Спрос на землю немыслим. По мере того как город расползается на
Окружающие его крестьянские поля, труженикам приходится ездить все дальше и
Дальше (многие из них тратят по пять и даже по шесть часов в день, чтобы
Добраться на работу и вернуться обратно). Владелец участка близ центра Токио
Может и пальцем не шевелить, ожидая, пока его земля удваивается в цене
Каждые два или три года, в то время как у квартиросъемщика нет иного выхода,
Кроме как платить все больше и больше.
Эдвард Зейденштикер, Япония. Нью-Йорк, 1962
X x x
Лишь шесть японцев из ста спят сейчас "по-иностранному" -- на кроватях,
Остальные же девяносто четыре, как и их предки, проводят ночь на полу,
Состоящем из татами. Сто тридцать фирм, выпускающих ежегодно около миллиона
Кроватей, всячески рекламируют их удобство и гигиеничность, утверждая, что в
Тридцати сантиметрах от пола воздух наиболее насыщен пылью. Однако
Мастеровые, что ходят из дома в дом заменять и подновлять старые татами, не
Беспокоятся за будущее своего древнего ремесла. Они знают, пока с жильем
Туго, люди не откажутся от пола, способного служить постелью.
"Правда", сентябрь 1967
X x x
Семьдесят процентов квартиросъемщиков в японской столице имеют по одной
Комнате на семью. Причем 43 процента из них живут на площади в шесть татами,
А остальные 27 процентов имеют лишь по четыре с половиной татами. Эти
Данные, собранные федерацией домохозяек, показали остроту жилищного кризиса
В Токио, где три четверти съемщиков теснятся на площади семь-десять
Квадратных метров на семью.
"Правда", октябрь 1968
Полутораэтажный Токио
Излюбленный прием описания больших городов: Москвы с Ленинских гор,
Парижа с Эйфелевой башни или Нью-Йорка с Эмпайр стэйтс билдинг -- мало
подходит для Токио. Не потому, что границы одиннадцатимиллионного гиганта
теряются за горизонтом, а потому, что в его панораме нет таких черт, которые
могли бы олицетворять японскую столицу, как Кремль Москву, как Тауэр Лондон
или как ворота Тяньаньмынь Пекин. Даже географический центр Токио --
императорский дворец -- не доминирует над городом и со стороны
воспринимается лишь как опоясанный рвом парк.
Токио не может похвастать ни гармонией горизонтальных линий, присущей
европейским столицам, ни поражающими вертикалями американских городов.
Японскую столицу совершенно не затронул спор современных градостроителей о
том, какая планировка лучше -- линейная или свободная, потому что ей в
равной степени неведомо как то, так и другое.
Токио -- это море деревянных домов, преимущественно в один-два этажа,
сгрудившихся так беспорядочно и тесно, словно это мебель, которую кое-как
сдвинули в угол комнаты на время, пока красят пол, сдвинули и забыли
поставить на место.
Японцы говорят, что Токио дважды имел и дважды упустил возможность
покончить со своей хаотичностью и заново построиться по плану. Первый раз --
после землетрясения 1923 года, разрушившего половину города. Второй раз --
после американских налетов 1945 года, когда Токио выгорел на две трети и
погибло уже не сто тысяч, а четверть миллиона горожан.
Правда, муниципалитет предпринял энергичнейшие меры, чтобы
воспользоваться третьим поводом для коренной реконструкции столицы, --
подготовкой к Олимпийским играм 1964 года. С тех пор Токио заметно
похорошел. Выросло много новых зданий, радующих глаз смелостью архитектурной
мысли, безукоризненным качеством строительства, применением новейших
отделочных материалов. Новой чертой в облике столицы стали эстакадные
автострады.
Однако многое в намеченных планах пришлось уже по ходу урезать из-за
вздорожания земли -- той, что надо было выкупать у владельцев вместе с
домами, намеченными к сносу. Трехкилометровый проспект Аояма, например,
обошелся в три миллиона иен за каждый погонный метр. Его можно было бы во
всю длину и ширину оклеить деньгами, ибо заплаченный выкуп составил здесь 85
процентов расходов на реконструкцию.
Больно видеть и другое: застройка этой лучшей магистрали столицы велась
без всякого архитектурного надзора. Владельцы крохотных участков в
тридцать-пятьдесят квадратных метров не пожелали уходить с передней линии и
понаставили уродливые вытянутые дома по принципу "четыре комнаты одна над
другой", а монументальные многоэтажные здания оказались позади.
Япония ныне вправе гордиться талантом своих архитекторов, мастерством
своих строителей. При том множестве замечательных зданий, которые были
возведены в Токио за последнее десятилетие, лицо японской столицы могло бы
неузнаваемо преобразиться к лучшему. Но попробуйте найти точку для
панорамного снимка, чтобы каждый увидевший его сказал: какой красивый город!
Даже совершенство японской фотоаппаратуры бессильно здесь помочь.
Чтобы сделать удачный снимок первого в городе высотного здания --
тридцатишестиэтажного небоскреба концерна "Мицуи", нужен не штатив, а ни
более и ни менее как вертолет. Сколько бы вы ни ходили по прилегающим
улицам, здание это ниоткуда не смотрится "во весь рост" -- оно не служит
центром ансамбля, как, впрочем, и Токийская башня, которая, будучи даже выше
Эйфелевой, отнюдь не способна украшать город в такой степени, как ее
парижская сестра.
Можно по пальцам перечесть архитектурные новинки, которые стоят
действительно на виду: олимпийский комплекс Йойоги, гостиница "Отани",
газетный трест "Майнити", Национальный театр. В то же время тысячи
монументальных зданий затерялись, подобно рассыпанной в беспорядке мозаике,
из которой можно было бы составить великолепное панно, если бы архитекторы
работали в содружестве с градостроителями.
Итак, Токио остался городом без главной темы, без определившихся
архитектурных черт, которые придавали бы индивидуальность его портрету. Лицо
Токио -- это не улицы и не здания, это прежде всего люди. Токио волнует,
поражает и удручает прежде всего как самое большое в мире скопление
человеческих существ.
Одиннадцать миллионов жителей! Причем девять миллионов из них обитают
на территории в 570 квадратных километров. Это все равно что сселить всю
Венгрию в Будапешт. Плотность населения на этом клочке земли из понятия
статистического перерастает в осязаемое.
Едва на каком-нибудь из центральных перекрестков загорается зеленый
свет, как с обеих сторон улицы лавиной устремляются встречные потоки людей.
Каждый поток неудержимо катится во всю ширину пешеходной дорожки, не имея
возможности ни отступить, ни свернуть, потому что по краям этого коридора
нетерпеливо дожидаются своей очереди ряды замерших автомашин. Одна
человеческая стена с размаху сталкивается с другой, посредине улицы
возникают завихрения, как при рождении тайфуна. Автомашины с трудом
ликвидируют эту преграду, которая сразу же возникает на противоположной
стороне перекрестка.
Японской столице принадлежит мировое первенство не только по числу
жителей, но и по остроте проблем, присущих большим городам. Главная из них
-- это неудержимый рост города-гиганта. Казалось бы, одиннадцать миллионов
человек и полтора миллиона автомашин и так уже до предела заполнили собой
этот клочок земли. Но каждый год к ним добавляется еще четверть миллиона
жителей и сто тысяч автомашин.
Число последних растет особенно бурно и внушает наибольшую тревогу. В
1950 году в городе было зарегистрировано всего шестьдесят пять тысяч машин.
Но едва японское автомобилестроение встало на ноги, его продукция прежде
всего хлынула в столицу. За двадцать последующих лет число машин на ее
улицах возросло в двадцать раз.
Скопление транспорта с включенными двигателями создает сейчас па
перекрестках такой смрад, что во многих полицейских будках пришлось
установить кислородные приборы: регулировщики время от времени забегают туда
отдышаться, чтобы не потерять сознание.
Даже деревья на центральных улицах не выдерживают и чахнут, и каждый
год приходится подсаживать новые. В этом городе-гиганте, как нигде, много
копоти и, как нигде, мало зелени: на каждого жителя приходится лишь по 0,6
квадратного метра парков (в Париже -- 8,9; в Лондоне -- 9,2).
В часы "пик" над городом кружат полицейские вертолеты, чтобы
специальная радиостанция могла информировать водителей о наиболее
безнадежных пробках и заблаговременно подсказывать пути объезда. Впрочем,
эта вторая задача все больше становится невыполнимой даже при отличной
технической оснащенности токийской полиции. Уличное движение, как мрачно
шутят токиосцы, превращается в "уличное стояние".
Все большие города мира в той или иной степени страдают ныне от
перенапряжения, а порой и закупорки своих транспортных артерий. Но нигде
болезнь эта не ощущается так мучительно, как в Токио. Ибо если сопоставить
проезжую площадь улиц со всей городской территорией, то в Нью-Йорке она
составит тридцать пять процентов, в Париже -- двадцать шесть, в Лондоне --
двадцать три, а в Токио -- всего лишь десять процентов.
Привычный образ современного города -- это ансамбли площадей и
проспектов, образованные кварталами многоэтажных зданий. Парадокс Токио
состоит в том, что крупнейший город мира в основе своей -- потерявшее
границы захолустье.
Лишь три процента токийских улиц имеют тротуары, лишь три процента
домов представляют собой современные многоэтажные здания. Средний для города
коэффициент этажности -- 1,6. Даже в центральных районах, где сосредоточено
большинство "билдингов", то есть банков, универмагов, отелей, показатель
этот не превышает 3,5.
Кое-где близ станции подземки или электрички в эту неразбериху
одноэтажных деревянных домов вкраплены торгово-увеселительные кварталы. По
вечерам там щедро полыхает неон, а в соседних переулках самая что ни на есть
сельская глушь: ни фонарей, ни пешеходов. Причем речь идет не о каких-то
окраинах: такова японская столица и в пятнадцати минутах и в полутора часах
езды от центра.
Если можно говорить о "чувстве Токио", то им является стихия толпы,
воплощенная и в потоках людей, и в столь же беспорядочно теснящихся толпах
домов.