Дом в Трире, где родился Карл Маркс
Галина Иосифовна Серебрякова Маркс и Энгельс
Серия: Жизнь замечательных людей – 421
«Маркс и Энгельс»:
Молодая гвардия; Москва; 1966;
Аннотация
Эта книга – первая научно-художественная биография Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Она рассказывает, как формировались их взгляды, как вступили они на путь борцов за освобождение трудящихся, возглавили революционную борьбу рабочего класса и вооружили его новой теорией – великим орудием преобразования мира.
В книге представлены иллюстрации.
Галина Серебрякова Маркс и Энгельс
Эта книга – первая научно-художественная биография Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Она рассказывает, как формировались их взгляды, как вступили они на путь борцов за освобождение трудящихся, возглавили революционную борьбу рабочего класса и вооружили его новой теорией – великим орудием преобразования мира.
Маркс и Энгельс изображены в книге на фоне исторических событий, свидетелями и участниками которых они были, – революции 1848–1849 годов, Парижской коммуны, деяний Союза коммунистов, I и II Интернационалов.
В книге рассказывается о ближайших сподвижниках и друзьях Маркса и Энгельса – В. Вольфе, Веерте, Фрейлиграте, Лесснере, Шаппере, Вейдемейере, Зорге, Молле, И. Беккере и других пролетарских революционерах, а также о русских соратниках и друзьях.
Карл Маркс и Фридрих Энгельс показаны не только как ученые и руководители мирового коммунистического движения, но и в личной жизни, в кругу своих семей.
В книге широко использованы многочисленные литературные источники, свидетельства современников, материалы Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Автор книги – писательница Галина Серебрякова начала свою литературную деятельность в 1925 году, когда работала корреспондентом газет «Комсомольская правда» и «Гудок». В разные годы появилось несколько сборников ее очерков. Неоднократно переиздавались ее книги: «Женщины эпохи французской революции», «Одна из вас», «Странствия по минувшим годам». В течение многих лет писательница изучает жизнь и деятельность Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Ею созданы романы о них – «Юность Маркса», «Похищение огня», «Вершины жизни», «Предшествие». Произведения Галины Серебряковой переведены на многие языки и изданы во многих странах.
Скульптурная группа «Маркс и Энгельс». Автор М. С. Альтшулер
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Утопающий в зелени городок Трир очень стар. Легенда гласит, что он основан на целую тысячу лет раньше Рима. Многие столетия Трир находился под римским владычеством и назывался тогда Колония Августа Тревирорум. Века не сокрушили возведенные рабами мощные, грузные Римские ворота – Порта Нигра. Полуразрушенные башни стоят теперь, как скалы-близнецы. Некогда они были соединены наверху массивным переходом, создававшим большую черную арку. Римляне называли эти ворота Марсовыми, они защищали город Трир с севера.
В IV веке нашей эры Колония Августа Тревирорум достигла наибольшего могущества и не уступала в роскоши Вечному городу. Тогда же римский император сделал ее своей резиденцией.
Несколько сотен лет спустя, в IX веке, на Трир нагрянули норманны, разгромили его и жестоко расправились с жителями. Город превратился в ничтожную деревушку. Цепкие травы и вьюны обвили развалины древних строений.
Шли годы. Триром завладели католические прелаты и сделали его центром епископства, а затем он стал резиденцией архиепископа, влиятельнейшего князя средневековой Германии. Трир превратился в место религиозного паломничества. В городе развивались виноделие, ремесла и торговля.
Расположенный на границе между Францией и Германией, Трир неоднократно менял властителей. В пору Тридцатилетней войны его жители сражались то на стороне Франции, Испании, то на стороне немецких государств.
Как огромный метеорит в застойную заводь, ударила по феодальным порядкам пограничной, почти еще средневековой Рейнландии Великая французская революция. В 1794 году западные земли Германии были присоединены к Франции. Очень многое из того, что преобразило охваченную революцией сопредельную страну, впоследствии распространилось на Трир и всю Рейнскую провинцию.
Сто маленьких государств и княжеств Рейнландии слились воедино – было создано четыре департамента по типу французских, в том числе Саарский во главе с Триром. В новых департаментах были осуществлены экономические, социальные и политические реформы Великой французской революции и наполеоновской империи. Продажа крестьянам земель церкви и знати, уничтожение всех феодальных повинностей в деревне вызвали быстрый подъем земледелия, а упразднение средневековых цехов, поощрение свободного предпринимательства для буржуазии, отмена внутренних пошлин и открытие французского рынка сбыта в значительной степени способствовали развитию промышленности и торговли. К концу владычества наполеоновской Франции на континенте Рейнская провинция с Рурским бассейном во главе стала наиболее индустриальным районом Европы.
В начале прошлого века Брюккенгассе – в центре Трира – ничем особенным не отличалась от других улиц и переулков. Двухэтажные каменные серые строения были похожи одно на другое. Как и во всем городе, многие жители этой улички имели свои огороды, скотные дворы с хлевами. Это придавало Триру с его двенадцатью тысячами жителей полудеревенский характер.
В начале 1818 года трирский адвокат Генрих Маркс и его супруга Генриетта, приискивая новую квартиру, прошли на Брюккенгассе и остановились перед домом № 664, принадлежавшим государственному советнику Дагароо. Женщина была в широком салопе, скрывавшем ее беременность, в капоре с лентами, завязанными под подбородком. На мужчине был узкий редингот и цилиндр. Оба внимательно осмотрели жилище снаружи. Единственным малоприметным украшением фасада были латинские цифры и надпись над входной дверью. Они служили как бы метрической справкой и удостоверяли, что дом построен в XVIII столетии церковью Святого Лаврентия. Однако владельцем дома с 1805 года был чиновник Дагароо. Он купил его дешево, когда после введения кодекса Наполеона шла распродажа церковных имений.
Хозяин принял всеми уважаемых в городе супругов весьма приветливо и повел внутрь дома. Из прихожей первая дверь вела в комнату, слабо освещенную двумя окнами, но достаточно изолированную и вместительную, чтобы служить кабинетом.
Адвокатская практика юстиции советника Генриха Маркса за последний год значительно расширилась, его большая семья должна была пополниться вскоре еще одним ребенком. Поэтому и было решено переехать в новое, более просторное жилище. Генрих Маркс остался доволен предназначавшейся для него комнатой. Однако в домашних делах решающее слово принадлежало его жене.
Осмотр кухни, верхнего этажа, где предполагались спальни и детские, флигеля, в котором должны были размещаться слуги и приезжие гости, занял немного времени. Прилегающий к дому сад оказался достаточно большим, чтобы в нем резвились дети, цвели голландские тюльпаны и настурции. Из сада открывался замечательный вид на Маркусберг – гору святого Марка.
Дом был взят семьей Маркса в аренду. Здесь 5 мая 1818 года у госпожи Маркс родился третий ребенок, названный Карлом Генрихом. Он появился на свет в угловой комнате второго этажа, выходящей окнами на Брюккенгассе. Мальчик год жил в комнате матери. Потом его сменил родившийся в 1819 году Герман. Карла перевели к старшему брату и сестре. Число детских кроваток неизменно возрастало в доме под номером 664.
Генриетта воспитывала детей строго. Звание матери и жены, возлагавшее на госпожу Маркс множество обязанностей, казалось ей величественным. Генриетта с детства готовилась к нему. В родном Нимвегене, тихом голландском городе, ее учили искусству домоводства.
Генриетта происходила из старинной голландской семьи Пресборк. Она не была особенно одаренным человеком, плохо говорила и писала по-немецки, не принимала никакого участия в духовном формировании детей, но целиком посвятила себя заботам о них. Она умела искусно стряпать, штопать, стирать, пеленать новорожденных.
Судьба Генриха Маркса сложилась необычно для того времени: уже в молодые годы он решительно порвал с родным домом, разошелся со своим отцом – трирским раввином, освободился от гнета ограниченной догматической иудейской религии. Несмотря на одиночество и бедность, он тяжелым трудом проложил себе дорогу к светскому образованию и стал адвокатом. Благодаря широким знаниям в области юриспруденции, либерализму и гуманности Генрих Маркс приобрел значительную клиентуру и известность. Он пользовался уважением у горожан и своих коллег, получил звание юстиции советника и был избран председателем коллегии адвокатов Трира.
Для ученика Руссо и Вольтера, каким был Генрих Маркс, не могло быть различия между Иеговой и Христом. Просвещенный философ, он внутренне был чужд и иудейству и христианству. По примеру Канта он соединил веру и разум в единую категорию высшей морали.
В 1815 году Трир, как и вся Рейнская область, был присоединен к Пруссии, и король приказал в прежних французских областях отстранить евреев от государственных должностей. Генриху Марксу было запрещено заниматься адвокатурой. Он вынужден был креститься и стать лютеранином. Крещение остальных членов семьи было отложено почти на семь лет. Ради семидесятилетней матери медлил Генрих Маркс, но после ее смерти все дети юстиции советника 17 августа 1824 года перешли в новую веру.
Отец Карла был либералом не только в религии, но и в политике. Сторонник конституционной монархии, он верил в добрые намерения прусского короля. Либеральная оппозиция имела в Трире два центра: Общество для полезных исследований и Литературное казино. Последнее было основано во время французской оккупации, в нем собирался цвет интеллигенции города. В большом здании казино помещалась библиотека, читальня с немецкими и французскими газетами, имелся также просторный зал для концертов, театральных постановок и балов.
После французской революции 1830 года трирское казино стало местом встреч либералов города. Когда Карлу шел шестнадцатый год, его отец был заподозрен в нелояльности к прусскому правительству и привлечен к следствию, начатому против членов Литературного казино. Дело Генриха Маркса сводилось к тому, что он в 1834 году был одним из организаторов банкета, на котором ораторы в умеренных выражениях просили у короля Пруссии осуществить в стране либеральные реформы. На-этом банкете после речей юстиции советника и других пелись недозволенные песни. В тайном доносе офицера среди певших революционные гимны указывался и Генрих Маркс.
Через несколько дней манифестация в казино повторилась уже по другому поводу, но опять пелись «Марсельеза» и «Парижанка». Участники собрания на этот раз восторженно приветствовали трехцветное знамя – символ Великой французской революции.
Хотя критика в адрес прусского правительства со стороны выступавших была совершенно безобидной, тем не менее публичное проявление свободолюбия прозвучало неслыханной дерзостью для того времени, и королевское правительство сочло это крупным политическим скандалом. Трирское казино было поставлено под надзор полиции; одного из выступавших на банкете арестовали. Опубликованные в «Рейнско-Мозельской газете» и в «Кёльнской газете» речи и особенно речь Генриха Маркса говорят, однако, о благонамеренности ораторов.
Отцу Карла Маркса было 7 лет, когда началась Великая французская революция, 17 – когда Наполеон 9 ноября 1799 года (18 брюмера) совершил переворот, 22 года – когда Бонапарт короновался, и 31 – когда французская армия потерпела окончательное поражение под Лейпцигом во время «битвы народов» в 1813 году. Для Генриха Маркса эти даты были самыми важными вехами его времени, и поэтому слова «свобода», «равенство», «братство», «Робеспьер», «Наполеон», «империя», «война», «сражение», часто употребляемые в доме юстиции советника, вошли в сознание Карла одними из первых.
– Не шали, – говорила проказливому ребенку нянька, – придет Бонапарт и утащит тебя.
Отец Карла имел обыкновение, вспоминая прошлое, ссылаться на то или иное историческое происшествие, свидетелем которого был. Дети всегда знали, как начнет он повествование о минувшем:
– Прошло только полгода со времени термидора, когда мой дядя предложил отправить меня во Франкфурт… Это случилось в день битвы под Ватерлоо.
Софи, Герман и Карл играли в великую войну. Герман хотел быть маршалом Даву. Софи предпочитала Мюрата.
В 1830 году летом юстиции советник рассказал за обедом, что во Франции началась новая революция. Снова у всех на устах было слово «республика». Карл в латинском словаре искал разгадки этого слова. «Республика – дело народное, – перевел он. – Господство народа».
Генрих Маркс был полон верноподданнических чувств к королю и престолу, надеялся, что все блага и свободы народ получит из рук цивилизованного монарха.
Карл с юных лет отличался своим самостоятельным, смелым, волевым характером и гибким, приверженным к отрицанию и анализу умом.
Кроме отца, большое влияние на Карла имел близкий друг юстиции советника, будущий тесть Карла Маркса – Людвиг фон Вестфален.
Семья Вестфаленов переехала в Трир за два года до рождения Карла, в 1816 году. Богатый дом знатного барона, окруженный большим красивым садом, находился на Римской улице, неподалеку от жилища Марксов. Женни Вестфален дружила с Софи Маркс, а Карл учился в одном классе с Эдгаром.
Карл с детских лет отличался безудержной фантазией. Его младшие сестры охотно подчинялись брату и готовы были в уплату за его чудесные сказки выполнять все его желания. Неутомимый на выдумки, мальчик был очень шаловлив. Он не раз запрягал девочек, как лошадок, и бегал с ними по широкой песчаной дороге к горе святого Марка.
Женни Вестфален часто приходила к своей подруге Софи. Она была на четыре года старше Карла. Эта разница в летах сильно сказывалась и отделяла их в детстве; только став юношей и давно покончив с шалостями, Карл робко поднял глаза на прекрасную девушку.
Красавица Женни не могла не поразить столь пылкое воображение, каким обладал Карл. Она была самой очаровательной из принцесс и фей его сказок и мечтаний. Бывало, в детские годы в доме своего друга Эдгара Карл, забившись в угол гостиной, с нетерпением дожидался той минуты, когда сопровождаемая матерью Женни спустится со второго этажа, чтобы ехать на бал.
Юношу Маркса в большом доме Вестфаленов привлекало обилие книг и умная беседа хозяина, всегда внимательно и дружелюбно встречавшего школьного товарища своего младшего сына.
Обаянию Вестфалена-старшего не легко было противостоять. Всесторонне образованный, хорошо разбирающийся в людях, он был страстным эпикурейцем, преклонявшимся перед античной культурой. Гомер с детства заменил ему библию. Он хорошо знал древнегреческую поэзию и философию, говорил на латинском, древнегреческом, французском, английском и испанском языках. Вестфален любил писателей романтической школы. Он часто читал Карлу и своим детям Гомера и Шекспира.
Юный Карл полюбил Людвига Вестфалена как второго отца, а после окончания университета посвятил ему докторскую диссертацию.
В обширной гостиной дома Вестфаленов с увешанных картинами стен, из овальных рам на Карла глядели предки Людвига фон Вестфалена, историю которых ему иногда в свободные вечерние часы рассказывал хозяин дома. К знатной аристократии относилась только мать Людвига Вестфалена – Женни Питтароо, происходившая из знаменитого шотландского рода Аргайлей, воскрешенных на страницах увлекательных романов Вальтера Скотта. В память бабушки получила свое имя дочь Вестфалена Женни. Отец же Людвига Филипп был всего лишь чиновник при дворе герцога Брауншвейгского. Однако во время Семилетней войны Филипп благодаря стечению многих обстоятельств проявил блистательные способности, получил звание фельдмаршала и был произведен в дворяне. В лагере герцога он встретил молодую шотландскую аристократку красавицу Женни Питтароо и влюбился в нее. Они тогда далеко еще не были ровней. Поэтому обручились тайно и обменялись клятвами: она обещала ждать, он – смести все препятствия.
Исключительные способности Филиппа Вестфалена, мужество и знание военного дела обеспечили ему дальнейшее быстрое продвижение. Герцог Брауншвейгский, руководивший операциями на западной границе Германии в войне с маршалами Людовика XV, сделал его своим тайным секретарем и военным советником. Вскоре он получил баронский титул и стал фон Вестфаленом. Год спустя Филипп женился на Женни Питтароо. Их сын Людвиг Вестфален во времена Наполеона из-за принадлежности к знаменитой шотландской фамилии был взят на подозрение французскими властями. В 1813 году его арестовали по распоряжению маршала Даву. После падения Наполеона Вестфален был назначен ландратом Зальцведеля, а в 1816 году – правительственным советником в Трир. Здесь он ведал госпиталями, тюрьмами и благотворительными учреждениями.
В начале 30-х годов Людвиг Вестфален был крепкий, высокого роста шестидесятилетний человек с большой, красивой, мужественной головой. Он отличался от большинства представителей своего класса не только образованностью, но и прогрессивным мышлением. В известном смысле он был более прогрессивным человеком, чем отец Карла: в то время как Генрих Маркс, живя в XIX веке, все еще продолжал горячо исповедовать идеалы просветителей XVIII века и оставался сторонником вольтеровской просвещенной монархии, Людвиг Вестфален держался более прогрессивных убеждений. Он разделял взгляды романтиков.
Романтизм как идейное и литературное течение возник в странах Европы на рубеже XVIII и XIX веков. В лучших своих проявлениях он выдвинул таких писателей и поэтов, как Байрон, Шелли, Гюго, Мицкевич, Рылеев. Романтики достигли значительно более высокой, чем раньше, ступени познания народной жизни, таящихся в ней источников фантазии и творчества. Они воскресили из забвения Данте, Шекспира, Сервантеса.
Стремясь к цельности развития человеческой личности и гармоническому общественному устройству, романтики искали новые идеалы, но устремления эти в условиях того времени оставались несбыточными мечтаниями.
В то же время представители реакционного течения в романтизме искали идеал в средневековом прошлом, в монархии и религии, на место разума и логики выдвигали религиозную мистику.
Людвиг Вестфален пробудил у Карла любовь к литературе и особенно к Шекспиру. Он был хорошо знаком с утопическим социализмом Сен-Симона и в разговорах с Карлом старался заинтересовать своего юного друга личностью Сен-Симона и его учением.
Трирская гимназия Фридриха Вильгельма, в которой Карл проучился шесть лет – с 1830 по 1835 год, имела в то время выдающихся учителей.
В гимназии Карл Маркс получил основательное образование: он изучал древнюю, среднюю и новую историю, древние языки и философию, родной язык и французский, алгебру, геометрию и физику.
В последнем, выпускном, классе Маркс штудировал по латинским подлинникам сочинение Цицерона «Об ораторах», «Анналы» Тацита, оды Горация.
Платона, Фукидида, Гомера и Софокла он читал по-гречески.
В курс истории немецкой литературы входили Гёте, Шиллер и Клопшток.
Из французских писателей в последнем классе гимназии изучался Расин и «Размышления о величии и падении Рима» Монтескьё.
В учебном заведении Виттенбаха господствовал дух либерализма и терпимости. Учителя и некоторые ученики были участниками политических движений, направленных против неограниченной монархии и феодальных порядков тогдашней отсталой Германии. Виттенбах в 30-х годах состоял под полицейским надзором. В 1833 году в гимназии был произведен обыск, во время которого были найдены записи антиправительственных речей и сатирические песни, высмеивавшие ограниченность пруссаков. Одного ученика арестовали. После манифестации в Литературном казино в январе 1834 года учителю Штейнингеру было предъявлено обвинение в атеизме и материализме, а Шнееману власти поставили в вину участие в пении революционных песен.
Ответственность за господствовавшие в гимназии либеральные настроения была возложена на Виттенбаха. В связи с этим был назначен содиректор гимназии – реакционер Лерс. Ему поручили политическое наблюдение за преподавателями и учениками.
В этих не столь значительных, но характерных для того времени происшествиях принимали участие отец Карла и его учителя. Проявление свободолюбия в среде, близкой семье Марксов, способствовало формированию первоначальных политических взглядов юноши.
Маркс дружил с не многими гимназистами: не только разница лет, но и различие интересов мешали его сближению с ними.
Предпоследний класс – prima – составляли преимущественно великовозрастные ученики. За исключением четверых, в том числе 15-летнего Вестфалена и 16-летнего Маркса, гимназистам давно перевалило за девятнадцать и двадцать. Самому старшему ученику исполнилось 26 лет.
В 1830 году, в первый год посещения гимназии, 12-летний сын юстиции советника слыл неутомимейшим проказником. Подвижной, изобретательный в играх, неисчерпаемый в выдумках таинственных историй, он нередко вызывал недовольство, даже растерянность педантичных педагогов. Они невольно отступали перед столь отчетливой волей и бескрайней пытливостью детского ума. С годами смуглый мальчик с черными горящими глазами как будто угомонился.
Школа стала для Карла только тропинкой, ведущей сквозь валежник к большой дороге. Учителя поздравляли себя между тем с мнимой победой – укрощением строптивого духа своенравного ученика.
Эдгар Вестфален считался среди педагогов более даровитым и примерным воспитанником. Встречая советника прусского правительства Вестфалена и его умную, благонравную жену, преподаватели неизменно предрекали их сыну будущность, достойную столь славного имени. Юстиции советнику Генриху Марксу не приходилось слушать особенных похвал Карлу от наставника гимназии Фридриха Вильгельма.
Выпускные письменные экзамены начинались 10 августа, устные – не позднее середины сентября. Затем прочь от постылых гимназических корпусов на улице Иезуитов.
Осенью 1835 года 17-летний Маркс впервые покидает надолго родительский дом и старый милый Трир.
Отец избрал для него Боннский университет. Карл не спорил. Самостоятельная жизнь влекла юношу неизвестностью, обещанием разгадки бесчисленных вопросов, которые он постоянно ставил перед собой. Пять лет носил Карл тесный гимназический мундир, чтобы сменить его, когда придет время, на студенческий, украшенный галунами и фестонами.
До позднего вечера в комнате выпускника горит лампа. Генриетта на цыпочках проходит к сыну с чашкой кофе. Августовская ночь жжет и давит. Лицо Карла пожелтело от усталости и духоты. Стулья вокруг него завалены книгами и тетрадями.
Укоризненно вздыхая, мать бесшумно приводит комнату в порядок, прячет в шкаф томики Фенелона, Горация, Лесажа, Фукидида, Шиллера, Кольрауша.
«Сколько книг одновременно читает мальчик!» – думает мать с неудовольствием, видя в этом доказательство небрежного ума и неорганизованного характера.
Вслед за Генриеттой в комнату сына приходит юстиции советник. Стараясь не шуметь, чтоб не разбудить спящих за стеной меньших детей, он садится за стол, перелистывает брошенные тетради.
– Итак, твое решение твердо?.. – спрашивает Генрих Маркс.
– Да, юридический факультет, – отзывается Карл. Он облегченно захлопывает религиозный трактат, который читал, готовясь к экзамену по богословию, и кладет книгу поверх потрепанного томика Софокла.
– Ты можешь осуществить и разрушить мои лучшие надежды… – ласково обращается к сыну юстиции советник.
Волнение Генриха передается Карлу. Он прижимает к седеющей голове свою, сине-черную, и растроганно гладит отцовскую руку.
– Мальчику много дано, и мы смеем требовать, чтоб он оправдал наши ожидания, – говорит с обычной категоричностью госпожа Маркс.
Директор гимназии Фридриха Вильгельма в Трире Виттенбах вставал рано. К шести часам утра он уже бывал на ногах. В дни экзаменов он перед кофе любил проверять работы учеников, придвинув стул
к подоконнику. Одна-две телеги, направляющиеся К Главному рынку, не мешали проверке тщательно сложенных стопкой тетрадей.
По резкому, лишенному каких-либо обязательных завитушек почерку Виттенбах тотчас же узнал сочинение Маркса.
«Размышления юноши при выборе профессии» Карла Маркса не слишком заинтересовали старика, хотя заметно отличались от откровенно плоских, но напыщенно поучающих, то лицемерных, то хвастливых, то робких, то грубо рассудительных размышлений остальных тридцати выпускников. Одни мечтали стать преуспевающими купцами, другие неумело излагали вычитанные из книг мысли о преимуществах ученой или о почетности военной карьеры. Большинство отдавало предпочтение профессии священника.
Маркс писал:
«Животному сама природа определила круг действия, в котором оно должно двигаться, и оно спокойно его завершает, не стремясь выйти за его пределы, не подозревая даже о существовании какого- либо другого круга. Так же и человеку божество указало общую цель – облагородить человечество и самого себя, но оно предоставило ему самому изыскание тех средств, которыми он может достигнуть этой цели; оно предоставило человеку занять в обществе то положение, которое ему наиболее соответствует и которое даст ему наилучшую возможность возвысить себя и общество…»
Но не одно только тщеславие может вызвать внезапно воодушевление той или иной профессией. Мы, быть может, разукрасили эту профессию в своей фантазии, – разукрасили так, что она превратилась в самое высшее благо, какое только в состоянии дать жизнь. Мы не подвергли эту профессию мысленному расчленению, не взвесили всей ее тяжести, той великой ответственности, которую она возлагает на нас; мы рассматривали ее только издалека, а даль обманчива…
Но мы не всегда можем избрать ту профессию, к которой чувствуем призвание; наши отношения в обществе до известной степени уже начинают устанавливаться еще до того, как мы в состоянии оказать на них определенное воздействие».
Виттенбах, поймав желтой губой ус, принялся усиленно жевать его. Он дважды перечел слова:
«Уже наша физическая природа часто противостоит нам угрожающим образом, а ее правами никто не смеет пренебрегать».
Виттенбах пришлепнул рыхлыми губами.
– Туманно, расплывчато, – неодобрительно высказался он и отчеркнул последнюю фразу. Читая, он неоднократно подчеркивал целые строки в знак порицания.
Заключительная часть «Размышлений» пришлась ему более по вкусу и менее пострадала от придирчивого учительского карандаша.
«История признает тех людей великими, которые, трудясь для общей цели, сами становились благороднее; опыт превозносит, как самого счастливого, того, кто принес счастье наибольшему количеству людей; сама религия учит нас тому, что тот идеал, к которому все стремятся, принес себя в жертву ради человечества, – а кто осмелится отрицать подобные поучения?
Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнемся под ее бременем, потому что это – жертва во имя всех; тогда мы испытываем не жалкую, ограниченную, эгоистическую радость, а наше счастье будет принадлежать миллионам, наши дела будут жить тогда тихой, но вечно действенной жизнью, а над нашим прахом прольются горячие слезы благородных людей».
Виттенбах, дочитав, протер очки. Напряженно думал, стараясь вспомнить, как эта же мысль изложена у Дидро.
«Да ведь птенец на отлете…» – и, махнув рукой, вывел пониже подписи Маркса гармоничнейшими узорчатыми буквами свое заключение:
«Довольно хорошо. Работа отличается богатством мыслей и хорошим систематическим изложением. Но вообще автор и здесь впадает в свойственную ему ошибку и постоянные поиски изысканных образных выражений. Поэтому в изложении во многих подчеркнутых местах недостает необходимой ясности и определенности, часто точности как в отдельных выражениях, так и в целых периодах.
Виттенбах».
Карл не замечает смены дня и ночи. Он рвется в будущее, нетерпеливо ждет разлуки с товарищами, даже с родными.
Его отдых – мечты о приближающейся осени в Бонне.
Родителей тревожат его возбуждение и усталость, но Карл продолжает заниматься по ночам, чтобы без заминки получить необходимый пропуск в университет – аттестат зрелости. Одинаково настойчиво, но внутренне безразлично, в порядке исполнения долга, сдает он устные и письменные экзамены. Отметки получает средние – тройки. Эдгар Вестфален награждается высшими школьными баллами – единицами. Карлу все равно.
Генрих Маркс разделяет ощущение сына. Успехи Карла кажутся ему вполне удовлетворительными.
– Не гимназия, а дом родительский, мы, как могли, обогащали ум мальчика. Мы-то знаем, какая у него золотая голова, – говорит Генрих Маркс жене, прежде чем прочесть ей отзывы учителей на письменных работах Карла.
Глаза юстиции советника беспомощно отступили перед непроницаемой, ровнехонькой изгородью из острых готических букв, выведенных под латинским сочинением сына придирчивым, желчным Лерсом.
Увеличительное стекло помогло Генриху преодолеть препятствие.
Оговорив несколько ошибок, Лерс признавал, что в рассуждении ученика обнаруживается значительное знание истории и латинского языка.
24 сентября кончается гимназическая страда.
Проносятся экзаменационные дни, торжественный акт в белом гимназическом зале, высокопоучительные прощальные речи педагогов, слезы и объятия родных.
Женни фон Вестфален находится в толпе расфранченных дам, мужчин и девиц; она в белом фуляровом платье с низким корсажем. Карл ищет ее глаза. Но Женни, чуть повернув головку, улыбается не ему, а Эдгару.
Торжество окончено. В руках Карла желанный аттестат зрелости. Виттенбах поднимается из-за покрытого сукном стола. Начинаются сутолока, поздравления, объятия. Растроганная Женни проталкивается к Карлу. За нею – Людвиг Вестфален. Он рад за Карла, называет его сыном и громко, многословно хвалит его польщенному юстиции советнику. Генриетта отходит в сторону с Каролиной Вестфален. На мгновение Карл и Женни остаются одни.
– Поздравляю, – говорит она уверенно и протягивает руку.
Карл неуклюже прикасается к ее пальцам.
– Послезавтра у нас дома вечер по случаю окончания гимназии Эдгаром… и вами, – добавляет она, чтоб доставить юноше удовольствие.
Обоим вспоминается, что совсем недавно Женни обращалась к Карлу на «ты». Но теперь он больше не ребенок. Через месяц – университет.
Дом Вестфаленов ярко освещен. В широких залах – толчея, шум. Карл слегка робел в новом, слишком просторном, непривычного покроя костюме. Он с трудом узнал Женни: на ней платье с пелеринкой, ничем не украшенное. Обычно пышные, немного растрепанные волосы на этот раз тщательно приглажены, разделены пробором и зачесаны наверх. Карл преодолевает досадное смущение, испытываемое перед женщинами, и пересекает комнату. Но Женни занята беседою с приезжим берлинским студентом. Она едва отвечает Карлу кивком и небрежной улыбкой больших близоруких глаз. Отвесив поклон, молодой человек разочарованно отходит в сторону, с удовольствием отмечая свое внезапное безразличие к красавице. Его берет под руку Эдгар. В кабинете хозяина – оживленный разговор.
Директор гимназии Виттенбах, книгопродавец Монтиньи, обер-гофмейстер Хау и адвокат Брикслус, не дожидаясь танцев, занялись вистом. Впрочем, карты не мешают им говорить. Вестфален и Генрих Маркс прохаживаются, куря и вставляя замечания в общую беседу.
– Сейчас лучше печь пироги, чем издавать книги, – злится Монтиньи.
Щуря блестящие глаза, по привычке оглядываясь на учителей, Карл зажигает пахитоску и, надув губы, выпускает дым.
Никто отныне не делает ему замечаний.
Концертная часть вечера закончена. Гости разбрелись по комнатам. В ожидании ужина и танцев молодежь теснится на террасе вокруг берлинского студента, умелого рассказчика-весельчака. Он говорит о своем путешествии по железной дороге от Нюрнберга до Фюрта.
Затем беседа перескакивает на новое «Немецкое обозрение», которым зачитывается столица.
– Я предлагаю игру в жмурки, – прерывает его кто-то.
Ночь прохладная, но это не помеха. Молодые люди спускаются в сад, чуть освещенный унылым фонарем.
Игра возбуждает. Все продолжительнее, ненатуральнее смех, все бессвязнее болтовня. Приходит очередь Карла выйти из круга. Шарфом, надушенным розовой эссенцией, завязывают ему глаза.
Женни, придерживая край платья, кружится перед ним, дразня смехом, ударяя батистовым платком по напряженным, готовым схватить ее пальцам. Девушку нелегко настичь. Она прорывает цепь рук и бежит по саду, Карл – за ней. Сердясь из-за неудачи, он сдвигает повязку с глаз на лоб. Шарф, как чалма, лежит на его черных, зачесанных вверх буйных волосах.
Они останавливаются у фонаря.
– Вы действительно уже взрослый, – отвечает своим мыслям Женни, пытливо глядя на колючие усики, на смуглое, худое лицо с необыкновенными, насмешливо-грустными глазами.
Они возвращаются к дому, позабыв об игре, обсуждая предстоящий отъезд в Бонн.
Карл обозревает будущее, университет, книги, как полководец – земли, которые хочет покорить.
– Я никогда не бываю удовлетворен. Чем больше читаешь, тем острее недовольство, тем ощутимее собственное незнание. Наука бездонна, неисчерпаема. Не власть, не внешний блеск придают смысл жизни, а стремление к совершенству, дающее не только эгоистическое удовлетворение, но обеспечивающее и благо человечества.
Юноша облекает в слова сокровеннейшие свои мысли.
– С вашими способностями вы, конечно, добьетесь всего, чего захотите, – говорит Женни.
Дойдя до террасы, они садятся на холодные ступеньки, продолжая говорить. Сад пуст. В доме танцуют, спорят, шумят.
– Я думаю, человек должен выбрать деятельность, основанную на идеях, в истинности которых он абсолютно убежден. Деятельность, которая дает больше всего возможностей работать для человечества, которая приближает к общей цели. Для достижения совершенства всякая деятельность – всего только средство.
Сила, которую Женни угадывает в своем собеседнике, вызывает в ней нежность.
– Я, – говорит девушка внезапно, положив руку на его плечо, – ваш верный, преданный друг, на которого всегда и во всем вы можете положиться. Я хочу увидеть вас большим, необыкновенным человеком.
Карл счастлив.
По дороге домой, на углу Брюккенгассе, юстиции советник спросил сына, в чем секрет его неожиданного веселья.
– Ты даже пел сейчас, – добавил старик хитро
Карл передал ему разговор на ступеньках террасы – то, что он нашел себе неожиданно первого настоящего друга.
– Тебе досталось, милый Карл, – сказал отец очень серьезно и раздумчиво, – счастье, которое приходится на долю немногим юношам твоих лет. Ты нашел достойного друга, старше и опытнее тебя. Умей ценить это счастье. Дружба в истинном, классическом смысле прекраснейшая драгоценность. Если ты сохранишь друга и останешься достойным его, это будет лучшим испытанием твоего характера, духа, сердца, даже нравственности.
В середине октября Карл уезжал в Бонн.
Проводы были короткими. Женни пришла к Софи в разгар сборов.
Из кухни в эти дни по всему дому разносился приторный запах печеного теста, корицы и лимона. Генриетта, снаряжая сына, пекла коржики. Меньшие дети, спотыкаясь о чемоданы, бегали следом за братом.
Карл не успел сказать Женни ни одного из собранных сотен слов о готовности защищать ее и помогать ей, о гордом сознании того, что она считает его достойным своего доверия, о святости дружбы.
Женни за истекшие недели тоже не говорила с ним больше так искренне и просто, как после игры в жмурки. Ей было стыдно своего порыва по отношению к семнадцатилетнему «ребенку», как она мысленно называла Маркса, чтоб охранить себя от иного чувства, кроме нежной преданности старшей сестры, старшего друга.
На прощанье, не ограничившись поклоном, она подала Карлу руку, как на выпускном акте в гимназии.
– Будьте счастливы, мой друг, – сказала она спокойно и ласково, уступая место Софи и Генриетте, наперебой забрасывавшим уезжающего бесчисленными хозяйственными советами.
Генрих Маркс долго безмолвно обнимал сына.
Наконец дилижанс, отвозивший Карла к речному причалу, тронулся.
Промелькнула вывеска книготорговли Монтиньи-якобинца, где столько часов провел Карл
Лодка, которая шла вниз по Мозелю, доставила Карла в Кобленц Там он пересел на пароход и 17 октября 1835 года прибыл в Бонн.
Дерзкие песни студентов нередко принуждают разбуженных ночью обывателей натягивать на уши перины.
Довольно грезить жизнь не ждет, –
Должны ли мы покорно ждать?
Пришла пора царям сказать
Что жаждет вольности народ
Вперед же, юноши, вперед!
Пусть славный цех профессоров
Бумажной мудростью живет
Нам в путь пора, корабль готов,
Рубите цепи – воля ждет
Вперед же, юноши, вперед!
Песня буравит стены, рвется из старых готических домов на улицу, пронизывает осенний воздух
Студенты молоды, хмельны, уверены в будущем.
По приезде в Бонн Карл поспешил осуществить давнишнее желание – увидеть и послушать одного из вожаков романтической школы Август Вильгельм Шлегель читал о Гомере Карл пришел на лекцию незадолго до начала Его уязвила пустота холодного зала Разве Шлегель пережил свою славу?
Следом за слугой, несущим графин с водой, в лекционный зал входит Шлегель. Немногочисленные слушатели откидывают парты. Карл жадно разглядывает его. Так вот каков знаменитый переводчик Шекспира. Вместо степенного старца на кафедре щеголь неопределенного возраста. Под яркой кудлатой шевелюрой густо напудренное бритое лицо с большим носом Во всем облике старика – отпечаток французской моды.
Надломленным, жидким голоском Шлегель обращается к слушателям с приветствием Карл напряженно вслушивается Шлегель говорит по-латыни.
В полупустом зале стелется гладкая латинская речь Старик читает «Одиссею», дает ей восторженную оценку и сопровождает все это историческими пояснениями
Студенческое землячество уроженцев Трира было ничуть не менее отважным, нежели другие, тайно существовавшие в бонне корпорации Трирцы слыли щеголями, мотами, неукротимыми спорщиками и драчунами Между ними особым почетом пользовалось несколько буянов с искалеченными рапирами физиономиями.
Хотя университетский курс длился 3–4 года, последыши студенческой вольницы проводили в Бонне по 7–8 лет.
На первом семестре Карл был зачислен ими в разряд «щенков», подобно всем начинающим студентам. Он не мог похвалиться ни одним шрамом, ни одним увечьем.
Несмотря на неустанную слежку педелей, которых при университете было великое множество, трирцы чтили дуэль Маркс узнал, что меткий удар рапиры ценится не ниже словесного отпора в долгих литературных спорах, не меньше, чем удача в картежной игре и уменье, не морщась, сорить деньгами или лихо пить не пьянея. Ему ли бояться доносчиков, шпиков-педелей, всей этой горе-гвардии старого ханжи, судьи фон Саломона, прозванного Саламандрой. Отсидка в карцере – почет для студента, признание его удальства, орден за бесстрашие.
Чтобы подготовить себя к неизбежным дуэлям, Карл начал посещать поединки. «Щенки» допускались на место схватки лишь в награду за выполнение разных услуг. Они относили рапиры, принадлежащие всему землячеству, к точильщику и с большими предосторожностями доставляли их обратно.
Дуэли были строжайше воспрещены, и педеля охотились за нарушителями закона с неистовством загонщиков. Саламандра, юркий, веснушчатый человек, посылал шпиков в кабачки и ресторации. Но студенты распознавали их, жестоко подтрунивали над ними, спаивали их и прогоняли.
В бильярдной пучеглазого Бернарда поединки совершались беспрепятственно. Карл легко завоевал доверие старших товарищей и был допущен, наконец, в качестве зрителя на дуэль. В большой комнате было людно. Бильярдный стол, отодвинутый к стене, служил скамьей. Поединок не обманул ожиданий. Это было жуткое, но увлекательное зрелище – демонстрация силы, изворотливости и отваги.
Пары сменяли друг друга. Два «щенка» неумело дрались на рапирах. Энергично отступая, один из них под громкий смех умудрился, пятясь задом, сбежать по лестнице на улицу.
Карл спросил о причинах схватки.
– Честь! – сказали ему многозначительно. – Честь и общественное мнение.
Он узнал, что бывают дуэли в защиту интересов и чести всей корпорации. Тогда дуэлянты отбираются старшинами.
– Тебе мы дадим парня небольшого роста, – ободрили его.
К концу турнира подошла очередь двух местных знаменитостей, филологов, «обучавшихся» в университете в продолжение четырнадцати семестров.
Маркс пристально наблюдал за происходящим.
Обменявшись рукопожатием, дуэлянты заняли указанные позиции в двух противоположных концах комнаты.
Два картинных прыжка – и они скрестили оружие.
Отец и мать тревожились о сыне и часто писали ему. Карл отвечал им редко, кратко.
Почтовые дилижансы привозили из Трира упреки и жалобы. Карл забывал письма на столе, на подоконнике, меж страниц штудируемой книги Белые тонкие листки укоризненно шелестели, требуя выполнения сыновнего долга.
Мать беспокоилась, пьет ли Карл кофе. Когда Карл перечитывал записочки Генриетты Маркс, ему казалось, что она тут, рядом, в неизбежном фартуке и чепце. Он как будто слышал ее голос:
«Ты не должен считать слабостью нашего пола, что я интересуюсь тем, как организовано твое маленькое хозяйство.»
«Экономия, милый Карл, необходима в больших и маленьких делах. Какой беспорядок вокруг тебя! Книги, книги и книги… От них пыльно. Следи, чтобы комнаты твои чаще убирались, назначь для этого определенное время…»
«Моешься ли ты губкой и мылом? Надеюсь, забота матери не обижает любезную музу милого сына…»
Генриетте вторил юстиции советник:
«Прошло уже более трех недель, как нет известий. Какая безграничная небрежность!.. Боюсь, что эгоизм преобладает в твоем сердце. Ты знаешь, что я не настаиваю педантически на своем авторитете и сознаюсь даже детям своим, если не прав. Я просил тебя написать, когда осмотришься вокруг, но, так как прошло столько времени, ты мог бы понять мои слова менее буквально. Добрая мать озабочена и встревожена…»
В декабре здоровье Карла неожиданно сдало: начались бессонница, головные боли, вялость.
Уступив уговорам родителей, он отправился отдохнуть к голландским родственникам, в Нимвеген Добравшись до Кёльна на лошадях и переночевав в почтовом подворье, он занял место на пароходе, спускавшемся вниз по Рейну.
До Дюссельдорфа небольшой белый пароход «Франкфурт» шел около пяти часов. Зима опоздала и ничто не препятствовало навигации.
Подняв ворот пальто, 17-летний студент бродил по палубе. Моросил холодный дождь. Войлочный туман стлался по холмам. Карл примостился на сырой скамье. Обычно приветливый рейнский ландшафт казался теперь угрюмым и скучным.
Карл повторял «Песнь о Нибелунгах», воскрешал старые преданья, отдавался мечтам и фантазии. Тысячи слов прибоем шумели в голове.
В темноте «Франкфурт» пристал к дюссельдорфской пристани. Шел дождь. Город на берегу выглядел озябшим, закутанным в старый сырой плащ. С крыш на грязные мостовые уныло стекала вода. Едва светили фонари. За собором начались кривые улицы, дома, близко наклонившиеся друг к другу. XIV, XV, XVI века притаились здесь, как призраки.
Маркс долго бродил по спящему городу, встречая смешных, нетрезвых чудаков и жалких бродяг. Ему вспомнился Гофман и его герои, странные люди мансард, немецких закоулков, кабаков. Думалось о старых, годных лишь на слом городах, о спящей Германии, о будущем. И, как всегда, Карл мучился неудовлетворенным желанием найти разгадку всего, заглянуть в глубину причин, открыть истину.
Утром на переполненном пассажирском грузовом пароходе нидерландской компании Карл поплыл за границу.
Голландцы, прославленные мореходы, исполненные презрения к тихим рекам, пускают по Рейну неповоротливые грязные пароходики. Впрочем, Карла вовсе не интересовали условия переезда. Он не оценил преимуществ кёльнского пароходного общества перед нидерландским.
Среди многочисленных пассажиров боннский студент нашел сверстников-филологов, едущих на каникулы в приграничные города. Заговорили о литературе и тотчас же коснулись указа бундестага, запретившего по всей стране сочинения пяти писателей: Генриха Гейне, Карла Гуцкова, Генриха Лаубе, Рудольфа Винбарга и Теодора Мундта – членов «Молодой Германии».
Втайне надеясь посвятить себя поэзии и литературе, Карл следил за каждой новой книгой, алчно набрасывался на каждый новый сборник стихов, не пропускал ни одного литературного события.
В полдень пароход миновал крепость Везель и, обогнув крепостной вал, причалил к пограничному Эммериху. Начался таможенный досмотр.
Издалека виден Нимвеген. Красивые, светлые дома тянутся вдоль берега. Густую приречную рощу сторожит старинная башня.
Прямо со сходней Карл попадает в объятия поджидающих его теток, дядей и кузин.
Большой зажиточный дом Пресборков живет размеренной, однообразной, раскармливающей жизнью. Первые дни Карл подолгу спит, мало движется. Силы быстро возвращаются к нему. Вместе с выздоровлением подступает пресыщение провинциальным бытом. За обедом ведутся неисчерпаемые беседы о ценах и сбыте голландских товаров, о дерзости Бельгии, о пороках прусского монарха и добродетелях голландской королевы. Карл бежит от этих бесед на одинокие прогулки.
На каждом шагу, даже в скромном Нимвегене, – напоминание о былом величии страны победоносных мореплавателей.
Карл залпом прочитывает историю павшей республики. Венеция, Португалия, Голландия – как сходны их исторические судьбы! Карл настойчиво думает об этом странном сходстве. Но его увлекают и легенды и песни. Кузины переводят на немецкий язык унылые напевы рыбаков.
Несколько недель безделья проносятся мигом. Отдохнув, опять веселый и сильный физически, Карл покидает гостеприимный Нимвеген.
Пусть каркают вороны, пусть квакают боннские осатаневшие лягушки в чиновничьих мундирах, в купеческих фартуках – студенты гуляют, поют, неприличествуют, справляя поминки по авторитету церкви и семьи.
Поздней ночью, чаще уже на рассвете, из подвального кабачка, шатаясь, припадая на каменные ступени, выходят, горланя песни, юноши. Взявшись под руки, идут, загораживая улицу. У темных столбов потухших фонарей останавливаются и, образуя круг, водят хороводы, неистово горланя «Гаудеамус». На первокурсников нет управы. Они, как вино, должны перебродить. Так водится издавна. Их удаль не находит применения. По пустякам возникают споры и дуэли.
Карл Маркс не отступает от правил. Он поит товарищей вином, спорит до рассвета, бьет по ночам фонари в знак протеста против засилья филистеров, богатырски дерется на шпагах по малейшему поводу и успешно ухаживает за молоденькими дочками ремесленников.
Карл Грюн не нахвалится товарищем. Уже на втором семестре Маркс – один из пяти членов президиума трирского землячества.
Когда за ночной дебош Марксу присужден непогрешимым Саламандрой карцер, Грюн во главе процессии студентов провожает отважного дуэлянта отбывать заслуженное с честью наказание.
В Бонне, как и в Трире, весною воздух пропитан ароматом рощ и цветников.
В 1836 году студенты не изменили обычаю, салютуя весне переполненными кубками пунша. Участились дуэли, драки и поцелуи.
Карл был по-прежнему горяч в спорах, ловок в фехтовании, неутомим в шалостях и выпивках. Кант и рапира, грог и философия права отлично уживались вместе.
Юстиции советник регулярно отправлял в Бонн осуждающие письма и необходимые талеры. Но денег Карлу постоянно не хватает.
«Первый курс имеет свои традиции, молодость требует безумств. Чём скорее мальчик отдаст ей дань, тем спокойнее будет его зрелость», – думает Генрих Маркс, посылая сыну осторожные эпистолярные поучения.
Во втором, как и в первом полугодии, Карл занимался главным образом классической литературой и юриспруденцией. Он без пропусков посещал лекции Шлегеля и д'Альтона. Мифологией, преподаваемой Велькером, Карл пресытился на первом семестре настолько, что не стал продолжать ее изучение после пасхальных каникул. Предмет был ему слишком знаком.
Гораздо больше нравился Карлу профессор Фердинанд Вальтер, которого особенно рекомендовал ему отец.
Карл, тяготившийся беспочвенными путаными идеями и страстями других профессоров, уважал в Вальтере его своеобразный, слегка циничный реализм.
Он был стойкий и упорный католик и считался лучшим оратором среди профессоров Бонна, обладая завидной зоркостью и чутьем по отношению к слушателям. Во время его лекций аудитория бывала переполненной. Студенты, слушающие плавную, чуть игривую речь, подпадали под абсолютное влияние статного, красивого импровизатора. Самый сухой предмет звучал в его устах, как увлекательная поэма. Говоря о Риме, он достигал такой изобразительной силы, что переносил слушателей на скамьи сената, заставляя их принимать или отклонять законопроекты Катона и спорить с императорами. Мысль Вальтера не была глубокой, зато фраза его была отточена и облечена в эффектнейшую форму.
Противоположностью Вальтеру был Эдуард Бёкинг, читавший в Боннском университете курс римского права. Карл учился у него без увлечения. Он ценил лишь его огромную эрудицию.
Карл долго не мог распознать особняком державшегося преподавателя права Пугге, крайне мнительного, всегда чем-то обиженного человека с неподвижным пепельным лицом.
Дни летели с предельной быстротой. Карл готов был жаловаться на то, что в сутках всего 24 часа, а в часе – только 60 жалких в свой поспешной суетливости минут.
«Веночек», поэтический кружок, к которому принадлежали, кроме Маркса, озорной путаник Карл Грюн и сентиментальный плодовитый стихоплет Эммануил Гейбель, с начала года состязался с поэтами Геттингена. Однако первенство все еще не было присуждено. В ответ на поэтические громыхания и нежные трели боннцев Мориц Каррьер и Теодор Крайцнах присылали сонеты и длиннейшие стихи – возвышенный пафос – в корзинке из-под сосисок.
Весной любовники, дуэлянты, пьяницы и спорщики выползают из погребов и подворотен на лужайки и лесные опушки. Тянет странствовать и бродяжничать,
До Годесберга недалеко – несколько часов ходьбы по прямой тенистой дороге. В Годесберге под чинным дубом превосходнейший трактир «Белый конь», в котором на протяжении столетий пьют и боннские студенты.
В трактире «Белый конь», дымя пахитосками и осушая кубки, они щедро растрачивают время на споры о боге, о смысле жизни.
– Признавая предвиденье божье, мы тем самым ограничиваем человеческую свободу, – говорит Шмальгаузен.
Именно так. Человек не в состоянии ни уничтожить свои природой данные способности, ни изменить их, он может только облагородить себя. Мы не в силах переступить положенную свыше грань, не можем усовершенствовать и расширить отпущенное нам.
– Бюффон считал, что все абсолютно неизмеримое оказывается также абсолютно непонятным.
– Друзья! – возглашает Карл Грюн. – Вечер спускается на землю, звезды, как маяки в тихом море, зовут наши заблудшие в пучинах знания души. Продолжим споры, достойные Сократа и Платона, лишь после того, как осушим кубки. До дна!
Молодой Маркс – как свидетельствует участник тогдашних попоек на постоялом дворе «Белый конь» – смотрел на происходившее перед ним зрелище с мрачным видом романтического гения. Его лицо с высоким лбом, с властным, пронизывающим взглядом под темными бровями, с резко очерченным, несколько жестким ртом говорило об уже сильно выраженном, серьезном, твердом и смелом характере.
Дом в Трире, где родился Карл Маркс.
