Глава первая, в которой герой отправляется на ночную прогулку, и заключаются сразу два договора

-Чего ты хочешь, мальчик?

Голос прозвучал тихо, но отчетливо; он возник из ниоткуда, будто сама ночь заговорила с Амадеем. Мальчишка заозирался, пытаясь понять, кто задал ему этот вопрос – впервые за десять лет жизни его спрашивали, чего хочет именно он! - но вокруг были только темнота, холодный дождь и горести. Ждать чего-то другого от ноябрьской ночи способен только наивный дурачок, удобно устроившийся в теплом месте.

В голосе не было нетерпения или раздражения, он просто спрашивал – а поскольку кроме Амадея поблизости других мальчиков заметно не было, то спрашивал он все-таки его.

Дыхание вырывалось изо рта Амадея белесым облачком, ноги в дырявых башмаках застыли до бесчувствия, в животе гулко заурчало, и мальчик потер его привычным движением. Он услышал вопрос и понял его; осталось только ответить – честно и искренне, от всей души.

-Я есть хочу.

-А еще?

Амадей удивился: чего еще можно хотеть? Хотя, если хорошенько подумать, то неплохо было бы…

-Хочу красивую одежду.

-А еще чего ты хочешь?

Амадей фыркнул. Как спрашиваете, так и отвечу, решил он, и сказал, усмехаясь:

-Хочу, чтобы был праздник! - Потому что по праздникам даже таким, как он, что-нибудь, да перепадало.

Кто-то невидимый удовлетворенно вздохнул - так вздыхают, когда заканчивают (или начинают) важное дело, и Амадею почудилось, что его погладила по голове очень легкая и горячая рука.

-Да будет так.

Прошло несколько минут, однако ничего чудесного не произошло. Дождь зарядил с удвоенной силой, ветер засвистел в облетевших кустах, заполонивших Ведьмин лог. Амадей понял, что стоя на одном месте, так на нем стоять и останешься, и пошел, куда глаза глядят – по раскисшей грязной дороге, уходя все дальше от городских стен. Он все шел и шел, все дальше в ночь, ни о чем не думая; холод и голод были ему привычны с младенчества, темноты он не боялся, людей опасался, но в такую погоду даже отпетые лихие отсиживаются в своих логовах. Через полчаса дорога вывела его на перекресток, украшенный виселицей – в настоящее время пустой и несколько потерявшей от этого в назидательности. На минуту мальчик замешкался, но продолжил путь вперед – и вверх, поскольку дорога поднималась по склону. Оказавшись на вершине, Амадей увидел слабый огонек, мерцающий у подножия холма. Не сомневаясь, он поспешил к нему, оскальзываясь на мокрых камнях. Дорога вывела его к дому в два этажа с выпученными слюдяными оконцами - одно из них слабо светилось, а значит, там кто-то не спал. Амадей подошел к двери, взялся за тяжелое дверное кольцо и постучал.

Сначала ничего не происходило, только дождь на пару с ветром трепали охапку сена, лежавшую возле лошадиной колоды, но вот в глубине дома что-то заворочалось, послышались ворчание и рычание, а потом и шаги. Еще через минуту дверь распахнулась перед носом Амадея и вырвавшийся на волю теплый, сытный запах похлебки согрел и оживил его.

-Ты кто такой? Чего тебе надо? Откуда ты взялся? – Мальчик поднял глаза и увидел стоящую в дверном проеме женщину – высокую, дородную, что твоя герцогиня, держащую в одной руке масляный светильник, а в другой – здоровенную скалку. Рядом с ней стоял мосластый пес, в холке достающий мальчику почти до груди; он молча смотрел на незваного гостя, лаять ему нужды не было, от одного его оценивающего взгляда любой грабитель обделался бы, не сходя с места.

-Меня зовут Амадей. Прошу вас, пустите меня на ночлег, я отработаю. Я из города. – Он честно ответил на все ее вопросы.

-Ишь ты! – Тетка приблизила светильник к фигурке мальчика, разглядывая его. – В чем только душа держится… а белый-то какой! Ладно, заходи. Живоглот, иди к себе, уж с этим я и сама справлюсь. – Пес, похоже, тоже не увидел в Амадее угрозы и преспокойно удалился.

Хозяйка протянула ручищу и втащила мальчика в дом.

- Ноги обсуши в соломе. Да проходи к очагу, обсохни. Есть хочешь?

Амадей, грея руки у очага, уже счастливый, кивнул, и у него опять заурчало в животе, да так громко, что хозяйка засмеялась.

-Ты там соловья прячешь, что ли? – Продолжая смеяться, она взяла с полки глиняную миску, налила в нее из котла, висевшего над очагом, густой похлебки и поставила на стол. – Садись, парень, и поешь, не хватало еще, чтобы в моей харчевне кто-то от голода помер.

Амадей пригладил высохшие волосы, обтер руки о полусырую рубаху и, поклонившись хозяйке, сел за стол. Он не успел даже как следует оглядеться вокруг – ведь перед ним стояла миска, до краев наполненная благодатью. В крепком мясном бульоне плавали стайкой кусочки поджаренного свиного сала, лениво дрейфовали ломтики картофеля, репы и лука, кувыркались гладкие тестяные клецки, источали пряные ароматы травы, и все это золотилось обещанием чистого счастья. Амадей втянул в себя запах похлебки, чуть не поперхнулся слюной, схватил ложку и заработал ею с таким усердием, что хозяйка не могла не почувствовать себя польщенной. Вскоре миска опустела, мальчик выскреб ее дочиста, оставив лишь одинокий лавровый листок лепиться к донцу. От обильной еды и тепла, а также от недавнего путешествия сквозь холодную осеннюю ночь его потянуло в сон. Амадей оглянулся – хозяйка сидела на стуле с высокой спинкой у очага, лущила горох и, казалось, и думать забыла о своем нежданном госте. Мальчик зевнул и опустил голову на сгиб локтя; уже через минуту он крепко спал, так и не выпустив из руки ложки.

А теперь, мой любезный читатель, мы оставим нашего героя в тепле и безопасности, пусть выспится, как следует. Мы как раз успеем рассказать, что случилось с ним до того, как он очутился посреди ночи в Ведьмином логу один-одинешенек.

Ровно десять лет тому назад, в такую же промозглую ноябрьскую ночь старьевщик Сепий покинул свой убогий домишко на окраине Шэлота, второго по величине города на севере королевства, и отправился за помощью к старой ведьме, живущей за городскими стенами, в заросшей орешником лощине. Сепий совсем отчаялся: его жена умирала неведомо от чего, по полу ползали четверо детей мал мала меньше, еще один истошно вопил в колыбели, будто резаный поросенок. Старьевщик понимал, что если жена помрет, то вскорости туда же отправятся и дети – сам-то он целыми днями бродил по городу, собирая тряпье, обшаривая сточные канавы, и присматривать за оглоедами ему было недосуг. Не сказать, чтобы Сепий был очень уж любящим мужем и отцом, избытком храбрости он тоже не отличался, но денег на настоящего лекаря у него не было. А у ведьмы слава была хоть и дурная, но дело свое, судя по слухам, она знала.

Сепий промок насквозь, пока добрался до нехорошего места; он весь ободрался, продираясь сквозь заросли ежевики, но решимости не утратил, поскольку от рождения был лишен и воображения, и предвидения. Ведьма встретила его на пороге своей хижины, будто ждала.

-С чем пожаловал? – В темноте ее лица было не разглядеть, только слабо отсвечивали седые волосы.

-Хозяйка моя больна. Вылечи ее. – Сепий не стал рассусоливать и выложил все как есть сразу. – Денег больших у меня нет, но…

-Сама знаю. Те, кто при деньгах, верхом приезжают и сначала здороваются. Заходи в дом, поговорим.

В доме было тепло, темно и тихо, как в логове зверя; в свете очага Сепий смог разглядеть дощатый стол, уставленный чем ни попадя, стул с ножной скамеечкой, придвинутые к огню, стены были увешаны пучками трав, а земляной пол устлан соломой. Старьевщик сел на деревянный обрубок, заменяющий гостевое кресло, протянул застывшие руки к огню. Ведьма села на свой стул, уставилась куда-то в угол. Встрепенувшееся пламя осветило ее, и стало видно, что она очень стара, что глаза ее похожи на полустертые медяки, а в сети морщин запутался не один десяток лет.

-Сильно больна?

-Третий день в себя не приходит, жар такой, что иссохла вся.

-Пока в себе была, жаловалась на что?

-Живот болел, говорила. Как слегла, крови много было, я тюфяк соломенный выкинул из-под нее, насквозь был.

-Детей у вас сколько?

-Пятеро.

-А было бы шестеро. И будет, если уговор примешь. Вот что, Сепий. Услуга за услугу. Я твою жену вылечу, а ты моего подкидыша себе заберешь. Одним ртом больше – тебе не привыкать.

-Какого подкидыша? – заинтересовался старьевщик.

Ведьма встала, подошла к кровати, стоявшей в самом темном углу, и склонилась над ней. Вернулась к очагу и показала Сепию завернутого в убогое одеяльце малыша примерно полугода от роду, беленького как зубок чеснока.

-Чего вылупился? Да не мой он, совсем сдурел, что ли? Я же сказала – подкидыш. Был у меня один должок, вот и взыскали.

-А это… родители его?

-Пф! – Ведьма пренебрежительно фыркнула. – Отец его и знать не знает, что сыном обзавелся! Он приезжий был, с севера, из Краглы. Приплыл сюда за красотами, сейчас на каждом корабле такой дурень найдется, а то и не один, шарахаются ночью по холмам, потом стихи пишут, а то и еще чего похуже.

-А мать? Это она тебе его оставила?

-Не твое дело. – Отрезала старуха. – Есть у него и отец, и мать. Может, когда и найдутся. Ну что, согласен?

Старьевщик почесал в затылке. Брать на себя еще одного оглоеда, когда своих не знаешь чем кормить – едва ли разумно, однако же, с другой стороны – кто знает, сколько еще он проживет, в его возрасте дети мрут как мухи по осени.

-Этот не помрет. – Развеяла его надежды ведьма. – И не надейся. И вот еще что – я тебе его не навсегда отдаю. Через десять лет, день в день, вернешь его туда, откуда взял.

Сепий оживился. Это уже другой разговор: десяток лет как-нибудь прокормит он лишний рот, тем более, такой маленький, а как жизнь мальчишки устраивать – не его забота будет.

-Что, ожил? – усмехнулась ведьма. – А то, что я к тому времени уже в земле сгнию, тебя не смущает? А, помолчи. – Она махнула на Сепия свободной рукой. – Главное, запомни – ровно через десять лет приведешь мальчика сюда, где моя хижина стоит, в мой Ведьмин лог. И уйдешь, не оглядываясь. Непохоже, чтобы ты уж очень совестлив был, но оставить ребенка одного в таком месте – тоже суметь надо. Последний раз спрашиваю, согласен?

-Согласен.

-Хорошо. Тогда вот мои условия – ты забираешь мальчика к себе в дом, не пытаешься избавиться от него, растишь как своего ребенка – до оговоренной поры. Я взамен выхаживаю твою жену, чего бы это мне ни стоило. Тебе с нашей сделки живая жена и младенец в придачу, мне – спокойная старость. Уговор? – ведьма плюнула себе на ладонь и протянула руку старьевщику.

-Уговор. – И Сепий крепко пожал ведьмину руку.

-Держи. – Ведьма протянула Сепию младенца. – Теперь он твой. Его зовут Амадей.

Старьевщик покачал легкий сверток, невольно улыбнулся безмятежному покою ребенка, чья судьба только что круто изменилась.

-Ишь ты, беленький какой… будто мукой обсыпали.

-Он альбинос. – Бросила ведьма, кутаясь в дорожный плащ и собирая котомку. – У него все белое, кроме крови и глаз. Они красные. Привыкнешь. Ну, пошли, что ли?

Ведьма провела в доме старьевщика неделю; за это время она выходила умиравшую, навела в доме порядок, даже приласкала детей. Если не считать того, что ее настои, которыми она поила жену Сепия, варились из подозрительных даже для старьевщика ингредиентов, а саму ведьму не замечал никто, кроме домочадцев, - все было так мирно, будто приехала помочь с хозяйством старая тетушка из деревни.

Жена Сепия приняла известие о новом ребенке с великолепным безразличием породистой свиньи, впоследствии она заботилась о нем так же, как и о собственных отпрысках – то есть почти никак. Дети росли как сорная трава, бегали полураздетыми и голодными, ни воспитанием, ни тем паче образованием их никто не был озабочен, разве что улица. И если Амадей и выделялся среди прочих старьевщиковых детей, то только белыми как кость волосами и проглядывающей сквозь слой грязи белой кожей – прочие в их стае были смуглыми и черноволосыми.

Что касается характера и наклонностей ведьминого подкидыша, то в детстве он ничем особым не выделялся, разве что был более сообразителен и скор на выдумку, чем дети самого старьевщика. Амадей целыми днями пропадал на улицах Шэлота, познание жизни началось для него с изнанки; случалось ему и воровать по мелочи, и быть битым, и убегать со всех ног. Он не был особенно силен, но был проворен и изворотлив, а к его мнению прислушивались даже старшие дети. И нередко так случалось, что его слово становилось окончательным.

Десять лет прошли быстро. В доме Сепия мало что изменилось, разве что прибавилось еще четверо ртов, да поубавилось порядка, которого и без того не было. И вот в одну из ночей ноября Сепий, посчитав года на пальцах, вспомнил об уговоре со старой ведьмой – и о том, что пришла пора его исполнить. Он покряхтел, собрался с духом – и на следующий день сообщил Амадею, что вечером им предстоит долгая прогулка. Мальчик давно подозревал, что отец приворовывает, а иначе откуда бы у матери взялись деньги на новую пару туфель (обычно все домочадцы Сепия довольствовались теми предметами одежды, которые он добывал), и решил, что на этот раз ему нужна помощь. Они покинули город почти ночью, миновали ворота, долго шли по разбитой дороге, пока не оказались в ложбине, поросшей орешником и ежевикой. Тут старьевщик остановился.

-Вот что, сынок. – Он положил руку на плечо мальчику. – Сейчас такое время… человек с головой легко устроит свою жизнь. Ты парень смышленый, так что тебе в нашей доле? Оставь нас, мы в нищете жили, в ней же и помрем. Иди своей дорогой, вот тебе мое на то благословение, а больше мне тебе дать
нечего.

С этими словами он погладил Амадея по голове, повернулся и поспешил обратно в город, оставив мальчика одного, посреди большой дороги, под безжалостным ноябрьским дождем.

Амадей постоял, глядя вслед отцу; идти за ним вслед он не решился. Кажется, он не был даже удивлен, будто всегда знал, что вот этим все и закончится. А может, просто был ошарашен произошедшим. Сначала мальчик побродил по заросшей лощине, набрел на развалины дома, но там ни согреться, ни спрятаться от дождя было невозможно – крыша давно обвалилась и на земляном полу густо пророс кустарник. И когда уже испуганный мальчик вернулся на дорогу, чтобы бежать обратно в город, его и настиг тот самый бесплотный голос, спросивший о сокровенных желаниях.

Так вот ведьмин подкидыш и попал в придорожный трактир, где мы оставили его безмятежно спящим.

Проснулся Амадей от того, что толстый рыжий кот, пытаясь устроиться поудобнее, улегся прямо ему на голову. Оказалось, что хозяйка перенесла спящего в угол комнаты, где он и спал на куче соломы, прикрытый драным, пахнущим псиной, но все-таки одеялом. Мальчик сел, протер глаза и потянулся. Скупо освещенная солнцем поздней осени комната оказалась кухней: большой очаг, открытый шкаф с посудой, развешанные над очагом поварешки и сковороды, длинный стол. За столом сидела хозяйка и пила что-то горячее из кружки, похожей на небольшой котелок.

-Проснулся?

Амадей встал, отряхнулся от соломы и подошел поближе к столу. Он почтительно поклонился тетке и сказал:

-Доброго утра, сеньора. Скажите, как я могу отблагодарить вас за еду и ночлег?

Многие на его месте попытались бы удрать, не заплатив и не отработав, но Амадей, старьевщиков сын, отлично усваивал преподанные улицей уроки. А один из них был таков – не стоит пытаться поиметь тетку с прищуром арбалетчика королевской гвардии и телосложением битюга. В городе еще есть хоть какая-то вероятность удрать, нырнув в первый же закоулок, но здесь, в ее же доме… Лучше быть вежливым. Иначе будешь битым.

Хозяйка довольно усмехнулась.

-А ты неглуп. Украл что-то слишком ценное? Или узнал что-то лишнее?

-Нет. Похоже, я сам стал лишним.

-И такое случается. – Тетка шумно отхлебнула из кружки. – Ну вот что, белыш. Мне нужен помощник – дрова таскать, котлы чистить, пол мести. Мне самой лень этим заниматься, супруг мой год как помер, хвала богам, прежде-то мы с ним вдвоем харчевню эту держали, а теперь я все одна… Помощник у меня есть, но стар он стал, больше спит, чем работает. Ты, я так понимаю, никуда не торопишься? Оставайся у меня, раз уж пришел.

Амадей призадумался. Идти ему некуда, с этим не поспоришь. На дворе поздняя осень, а за ней не лето ожидается. У него, кроме штанов, рубахи и дырявых башмаков больше ничего и нет. Можно, конечно, вернуться в Шэлот и попроситься в приют к старику Юсу, только ведь и самый глупый городской голубь знает, что этот приют на самом деле воровская шайка, и красть придется уже не по мелочам. Живется у Юса весело, это да. Пока не попадешься. Может, вернуться домой?..

Дом старьевщика – не лучшее место под солнцем, с этим не поспоришь. Жилище ветхое и грязное; одна комната, разгороженная дощатой стенкой надвое: в одной половине очаг и колченогий стол со скамьями, во второй – кровать, на которой спали Сепий с женой, и несколько тощих тюфяков на полу для их многочисленного потомства. Позади дома двор, заваленный мусором всех родов и свойств; отдельно стоящие кучи тряпья, костей, деревяшек… Едва обретя некую самостоятельность, Амадей предпочитал проводить время в городе.

-Как тебя зовут?

-Амадей.

-А меня Стафида. Для тебя тетка Стафида. Для госпожи я слишком много работаю руками. Ну что, надумал?

Амадей посмотрел на хозяйку – здоровенная, как бык, но вроде не злая… нос орлиный, глаза как угли, копна черных с проседью волос упрятана под чепец, платье опрятное – не то, что у матери, там пятно на пятне.

-А кроме черной работы, вы меня чему-нибудь научите? Мне отцовское ремесло не по душе.

-Если проявишь способности – научу. Тебе вчерашняя похлебка понравилась?

-Еще как! Да я вкуснее ничего в жизни не ел!

-То-то. Ну что, остаешься?

-Остаюсь. – И Амадей решительно плюнул на ладонь и протянул руку тетке Стафиде. – Уговор? Я работаю у вас, а вы меня кормите и научите варить похлебку.

-Уговор. – И она пожала руку мальчика. – Если не возражаешь, еще я тебя малость приодену, а то на твою одежонку смотреть страшно, того гляди на нитки распадется.

-Да и помыть его не помешает. – В кухню с охапкой хвороста вошел старик. - Нам и своих блох хватает, не тот случай, чтобы породу улучшать.

-Ну, про породу ты получше меня знаешь, - согласно кивнула хозяйка. - Знакомься, белыш. Это Горча, присмотрись к нему получше и потом не пялься, он этого не любит.

Амадей и без этого совета во все глаза смотрел на стоящего перед очагом старика - по тому словно на колеснице проехали, причем не один раз. Лицо перечеркивал шрам, глубокий и безобразный, вместо левого глаза темнела кожаная нашлепка повязки. Левой руки тоже не было, культя заканчивалась медной чашкой с крюком. При ходьбе Горча сильно хромал и подволакивал правую ногу. У него не хватало доброй половины зубов, зато на голове в преизбытке и в беспорядке бушевало море пепельных кудрей, без малейшего намека на лысину.

-Нагляделся? – буркнул старик.

-Кто это вас так украсил? – хорошим манерам на улице не обучали, и Амадей задал свой вопрос, нимало не стесняясь. Впрочем, он всегда знал, с кем можно говорить как со своим с самого начала, а с кем язык стоит придерживать. Горча, несмотря на отталкивающую внешность, сразу же вызвал у мальчика такое доверие, какого он еще никогда и ни к кому не испытывал.

-Война. – Ухмыльнулся Горча, сморщив лицо в отвратительной гримасе. – А ты вежливый мальчик, ничего не скажешь. Считай, один подзатыльник уже заработал. И это в первые минуты службы. Далеко пойдешь, белыш.

-Меня зовут Амадей… пожалуйста.

-Так-то лучше. Пойдем, покажу тебе наши угодья. Но сначала натаскай воды и поставь греться. Городскую грязь холодной водой не отмоешь.

Ночной дождь закончился, ветер поменялся, стал значительно холоднее. Под присмотром Горчи мальчик обошел весь постоялый двор: он оказался невелик, но толково и удобно устроен. На первом этаже – общая зала с камином и кухня, на втором – несколько крохотных отдельных спален и одна большая; в пристрое – конюшня, небольшой свинарник, курятник. Дровяной сарай и коптильня. Колодец. Смущало только одно – полное отсутствие постояльцев, о чем Амадей все так же открыто спросил Горчу.

-Ка[1] Горча, а почему постояльцев нету ни одного?

-Беспокоишься, не вылетим ли мы в трубу? Этот двор уже полсотни лет стоит, простоит и еще столько же. Сейчас гнилые недели, сынок, ни ярмарок, ни праздников, погода дрянь – сам видишь. А вот через десяток дней в Гринстон прибудут корабли из Краглы, значит, у нас через неделю второй этаж под завязку набьется. Потом зимние праздники не за горами, люди потянутся кто в города, кто из городов. И так до гнилых недель по весне. А там лето придет, там и вовсе ни вздохнуть, ни охнуть будет. Осенью урожай на продажу пойдет, ярмарки, торги, всего не упомнишь. Так что тебе повезло, что ты именно сейчас заявился. В другое время не до тебя бы было.

-Это я уже понял. А как это место называется?

-Так вот же вывеска. – Горча указал на покачивающуюся на цепях доску с крупными, когда -то вызолоченными буквами.

Амадей понурился.

-А-а-а… ну, это поправимо. Учиться никогда не поздно. Сегодня же и начнем. – Горча потрепал Амадея по голове. – Бьюсь об заклад, ты парень способный. Не буду тебе говорить, сам прочитаешь, когда сможешь. Ну что, все посмотрел? Пойдем воду таскать, на тебе грязи полпуда, никак не меньше. Одним ведром точно не обойдешься.

Мытье Амадею понравилось, даже вылезать из деревянной бадьи не хотелось. За всю свою жизнь он всего несколько раз бывал в городских банях, о домашнем же купании и речи не шло; жена Сепия и сама мыться не любила, и других не заставляла. Бадья стояла в примыкающему к кухонной стене прачечному закутке, где помимо нее была печь с вмурованным в нее котлом для кипятка, несколько лоханей, корыто, вальки и стиральные доски. Пол был устлан тростником, пахло грубым мылом и сыростью.

Какое-то время Амадей развлекался тем, что опускался под воду с головой и пускал пузыри. Хорошенько отмокнув, он принялся отмываться. Волосы, которые Горча заранее подстриг ему здоровенными ножницами для лошадиных хвостов, мальчик тщательно промыл травяным настоем, изгоняющим насекомых. Жесткой щеткой постарался вычистить ногти. Он понимал, что попал в неплохое место и на зиму здесь точно стоит задержаться, даже если придется работать.

Окатившись ведерком уже остывшей воды, Амадей вылез из купальной бадьи, вытерся старой простыней и переоделся в хозяйскую одежду: наскоро подрубленные госпожой Стафидой рубаху, штаны, суконный жилет, нитяные чулки, столь уместные по случаю холодов, поношенные, но вполне годные башмаки почти по мерке. Еще ему полагалась теплая шерстяная куртка, ее Амадей оставил висеть на спинке стула. После мытья ему снова захотелось есть – перехваченная во время таскания воды в дом краюшка серого хлеба давно провалилась в бездну его живота.

-Ки Стафида, - Амадей сунул голову в дверь кухни, - какие будут ваши пожелания?

-Горча! – Всплеснула руками хозяйка. – Ты только глянь, никак к нам господин королевский паж пожаловал! А ну-ка, покажись, красавчик!

Амадей вошел и важно поклонился. Отмытый и приодетый, он выглядел совсем иначе, таким его никто и никогда не видел. Белые волосы, подстриженные на уровне плеч, белая кожа, не знающая ни румянца, ни загара, белые – не белесые, а именно белые – и густые брови и ресницы, тонкие светлые губы и темно-красные глаза, похожие на плавающие в молоке вишни. Лицо Амадея не отличалось детской пухлостью, скорее наоборот – чуть впалые щеки, высокие скулы и острый подбородок делали его старше годами. Наспех подогнанная одежда сидела на нем так, будто ее шили именно по его меркам, ловко и ладно.

-Будто снежное дитя из сказки, - покачал головой старик, сидевший у очага. – Что же дальше будет, сынок, когда ты избавишься от грязи невежества и нищеты?

-Ну-ну, не захваливай мальца раньше времени. – Стафида кивнула мальчику, приглашая сесть за стол. – Вот, давай поешь и принимайся за работу. Вылей воду из купальной лохани, да смотри, не выплескивай ее под дом! Потом натаскаешь воды для стирки, замочишь постельное белье в корыте, завтра прокипятишь его в котле, прополощешь в речке и развесишь на дворе. Купцы предпочитают спать на чистых простынях. Как закончишь с бельем, сходи в курятник, собери яйца и отнеси в погреб, и поосторожнее там! Потом найдешь Горчу, он тебе еще дела найдет, не сомневайся.

Амадей слушал хозяйку и не забывал кивать, уписывая в то же время за обе щеки вчерашнюю похлебку – казалось, она стала еще вкуснее и наваристее.

-Ты сказал, что отцовское ремесло тебе не по душе. – Госпожа Стафида вылила в миску Амадея еще один половник похлебки. – А кто твой отец?

-Старьевщик. – И мальчик принялся за добавку с не меньшим рвением.

Хозяйка и Горча переглянулись, старик покачал головой и скроил гримасу, означавшую что-то вроде «святая простота».

-Старьевщик… - Протянула Стафида. – Ты из Шэлота пришел, так ведь?

-Угу, - на более подробный ответ Амадей не раскошелился.

-Шэлот – большой город, и старьевщику, несомненно, найдется, чем заработать. Так почему ты, Амадей, вдруг стал лишним в доме своего отца?

Хозяйка впервые за все время назвала мальчика по имени.

Амадей с сожалением посмотрел на похлебку и оторвался от тарелки.

-Я не знаю, ки Стафида. – И он рассказал ей обо всем, произошедшим с ним прошлым вечером.

Его внимательно выслушали, не перебивая, и только Горча будто невзначай спросил:

-А в кого ты такой белый получился, сынок? В отца или в мать?

-Сам в себя, - отмахнулся мальчик. – У нас в семье все смуглые, кроме меня. Так вышло, отец говорил.

-И такое бывает, - невозмутимо откликнулся Горча, продолжая раскуривать трубку.

-И ты совсем не держишь обиды на своего старика? – спросила хозяйка, не удержавшись и погладив мальчика по белой голове.

-А за что? – пожал плечами Амадей. – Он никогда не обижал меня прежде. Не знаю, что на него нашло.

-Время покажет. – Горча выпустил клуб дыма и под хозяйкиным взглядом тщательно разогнал его рукой. – Ну что, сынок, наелся? Вот что я тебе скажу, Стафида, этот парень явно не из тех, кого выгодно нанимать за еду. – И старик засмеялся.

Амадей начисто выскреб тарелку, встал, поклонился хозяйке и отправился выполнять порученные ему дела.

Он стащил все грязные простыни в кучу на полу прачечной и принялся укладывать белье в огромное стиральное корыто, время от времени поливая его щелоком. Потом залил серо-белую груду водой и – зря он, что ли, подглядывал за прачками! – вытащив щипцами из печки заблаговременно положенный туда раскаленный камень, кинул его в корыто. Вода на мгновение забурлила, вверх метнулось облачко пара, а у Амадея был наготове второй камень. Закончив с приготовлениями к завтрашней стирке, мальчик отправился в курятник. Собрать яйца в плетеную корзину оказалось нетрудно, гораздо сложнее было поймать курицу, воспользовавшуюся приоткрытой дверью – Амадей бегал за ней, пока ему не помог Живоглот – пес вышел из дома и рявкнул всего один раз. Этого оказалось достаточно, чтобы курица пулей метнулась на свое место.

-А где речка? – спросил мальчик у хозяйки, спустив корзину в погреб.

-Недалеко. Обойди холм слева, там старая роща и речка. Иди к Горче, он ждет тебя в коптильне.

Остаток дня Амадей провел вместе со стариком, потроша и нанизывая на веревку жирных селедок, которых потом развешивал над жаровнями с дымящимися опилками. После вечерней трапезы Горча принес из своего закутка самую настоящую книгу и с позволения хозяйки уселся с Амадеем все за тем же длинным кухонным столом.

-Небось гадаешь, откуда у старика солдата книга? – Горча осторожно раскрыл переплет. – У каждого свои трофеи, сынок. Ну, смотри.

И он, ведя заскорузлым, едва гнущимся указательным пальцем по строке, медленно – но отнюдь не запинаясь, - прочел:

Единый миг, урочный час и день, что был так светел,

И месяц, памятный навек, и благодатный год,

Благословляю я. Свою судьбу я встретил

В той, что одно страданье мне несет.

В хозяйстве Стафиды нашлись и грифельная доска с мелком, и вскоре она уже была исписана кособокими амадеевыми каракулями. Буквы в его исполнении кренились и завязывались в узлы, но упорства ему было не занимать, так что Горча был доволен своим учеником. Они сидели бы до полуночи, если бы хозяйка не погнала их спать. Комната Стафиды была позади кухни, Горча приютился в комнатушке между кухней и общей залой. Амадею выделили тюфяк и позволили расстелить его рядом с очагом, вчерашнее одеяло также осталось в его владении.

Все в доме утихло. Слабо потрескивая, теплились угольки в очаге, одинокая мышь осторожно пыталась добраться до хозяйских запасов. Последняя ночь осени выстудила мокрые подушки облаков, они подсохли, распушились и из них посыпался легкий белый пух – сначала еле-еле, потом все сильнее и сильнее. И во всем мире стало так тихо, как бывает только тогда, когда идет снег.