Схема 37. Становление советской культуры
Ленин был убежден в том, что интеллигенция, воспитанная и развращенная буржуазным обществом, либо уже подкуплена мировой и отечественной буржуазией, либо обязательно будет куплена ею; профессора и публицисты, писатели и актеры – все это «дипломированные лакеи капитала», и потому от них нечего ждать, кроме как контрреволюции, проповеди религии, саботажа и лживой информации. Горький, пользуясь своей славой «пролетарского художника» и давней дружбой с Лениным, безуспешно пытался убедить последнего в том, что интеллигенция – это «мозг нации», залог ее будущего научного и промышленного, политического и художественного процветания. Ленин же и его единомышленники считали, что интеллигенция – явление классовое, что она кровно связана с буржуазией и может быть лишь временно использована в культурном и промышленном строительстве, пока не образована новая, «трудовая» интеллигенция, вышедшая из среды рабочих и крестьян.
Ленинский революционный нигилизм (а он был в это время свойствен и Троцкому, и Бухарину, и Каменеву, и Зиновьеву, и Сталину) легко переносился и на его отношение к классическому культурному наследию – будь то воздвижение памятников или книгоиздание, финансирование театров или проведение художественных выставок. Тем более легко относился большевизм к современной ему культуре, служившей ареной политико-идеологической и социальной борьбы; здесь потери даже не считались. Увлеченный идеями мировой революции, Ленин был готов утверждать поначалу, что культура вообще противостоит революции, в принципе мешает ей: против революционного пролетариата на Западе работает «высшая мысль культуры», в связи с чем рабочий класс развитых стран Европы находится в «культурном рабстве». Поэтому, утверждал Ленин, в России революцию было так легко начать и труднее продолжать, в то время как на Западе революцию трудно начать, но зато легче будет продолжить.
Однако мировая революция не наступала, надежда на поддержку российской революции культурным пролетариатом Запада становилась все менее реальной, и продолжение социальной и политической революции в России приходилось связывать с осуществлением культурной революции. В цикле своих последних статей Ленин прямо утверждал, что теперь (после окончания гражданской войны) центр тяжести переносится на мирную организационную «культурную» работу. Призывая своих соратников по партии к «культурничеству», Ленин понимает культуру все так же политизирование и прагматически, как средство достижения социально-политических, экономических, организационных и чисто технических целей. Он ставит, например, утопическую задачу – соединить победоносную пролетарскую революцию с буржуазной культурой, с буржуазной наукой и техникой; превратить всю сумму накопленного капитализмом богатейшего запаса культуры и знаний, техники из орудия капитализма в орудие социализма.
Но главная задача «культурничества», по Ленину, – это «переваривание» политического опыта революции, «переваривание» экономическое и бытовое, научное и беллетристическое. Ленин повторяет эту мысль не один раз. При этом не случайно в его понимании экономика, техника, наука, быт объединяются в понятие «культура». Ликвидация безграмотности, распространение книг, овладение полезными научными знаниями и практическими навыками (в хозяйствовании, в экономике, торговле, организации промышленности и транспорта), освоение современной техники и технологии, научной организации труда (включая знаменитую «потогонную» систему Тэйлора) и «уменье управлять» – вот, собственно, и весь нехитрый набор ленинской «культурной революции». Правда, и для освоения этого «культурного минимума», по мнению Ленина, понадобится «целый переворот», «целая полоса культурного развития всей народной массы»; поэтому в осуществлении культурной революции общими правилами должно стать приноровление культурного прогресса к уровню самого обыкновенного крестьянина, вхождение культуры в быт, в привычки народа, т.е. «минимизация» и утилитаризация культуры в отсталой, по преимуществу крестьянской стране.
Понятно, что ни о какой «высокой» или специализированной культуре речь у Ленина не идет: имеется в виду воспитательная и организационная работа, преобразование производства и экономики, деятельность госаппарата, социального управления и т.п. Изменение «культурного уровня» – это внедрение новых норм, принципов, знаний «в плоть и кровь» экономики, обыденной жизни, в условия существования масс. В конечном счете Ленин добивается всех этих социокультурных изменений путем упрощения культурной ситуации, унификации культурного уровня и культурного стиля в масштабах всей страны, устранения культурных различий в обществе, «многоукладность» которого сам же Ленин безусловно признает (но только в социальном и экономическом плане). Конечно, это была задача не менее утопическая, нежели осуществление всемирной революции или создание коммунизма в одной стране в кратчайшие сроки.
В работе, написанной Н. Бердяевым вскоре после изгнания его в эмиграцию, «Новое средневековье» (1924) русский философ глубоко объяснил самый стиль молодой советской культуры, восторжествовавший как в декретах советской власти, так и в ее культурной политике, в ленинских статьях и выступлениях по вопросам культуры, – в тех конкретных культурных процессах, которые происходили в Советской России: в ее массовой литературе и просвещении, в выступлениях «агитбригад» и плакатах РОСТА, в развертываемой на улицах и площадях «монументальной пропаганде», – как стиль военный, грубый, «солдатско-мужицко-пролетарский», стиль «завоевателей», стиль военного коммунизма. И в то же время не случайно, что вместе с введением нэпа наблюдался не только экономический, но и культурный подъем, связанный с ослаблением политического давления на культуру, с «разрешительными» тенденциями в культурной политике, с ростом стилевого, идейного и эстетического многообразия во всех областях культуры.
Период 1920-х гг. в истории советской культуры, несмотря на диктаторский, милитаристский стиль управления ею со стороны коммунистической партии, был временем расцвета. Вместе с политикой нэпа появилась своеобразная формула «равновесия»: культурный плюрализм в условиях политической диктатуры. Провозглашался принцип соревновательности пролетарской культуры и творческой деятельности «попутчиков» советской власти – представителей иных классов, еще существовавших в России (мелкой буржуазии, в том числе крестьянства, производителей-частников, мелких торговцев, кустарей). Сюда же относились все те деятели отечественной культуры, которые не принадлежали к коммунистической «верхушке» общества, не были выходцами из пролетарской среды, но при этом не эмигрировали из Советской России, примирившись с большевистской диктатурой, и были готовы к сотрудничеству с коммунистической партией по вопросам культуры, в том числе к участию в осуществлении культурной революции.
Свой вклад в воплощение этой формулы «культурного плюрализма», позволявшей сосуществовать на протяжении примерно десятилетия авангарду и реализму, пролетарской поэзии и «формалистам», «Серапионовым братьям» и «Перевалу», ЛЕФу и РАППу (Российской ассоциации пролетарских писателей), «новокрестьянской» культуре и «старой», дореволюционной академической и научно-технической интеллигенции, внесли Л. Троцкий и А. Луначарский, Н. Бухарин и А. Богданов, А. Воронский и Вяч. Полонский. Автором самого термина «попутчик» был Л. Троцкий, который поначалу не придавал ему никакого обидного или ущербного смысла. Напротив, будучи одним из самых образованных и начитанных вождей революции, он отмечал, что только совместными усилиями деятелей пролетарской культуры и попутчиков будет создана будущая социалистическая культура. Позднее именно это положение его культурной политики сторонники сталинской линии вменили Троцкому в вину – как недооценку сил и творческих возможностей пролетариата и, напротив, как преувеличение исторической значимости культурных «попутчиков».
Между тем по мере торжества сталинской линии в культурной политике на первый план советской культуры все определеннее выхолили представители «пролетарской культуры» – наиболее воинственные, нахрапистые и примитивные деятели РАПП и ей подобных пролетарских художественных организаций (АХР, РАПМ и др.), а «попутчики» чувствовали себя все более неуверенно и нервозно. Очень обижались на свое положение «попутчиков» В. Маяковский и С. Есенин, А. Толстой и Л. Леонов, В. Катаев и М. Шагинян, И. Бабель и Б. Пильняк, Вс. Мейерхольд и С. Эйзенштейн, Д. Шостакович и Н. Голованов: это было и унизительно, и накладно (в смысле взимания налога за «нетрудовые доходы», к которым относились гонорары за творческую работу), и бесперспективно (в политико-идеологическом, цензурном, организационном и других отношениях). «Попутчики» добивались социального и творческого равенства с «пролетарскими» писателями, художниками, музыкантами, не страшась неизбежной при этом унификации и нивелировки. В 20-е годы XX века «попутчики» не подозревали, что подобное «уравнивание» деятелей культуры произойдет на базе «пролетарского», а не «интеллигентского» творчества, что впредь советская культура будет не индивидуализирована, а, напротив, «коллективизирована».
Впрочем, до тех пор пока действовал принцип «культурного плюрализма» и существовало творческое «соревнование» между представителями «пролетарской культуры» и «попутчиками», между сторонниками разных направлений (литературных, художественных, философских и т.п.), в молодой советской культуре был стимул для рождения значительных явлений культуры, для развития достижений советской культуры. Однако культурный плюрализм мало соответствовал ситуации «осажденной крепости», в которой находилась Советская Россия; неадекватным он был и ощущению одержанной большевизмом победы: революции над контрреволюцией, социализма над капитализмом, «красных» над «белыми». В этой ситуации плюрализм естественно воспринимался всеми лишь как передышка в борьбе, как переходный период от «старого» к «новому», как временное равновесие противоборствующих тенденций, как «неокончательность» исторического выбора.
Завершение культурной революции предполагало смысловую однозначность: жестокое подавление любого инакомыслия или «разномыслия» и насильственное утверждение социокультурного монизма. Эра «культурного плюрализма» закончилась вместе с нэпом; недаром 20-е годы XX века в советской культуре подчас называют «культурным нэпом». Политико-идеологическая диктатура в сфере культуры и утверждение тоталитаризма как политической и идеологической системы становились в Советском Союзе неизбежностью.