Карл Маркс. Фридрих Энгельс (фото 60-х годов XIX века). 5 страница
Чрезмерно прямые и решительные формулировки были бы все равно отвергнуты представителями немарксистских течений Англии, Франции, Швейцарии, Бельгии, Германии, так как теоретическое развитие отдельных отрядов европейского рабочего движения находилось на различном уровне. Однако Учредительный манифест заканчивался призывным кличем «Коммунистического манифеста» – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
Маркс писал в этом документе о глубокой пропасти, разделяющей рабочих и буржуазию, отмечал первые робкие успехи пролетарского движения, подчеркивал, что отныне великой обязанностью рабочего класса стало завоевание им политической власти.
«Не на словах, а на деле рабочие доказали, что производство в крупных размерах, и притом ведущееся в соответствии с требованием науки, осуществимо при отсутствии класса хозяев, пользующихся трудом класса наемных рабочих».
В конце Учредительного манифеста Маркс заклеймил преступный замысел и безумие господствующих классов, готовивших крестовый поход за океан и равнодушно взиравших на умерщвление польского восстания. Все это также указывало, гласил Манифест, «рабочему классу на его обязанность – самому овладеть тайнами международной политики, следить за дипломатической деятельностью своих правительств и в случае необходимости противодействовать ей всеми средствами, имеющимися в его распоряжении; в случае же невозможности предотвратить эту деятельность – объединиться для одновременного разоблачения ее и добиваться того, чтобы простые законы нравственности и справедливости, которыми должны руководствоваться в своих взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в отношениях между народами.
Борьба за такую иностранную политику составляет часть общей борьбы за освобождение рабочего класса».
Так зародился Интернационал.
Избранный в Мартинс-холле Генеральный совет Международного Товарищества Рабочих состоял первое время из 40–50 человек разных национальностей. Преобладание англичан в нем было связано с тем, что к моменту объединения рабочих мира только в Англии существовали массовые пролетарские союзы – тред-юнионы.
С первых дней Интернационала Маркс посвящал ему много сил. «Наряду с моей работой над книгой, – сообщал он Энгельсу, подразумевая «Капитал», – невероятно много времени отнимает у меня Международное Товарищество».
Маркс успешно и настойчиво добивался, чтобы Интернационалом руководили рабочие. Представители буржуазных партий постепенно отошли от Международного Товарищества, так как их испугали революционный политический размах и чисто пролетарский характер нового движения. Маркс добивался, чтобы Генеральный совет освободился от ненужного балласта: было запрещено почетное членство, введено обязательное посещение заседаний и предварительное обсуждение кандидатур новых членов.
Хотя ни для кого не было тайной, что Маркс является душой Интернационала, сам он старался держаться в тени, выдвигая вперед других. Он решительно пресекал всякие попытки создания его культа в Международном Товариществе Рабочих, вся деятельность этого союза строилась на строго демократических принципах. «Из неприязни ко всякому культу личности, – писал Маркс, – я во время существования Интернационала никогда не допускал до огласки многочисленные обращения, в которых признавались мои заслуги и которыми мне надоедали из разных стран, – я даже никогда не отвечал на них, разве только изредка за них отчитывал».
Маркс показывал пример точности и деловитости. В любую погоду он отправлялся на тихую и непримечательную Грин-стрит, где в двухэтажном доме № 18 находилось небольшое помещение, снятое Международным Товариществом. Только тяжелая болезнь могла задержать Маркса дома.
Заседания Генерального совета происходили еженедельно по вторникам в восемь часов вечера. По субботам собирался подкомитет, членом которого также состоял Маркс.
В подкомитете сосредоточилась вскоре вся повседневная работа Интернационала, составлялись руководящие документы, отчеты и воззвания.
Деятельность членов Генерального совета и подкомитета была не только совершенно безвозмездной, но, напротив того, Маркс и все его товарищи отдавали свои деньги на оплату помещения, освещения, почты, печатных изданий.
– Чего не хватает нашей партии, так это денег. – говорил Карл.
Однако постепенно стали расти поступления от секций. Низкие, но обязательные членские взносы несколько пополнили кассу Товарищества.
Уже на второй год существования Интернационала в Англии насчитывалось 14 тысяч членов. Примкнули к нему также большие союзы сапожников и каменщиков, а наиболее видные деятели из их числа вошли в Генеральный совет. Была основана и газета Интернационала в Англии «Защитник рабочих». Генеральный совет основал многолюдное Общество борьбы за всеобщее избирательное право.
В разных городах Франции Интернационал насчитывал в эту пору несколько тысяч сторонников. Немало было членов Интернационала во многих других европейских странах.
Международное Товарищество постоянно оказывало помощь бастующим рабочим в разных странах.
Руководители Генерального совета были по преимуществу пролетарии. Они приходили на заседания прямо с фабрик или мастерских после 10-, а то и 14-часового рабочего дня.
Председатель Оджер, сапожник, весьма начитанный и умный, был немолодым лысым человеком с круглым лицом и выпяченной нижней губой. Ко времени избрания в Генеральный совет он руководил одним из тред-юнионов и пользовался уважением среди английских рабочих. Заместителем Оджера был немецкий изгнанник Эккариус, друг Маркса, бородатый, болезненный, много переживший, не выходивший из материальной нужды портной. Это был самородок с умом глубоким, пытливым, склонным к философским обобщениям. Маркс всячески выдвигал Эккариуса, считая его очень одаренным человеком.
Генеральный секретарь Генерального совета плотник Кример также принадлежал к видным деятелям тред-юнионистского движения. Он был одним из основателей Объединенного общества плотников и столяров. Образованный, педантичный, деловой, он обладал красивым почерком и завидной памятью. Книга протоколов Генерального совета, которую он вел в течение нескольких лет, казалась ему священной, и он тратил немало часов на то, чтобы в ней царил безукоризненный порядок. Это была большая конторская книга в черном клеенчатом переплете. Обычно вначале каждого заседания Кример оглашал не торопясь протокол всего происходившего в предыдущий вторник и требовал, если не было поправок или возражений, подписи председателя. Затем он расписывался сам. Нередко Кример вклеивал в протокольную книгу вырезки из газет с различными сообщениями о заседаниях Генсовета и некоторые напечатанные документы.
Протоколы показывают, с каким напряжением трудился Генеральный совет уже в первый год своего существования. Он занимался организационными, политическими, теоретическими и международными делами. Еженедельно делегации, состоявшие из членов совета, посещали различные рабочие общества, чтобы предложить им присоединиться к Международному Товариществу. Постепенно книга эта становилась летописью дней и трудов Международного Товарищества и запечатлела в себе нетленным исчезнувшее прошлое. Так застывшая лава хранит в себе отпечатки жизни.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Карл Маркс выглядел очень утомленным.
Его изнуряли болезни; несмотря на строгие запрещения врачей и уговоры родных и Энгельса, он продолжал работать по ночам над «Капиталом». Дела в только что основанном Международном Товариществе Рабочих требовали от него отдачи огромной энергии и творческих сил.
Прекрасная шевелюра Карла стала снежно-белой, но в окладистой бороде и усах оставалось еще много иссиня-черных волос, оттенявших оливково-смуглую кожу на лице. Глубокие, продолговатые, необычайно блестящие глаза приковывали к себе каждого, на кого устремлялись, неповторимым выражением проникновенного ума, решительной воли и тонкой иронии. Частые болезни век не отразились на них, и они сохраняли живость молодости и излучали волны внутреннего света и силы.
Зрение Маркса, однако, ослабело от непомерного труда, и он пользовался очками, а в обществе обычно моноклем, который на черной тесьме постоянно висел поверх его сюртука.
Однажды Марксу сообщили, что в Лондон приехал Бакунин. Карл не видел его 16 лет и решил навестить беглеца из Сибири.
– Я рад, очень рад снова видеть вас, – сказал Маркс с дружелюбным чувством, вглядываясь в большое лицо Бакунина. – Это чудо, что ни прусской, ни австрийской, ни русской монархии не удалось…
– Вздернуть меня на виселицу, – прервал, смеясь, Бакунин. – Я сделал все, чтобы помочь им в этом, но… – он широко раскинул руки, – судьба, очевидно. Были часы, когда я уже считал, что никогда не увижу ни свободы, ни вас, Маркс.
Бакунин принялся рассказывать ему о том, что назвал восхождением на Голгофу: о том, как выдали его царским властям, о Шлиссельбургской крепости, Сибири, побеге, о том, как скитался он, прежде чем через Японию и Америку в первый раз прибыл в Лондон.
Это было более 3 лет назад. Бакунин нашел тогда приют у Герцена. От него он услышал, будто бы Маркс в английской прессе назвал его шпионом. В действительности же статья с такими утверждениями появилась за подписью «Ф. М.». Автором ее был не Карл Маркс, а неведомый ему однофамилец – Фрэнсис Маркс. Недоразумение это, естественно, разъяснилось, но, видимо, в угоду Герцену Бакунин так и не повидался с Карлом. Вскоре из России приехала его жена Антония, и Бакунины решили переселиться в Италию, где не затихала революционная борьба, манило южное солнце и повседневная жизнь была очень дешева по сравнению с Англией. Незадолго до отъезда во Флоренцию Бакунин перевел на русский язык «Манифест Коммунистической партии» и напечатал его в «Колоколе» Герцена.
Во время второго пребывания Бакунина в Лондоне, в пору зарождения Интернационала, Маркс решил сам возобновить отношения с Бакуниным, в честность и мужество которого верил.
Он понравился в эту встречу Марксу значительно больше, чем когда бы то ни было раньше. Карлу даже показалось, что под влиянием великих испытаний русский революционер закалился и не только не отстал, не пошел назад, а, наоборот, значительно идейно обогатился.
– Теперь, – твердо заявил Бакунин Марксу, – после польского восстания, я буду участвовать исключительно в социалистическом движении.
Маркс не скрыл своего удовольствия от решения Бакунина. Он подробно рассказал Бакунину о том, как и для чего возникло Международное Товарищество Рабочих.
– Я приветствую его рождение, – повторял Бакунин, – и надеюсь не остаться в стороне и тотчас же приняться за работу по пропаганде вашего детища.
После долгой и весьма приятельской беседы Маркс простился с Бакуниным, который уже на другой день собирался выехать в Италию.
Вскоре после этой встречи вышли в свет отдельной броппррой «Учредительный манифест» и «Временный устав» Интернационала, и Маркс отправил тотчас Бакунину в Италию несколько экземпляров этого издания. Он просил переслать один из них Джузеппе Гарибальди.
Этой же осенью, столь насыщенной событиями и делами, Маркс и Энгельс дали согласие одному из руководителей Всеобщего германского рабочего союза, Швейцеру, на участие в созданной им газете «Социал-демократ».
В проспекте газеты совершенно отсутствовали обычные лассальянские лозунги, столь осуждаемые Марксом. Поэтому он и Энгельс надеялись, что новая газета сможет послужить делу пропаганды идей Интернационала в Германии. Маркс послал в «Социал-демократ» «Учредительный манифест» Интернационала, который Швейцер тут же напечатал. Однако первые же номера- «Социал-демократа» вызвали у Маркса и Энгельса беспокойство, так как в них отчетливо выявились лассальянские традиции. Газета откровенно пыталась угодить помещичьему правительству Бисмарка.
Как раз в это время умер Прудон, и редактор «Социал-демократа» попросил Маркса написать для газеты статью о нем. Маркс ответил Швейцеру письмом, в котором резко высказался против каких бы то ни было компромиссов с существующей властью. Он справедливо назвал постоянные заигрывания Прудона с Луи Бонапартом «подлостью».
Прудон умер, но прудонизм – его мелкобуржуазное учение – опутывал человеческое сознание и вредил борьбе рабочего класса. Маркс понимал это. В своем письме, опубликованном в «Социал-демократе», он был по-прежнему суров к памяти этого человека. По мнению Маркса, Прудон, склонный к диалектике, никогда не сумел понять ее и не пошел дальше софистики. Мелкий буржуа – воплощенное противоречие. «А если при этом, подобно Прудону, – писал Маркс, – он человек остроумный, то он быстро привыкает жонглировать своими собственными противоречиями и превращает их, смотря по обстоятельствам, в неожиданные, кричащие, подчас скандальные, подчас блестящие парадоксы. Шарлатанство в науке и политическое приспособленчество неразрывно связаны с такой точкой зрения. У подобных субъектов остается лишь один побудительный мотив – их тщеславие; подобно всем тщеславным людям, они заботятся лишь о минутном успехе, о сенсации. При этом неизбежно утрачивается тот простой моральный такт, который всегда предохранял, например, Руссо от всякого, хотя бы только кажущегося компромисса с существующей властью.
Быть может, потомство, характеризуя этот недавний период французской истории, скажет, что Луи Бонапарт был его Наполеоном, а Прудон – его Руссо-Вольтером.
А теперь я всецело возлагаю на Вас ответственность за то, что Вы так скоро после смерти этого человека навязали мне роль его посмертного судьи».
Чувствительные удары Маркса, направленные против «насквозь мещанской фантазии» Прудона, попадали также и в Лассаля. Говоря о свойственном мелкому буржуа шарлатанстве в науке и политическом приспособленчестве, Маркс имел в виду именно Фердинанда Лассаля.
В свою очередь, Энгельс направил в «Социал-демократ» стародатскую народную песню, переведенную им на немецкий язык, и специально указал в комментарии к ней на огромное революционное значение борьбы крестьянства против помещиков. Последователи же Лассаля, исходя из его теории о «единой реакционной массе», отрицали революционную роль крестьянства.
Песня, рассказывающая о смелых крестьянах из Сюдерхарда, которые расправились по-своему с жестоким помещиком, заканчивается такими двумя строфами:
«Сюдерхардцы, стойте крепко все стеной,
Чтобы Тидман не ушел от нас живой!»
И старик ему дал первый кулаком, –
Это любят сюдерхардцы.
…………………………………
Вот лежит он, барин Тидман, кровь вокруг;
Но свободно в черноземе ходит плуг,
И свободно свиньи кормятся в лесу.
Это любят сюдерхардцы.
«В такой стране, как Германия, – писал Энгельс, – где имущие классы включают в себя столько же феодального дворянства, сколько и буржуазии, а пролетариат состоит из такого же или даже большего количества сельскохозяйственных пролетариев, как и промышленных рабочих, – старая бодрая крестьянская песня как раз к месту».
Время шло, но тщетно Маркс и Энгельс пытались изменить все отчетливее обозначившуюся королевско-прусскую линию газеты. «Социал-демократ» шел по стопам Лассаля и все чаще льстил политике Бисмарка. Тогда, видя обман Швейцера, Маркс и Энгельс сделали заявление о своем выходе из состава сотрудников ввиду невыполнения их требований. Они писали, что борьба с министерством Бисмарка и феодально-абсолютистской партией должна вестись по крайней мере столь же решительно, как и против буржуазии.
После разрыва с «Социал-демократом» Энгельс выступил с подробной критикой лассальянцев. Он издал для этого в Лейпциге брошюру «Военный вопрос в Пруссии и немецкая рабочая партия». И Маркс и Энгельс не раз подозревали, что «Социал-демократ» попросту подкуплен Бисмарком. Все новые и новые факты раскрывали истинную сущность не только лассальянца Швейцера и его последователей, но и самого Лассаля. Энгельс писал об этом из Манчестера в Лондон Марксу в январе 1865 года:
«Благородный Лассаль разоблачается все в большей и большей степени как совсем обыкновенный прохвост. В оценке людей мы никогда не исходили из того, чем они себя хотели показать, а из того, чем они были в действительности, и я не вижу, почему мы для покойного Итцига должны сделать исключение. Субъективно его тщеславие могло ему представить дело приемлемым, объективно это было подлостью и предательством в пользу пруссаков всего рабочего движения. При этом глупый парень, по-видимому, не потребовал даже со стороны Бисмарка какой-либо компенсации, чего-либо определенного, не говоря уже о гарантиях; он, очевидно, просто полагался на то, что он непременно должен надуть Бисмарка, точно так же, как он был уверен, что непременно застрелит Раковица».
Была середина февраля, безрадостного, туманного месяца на острове. Маркс болел. Несмотря на острую боль, невозможность сидеть и двигаться, забинтованный и температурящий, он не унывал и огорчался лишь тем, что родные, как всегда, пытались заставить его хоть на время отложить работу.
Как-то утром Карл почувствовал себя несколько лучше. В окно его кабинета заглянуло не частое в последнем месяце зимы солнце, и он принялся снова за работу над «Капиталом». Ленхен ввела в кабинет молодого человека, лет двадцати трех, высокого, мускулистого, с очень смуглым, матовым лицом и такой же великолепной и темной шапкой волос, какая была некогда на голове самого Маркса. Немного выпуклые большие черные глаза, крупный нос и сильный рот были очень красивы и отражали порывистый, волевой, неукротимый характер, живой, впечатлительный ум. Маркс невольно удивился тому вспыхнувшему в нем внезапному чувству симпатии, которое пробудил юноша. Хотя Карл любил молодежь, но, много испытав, относился настороженно к каждому незнакомому ему человеку.
– Меня зовут Поль Лафарг, – начал гость звучным низким голосом и протянул Марксу письмо от Толена, члена французской секции Интернационала.
Я обещал, что побываю у вас, доктор Маркс, и выполняю поручение, – холодно добавил молодой человек и хотел откланяться.
Лафарг был сторонником Прудона и только из вежливости, по просьбе Толена, посетил Маркса. Однако эта встреча решила многое в его жизни.
Рекомендация Толена, о котором ходили неопределенные скверные слухи как о бонапартистском шпионе, не могла особенно в глазах Маркса украсить Лафарга, но обаяние молодого человека было столь велико, что превозмогло какие бы то ни было сомнения. Маркс был проницателен и заинтересовался пришедшим. Он задал французу несколько вопросов. Поль Лафарг рассказал об успехах, достигнутых во Франции молодой организацией Интернационала. Маркс слушал его с большим вниманием. Беседа увлекла обоих.
Подошло время обеда, а Лафарг все еще не собирался уходить, Женни пригласила его в столовую.
Лафарг был поражен красотой дочерей Маркса, которые просто и ласково, без какого-либо жеманства, встретили его появление. Редкий день за обеденным столом в Модена-Вилла, № 1, на Мэйтленд-парке, где год уже жил Маркс со своей семьей, не сидел кто-либо из его единомышленников. Гостеприимство, присущее Женни и Карлу, хорошо знали все их товарищи по партии и борьбе. Не менее общительна и приветлива была неизменный и главный домовод семьи Елена Демут.
За едой Поль Лафарг, говоря о себе, сообщил, что родился на острове Куба, в городе Сантьяго. Отец его имел там небольшую плантацию.
– Моя бабушка, мать отца, была негритянкой, – добавил он неожиданно, обведя всех присутствующих своими черными глазами, непомерно большими, подтверждающими негритянское происхождение.
– Вы мулат. Ваша родина Куба. Это, право, замечательно, – широко раскрыв зеленые с поволокой глаза, произнесла Лаура. За пристрастие к экзотике и умение красиво одеваться ее сызмала в семье прозвали Какаду, по имени модного портного из старинного романа. С первого взгляда эта самая красивая и элегантная из дочерей Маркса полюбилась Полю Лафаргу.
– Увы, мне было всего девять лет, когда отец увез нас всех во Францию, и с тех пор мои родные живут в Бордо, наименее экзотическом из городов Европы, – с некоторым сожалением продолжал Поль Лафарг.
Получив среднее образование, он учился в Медицинской академии и должен был через несколько лет стать врачом. Как и дочери Маркса, студент-медик увлекался гимнастикой.
После обеда Маркс пригласил молодого француза снова к себе в кабинет. Лафарг жадно разглядывал окружающую его обстановку и прислушивался к каждому слову Маркса, который вызывал в нем все более благоговейное чувство восхищения. Он был покорен всем, что слышал.
– Наука вовсе не эгоистическое удовольствие, – говорил между тем Карл, – и те счастливцы, которые могут посвятить себя научным делам, сами первые должны отдавать свои знания на службу человечеству. – Говоря о себе, он несколько раз повторил: – Я работаю для людей.
Вместе с тем Маркс утверждал, что ученый никогда не должен прерывать активнейшего участия в общественной жизни и не должен сидеть взаперти в своем кабинете или лаборатории.
– Вроде крысы, забравшейся в сыр, – пояснил Карл, заразительно рассмеявшись.
– Нельзя не вмешиваться активно в самое жизнь и в общественную и политическую борьбу своих современников. Это ведь тоже значит работать для человечества.
Поль Лафарг с первой встречи ощутил на себе благотворное, решающее влияние Маркса. Он чувствовал себя одновременно и растерянным и счастливым. «Какой, однако, большой, исключительный человек. Он и ученый и несравненный агитатор», – думал Лафарг, глядя на Маркса, шагавшего по кабинету с трубкой, которая то и дело затухала. Маркс снова и снова нетерпеливо, на ходу, разжигал табак, истребляя при этом множество спичек. Во время беседы он часто останавливался у стола и мгновенно отыскивал в бумагах, которые для постороннего ока, казалось, лежали в крайнем беспорядке, то, что искал. Изредка, когда принимался читать, он вставлял в правый глаз монокль.
– На днях «Тайме», – сказал он, нагнувшись к столу, и в груде наваленных там газет тотчас же нашел нужный ему номер, – опубликовал любезное письмо Авраама Линкольна. Это ответ на поздравление, которое мы, Генеральный совет Интернационала, послали ему в связи с повторным избранием на пост президента в ноябре прошлого года. Как вы, верно, помните, Линкольн получил тогда огромное большинство голосов.
Лафарг не торопясь прочел протянутое ему Марксом обращение к президенту.
«Милостивый государь!
…Если умеренным лозунгом Вашего первого избрания было сопротивление могуществу рабовладельцев, то победный боевой клич Вашего вторичного избрания гласит: смерть рабству! – говорилось в обращении, написанном Марксом.
…Когда олигархия 300 000 рабовладельцев дерзнула впервые в мировой истории написать слово «рабство» на знамени вооруженного мятежа, когда в тех самых местах, где возникла впервые, около ста лет назад, идея единой великой демократической республики, где была провозглашена первая декларация прав человека и был дан первый толчок европейской революции XVIII века, когда в тех самых местах контрреволюция с неизменной последовательностью похвалялась тем, что упразднила «идеи, господствовавшие в те времена, когда создавалась прежняя конституция»… и цинично провозглашала собственность на человека «краеугольным камнем нового здания», – тогда рабочий класс Европы понял сразу… что мятеж рабовладельцев прозвучит набатом для всеобщего крестового похода собственности против труда и что судьбы трудящихся, их надежды на
будущее и даже их прошлые завоевания поставлены на карту в этой грандиозной войне по ту сторону Атлантического океана.
…Рабочие Европы твердо верят, что, подобно тому как американская война за независимость положила начало эре господства буржуазии, так американская война против рабства положит начало эре господства рабочего класса. Предвестие грядущей эпохи они усматривают в том, что на Авраама Линкольна, честного сына рабочего класса, пал жребий провести свою страну сквозь беспримерные бои за освобождение порабощенной расы и преобразование общественного строя».
Маркс охотно отвечал на многочисленные вопросы Лафарга и объяснил ему, что сам пришел к коммунистическим убеждениям не путем сентиментальных размышлений, хотя он и глубоко сочувствовал страданиям рабочего класса, но, главное, путем изучения истории и политической экономии.
В этот приезд в Лондон Лафарг больше не виделся с Марксом и вскоре вернулся во Францию, где со свойственной ему кипучей энергией бросился в водоворот политической жизни, борясь с режимом Луи Бонапарта. Мировоззрение его значительно изменилось, и он рвался душой в Лондон, к Марксу.
1 мая 1865 года старшей дочери Маркса минул 21 год, которым в Англии обозначают совершеннолетие. С раннего утра в Модена-Вилла господствовала приятная праздничная суета. Готовился торжественный ужин, к которому было приглашено несколько гостей. Лаура, славившаяся среди родных и знакомых своим врожденным вкусом, заканчивала отделку платьев имениннице, себе и младшей, неугомонной десятилетней Тусси, которая, весело напевая, вприпрыжку носилась по комнатам. Женни-старшая уехала за покупками на Оксфорд-стрит
Карла уговорили в этот день отложить работу над «Капиталом». Он выбрал, однако, время, чтобы остаться одному и написать письмо Энгельсу, в котором подробно сообщал о делах и людях, деятельно участвующих в Международном Товариществе.
Оживленная и довольная младшая Женни сидела подле отца. Это был «ее день». Она сама выбрала для обеда и ужина те блюда, которые наиболее любила. Но мысли заботливой, черноглазой Женнихен были не о себе. Ее волновало другое. Накануне Лаура отвергла предложение молодого Карла Маннинга. Это событие подробно обсуждалось всеми членами семьи, и Маркс в своем письме оповестил о нем Энгельса, который был по-отечески привязан к Лауре, Женнихен и Элеоноре.
Карл Маннинг, брат подруги старших дочерей Маркса, уроженец Южной Америки, полуангличанин, полуиспанец, без памяти влюбился в Лауру, но не встретил никакой взаимности. Тщетно Маннинг умолял девушку не отказывать ему сразу, подождать, может быть, любовь еще придет. Лаура осталась неумолимой и решительной. Не первый раз молодые люди домогались ее любви и мечтали о браке. Лаура пользовалась большим успехом и своей красотой, невинным кокетством и женственностью очаровывала многих. Но под словом «любовь» дочери Маркса понимали чувство непостижимое, как чудо, неотвратимое, как рок. Никто покуда не вызывал в них таких, по-шекспировски великих сердечных потрясений. Компромиссы сердца казались им позором.
Карл и Женни, естественно, ни в чем не неволили девушек и старались не навязывать им своих оценок и симпатий к кому-либо.
– Что ты думаешь о Карле Маннинге, Чарли? – спросила Лаура отца. Это новое его прозвище, сокращенное «Чарли», утвердилось недавно в семье Маркса.
– Он во всех отношениях милый парень.
– Мне жаль Маннинга, но я его не люблю. Как же быть, Мавр?
– Что ж, тогда решение уже найдено.
Женнихен и Лаура долго обсуждали случившееся.
Но требования дочерей Маркса были непомерно высоки. Как все истинно мечтательные, глубокие натуры, они мгновенно чувствовали смешное и фальшивое в окружающих и, подобно родителям, терпеть не могли сентиментальности. Маннинг показался Лауре именно таким человеком. Вслед за Марксом девушки часто повторяли слова Гёте: «Я никогда не был высокого мнения о сентиментальных людях, в случае каких-нибудь происшествий они всегда оказываются плохими товарищами».
День рождения Женнихен украсили чистое небо и ясное солнце над Лондоном. После обеда вся семья отправилась на Хемстед-хис. В пути пели и шалили, особенно Карл и озорница Тусси.
Вечером пришли гости, среди них было несколько членов совета Интернационала, его председатель Оджер и старый приятель семьи Эрнест Джонс.
– Итак, – сказал шутливо Карл, наполнив все бокалы густым рейнландским вином, – день рождения моей дочери Женнихен мы празднуем политически. Первый тост за виновницу торжества, второй за Международное Товарищество Рабочих.
После веселого, непринужденного ужина гости собрались в самой большой комнате дома – кабинете хозяина. Разговор коснулся недавнего убийства Авраама Линкольна. Весь мир облетела трагическая весть.
Маркс, Энгельс и вое их единомышленники были возмущены этим страшным преступлением. На посту президента Соединенных Штатов оказался Эндрью Джонсон.
– Вы, верно, уже написали, Маркс, наше обращение к президенту Джонсону? – спросил Оджер, раскуривая трубку.
– Кое-что набросал, но за окончательный текст примусь завтра.
– Это злодеяние вселяет гнев в сердца всех честных людей Старого и Нового Света, – вознегодовал Джонс, усевшийся подле камина.
– Даже наемные клеветники, моральные убийцы Линкольна, застыли теперь у открытой могилы в ужасе перед взрывом народного негодования и проливают крокодильи слезы, – мрачно заметил Маркс и затянулся сигарой.
– Этот дровосек был, однако, слишком мягким парнем, – сказал Оджер, повернувшись к Марксу вместе с креслом, на котором удобно расселся.
– Линкольна не могли сломить невзгоды, так же как не смог опьянить успех, – ответил Карл. – Он был устремлен всегда к великой цели. Не увлекался волной народного сочувствия и не терялся при замедлении народного пульса. Просто исполнял он свою титаническую работу. Мне кажется, что скромность этого истинно недюжинного человека была такова, что лишь после того, как он пал мучеником, мир увидел в нем героя.
– Посмотрим, что за птица новый президент, – сказал Джонс.
– Мне кажется, он, как бывший бедняк, смертельно ненавидит олигархию. Джонсон суров и непреклонен. Общественное мнение на Севере из-за убийства Линкольна будет теперь соответствовать его намерению не церемониться с мерзавцами.