МЕНЬШИНСТВО ПРОТИВ БОЛЬШИНСТВА

Эмма Гольдман. "АНАРХИЗМ" (по изданию: Гольдман Э. Анархизм / Пер. с англ. - М.: Голос труда, 1920.).

• Предисловие

Предисловие

Около 25 лет тому назад я услыхала пер­вого великого анархистского оратора – несра­вненного Джона Моста. Мне казалось тогда и в продолжение многих лет спустя, что слово, брошенное в толпу с таким удивитель­ным красноречием, с таким энтузиазмом и огнем никогда не может быть изглажено из человеческой души. Как могли все те люди, которые стекались на митинги Моста, избежать магнетического влияния его пророчес­кого голоса. Казалось, достаточно для них послушать его, чтобы отбросить прежнюю веру и увидеть истину и красоту анархизма.

Мое тогдашнее единственное желание сво­дилось к тому, чтобы я могла говорить, как Джон Мост, и чтобы я также могла захватить своим красноречием народные массы. О, наи­вность и энтузиазм юных дней! Это – момент в жизни человека, когда самые трудные вещи кажутся совсем легкими. Это, может быть, единственный период, когда стоит жить. Увы, он продолжается недолго. Как и весна в при­роде, это бурное время в жизни пропаганди­ста дает затем нежный, слабый росток, кото­рый или крепнет или гибнет смотря по тому, насколько он способен сопротивляться тысяче неблагоприятных обстоятельств.

Моя вера в чудодейственную силу устного слова уже исчезла. Я поняла, насколько оно слабо, чтобы вызвать в слушателе мысль или даже внешнее волнение. Постепенно и не без борьбы я пришла к заключению, что устная пропаганда в лучшем случае есть лишь сред­ство к тому, чтобы только пробудить людей от сна, – но она не оставляет никакого дли­тельного впечатления. Уж один тот факт, что в большинстве случаев люди приходят на митинг или потому, что заинтересованы газет­ными сенсациями, или потому, что хотят про­сто развлечься, есть ясное доказательство того, что у них нет серьезного желания на­учиться чему-либо.

Совершенно другое приходится сказать о писанном или печатном слове. Никто не ста­нет браться за серьезные книги, если он на самом деле не интересуется передовыми иде­ями. Это приводит меня к другому открытию, сделанному мною после многих лет обществен­ной деятельности, – именно, что несмотря на все влияние воспитания человек воспринимает только то, в чем заинтересован его ум. Эта истина уже признается теперь многими совре­менными авторитетами в педагогике по отно­шению к детям. Но я думаю, что то же можно сказать и о взрослых. Анархистов или рево­люционеров можно сделать не больше, чем музыкантов. Все, что можно сделать, это лишь заронить семена мысли. Разовьется ли из этого что-либо сильное и здоровое или нет, зависит от плодородности человеческой почвы, хотя имеет значение также и качество идей­ного семени.

На митингах внимание аудитории отвле­кается тысячами посторонних вещей. Оратор хотя он был очень красноречив, не может не подпасть под влияние беспокойной толпы, и в результате он не в состоянии затронуть глубокие струны в душах слушателей. Часто он не может даже проявить все свои досто­инства.

Отношение между писателем и читателем более интимно. Правда, книги являются только тем, чем мы хотим, чтобы они были, или ско­рее тем, что мы хотим в них найти. Это до­казывает, насколько писанное слово важнее устного. Именно это соображение и заставило меня собрать в одном томе мои идеи на раз­личные темы. Они рисуют процесс моего умственного и душевного развития в течение 21 года и представляют собою выводы, к ко­торым я пришла после многих перемен и обду­мываний.

Я далеко не надеюсь, что мои читатели будут столь же многочисленны, как и слуша­тели, приходившие на мои лекции. Но я предпочитаю иметь дело с немногими, кото­рые на самом деле желают научиться, чем с толпой, которой являлась на митинги, ища развлечения.

Что касается книги, то пусть она говорит за себя. Пояснительные заметки лишь отвле­кают внимание от излагаемых мыслей. Однако, я желала бы заранее предупредить два воз­ражения, которые будут без сомнения выдви­нуты против меня. Одно из них относится к главе "Анархизм", а другое к главе "Мень­шинство против большинства".

– Почему вы не говорите о том, как все будет устроено при анархизме? – вопрос, ко­торый я слышала тысячу раз. Потому что я верю, что последовательный анархизм не может навязывать точно выработанную програм­му или метод действия на все будущее время. Предрассудки, против которых должно бо­роться каждое новое поколение и которые оно в конце концов может преодолеть, явля­ются пережитком прошлого, которое держит нас всех в своих сетях. Анархизм, как я его по крайней мере понимаю, предоставляет потомству свободу развивать свои системы соответственно своим нуждам. Наше самое пылкое воображение не может предвидеть все возможности, которые встанут перед че­ловечеством, освобожденным от всякого вне­шнего принуждения. В таком случае, как мо­жно браться за то, чтобы вырабатывать ли­нию поведения для тех, кто придет после нас? Мы, которые платим так дорого за каждый глоток чистого свежего воздуха, должны воз­держиваться от тенденции стеснять будущее свободное развитие. Если мы достигнем хотя бы того, что расчистим почву от остатков и обломков прошлого и настоящего, то мы оста­вим потомству величайшее и надежнейшее наследство.

Самая неприятная черта, часто встречаю­щаяся среди читателей, – это вырвать какую-нибудь фразу из книги и пользоваться ей, как критерием мыслей автора или его лично­сти. Фридриха Ницше, например, называют ненавистником слабых, потому что он верил в "сверхчеловека". Мелочным критикам этого гигантского ума даже не приходит в голову, что идея о сверхчеловеке подразумевает такое состояние общества, в котором не может быть ни слабых, ни рабов.

Та же узкая точка зрения видит в Максе Штирнере только апостола теории "каждый для себя, и пусть дьявол берет себе отсталых". При этом совершенно игнорируется, что индивидуализм Штирнера содержит величай­шие социальные возможности. Тем не менее верно, что, если общество когда-либо будет свободно то это произойдет благодаря осво­бодившимся индивидуумам, свободные усилия которых создают общество.

Эти примеры приводят меня к возражению, которое делается по поводу главы "Меньшин­ство против большинства". Без сомненья на меня будут указывать, как на врага народа, но я отрицаю значение масс, как творческого фактора. Я предпочитаю такое обвинение и не стану говорить демагогических общих фраз, которые часто употребляются для привлече­ния на свою сторону симпатий народа. Я по­нимаю слишком хорошо горькое чувство при­давленного и обездоленного народа, но я отказываюсь преподносить обычные смешные паллиативы, которые не дают пациенту ни жить, ни умереть. В борьбе против социаль­ных зол допустимы все крайности, ибо крайние взгляды большею частью самые правильные. То, что я не верю в большинство, диктуется моей верой в возможности отдельного чело­века. Только когда последний сможет свобо­дно выбирать себе товарищей для достиже­ния общих целей, мы можем надеяться на вод­ворение порядка и гармонии вместо хаоса и несправедливости, царящих теперь в мире.

В дальнейшем пусть моя книга говорит за себя.

Эмма Гольдман

Анархизм

За что он стоит

Анархия

Всегда оклеветанная, проклинаемая, никогда не понимаемая,

Ты являешься свирепым ужасом нашего вре­мени.

"Ты – разрушение всякого порядка", кричит толпа,

"Война и безудержная злоба убийств".

Пусть они кричат. Тем, кто никогда не стре­мился

Найти истину, скрывающуюся за словом,

Тем не дано понять его истинное значение.

Они останутся навсегда слепыми среди сле­пых.

Но ты, о слово, такое ясное, такое сильное и чистое,

Ты провозглашаешь все, что я поставил себе целью,

Я отдаю тебя будущему! Ты будешь жить,

Когда каждый пробудится в самом себе.

Придет ли это при свете солнца или под свист бури,

Я не могу сказать, но земля это увидит.

Я – анархист! Поэтому я не стану

Управлять, но не желаю и быть управляемым.

Джон Генри Макей

История человеческого развития есть в то же время история отчаянной борьбы каждой новой идеи, возвещающей более светлое бу­дущее. В своей упорной любви к укоренив­шимся традициям приверженцы старины ни­когда не колеблются пустить в ход самые подлые и жестокие методы борьбы, чтобы только задержать наступление нового, в какой бы форме оно ни выражалось. Нам не нужно обращаться к далекому прошлому, чтобы видеть, какая сильная оппозиция, ка­кие громадные трудности и препятствия стоят по пути к осуществлению каждой прогрес­сивной идеи. Дыба, машина для завинчивания пальцев и кнут – еще живы среда нас; рядом с этим платье арестанта, общественная злоба – все работает против духа, смело идущего вперед.

Анархизм не мог надеяться избежать судьбы всех других новаторских идей. Наоборот, как самое революционное и некомпромиссное те­чение, анархизм должен был встретиться с невежеством и злобой мира, которые он имел в виду перестроить.

Чтобы коснуться хотя бы вскользь всего, что было сказано и сделано против анархи­зма, пришлось бы писать целый том. Поэтому я разберу только два главных возражения. Делая это, я попутно постараюсь объяснить, за что стоит анархизм.

Странной чертой оппозиции анархизму является то, что при этом выявляется отно­шение между так называемым развитым интел­лектом и невежеством, хотя, если принять во внимание относительность всего существу­ющего, это не должно казаться странным. Невежественные массы имеют в свою пользу то, что они и не претендуют на знание или терпимость. Они всегда действуют импульси­вно, рассуждая как дети. "Почему?" – "А по­тому что". Однако оппозиция невежественных масс анархизму заслуживает такого же вни­мания и обсуждения, как и оппозиция интел­лигентных людей.

Каковы же возражения? Во-первых, анархизм непрактичен, хотя и является прекра­сным идеалом. Во вторых, анархизм стоит за насилие и разрушение и поэтому должен быть отвергнут, как преступный и опасный путь. И интеллигенция, и невежественный народ судят не на основании точного знания пред­мета, а понаслышке или вследствие ложного толкования.

Практическая схема, как сказал Оскар Уайльд, есть такая, которая или уже сущест­вует в действительности или может быть осуществлена при настоящих условиях. Но анархизм именно протестует против этих са­мых условий, и всякая схема, которая примиряется с ними, уже по одному этому непра­вильна и не разумна Истинный критерий практичности поэтому заключается не в том, чтобы предлагаемая схема оставляла нетрону­тыми то, что неправильно и неразумно, а в том, имеет ли она в себе настолько силы и жизненности, чтобы уничтожить стоячие воды старины и построить и поддержать новую жизнь. При свете такой логики анархизм является совершенно практичным. Более чем какая бы то ни было другая идея, он помо­гает отделаться от неправильного и неразу­много старого и построить и поддержать но­вую жизнь.

Вражда и ненависть в невежественном че­ловеке постоянно подогреваются самыми ужас­ными рассказами и историями, от которых кровь стынет, относительно анархизма и анар­хистов. О них считается возможным говорить самые скверные вещи. Поэтому для неинтел­лигентного человека анархизм является чем-то вроде буки для детей – чудовищем, которое все пожирает и несет в себе разрушение и насилие.

Разрушение и насилие! Но откуда же знать обыкновенному человеку, что самым свире­пым элементом в обществе, несущим в себе, насилие, является невежество, что анархизм выступает именно против разрушающей силы невежества? Он не знает также, что анархизм, который основывается на самой природе, раз­рушает не здоровые ткани общественного организма, а паразитические наросты, вытя­гивающие все жизненные соки из общества. Анархизм лишь очищает почву от всякой га­дости и дряни, чтобы она могла затем при­нести здоровые плоды.

Кто-то сказал, что гораздо меньшее умствен­ное усилие требуется для того, чтобы осу­ждать, чем для того, чтобы думать. Распро­страненная всюду умственная лень, господ­ствующая в обществе, доказывает, что это верно. Вместо того чтобы основательно разо­браться в вопросе, рассмотреть его происхо­ждение и значение, большинство людей пред­почитают или огулом осуждать или полагаться на поверхностные или пристрастные характе­ристики второстепенных мелочей.

Анархизм заставляет человека думать, рас­следовать и анализировать каждое предложе­ние. Но, чтобы не обременять читателя изли­шними деталями, я также начну с определе­ния, которое затем постараюсь развить.

Анархизм есть философия нового общест­венного строя, основанного на свободе, нео­граниченной какими бы то ни было челове­ческими законами: это есть теория, согласно которой все формы правления основываются на насилии и поэтому являются ложными, вредными и также ненужными.

Новый общественный строй основывается, конечно, на материальной базе, но, хотя все анархисты согласны, что главное зло сегодня­шнего дня заключается в экономике, они по­лагают, что устранить это зло можно только путем разрешения всех вопросов, касающихся всех сторон жизни, – как индивидуальной, так и общественной, как внутренней, так и вне­шней.

Подробное изучение истории человеческого развития раскрывает перед нами два элеме­нта, резко сталкивающиеся друг с другом, хотя теперь начинают понимать, что эти эле­менты не чужды друг другу, но тесно связаны между собой и гармоничны, если только их поставить в надлежащие условия. Это – инди­видуальные и социальные инстинкты. Личность и общество вели в течение долгих веков бес­пощадную кровавую борьбу между собой, при чем каждый стремился к превосходству, не понимая значения и важности другого. Инди­видуальные инстинкты являются самым ва­жным фактором человеческого развития, роста, стремлений, усилий и осуществлений; соци­альные инстинкты являются столь же важным фактором взаимной помощи и общественного благополучия.

Объяснение борьбы между человеком, и окружающей его средой, напрашивается само собой. Первобытный человек, будучи не в состоянии понять самого себя и еще менее идею единства всей жизни, чувствовал себя в абсолютной зависимости от слепых, тайных сил природы, всегда готовых посмеяться над ним и дразнить его. Из этого положения вытекало религиозное представление о чело­веке, как ничтожной пылинке, зависящей от верховных сил на небе, которых можно уми­лостивить лишь полным смирением. Все ста­рые сказки и саги основаны на этой идее, которая продолжает быть главным мотивом библейских преданий, говорящих об отноше­ниях человека к богу, государству и обществу. Всюду и везде повторяется одна мысль: че­ловек ничто, силы—все". Так Иегова терпит человека только на условии полного смире­ния и предания себя на милость его. Человек может иметь всю славу и величие на земле, но не должен сознавать себя. Госу­дарство, общество, нравственные законы, все поют ту же песню: человек может иметь всю славу на земле, но не должен сознавать себя.

Анархизм есть единственная философия, которая дает человеку сознание самого себя, которая утверждает, что бог, государство и общество не существуют, что их обещания пустые, ничего не значащие слова, так как они могут быть исполнены лишь при условии полного подчинения человека. Анархизм по­этому есть учитель единства жизни не только в природе, но и в человеке. Нет конфликта между личностью и социальными инстинктами как не может быть конфликта между серд­цем и легкими; первое есть приемник драгоценной жизненной эссенции, второе хранилище элемента, который делает эссенцию чистой и сильной. Личность есть сердце обще­ства, хранящее в себе эссенцию социальной жизни; общество – легкие которые, распределяют элемент, делающий жизненную эссенцию – то есть личность, – чистой и сильной.

"Единственная ценная вещь в мире, – сказал Эмерсон, – есть активная душа; каждый человек имеет это внутри себя. Активная ду­ша видит абсолютную истину, высказывает истину и творит". Другими словами, индиви­дуальный инстинкт есть ценная вещь в мире. Истинная душа видит и создает живую исти­ну, из которой рождается еще большая исти­на, – возрожденная социальная душа.

Анархизм – великий освободитель человека от миражей, которое держали его до сих пор в плену, судья и умиротворитель двух сил индивидуальной и социальной гармонии. Чтобы завершить это единство, анархизм объявил войну всем гибельным влияниям, которые до сих пор мешали гармоничному единению ин­дивидуальных и социальных инстинктов, лич­ности и общества.

Религия – область человеческого ума; соб­ственность – область человеческих нужд и по­требностей; и правительство – область чело­веческого поведения; все это является опло­том порабощения человека и всех ужасов, к которым оно ведет. Религия! Как она господ­ствует над умом человека и унижает его и развращает его душу. "Бог есть все и человек ничто" – учит нас религия. Но из этого ничего бог создал царство столь деспотическое, тира­ническое, столь жестокое, столь ужасно тре­бовательное, что с тех пор, как начались боги, миром управляли лишь слезы, кровь и мрак. Анархизм поднимает человека на вос­стание против этого черного чудовища. "Раз­бей свои умственные цепи", говорит анархизм человеку, потому что, пока ты не будешь думать и рассуждать сам за себя, ты не осво­бодишься от власти тьмы, величайшего пре­пятствия на пути к всеобщему прогрессу.

Собственность, область человеческих нужд есть в то же время отрицание на право удо­влетворения нужд человека. Было время, ко­гда собственность претендовала на божествен­ное право, когда она обращалась к человеку, с теми же словами, как и религия: "жертвуй собой! откажись от себя! подчинись!" Дух анархизма поднял человека из его прострации. Теперь он гордо выпрямился и его лицо обращено к свету. Он научился видеть, сколь ненасытна, всепожирающа и опустошительна природа собственности, и он готов теперь нанести этому чудовищу смертельный удар.

"Собственность есть воровство", сказал великий французский анархист Прудон. Но без риска и опасности для вора. Захватывая в свою монополию соединенные усилия чело­века, собственность ограбила у него прина­длежащие ему по рождению права и выгнала его на улицу бедняком и отверженцем. Соб­ственность не имеет даже обычной надоевшей отговорки, что человек не создает достаточно для удовлетворения всех своих нужд. Каждый начинающий студент политической экономии знает, что продуктивность труда в течение последних десятилетий далеко превысила нормальные потребности. Но каковы могут быть нормальные потребности у ненормаль­ного учреждения.. Единственная потребность, которую признает собственность, есть ее жадный аппетит к все большему и большему богатству, ибо богатство обозначает власть, право подчинять себе, давить, эксплуатировать, порабощать, оскорблять и развращать, Америка особенно гордится своим могуще­ством, своим огромным национальным богат­ством. Бедная Америка! На что ей все ее богатства, если люди, составляющие ее нацию бедны и жалки, если они живут в нищете, грязи, среди преступлений, без луча надежды и радости, – бездомная, бездушная армия, лю­дская масса, готовая стать добычей эксплуататоров!

Все признают истину, что в любом деле, если доходы не покрывают расходы, банкрот­ство неизбежно. Однако те, кто занят в деле производства богатства, не научился даже такой простой истине. Каждый год стоимость производства в человеческих жизнях растет больше и больше (50,000 убитых и 100,000 раненых в Америке за прошлый год); доходы же масс, помогающих созданию богатств, все уменьшаются. Однако, Америка продолжает закрывать глаза на неизбежность банкротства в деле производства. Но это не единственное ее преступление. Еще более фатально пре­ступление превращения производителя в про­стую частичку машины, которая имеет меньше воли и решительности, чем его стальной и железный господин. У человека отняты не только продукты его труда, но и право сво­бодной инициативы, оригинальности, интерес к вещам, которые он производит, и самое желание производить их.

Истинное богатство состоит в полезных и красивых вещах, которые помогают создать сильные, красивые тела, и обстановку рожда­ющую желание жить. Но, если человеку суждено в течение 30 лет своей жизни наматы­вать хлопок па веретено, или катать уголь или строить дороги, то не может быть ника­кого разговора о богатстве. Он может дать миру только безобразные вещи, отражающие скучное и безобразное существование, – сли­шком слабое, чтобы жить, и слишком трус­ливое, чтобы умереть. Удивительно, что есть еще люди, которые восхваляют этот мертвя­щий метод централизованного производства, как самое великолепное достижение нашей эпохи. Они совершенно не в состоянии понять что, если мы будем продолжать подчиняться таким образом машине, то наше рабство бу­дет более полно, чем во времена короля. Они не хотят знать, что централизация есть не только смерть свободе, но также здоровью и красоте, науке и искусству, ибо все это не­возможно в машинообразной атмосфере, где все протекает по часам.

Анархизм может только отвергнуть такой способ производства: его цель – самое свобо­дное по возможности выявление всех откры­тых сил человека. Оскар Уайльд описывает совершенную личность, как такую, которая развивается при совершенных условиях, и которая не ранена, не изуродована и не на­ходится в опасности. Совершенная личность, таким образом, возможна только в таком со­стоянии общества, где человек может свобо­дно выбирать себе характер работы, условия работы, и самую работу. Ибо делать стол, строить дом или обрабатывать землю может быть для одного человека тем же, что для художника рисовать, для научного деятеля заниматься открытиями – работой вдохновения, страстного желания и глубокого интере­са к делу, что дает человеку творческую силу. Если идеал анархизма таков, то его экономи­ческая система должна сводиться к добро­вольным производительным и распредели­тельным ассоциациям, постепенно развиваю­щимся в свободный коммунизм, как лучший способ производства с наименьшей потерей человеческой энергии. Однако анархизм при­знает также за каждым отдельным человеком или группой людей прямо устраивать в любое время другие формы работы, соответствую­щие их вкусам и желаниям.

Так как такое свободное проявление че­ловеческой энергии возможно только при полной индивидуальной и социальной сво­боде, то анархизм направляет свои силы про­тив третьего и величайшего врага всякого социального равенства, – именно государства, организованной власти и установленного за­кона, регулирующих человеческое поведение.

Как религия сковала человеческий ум, и как собственность или монополия на вещи подчинила себе и сузила человеческие по­требности, так государство поработило чело­веческий дух, диктуя ему каждый шаг пове­дения… "Всякое правительство", говорит Эмерсон, "есть, в сущности, тирания". Со­вершенно не важно, действует ли правитель­ство именем божественного права или име­нем большинства. В каждом случае оно стре­мится к абсолютному подчинению себе чело­веческой личности.

Рассуждая об американском правитель­стве, величайший американский анархист Да­вид Торо говорит: "Правительство есть ничто иное, как традиция на очень давнего происхождения; оно стремится к тому, чтобы перейти к потомству в неизмененном виде, но каждый раз теряет в своей целостности; оно не имеет жизненности и силы отдельного человека. Закон никогда не сделал ни одного человека справедливее ни на йоту; и именно вследствие своего уважения к закону даже наилучшие люди ежедневно превращаются в агентов и слуг несправедливости".

На самом деле, основная черта всякого правительства есть несправедливость. С вы­сокомерием и самонадеянностью короля, ко­торый не может поступать неправильно, пра­вительство приказывает, судит, осуждает и наказывает за самые незначительные про­ступки, удерживаясь само у власти посред­ством величайшего из всех преступлений, – уничтожения индивидуальной свободы. Уйда права, когда она говорит: "государство имеет в виду внушить своему народу только те ка­чества, при которых его приказания будут исполняться и его казна будет наполняться. Величайшим достижением государства является низведение человечества до степени часовой бездушной машины. В его атмосфере все тс более тонкие и деликатные свободы, которые требуют ухода за собой и свободного воз­духа, неизбежно засыхают и гибнут. Государ­ство требует машины, платящей налоги и ра­ботающей без перебоя, казны, в которой ни­когда не бывает дефицита, и народа послуш­ного, бесцветного, монотонного, бездушного идущего, как стадо овец, вдоль прямой до­роги между двух стен".

Однако, даже стадо овец восстало бы против интриг государства, если бы оно не упо­требляло для своих целей тиранических, ре­прессивных и развращающих методов. Поэтому Бакунин отвергает государство, как синоним отрешения от свободы личности и меньшин­ства, синоним разрушения общественных от­ношений, урезывания или даже полного от­рицания самой жизни ради интересов госу­дарства. Государство есть алтарь политиче­ской свободы и как религиозный алтарь, он поддерживается для человеческого жертво­приношения.

Вообще вряд ли есть хотя бы один из со­временных мыслителей, кто бы не согласился, что правительство, организованная власть или государство нужно только для поддержания или защиты собственности и монополии. Оно доказало свою состоятельность только в этом отношении.

Даже Бернард Шоу, который надеется на чудеса от государства при фабианизме, при­знает тем не менее, что "в настоящее время государство есть громадная машина для огра­бления и превращения бедняков путем гру­бой силы в рабов". Раз это так, то трудно понять, почему этот умный пропагандист все-таки желает сохранить государство даже после того, как бедность перестанет суще­ствовать.

К несчастью, есть еще много людей, кото­рые продолжают упорно верить, что прави­тельство основано на законе природы, что оно поддерживает общественный порядок и гармонию, что оно уменьшает преступление и не дает лентяю обманывать своих ближних. Рассмотрим эти утверждения.

Закон природы есть такой фактор в че­ловеке, который проявляется свободно, вне­запно, без всякого внешнего принуждения и в полной гармонии с требованиями природы. Например, требования питания, света, воз­духа, физических упражнений, половые по­требности, – это закон природы. Но для сво­его выявления он не нуждается в правитель­ственном аппарате, в палке полицейского, в оружии, в наручниках и в тюрьме. Чтобы повиноваться естественному закону, если это вообще можно называть повиновением, требуется лишь отзывчивость и свобода. Что правительства не основываются на таких гармоничных факторах, доказывается уже тем ужасным списком насилий и принуждений, к которым прибегают все правительства мира для поддержания своего существования. Блэкстон был прав, когда сказал: "человеческие законы плохи, потому что они противны есте­ственным законам природы".

Трудно себе представить, чтобы прави­тельство было способно к водворению по­рядка или социальной гармонии, если только под этим не понимать того пресловутого по­рядка, который царствовал в Варшаве после избиения тысячей людей. Порядок, достигну­тый путем подчинения и поддерживаемый террором, не есть еще надежная гарантия; однако это – единственный порядок, который поддерживают все правительства. Подлинная социальная гармония вырастает из солидар­ности интересов. В обществе, где люди, ра­ботающие постоянно, не имеют ничего, а никогда не работающие имеют все, солидарно­сти интересов, конечно, нет; отсюда и социальной гармонии быть не может. Но орга­низованная власть реагирует на это важное положение только тем, что раздает еще боль­шие привилегии тем, кто уже монополизировал в своих интересах всю землю и еще больше порабощает обездоленные массы. Та­ким образом весь арсенал правительственных мероприятии, – законы, полиция, солдаты, суды, парламенты, тюрьмы, – все это рев­ностно работает над "приведением в гармо­нию" самых враждебных элементов в обще­стве.

Но самая абсурдная защита власти и за­кона, что они якобы достигают уменьшения преступлений. Не говоря уже о том, что го­сударство само по себе есть величайший пре­ступник, который нарушает все писанные и естественные законы, ворует под видом на­логов, убивает под видом войны и смертной казни, государство пришло к полному нулю в борьбе с преступлениями. Оно оказалось совершенно не в силах уничтожить или даже уменьшить ужасный бич, который оно само же создало.

Преступление есть ничто иное, как не­верно направленная энергия. Пока все суще­ствующие теперь учреждения и положения, экономические, политические, общественные и моральные, работают лишь в одном духе, направляя человеческую энергию в ложные каналы; пока большинство людей чувствуют себя не на месте, делая работу, которую они ненавидят, ведя жизнь, которая им противна, преступление останется неизбежным злом, и все законы и статуты могут только увели­чить, но не уничтожить его. Что знает общество в том виде, как оно сейчас существует, об отчаянии, о бедности и нищете, об ужас­ной борьбе, через которую должен пройти человек по пути к преступлению и падению? Тот же, кто знает этот страшный процесс, не может не видеть истину в следующих сло­вах Петра Кропоткина:

"Те, кто сравнит выгоды, приписывае­мые закону и наказанию, с развращающим влиянием, которое они оказывают на челове­чество; те, кто поймет, какое страшнее раз­ложение вносит в человеческое общество сы­щик, покровительствуемый судьей и оплачи­ваемый монетой правительством под тем предлогом, что он помогает разоблачать пре­ступления; те, кто пойдут по тюрьмам и уви­дят там, во что превращается человеческое существо когда оно лишено свободы, когда оно подвергается грубому обращению тюремщиков, жестоким, грубым словам, тысячам язвительных, оскорбительных унижений, тс согласятся с нами, что весь аппарат тюрьмы и наказания есть проклятие, которое должно быть совершенно уничтожено".

Устрашающее влияние закона на ленивого человека слишком ничтожно, чтобы о нем нужно было говорить. Если общество будет избавлено от напрасной траты сил и средств, от расходов по содержанию ленивого класса и таких же громадных расходов, которые этот ленивый класс требует на свою охрану, то общественный стол будет иметь всего в достаточном изобилии для всех граждан, включая сюда и случайного ленивца. Кроме того, нужно помнить, что лень является ре­зультатом или специальных привилегий или физической и умственной ненормальности. Наша теперешняя нездоровая система произ­водства покровительствует и тому и другому, и в высшей степени удивительно, что народ вообще желает еще работать. Анархизм имеет в виду очистить труд от этого мертвящего, скучного элемента, от унижения и принужде­ния и стремится к тому, чтобы сделать ра­боту средством к увеличению радости, силы, ярких красок, истинной гармонии так, чтобы самый бедный человек мог почерпнуть в ра­боте и развлечение, и надежду.

Чтобы добиться такого устройства жизни, правительство с его несправедливыми, про­извольными, репрессивными мерами должно быть уничтожено. В лучшем случае оно мо­жет лишь навязать однообразную систему жизни для всех граждан, не разбираясь в ин­дивидуальных и социальных различиях и ну­ждах. Уничтожая правительство и устано­вленные законы, анархизм предлагает восста­новить самоуважение, независимость личности и свободу от всяких стеснений и вмеша­тельств власти. Только при свободе человек может вырасти во весь свой рост. Только при свободе он научится думать, действо­вать и проявлять свои лучшие стороны. Только при свободе он уяснит себе истинную силу общественных связей, которые соеди­няют людей воедино и являются настоящим основанием нормальной общественной жизни. Но что сказать о человеческой натуре? Мо­жет ли она измениться? И если нет, то вы­несет ли она анархизм?

Бедная человеческая натура, какие только ужасные преступления не совершались ради твоего имени! Каждый глупец от короля до полицейского, от ограниченного тупого па­стора до безыдейного работника науки пре­тендует говорить от имени человеческой натуры. И чем больше какой-нибудь шарлатан, тем сильнее он настаивает на скверности и слабости человеческой природы. Но как мо­жет кто-либо говорить об этом теперь, когда душа каждого человека заключена в тюрьму, а сердце заковано, связано, изранено и иска­лечено?

Джон Борроуз установил, что эксперимен­тальное изучение животных, находящихся в заключении, совершенно бесполезно. Их ха­рактер, привычки, аппетиты, все это подвер­гается полной перемене, когда они оторваны от их почвы на поле и в лесу. Когда чело­век заключен в тесную клетку и каждый день подвергается побоям, то как мы можем говорить о его развитии и прогрессе?

Свобода, широкие рамки, случай и больше всего мир и спокойствие могут нас научить, каковы на самом деле главные факторы че­ловеческой природы и всех ее удивительных возможностей.

Анархизм, таким образом, стоит за освобо­ждение человеческого ума от владычества религии, за освобождение человеческого тела от владычества собственности, за освобождение от оков и стеснений правительства. Анархизм стоит за порядок, основанный на свободной группировке людей в целях про­изводства истинного общественного богат­ства; за порядок, который гарантирует для каждого человека свободный доступ к земле и полное пользование всеми необходимыми для жизни вещами, согласно индивидуальным желаниям, вкусам и наклонностям.

Это не есть дикая фантазия или увлече­ние ума. К такому заключению пришли очень и очень многие интеллигентные мужчины и женщины в мире, и их заключение основано на внимательном и точном изучении главных тенденций современного общества: индиви­дуальной свободы и экономического равен­ства, которые вызывают в человеке все, что в нем есть лучшего и благородного.

Теперь о методах. Анархизм не есть, как некоторые могут предполагать, теория буду­щего, которая должна быть осуществлена пу­тем божественного вдохновения. Это – живая сила в нашей жизни, постоянно создающая новые условия. Поэтому методы анархизма не содержат в себе точно выработанной про­граммы, которая должна быть выполнена при всяких условиях. Методы должны вырасти из экономических нужд и потребностей каждого места и климата и сообразоваться с интеллек­туальными и личными особенностями инди­видуума. Спокойный, ясный характер Тол­стого будет требовать совсем других мето­дов для общественной перестройки, чем глу­бокая, стремительная личность Михаила Ба­кунина или Петра Кропоткина. Также должно быть ясно, что экономические и политиче­ские нужды России потребуют более реши­тельных мер, чем Англия или Америка. Анар­хизм не стоит за военную выправку и одно­образие. Он стоит за мятеж и восстание во всякой форме против всего, что мешает че­ловеческому прогрессу. Все анархисты схо­дятся в этом точно также, как они сходятся в своем отрицании политической парламент­ской борьбы, как средства достижения больших социальных перемен.

"Всякое голосование, – сказал Торо, – есть своего рода игра, как игра в карты, не больше и не меньше; его идейное значение столь же ничтожно, кок и его целесообраз­ность. Даже голосование за правильный прин­цип ровно ничего для него не делает. Разум­ный человек не оставит своего права на про­извол случая и не захочет подкреплять его властью большинства". Внимательное изуче­ние политического аппарата и его достижений приведет нас к тем же выводам, что и Торо. Что показывает история парламентаризма? Ничего кроме провалов и неудач, – ни одной реформы, улучшающей экономическое и об­щественное положение народа. Принимались законы, издавались постановления для улуч­шения и охраны труда, но толку от этого не получалось никакого. 'Гак только в прошлом году было доказано, что в штате Иллинойс с его самыми строгими законами относи­тельно охраны труда в копях произошла са­мая ужасная катастрофа и рудниках. В шта­тах, где существуют законы об охране дет­ского труда, эксплуатация детского труда свирепствует более, чем где бы то ни было. Хотя у нас рабочие пользуются всеми поли­тическими привилегиями, капитализм достиг в Америке наивысшего развития.

И даже если бы рабочие могли иметь своих собственных представителей, чего до­биваются наши социалисты, то какие шансы они имели бы для проявления своих добрых намерений? Нужно только вспомнить, что такое самый процесс политической борьбы, к каким средствам прибегают политические дея­тели для достижения своих целей: забегание с задней двери, интриги, ложь, обман, все это пускается в ход. К этому нужно приба­вить обыкновенно полное отсутствие честно­сти и убеждений, чтобы понять, что от та­ких людей ничего хорошего ждать нельзя. Неоднократно народ по своей доверчивости обращался к ним, поддерживал их, верил, от­давал последнюю копейку, и каждый раз он» обманывали его.

Можно возразить, что действительно чест­ные люди не поддадутся влиянию этой поли­тической мельницы. Может быть и нет. Но такие люди будут совершенно беспомощны, чтобы оказать хотя бы малейшее влияние в защиту интересов труда, что было уже до­казано многими примерами. Государство – экономический хозяин своих слуг. Хорошие люди, если таковые есть, или останутся вер­ными своим политическим убеждениям и по­этому не будут встречать поддержки, или же они станут на сторону своего экономиче­ского хозяина и не будут способны ни к чему хорошему. Политическая арена не оставляет никакой другой альтернативы, – входящие на нее должны быть или глупцами или него­дяями.

Политические предрассудки все еще вла­деют умами и сердцами народных масс, но истинные любители свободы должны от них отделаться. Вместо этого они будут верить вместе с Штирнером, что человек получает такую свободу, какую он хочет иметь. Анар­хизм поэтому стоит за прямое действие, за открытый вызов и борьбу против всяких за­конов и стеснений, – экономических, социаль­ных и моральных. Но вызов и борьба не за­конны. В этом залог спасения человека. Все незаконное требует от него цельности, поло­жительности, храбрости и мужества, требует свободного, независимого духа, людей твер­дых, сильных и преданных делу.

Всеобщее избирательное право обязано своим происхождением прямому действию. Если бы не дух возмущения и вызова со сто­роны наших отцов, американских революцио­неров, то их потомки до сих пор были бы подданными короля. Если бы не прямое дей­ствие Джона Брауна и его товарищей, то Америка до сих пор вела бы торговлю не­грами. Правда, торговля белыми все еще про­должается, но она также когда-нибудь будет прекращена благодаря прямому действию. Тред-юнионизм, который является экономиче­ской ареной современного гладиатора, обязан своим существованием прямому действию. Еще недавно закон и правительство пыта­лись раздавить тред-юнионистское движение и присуждали тех, кто стоял за право рабо­чих организовываться, к наказанию, как за­говорщиков. Если бы они тогда стали защи­щать свое право просьбами, юридическими доводами, компромиссами, то тред-юнионизм был бы теперь ничтожной величиной. Во Франции, в Испании, в Италии, в России и даже в Англии (доказательством чего является все растущее революционное движение среди английских рабочих союзов) прямое револю­ционное экономическое действие стало такой крупной силой в борьбе за индустриальную свободу, что мир был принужден признать огромное значение могущества рабочих. Все­общая стачка, высшее выражение экономиче­ского сознания рабочих, недавно еще осмеи­валось в Америке. Теперь каждая крупная стачка, чтобы выиграть победу, должна при­знать важность общего солидарного про­теста.

Прямое действие, практичность которого в экономической борьбе доказана, является столь же хорошим орудием для защиты ин­дивидуальных прав. Сотни враждебных сил наступают на человека, и только упорное сопротивление может окончательно освобо­дить его. Прямое действие, направленное против власти на заводе, против судебной власти, против власти вторгающегося всюду морального кодекса, есть логический и по­следовательный метод борьбы анархизма.

Не поведет ли это к революции? Да, по­ведет. Действительная социальная перемена ни разу еще нигде не происходила без ре­волюции. Люди часто или не знают истории своей страны или не уразумели, что револю­ция есть ничто иное, как мысль, превращен­ная в действие.

Анархизм, крепкие дрожжи человеческой мысли, теперь проникает всюду во все отрасли и стороны человеческой работы. Наука, искусство, литература, драма, борьба за экономическое улучшение, вообще всякая индивидуальная и общественная оппозиция существующему порядку вещей, – все это находится под влиянием идейного света анархизма, который является философией, ставящей на первый план человеческую личность, теорией социальной гармонии и великой, растущей, живой силой, которая имеет в виду перестроить весь мир, и уже приближает нас к заре будущего.

МЕНЬШИНСТВО ПРОТИВ БОЛЬШИНСТВА

Если бы мне нужно было указать наибо­лее характерную черту нашего времени, то я бы сказала: количество. Количество, множе­ство доминирует всюду, подавляя качество. Вся наша жизнь, – производство, политика, об­разование, – основана на количестве, на чис­ленности. Рабочий, который когда-то гордил­ся совершенством и качеством своей работы, заменен ныне безмозглыми, некомпетентными автоматами, которые производят огромное ко­личество продуктов, не имеющих для них ни­какой цены, и вообще зачастую вредных для остального человечества. Так количество, вме­сто того, чтобы увеличить комфорт и мир в жизни, увеличило лишь тяжесть, лежащую на человеке.

В политике ничто, кроме количества, не имеет значения. Соответственно с этим идеалы, принципы, справедливость и прямота потеряли, будучи совершенно поглощены численностью. В борьбе за превосходство различные политические партии соперничают одна с другой в ловкости, хитрости, обмане и темных махинациях, будучи уверены, что та, которая победит, может рассчитывать в качестве победителя на аплодисменты большинства. Есть только один бог – успех. А за счет чего, какой ужасной ценой он получен, это считается неважным. Нам не приходится ходить далеко, чтобы доказать эту печальную истину. Никогда раньше такое разложение, такое полное падение нашего правительства не было так ясно у всех перед глазами; никогда раньше американский народ не стоял лицом к лицу перед такой подлой организацией, которая в течение долгих лет претендовала на безупречность, выставляя себя главной основой всех наших учреждений и защитницей и покровительницей народных прав и свобод. Однако, когда преступления партии сделались настолько вопиющими, что даже слепой мог их увидеть, правительству стоило только пустить в ход своих агентов, – и его превосходство было обеспечено. Таким образом, сами жертвы, обманутые, одураченные, оскорбленные тысячу раз, решили не против, а в пользу победителя. Некоторые удивленно спрашивали потом, как же большинство предало традиции американской свободы? Где же был его разум, способность рассуждать. В том то и дело, что большинство не может рассуждать, у него нет разума. Не имея совершенно ни оригинальности, ни нравственного мужества, большинство всегда вручало свою судьбу в руки других. Неспособное нести ответственность, оно всегда следовало за своими лидерами, хотя бы они вели его к гибели. Доктор Штокман был прав, говоря: "самый опасный враг истины и справедливости среди нас есть сплоченное большинство, проклятое сплоченное большинство". Без амбиции и инициативы сплоченная масса ничто так не ненавидит, как всякое новшество; она всегда противилась, осуждала и преследовала новатора, пионера новой истины.

Теперь часто повторяют среди политиков, включая и социалистов, следующие слова: "Наше время – есть эра индивидуализма, мень­шинства". Только те, кто не отличается глу­биной мысли, могут так думать. Разве богат­ство мира не собрано в руках немногих? Раз­ве они не хозяева, не самодержавные короли положения? Однако, их успех не есть резуль­тат индивидуализма, а инерции, запуганности и полного подчинения народной массы. Она только того и хочет, чтоб над ней доминировали, ею руководили, ее усмиряли. Что ка­сается индивидуализма, никогда еще в исто­рии человечества он не имел меньше шансов, чем теперь, на свое выявление и утверждение в нормальном и здоровом виде. Оригиналь­ный и честный воспитатель, артист или пи­сатель, с ярко выраженной индивидуально­стью, независимый научный деятель или ис­следователь, не поклоняющийся принятым ав­торитетам, и реформатор, не желающий идти на компромиссы, ежедневно принуждены от­ступать на задний план перед людьми, зна­ние и творческая способность которых при­шли уже в упадок.

Воспитателей типа Феррера не терпят нигде в то время, как люди, жующие давно пережеванную жвачку, вроде профессоров Эллиота и Бутлера, являются успешными продолжателями века глупых ничтожеств. В литературе и драме имена Хэмфри Уордс и Кляйда Фитча боготворятся массой в то время, как немногие знают и ценят красоту и гений Эмерсона, Торо, Уитмэна, Ибсена, Гаутпмана, Бэтлер Иэтса или Стиведа Филлипса. Они, как одинокие звери, находятся далеко за горизонтом и неизвестны большинству.

Издатели, театральные антрепренеры и кри­тики не интересуются действительно художе­ственными качествами творческого искусства, а спрашивают лишь, принесет ли данное про­изведение барыш, и понравится ли оно толпе? Увы, это плохой критерий; толпе нравится только то, что не требует умственного на­пряжения. В результате, на литературном рынке появляются главным образом лишь по­средственные, ординарные, мещанские произ­ведения.

Должна ли я сказать, что те же печальные выводы относятся и к изобразительным ис­кусствам? Нужно только пройти по нашим паркам и улицам, чтоб убедиться в вульгар­ности и отвратительном безобразии нашего искусства. Только большинство могло допу­стить такие оскорбительные для истинного искусства произведения. Ложные в своей ком­поновке и варварские по исполнению, статуи, наполняющие американские города, имеют та­кое же отношение к истинному искусству, как языческие идолы к статуям Микеланджело. И только такое искусство имеет успех. Ис­тинный артистический гений, который не под­делывается под принятые взгляды, который творит оригинально и хочет быть верным жизни, влачит неизвестное и жалкое существо­вание. Его работа может однажды стать пред­метом поклонения толпы, но не раньше, чем его истощенное сердце перестанет посылать кровь в жилы, когда в нем умрет искатель новых путей, и когда толпа безыдейных и ограниченных людей убьет наследство вели­кого мастера.

Сказано, что артист ныне не может тво­рить, потому что он, как Прометей, прикован к скале экономической необходимости. Одна­ко, это относится к искусству всех времен и эпох. Микеланджело зависел от своего свя­тейшего патрона не меньше, чем теперешний скульптор или художник, причем знатоки искусства тех времен были головой выше на­шей глупой толпы. Они считали за честь, ко­гда им разрешалось помолиться у гробницы маэстро.

Покровитель искусства нашего времени знает только один критерий, одну ценность – доллар. Его не интересует художественная сто­рона произведения, а лишь количество дол­ларов, которое придется платить. Так, в пье­се Мирбо "Дела есть дела" один финансист говорит, указывая на какую-то маз­ню в красках: "Посмотрите, какое великое произведение; оно стоит 50.000 франков". Точ­но также рассуждают наши разбогатевшие буржуа. Баснословные цифры, уплаченные ими за их великие произведения и открытия, ис­купают бедность их вкуса.

Самым непростительным грехом в нашем обществе считают независимость мысли. То, что об этом грехе так много говорят в стране, символом которой считается демократия, весь­ма многозначительно указывает на огромную силу большинства.

Венделл Филлипс сказал 50 лет тому назад: "В нашей стране абсолютного демократиче­ского равенства общественное мнение не только всемогуще, но и всезнающе. Нет никакого убежища от его тирании, некуда спрятаться от его влияния и в результате если вы возьмете фонарь и начнете искать, сред сотни людей вы не найдете ни одного американца, который не был бы убежден, что он может что-нибудь выиграть или проиграть в его самолюбии, в его общественной жизни или деле от того или иного мнения о нем его соседей и от их голосования. Следствием этого является то, что вместо того, чтобы быть коллективом индивидуумов, из которых каждый без всякого страха и опасе­ния высказывает свои мысли, мы как нация по сравнению с другими народами, являемся нацией трусов. Мы более, чем какой-либо другой народ, боимся друг друга".

Очевидно, что со времени Венделля Филлипса мы не подвинулись вперед и мало ушли от этих условий. Теперь, как и тогда, общественное мнение есть вездесущий тиран; те­перь, как и тогда, большинство представляет собой массу трусов, которые готовы принять всякого наглеца, хотя бы он не скрывал своей духовной бедности и скудости. Этим объясняется такой небывалый рост популярности человека вроде Рузвельта. Он воплощает в себе наихудшие элементы психологии толпы. Как политик, он знает, что большинство мало интересуется идеалами или целостностью лич­ности. Оно жаждет всякого рода зрелищ, хотя бы это была собачья выставка, или состязание борцов, или линчевание негра, или преследование и арест мелкого воришки, или свадьба богатой наследницы или акробатиче­ские выходки и речи бывшего президента. Чем отвратительней выходка, тем больший восторг и аплодисменты толпы она вызы­вает. Поэтому бедный идеями и вульгарный своей душой Рузвельт продолжает быть ге­роем дня.

С другой стороны люди, возвышающиеся над уровнем этих политических пигмеев, люди утонченной культуры и способностей, подвер­гаются насмешкам и должны молчать. Нелепо говорить, что наше время есть эра индиви­дуализма. Наше время есть просто яркое повторение всемирноисторического явления: ка­ждое усилие в направлении прогресса, каждый шаг вперед в просвещении, в науке, в рели­гиозной, политической и экономической сво­боде делается меньшинством, а не массой. Сегодня, как и всегда, немногие отдельные люди не понимаются, разыскиваются поли­цией, арестовываются, подвергаются пытке и убиваются.

Принцип братства, возвещенный агитатором из Назарета, заключал в себе жизненное зерно истины и справедливости, пока он оставался маяком света для немногих. Но с того момента, когда большинство ухватилось за него, великий принцип сделался ничего незначащим ярлыком и предвестником крови и огня, несущим в себе страдание и несчастие. Атака на всемогущество Рима, руководимая такими колоссами, как Гус, Кальвин и Лютер, была первым солнечным лучом среди ночной темноты. Но как только Лютер и Кальвин обратились в политиков и начали подделываться к маленьким князькам, дворянству, и к духу толпы, так сейчас же они подвергли опасности все великие возможности Реформации. Они добились успеха у большинства, но это большинство оказалось не менее жестоко и кровожадно в преследовании мысли и разума, чем католики. Горе еретикам и меньшинству, которое не преклонится перед их предписаниями. После бесконечных усилий, терпения и жертв человеческий ум, наконец, свободен от религиозных миражей. Меньшинство добивается теперь новых завоеваний, новых достижений, а большинство толчется сзади, без всякого движения, ибо оно связано по рукам и ногам старыми истинами, которые уже превратились в ложь.

Политически человечество пребывало бы до сих пор в рабстве, если бы не Джоны Боллы, Уоты Тайлеры, Вильгельмы Телли и другие бесчисленные борцы-гиганты, кото­рые сражались шаг за шагом против власти королей и тиранов. Если бы не отдельные борцы, то мир не был бы потрясен до са­мого основания огромной волной француз­ской революции. Великим событиям обыкно­венно предшествуют мелкие по внешности инциденты. Так красноречие и огонь Камилла Демулена прозвучали, как иерихонская труба, разрушая до самого основания Бастилию, символ пытки, оскорблений и ужасов.

Всегда и во все времена знаменосцами великой идеи и освободительных усилий, были немногие храбрецы, но не толпа, которая всегда была мертвым балластом, мешающим движению вперед. Эта истина доказана в России яснее, чем где бы то ни было. Тысячи жизней принесены в жертву кровавому цар­скому режиму, но чудовище на троне все еще не насытилось. Как это возможно, чтобы в стране, где существует высокоидейная, культурная интеллигенция, искусство и литера­тура, лучшие элементы стонали под желез­ным игом самодержавия? Большинство – вот объяснение; эта сплоченная, неподвижная, сон­ная масса русских крестьян, которые все еще верят, что веревка, на которой вешают "бе­лоручек", приносит счастье.

В истории американской борьбы за сво­боду большинство было неменьшим препят­ствием к прогрессу. До сих пор идеи Джефферсона, Патрика Генри, Томаса Пэйна не признаются их потомками, ибо масса не же­лает их знать. Величие и мужество, боготво­римое в Линкольне, было подготовлено его предшественниками, но это забывается. Не­гритянский вопрос был выдвинут еще деяте­лями из Бостона, каковы были Ллойд Гаррисон, Венделль Филлипс, Торо, Маргарет Фуллер и Теодор Паркер, во главе которых по своему мужеству и твердости стоял мрачный гигант, Джон Браун. Именно их неустанные усилия, красноречие и упорство подорвали могущество южно-американских рабовладель­цев. Линкольн и его сторонники пришли уже, когда вопрос об отмене рабства стал практи­ческой задачей дня, признанной всеми.

Около 50 лет тому назад на политическом горизонте мира сверкнула метеором ослепи­тельная идея социализма, – была столь многообещающа, столь революционна и всеобъемлюща, что страх закрался в сердца всех тиранов. С другой стороны для многих мил­лионов эта идея была вестником радости, счастья и надежды. Пионеры знали о трудностях на их пути, знали о сопротивлении, преследованиях и лишениях, которые они должны вынести, но гордо и бесстрашно они высту­пили вперед. Теперь эта идея стала обычным избитым лозунгом. Почти каждый человек ныне социалист: богач так же, как его бедная жертва; защитники закона и власти так же, как и их несчастные нарушители, вольноду­мец так же, как и ханжа, упорно держащийся религии; модно наряженная дама так же, как и бедно одетая девица. Почему же нет? Ведь эта истина, появившаяся 50 лет тому назад, стала теперь ложью, когда ее окорнали со всех сторон, обрезали, отняли у ней юноше­ское вдохновение, лишили ее силы и револю­ционного идеала. Почему же нет? Теперь это уже не прекрасная мечта, а "практически осу­ществимая схема", основывающаяся на воле большинства. Почему же нет? Политический интриган всегда возносит фимиамы большин­ству, – бедное, обманутое, одураченное боль­шинство, если бы только оно последовало за нами!

Кто не слышал эту песню? Кто не знает, как ее неустанно напевают все политиканы? Что народ истекает кровью, что его грабят и эксплуатируют, я знаю так же хорошо, как и эти господа, ловящие голоса избирателей. Но я утверждаю, что не кучка паразитов, а сами массы ответственны за это ужасное со­стояние вещей. Большинство раболепствует перед своими господами, обожает кнут и го­тово первое кричать: "распни его", как только кто-нибудь возвышает голос против святости капиталистической власти или другого отжив­шего учреждения. И неизвестно еще как долго просуществовала бы власть и частная соб­ственность, если бы не готовность народных масс служить солдатами, полицейскими, тю­ремщиками и палачами. Социалистические демагоги знают это так же хорошо, как и я, но они поддерживают миф о достоинствах большинства, потому что их программа также стоит за продолжение власти. А как можно добиться власти без большинства? Власть, принуждение, подчинение основывается на большинстве, но свобода или свободное раз­витие человека или создание свободного общества от большинства не зависят.

Я отрицаю большинство, как творческую силу, не потому, что я не сочувствую всем притесненным и обездоленным, и не потому, что не знаю ужасные, позорные условия, в которых живут народные массы. Вовсе нет и нет! Но я отрицаю большинство потому, что я знаю слишком хорошо, что массы никогда не стояли за справедливость и за равенство. Большинство всегда подавляло человеческий голос, подчиняло человеческий дух, и заковывало в оковы человеческое тело. Его целью всегда было сделать жизнь однообразной, се­рой, монотонной, как пустыня. Как большин­ство, оно всегда уничтожало индивидуаль­ность, свободную инициативу и оригиналь­ность. Поэтому я верю вместе с Эмерсоном, что „массы – грубы, убоги; их влияние, их требования вредны; им нельзя льстить, их нужно только учить и учить. Я не желаю делать им никаких уступок, их следует тре­нировать, разделить, разбить и вырвать из них отдельные личности! Массы! Массы – это бедствие. Я не хочу никаких масс, и желаю иметь дело только с отдельными чест­ными людьми и вежливыми, милыми женщи­нами".

Другими словами, всякая живая правиль­ная мысль об общественном и экономическом процветании может стать реальностью только благодаря энергии, мужеству и твердой ре­шимости интеллигентного меньшинства, но ни в коем случае не благодаря большинству.