ОСНОВАНИЯ И ПРИЧИНЫ ДЕЙСТВИЙ
Выше я утверждал, что объяснять какое-то действие на основе определенного мотива или наклонности не означает описывать это действие в качестве следствия некой определенной причины. Мотивы – не события и потому не могут быть причинами в их правильном понимании. Выражения относительно мотивов относятся к законоподобным утверждениям, а не сообщениям о событиях.
Но тот общий факт, что человек предрасположен действовать так-то и так-то при таких-то и таких-то обстоятельствах, сам по себе объясняет его конкретное действие в конкретный момент не больше, чем факт хрупкости стакана объясняет то, что он разлетелся на осколки в 10 часов пополудни. Как удар камня в 10 часов стал причиной того, что стакан разбился, так и антецедент действия становится причиной или служит поводом для человека сделать то там и тогда, что, где и когда он это делает. Например, человек из вежливости передает своему соседу соль; но эта его вежливость – просто склонность к передаче соли тогда, когда это требуется, точно так же как вообще оказание тысячи других любезностей подобного рода. Так что кроме вопроса "исходя из каких оснований он передал соль?" можно задать существенно иной вопрос, что заставило его передать соль в данный момент данному соседу?". На этот вопрос, вероятно, могут быть даны следующие ответы: "он услышал, что сосед попросил его об этом", или "он заметил, что его сосед что-то ищет взглядом на столе", или что-нибудь в таком же роде.
Всем нам хорошо известны такие ситуации, в которых людям приходится или случается что-то делать. Если бы это было не так, то мы не смогли бы добиться от них того, что нам нужно, а значит, и повседневные отношения между людьми не могли бы существовать. Покупатели не могли бы покупать, офицеры не могли бы командовать, друзья не могли бы общаться, а дети – играть, если бы не знали, как поступать самим и добиваться чего-то от других при том или ином стечении обстоятельств.
Цель, которую я преследую, упоминая все эти важные тривиальности, двойная: во-первых, чтобы показать, что наличие у действия причины не только не противоречит наличию у него мотива, но мотив уже содержится в условной посылке гипотетического высказывания, утверждающей о мотиве; во-вторых, чтобы продемонстрировать то обстоятельство, что, как бы нам ни хотелось услышать о таинственных или призрачных причинах человеческих поступков, мы уже знаем о тех общеизвестных и, как правило, общедоступных ситуациях, которые вынуждают людей действовать определенным образом в определенное время.
Если бы доктрина о духе в машине была истинной, то люди были бы не только абсолютно загадочны друг для друга, но и абсолютно не могли бы воздействовать друг на друга. Но на самом-то деле они сравнительно податливы на воздействия и относительно легко понимаемы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Существуют два совершенно разных смысла слова "эмоция", сообразно с которыми мы и объясняем человеческое поведение, если при этом нужно ссылаться на эмоции. В первом смысле мы указываем на мотивы или наклонности, исходя из которых, совершаются более или менее осознанные действия. Во втором смысле мы ссылаемся на настроения, включая сюда возбуждения или смятения, признаками которых служат некоторые безотчетные движения. Ни в одном из этих смыслов мы не утверждаем и не подразумеваем, что внешнее поведение – это результат некоего вихря турбулентностей в потоке сознания действующего человека. В третьем смысле слова "эмоция" муки совести и приступы боли являются чувствами или эмоциями, но они не могут, разве что per accidens, быть тем, ссылаясь на что мы объясняем поведение. Они сами нуждаются в диагностике, а потому не могут быть вещами, потребными для диагностики поведения. Импульсы, описываемые как подстегивающие действия чувства, являются парамеханическими выдумками. При этом имеется в виду не то, что люди никогда не действуют импульсивно, но лишь то, что мы не должны принимать на веру традиционные рассказы о таинственных предпосылках как умышленных, так и импульсивных действий.
Следовательно, несмотря на то, что описание высших уровней поведения людей, конечно же, нуждается в упоминании об эмоциях в первых двух смыслах, это не влечет за собой заключений к таинственным внутренним состояниям или процессам. Обнаружение мною ваших мотивов и настроений не похоже на не поддающийся проверке поиск воды с помощью прутика лозы; частично оно подобно моим индуктивным выводам о ваших привычках, инстинктах и рефлексах, частично – моим заключениям, касающимся ваших болезней и вашей манеры опьянения. Но при благоприятных обстоятельствах я распознаю ваши наклонности и настроения и более прямым образом. Во время обычной беседы я слышу и понимаю ваши признания, ваши восклицания и интонации голоса, я вижу и понимаю ваши жесты и выражение лица. Я говорю "понимать", не вкладывая в это слово какого-то метафорического смысла, ибо даме восклицания, интонации, жесты и мимика – это способы общения. Мы учимся воспроизводить их пусть не путем заучивания, но путем имитации. Мы знаем, как пристыдить кого-нибудь, применяя все это; до известной степени мы знаем, как избежать самораскрытия, прячась под масками. Не только чуждые языки создают сложности при понимании иностранцев. Мое исследование собственных мотивов и настроений принципиально не отличается от общей ситуации, хотя моя позиция плоха, чтобы видеть собственные гримасы и жесты или слышать интонации своего голоса. Мотивы и настроения не относятся к тому типу явлений, которые могли бы быть среди прямых свидетельств о работе сознания или же в числе объектов интроспекции, как эти фиктивные формы Привилегированного Доступа обычно описываются. Они не являются "переживаниями", во всяком случае, не больше, нежели "переживаниями" являются привычки или болезни.
Глава V
ДИСПОЗИЦИИ И СОБЫТИЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я уже имел возможность указать на то, что некоторые слова, с помощью которых мы обычно описываем и объясняем человеческое поведение, обозначают диспозиции, а не эпизоды поведения. Например, сказать, что человек что-то знает или к чему-то стремится, вовсе не означает, что он в определенный момент что-то делает или подвергается какому-то действию; нет, тут утверждается только то, что он способен в случае необходимости сделать некоторые вещи или что он в определенных ситуациях склонен делать и чувствовать определенные вещи.
Само по себе данное обстоятельство вряд ли является чем-то большим, нежели заурядный факт обыкновенной грамматики. Глаголы типа "знать", "обладать", "стремиться" ведут себя не так, как глаголы "бежать", "просыпаться", "чесаться". Например, мы не можем сказать "Он знал это в течение двух минут, потом перестал знать, а отдохнув, стал знать снова" или "Он понемногу надеялся стать епископом" или "Сейчас он вовлекся в процесс владения велосипедом". Описание в диспозициональных терминах не связано с особенностями именно человеческого поведения. Мы используем подобные термины, говоря о животных, насекомых, кристаллах и атомах. Мы постоянно хотим говорить не только о том, что действительно произошло, но и о том, что, скорее всего, должно произойти; мы хотим не только сообщать о происшествиях, но и объяснять их; не только рассказывать, что сейчас происходит с предметами, но и о том, как с ними можно обращаться. Вообще, когда мы утверждаем, что данное слово обозначает диспозицию, мы всего лишь говорим, что оно не используется для описания эпизодов. Но существует множество разновидностей диспозиционных слов. Хобби – это не то же, что привычки, но и то, и другое отличается от навыков, манер, мод, фобий и профессий. Свойство "вить гнезда" отличается от свойства "быть пернатым", а свойство "проводить электричество" отличается от свойства "быть эластичным".
Тем не менее, указание на то, что многие важнейшие понятия, с помощью которых мы описываем именно человеческое поведение, являются диспозициональными, имеет вполне определенную цель. Дело в том, что засилье парамеханической модели мешает видеть специфику этих понятий и побуждает вместо этого толковать их как описания особых таинственных причин и действий. Предложения, содержащие такие диспозициональные слова, интерпретируются как сообщения об особых, неуловимых обстоятельствах, тогда как их можно понимать как проверяемые, открытые, гипотетические утверждения, которые я еще называю "полугипотетическими". Физика уже избавилась от старого греха – рассмотрения понятия "сила" как обозначения для таинственного действующего начала; аналоги такого начала еще не до конца изгнаны из биологии и благополучно здравствуют во многих теориях сознания.
Важность этого момента невозможно переоценить. Словарь, используемый нами для описания именно человеческого поведения, состоит не только из диспозициональных слов. Судьи, учителя, писатели, психологи и обыкновенные люди, говоря о том, что делают или должны делать другие люди, используют также большой набор слов для обозначения эпизодов. Последние слова не менее разнообразны по своим типам, чем диспозициональные. Мы еще увидим, как забвение некоторых из этих различных типов благоприятствовало представлениям о ментальном, как о призрачном и, наоборот, допущение таких призрачных сущностей способствовало забвению различий между типами слов. Далее в этой главе я собираюсь обсудить два основных типа слов, обозначающих ментальные эпизоды. Но этим я не утверждаю, что их не может быть больше.