Специфика менталитета объекта психологической помощи
Москва
Смысл
УДК 159.9:794
ББК 88.4+75.581 3 14
Оглавление
Загайнов P.M.
314 Проклятие профессии: бытие и сознание практического психолога. — М.: Смысл, 2001. — 571 с.
Автора этой книги — доктора психологических наук, профессора Р.М.Загайнова — многие считают номером 1 в отечественной психологии спорта высших достижений. В качестве практического психолога-консультанта он подолгу работал с такими выдающимися спортсменами, как В.Корчной, А.Карпов, Н.Гаприндашвили, С.Бубка, Е.Водорезова, с футбольными, баскетбольными и другими командами. Жанр этой не имеющей аналогов книги трудно определить. Это дневники практического психолога, раскрывающие повседневную «ткань» его работы в непредсказуемых ситуациях в условиях сверхвысокой ответственности и вместе с тем многочисленные размышления о современном спорте и о работе практического психолога. В эту книгу вошли как публиковавшиеся ранее, так и впервые публикуемые тексты.
Практическим психологам всех специализаций, спортсменам, работникам и любителям спорта.
| ISBN 5-89357-002-2 |
©Р.М.Загайнов, 2001. ©Издательство «Смысл», 2001. ©Б.Еудинас, оформление, 2001.
Предисловие.............................................................................................. 4
от автора..................................................................................................... 6
Два матча................................................................................................... 9
пять месяцев в команде.................................................................... 71
Погоня ..................................................................................................... 147
Работа по совместительству ..................................................... 259
Поражение ........................................................................................... 349
Покаяние............................................................................................... 515
Поскршггум собратьям по ремеслу........................................... 539
;
;
Предисловие
В последнее время появилось много пособий, излагающих принципы и приемы практической психологии помощи. Пафос предлагаемой книги иной.
Книга Рудольфа Загайнова позволяет читателю как бы побывать в лаборатории практического психолога, оказывающего помощь спортсменам высокого класса. Она содержит дневниковые записи, посвященные анализу конкретных ситуаций, отдельных случаев повседневной работы спортивного психолога. Автор анализирует «каждый шаг, каждый используемый практический прием, каждое слово, обращенное к спортсмену». В итоге ему удается выстроить панорамную картину составляющих работы практического психолога, как в случае успеха, так и в ситуациях неудач. Контекст активности автора очень широкий — это и индивидуальная работа со спортсменом, и работа с командами — причем в самых различных видах спорта, порой совсем не похожих.
Знакомясь с текстом, каждый читатель расставит свои собственные акценты. Мое внимание привлекло наличие в книге двух основных планов — анализа средств, используемых автором в различных случаях и с разными людьми, и анализа собственно позиции психолога, спектра ее возможных проявлений. Для меня в качестве основной выступила идея о том, что именно психолог, его личность является главным инструментом практической психологической работы. В книге это представлено весьма рельефно и объемно. Среди составляющих успеха в работе психолога названы и профессиональное
мастерство, и полная отдача, но главным оказывается любовь к человеку.
В контексте подобного подхода естественны обращения психолога к анализу изменений собственной личности и их влияния на эффективность практической работы: «Если я потерял веру, если меня одолевают сомнения, смогу ли поддержать веру в другом?» Интересен и очень значим вопрос о возрастных изменениях и их эффекте. Как сказываются возрастные накопления и утраты (в особенности) на результатах работы психолога? Насколько возможна коррекция этих утрат? В известной мне литературе по практической психологии с подобной постановкой вопроса я встречаюсь впервые. Позиция автора в диалоге со мной, читателем-коллегой, весьма мне созвучна, близка и профессионально, и просто по-человечески.
Думаю, что книга вызовет тот отклик, на который высказывает надежду автор.
Л.А,Петровская,
профессор, доктор психологических наук, член-корреспондент РАО
Посвящаю Мише — моему любимому сыну
: - -
От автора
Миновали, точнее — пролетели двадцать пять лет этой прекрасной и очень непростой жизни, и все чаще в последнее время хочется замедлить ее темп, остановиться хотя бы на время, оглянуться назад, в свое прошлое, все хороша, вспомнить и более того — произвести самый точный и честный анализ всего, что было. Разобраться в этой странной профессии практического психолога, да и в себе тоже.
Я выбрал из своего прошлого несколько опытов. Первые четыре относятся к тем годам, когда я получил возможность не совмещать эпизодическую работу со своей основной — в ВУЗе. Была такая веха в моей биографии, когда я был приглашен в штат Спорткомитета Грузии главным психологом и наконец-то получил возможность сосредоточиться на самой деятельности и на людях, которых опекал, а также и на себе как на профессиональном психологе. Последнее я подчеркиваю особо, так как, получив возможность круглосуточно опекать спортсменов, я также получил возможность беспрерывно анализировать каждый свой шаг, каждый используемый практический прием, каждое свое слово, обращенное к спортсмену.
На более чем пятидесяти чемпионатах в году я имел возможность быть рядом с человеком во всех ситуациях: в предстартовых и послефинишных (после побед и поражений), в дни, недели и месяцы подготовки к самым ответственным турнирам, и в жизненных ситуациях, когда приходилось сутками сидеть в аэропортах.
От автора 7
А жизнь в гостиницах и на спортивных базах, а масса проблем личной жизни «моего» спортсмена, когда он рассчитывал главным образом на меня и нельзя было ошибиться ни в одном совете и даже ни в одном отдельном слове?
Сейчас я понимаю, что должен благодарить Бога за эту возможность с головой окунуться в свою профессию, в которой не дано права на поражение, и не было у меня иного выхода, кроме как работать с полной отдачей, порой по двадцать четыре часа в сутки, чтобы ... не проиграть. Не проиграть не спортивный бой (поражения неизбежны в спорте), а не проиграть другое — борьбу за человека, за его полное доверие, дружбу и преданность.
Да, был такой фантастический период в моей жизни — с 1979-го по 1983-й годы, когда получалось буквально все, и мои спортсмены практически везде побеждали! Шел, как говорят, невероятный фарт, и последние годы я постоянно занят одной проблемой (и обсуждаю ее в материалах об Анатолии Карпове): что лежит в основе тех беспрерывных побед?
Если дело во мне, то что было во мне тогда и чего нет сейчас? А чего-то сейчас нет, раз поражения все чаще чередуются с победами, хотя по-прежнему я соблюдаю свой внутренний закон обязательной стопроцентной отдачи.
То, что я намного больше знаю сейчас и работаю на много порядков совершеннее, чем в те победные годы, — неоспоримый факт. Но, значит, не это, не профессиональное мастерство лежит в основе труда практического психолога и его побед. А что же?
... Мы встретились с одним из самых моих любимых спортсменов — Нодаром Коркия совсем недавно, ровно через десять лет после нашего последнего матча. Он узнал, что я в Тбилиси и сразу же приехал за мной. Это была счастливая минута, когда мы обнялись и долго стояли молча. Потом поехали к нему, пили вино и весь вечер вспоминали те пять месяцев настоящей жизни. И он сказал: «Знаете, что было главным тогда?» — И сам ответил на свой вопрос: «Вы нас очень любили!»
Проклятие профессии
 |
|
Все чаще я вспоминаю эти его слова и думаю: «Неужели он абсолютно прав и неужели все так просто? Неужели любовь к человеку есть та основа, тот фундамент, на котором практический психолог (да разве только он?) строит свой успех, совершенство в своей профессии, и более того — свою жизнь!» Потому что без побед в своей профессии жизнь психолога — сплошная трагедия.
Итак, я все больше верю своему другу Нодару Коркия и все чаще в последнее время думаю о себе. И признаю: все так и есть — любви во мне стало меньше!
Можно оправдать себя, обвинив в данных моих личностных изменениях те же поражения и связанные с ними переживания, отдельных разочаровавших в себе людей и что-то еще. Но в главном виноват я сам — я допустил эти трагические изменения в себе самом, я стал менее способным любить человека, и именно это привело к тому, что во мне стали меньше нуждаться, чем в те мои счастливые годы!
Психологу тоже нужен психолог, нужна психологическая поддержка. Я очень надеюсь сейчас на психологическую поддержку всех тех, кто прочел эту книгу и оценил мою искренность. Все остальное — я знаю это — заслуживает серьезного анализа и критики, но за искренность этих страниц я отвечаю. Ни слова не изменил я в своих дневниках. -*'
Рудольф Загайнов
.
I
Это особая страница в моей биографии практического психолога. Нона Гаприндашвили, Нана Александрия, Нана Иоселиани, Нино Гуриели — сборная Грузии, в недавнем прошлом — сборная СССР, победитель Всемирной Олимпиады. Мне посчастливилось работать с ними, быть рядом на самых ответственных матчах, видеть вблизи их характеры и души, пусть не полностью, но познать их внутренний мир.
И они в моей памяти — в отдельном от всех строю. О них я вспоминаю, так сказать, автономно. Ни на кого они не походили, и работа (как и общение) с ними всегда проходила в особой атмосфере, которую отличало от атмосферы других, не менее прекрасных коллективов и отдельных людей, неповторимое благородство их натур, отношения к людям, поведения. Даже после поражения сохраняли они свой лучший образ, мужчинам есть чему поучиться у них.
На некой предельно высокой ноте живут они и всегда готовы поделиться богатством своего внутреннего мира с простым смертным. И я, простой смертный, до сих пор несу в себе и боюсь растерять в суете мирской жизни ощущение той сказочной атмосферы, в которой волею судьбы пришлось побывать, прикоснуться к божественному миру этих редких людей.
|
Матч первый
Я вхожу, и мы пожимаем руки. Сегодня первая партия матча. Готовлюсь с утра, детально продумываю наш разговор и сеанс внушенного сна, темой-лейтмотивом которого будет: «Готова ко всему, ничто не удивит!» Перед началом матча необходимо напомнить шахматистке, что неожиданность может подстерегать ее в первой же партии. Имеется в виду дебют и даже самый первый ход противника.
Тему, эти несколько слов, я обозначаю в форме лозунга на отдельном листе бумаги, который вручаю Ноне Терентьевне Гаприндашвили при нашей встрече в четырнадцать часов тридцать минут — за два часа до начала партии. Потом обыграю эту тему в сеансе, а когда Нона встанет, то сама прочтет эти слова еще раз.
Мы проходим в ее комнату, садимся напротив и обсуждаем состояние и настроение Ноны. Она говорит:
— Не могу сказать, что испытываю волнение.
— Ну и хорошо, — говорю я.
После этого диалога я провожу сеанс внушенного сна, в который включаю приготовленный заранее сюжет в расчете на то, что он разбудит воображение человека, придаст его мыслям эмоциональную окраску, являющуюся как бы ключом ко всему задуманному настроению.
Но в этом есть и более простой смысл. Я составляю человеку, образно говоря, компанию в его отдыхе. Но сам я не отдыхаю, моя роль иная. Своим рассказом я помогаю Ноне отвлечься от разных навязчивых мыслей, например о том, что ждет ее сегодня.
Сам спортсмен избавлен в этом одностороннем диалоге от необходимости отвечать. Мне нужно только слушать и не обязательно с полной включенностью. Чаще всего спортсмен засыпает под аккомпанемент моего ровного, моно-
Проклятие профессии
Два матча
тонного текста. И это тот случай, когда я рад невежливости моего собеседника. Но быстро уснуть перед боем трудно, и главное я успеваю сказать.
Когда Нона прочла лозунг, мы засмеялись. Она поняла меня, хотя, конечно, готова к неожиданностям. Но в этом понимании есть еще один смысл — мое сопереживание, участие, готовность взять на себя часть ее груза.
И я понимаю, что и на все последующие партии должны быть приготовлены такие же темы-лозунги. И нельзя допустить повтора, неточного посыла, пустоты содержания.
Ухожу на полчаса раньше Ноны. Медленно иду к Дворцу шахмат, анализирую все, что было, оцениваю себя, свою работу и подготовку к ней. Вроде бы все было неплохо — подвожу я итог.
Побыл на партии полтора часа и ушел в гостиницу. Но через час что-то стало беспокоить меня. И когда я снова пришел на партию, то увидел, что у Ноны хуже и вдобавок — цейтнот... Полтора часа я не сводил взгляда с ее лица, особенно концентрируясь в момент обдумывания ею хода. Партия отложена с лишней пешкой и шансами на выигрыш.
Сразу после партии я подошел и сказал:
— Нона Терентьевна, очень нужно десять минут —
кое-что сделать в отдельной комнате. — Она на секунду
задумалась, потом решительно сказала:
— Идемте. — И твердым шагом пошла обратно во
Дворец шахмат.
И получился момент для фильма. Когда мы вошли в комнату и остались без свидетелей, то сразу же пожали друг другу руки, как заговорщики. И она эмоционально заговорила:
— Главное, что вся партия — сплошная импровизация.
— Ну и отлично, проверили себя, — отвечаю я и про
должаю, — но главное сейчас — забыть об этой партии,
потому/Что завтра другая партия.
— Да» — говорит Нона, — я даже расставлять пози
цию не буду дома.
— А теперь ложитесь, — И провел сеанс на тему: «За
быть! Вы спокойны».
После сеанса Нона сказала:
_ Теперь интересно, как я буду спать после этого.
Раньше сон не имел такого значения. Но сейчас, когда такая борьба...
_ Хорошо будете спать, — мягко перебиваю я.
Прекрасное чувство победы! С этим чувством я уходил в свой одинокий номер и был благодарен спортсменке за это.
Очень устал, но заставил себя записать впечатления дня и приготовил лозунг на завтра: «Не сходить с ума!» Так сама Нона охарактеризовала одно из обязательных условий правильной стратегии матча. И завтра, вспомнив эти слова, наверняка снова улыбнется. А улыбка спортсмена перед боем стоит многого. Но я предлагаю этот лозунг не только ради улыбки. Завтра важно белыми не затеять слишком острую, рискованную игру после первой
удачной партии.
i
Лозунг она встретила хорошо. Сначала не поняла, но потом вспомнила и засмеялась. Ночью спала плохо, и акцент в сеансе я сделал на усыплении. Встала свежей, но играла тяжелее, чем вчера. Партию отложила с двумя лишними пешками. С меньшей охотой пошла на сеанс. Я заметил это и при прощании сказал:
— Завтра партии нет, живите по своему плану, а послезавтра я у Вас в четырнадцать тридцать.
|
Во время доигрывания Иоселиани долго не сдавалась. Вероятно, это часть их стратегии, рассчитанная на изматывание Ноны.
Нона в этот день была бледнее обычного, и я решил предложить взять тайм-аут. Но важно это сделать аккуратно, чтобы шахматистка не почувствовала намека на ее усталость и на мою в связи с этим неуверенность.
Проклятие профессии
Два матча
Накануне вечером я позвонил и сказал:
— А не отдохнуть ли денек на даче?
Нона ответила:
— Вообще-то я хочу играть. Чувствую себя отлично.
— Хорошо. Спокойно спите ночь, а утром решим. Я
позвоню.
Это заслуживающий внимания путь, используя который можно предсоревновательную ночь, неспокойную и напряженную, преобразовать в обычную. Но это допустимо только в шахматах, где возможен перенос партии по желанию спортсмена.
Утром я позвонил, и Нона сказала:
— Спала отлично. — И я сократил разговор до мини
мума:
— Значит, буду полтретьего. А тайм-аут я предложил
по одной причине: куда нам спешить?
Все оставшееся время я ломал голову над девизом очередной партии. Все же удалось придумать, и Нона снова смеялась.
Я звоню. Нона открывает. Я говорю как всегда:
— Прошу разрешения? — И вхожу. Пожимаем руки,
и я вручаю лист бумаги. Сегодня там написано: «И снова
бой! Покой (то есть дача) нам только снится».
Проходим в комнату, минут десять разговариваем. Сегодня — о футболе, к которому Нона неравнодушна. Потом час и десять минут Нона отдыхает, и я работаю более тщательно, все-таки она устала от трех трудных дней.
Ничья, но с позиции силы, то есть Нона взяла инициативу. После партии мы встречаемся, и я говорю:
— Давайте по традиции посидим в той комнате. — Мы
идем по коридору, и она говорит:
— Где-то я упустила, можно было играть на выигрыш.
— Все отлично, — говорю я. И продолжаю:
— А может быть день отдохнуть и прибить ее белыми?
(Что означает: «А завтра не возьмем тайм-аут?»)
Нона думает, потом говорит:
— Нет. Она плохо играет, надо воспользоваться этим и
играть. Это они должны брать тайм-аут.
— А знаете, — сразу же я ухожу от этой небезобидной
темы, — сколько мы работаем, Вы еще не проиграли ни
одной партии.
— Правда? — спрашивает она и облегченно смеется.
Потом говорит:
— Но в Ростове на Кубке страны я плохо играла.
— Но меня там не было.
Она смеется, а я говорю:
— Раз завтра играем, то ложитесь.
Нона беспрекословно подчиняется, а во время сеанса я продолжаю тему:
— За состояние, за пятый час игры я отвечаю. А шах
матная подготовка — это ваше личное дело. До пятидеся
ти лет гарантирую успех. А там решайте сами.
Нона лежит с закрытыми глазами и опять смеется.
Противники взяли тайм-аут. И первое, что Нона мне сказала: — Ну, как я угадала? Потом мы обсуждаем ситуацию в матче и снова оцениваем те восемь слагаемых будущей победы, которые определили перед началом матча. Сама идея перед каждым соревнованием определять слагаемые будущего успеха, на мой взгляд, заслуживает внимания. Спортсмен задумывается о качестве и деталях своей подготовки к каждому соревнованию. А после его окончания есть смысл определить ценность каждого отдельного слагаемого и внести необходимые коррективы в план подготовки к следующему соревнованию.
Сегодня все слагаемые получили отличную оценку. Значит, сформулированы они были объективно. А во-вторых, подготовка к матчу была отличной. Я предложил запомнить все детали проделанной работы и образа жизни, чтобы повторить их при подготовке к следующему матчу.
V Ноны прекрасное настроение. И мы стали гораздо ближе, как настоящие соратники в этой борьбе. Но, конечно, главными причинами такого тесного рабочего кон-
Проклятие профессии
Два матча
такта является успех, победа. И поэтому, чтобы, не дай Бог, не было неудачи, я столь же ответственен в своей работе, строг к самому себе, к своей ежедневной готовности, к каждому своему слову.
Закончился большой перерыв, и неясное чувство тревоги подкрадывается ко мне. Я давно знаю, сколь хрупкое это понятие — «спортивная форма», состояние человека. Сколько раз я был свидетелем того, как за секунду менялось что-то в спортсмене, готовящемся к началу боя. Боюсь всего, на что не могу повлиять сам. Просто надеюсь, что ничего не помешает, не подведут шахматные тренеры, не подкрадется болезнь.
Как всегда, Нона открывает мне дверь. Я говорю:
— Я Вас приветствую. — Нона слегка улыбается:
— Здравствуйте. — Я вручаю ей лозунг: «Если не Вы,
то кто же?» Она смеется (задача решена), и мы идем в ее
комнату.
Первое, что Нона говорит мне:
— Сын заболел. — И еще я вижу какого-то молодого
человека в квартире и думаю: «Все-таки жить нужно в
гостинице». Но перед партией ничего не говорю. Мы об
суждаем ее состояние. Шахматистка объясняет мне свои
ощущения, вместе анализируем их и синтезируем в цело
стную оценку готовности к партии.
Сегодня Нона говорит мне, что отлично отдохнула на даче, что шахматами не занималась.
— Ну и правильно, — говорю я, и то же самое я сказал
бы, если бы услышал, что шахматами Нона занималась
много.
Сегодня в сеансе у меня сложная задача. Ввиду того, что Нона свежая, основное место в сеансе я уделю не расслаблению, а внушению.
И я начал:
— Так как мы много отдыхали, то обязаны больше
позаботиться о собранности, чем об отдыхе. И итогом на-
шей сегодняшней работы будет состояние, которое наиболее верно можно определить как «спокойная собранность...*
То есть я сразу указываю цель, направление, финишную черту. И потом вместе со спортсменом мы идем к этому финишу. При наличии установки!
И я продолжаю:
— Именно «спокойная собранность», и играть мы дол
жны сегодня спокойно, без риска. Я понимаю, что Вы
лучше нас всех знаете, что и как делать (перед партией
нелишне напомнить спортсмену, что сегодня он — глав
ная фигура в нашей группе), это лишь дружеское напоми
нание.
Потом в части «внушение» было возвращение к лозунгу:
— Да! Если не Вы, то кто же? Я чистосердечно могу
Вам сказать, что не знаю, кто, кроме Вас? И в 1981 году
мы исправим положение, которое я считаю искусствен
ным.
Кстати, лозунг к матчу с Чибурданидзе я уже приготовил: «Сделать историю!» Действительно, вернуть звание чемпионки мира означает сделать историю. Такой лозунг был у Кроуфорда — олимпийского чемпиона в беге на сто метров в Монреале. Правда, в Москве сделать историю ему не удалось, но об этом я говорить Ноне не буду.
Да, победа над девятнадцатилетней Майей Чибурданидзе будет подвигом, равным подвигу пятидесятилетнего Ботвинника, победившего в матче-реванше двадцатилетнего Таля. Надо будет этот пример сделать основным для Ноны в процессе подготовки к матчу 1981 года. И я иногда якобы случайно намекаю Ноне, что готовлюсь уже к той работе.
Уходя от Ноны, я полечил ее сына. И ему стало лучше. Он, конечно, расскажет об этом маме перед ее уходом на партию. И ей это будет приятно. В трудные дни спортсмен исключительно ценит любую, самую пустячную заботу о себе. А доброе слово, сказанное вовремя, вообще не имеет цены.
На партию я пришел к концу. Позиция Ноны была явно лучше, но она была в страшном цейтноте. Дорого
|
Проклятие профессии
мне стоил этот последний час партии. Но как уверенно Нона делала ходы на висячем флажке!
Я задержался в толпе, спускавшейся со второго этажа, и, подойдя к служебному входу, увидел, что муж и брат Ноны ищут меня, и прибавил шаг. И думал по дороге: «А когда-то я мечтал об этом. Меда мечты сбываются, но чувствую это я один. Наверное, одиночество психолога еще больше, чем одиночество спортсмена».
Когда мы вошли в комнату, я протянул руку:
— Это поздравление с блестящей игрой в цейтноте, но
будет и критика.
— Какая? — и Нона даже напряглась.
— Мне показалось, что дома была нерабочая обстанов
ка. Этот мальчик — ваш родственник...
— Нет, — прервала меня она, — мы поцеловались,
когда он пришел, вот и все мои нервные затраты.
— А как Дато?
— Он в таком восторге, — и она широко улыбнулась.
— Ну ложитесь, надо отдохнуть.
Нона ложится, закрывает глаза и говорит:
— Да, я устала сегодня, но была борьба все пять ча
сов.
Я начинаю сеанс, чаще обычного вставляя слова:
— Молодец! Вы — молодец! Мы все благодарны Вам за
такую отдачу.
Потом, когда мы прощаемся, она говорит:
— Я посплю, а утром решу...
— Я Вас понял, я — за.
Вот так, скрывая даже от стен, мы обсудили возможный завтрашний тайм-аут.
Я шел в гостиницу, вспоминал всю нашу работу, нашу группу и подумал: «Вот идеал спортивного коллектива, где главная фигура — спортсмен, а мы — помощники спортсмена. И каждый отвечает за свой участок работы».
С тренерами мы вежливо здороваемся. Никто никому не мешает. Нет конфликтов, нет лишних разговоров, которые иногда обязательны и утомительны, как «приятного аппетита» по несколько раз в день при вынужденном контакте.
Два матча
А если есть проблема, я докладываю свой вариант ее решения Ноне, она обсуждает его с тренерами, потом звоню снова и принимается решение. И плюс за такой деловой климат в группе самому спортсмену — нашей Ноне Терентьевне.
«И все-таки, — заканчиваю я свои раздумья, — цейтнот был по причине нарушения обычного порядка дома в день этой партии».
Наверное, это ворчание стареющего человека.
|
Предчувствие никогда меня не обманывает. Или плохо была проанализирована позиция или что-то другое (как потом выяснилось, анализ продолжался до 15.00, а доигрывание начинается в 16.00), но победа была упущена. Нона, а это случалось с ней раньше, прозевала троекратное повторение позиции. Это удар.
Я позвонил. Сын ответил, что ее нет. Я сказал ему: — Дато, передай маме, что звонил я и что все в порядке. Понял? Все в порядке!
|
Я звоню утром, и Нона говорит:
— Все в порядке, я еще вчера взяла
себя в руки.
— Тогда до полтретьего.
И как всегда Нона говорит:
— Я жду Вас.
До полтретьего я в раздумьях. Продумываю лозунг и наш разговор перед партией, точнее — перед сеансом. Представляю, как мы встретимся. Вижу лицо Ноны, ее глаза, глаза спортсмена, обращенные к тебе. В надежде на твое понимание возникшей ситуации и душевного состояния, в надежде найти в тебе опору перед очередным испытанием.
Проклятие профессии
Два матча
И я понимаю, что никакого спокойствия в моей работе никогда не будет. Еще вчера я думал, что все у нас идет отлично и затруднений не предвидится. И не придется опять что-то искать, придумывать и максимально мобилизоваться. Но сегодня все иначе, и у меня такое чувство, что к этому я не готов. И еще — ощущение большой усталости и какой-то заторможенности мысли.
В полтретьего я нажимаю на кнопку звонка, и Нона открывает. Мы пожимаем руки, и она говорит:
— Видите, какой несчастный случай. — И поднима
ет на меня глаза. И в ее глазах я не вижу уверенности.
Сколько я видел таких глаз перед стартом! Спортсмен
как бы предлагает тебе: «Действуйте, я слушаю Вас, я
надеюсь на Вас!*
И я должен выиграть в очередной раз битву за этого человека, за его сегодняшнее состояние и результат. Да, в этой работе не может быть побед раз и навсегда.
И, главное, Нона не сопротивляется, как иногда бывает, когда спортсмен считает, что способен настроиться и без посторонней помощи. Он весь твой сегодня. Он рассчитывает только на тебя. Это тот случай, когда свои собственные ресурсы человек исчерпал.
И поэтому сегодняшняя твоя работа должна быть безошибочной, принести успех могут только искренность и вдохновение, и самые точные слова.
Действовать надо категорично и с абсолютной уверенностью в каждом своем слове. И даже в интонации нужно быть точным, интонация не менее информативна, чем слова.
И я твердо говорю:
— Никакого несчастного случая, а просто — урок на
будущее. Хорошее напоминание о том, что нам есть над
чем работать.
Это я говорю по пути в ее комнату, где мы садимся друг против друга и несколько минут разговариваем.
— Сегодня вместо лозунга я принес папку, которую
хочу показать Вам.
На папке написано: «М.Чибурданидзе». Нона улыбается. А я продолжаю:
— Так что имейте в виду, что я уже готовлюсь.
Она улыбается снова и говорит:
— А знаете — вчера после этого не хотелось почему-то
идти домой. Мы пошли в кино, погуляли по Тбилиси. Вро
де бы нарушила режим — легла полпервого, но зато сразу
уснула. Хорошо выспалась. И, главное, сегодня есть еще
и злость.
— О, — говорю я, — это очень хорошо. — И снова
Нона улыбается.
Начинаем сеанс. Я делаю акцент на внушении уверенности и в паузах между «формулами расслабления» вставляю свои размышления-монологи.
— Да, уже время думать о Чибурданидзе и именно
поэтому я даже в какой-то степени доволен этим уро
ком.
Это «метод возвращения» к тому, что уже было сказано. Затем я так же «возвращаюсь» к злости и говорю:
— Это хорошее, нужное, мобилизующее чувство.
И возвращаюсь к вчерашнему, так как очень важно докопаться до сути ошибки и объяснить ее так, чтобы она — эта суть — сыграла на уверенность, а не наоборот.
И я говорю:
— Это была переоценка позиции, что может случиться
с любым шахматистом.
В какой-то степени я защищаю тренеров, которых при желании можно было бы обвинить в недоброкачественном анализе.
— Да, переоценка отложенной позиции, — повторяю я.
Снова идут формулы: «Вы спокойны и расслаблены.
Отдыхает голова, отдыхают глаза*.
И следующая вставка — о сплоченности нашей группы, о взаимной преданности, о порядке в нашей работе. Сегодня нужно напомнить о наших сильных сторонах, а сильные стороны — это и есть опоры уверенности человека.
Работа до партии продолжается один час. Я ухожу, а Нона еще полчаса подремлет.
Затем мама постучит в дверь, и Нона встанет. Двадцать минут на приведение себя в порядок, и за десять минут до начала партии муж отвезет Нону на машине во Дворец шахмат.
Проклятие профессии
Два матча
Все расписано по минутам, и где бы я ни был, я постоянно посматриваю на часы и мысленно говорю себе: «Нона встает.., одевается.., садится в машину...» И в эти минуты боюсь одного: чтобы родные не сбили Нону с настроя ненужными разговорами, вопросами, нарушающими концентрацию. Но в этой семье, по-моему, полный порядок. И эта мысль успокаивает меня.
Уходишь от спортсмена и не знаешь, решил ли ты сегодня задачу. Это выяснится позже, когда я приду в зал и буду изучать и оценивать не только позицию, но и расход времени, напряженность позы, уверенность походки. И так как пока ничего не ясно, я так же напряжен, как и до прихода к своему спортсмену.
И, дай Бог, если поздно вечером удастся облегченно вздохнуть. Но это может случиться не раньше половины десятого. Затем мы будем минут двадцать беседовать и восстанавливаться. А еще позже, где-то через час, я сяду за письменный стол, чтобы подвести итоги дня и сделать заготовки на завтра.
Но сегодня вечерняя программа будет иной. Попрощавшись с Ноной, я беру такси и еду в аэропорт. Сегодня же вечером я должен быть в Сухуми, где произошло ЧП с нашими художественными гимнастками, которые в составе сборной СССР готовятся к чемпионату Европы.
Я думаю о Ноне, и совесть моя неспокойна. Я успокаиваю себя тем, что Нона играет белыми и проиграть не должна. И еду я всего на три дня. И не могу не поехать, так как, во-первых, приказ руководства и, во-вторых, Ира Га-башвили, Марина Халилова и Ира Жемчужина очень меня ждут. Так мне сказала их тренер, выдающийся специалист и человек Нелли Ильинична Саладзе. У девочек травмы и сложные взаимоотношения с тренерами сборной.
В таком самоуспокоении проходят часы дороги. Приехав в гостиницу, бегу к телевизору, но программа «Время» уже закончилась. Выхожу на улицу, где гуляют отдыхающие, нормальные в отличие от меня люди, подхожу к одному, другому с вопросами:
— Вы не смотрели программу «Время»? — Нет, никто не смотрел. Вдруг вижу тренера ленинградского «Спартака» Кондрашина.
— Владимир Петрович, как сыграли Гаприндашвили —
Иоселиани?
И как обухом по голове:
— Счет 3:3.
— Не может быть, — говорю я.
— Точно, — повторяет Кондрашин, — три—три. Нона
проиграла.
Я ухожу, забывая сказать «спасибо». В гостиницу, где наверняка встретятся знакомые, не иду. Хожу среди деревьев и проклинаю себя. Потом снова вспоминаю Нону.
Когда она легла и закрыла глаза, я внимательно рассмотрел ее лицо. Оно было бледнее обычного, под глазами темные круги. Лицо человека, пережившего страдание.
Но предложить взять тайм-аут было уже поздно. Это можно было сделать не позже одиннадцати часов утра.
На секунду появляется злость на Нону. Разве она сама не чувствовала, что не в порядке? Но тут же оправдываю ее. Думаю, что она рвалась в бой с тем чувством злости, о котором говорила.
Но дело может быть и в том, что Иоселиани сегодня очень хорошо играла. Вчерашний подарок Ноны наверняка стал мощным стимулом в данном случае.
Утром просыпаюсь разбитым, но вспоминаю, что меня ждут другие спортсмены, которые столь же дороги мне, как и Нона. И приказываю себе забыть о шахматах.
Но шестнадцатого сентября с утра я уже неспокоен. Нона знает, что я приеду семнадцатого утром, и при желании может взять тайм-аут, чтобы дождаться меня. И я признаюсь себе, что мне было бы это приятно.
Сажусь в вечерний поезд и первое, что спрашиваю у проводника, — работает ли в вагоне радио? Но нет, радио не работает, и он не помнит, когда оно работало.
Утром на вокзале покупаю газеты и читаю, что Нона в отложенной позиции имеет материальное и позиционное преимущество. Я мысленно говорю: «Ура!» Ускоряю шаг,
Проклятие профессии
Два матча
сажусь в такси и с трудом сдерживаю радостную улыбку. И думаю: «Какой боец — Нона! После поражения белыми сесть за доску и отыграться черными!»
Потом вспоминаю свои вчерашние раздумья о возможном тайм-ауте и становится неудобно перед самим собой.
Сразу же набираю номер Ноны. И, пока гудок зовет ее, как-то мгновенно вонзается мысль: «А вдруг Нона изменила свое мнение о том, что мы делаем перед партией? Ведь вчера она и без этого хорошо сыграла».
— Алло, — слышу я ее голос.
— Здравствуйте, я приехал.
— Очень хорошо, — говорит Нона.
— Как сегодня? — спрашиваю я.
— Сегодня партия, если они не возьмут тайм-аут.
— Встречаемся в полтретьего? — и я добавляю, —
если есть желание.
Но Нона не замечает никаких подтекстов, быстро говорит:
— Да, я жду Вас, — и кладет трубку.
И слышу:
_ А я бы хотела сейчас поспать. Все-таки устала за
эти дни.
— Сделаем сеанс?
— Если у Вас есть время.
* * *
Я всегда со взрослыми спортсменами на Вы и стараюсь продлить это на Вы как можно дольше. В этом случае сохраняется очень нужная для работы дистанция. И это нужно не только мне, но и спортсмену. Это нужно для дела.
* * *
На календаре 18 сентября. Я звоню, и Нона говорит:
— Они сдали партию.
— Что будете делать сегодня? Не поехать ли на дачу?
— Что-то не хочется, — отвечает Нона, — вечером по
телевизору два хоккея, так что есть занятие, а днем про
сто отдохну.
— Ну и прекрасно, — говорю я.
В полтретьего я той же рукой и тем же пальцем нажимаю на звонок, и Нона открывает дверь. Я вопросительно смотрю на нее. Она еле сдерживает улыбку и, растягивая слова, говорит:
— Партии сегодня не будет.
И мы оба смеемся. Проходим в гостиную, садимся в кресла, и я спрашиваю:
— А как позиция?
— По-моему, выиграно. Так что ничего особенного не
случилось. Просто мы обменялись ударами.
— Но до Вашего удара я проклинал себя.
— Вы здесь ни при чем, — сразу отвечает Нона, —
виноваты мои шахматные тренеры и я, поровну. Нельзя в
матче бояться белыми сделать ничью.
Потом я рассказываю ей о поездке к гимнасткам, а она мне о футбольном матче, который игрался в дни моего отсутствия в Тбилиси.
— Расстаемся до завтра? — спрашиваю я Нону.
|
С утра много дел, но в паузах я напоминаю себе: «Ты еще не приготовил лозунг». И за полчаса до отъезда к Ноне захожу в библиотеку, сажусь за стол, сосредотачиваюсь, мысленно перебираю в памяти разные лозунги и останавливаюсь на следующем: «Не может быть так хорошо, чтобы не могло быть еще лучше!» Этот лозунг использовал тренер сборной Польши Гурский после того, как его команда выиграла бронзовые медали на чемпионате мира по футболу.
Здороваемся как всегда. Нона читает лозунг, а я жду ее реакции. Она смеется, и я рад — и ее смеху, и уверенному взгляду, и свободе жестов. «Сегодня она в порядке», — отмечаю я про себя и чувствую большое облегчение. То ее выражение лица с темными кругами под глазами, наверное, еще долго будет жить в моей памяти как напоминание
Проклятие профессии
Два матча
о том, что это может повториться. И я принимаю решение предложить Ноне утром в день партии встречаться для анализа ее состояния, чтобы успеть взять тайм-аут до одиннадцати.
Сеанс проходит как обычно, кроме новой моей вставь ки, в которой я благодарю шахматистку за проявленное мужество. Фразу «Мы все благодарны Вам» я повторяю дважды.
Это одна из форм воздействия на душевную, чувственную сферу спортсмена, что почти всегда гарантирует настроенность на его максимальную отдачу в борьбе.
Партия откладывается с лишней пешкой у Ноны. Она спускается со сцены, входит в холл и глазами ищет меня.
— Я здесь.
Нона находит меня глазами, но улыбнуться не в силах. Мы идем к нашей комнате, и я замечаю, как тяжела ее походка.
В комнате она сразу садится на диван и молчит. «Как она устала к концу матча», — думаю я. А говорю:
— По-моему, Вы играли прекрасно. — Нона смотрит в
пол и тихо говорит:
— Вроде бы хорошая партия.
Замолкает, поднимает глаза на меня и спрашивает:
— Ну что, ложиться?
Чем же меня так привлекает работа с Ноной? Ведь прежде в работе с женщиной-спортсменкой, точнее, в отношениях с ней, было не только специальное, рабочее начало, но и эмоциональное — дружба, взаимная симпатия.
С Ноной же мы даже друзьями не стали. Но связывает нас нечто иное. Вероятно, нас объединяет абсолютно профессиональное отношение к делу. И это является самым прочным, не зависящим от колебаний настроения и симпатий, а потому более постоянным и надежным по своей сути. Как цемент.
Да, именно это привлекает меня в Ноне — ее высочайший профессионализм, преданность нужному для
дела образу жизни, ее отношение к каждому часу жизни, к каждому человеку, с которым связывает ее жизнь. Это, наверное, и является ответом на вопрос, как Нона смогла 16 лет владеть шахматной короной, и может быть, на что я твердо надеюсь, еще продлит этот
срок.
Сеанс я удлиняю, и Нона не торопится вставать, как это было в начале матча. Перед тем, как попрощаться, советую дома подержать ноги в теплой воде.
— А зачем? — спрашивает Нона.
— Для снятия возбуждения, — отвечаю я, — и будете
лучше спать.
Через полчаса я звоню и спрашиваю:
— Ноги в теплой воде?
Нона смеется и отвечает:
— Еще нет, пока кушаю.
Голос ее бодрый, и я успокаиваюсь. Нону после партии я встретил с моим другом, известным спортсменом, которого потом спросил:
— Ты видел, как они устают после партии?
— Да, — сказал он, — я впервые на шахматах и про
сто потрясен тем, что увидел. Какое напряжение борьбы!
Я говорю:
— И так она бьется уже больше 20 лет. Женщина-
герой.
— Да, конечно, — соглашается мой друг.
|
— Доброе утро. Доигрывание се
годня?
— Да, — отвечает Нона.
— Только одна просьба — не анали
зируйте до трех часов.
— Хорошо, — смеется Нона.
Но я перехожу на серьезный тон:
— Обычно мы не отдыхаем перед доигрыванием, но
сегодня давайте отдохнем.
Нона делает паузу, потом неохотно соглашается:
— Но немного, ладно?
Проклятие профессии
Два матча
— Буду в три часа, — говорю я и мысленно хвалю себя за твердость, которую раньше не осмеливался проявлять по отношению к этой шахматистке. Но сегодня нельзя ничем рисковать, ведь победа — это почти окончание матча.
Ох, эта близость победы! Какая это большая опасность, способная обезоружить спортсмена. И произойти это может мгновенно. А потом мы спрашиваем: «Что случилось? Как это могло случиться?»
И виной всему — подсознание человека. Это оно первое начинает нашептывать: «Все в порядке, все хорошо». И противостоять этому очень трудно. Потому что ты так долго ждал этого, и оно — это «все в порядке, все хорошо» — действительно, совсем близко.
Я и настоял на этом сеансе, нужды в котором перед коротким доигрыванием, конечно, не было, с одной целью — как-то дисциплинировать спортсменку.
Но подсознание уже нашептывало свое, и даже великая Нона, которая днем раньше не возражала против продления сеанса, уже сегодня хотела избежать его и даже рассматривала мое предложение как давление на ее личность, как вмешательство в личную <жизнь.
* * *
И победа состоялась. Я не стал ждать Нону ради одного поздравления. А сделал это по телефону и услышал от Ноны:
— Завтра я играть не буду.
— Правильно, — сказал я, — куда нам спешить.
А подумал: «Подсознание побеждает. И Нона поверила ему. А может быть — и своему прошлому, которое ожило и тоже нашептало свое: "Ты на голову выше всех. Как и раньше, ни о чем не беспокойся"».
Итак, противников прибавилось. И это самые опасные противники — свои, которые, если верить французам, и предают.
Итак, выходной. В 11.00 мы поговорили по телефону.
— Как спали?
— Вроде бы хорошо.
—- На дачу не поедете?
— Что-то не хочется.
_ Сегодня по телевизору много спорта и в Тбилиси
художественная гимнастика.
— Хорошая идея, — говорит Нона, — я, пожалуй,
схожу.
— И одно напоминание, Нона Терентьевна: стало хо
лодно. Не открывайте широко окна.
— Да, обязательно, — соглашается Нона, и мы про
щаемся до послезавтра.
Я расстроен. Легкость отношения к режиму, желание делать то, что хочется — опасные симптомы преждевременной разрядки, расслабления, опустошения. Если выходной и нужно было брать, то посвятить его следовало другому — всему тому, что поможет собраться, настроиться на завоевание недостающей для победы половины очка в двух последних партиях. И надо бы, конечно, уехать на дачу, в тишину и одиночество, где бороться с самой собой было бы легче один на один, потому что друзья и даже родные стали в этот момент противниками спортсмена.
Они могут молчать и не говорить ничего лишнего, но в их возбужденном поведении, в улыбках, в лихорадочном блеске глаз подсознание спортсмена читает одно: «Победа!»
Но мне надо продолжать свое дело. Я за письменным столом и думаю, какой же я предложу лозунг в день предпоследней партии, которая может оказаться последней, если Нона ее не проиграет.
Осталось набрать всего пол-очка, и понимание Ноной этого факта может оказаться самым опасным в день партии.
Проклятие профессии
Два матча
Пишу первоначальный вариант: «Осталось две партии». Лозунг невыразительный, и улыбки он, конечно, не вызовет, но сейчас, наверное, улыбка уже не нужна. Нельзя настраиваться на эту партию как на последнюю в матче.
В то же время, раз я предлагаю такой лозунг, значит, вроде бы, допускаю возможность поражения в девятой партии.
Значит, мало просто предложить лозунг спортсмену, его надо оживить. Пожалуй, я скажу:
— Мне грустно, что матч заканчивается и наши встре
чи станут редкими. — И тогда она, может быть, улыбнет
ся. Все-таки надо, чтобы она улыбнулась.
Да, недостаточно предложить человеку лозунг как таковой. Его всегда надо оживлять: приветствовать, вешая его на стену, прощаться с ним, когда снимаешь.
Так я и делал в партии Корчной—Карпов. Когда Корч-ной, с которым я работал, проиграл, я повесил лозунг: «Переживаем вместе».
А через два дня, в день следующей партии, я принес другой лозунг, но прежде, чем повесить его, спросил:
— Хватит переживать, правда?
— Да, конечно, — ответил Виктор Львович.
Я снял лозунг и молча, ожидая реакции спортсмена, повесил другой: «Вспомни свои победы!*
Шахматист прочел, засмеялся (!) и сказал:
— Но я и поражения помню.
Вот оно — сопротивление личности. Спортсмен как бы предлагает: «Объясните свои действия, докажите, что Вы правы».
И я говорю:
— Но ведь побед было намного больше. — И мы оба
засмеялись. Это и есть приветствие новому лозунгу и
объяснение его появления.
А в Сухуми я развесил разные лозунги в комнате у гимнасток, и через два дня Марина Халилова — самая старшая из этого прекрасного трио — сказала:
— Вы знаете, я часто перечитываю Ваши лозунги, на
верное, каждые два часа. Это очень хорошо на меня дей
ствует, успокаивает.
А самая младшая — Ира Жемчужина — впервые увидев лозунги, всплеснула руками и сказала:
— Ой, как много бумажек!
Помню, это очень огорчило меня. Но потом я сказал себе: «К лозунгу человека надо еще и готовить!» Работать всегда есть над чем.
И я еще подумал вот о чем. Оставляя в комнате человека лозунг, ты как бы оставляешь частицу себя.
Спортсмен посмотрит на лозунг, например, утром, открыв глаза, или вечером перед сном. И вспомнит о тебе, о нашей совместной работе, о нашей договоренности, о настрое на высшие достижения. И это поможет ему успокоиться или, наоборот, настроиться на бой или на очередную изнурительную работу на тренировке. Это как гипноз на расстоянии.
Вот как получилось. Всего один короткий разговор по телефону, а исписано две с половиной страницы.
Я настаиваю опять на встрече из-за
^%*% ее дисциплинирующего влияния на спорт-
**** смена. И решаю вновь опросить Нону по
тем восьми слагаемым, хотя не сомнева-
СбНТЯбрЯюсь, что оценит она их на отлично. Но в
_-__^_^_ir_ процессе опроса надеюсь найти повод
^^^^^^И для предостережения Ноны.
Итак, опрос. Все отлично. Внешне я рад, но внутренне тревожен. Слишком весела и спокойна. Так и хочется повторить одно слово: рано, рано! И я говорю:
— Все-таки надо готовиться к жесткой борьбе.
И снова быстро, как о само собой разумеющемся, Нона говорит:
— Да, я понимаю, что ей нечего терять.
Очень типичный случай, когда спортсмен заранее переживает свою победу, и не может настроиться на последний шаг, считая его чисто формальным.
На это последнее усилие действительно трудно настроиться, хотя и понимаешь, что настрой необходим. Но сладость покоя, как раковая опухоль, растекается по всему телу.
Проклятие профессии
Два матча
И это расслабление легко обнаружить опытному глазу. Еще работая в футболе, я быстро диагностировал подобное состояние перед матчем со слабой командой по отведенным в сторону глазам футболистов.
Помочь спортсмену в такой момент очень трудно. Он все понимает, но не может с собой ничего сделать. Можно сказать, что регуляция запоздала. Такое состояние надо предвидеть заранее и заняться его профилактикой посред-' ством жесткого режима, изоляции от друзей и т.п.
У Ноны это состояние, которое я бы назвал «пустым состоянием», тянется уже три дня. Она, ни с кем не советуясь, взяла тайм-аут, что, конечно, было ошибкой, хотя она привыкла за эти шестнадцать лет сама принимать решение. А перестроиться, изменить хотя бы частично свою психологию, психологию лидера не смогла. Наверное, еще не успела.
И я уже не столь категоричен при анализе нашей группы. Да, спортсмен, который претендует на звание чемпиона мира, является главной фигурой. Но он должен советоваться с теми, кто ему помогает, и не только тогда, когда трудно.
играла медленно, как-то заторможенно, долго и несмело принимала решения.
Я внимательнее, чем раньше, изучаю лицо Наны Иоселиани. И поражен ее исключительным хладнокровием, хладнокровием человека, которому действительно нечего терять.
И подумал: «Каким может быть человек в самый тяжелый момент жизни!» А у восемнадцатилетней Наны тяжелее момента ее шахматной жизни, конечно, не было. Признаться, сегодня я скорее ожидал увидеть иное — не состояние полной мобилизации противника, а сверхвозбуждение или растерянность.
И я сделал вывод — этого человека я недостаточно знаю. Личностно она сильнее, чем я думал раньше.
Партия отложена в плохой позиции. В нашей комнате Нона говорит:
— Обидно, что плохо играла.
А во время сеанса прерывала меня, анализировала отложенную позицию вслух.
Мы прощаемся. Я смотрю ей вслед и вижу целую толпу ее родственников и друзей. Они все пришли сегодня на партию. Все пришли поздравить Нону с победой в матче. И она это наверняка знала.
 | |||
 |
|
| сентября |
В день партии я прихожу пораньше. Слежу за собой. Я должен быть таким же, как всегда, чтобы подсознательно Нона не сделала вывод, что я считаю сегодняшнюю партию последней.
Я слышу свой голос, в котором плохо замаскированное волнение. Да, мне нелегко владеть собой. Мне тоже трудно обмануть себя, потому что не могу поверить, что нас сегодня ждет неудача.
Нона не торопится идти в ту комнату, где мы обычно делаем сеанс. Чувствую, что она хочет поговорить о чем-нибудь постороннем, и это еще сильнее тревожит меня. Я говорю:
— За работу, товарищи! Лицо Ноны меняется, становится строже. Мы работаем как всегда, и я ухожу, вроде бы успокоенный. Но во Дворце шахмат тревога вернулась. Нона
2 Р. Загайнов
Нона уходит на доигрывание, а я уезжаю в аэропорт и перед посадкой в самолет узнаю, что счет стал 5:4.
Нигде так хорошо не работает междугородный телефон, как в Литве. Тбилиси дали через три минуты:
— Здравствуйте, Нона Терентьевна,
прошу прощения, но я звоню из Виль
нюса.
— Мы догадались, — отвечает Нона.
Проклятие профессии
Два матча
25
| Матч второй |
сентября
Да, я в Вильнюсе. Прилетел ночью, но спать не ложусь. Скоро увижу Нану, а к этой встрече я еще не готов. Для переключения нужно время, и вчера я впервые рад задержке самолета.
Итак, скоро я увижу Нану Александрия. Перед отъездом председатель Спорткомитета передал мне содержание своего разговора с Вильнюсом и перечислил симптомы нарушенного состояния Наны: сильная простуда, потеря сна, постоянные головные боли. Но он не назвал главного й самого трудного препятствия — потери уверенности, что не могло не произойти после трех поражений подряд.
Да, ситуация, конечно, критическая. Счет 3:4. И чтобы свести матч хотя бы вничью, необходимо в трех оставшихся партиях набрать два очка.
Думаю все время о Нане, представляю ее лицо. Наверное, опять увижу темные круги под глазами. И знаю, что буду докапываться до истинной, ведущей причины. Чтобы определить, что будет главным в моей работе с этим человеком, с чего начать.
Итак, что? Следствие ли бессонных ночей, накопившейся усталости, потери уверенности или какие-то сугубо личные переживания человека, узнать о которых не дано никому? «Почти никому», — поправляю я себя.
Но ты должен знать, если претендуешь на подлинную близость к спортсмену. А если пока не знаешь, то должен будешь узнать, но ненавязчиво, тактично, бережно подтолкнуть человека к откровенности с тобой о себе.
Удастся ли быстро (ведь времени нет) решить эту задачу? С Наной все очень сложно.
И я ехал к ней с нелегким сердцем. И не только потому, что пришлось уехать от Ноны.
Мы впервые встретились в январе 1979 года, когда она готовилась к международному турниру в Белграде. И я был поражен ее неиспользованным, нерастраченным потенциалом, хотя в шахматных кругах бытовало мнение, что ее лучшие дни позади. Помню, с каким недоверием руководство грузинского спорта восприняло мои слова о том, что через два с половиной года Нана будет играть с Майей Чибурданидзе.
Резервы я видел в таких характеристиках ее личности как высокий интеллект, блестящие человеческие качества, способность воспринимать советы и учиться на опыте других.
Но было и слабое место — обнаженная чувственная сфера и как следствие — уязвимость для любых влияний. Нана не была психологически вооружена, а точнее — защищена.
Создание такой защиты я считал нашей первоочередной задачей. И Нана согласилась со мной, поверила мне. У человека, который в любых жизненных ситуациях тратит много нервной энергии, путь к совершенствованию один — самоограничение. И когда Нана пошла мне навстречу, мы разработали систему самоконтроля, режима, расписали поведение Наны во всех возможных соревновательных ситуациях: при встречах с противниками, до и после партии, в выходные дни.
И надо отдать должное Нане — она следовала заданному курсу до конца. В результате — первое место без единого поражения с солидным отрывом от занявшей второе место Чибурданидзе, убедительные победы над такими гроссмейстерами, как Вереци, Николау и другие.
Но потом, когда я пытался влиять таким же образом на Нану, я почувствовал сопротивление. Мои призывы к профессиональному образу жизни, к подчинению всей жизни поставленной задаче не нашли ответа с ее стороны. И я понял, что Нана любит не только шахматы, но и все остальное в жизни, и жертвовать чем-либо даже ради звания чемпионки мира не желает.
В результате не были решены необходимые задачи в подготовке к межзональному турниру, который Нана про-
Проклятие профессии
Два матча
| | |||
| |
вела неуверенно, со срывами, правда, решив минимальную задачу — заняв третье место.
Потом, работая на чемпионате страны с Ноной Гап-риндашвили, я наблюдал и за Наной. И опять видел ее слабые места, которым мы объявили войну перед белградским турниром.
И однажды после ее проигранной партии я подошел к Нане и спросил:
— Почему забыто все то, что Вы делали в Белграде?
И Нана одной фразой дала мне исчерпывающий ответ:
— Меня на это не хватит.
В этом и была вся суть вопроса — профессионалом быть очень нелегко.
Вероятно, так и есть. Подлинный профессионализм есть своего рода ограниченность. Но в хорошем смысле слова. И поэтому я хотел бы назвать ее «блистательной ограниченностью».
Это не призыв к ограниченности жизни личности, а предложение разумно самоограничить количество интересов, и если не в жизни вообще, то в особые ее временные отрезки, например, на трехгодичный цикл борьбы за первенство мира по шахматам или четырехгодичный цикл между Олимпиадами.
Так что под блистательной ограниченностью я понимаю добровольное сужение интересов, сокращение числа объектов общения, что способствует накоплению особого опыта, необходимого в соревнованиях.
Но так как спортсмен выступает часто и долго, самоограничение может стать его постоянной личностной характеристикой. Наверное, этого подсознательно опасается и хочет избежать Нана, для которой сама жизнь не менее притягательна, чем абсолютный успех в одном из ее направлений.
Но все же я призываю спортсмена к зтому, так как другого пути, уверен, не существует., V
В результате этих раздумий вдруг приходит мысль, что мне с сегодняшнего дня предстоит не только быть рядом со спортсменом, но и бороться с ним, отстаивая свои идеи, свою точку зрения.
Ведь сам мой приезд — признание факта, что спортсмен не в порядке, что прав я, а не Нана. И это делает нас не только соратниками, но и противниками.
И только сейчас я понимаю всю сложность стоящей передо мной задачи, которую вчера недооценивал.