Рождение нового сословия
И все же «мораль» сказанного состоит совсем не в том, что юридическое обособление семьи феодала еще не означает ее фактического рождения. Главное в другом. Ни складывающийся быт, о котором повествуют письменные источники, ни сохранившаяся архитектура средневекового дворца, замка тем более не предусматривают формирование приватных зон для придворных рыцарей и дам. Лишь наиболее знатные из них, да и то лишь в Новое время, получают свои покои. Но и те, как уже было замечено, не отвечают требованиям, предъявляемым к своему жилищу суверенной нуклеарной семьей. Правда, административные центры государств, герцогств, графств, ядром которых становится феодальный двор, это крупные города, и здесь возможно строительство собственного жилища. Но и это доступно лишь наиболее состоятельным придворным. Что же касается великого множества других (все зависит от статуса двора) молодых мужчин и женщин, то для них возможности устроить его, а с ним и брачный союз не существует уже хотя бы за отсутствием средств. К тому же, никто из них не обладает личной свободой в семейном строительстве — каждый зависит и от воли своего родителя, и от благоволения сеньора. Поэтому в лучшем случае мы имеем дело с подобием семьи рыцаря Ульриха, которая собирается вместе только на короткое время, раз в несколько лет. Между тем ясно, что, живущая раздельно, это не более чем номинальная единица социума. Она не образует единый организм, и, как известно издревле («всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит»[438]), не обладает устойчивостью. Не следует забывать и о том, что не всякая женщина, как впрочем, и мужчина тоже, готовы пожертвовать своим успехом при дворе и положением в свете, чтобы навсегда «похоронить» себя в семейном быте.
Не в последнюю очередь этот круг обстоятельств способствует дальнейшему умножению числа бастардов, превращению их общей массы едва ли не в целое сословие, а с ним и появлению той культуры, о которой уже говорилось выше. Попытка же разорвать его способна обернуться трагедией, подобной той, что губит Пьера Абеляра и Элоизу. История их любви описана самим Абеляром[439]. Пусть она повествует совсем не о празднике куртуазной битвы полов, воздухом которой дышит феодальный двор, — и препятствия, которые вынуждено преодолевать их чувство, и трагическая развязка рождаются именно его атмосферой. Впрочем, мы еще вернемся к ней.
И все же процесс поступательного накопления мелких количественных изменений приносит свои результаты, развитие переходит в иную фазу, рождая качественно новое явление.
В условиях централизованного абсолютистского государства венценосец перестает быть «первым среди равных», вассалы его вассалов становятся прежде всего — его подданными; время леопольдов австрийских и даже карлов смелых, которые когда-то бросали вызов королевской власти, брали в плен и отдавали под суд Божьих помазанников, уходит в прошлое. Но, конечно же, все это складывается не вдруг. Эволюция государственного устройства сопровождается и другими процессами. Центр светской жизни перемещается в столицу, и вместе с этим теряет свой статус двор любого провинциального аристократа, даже если он превосходит богатством самого монарха, а его двор пышностью и богатством — королевский. Рядовое рыцарство перерождается в служилое дворянство, и новое юношество считает достойным себя только место у трона. Происходящие перемены достаточно точно передаются романистом: мушкетеры Александра Дюма считают зазорным служить даже кардиналу, фактическому правителю Франции. Лишь первое лицо государства достойно их подвигов, И это притом что никто из друзей не имеет даже унтер-офицерского чина, а содержание, выплачиваемое короной, ниже платы обыкновенного поденщика. «Жалованье рядового мушкетера составляло 300 ливров в год. Капрал получал 500 ливров в год, сержант — 700. Для сравнения: ломовой извозчик имел доход 30 ливров в месяц, пастух — 28 ливров, слуга — 12,5 ливра»[440].
Уже размер жалованья красноречиво свидетельствует о том, что достойных мест у подножия трона на всех не остается, и многим приходится довольствоваться гражданской службой. Возможно, это обстоятельство становится решающим в эволюции семейного строительства. Возрастание роли городов приводит к тому, что вытесняемое майоратом и не имеющее перспективы сделать карьеру в столице, «благородное» сословие устремляется туда, чтобы занять важнейшие муниципальные должности. Этому способствует складывающийся обычай, согласно которому дворянство имеет преимущественное право на них. Так, в Испании XVI в. не менее половины административных мест принадлежит именно ему[441]. Это становится переломом — новое сословие освобождается от подчинения нормам внутрисемейного права любого частного патриархального дома. Уже не «человек сеньора», но подданный короля, дворянин становится самостоятельной юридической единицей со всеми вытекающими отсюда последствиями. Главным из них является право на устроение охраняемого общим законом собственного «дома», который не нуждается в покровительстве никакого другого и не допускает ничье вмешательство в его жизнь.
Разумеется, это не значит, что родитель или носитель (теперь уже государственной) власти не имеют права вмешаться в строительство его собственной семьи. Офицер еще в прошлом веке должен был получать согласие на брак не только родителей невесты, но и полкового командира. Однако в таком вмешательстве уже нет ничего личностного: власть следит лишь за соблюдением норм сословной «гигиены». Их нарушение нередко влечет за собой тяжелые последствия для всего государства. Так, военный министр и главнокомандующий вермахта генерал-фельдмаршал фон Бломберг из-за брака с 24-летей Эрной Грун, бывшей проституткой, оказался вынужденным подать в отставку, что повлекло за собой целую цепь драматических последствий, затронувших не одну Германию[442]. При условии же их соблюдения, молодой человек оказывается свободным в своем выборе. Что же касается родительской власти, то и она уже к Новому времени становится по преимуществу моральной. Правда, мы помним о судьбе младшего Мирабо, то есть о том, что конфликт с родителем еще в XVIII веке мог разрешиться тюрьмой. Но его заключение происходит по тайным приказам, без законного суда, и, к слову, практика таких приказов станет одной из причин революции 1789 года: «В одиночестве своего узилища он шлифовал лучший свой труд, написанный в замке,— «О тайных приказах и королевских тюрьмах». Это сочинение, которое выйдет без указания имени автора в 1782 году, всколыхнет общественное мнение и станет причиной Французской революции»[443].
Добавим следующее обстоятельство. Непокорные, своенравные дворяне мало подходят для исполнения должностей королевских судей и сборщиков налогов. Поэтому во всех странах Европы королевская власть предпочитает набирать высших чиновников из третьего сословия, незнатных, но образованных и послушных богатых горожан (родитель Фигаро принадлежит именно к ним). Но и они, достигнув высоких должностей, начинают покупать себе дворянские титулы и сближаться с природными дворянами. В XVI—XVII вв. эта категория еще отличалась от «дворянства шпаги» своим происхождением. Но постепенно ее связи с третьим сословием утрачиваются, и служилая верхушка превращается в прослойку господствующего класса феодалов — «дворянство мантии» (по длинным накидкам, которые носили судейские чиновники). К «дворянству мантии» относилась судейская знать, члены высших судебных учреждений — парламентов и высших финансово-административных органов и др. В XVIII в. эта прослойка в лице своих виднейших семейств объединяется с титулованным дворянством.
Между тем уже к XVII столетию этот новый субъект истории (в сущности, именно ему, в лице его высших представителей, адресуется знаменитый демарш: «Вы думаете, господа, что государство — это вы? Ошибаетесь! Государство — это я!», который историческая легенда приписывает Людовику XIV) сам определяет свою судьбу.
Впрочем, правильней обращаться не к дворянству в целом, но к среднему слою этой новой касты. Благодаря государственной службе, прочно стоящий на земле, ее представитель уже не зависит от милости сеньора, который может вознести своего вассала до небес, но может оставить его служение и без всякой награды. Так, Уильям Марешаль, будущий граф Пемброк, по мнению современников, величайший рыцарь всего христианского мира, четвертый сын в своем роду, не имел никаких шансов. Но, однажды, простой оруженосец у своего дяди, он, прикрывая отход спасающейся бегством королевы, совершает подвиг. В арьергардном бою гибнут все, он один, тяжелораненный, остается в живых и попадает в плен. Королева не забывает своего спасителя и выкупает. Это становится началом самой блистательной в истории европейского рыцарства карьеры. На склоне лет он — главный советник короля Иоанна Безземельного; его подпись стоит на Великой Хартии Вольностей в качестве гаранта ее соблюдения, в 1216 году он избирается регентом Англии… Другая королева двадцать лет не вспоминает о Д´Артаньяне, лишь однажды в ней просыпается благодарность, чтобы тут же забыть о нем… Регулярный доход, сравнительно высокое общественное положение, виды на карьеру делают этот социальный слой независимым и в экономическом и в правовом отношении. Обретение же независимого от каприза высокопоставленных лиц статуса открывает возможность самостоятельно планировать собственную жизнь. А с этим — и строить собственный «дом».
Именно здесь, в этой социальной «нише», впервые появляется нуклеарная семья современного типа. По уровню материального достатка, духовного развития она тяготеет к «благородным». Между тем именно образ жизни высших сословий формирует культурную норму. Поскольку же копировать аристократа невозможно, предметом подражания для многих становится этот слой. Не является исключением и семейное строительство. Поэтому в конечном счете именно такая семья освободившегося ли от всех форм личной зависимости дворянина, состоятельного ли представителя третьего сословия становится единым эталоном для всех обладающих личной свободой, необременительными (то есть оставляющим возможность досуга) обязанностями, подобающим доходом.
Таким образом, семья современного типа создается людьми, которые вытесняются из потока социальной преемственности, людьми, утратившими право персонифицировать собой заслуги своего рода и вынужденными начинать строительство собственного «дома» с нуля.
Но вместе с тем следует признать, что поиск конкретного социального слоя, в котором зарождается такая семья, обречен на неудачу. Документальных свидетельств ее рождения, разумеется, не существует. Однако можно сформулировать (по меньшей мере, необходимые) условия преобразования обособляющегося круга лиц, связанных кровным родством, в семью нового типа.
Как и патриархальная, она остается прежде всего культурным феноменом, и только во вторую очередь правовым, экономическим. Поэтому радикальная смена ее формы с обязательностью закона предполагает рождение новых измерений самой культуры. А одновременно с ними — рождение закрытых от чужих глаз форм удовлетворения культурных запросов. Другими словами, речь идет о способе организации совместного досуга; любые формы публичного его проведения, когда такие, как охота, балы, праздники, показательные «суды любви», бани и пр., должны быть оставлены. Таким образом, речь должна идти как минимум о двух условиях, первым их которых является наличие свободного времени, вторым — существовании постоянной потребности в непубличном досуге.
И то, и другое сразу же отсекают и высшие слои социума, и его «низы». Первые по тому основанию, что их жизнь немыслима вне света. Дело в том, что уже само наличие культурных ценностей, требующих постоянного уединения в каком-то своем узком кругу, чревато утратой влияния (а с ним и статуса). Светская жизнь требует непрерывного присутствия на «сцене», а следовательно, если и не исключает личных запросов, то во всяком случае требует подчинения их общим для всех формам удовлетворения. Вторые — просто потому что не располагают свободным временем. В то же время возможность досуга предполагает известную состоятельность, а наличие запросов непубличного свойства — сравнительно высокий и относительно равный уровень развития обеих сторон брачного союза. Имеет значение и принадлежность к одному культурному слою; в случае культурного мезальянса совместный досуг становится невозможным.
Таким образом, если исключить духовенство, которое обязано считаться с нормами целибата, эти условия выполняются, главным образом, на стыке второго и верхушки третьего сословий. Именно здесь должно возникать то, что сегодня кажется существовавшим едва ли не в каменном веке — отъединенный от всего мира союз мужчины, женщины и ребенка. Союз, на который не распространяется ни власть родителя, ни власть сеньора, ни даже власть короля, и где подчинение каждого друг другу определяется не только давлением культурной нормы, но и душевной близостью. К слову, именно здесь начинает стираться грань между браком и любовью. Упомянутый семейный портрет работы Ван Дейка рисует нам именно его.
Впрочем, ниже нам предстоит увидеть, что в служилом сословии, в «золотой середине» города, формируется лишь «выставочный» вариант семьи нового типа. Вместе с тем существует и не облагораживаемая культурой форма, где брак, любовь, родительский долг и счастливое детство долгое время не соединяются вместе. И тем не менее это тоже форма семьи современного типа, семьи оставившей в прошлом все признаки патриархальности. Она появляется здесь же, в городе в результате разложения деревни и миграции ее разоряющейся, опустившейся части. О ней разговор впереди.