НА РУБЕЖАХ – БЛИЖНИХ И ОТДАЛЕННЫХ 3 страница

– Странно, – сказал Паулюс. – Странно и даже любопытно бы знать, кто из великих мира сего заткнул его пробкой…

Через день советская авиация АДД (авиация дальнего действия) сожгла склады горючего, упрятанные на дне глубоких степных оврагов, и Паулюс потерял присущее ему хладнокровие.

– Это уже из области мистики! – воскликнул он, досадуя. – Какое роковое совпадение! Я застрял с пустыми баками в тот же самый день, когда опустели баки и танков Роммеля, выскочившего к оазисам Эль-Аламейна. Но, лишив меня горючего, русские обеспечили себе тактическую передышку…

5 июля его армия форсировала Оскол, а Шмидт напомнил:

– По планам «Блау» нам осталось лишь двадцать дней до взятия Сталинграда, но, кажется, мы в сроках опаздываем.

– Шмидт! – обозлился Паулюс, сорвавшись в крик. – Играйте со своим чертиком, а не листайте календарь, словно невеста, высчитывающая, сколько ей осталось дней до блаженной свадьбы…

7 июля вся мощная группировка армий «Юг» была разделена Гитлером по двум стратегическим направлениям: группа армий «А» фельдмаршала Листа была нацелена точно на Кавказ, а группа армий «Б», подчиненная Вейхсу, устремлялась в большую излучину Дона; 6-я армия Паулюса стала главным колющим оружием, она стала как бы тяжеловесным молотом, чтобы ударом в сердцевину великой русской реки разрушить кровообращение всей экономики России, чтобы пресечь все связи России с югом…

Общее руководство группами «А» и «Б» взял на себя Гитлер!

Паулюс в это время находился в Миллерове, зловонном от гниения трупов, и он уже начинал понимать то, что понял и Франц Гальдер в тихом уютном Цоссене, благоухающем резедою (оба они мыслили одинаковыми стереотипами). Но беспокойство Паулюса усилилось, когда его навестили командиры дивизий – Отто Корфес, Мартин Латтман, Арно фон Ленски, и по лицам этих генералов он догадался, что предстоит серьезный разговор.

Начал его, как и следовало ожидать, «доктор» Корфес, сначала заговоривший о бескрайних русских пространствах:

– Оставим в покое прах Клаузевица, писавшего о непреодолимости этих пространств. Сейчас нас волнует иное. Шестая армия, по сути дела, путешествует к Сталинграду, образуя собой коридор, она растянулась на десятки километров в безводной степи, а после того как фюрер отнял у нас танковую армию Гота, мы остались лишь с танковым корпусом Виттерсгейма.

(Об этом же тревожился Гальдер, примерно так мыслил и сам Паулюс, но сейчас ему надо было оправдать… Гитлера.)

– Пожалуй, – отвечал Паулюс, – это верное решение фюрера, ибо Гот и Клейст в нижнем течении Дона скорее разберутся с Ростовом, открывающим путь к Майкопу.

Неожиданно не Корфес, а Мартин Латтман стал возражать.

– Любопытно! – заметил он. – Где и когда наш фюрер постиг алгебру научной стратегии? Не тогда ли, когда в пивной Мюнхена его боевые соратники дрались пивными бутылками?

Паулюс резко ответил, что хорошо знает Гитлера:

– Я не согласен с вами: да, фюрер мало знаком с законами стратегии, но ее суть ощущает интуитивно, а все неприятности на фронте предчувствовал заранее, как женщина – приближение менструаций.

…Обладай Паулюс подобной же интуицией, он уже тогда понял бы, что его навестили не просто сомневающиеся генералы, которых легко уговорить, нет, его навестили люди, думающие иначе, нежели думал он, и эта разница в мыслях скажется не сегодня, а когда он будет сидеть в подвале сталинградского универмага, а Шмидт станет щелкать перед ним своим чертиком…

Командиры дивизий переглянулись. Отто Корфес прекратил этот бесполезный разговор, поднимаясь, чтобы уйти, и вдруг он припомнил строчки Гейне, которые и произнес… для кого?

Но берегитесь – беда грозит.

Еще не лопнуло, но уже трещит.

– Это вы… м н е? – вскинулся Паулюс.

– Не персонально! Это я сказал для всех н а с…

* * *

На тыловую станцию Россошь прибыл эшелон с советскими офицерами из резерва, чтобы пополнить кадры полков и дивизий. Все выглядело мирно. Внезапно ворвались немецкие танки с мототехникой, пассажиры были перебиты в вагонах. Конечно, война слишком жестокая вещь. Но, согласитесь, все-таки страшно видеть целый состав пассажирских вагонов, в которых – сплошь мертвые.

– Пленных не было, – браво доложил Виттерсгейм. – Они, правда, отстреливались… по танкам… из пистолетов!

Паулюс почти любовно оглядел стройную фигуру Виттерсгейма, который с каждым днем нравился ему все больше, и он, кажется, уже тогда почуял, что именно ему, командиру 14?го танкового корпуса, предстоит решить если не главные, то, во всяком случае, исторические задачи у Сталинграда. Но, верный своим принципам – быть со всеми одинаково любезным, он ничем не выдал своего фавора к Виттерсгейму.

– Вызовите похоронную команду, – велел Паулюс квартирмейстеру. – Все-таки это не солдаты, а… офицеры. Надо освободить эшелон от трупов, ибо у нас как раз не хватает вагонов.

При этом он сам недоумевал: как мог этот состав залететь в тыл его армии, неужели русские совсем не понимают обстановки?

– Понимают, – ответил Кутченбах, – но у них есть такой Наркомат путей сообщения, который никогда не ладит с Генштабом.

Генерал Эрих Фельгиббель, давний приятель Паулюса, держал на русском фронте сразу шесть полков радиоперехвата и радиоразведки; дешифровкой ведали ученые Геттингенского университета, видные математики и лучшие немецкие шахматисты. Круглосуточно прослушивая эфир, пеленгаторы фиксировали все переговоры русских, даже ничтожные (иногда нашему радисту стоило лишь коснуться ключа, как он сразу был засечен). В один из дней Фельгиббель навестил Паулюса, поздравив его с победами.

Но сразу же заговорил о расчленении армий «Юг»:

– Этим мы показываем русским детскую «буку» на растопыренных пальцах… Испугаем ли мы их сейчас? Нет ли у тебя, дружище, предчувствия неотвратимой катастрофы?

– Оно было у меня в прошлом году, – ответил Паулюс.

Ответ друга был слишком уклончивым; неудовлетворенный им, Фельгиббель увлекал Паулюса в опасные дебри политики:

– Фриди, как ты относишься к словам Сталина, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское – остаются… Не кажется ли тебе, что Сталин выразил то, что может многое перевернуть в сознании немцев? На меня, признаюсь, эти слова произвели сильное впечатление.

Ответ Паулюса был для Фельгиббеля неожиданным:

– Мне думается, что этими словами Сталин признал свое поражение, давая понять Гитлеру, что если он отодвинет вермахт на старые границы, то Германия останется им нетронута.

– Странный ответ! – причмокнул Фельгиббель. – Но в чем-то, дружище, ты и прав, наверное. Неужели Сталин давал нашему фюреру аванс, как бы обещая, что он не собирается уничтожать диктатуру нашей партии, а задачи Московского Кремля – только в том, чтобы изгнать нас, немцев, с захваченных русских земель?..

Паулюс догадался, куда заманивает его приятель, но эти «дебри» политики всегда опасны, а потому он поспешно извинился, что никак не может уделить другу должного внимания:

– Я слишком занят. Прости и не обижайся… Голова разламывается от грохота телетайпов, глаза устали видеть постоянно прыгающую зеленую «лягушку»…

Все чаще он покидал раскаленный от солнца «фольксваген»; мучимый жаждой и жарищей, не раз просил раскинуть в степи палатку, в тени которой и разрешал оперативные вопросы. Его наблюдательный адъютант В. Адам писал: «Критически мыслящий генштабист, Паулюс не мог не заметить слабости и авантюризма гитлеровской стратегии. Его это тревожило, терзало… он надеялся исправить упущения и просчеты верховного командования… Только бы он не сдал физически – выглядел он больным».

– Шмидт, – спрашивал Паулюс, – не кажется ли вам, что наши удары предназначены для колебания атмосферы? Главная цель – окружение и уничтожение живых масс противника – остается недостижима. Русские увертываются от ударов, как опытные боксеры на ринге. Я объезжал поля битвы – где же убитые? Их ничтожно мало. Я пролетал над дорогами – где же колонны пленных? Их не видно. Я надеялся видеть горы брошенного оружия. Но всю технику, даже тяжелую, русские утаскивают за собою…

Шмидт поиграл зажигалкой:

– Все равно – мы наступаем. Мы наступаем, а не они! Я уже вижу себя в зимнем Бейруте – ожидающем, когда от Нила приползут танки вашего приятеля Роммеля…

Паулюса обескуражил доклад Вольфрама фон Рихтгофена:

– В моих самолетах разорвана монтажная система, некоторые приборы выведены из строя. Но это – не диверсия, а работа степных грызунов, которые по ночам шарят в кабинах пилотов, словно воришки в карманах у спящих пьяниц.

Одновременно стал жаловаться и Виттерсгейм:

– Мои танки застряли у станицы Боковской. Суслики и степные мыши шныряют внутри танков, как в погребах, пожирая изоляцию, выводят из строя электротехнику. Легче всего поставить часовых. Но не могу же я, черт побери, ставить у каждого танка по дюжине мышеловок.

Паулюс обмахнул пот с изможденного худого лица.

– Тоже… партизаны! – сказал он. – Кажется, сама русская природа ополчилась против нас. Даже грызуны делают все, чтобы мы околели здесь, как проклятые… Что ты здесь околачиваешься? – при всех накричал он на своего сына. – Марш на фронт! Твое место сейчас – впереди батальона…

Паулюс сознательно не держал сына при себе, дабы в армии не возникало излишних пересудов и нареканий. Он не мог знать, что потери Красной Армии в это лето были меньшими по сравнению с потерями вермахта (узнай Паулюс об этом, он был бы безмерно удивлен). Но он сам чувствовал, что его потери чересчур велики. Квартирмейстер 6-й армии фон Кутновски, пожимая плечами, известил Паулюса, что в его армии, когда-то полнокровной, сейчас едва насчитывается 170 тысяч человек, хотя в некоторых ротах осталось по 40–60 солдат:

– Остальные убиты или госпитализированы.

Это настолько потрясло Паулюса, что он срочно вызвал к себе главного врача армии, профессора и генерала:

– Ренольди, отчего такая убыль в моих войсках?

– Дело не только в убитых и раненых. Солдаты валятся на маршах как снопы. Резко подскочил процент сердечно-сосудистых заболеваний и злокачественных поносов. Наконец, появились первые признаки степной туляремии от невольного общения со степными грызунами. К этому добавьте легионы мерзостных вшей, и картина, достойная кисти гениального Менцеля, будет дописана до конца…

Вскоре стало известно, что Ганс Фриче крепко запил.

– В такую-то жарищу? – удивился Паулюс.

Одетый в безрукавку, он сидел за столом, вкопанном в землю, степной ветер загибал края оперативных карт, обгрызенных ночью степными мышами. Он машинально пронаблюдал, как в сторону Дона проплыли эскадрильи Рихтгофена, отягощенные многотонным бомбовым грузом, чтобы обрушить его на крыши Сталинграда. За этим же столом зять Кутченбах деревянной ложкой поглощал из тарелки простоквашу.

– Была причина напиться, – сообщил он, – Фриче так влетело от Геббельса, что у него искры из глаз посыпались…

Оказывается, комментируя сводки ОКВ, Фриче перехвалил Паулюса, как блистательного полководца. Геббельс устроил Фриче скандал: признавая заслуги Паулюса, никогда нельзя забывать, что Гитлер – полководец и он лучше своих генералов знает секрет победы, а генералы лишь исполнители его предначертаний. Паулюсу вся эта история была крайне неприятна, и он поспешил избавить армию от Фриче, который и упорхнул в Берлин – извиняться перед шефом. Вскоре после этого случая заявился в штаб генерал Гейтц, который, памятуя о своей службе в военных трибуналах, не потерял прокурорской бдительности.

– Я глубоко уважаю вашего друга Фельгиббеля, но вчера в разговоре с генералом Гартманом он позволил себе нескромные выражения о нашем фюрере. В условиях фронта это… опасно!

Паулюс поручился за своего друга:

– Стоит ли заострять углы, и без того острые? Геббельс простил Ганса Фриче за нескромность в отношении меня, а мы простим Фельгиббеля за нескромность в отношении фюрера.

В большой излучине Дона сопротивление русских резко возросло, темпы наступления 6-й армии явно замедлились.

– Мы выбиваемся из графиков, – забеспокоился Паулюс. – Неужели двадцать пятого июля не сделаем русским «буль-буль» в их родимой Волге?

– Я предлагаю, – сказал Шмидт, – за счет ослабления флангов усилить нажим в центре общей дирекции на Сталинград.

– Пожалуй, разумно… хотя и рискованно! Наши боевые порядки уже потеряли оперативную плотность. Дивизии стали расползаться по фронту, как перегнившие тряпки – по ниточке.

В пустотах брешей на картах Шмидт аккуратно вписывал утешительные слова: «Боевая группа заполнения разрыва». Но этих «боевых групп» никто не видел… Паулюс сомневался:

– Кого мы обманываем, Шмидт? Неужели себя?

– Скорее – ОКВ… надо же давать Кейтелю хороший материал для сводок по радио. Пусть там знают: фронт прочен.

– Не слишком ли это авантюрно, Шмидт?

– Ах! Чем только мой чертик не шутит…

Солдаты рвали из рук друг у друга карты:

– Где тут станица Цимлянская? Говорят, там такие шипучие вина, как шампанское, потом два дня – волшебная отрыжка…

* * *

12 июля танки вломились в Миллерово. Паулюс прибыл в этот городишко, когда в нем царил полный разгром. Почти все дома разбиты, заборы обрушены. На улицах полно раздавленных всмятку людей, попавших под гусеницы «панцеров». Кутченбаха при виде такого зрелища мучительно вырвало. Паулюс сказал:

– Все танками… опять танки! Что бы я без них делал? А все-таки генерал Альфред Виттерсгейм большой молодец…

Город гудел от пожаров. Автоматчики разбивали витрины магазинов, выкидывая на улицы груды белья и одежды, потом ковырялись в них, отбирая для себя все лучшее.

Полковник Адам уже приготовил для Паулюса более или менее приличную квартиру в доме, не пострадавшем от огня и разбоя. Кутченбах стал хлопотать у самовара. Паулюс морщился:

– Черт, что-то мне было надо, но я забыл… А! Вспомнил. Я не закончил разговора с Фельгиббелем, где он?

Выяснилось, что лучший приятель улетел в Берлин, даже не соизволив с ним попрощаться. Паулюсу это было неприятно:

– Эрих всегда был так вежлив, так любезен…

Только потом (год спустя) Паулюс догадался, что Фельгиббель посещал его 6-ю армию по причинам более серьезным, нежели техническая проверка станций радиоперехвата. Фельгиббель уже тогда вписал свою биографию в число генералов-заговорщиков против Гитлера, чтобы избавить Германию от фюрера, но… сам задохнулся в петле. Фельгиббелю и было поручено прощупать политические настроения Паулюса – нельзя ли его, столь авторитетного в вермахте, перетянуть в лагерь генеральской оппозиции? Но Фельгиббель покинул 6-ю армию, даже не попрощавшись с Паулюсом, ибо убедился, что его друг остается верным паладином того режима, который его выпестовал и возвеличил… Да, читатель, Паулюс по-прежнему, как и в былые времена, держал «руки по швам»!

Его эсэсовский зять, барон Альфред Кутченбах, уже завел патефон, поставил на диск русскую пластинку, сказав:

– Это очень хорошая песня. Вы слушайте, а я стану для вас переводить: «Степь да степь кругом, путь далек лежит…»

Кутченбах сразу покорил хозяина дома своим превосходным знанием русского языка, вызвав его на откровенность.

– Давай, отец, забросим политику к едрене-фене, – дружески сказал он старику. – Если говорить честно, так я понимаю вас, русских. Вам сейчас обидно и тяжело. Но со временем, когда вся эта заваруха закончится нашей победой, ты сам будешь благодарить нас, немцев, за тот новый порядок, который мы вам несем… Поверь! Так оно и будет.

Ответ домовладельца обескуражил Кутченбаха:

– Нешто вам, немцам, кажется, что вы принесли на святую Русь «новый порядок»? Да у нас-то, слава те Хосподи, и старый порядок неплох был. Вспомню былое, так ажно душа замирает. При царе-то батюшке у нас от городовых на улицах порядка было больше, нежели от вашего фюрера…

Паулюс вышел на двор и, оглядевшись, стал мочиться возле разрушенного русского блиндажа. Из развороченных бревен, прямо из земли, будто она росла там, торчала рука человека, а на руке – часы, и было видно, как стремительно мчится секундная стрелка часов по циферблату, а пальцы руки еще шевелились…

«Неужели живой?» – удивился Паулюс и еще раз огляделся.