, и разговаривал с ним...

— А что же вы думаете делать у нас? — спросил я австрийца.

— Я думаю воевать вместе с вами против гитле­ровцев, если вы мне поверите.

Я поверил Морису Францу.

Сначала он был зачислен бойцом в группу. Но он добивался во что бы то ни стало назначения его пу­леметчиком. А когда стал пулеметчиком, то добился возвращения ему того самого пулемета, с которым он воевал на стороне оккупантов против Красной Армии.

Прекрасный стрелок-пулеметчик, снайпер, как его прозвали мои бойцы, Франц Морис воевал у нас око­ло года, до самого прихода Красной Армии.

Гитлеровцев на дорогах он предварительно оста­навливал окриком на немецком языке и уже потом открывал меткий огонь из своего пулемета. Группа, в которой служил Франц Морис, полюбила этого опыт­ного и смелого пулеметчика и ни за что не желала с ним расставаться.

Когда в наш район пришли советские войска, Франц пошел добровольцем со своим пулеметом в Красную Армию. Мне сообщили потом, что он пре­красно сражался в уличных боях за освобождение Бу­дапешта, остался жив и ушел дальше с передовыми частями нашей армии.

Товарищ Сталин учил нас, что нельзя сравни­вать гитлеровскую фашистскую верхушку с гер­манским народом. Гитлеровское диктаторское прави­тельство, опираясь на эсэсовские банды Гиммлера, за­гнало в тюрьмы и заключило в концентрационные ла­гери сотни тысяч коммунистов, социалистов и честных беспартийных. Многие тысячи были истреблены физи­чески. Но часть антифашистов, несомненно, сохрани­лась и попала в гитлеровскую армию.

Находясь в тылу у оккупантов и общаясь через наших людей с немцами, мы тщательно выискивали в их среде тех, кому не по пути с фашизмом, кто не же­лал войны, был против гитлеровских расовых, челове­коненавистнических теорий, кто готов был выступить против фашистских претендентов на мировое господ­ство. И мы находили этих людей, привлекали их на свою сторону.

 

Четыре немца

Как-то с одной из вспомогательных точек, нахо­дившейся в трех сутках конного пути от центральной базы, мне передали, что немецкий ефрейтор Гюнтер изъявил желание связаться с нами, чтобы выполнить какое-либо поручение в пользу Красной Армии.

Выясняя личность ефрейтора, мы установили, что он хорошо владеет русским языком. Удалось также выяснить и то, что ефрейтор Гюнтер не так давно, по распоряжению своего командования, был подвергнут месячному аресту и отбыл этот арест в Лунинце.

Немецкая войсковая часть, в которой служил еф­рейтор, была ротой из известной организации Тодта. Она занималась возведением оборонительных укреп­лений руками мобилизуемого на эти работы местного населения и пленных красноармейцев. Понятно, что сведения, которые мог сообщить нам Гюнтер, пред­ставляли для нас огромный интерес.

Я дал указание немедленно связаться с ефрейто­ром и предложил ему выдать нам командира его ро­ты. Кто, как не командир роты, смог бы дать инте­ресующие нас показания, а попутно мы проверили бы искренность намерений человека, заявлявшего о сво­ем желании работать в нашу пользу. Получив наше задание, Гюнтер внезапно заболел и был отправлен в пинский военный госпиталь. Мы решили, что вся исто­рия с ефрейтором—очередная неудавшаяся провокация врага, однако продолжали держать его в поле зрения.

Дней через двадцать пять Гюнтер выздоровел и, возвратившись в роту, подтвердил свое намерение вы-, полнить порученное ему задание.

План проведения операции был прост. Решили устроить вечеринку в избушке, стоявшей на отшибе, у самой почти лесной опушки. Хозяйка избы, тетка Анисья, была своим для нас человеком, а девушка, которая вела переговоры с ефрейтором, потеряла на войне отца и брата и жаждала отомстить. Гюнтер должен был пригласить на вечеринку своего началь­ника и после основательной выпивки помочь нашим ребятам связать его и притащить в прилегавший ко двору тетки Анисьи кустарник. Оттуда пленника легко было доставить в наш район.

Лишь только смерклось, наши ребята, переодетые в немецкие мундиры, организовали небольшую, но крепкую засаду во дворе и установили тщательное наблюдение за всем происходящим вокруг. Ранние осенние сумерки скрывали наших бойцов, а шум дож­дя исключал возможность того, чтобы кто-либо смог их услышать.

Однако к вечеру ефрейтор передал начальнику за­сады, что командир роты неожиданно выехал в Брест с отчетом, а если товарищи согласны, то на вечерин­ку будут приглашены помощник командира обер-ефрейтор Ганс и два других обер-ефрейтора — каптенар­мус и начальник по земляным работам.

Наши согласились. Было условлено, что немцы прибудут на вечеринку без оружия.

В назначенное время четыре ефрейтора проследова­ли в избу тетки Анисьи, но, вопреки договоренности, «гости» прибыли с оружием.

Партизаны задумались: провокация или простая случайность? Но вскоре мальчик-связной передал, что ефрейтор Гюнтер просит не беспокоиться и операцию проводить в намеченном порядке, а о том, чтобы ору­жие не было приведено в действие, он позаботится сам.

Около одиннадцати часов вечера ефрейтор подал условленный сигнал. Из хаты доносилась отрывистая речь крепко захмелевших оккупантов. Пятерка бой­цов, одетых в немецкую форму, пробралась в сени, двое остались во дворе охранять подходы с улицы.

Дверь распахнулась от сильного рывка. За столом, уставленным бутылками, со стаканами в руках сидели три обер-ефрейтора. Гюнтер, ожидавший этого момен­та, стоял в углу у печки, загородив спиной составлен­ные в угол автоматы и винтовки.

Один из вошедших бойцов остался у двери, четы­ре других рванулись к столу. Стол полетел в сторону, посуда с грохотом посыпалась на пол. На минуту лю­ди сплелись в беспорядочный клубок. Но схватка была короткой и силы неравные. Через минуту троих немцев, крепко связанных парашютными стропами, с заткну­тыми тряпками ртами, подхватили крепкие руки бой­цов и всопровождении «гостеприимной» хозяйки и ефрейтора Гюнтера перенесли в лес, где их уже ожи­дали приготовленные подводы. Связанных немцев уло­жили на телеги. Гюнтер протянул руку начальнику засады.

— Зачем? — искренне удивился тот.— Ты уж те­перь с нами поедешь. Ведь если немцы узнают об этом деле, тебя повесят.

Тогда Гюнтер молча протянул партизану винтовку.

— И это лишнее,— спокойно возразил тот,— Это тебе еще вот как пригодится, воевать будешь с фаши­стами. Теперь ты наш насовсем, вроде как бы пар­тизан.

Гюнтер молча отошел и молча уселся на подводу. Скинув немецкие мундиры, партизаны повезли свою добычу глухими лесными дорогами. Останавливались на дневки, жгли костры, дорогой негромко тянули пес­ни. В первый день пути Гюнтер казался веселым, под­тягивал бойцам сипловатым тенорком. Лицо его было спокойно, а порой задумчиво. Ребята понимали непро­стое его положение и обращались с ним по-своему бережно: делились табачком, хлопали по спине и в знак особого расположения начинали с ним говорить на ломаном языке — он, дескать, немец, ему так понят­нее будет.

Один боец-волжанин все рассказывал о своем кол­хозе, где был до войны комбайнером.

— У нас поля — во-о, ширь, до краю глазом не достать,— говорил он.— Выедешь на комбайне, так ровно на корабле в море, право. Вот и ты, Фриц,— го­ворил он Понтеру,— либо Ганс, как тебя там, поедем после войны к нам. Тебя, наверное, пустят,— ты у нас знаменитый партизан будешь...

— Зачем партизан? — сказал Гюнтер.— Я вот этих трех... Они меня под арест подвели, свиньи! По­сылки отнимали, обижали меня.

— Ну, милый! — свистнул комбайнер.— Теперь уж поздно думать. Куда ж ты пойдешь? К своим, к немцам,— расстреляют или повесят. У нас в отряде тебе только и житье.

— То так,— сказал Гюнтер и замолчал, потом он спросил еще:— А что, в России я буду иметь хороший гешефт... в своем хозяйстве? Я эти поля, о которых вы рассказываете, могу приобрести?

— Как приобрести?—удивился комбайнер.

— Ну, купить, приобрести в собственность.

— Себе одному? Да зачем же?

Гюнтер потемнел.

Перед вечером остановились на привал. Гюнтер слез с телеги и, разминаясь, прошел мимо подвод со связанными пленными. И те сразу залопотали что-то быстро и сердито. Наши бойцы не могли понять, что немцы говорили, но показалось им, вроде ругали они Гюнтера не то собакой, не то свиньей. Гюнтер при­остановился и, пока они лопотали, стоял потупившись, молча, а потом так же молча повернулся и пошел прочь.

На второй день пути он был мрачен и не произно­сил ни слова, только все вздыхал. Ехал он на второй подводе, сидел с краю, свесив ноги и зажав винтовку менаду колен. Ребята наши сначала пытались его раз­влекать. но потом отстали: со свойственной простым, душевным людям деликатностью решили: «Не бере­дить нашего немца. Пускай обдумает свое положе­ние».

Внезапно раздался выстрел, и Гюнтер упал мерт­вым с изуродованным лицом. Это он сам, пристроив винтовку так, чтобы ногой можно было нажать спус­ковой крючок, засунул дуло в рот и выстрелил. Все это случилось в одно мгновение. Ребятам только и осталось оттащить тело перебежчика с дороги и на­скоро закопать в лесу.

Пленных доставили ко мне на одну из вспомога­тельных точек. Мы с ординарцем и переводчиком во­шли в землянку, где содержались немцы. Пленные си­дели на нарах и даже не шевельнулись при нашем появлении. Помощник командира роты обер-ефрейтор Ганс, высокого роста немец, лет пятидесяти, с клинообразной головой и желтыми белками мутнозеленых глаз, смотрел на меня исподлобья и был похож на гиену у падали, готовую вцепиться в горло внезапно появивше­муся перед ней человеку. Лицо Ганса, исполненное бе­шеной злобы, было искажено и казалось бледносиним от напряжения. На левом рукаве пленного, как и у двух других, была большая белая повязка с черной свастикой. На левой руке красовался перстень из пластмассы коричневого цвета с эмблемой союза не­мецкого фашизма с итальянским.

Второй обер-ефрейтор был человек среднего роста, лет сорока пяти, толстый и широкоплечий, с большой продолговатой головой, с выпуклым лбом и крупными чертами лица. Этот смотрел в одну точку, уставив­шись в противоположный угол землянки. Он казался примирившимся с постигшей его участью и, повидимому, спокойно ожидал исхода.

Третий, сухой и стройный, хотя ему также можно было дать лет сорок, с беспокойно бегающими глаза­ми, готов был разрыдаться при малейшем к нему при­косновении. Он не мог спокойно сидеть на месте и нервно передвигался и вздрагивал.

Я приказал охране вывести первых двух и присту­пил к допросу последнего. Пленный сразу начал про­сить о том, чтобы ему сохранили жизнь. Он охотно давал интересующие нас показания, бранил Гитлера и свастику, красовавшуюся на его рукаве, поносил фашистскую партию, хотя и не отрицал того, что сам он свыше десяти лет являлся ее членом. Он судорож­но всхлипывал и все пытался стать на колени и под­ползти ко мне, но бойцы его удерживали. Во мне воз­никло чувство гадливости — жалкое это существо бы­ло мне отвратительно до тошноты. Свои показания он заключил слезливыми заверениями в своей готовности перейти на нашу сторону и сделать «все-все, что ему только прикажут».