Были ли крестьянские войны в России?

Понятие «крестьянская война» было введено Ф. Энгель­сом в 1850 г. в работе «Крестьянская война в Германии». Оно относилось к восстанию в 1524—1525 гг. во главе с Т. Мюнцером. Такое понятие соответствовало марксистско­му воззрению на историю, для которого были характерны формационный и классовый подходы к изучению прошлого. Подобные явления рассматривались в качестве типичной для феодализма формы классовой борьбы угнетенного кресть­янства против крепостников-феодалов.

Советские историки стали широко использовать понятие «крестьянская война» с середины 30-х годов. Крестьянски­ми войнами назывались наиболее крупные массовые воору­женные выступления народа периода феодализма. Они охва­тывали большую территорию и вовлекали в движение не только крепостных крестьян, но и самые различные слои населения: холопов, посадских людей (городское население), казаков, мелкопоместных дворян, мелких служилых людей, а также нерусские народы. Крестьянские войны признава­лись разновидностью гражданских войн. Поэтому подчер­кивалось то обстоятельство, что в ходе их велась борьба за власть в государстве и что восставшие, при всей стихийнос­ти и неорганизованности их выступления, имели свое войс­ко, свои органы управления, словом, отдельные элементы организованности.

Против чего выступали восставшие? На этот вопрос со­ветские историки не давали однозначного ответа. Одни пола­гали, что крестьяне и их союзники по общей борьбе высту­пали прежде всего против крепостничества как наиболее тяжелого для народа варианта феодального строя, за созда­ние приемлемых условий в рамках феодализма, другие — что народ боролся против феодального строя вообще. В тру­дах советских историков очень ярко проявлялся «двойной стандарт» при оценке действий повстанцев и их противников. Так, обычно много и охотно говорилось о «зверствах» «царских карателей» (которые действительно имели мес­то). В то же время ничуть не меньшие «зверства» восстав­ших как бы не замечались или же всячески оправдывались.

Крестьянские войны оценивались советскими историка­ми как безусловно прогрессивное явление в соответствии с марксистским положением о прогрессивности классовой борь­бы вообще. Однако на вопрос о том, в чем состояла эта прогрессивность, исчерпывающего ответа не давалось. Ука­зывалось обычно на то, что закладывались традиции наро­дной борьбы, а феодалы, напуганные размахом народных выступлений, вынуждены были несколько ограничить экс­плуатацию крепостных. Выдвигался весьма спорный тезис о том, что будто бы крестьянская война начала XVII в. за­держала до 1649 г. завершение юридического оформления крепостного права в России. Игнорируется при этом тот факт, что именно в период восстания И. Болотникова, счи­тавшийся высшим подъемом крестьянской войны, правитель­ство царя Василия Шуйского не ослабило, а усилило кре­постнический режим, приняв указ от 9 марта 1607 г., в соответствии с которым срок сыска беглых увеличился с 5 до 15 лет. Каких-либо иных конкретных признаков про­грессивности крестьянских войн советские историки не вы­деляли.

С 80-х гг. советские историки стали постепенно отхо­дить от ограничения сугубо классовой характеристики круп­нейших народных движений в России XVII —XVIII вв. Распространился взгляд на эти движения как на концентри­рованное выражение кризиса всего русского общества, а не только как на результат обострения классовых противоре­чий. В этой связи некоторые исследователи вообще отказа­лись считать события, происходившие в России в начале XVII в., а также Булавинское восстание крестьянскими вой­нами. Они не усматривали в этих движениях ни какой-либо «антифеодальной программы», ни выражения специфичес­ких крестьянских чаяний. В настоящее время большинство историков признает крестьянскими войнами лишь Разинское восстание (но только события 1670 — 1671 гг., а Каспий­ский поход С. Разина 1667 — 1669 гг. "они оценивают как обыкновенное казацкое предприятие), и Пугачевское вос­стание.

Последнее отличалось тем, что в нем Е. Пугачев и его казачье окружение широко использовали монархические чув­ства народа — гораздо шире, чем разницы, и примерно так же, как Лжедмитрий I и II, И. Болотников и казацкие ата­маны начата XVII в. В нем в наибольшей степени заметны элементы организованности, выражавшиеся в существова­нии пугачевской Военной коллегии. Исключительной противоречивостью отличался и облик самого предводителя. Не случайно, как отметила Марина Цветаева в очерке «Пуш­кин и Пугачев», под пером А. С. Пушкина-историка Е. Пу­гачев в «Истории Пугачевского бунта» предстает омерзи­тельным злодеем, а под пером А. С. Пушкина-художника в «Капитанской дочке» — романтическим Вожатым, вызыва­ющим сочувствие, несмотря даже на весь ужас содеянного им. Весьма необычен и конец Е. Пугачева. Так, если С. Ра­зина выдали русским властям казаки из числа его врагов, то Е. Пугачева предало свое же окружение, надеявшееся тем самым спасти свою жизнь.

Таким образом, важнейшие признаки крестьянских войн — решающая роль (на определяющих их этапах) крепостных крестьян и выражение в них чаяний крепостного крестьян­ства. Как и все народные выступления эпохи феодализма, крестьянские войны представляли собой стихийный протест народа против существовавших в то время общественных отношений и тягу его к вольности. Однако при этом едва ли есть основания для оценки их в качестве прогрессивного явления. Свобода как главная цель этих движений сочета­лась с кровавыми, варварскими, средневековыми методами борьбы за нее. Как и все гражданские войны, крестьянские войны представляли собой трагедию народа и страны.