ТЕКСТ КАК ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ 2 страница

Для логических, формальных языков следует требовать, чтобы каж­дое выражение, образованное из ранее выведенных знаков в грамматически правильной форме, в качестве собственного имени действитель­но обозначало предмет и чтобы ни один знак не вводился в качестве собственного имени, если для него не обеспечено значение.

В математике все правильно образованные знаки должны обозна­чать нечто.

Правила, обеспечивающие за каждым верно образованным име­нем в его исчислении некоторое определенное значение, называются в математической логике семантическими.

Одно и то же имя в одном и том же естественном языке может выражать различный смысл. И омонимия, и полисемия (многозначность) в естественных языках широко распространены. Хорошо еще, если употребляемое в одинаковых контекстах имя всегда имеет один и тот же смысл. Полисемия должна быть устранена, если язык применяется для целей логики. В последнем случае следует, что каждое имя должно вы­ражать один только смысл, следовательно, иметь только одно значе­ние (денотат). Один и тот же смысл может быть выражен различными именами. Имена, выражающие одинаковый смысл (в логике — точно одинаковый), т.е. синонимы, имеют и одинаковое значение (денотат).

В естественных языках имена собственные делятся на простые и сложные (составные). Это деление сохраняется и в формализованных языках. Сложное имя — это имя, состоящее из осмысленных частей; в качестве таковых могут выступать как собственные имена, так и обозначения понятий, логические связки и другие выражения. Имя, входящее в состав другого имени, называется составляющим именем. Напри­мер, в состав имени Воспитатель Александра Великого и ученик Платона (1) входят составляющие имена Платон и Александр Великий. Не всякое сложное имя имеет составляющие имена, так как имя Тот, кто открыл эллиптическую форму планет составляющих имен не содержит.

Простые имена не состоят из осмысленных элементов. Они могут входить в состав других имен, но сами имен не содержат. Примеры про­стых (элементарных) имен: Аристотель, Венера.

Элементарное имя по произволу обозначает определенный предмет. От человека, дающего название, вполне зависит отнести к называемо­му предмету тот или иной знак — его имя. Сложное имя обозначает пред­мет не по произволу людей, а в силу того смысла, который имеют его части. Но следует помнить, что нарушение правил, по которым постро­ено имя, тоже может лишить его смысла. Например, если в (1) поставить связку и вперед, смысл будет потерян. Это значит, что не всякая после­довательность осмысленных выражений в данном языке является осмыс­ленным выражением в другом языке. В каждом языке существуют пра­вила образования осмысленных выражений, эти правила входят в грам­матику языка. Бессмысленные от осмысленных выражений естествен­ного языка на практике отличаются легко с помощью не только грам­матических правил, но и общего контекста речи и ситуации.

В формализованных языках правила образования выражений, имеющих смысл, должны формулироваться строго.

Итак, смысл сложного имени определяется смыслом его частей и характером тех правил, по которым оно построено. Если учесть, что смысл каждой части определяется ее языковым характером, а то, по ка­ким правилам составлено имя, фиксируется в его грамматическом стро­ении, то станет ясно, что смысл имени выражается средствами языка и только средствами языка.

Смысл должен быть задан в самом знаке — в его форме, построе­нии, характере его частей. Иначе откуда мы получим информацию о денотате?

Имена могут иметь разное строение, которое, тем не менее, не сказывается на смысле:

22 и (-2)2.

Не существует пока формального метода, позволяющего для широ­кого круга языков решить для любых двух имен вопрос о равенстве их смыслов. Это делается благодаря интуиции носителя языка.

Даже в строго формальной лингвистической модели Смысл — Текст И.А. Мельчука смысл текста определяется как общий смысл синонимических преобразований этого текста, но вопрос о том, являются ли два текста (предложения) синонимичными, решается интуитивно.

Относительно смысла элементарных имен типа Аристотель, Вене­ра существуют разные точки зрения.

1. Эти имена не имеют смысла, хотя имеют значение, так как не выражают никаких признаков, которые принадлежали бы этим предме­там (Д.С. Милль).

2. Элементарное имя сообщает о предмете то, что предмет зовется этим именем. В этом и состоит его смысл. Знание об имени предмета — по ведь тоже некоторое знание (А. Черч).

Пусть Z есть знак для П. На вопрос о том, каково предметное зна­мение знака Z, исследователь должен указать, что именно (какой пред­мет) этот знак обозначает. Значением (т.е. предметным значением) зна­ка Z является не предмет П, не мысли, которые могут появиться в голове исследователя при оперировании Z, а лишь то, что он обозначает П, и исследователю это известно. Значение есть не простое называ­ние, а предикат, вводимый как сокращение описания некоторой ситуа­ции, в которой употребляются знаки.

Знак имеет значение, только если из множества предметов можно выбрать (чувственно) или указать с помощью других знаков, по край­ней мере, один предмет, который находится в соответствии с этим зна­ком. Если это невозможно, то знак не имеет значения. Известны случаи, когда некоторый предмет Z является знаком для одних предметов, с точ­ки зрения одних исследователей, и знаком для других предметов, с точ­ки зрения других. В таких случаях говорят о многозначности знака. В логике в этих случаях считается, что употребляются различные знаки, так как знак имеет одно и только одно значение.

3. В естественном языке мнения о смысле таких имен могут разой­тись, например в качестве смысла имени Аристотель можно принять как ученик Платона, так и учитель Александра Великого. Но каждый человек, употребляя такое имя, должен связывать с ним какой-либо смысл; то, что разные люди будут иметь в виду различные смыслы, не приведет к недоразумению, пока предполагается один и тот же пред­мет. Колебания в смысле недопустимы при построении науки и не дол­жны встречаться в формальном языке.

Если одно из составляющих имен, входящих в данное сложное имя, заменить именем, имеющим то же, что и у заменяемого, значение, то сложное имя, получившееся в результате такой замены, будет иметь значение, совпадающее со значением исходного сложного имени. Так, если в (1) (воспитатель Александра Великого и ученик Платона) Платон заменить на равнозначное ему имя основатель Академии, то значение нового сложного имени будет совпадать со значением (1).

Относительно смысла сложного имени, которое мы получаем после подобной замены, нельзя сказать ничего определенного: он может совпадать, а может и не совпадать со смыслом первоначального имени. В нашем примере смысл будет разный. Но если взять вновь получивший­ся пример и заменить основатель Академии на имя тот, кто основал Академию, смысл не изменится.

Смысл сложного имени не зависит от значения составляющих его имен. "Когда составляющее имя заменяется именем с другим значени­ем, то новое сложное имя, получающееся в результате, может иметь то же или отличное значение, смысл же нового имени будет всегда другой" (Г. Фреге).

Сложный знак есть упорядоченная во времени и пространстве совокупность четко локализованных знаков.

Простые знаки неизменны, в какие бы комбинации и связи они ни вступали. Простые знаки соединяются в сложные по определенным правилам, и в сложном знаке есть нечто такое, что указывает на них: близость и порядок знаков в пространстве и времени, а также какие-то дополнительные предметы, образующие с соединяемыми знаками неко­торое физическое целое. Эти дополнительные предметы можно назвать знакообразующими операторами. Например, из знаков число и делится на два посредством знакообразующего оператора которое получается новый знак: число, которое делится на два.

Знакообразующие операторы всегда четко локализованы и видны в сложном знаке.

Знаки, которые образуются путем соединения других знаков, мож­но разбить на две группы:

1) знаки, значение которых известно, если известно значение зна­ков, из которых они построены;

2) знаки, значение которых невозможно установить, если известно только значение знаков, из которых они построены.

В обоих случаях правила соединения знаков предполагаются известными.

Например, слова килограммометр и динамометр построены каж­дый из двух различных слов. Но первое означает результат некоторых операций измерения и умножения величин, а второе — прибор для из­мерения некоторых величин. И это их значение невозможно установить, если известны только значения их составных частей и соответствующее правило словообразования.

Таким образом, надо различать:

1) правила соединения знаков в новые знаки, не зависящие от особенностей тех или иных знаков как материальных тел и позволяющие получать знаки первой группы;

2) правила соединения знаков как особых материальных тел (зву­ков, линий на бумаге и т.д.).

Приведенные слова построены по правилу второй группы.

Учитывая сказанное, можно дать следующее определение: знаки называются структурно сложными (простыми), если они расчленяются (не расчленяются) на другие знаки и знакообразующие операторы.

Знаки и знакообразующие операторы определенным образом упорядочены в сложном знаке, но обычно сам знак этого не отражает. Способы организации простых знаков в более сложные свои в каждой знаковой системе.

Это сложный и не до конца разработанный вопрос (интересна точка зрения Г. Фреге, см. ниже), поэтому принято признавать следующие упущения:

1) для установления значения сложного знака достаточно знать значение всех входящих в него простых знаков и свойства всех входящих в них) операторов (для естественного языка это неверно, поэтому в языковой знак вводится понятие синтактики);

2) если таким способом установить значение знака нельзя, он принимается как простой по структуре.

Сложный знак может быть тождествен по значению входящему в него простому знаку.

Например, построим из знаков стол и письменный стол с помощью особого оператора такой сложный знак, которым можно обозначить как столы, так и письменные столы. Этот знак будет тождествен по значению знаку письменный стол.

Но, например, сложный знак, построенный с помощью того же оператора из знаков ученый и спортсмен, не будет тождествен по значению ни одному из них.

Знак Z1 зависит по значению от знака Z2, если для установления значения Z1, необходимо знать значение Z2.

Означаемое (или означающее) X знака называется представимым через означаемые (или означающие) других знаков (Х´, ..., X"), если X может быть записан как результат применения операции объединения (логической суммы) к объектам X', ..., X".

Знак Z квазипредставим через знаки Z', ..., Z", если: 1) его означае­мое представимо через означаемые этих знаков, а его означающее непредставимо через означающие этих знаков (при одновременном соблюдении следующих условий: а) хотя бы одно из означаемых знаков Z', ..., Z" является регулярным в данном языке; б) в этом языке не существует знака Zp представимого через знаки Z', ..., Z") или 2) его означаемое непредставимо через означаемые этих знаков, а его означающее представимо через означающие этих знаков.

Знак называется элементарным, если он непредставим и неквазипредставим через другие знаки.

Примером элементарного знака может служить морф.

Неэлементарный знак может быть одного из трех типов:

а) знак, представимый через другие знаки, — свободный знаковый комплекс (множество знаков, на котором задана иерархия отношений, т.е. множество знаков, имеющее определенную организацию), например, неидиоматичная производная основа; словоформа, состоящая более чем из одного морфа;

б) знак, квазипредставимый по означающему через другие знаки, —идиоматичный знаковый комплекс;

в) знак, квазипредставимый по означаемому через другие знаки (И.А. Мельчук).

Наиболее распространенная точка зрения относит значение к категории языковой, определяемой как явление отражения сознанием объективной действительности. Эта концепция вытекает из определения язы­ка как средства выражения мысли, что и дает логическое основание для включения значения в природу знака. Знак представляется оболочкой значения, смысла, содержания. Соотношение между знаком и значением формулируется как неразрывное единство.

Одним из вариантов этой концепции является представление о том, что язык должен определяться как имманентная система, существую­щая в себе и для себя; знак принципиально отграничивается от своего материального эквивалента (звука, т.е. упругой звуковой волны, бук­вы, т.е. светового кванта) только тем, что знак по самой своей природе и функционированию в системе выступает как объективный носитель значения. Знак характеризуется значением, и его природа целиком ис­черпывается семиотическим аспектом. Семантика определяется как независимая (но языковая) система, т.е. "система в системе". Эта точка зрения идет от Ф. Соссюра, определявшего значение в качестве особой и чистой "ценности" ("значимости"), принадлежащей не материальной речи, а психическому языку, в котором естественные данные вовсе не имеют места и который не определяется ничем, кроме входящих в систему языка "чистых ценностей" (значимостей).

Соссюр находил аналогию между категорией значения в семиотических системах и идеей двух видов стоимости А. Смита. Как известно, товар может иметь конкретную потребительскую стоимость, заключа­ющуюся в неповторимом материальном качестве данного товара, в том, что его можно потребить (съесть, выпить, надеть и т.п.), и абстрактную меновую стоимость, определяемую отношением данного товара к дру­гим товарам.

По аналогии с этим в знаке могут быть выделены два значения:

а) конкретное, определяемое неповторимыми качествами данного знака как отдельного явления (например, таковы значения слов, запи­санные в толковых словарях; как бы ни были абстрактны эти значения сами по себе, они являются конкретными значениями слов-знаков, так как их можно описать обычными словарными способами);

б) абстрактное, определяемое относительно, т.е. отношением дан­ного слова ко всем другим словам языка (практически ко всем словам той же языковой группы). Описывая язык как знаковую систему, сначала устанавливают "относительное значение" каждого элемента (называя его "значимостью", "ценностью", "десигнатом" или "концептом"), а уже потом определяют, к какому явлению внешнего мира вне языка (денотату) относится этот элемент нашим сознанием.

Например, у русского слова зеленый концепт: "один из семи цветов солнечного спектра между желтым и синим", чтобы разъяснить "денотат", надо указать какой-нибудь предмет зеленого цвета. Любопытно, что в толковых словарях так обычно и делается: "зеленый — цвет тра­вы, листвы, зелени" (Д.Н. Ушаков).

Проблема значения играет ведущую роль в теории перевода, по­скольку значение всякого языкового знака может пониматься и как его перевод в другой альтернативный знак.

Перевод бывает трех видов:

1) внутриязыковой, т.е. истолкование словесных знаков посредством других знаков того же языка;

2) межъязыковой — перевод в собственном смысле слова, т.е. истолкование словесных знаков посредством словесных знаков другого языка:

3) интерсемиотический, т.е. истолкование словесных знаков знака­ми несловесных знаковых систем (текст ® киноискусство).

Возможен ли перевод текста одной знаковой системы в текст дру­гой знаковой системы, и будет ли такой перевод адекватен, например, переложению текста художественного произведения на язык кино? Однозначного ответа на вопрос об адекватности интерсемиотического, перевода нет (см. выше). Однако в этом отношении могут быть намече­ны пути решения, если рассматривать перевод как последовательность двух процедур: 1) анализ исходного текста с целью выделения смысла; 2) передача этого смысла средствами другой семиотической системы.

Большинством ученых знак Z рассматривается в неразрывном един­стве двух его сторон: плана содержания (означаемого signifié «X») и пла­на выражения (означающего signifiant «X»), где первая означает смысл, т.е. все, что сообщается знаком, любая информация, им передаваемая, или то, что переводится; а вторая — внешнюю, доступную человеку в восприятии через анализаторы субстанцию.

Две стороны знака нельзя разделить точно так же, как нельзя раз­делить лицевую и оборотную стороны листа бумаги. Схема знака — круг с чертой, проведенной по диаметру.

 

 


Естественные языки в отношении определения знака отличаются от всех прочих знаковых систем тем, что знак в них определяется не как двойка: означаемое — означающее, а как упорядоченная тройка:

Z = <X, “X”, åx>,

где под åx понимается синтактика — совокупность таких сведений о возможных сочетаниях пары означающее — означаемое со всеми други­ми подобными парами и о "поведении" означающих в этих сочетаниях, которые не могут быть полностью выведены из означающего или из означаемого. Иначе говоря, синтактикой описывается нестандартная сочетаемость (И.А. Мельчук). Примеры типических компонентов синтактики: часть речи, грамматический род существительных или управ­ление глагола (в таком языке, как русский), тип склонения или спряже­ния, указание о чередовании.

Между синтактикой, с одной стороны, и означающим и означае­мым, с другой, существуют очевидные корреляции. Так, во французс­ком языке род существительного зависит от фонемного состава осно­вы: основы с исходом на шумный согласный относятся преимуществен­но к женскому роду. В то же время во многих языках род существитель­ного зависит и от смысла: в частности, названия существительных жен­ского пола обычно бывают женского рода и т.п. Тем не менее подобные корреляции носят, как правило, не абсолютный, а статистический ха­рактер. Сравним хотя бы общеизвестные немецкие слова "das Weib" (женщина) и "das Mädchen" (девушка), которые относятся к среднему роду. Такие примеры не препятствуют принципиальному отграничению синтактики как совокупности сведений о нестандартной, непредсказуе­мой сочетаемости.

Примеры основных типов языковых знаков: морфы, словоформы, синтагмы.

Примеры основных типов языковых не-знаков: звуки и фонемы, так как они не имеют означаемого; семы, так как они не имеют означающе­го. Л. Ельмслев называл звуки, фонемы и семы фигурами.

Морфемы и лексемы — не знаки, а множества знаков.

Искусственные формальные знаковые системы — вроде языков математической логики или языков программирования — практически не имеют синтактик. Правила комбинирования символов в этих языках, т.е. образования правильных выражений, формулируются исключитель­но на основе смыслового содержания этих символов. Тем самым в ис­кусственных формальных языках вся сочетаемость является стандарт­ной, т.е. семантически обусловленной.

Семиотика как наука развивается по нескольким направлениям. Первое направление исследует системы, основанные на знаках натуральных, т.е. важных для самого существования организма, биологически релевантных (биосемиотика). Отправной точкой биосемиотики являет­ся изучение систем коммуникации животных. Она опирается на биоло­гию вообще (Хокетт, Жинкин и др.). Второе направление ориентирует­ся на антропологию и этнографию, т.е. изучение примитивных и высо­коразвитых обществ, на социальную психологию, философию и лите­ратуру (этносемиотика; Леви-Стросс, Лотман, Фуко и др.). Третье на­правление изучает естественный язык и исследует другие знаковые сис­темы постольку, поскольку они: а) функционируют параллельно с ре­чью (паралингвистика, т.е. Body Language; см. выше); б) компенсируют речь (выразительная стилистическая интонация, типографские шриф­ты); в) видоизменяют ее функции и ее знаковый характер (например, художественная речь). Также это направление изучает различные семьи искусственных языков (информационных, информационно-логических, языков программирования и др.) и занимается проблемами моделиро­вания естественных языков (лингвосемиотика). Четвертое направление изучает лишь наиболее общие свойства и отношения, характеризующие таковые системы, независимо от их материального воплощения. В рам­ках этого направления создается наиболее абстрактная, логико-мате­матическая теория знаковых систем, и поэтому ее можно назвать абст­рактной семиотикой (Карнап, Горский и др.).

В принципе можно было бы выделить пятое направление, которое занимается семиотикой в связи с кибернетикой и теорией информации. Этот раздел можно было бы назвать кибернетической семиотикой, но скорее это раздел самой кибернетики (Клаус, Земан, Моль, Вяч.Вс. Ива­нов и др.)

Мы будем рассматривать преимущественно положения четвертого и третьего направлений в развитии семиотики, т.е. общей семиотики и лингвосемиотики как наиболее важные для понимания основ речевой коммуникации.

Однако в область исследования семиотики как науки входят любые таковые системы, имеющие самую разную материальную природу и воздействующие на разные анализаторы в восприятии:

1) звук (устная речь, музыка, азбука Морзе и т.д.); воспринимаю­щий анализатор — слуховой;

2) графика (алфавит, живопись, фотография, стенография, общенаучные символы, ноты, топографические карты, иероглифы и т.д.); вос­принимающий анализатор — зрительный;

3) движение (танец, BL, язык глухонемых, положение рук регулировщика и т.д.); воспринимающий анализатор — зрительный;

4) запах (духи и др.); воспринимающий анализатор — обонятель­ный;

5) цвет (белый цвет у мусульман — символ смерти, у христиан ту же функцию выполняет черный цвет; светофор и др.); воспринимающий анализатор — зрительный;

6) форма (соотношение выпуклостей и впадин в алфавите слепых и др.); воспринимающий анализатор — тактильный, осязательный;

7) предметность (елка в европейском доме в декабре как символ Рождества, обручальное кольцо как символ верности и др.); воспринимающий анализатор — зрительный;

8) материал (золото как символ богатства, одежда из черной кожи с заклепками, так называемая "косуха", — как символ принадлежности к клану любителей hard rock или heavy metal и др.); воспринимающий анализатор — зрительный;

9) поступок (обряд помолвки как знак обещания вступить в брак и т.д.); воспринимающие анализаторы могут быть разные, но, как прави­ло, зрительный.

Сделаем несколько комментариев.

1. Что является означаемым произведения искусства (в частности, изобразительного) как знака? Глядя на живописное полотно, выпол­ненное в реалистической манере, становится понятно, что оно, как пра­вило, похоже на изображаемый объект, на натуру. Абстрактное искус­ство в минимальной степени напоминает объекты, которые переданы. Однако очевидно, что любое искусство — знаковая система.

Следовательно, признак подобия не входит в определение изобразительного искусства. Человек, нарисовавший очень похоже слона, ху­дожественного произведения не создал. Фотография, если она передает натуру и больше ничего, искусством не является (например, фотогра­фия на паспорт). Материальным выражением живописного полотна яв­ляется набор красок и линий, но они символизируют не конкретный предмет, а внутренний мир человека, который создает произведение ис­кусства, а точнее, образ в сознании этого человека, ассоциативно связанный с конкретным предметом, событием и т.д. Например, на картине изображен дом — он символизирует ассоциативное представление о доме: может быть, воспоминание детства, ностальгические ощущения и т.д., т.е. то состояние души, которое испытывал художник, работая над полотном. Это становится совершенно очевидным, скажем, в националь­ном музее живописи и скульптуры "Прадо" в Мадриде, где экспониру­ется крупнейшая в мире коллекция произведений великого испанского художника, больного шизофренией, — Ф. Гойи, расположенная очень продуманно: на первом этаже картины придворного художника, рес­пектабельного, спокойного, уверенного в себе, а в подвале — больного человека с "перевернутым" сознанием, символизируемым фразой: "сон разума порождает чудовищ". Даже не вглядываясь в сюжет картин, зри­тель понимает, что эти две экспозиции представляют собой два разных состояния психики, два разных внутренних мира, как бы двух разных людей — здорового и больного (психическое заболевание проявлялось у Гойи в середине жизни, когда он уже был зрелым и признанным ху­дожником). Сам художник, его личность, система интеллектуальных и чувственных ассоциаций этого человека и есть смысл его картин.

Сравним двух художников, которые писали с натуры, — И.И. Шишкина и Ван Гога. Когда смотришь на произведения Шишкина, становится понятно, что они символизируют лес, это конкретные карти­ны лесного бора (ассоциативно связанные со светом, звуками и запа­хами, которые ощущает человек, находясь в лесу). Если же посмот­реть на букет цветов, написанный Ван Гогом, становится очевидным, что это полотно символизирует не конкретный букет цветов, а символизирует состояние, которое навеяно (возможно, цветами, но необязательно) художнику и которое он передал в этом полотне. Поэтому произведения Шишкина канонически не считаются живописью, а са­мого автора называют "рисовальщиком" или фотографом, а произведения Ван Гога никто не рискнет назвать нехудожественными (сегодня Ван Гог — самый "дорогой" художник в мире: его произведе­ния оцениваются в баснословные суммы денег).

Планом содержания любого произведения искусства является определенный блок сознания (или бессознательного) автора.

Музыка, например, выражает настроение, т.е. значением музыкаль­ной фразы является настроение, психологическое состояние автора в то время, когда он писал эту фразу. Это состояние может быть выражено лучше или хуже, т.е. с разной степенью адекватности, и, таким образом, лучше или хуже понимается слушателем, давая ему простор для интер­претации. Тем не менее бравурная, парадная музыка мало кем интер­претируется как траурная и печальная. Психическое состояние человека, который писал музыку, обычно бывает передано в ней музыкаль­ным рядом достаточно адекватно.

Важно понять, что планом содержания знаков в искусстве являются не денотаты, а сознательные и бессознательные образы в мозгу конк­ретного человека как отражение индивидуального мировосприятия, т.е. эманация психической деятельности индивида.

Коль скоро это так, нет никаких оснований считать, что искусство должно быть реалистичным, т.е. адресовывать к тому конкретному (вещи, человеку, предмету, событию и т.д.), что навеяло настроение. Это конкретное совсем необязательно должно быть изображено для выра­жения внутреннего состояния. Могут быть изображены только линии и пятна — разницы нет. В этом отношении произведения Ван Гога не от­личаются от полностью абстрактных произведений В.В. Кандинского: и те, и другие выражают внутреннее состояние художника. В первом случае дана как бы переадресация через денотат, причем у Ван Гога — сознательно неверная: художник как бы "запутывает" своего зрителя; ощущается, что реальные цветы совсем "ни при чем"; у других худож­ников переадресация может быть более адекватной (например у О. Ре­нуара), в этом случае художник как бы помогает зрителю, дает ему под­сказку, поэтому чем полотно более реалистично, тем легче оно воспри­нимается, особенно неподготовленным зрителем. У Кандинского такой переадресации нет.

Ценность произведения искусства зависит от глубины внутреннего мира автора и от того, как этот внутренний мир выражен: можно его понять или это сделать затруднительно.

Конечно, в случае абстрактного искусства зрителю необходимо зна­ние того, как трактуются конкретным художником определенные ли­нии или цвета (т.е. "словаря" художника). Иногда такой словарь со­ставляет основу меморандума целой группы художников (например, ху­дожников, относившихся к авангардному направлению супрематизма во главе с К.С. Малевичем).

Разложить живописное полотно на элементарные знаки невозмож­но. Таким образом, картина — это не текст или текст, состоящий из одного знака.

Итак, семиотические системы делятся еще по возможности/невозможности передачи информации с помощью линейно упорядоченных в тексте знаков.

Если проанализировать собрание сочинений одного автора (напри­мер, все полотна художника или все музыкальные произведения, создан­ные композитором), то есть ли основания предполагать, что означае­мым этого совокупного знака является весь внутренний мир автора? Является ли последовательность вывешенных в галерее картин одного художника текстом, состоящим из многих знаков, — это вопрос, требующий анализа. С одной стороны, кажется, что каждое следующее полотно передает нечто новое в психологическом состоянии и внутрен­нем мире художника, и этот мир в полной мере выражается только в совокупности полотен, им созданных. Тогда выставка картин — это текст, членимый на знаки. Но есть другая точка зрения: художник все­гда пишет одно и то же состояние, типичное для него как для личности (А.К. Жолковский). Тогда, переходя от одной картины к другой, вы не получаете новой информации, вы можете только получить ту же ин­формацию более эффективным способом. При такой трактовке выстав­ка картин не является членораздельным текстом.