Матильда Тревиранус. Ред, •• — Мария Тревиранус. Ред

Марии Энгельс, 21—28 декабря 1840 г. 473

чего я ни в коем случае не желал бы. Но если ты все же, когда приедешь, будешь бояться мороза, я привяжу тебя к саням, вставлю лошадям в уши горящую паклю и в таком виде пущу тебя в путь. Или надену тебе коньки, вынесу на самую середину пруда и предоставлю тебе там барахтаться самой.

Моя дорогая, милая сестра! Это письмо ты получишь, если мои расчеты меня не подведут, в день Нового года. Желаю тебе к этому наступающему празднику, очень радостному для меня, а должно быть и для тебя, всего, чего тебе хочется, так как это пожелание мне ничего не стоит; надеюсь, что твои пожелания в отношении меня будут, по крайней мере, такими же христианскими. Пусть тебе в Новом году жизнь в Мапгейме нравится так же, как она, судя по твоим письмам, нравилась тебе и в старом году. (Это я пишу на тот случай, если данному письму, прежде чем оно попадет в твои руки, предстоит пройти через цензуру.)

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

«Deutsche Revue». Stuttgart „

und Leipzig, Bd. 4, 1920 Перевоо с немецкого

На русском языке публикуется впервые

474]

1841 год

40 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ *

Бремен, 18 февраля 1841 г.

Дорогая Мария!

На этот раз ты получишь довольно-таки тяжелое письмо. Я сначала хотел даже написать его на листе картона, чтобы тебе пришлось побольше выложить за доставку, но, к сожалению, не смог найти ровного куска и поэтому вынужден писать на самой плотной бумаге, какую только можно было получить в нашем бумажном магазине. Если ты не знаешь, что такое уроки рапирного боя, то это свидетельствует о том, что ты позорно отстала в отношении культуры; а то, что ты не поняла этого из приложенного рисунка, свидетельствует также и о природной ограниченности; по-видимому, не только плоды просвещения, но и всякое проявление чувства юмора остались для тебя недоступными. На вашем скверном немецком языке уроки рапирного боя означают то же самое, что уроки фехтования. Я уже приобрел себе пару рапир, а также перчаток, — единственные перчатки, которые я имею, потому что лайкой и тому подобными вещами я не увлекаюсь.

Что касается Stab at mater dolorosa ** и т. п. то, как мне кажется, это произведение написано Перголезе, проверь, пожалуйста. Если это так, то достань мне, по возможности, оттиск партитуры, — если там есть инструментовка, то она мне не нужна, а нужна только вокальная партия. Если же это сочинение Пале-стрины или кого-нибудь другого, то оно мне не нужно. Послезавтра мы будем исполнять «Павла» Мендельсона — лучшую ораторию, которая была написана после смерти Генделя. Ты, веро- •

• На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в мангеймском Институте великого герцогства. Ред.

♦* См. настоящий том, стр. 356—358. РвЗ.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 18 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.

ятно, ее знаешь. В театре я бываю очень редко, так как здешний театр — это один стыд, и только изредка, когда дают новую пьесу или хорошую оперу, которой я еще не знаю, я в нем бываю. С тех пор как я написал тебе последнее письмо, у нас здесь произошло большое наводнение. В моей комнате у Тревирануса вода поднялась на двенадцать — четырнадцать дюймов; мне пришлось бежать к старику *, который со свойственной ему добротой приютил меня почти на две недели. Но как раз в это время началась настоящая заваруха. Уровень воды перед домом составлял полтора фута; чтобы она не проникла в погреб, в котором имеется люк, мы законопатили его навозом. Однако коварная вода проникла в наш погреб через стену из погреба соседа; но чтобы не залило наши прекрасные бочки с ромом и картофель, и прежде всего богатый ассортиментом винный погреб старика, нам пришлось день и ночь откачивать воду, четыре ночи подряд. Я все эти четыре ночи занимался выкачиванием. Мы с Вильгельмом Лёйпольдом обычно вместе дежурили по ночам, сидели за столом на диване, на столе стояло несколько бутылок вина, колбаса и большой кусок самого лучшего гамбургского копченого мяса. При этом мы курили, болтали и каждые полчаса выкачивали воду. Это было восхитительно. В пять часов утра приходил старик и сменял одного из нас. Во время этого наводнения происходили занимательные вещи. В одном доме в пригороде, который до самых окон первого этажа был залит водой, люди вдруг увидели огромное количество крыс, которые приплыли сюда, проникли через окна и заполнили весь дом. Надо сказать, что в этом доме находились одни только женщины, страшно боявшиеся крыс, и ни одного мужчины, так что нежным дамам, несмотря на их страх, пришлось выйти на охоту за этой дикой ордой, вооружившись саблями, палками и т. п. В одном доме, который стоит на самом берегу Везера, конторщики как раз сидели за завтраком, как вдруг в дом ударила огромная ледяная глыба и, пробив стену, самым непочтительным образом ворвалась в комнату, а вслед за ней появилась и добрая порция воды. Теперь я хочу тебе также сообщить одну новость. Ты, вероятно, припоминаешь, что я однажды очень таинственно писал тебе о торжественном обеде, который был дан в королевском саксонском консульстве и во время которого произошли очень таинственные события. Теперь я могу тебе сказать, что лицо, в честь которого был дан этот обед, — это dame souveraine des pensées, die domna amada mais que la vida ** моим вторым

* — Генриху Лёйпольду. Рев. ** — верховная госпожа мыслей, женщина, любимая больше, чем жизнь. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 18 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.

принципалом, вышеупомянутым Вильгельмом Лёйпольдом. Во время наводнения он официально сообщил мне, что на пасху будет объявлена его помолвка. Я сообщаю тебе об этом, надеясь на твою скромность, и ты не должна болтать, потому что это будет оглашено только на пасхе. Ты видишь, как я тебе доверяю, ведь если ты об этом расскажешь, то через три дня слух этот может уже распространиться здесь, в Бремене, — ведь везде есть болтливые бабы. И тогда я очутился бы в очень неприятном положении. — Невесту В. Лёйпольда зовут Тереза Мейер, это дочь Шток-Мейера из Гамбурга. А его зовут Шток-Мейер потому, что у него имеется фабрика тростей *, на которых он заработал большие деньги. Она носит, то есть не фабрика, а Тереза, синюю жакетку и светлое платье, ей семнадцать лет, и она так же худощава, как ты, если ты ла это время в Мангейме не поправилась. Она еще даже не была на конфирмации, разве это не ужасно?

Сегодня я опять остриг свои усы и с великой печалью похоронил прах этого юного существа. Я выгляжу как женщина, это позор. И если бы я знал, что без усов буду так ужасно выглядеть, то, разумеется, не стал бы их стричь. Когда я стоял с ножницами перед зеркалом и уже отхватил правый ус, в контору вошел старик и громко засмеялся, когда увидел меня с одним усом. Но теперь я начну их опять отращивать, потому что я нигде не могу показаться. В Певческой академии я один был с усами и потешался над филистерами, которые никак не могли примириться с тем, что я имел нахальство появляться в таком небритом виде в приличном обществе. Впрочем, дамам это очень нравилось и моему старику тоже. Еще вчера вечером на концерте меня окружили шесть молодых щеголей, все во фраках и в лайковых перчатках, я же был в обыкновенном сюртуке, без перчаток. Эти франты целый вечер издевались надо мной и над моей щетиной на верхней губе. Но самое интересное это то, что три месяца тому назад меня здесь никто не знал, а сейчас меня знают решительно все только благодаря усам. О, эти филистеры!

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

»Deutsche Revue», Stuttgart _ ,

und Leipzig, Bd. 4, 1920 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

«Шток» — по-немецки — «палка», «трость».

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 22 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

Бремен, 22 февраля 1841 г.

Ваше высокопреподобие in spe *

имели милость, habuerunt gratiam писать мне mibi scribendi sc. literas. Multum gaudeo, tibi adjuvasse ad gratificationem triginta thalerorum, speroque, te ista gratificatione usum esse ad bibendum insanitatem meam. χαίρε, Φύλας τοΰ χρ'.ατιανισμο¹), μέγας Στραί)σ30[χαστι^, άστρον της όρ&οδοξίας, παοσις της ~w) πιετίστων λύπης, βασίλεύς της έξηγήσεω;!;!;!;

ркд-лю nwrnx dtiiVk ^ha гмпа

T _ί· ... : . — Τ — ... . ... τ — . ... .

Ь^'^ ftW|**витал над Ф. Гребером, когда он сотворил невозможное и доказал, что дважды два — пять. О ты, великий охотник за страусами ***, заклинаю тебя во имя всей ортодоксии разрушить все проклятое страусово гнездо и своим копьем святого Георгия проткнуть все, наполовину высиженные, страусовы яйца! Выезжай в пустыню пантеизма, мужественный драконоубийца, борись с Лео rugiens **** Руге, рыщущим и ищущим, кого поглотить, истреби проклятое страусово отродье и воздвигни знамя креста на Синае спекулятивной теологии! Позволь умолить тебя, смотри, верующие уже пять лет ожидают того, кто раздавит главу страусова змия; они выбивались из сил, бросали в него каменьями, грязью, даже навозом, но все выше вздымается его налитый ядом гребень; раз ты так легко все опровергаешь, что все прекрасные сооружения разваливаются сами собой, то соберись с силами и опровергни «Жизнь Иисуса»¹⁶² и первый том «Догматики» ¹⁵⁹; ведь опасность становится все более грозной, «Жизнь Иисуса» уже выдержала больше изданий, чем все писания Хенгстенберга и Толука вместе взятые, и уже становится правилом изгонять из литературы всякого, кто не штраусианец. Α «Hallische Jahrbiicher» — самый распространенный журнал Северной Германии, настолько распространенный, что его

• — D будущем. Ред. ** — имели любезность написать мне, разумеется, письчо. Весьма рад, что помог тебе, услужив тридцатью талерами, и надеюсь, что ты воспользовался этим приношением, чтобы выпить за мое здоровье. Радуйся, страж христианства, великий бичеватель Штрауса, звезда ортодоксии, утолитель печали пиетистов, князь экзегетики! ; ! ; I ; Вначале бог создал небо и землю, и дух божий. Ред.

·*· Игра слов: Strau6 — фамилия (намек на Д. Штрауса, автора «Жизни Иисуса»), и StrauB — «страус». Ред. ♦ ·«« — порицающим. Ред.

ФГИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 22 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.

прусское величество *, при всем своем желании, не может запретить его. Запрещение «Hallische Jahrbücher», говорящих ему каждодневно величайшие дерзости, превратило бы сразу миллион пруссаков, все еще не знающих, как судить о нем, в его врагов. И медлить вам больше нельзя, ибо иначе мы, несмотря на благочестивое настроение короля прусского, осудим вас на вечное молчание. Вообще, вам не мешает набраться немножко больше мужества, чтобы потасовка пошла как следует. Но вы пишете так спокойно и чинно, точно акции ортодоксального христианства котируются на сто процентов выше паритета, точно поток философии течет так же спокойно и чинно мея?ду своих церковных плотин, как во времена схоластики, точно между луной догматики и солнцем истины не втиснулась бесстыдная земля, вызвав страшное лунное затмение. Разве вы не замечаете, что по лесам проносится вихрь, опрокидывая все засохшие деревья, что вместо старого, сданного ad acta ** дьявола восстал дьявол критически-спекулятивный, насчитывающий уже массу приверженцев? Мы что ни день заносчиво и насмешливо вызываем вас на бой; неужели же мы так и не проймем вашей толстой кожи — правда, за 1800 лет она стала старой и немного похожей на дубленую шкуру — и не заставим вас сесть на боевого коня? Но все ваши Неандеры, Толуки, Ницгаи, Влеки, Эрдманы и как их еще там зовут — все это мягкий, чувствительный народ, шпага имела бы на них самый смешной вид; они все так осторожны и флегматичны, так боятся скандала, что с ними ничего не поделаешь. У Хенгстенберга и Лео имеется хоть мужество, но Хенгстенберга так часто выбрасывали из седла, что он совершенно небоеспособен, а у Лео, при последней его драке с гегелингами ⁴⁸, выдрали всю бороду, так что ему теперь неприлично показываться на людях. Впрочем, Штраус вовсе не посрамлен, ибо если несколько лет назад он еще думал, что «Жизнью Иисуса» он не наносит никакого ущерба церковному учению, то он, конечно, мог, ничем не поступаясь, читать «Систему ортодоксальной теологии», подобно тому как иной ортодокс читает «Систему гегелевской философии»; но если он, как показывает «Жизнь Иисуса», действительно думал, что догматика не потерпит урона от его взглядов, то всякий знал уже заранее, что он расстанется с подобными идеями очень скоро — как только он серьезно займется догматикой. В своей «Догматике» он ведь прямо и говорит, что думает о церковном учении. Во всяком случае, хорошо, что он поселился в Берлине;

* — Фридрих-Вильгельм IV. Ред. ** — в архив. Ред.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, О. ФЕВРАЛИ 1Ö41 Г. 47Ô

там он на своем месте и может словом и пером сделать больше, чем в Штутгарте.

Утверждение, что как поэт я обанкротился, оспаривается многими, и, кроме того, Фрейлиграт не поместил моих стихов не из поэтических соображений, а из-за их направления и из-за недостатка места. Во-первых, он вовсе не либерален, а, во-вторых, они прибыли слишком поздно; в-третьих, было так мало свободного места, что из стихотворений, предназначавшихся для последних листов, пришлось выбросить ценные вещи. Впрочем, «Рейнская песня» Н. Беккера — довольно ординарная вещь и уже настолько непопулярна, что ее больше не решаются хвалить ни в одном журнале. Совершенно иного рода песня «Рейн» Р. Э. Пруца ²⁸⁹. И другие стихотворения Беккера также гораздо лучше. Речь, произнесенная им во время факельного шествия, — самая путаная вещь, которую я когда-либо слышал. За знаки почести со стороны королей — благодарю покорно. К чему все это? Орден, золотая табакерка, почетный кубок от короля — это в наше время скорее позор, чем почесть. Мы все благодарим покорно за такого рода вещи и, слава богу, застрахованы от них: с тех пор как я поместил в «Telegraph» свою статью об Э. М. Арндте *, даже сумасшедшему баварскому королю ** не придет в голову нацепить мне подобный дурацкий бубенчик или же приложить печать раболепия на спину. Теперь чем человек подлее, подобострастнее, раболепнее, тем больше он получает орденов.

Я теперь яростно фехтую и смогу в скором времени зарубить всех вас. За последний месяц у меня здесь были две дуэли: первый противник взял назад оскорбительные слова («глупый мальчишка»), которые он проворчал мне после того, как я дал ему пощечину, и пощечина остается еще не отомщенной; со вторым я дрался вчера и сделал ему знатную насечку на лбу, ровнехонько сверху вниз, великолепную приму.

Farewell! ***

Твой Ф. Энгельс

Впервые опубликовано в журнале «Die neue Rundschau», 10. Heft, Berlin, 1913

Печатается по рукописи Перевод с немецкого

• См. настоящий том, стр. 117—131. Ред. ** — Людвигу I. Ред. ••* — Прощай! Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 8—11 МАРТА iÔ4i Г.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Бремен, 8—И марта 1841 г.

8-го марта 1841 г. Дорогая Мария!

«Столь же глубоко уважающий, сколь и преданный» — таковы были последние слова делового письма, которым я сегодня закончил свою работу в конторе, чтобы — чтобы — чтобы, ну, как бы это поизящнее выразиться? Что делать, стихи не получаются, и, чтобы тебе писать, лучше всего говорить просто. Так как я еще занят перевариванием обеда, то не имею времени много думать, а буду писать тебе то, что мне в данную минуту приходит в голову. По моя первая мысль — ото сигара, которая сейчас загорится, так как его величество отлучилось. Его величество — это старик *, который получил этот титул, так как мы решили упражняться в придворном стиле. Ведь совершенно определенно и несомненно, что все в конторе Лёй-польдов в скором времени станут министрами и тайными камергерами. Ты будешь удивлена, когда увидишь меня с золотым ключом на черном фраке — я, конечно, останусь таким же -негнущимся, каким был всю свою жизнь, и усов я не сбрею ради какого бы то ни было короля. Они у меня сейчас стали очень пышные и все растут, и если я, в чем я не сомневаюсь, весной буду иметь удовольствие напоить тебя в Мангейме, то ты сможешь любоваться их красотой.

Рихард Рот неделю тому назад уехал отсюда и предпринял большое путешествие по Южной Германии и Швейцарии. Я благодарю бога, что также наконец покидаю этот скучный город, где больше делать нечего, как только заниматься фехтованием, есть, пить, спать и работать как проклятый — voilà tout **. Не знаю, слышала ли ты уже о том, что в конце апреля я с отцом, вероятно, поеду в Италию ив этом случае я окажу тебе честь своим посещением. Если ты будешь вести себя прилично,

* — Генрих Лёйпольд. Ред. •• — вот HvBce. Ред.

Марии энГеЛьс, 8—11 марта 1841 г.

то я, может быть, привезу тебе кое-что; но если ты будешь очень зазнаваться и задирать нос, то я тебя изрядно отхлестаю. И ты не избегнешь справедливой кары, если опять напишешь такую же бессмыслицу, как в твоем предпоследнем письме об уроках рапирного боя, в котором пыталась надо мной издеваться. Что Stabat mater * написана Перголезе, я узнал с удовольствием. Во всяком случае, ты должна сделать для меня копию клавираусцуга со всеми вокальными партиями и именно так, чтобы голоса и сопровождение стояли друг над другом столбиком, как в оперном клавираусцуге. Насколько я помню, теноровых и басовых партий, кажется, в Stabat mater Перголезе нет, зато там много сопрано и альтов. Это ничего.

Если я действительно этой весной поеду в Милан, то встречусь там с Ротом и эльдберфельдцем Вильгельмом Бланком. Мы там славно заживем за турецким табаком и Lacrime di Christo **.Мы там постараемся так прославиться, чтобы итальянцы еще полгода спустя вспоминали о трех веселых немцах.

Твое описание вашего невинного карнавала мне очень понравилось. Мне хотелось бы видеть, как ты там выглядела. Здесь не было ничего веселого, кроме нескольких скучных балов-маскарадов, на которых я не присутствовал. В Берлине карнавал тоже позорно провалился. Это лучше всего все-таки умеют делать кёльнцы.

Однако одного у тебя не будет по сравнению со мной. Сегодня, в среду, 10 марта, ты не сможешь слушать Симфонию c-moll Бетховена, а я смогу. Эта симфония, да еще Героическая — мои любимые произведения. Поупражняйся хорошенько в исполнении бетховенских сонат и симфоний, чтобы не опозорить меня впоследствии. А я буду ее слушать не в переложении для рояля, а в исполнении полного оркестра.

11 марта. Вот это симфония была вчера вечером! Если ты не знаешь этой великолепной вещи, то ты в своей жизни вообще еще ничего не слышала. Эта полная отчаяния скорбь в первой части, эта элегическая грусть, эта нежная жалоба любви в адажио и эта мощная юная радость свободы, выраженная звучанием тромбонов, в третьей и четвертой частях! Кроме того, вчера выступал еще какой-то жалкий француз, он пел нечто в этом роде:

* См. настоящий том, стр. 474. Ред. ** — Слезами Христовыми (название вина). Ред.

482 Марии Энгельс, S—11 марта 1841 г.

и так далее, никакой мелодии и никакой гармонии, скверный французский текст, и вся эта штука была названа: «L'Exilé de France» *. Если все изгнанники из Франции будут устраивать такие кошачьи концерты, их никто не захочет видеть. Этот невежа пел еще песню: «Le toréador», что значит участник боя быков, при чем ежеминутно повторялся припев: «Ah que j'aime l'Espagne!» **. Эта песня была, наверное, еще ужаснее, она корчилась то квинтовыми скачками, то хроматическими ходами, как будто эта музыка должна была передавать резь в животе. Если бы не предстояло исполнение чудесной симфонии, я бы сбежал и предоставил бы этому ворону каркать, так как у него уж очень жалкий жиденький баритон. Между прочим, в будущем запечатывай свои письма получше. Такая форма

очень непрактична и безвкусна. Письмо должно

, на что я прошу об-

или таким

быть таким

быть таким I J2*C7 или таким Р>0^ , на что я прошу обратить внимание.

Semper Tuus ***

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe^ Erste^Abteilung, _{Яерсвов} _е _{нежцкого}

На русском языке публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Бармен²⁹⁰, 5 апреля 1841 г.

Почему ты не написала мне в Бремен? Вообще ты вовсе не заслужила, чтобы я тебе сейчас еще писал, но я хочу на этот раз сделать исключение и обрадовать тебя несколькими строками

* — «Изгнанник из Франции». Ред. ** — «Ах, как я люблю Испанию!» Ред. • •• _, Всегда твой. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ПРИМЕРНО НАЧАЛО МАЯ 1841 Г. 483

в твоем мангеймском одиночестве. Меня здесь поселили в комнате рядом с моей старой, в теперешней музыкальной комнате; там я совершенно зарываюсь в итальянские книги и лишь иногда отрываюсь, чтобы обменяться парой ударов с Германом * или Адольфом **. Я только что фехтовал с Августом ***, Германом и Бернхардом, и поэтому у меня слегка дрожит рука, вследствие чего у меня и сегодня очень плохой, школьнический почерк. Вчера, когда мы были в Фовинкеле, я встретил почти всех, с которыми раньше учился в гимназии.

Стоит прекрасная погода, а мне еще сегодня предстоит ужасно скучный визит к Вемхёнерам. Эмилю **** я передам от тебя привет. А Луиза Снетлаге уже подцепила себе Германа Зибеля и, по-видимому, очень довольна этим. В общем же все в Бармене осталось по-старому, и я убедительно прошу тебя подумать о скорейшем выполнении долга по отношению ко мне.

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, ^ ₃ „,,__ „

Bd 2 1030 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

[Бармен, примерно начало мая 1841 г.]

Дорогая Мария!

Вчера вечером я начал писать тебе письмо, но не пошел дальше трех строк, да и их отрезала Анна *****, чтобы использовать эту бумагу. Твои оба письма я получил, также бременское, которое совершило приличное путешествие. В остальном здесь довольно скучно, если не считать, что время от времени выручает какой-нибудь ужин, к которому подается немного пунша, или студенческая пирушка с пивом, попойка в кабачке или дождь. Самое лучшее во всем этом деле то, что я целый день курю, —

* — Германом Энгельсом. Ред. ** — Адольфом фон Грисхеймом. Ред. • » » — Августом Энгельсом. Ред. »»•• — Эмилю Вемхёнеру. Ред. t*»«* — Днна Энгельс. Ред,

484 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ПРИМЕРНО НАЧАЛО МАЯ 1841 Г.

и это безусловно высокое, неоценимое наслаждение. Из Бремена я получил вместе со своим сундуком также несколько очень изящных вещиц: коробочку для сигар, пепельницу, кисточку для трубки и т. д. Отец уехал в Энгельскирхен, я сижу в его халате с длинной трубкой на его высоком табурете и дымлю вовсю. Через восемь—десять дней мы, вероятно, выедем в Милан¹⁴⁹, и по этому случаю нам остается пожелать лишь хорошей погоды. Сегодня опять страшный дождь. Я очень интересуюсь, как ты там в Мангейме росла и все ли ты еще тот же самый худой, глупый цыпленок, как раньше, или прибавились новые сумасбродства? На Анну иногда тоже находит какой-то дикий стих, и тогда она разражается разными глупостями. Через каждое слово она повторяет: «О дрянь!». Герман * проявляет блестящие склонности к ипохондрии: он способен целыми днями сидеть с самым равнодушным видом, с надутыми губами и не произносить ни слова. Л если на него вдруг находит приступ ярости, то его уже совершенно невозможно остановить. С Эмилем ** по-прежнему случаются всякие недоразумения. Хед-вига *** проявляет слишком мало характера, если не считать некоторого упрямства. Рудольф**** —такой же тип, каким был Герман: полдня он проводит в мечтах, а в остальное время делает всякие глупости. Самое большое его удовольствие — это когда я даю ему рапиру и выбиваю ее у него из руки. Из маленькой Элизы ***** выйдет толк, но пока она еще ничего собою не представляет. У нее имеются задатки учтивости, и, в конце концов, она перещеголяет вас всех. А я? Я, вероятно, выглядел бы интересным молодым человеком, если бы, вместо моих теперешних новых усов, сохранил бы свои старые бременские и длинную шевелюру.

Пока с тебя хватит на сегодня. Я напишу тебе из Милана, если у нас там будет дождь.

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung,

Bd. i 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

• — Герман Энгельс. Ред. •* — Эмилем Энгельсом. Ред. **• — Хедвига Энгельс. Ред. • ••* — Рудольф Энгельс. Ред. • •»•« _ Элизы Энгельс. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, à СЕНТЯБРЯ 1§41 Г.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ *

[Бармен, примерно конец августа 1841 г.] Дорогая Мария!

Если я уж непременно должен писать тебе, то предупреждаю заранее, что письмо будет небольшое, так как здесь нет никаких происшествий. Свадьбы, визиты, ну что ж, я туда хожу, ем и пью там, но потом разносить об этом всякие сплетни — это совершенно не в моем стиле. Да ты и не привыкла слышать от меня подобные вещи. Я почти целый день сижу наверху, у себя в комнате, читаю и дымлю, как паровозная труба, занимаюсь фехтованием так, что клинки трещат, и забавляюсь как умею. Эта позорно плохая погода доводит меня чуть ли не до отчаяния: невозможно пойти в Эльберфельд, чтобы не рисковать три раза промокнуть насквозь. К несчастью, от нас до Эльберфельда имеется только одно место, где можно укрыться, если непогода уж очень разойдется, — это пивная. К тому же там стакан пива стоит 2 зильбергроша. В остальном ничего не двигается вперед, наоборот, все идет назад. О моем отъезде в Берлин пока еще разговора нет, да это и не спешно, я не беспокоюсь ни о чем — пускай заботятся другие. Если ты хочешь еще писем, то сообщи о себе и напиши мне что-нибудь приятное.

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engeis Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung,

Bd. 2, 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Бармен, 9 сентября 1841 г.

Дорогая Мария!

Мама утверждает, чтов последний раз я послал тебе не письмо, а какую-то пачкотню, недостойную ответа. Поскольку ты не ответила на вышеупомянутую пачкотню, то мне, к глубочайшему сожалению, почти приходится сделать вывод, что ты

• На обороте письма надпись: Мисс №риЭнгельс, Маагейм. Рев.

Марии Энгельс, 9 сейтйврЯ 1а41 г.

разделяешь это мнение. Впрочем, я должен тебе сказать, что такое отношение меня чрезвычайно огорчает, если не осморбляет; и только сегодня вечером, потому что я в хорошем настроении и не хочу с тобой ссориться, я пишу тебе письмо, ибо ты его ни в коем случае не заслужила. Кроме того, я хочу доставить удовольствие маме, и теперь ты знаешь, кому ты обязана этими строками. Я нахожусь здесь уже около шести недель и выкурил много табака, а также усердно занимался, хотя в высших сферах склонны утверждать, будто бы я ничего не делал. Через неделю или две я все-таки поеду в Берлин, чтобы выполнить там свой долг гражданина, то есть, но возможности, освободиться от солдатчины, а затем вернусь в Бармен. Как пойдет это дело, увидим.

В субботу и воскресенье мы собирались устроить прогулку в Альтенберг, но из этого ничего не получится, так как Бланк и Рот не могут ехать; мне надо будет сообразить, не можем ли мы устроить что-нибудь другое. Сейчас мне пришло в голову, что ведь я мог бы опять как-нибудь собраться в Бейенбург, поскольку я там очень давно не был.

Вчера мама была приглашена на кофе в семью Августа * и заметила там, что фрейлейн Юлия Энгельс была очень молчалива, а фрейлейн Матильда Вемхёнер — очень разговорчива. Определенные выводы из этого предоставляю тебе сделать самой.

В общем, я нахожу, что Анна ** очень весела, Эмиль *** делает успехи в остроумии, Хедвига **** стала очень дерзкой, а Рудольф ***** вступил на тот же путь, по которому пошел Герман ******, когда этот болван был в его возрасте; между прочим, Элиза ******* стала большой франтихой.

Твое английское письмо к отцу, которое я сегодня прочел, в целом очень хорошо составлено, за исключением нескольких грубых ошибок.

Du reste ******** .

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _ ,

Bd. 2 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

— Августа Энгельса, дяди Фридриха Энгельса. Рев.

— Анна Энгельс. Ред.

— Эмиль Энгельс. Ред.

— Хедвига Энгельс. Ред.

— Рудольф Энгельс. Ред.

— Герман Энгельс. Ред.

— Элиза Энгельс. Ред.

— А пока остаюсь. Ред.

[ 487

1842 год

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Берлин²⁰¹, 5—6 января 1842 г.

5 января 1842 г. Моя дорогая Мария!

С величайшим стыдом признаюсь, что твое письмо напомнило мне о давно забытой мною обязанности писать тебе. Это действительно позорно для меня, и такое преступление совершенпо не заслуживает прощения. Поэтому я хочу немедленно заняться этим и ответить на твое милое письмо, которое я получил третьего дня. Вчера у меня была «пушечная лихорадка». Суть в том, что с утра я чувствовал себя очень неважно: у меня была какая-то слабость, затем меня вызвали на учения и возле пушки мне чуть не стало дурно, после чего я удалился, а после обеда у меня началась позорная лихорадка. Сегодня утром мое самочувствие улучшилось, но занятия все еще не шли как следует. Сейчас уже все опять более или менее наладилось, но я взял два дня отпуска по болезни, ввиду катаральной пушечной лихорадки. Надеюсь, что после этого я опять смогу как следует действовать банником. Кстати, не пиши, пожалуйста, об этом ничего домой, ведь никакой пользы не будет. Знаешь, что доктор прописал мне против пушечной лихорадки? Стакан пунша перед сном, разве это не чудесное лекарство? Из этого ты можешь убедиться, что ротный хирург стоит гораздо большего, чем, например, какой-нибудь д-р Рейнхольд со всеми своими пластырями и шпанскими мушками, кровопусканием и пр., хотя хирургу не нужно знать так много. У нас применяются только сильные средства, сплошь медицинская тяжелая артиллерия, бомбы и гранаты и 24-фунтовые пушки. Наши рецепты очень просты, и я в Бремене все время лечился с их помощью. Сначала пиво; если это не помогает — пунш; если это тоже

488 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5—6 ЯНВАРЯ 1842 Г.

не помогает, то глоток рома: он уже должен помочь. Это артиллерийское врачевание. Кстати, я думаю, ты надорвала бы себе живот от смеха, если бы увидела, как я стою в мундире, с длинным толстым банником в руке возле шестифунтовой пушки и верчусь около колеса. Впрочем, моя форма очень красива: синяя, с черным воротником, на котором нашиты Две широкие желтые полосы, обшлага черные с желтыми полосами, а фалды подбиты красным. Кроме того, красные эполеты с белыми кантами. Уверяю тебя, что это производит очень эффектное впечатление, меня можно было бы показывать на выставке. Недавно я своим костюмом позорно сбил с толку поэта Рюккерта, который сейчас здесь находится. Дело в том, что во время ого выступления я сел очень близко от него, и бедняга, не отрывая глаз, упорно смотрел на мои блестящие пуговицы и совершенпо потерял нить. Кроме того, я как солдат пользуюсь тем преимуществом, что никогда не должен стучаться, если я к кому-либо прихожу, и не должен говорить «добрый день» или делать разные комплименты. Однажды кто-то пришел к капитану и нечаянно стукнул в дверь ножнами шашки. За это он получил восемь дней ареста, потому что капитан утверждал, что оп постучался. Ты видишь, какой я стал теперь отчаянный, кроме того, я скоро буду бомбардиром, это вид унтер-офицера, и получу золотой галун на обшлагах. Итак, проникнись должным уважением ко мне. Ведь когда я буду бомбардиром, то получу право распоряжаться всеми рядовыми во всей прусской армии и все рядовые должны будут отдавать мне честь.

Что ты так много болтаешь в своем письме о старом Фрице Вильме * и молодом Фрицхене Вильмхене **? Вам, женщинам, не нужно вмешиваться в политику, вы в ней ничего не понимаете. Но так как тебе уж очень хочется что-нибудь узнать о твоем дорогом величестве, то я могу тебе сообщить, что его высочайшая особа 16 сего месяца отбывает в Лондон, чтобы быть восприемником при крещении его королевского высочества, маленького английского принца ***. На обратном пути он, возможно, заедет в Париж, но обязательно будет в Кёльне, а весной будет праздновать в Петербурге серебряную свадьбу своего высочайшего зятя, императора Российского ****. Потом летом будет забавляться в Потсдаме, осень проводить на Рейне, а затем зимой развлекаться в Шарлоттенбурге. А сейчас мне пора на лекцию.

* — Фридрихе-Вильгельме III. Рев. '* — Фридрихе-Вильгельме IV. Рев. • •• — Эдуарда. Рев. **•* — Николая I. Рев.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5—6 ЯНВАРЯ 1842 г.

6 января 1842 г.

Сегодня утром я переселился из передней комнаты в заднюю, так как передняя сдана одному моему земляку, юристу из окрестностей Кёльна, а, кроме того, она плохо отапливается. Любопытно, что стоит только немного протопить заднюю комнату, несмотря на то что она больше передней, и она уже нагревается, а в передней всегда мороз. В передней комнате я никак не мог добиться, чтобы ледяные узоры на окнах растаяли, а здесь, в задней комнате, приятно смотреть как лед, наросший уже восемь дней тому назад, толщиной с палец, тает, как весной, и ясное голубое небо весело глядит в окно, — а ведь я так долго не мог видеть его из своей комнаты. Отсюда опять открывается вид на казарму второго гвардейского полка «грибников» (так мы называем пехотинцев) и на весь плац ветеринарной школы с пристройками.

У нас здесь есть один рейнский ресторан, где готовятся все наши любимые кушанья, которых вообще здесь никто не знает. Каждую субботу вечером мы едим здесь картофельные оладьи и с ними выпиваем чашку кофе. Вчера я ел яблоки и картофель. Наш старый суп с уткой, который ты, конечно, еще помнишь, играет здесь тоже важную роль. Есть еще много других блюд, которые я сейчас не припомню. Сегодня на обед у нас будет квашеная капуста со свининой, чему я уже заранее радуюсь. На днях нас хотели еще угостить гречневым супом, но он не получился, потому что тут нельзя достать гречневой муки, нельзя испечь тут и картофельный пирог, о котором мы уже давно мечтаем.

Как хорошо! Вот и солнышко засветило ярче, что на меня действует очень живительно. Ведь теперь я смогу после обеда пойти погулять, и, так как Шеллинг сегодня вечером не читает, у меня весь вечер свободен, и я буду иметь возможность весьма усиленно и спокойно работать.

Театр здесь очень красивый, замечательные декорации, превосходные актеры, но большей частью плохие певцы. Поэтому я редко бываю в опере. Завтра состоится премьера новой пьесы — «Колумб» Вердера ²⁹². Это тот же самый Колумб, который открыл Америку, а Вердер — профессор здешнего университета, тот самый, который открыл глубину отрицания. Истинно, истинно, говорю я тебе, завтра в театре будет полно, и я тоже буду содействовать этому своим присутствием. Два действия происходят в море, на корабле, это должно быть очень любопытно.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5—6 ЯНВАРЯ 1842 Г.

Здесь ты видишь меня в форме; я ношу свою шинель в очень романтическом и живописном стиле, но в чудовищное нарушение устава. Если бы я в таком виде прошелся по улице, то я каждую минуту подвергался бы опасности быть посаженным под арест, что не очень-то приятно. Ибо если у меня на улице останется не застегнутой хотя бы только одна пуговица на форме или будет расстегнут хотя бы один крючок на воротнике, то каждый офицер или унтер-офицер имеет право арестовать меня. Как видишь, опасно быть солдатом, даже в мирное время. Самое замечательное то, что мы раз в 4 педели должны ходить в церковь, но я всегда от этого увиливал, кроме одного раза. Ведь когда идешь в церковь, надо сначала еще в течение целого часа стоять во дворе в тяжелом кивере с перьями, а потом, насквозь продрогнув, люди попадают в промерзшую церковь, где очень плохой резонанс, так что опять-таки невозможно расслышать ни одного слова из проповеди. Разве это не великолепно? Пиши скорее еще.

Твой брат

Фридрих Облатка держится не наилучшим образом.

Впервые опубликовано в журнале «Deutsche Revue». Stuttgart und Leipzig, Bd. 4, 1920

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

Нп русском языке публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ*

Берлин, [14J—16 апреля 1842 г. Dorotheenstraße, 56

Дорогая Мария!

Этот нежный лепесток в течение полугода хранился в моей папке **. Теперь я извлекаю его, чтобы преподнести тебе, и надеюсь, что он вознаградит тебя за то, что я заставил тебя так долго ждать, в чем глубоко раскаиваюсь. Г-н Хёстерей

* На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в Институте великого герцогства. Мангейм. Рев.

•• По-видимому, изображенная в письме роза является виньеткой на почтовом листе бумаги. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС. 14 — 16 АПРЕЛЯ 1842 г. 491

благополучно доставили мне твое письмецо, после того как его благородие сокрыли его в кармане своих брюк от глаз австрийских таможенных чиновников, за что его благородие просили у меня прощения и, между прочим, на очень хорошем немецком языке. Моя совесть уже не позволяет заставлять тебя ждать еще дольше, и вот я пишу. О чем? Да я и сам еще этого не знаю. О том, что я сегодня утром с восьми до половины двенадцатого упражнялся в церемониальном марше? Что я при этом разглядывал весьма крупный нос г-на подполковника? Что у нас в воскресенье будет церковное шествие? Что мои хорошие сигары кончились, а пиво у Вальмюллера за последние дни очень скверное? Что мне сейчас нужно идти на улицу из-за нескольких банок инбиря, которые я заказал для семьи Снетлаге? Да, дело обстоит так. Итак, до завтра.

Сегодня, в пятницу, 15 апреля, я уезжаю. Погода у нас стала немного лучше. Перед моим домом стоит множество дрожек: здесь находится их стоянка. Извозчики, как правило, пьяны и очень меня забавляют. Итак, если мне вдруг захочется прокатиться, то мне это будет очень удобно сделать. Я вообще устроился очень недурно: на втором этаже у меня изящно обставленная комната, в наружной стене три окна, простенки между ними узкие, так что в комнате очень светло и приятно.

Вчера, после того как я написал предыдущие строки, мне помешали. Сегодня я могу сообщить тебе радостную новость: у нас завтра, вероятно, парада не будет, так как его величество король * высочайше соизволил направиться в Потсдам и Бранденбург. Это мне очень приятно, так как я не имею никакого желания бегать завтра по этой проклятой дворцовой площади. Надеюсь, что благодаря этому мы вообще обойдемся без всякого парада. Кроме того, у нас проводятся очень милые учения на так называемом Грюцмахере, очень большой площади, на которой мы по колена погружаемся в песок, а последний обладает очень приятным свойством — он наэлектризован. И теперь, если двенадцатая рота гвардейской тяжелой артиллерии, при которой я состою и которая также наэлектризована, но отрицательно, явится сюда, то столкнется положительное и отрицательное электричество и в воздухе поднимется суматоха,

* — Фридрих-ВильгельмIV. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 14—Iß АПРЕЛЯ 4842 Г.

которая притянет к себе тучи. По крайней мере, иначе я никак не могу объяснить себе тот факт, что, когда наша рота направляется на Грюцмахер, всегда идет дождь или снег. Между прочим, я уже четыре недели как хожу в бомбардирах, если ты этого еще не знаешь, ношу теперь мундир с галунами и позументами и синий воротник с красным кантом. Впрочем, ты в этом ничего не понимаешь, но этого и не нужно, хватит с тебя одного — знать, что я бомбардир.

Ты, должно быть, еще не слышала, что г-н Лист был здесь и своей игрой на рояле очаровал всех дам. Берлинские дамы были настолько без ума от него, что на концерте форменным образом передрались из-за перчатки Листа, которую он уронил, а две сестры, из которых одна забрала перчатку у другой, навеки перессорились. Недопитую великим Листом чашку чая графиня Шлиппенбах перелила в свой флакон для одеколона, предварительно выплеснув одеколон на пол. Затем она запечатала этот флакон и поставила его на свой секретер на вечную память и каждое утро любуется им, как можно видеть на карикатуре, которая появилась после этого случая. Такого шума здесь еще никогда не было. Молодые дамы подрались из-за него, а он, к их ужасу, прошел мимо них и предпочел выпить шампанское в обществе нескольких студентов. Тем не менее, в каждом доме можно увидеть несколько портретов великого, милого, небесного, гениального, божественного Листа. Хочу для тебя тоже сделать его изображение. Вот этот человек с прической камчадала. Кстати, он, наверное, ааработал здесь 10 000 талеров, а его счет в гостинице составил 3000 талеров, не считая того, что он прокутил. Да, скажу я тебе, вот это мужчина. Он ежедневно выпивает по двад-Ф. Лист цать чашек кофе, на каждую чашку по четыре лота, по десять бутылок шампанского; из этого е достаточной уверенностью можно сделать вывод, что он все время живет немного навеселе, как это подтверждается и фактами. Теперь он отправился в Россию; интересно, способны ли там дамы проявлять такое же безумие.

А засим я должен сейчас уйти и поэтому кончаю. Прощай и
отвечай поскорей. _Твой _брат

Фридрих

Берлин, 16 апреля 42 г.

Впервые опубликовано в журнале a Deutsche Revue». Stuttgart und Leipzig, Bd. 4, 1920

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

Но русском языке публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ЛЕТО 1842 Г.

49 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

(ОТРЫВО.К)

[Берлин, лето 1842 г.]

Вот интересная история, рассказанная женихом Иды*, сыном богов Альбертом Молияеусом, в присутствии одного француза: Enfin, à la porte du ciel était Saint-Pétrus (вместо Saint Pierre) et le peintre Köttgen d'Elberfeld était abordé par le musicien Weinbreimer: Eh bien, Köttgen, vous ne dites rien, racontez-nous donc quelque chose. Enfin, Köttgen dit: Enfin, j'ai eu cette nuit un fameux rêve. Enfin, dit Weinbrenner, qu'est-ce qu'il y avait donc? Enfin, dit Köttgen, je rôvais d'être à la porte du ciel. Alors il y avait tous les artistes célèbres, Meyerbeer, Horace Vernet etc. Enfin, Meyerbeer frappait à la porte; Petrus dit: Qui est là? «Meyerbeer». Les artistes n'entrent pas ici, dit Pétrus. Enfin vint Horace Vernet. Qui est là, dit Pétrus. «Horace Vernet». Les artistes n'entrent pas ici, dit Pétrus. Enfin Weinbrenner arrivait. Qu'est-ce qu'il y a là?, dit Pétrus. Enfin, je suis Weinbreuner. Enfin, Pétrus dit: Entrez, s'il vous plaît **.

Самую соль этого анекдота — ainsi, Weinbrenner n'est pas d'artiste*** — этот умный молодой человек, который так хорошо говорит по-французски, разумеется, пропустил. Теперь ты можешь убедиться, что за человек бьется за честь стать в будущем твоим свояком.

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _ _

Bd. 2, 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

* — Идц Энгельс. Ред.

«* — Итак, у врат небесных стоял святой Петр, а музыкант Вейнбреннер приставал к живописцу Кётгену из Эльберфельда: «Что же, Кётген, вы ничего не говорите, расскажите же нам что-нибудь». Тогда Кётген говорит: «Так вот, я сегодня ночью видел замечательный сон». — «Вот как, — говорит Вейнбреннер, — что же это за сов?» Кётген говорит: «Мне снилось, что я стою у врат неба, и там собрались все знаменитые артисты: Мейербер, Орас Верне и др. Наконец, Мейербер постучался в дверь; Петр спрашивает: «Кто там?» — «Мейербер». — «Артистам вход сюда воспрещается», — говорит Петр. Потом подошел Орас Верне. «Кто там?» — спрашивает Петр. — «Орас Верне». «Артистам вход сюда воспрещается'» — говорит Петр. Наконец, пришел Вейнбреннер. «Кто там?» — спрашивает Петр. «Это я, Вейнбреннер». Тогда Петр говорит: «Входите, пожалуйста»». Ред. *** — следовательно, Вейнбреннер — не артист. Ред.

17 М. и Э., т. 41

494 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2 ИЮЛЯ 1842 Г.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БОНН*

Берлин, 2 июля 1842 г.

Дорогая Мария!

Поздравляю тебя с освобождением из благородного ман-геймского Института и от цензуры, которую проходили твои письма у фрейлейн Юнг. Я но хотел только писать тебе этого, чтобы не усиливать еще больше твоего недовольства, но теперь я могу сказать тебе, что все эти пансионы — бессмыслица. Девушки, если они не обладают таким счастливым характером, как ты, страшно там уродуются, и из них выходят тщеславные bluestockings ** и кокетки. По уж такая установилась в Бармене мода, и тут, разумеется, никто ничего не может поделать. Радуйся, что ты вырвалась из монастыря и опять можешь сидеть у окна и ходить по улице, а иногда можешь нести любую чушь и никто не будет превращать это в преступление. Однако я должен предупредить тебя, чтобы ты не делала никаких глупостей и не увлекалась барменскими штучками, я имею в виду штучки с помолвками, благородные молодые люди опять помешались на свадьбах, они так ослеплены, что стараются перещеголять друг друга. Это похоже на то, как если бы они играли в жмурки, и, когда один поймает другого, они женятся и живут великолепно и радостно. Посмотри на своих обеих двоюродных сестер. Вот Луиза Снетлаге, она нашла себе мужа ***, в общем довольно хорошего, но у него седые волосы, а красавица Ида **** тоже подцепила себе кавалера, но он, по-моему, в таком же роде. Хотя он теперь и мой свойственник, и поэтому я, собственно говоря, не должен плохо о нем отзываться, но меня злит, почему они меня не спросили, желаю лия иметь этого Saint-Pétrus *****, этого lion ****** _; этого денди, этого Альберта Молинеуса своим свойственником, и за это ему придется поплатиться. Уверяю тебя, если ты ищешь такого жениха, то я могу доставлять тебе таких в день по дюжине. С моей стороны великодушно, что я вообще допустил все это дело. Я, по крайней мере, обязан был протестовать.

* На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс из мангеймского Института великого герцогства. Бонн. Ред. *• — синие чулки. Ред. *** — Германа Зибеля. Ред. »*•• — Ида Энгельс. Ред. • ••»• — святого Петра (см. настоящий том, стр. 493). Ред. ,,,.., _ _льва1 р_ед.