Глава 3 СКОЛЬКО СТОИТ МЕНТ?
Капитан Анатолий Федорович Пинько давно уже перестал проклинать тот день, когда, будучи прекраснодушным юношей, верившим в то, что между добром и злом лежит хорошо видная всем пропасть, переступил порог милицейской школы.
Теперь он устал и забыл об этом.
А тогда он был уверен, что с его появлением в рядах стражей закона мир изменится и злодеи будут умирать у его ног в корчах, как граф Дракула, попавший на солнышко.
Однако через несколько месяцев он увидел, что тут что-то не так.
Еще чуть позже он убедился в том, что его будущая служба опасна, конечно, но скорее грязна, чем трудна.
Через два года он понял, что она настолько грязна, что его недавние надежды быть белоснежным ангелом возмездия со сверкающим мечом в деснице попросту смешны, а повязка на глазах у Фемиды имеется только потому, что ей самой противно смотреть на то, что она делает.
А когда Пинько покидал ментовское гнездо с новенькими погонами на плечах, в его глазах уже появился тот самый прозрачно-голубой слой, похожий на пленку жира на поверхности воды, который отличает официантов, таможенников и ментов, а особенно гаишников.
Некоторые глупые писатели описывают этот почти незаметный холодный слой во взгляде человека как свидетельство твердости и воли.
«Его холодный волевой взгляд…»
Нет. Это не так.
На самом деле это взгляд мертвеца.
Этот взгляд не дрогнет, когда его обладатель вытащит зарплату из кармана пьяненького мастера цеха, бредущего домой после получки. Эти глаза не метнутся стыдливо в сторону, когда коллега станет насиловать прямо на заднем сиденьи вонючего «Уазика» жалкую уличную проститутку, задержанную где-нибудь на Искровском проспекте. Обладатель этого мужественного холодного взгляда не смутится, передавая бандитам информацию об интересующем их человеке и зная при этом, что того ждет.
Пинько успешно прошел через все эти испытания и стал наконец законченной бессовестной тварью. Такой же, как и те, с кем он должен был бороться не на жизнь, а на смерть.
Вспоминая то далекое время, когда он был юн и чист, Пинько слабо удивлялся, и вся его прошлая жизнь представлялась ему нереальной и неразличимой, как лицо утопленника, медленно показавшееся вдруг неглубоко под водой.
Когда Пинько дослужился до следственного управления, что на бывшей улице Каляева, он уже совершенно свободно и непринужденно нарушал все законы и правила, которые составляли сам смысл его службы.
Он привычно врал всем без исключения, подделывал и крал документы, брал и организовывал взятки, покрывал нечистоплотных коллег, которые отвечали ему взаимностью, с наглой улыбкой прикарманивал личное имущество граждан прямо у них на глазах…
А после такой изнурительной работы, напившись с соратниками дешевой водки, горько сетовал на то, что все прогнило, что тех, кого он ловит, отпускают, провозглашал, стуча кулаком по столу, что «вор-р должен сидеть в тюр-рьме!», и вообще пытался страдать по безвозвратно утерянным чести и достоинству.
Пытался, но - не получалось.
Его мертвые глаза не умели видеть то, что кричало прямо в них, а холодная голова была занята несложными конструкциями, касавшимися исключительно стяжательства и безнаказанности.
Вчера Пинько вызвал майор Чередняк и, по привычке глядя собеседнику между бровей, дал задание.
- Завтра поедешь в «Кресты». Пропуск на тебя уже есть. Вызовешь Разина… Про Знахаря слышал? Вора в законе?
- Вроде слышал. Это он генерала ФСБ замочил?
- Ну, не совсем так… Но, в общем, тот самый. Знахарь, он же Разин Константин Владимирович. Да… Значит, вызовешь его, как бы на допрос, посидишь там с ним полчасика для виду и передашь информацию.
- Маляву, что ли?
- Маляву… Это зеки малявы посылают. Информацию, понял?
- Рискованное дело, - притворно нахмурившись, пробормотал Пинько, - сами знаете, контакты с арестованными…
Он исполнял давно знакомую роль в привычной игре.
Майор, хмыкнув, ответил ему соответствующей репликой:
- А риск оплачивается, между прочим.
И небрежно бросил на стол пять сотенных купюр серо-зеленого цвета.
На купюрах был изображен благообразный мужчина в высоком подпирающем щеки и подбородок воротничке, с улыбкой Джоконды глядевший куда-то в сторону.
Вчера майору передали две тысячи долларов.
Одна предназначалась ему лично, другая - тому, кто пойдет в «Кресты» и передаст Знахарю тщательно заклееную записку.
Майор подумал и легко откроил из тысячи, предназначенной гонцу, половину. Таким образом, его гонорар за участие в передаче информации составил полторы тысячи американских долларов. Он подумал о том, что лучше бы это были полторы тысячи евро, но…
Выбирать не приходилось. Тем более, что было необходимо дать денег ректору института, в котором училась бестолковая дочка Чередняка, предпочитавшая занятиям дискотеки, а книжкам и учебникам - легкие наркотики и половые члены студентов в количестве чем больше, тем лучше.
Пинько точно знал, что майор передал ему не все, что должен был, но все тот же голубоватый налет на глазах старшего по званию надежно скрывал истину от капитана, пытавшегося сообразить, сколько ему недодали.
Посоображав секунд пять, Пинько привычно сгреб деньги со стола и засунул их во внутренний карман. Он не был таким основательным человеком, как майор Чередняк, и поэтому не думал о серьезных и важных вещах, таких, как семья или, например, высшее образование для дочки.
Своих детей у него не было, а девятнадцатилетняя дочка Чередняка, которая однажды пришла к папаше попросить за своего сокурсника, отличившегося в области пьяных правонарушений, через пятнадцать минут уже лежала на столе в кабинете Пинько. Ее гладкие ноги были широко раскинуты, и она жадно дышала, стараясь не пропустить ни одного из энергичных толчков папашиного подчиненного, которому он поручил разобраться в этом элементарном деле.
Так что теперь, когда майор Чередняк в очередной раз обманывал капитана Пинько, недодавая тому предназначенные неподкупным стражам закона деньги, Пинько ухмылялся и думал:
«Да задавись ты, пидар! Зато я твоей дочке засадил по самые гланды. И еще засажу. Ей только это и нужно.»
Удовлетворение от этой простой, но гениальной, как все простое, мысли перекрывало досаду и жадность, просыпавшиеся в капитане, и они умиротворенно засыпали до следующего раза.
А этих пятисот баксов вполне хватит на харрошую пьянку с приятелями и бабами.
Какие еще могут быть радости в жизни?
Вот именно.
Пинько стоял лицом к решетке, рассекавшей длинный тюремный коридор, и, глядя в его безрадостную мертвую даль, ждал.
Наконец из-за поворота показался заложивший руки за спину зэк, которого сопровождал приземистый пожилой вертухай.
Пинько с интересом смотрел на приближавшегося Знахаря и пытался разглядеть в нем то особенное, что должно было бы даже внешне выделять вора в законе, да еще и завалившего генерала ФСБ.
Но ничего такого Пинько не разглядел, разве что черная шелковая повязка, перечеркивавшая лицо Знахаря, выглядела необычно и как-то даже романтично, делая его похожим на пирата из книжки.
Ростом Знахарь был чуть выше среднего, крепкий, подтянутый, в общем - нормальный молодой мужчина спортивного телосложения. Коротко, но не под машинку, стриженные светлые волосы, твердое лицо - такие лица бабам нравятся, - спокойный взгляд единственного темно-серого правого глаза, морщинки между бровей и по углам рта. Такие морщинки появляются от долгих размышлений и от привычки сдерживать эмоции и переживания. Походка - свободная и неторопливая, будто он вовсе и не по коридору тюрьмы идет, а по Садовой прогуливается.
Подойдя к решетке, Знахарь равнодушно взглянул на Пинько и без понуканий повернулся лицом к стене. Вертухай с лязгом и шумом, гремя ключами на большом кольце из толстой проволоки, отпер замок, распахнул решетчатую дверь и шагнул в сторону. От вертухая несло перегаром, но держался он профессионально ровно и устойчиво.
«Мастерство не пропьешь», - подумал Пинько и, открыв потрепанный бювар, с которым обычно ходил по служебным делам, молча показал вертухаю бумаги. Тот сделал вид, что читает их, потом так же молча кивнул и сделал знак Знахарю.
Тот взглянул на сопровождающего, потом на Пинько и перешел по другую сторону решетки.
- Пошли, - коротко бросил Пинько и пропустил Знахаря вперед.
Кабинет или, точнее сказать, камера, предназначенная для бесед господ заключенных с адвокатами, следователями и прочими посетителями, выглядела, как все подобные помещения.
Стены были выкрашены в отвратительный тоскливый цвет, которому даже названия не было, посередине - голый стол, а по бокам - два стула.
И все это было привинчено к полу.
Больше - ничего.
Войдя в камеру, Пинько молча указал Знахарю на один из стульев, а сам уселся напротив. Устроившись на стульях, мужчины посмотрели друг на друга, и, увидев в глазах капитана знакомый прозрачный голубоватый налет, Знахарь усмехнулся.
Капитан расценил его усмешку по-своему и спросил:
- Что, думаешь, сейчас начальник колоть тебя начнет? Дело шить? Не дождешься. Больше мне делать нечего.
- А я ничего не думаю. Я сижу. А думать - это вам надо, - привычно и равнодушно парировал Знахарь.
- Ишь ты, умный какой, - так же привычно и равнодушно отзвался Пинько.
Посмотрев на Знахаря с таким выражением, будто сомневался, стоит ли вообще говорить, зачем пришел, Пинько увидел, что этот отработанный годами взгляд, который обычно выводит зэков из равновесия и заставляет их отвечать нетерпеливым взглядом «ну, давай, давай, говори, не томи, чего мучаешь», не произвел на Знахаря никакого впечатления.
Недовольно хмыкнув, Пинько вынул из кармана небольшой, размером с визитку, конвертик, тщательно заклеенный со всех сторон, который вдобавок был перекрещен скотчем.
Держа его в руках, он многозначительно посмотрел на Знахаря, теперь уже без особой надежды ожидая увидеть взгляд собаки, которая следит за куском сахара и инстинктивно поворачивает голову вслед за движениями руки, держащей этот вожделенный кусок.
Знахарь усмехнулся и спросил:
- Ну, ты чего ждешь-то? Что я сейчас тут тебе служить буду? Может, сплясать тебе или песенку спеть? Это я могу. Только как бы тебе от моих песенок худо не стало. Голос у меня плохой. Понимаешь? Слуха нет.
Пинько с недовольной миной пустил письмо по столу прямо к рукам Знахаря, потом достал сигареты и зажигалку. Закурив, он откинулся на жесткую спинку стула и, демонстративно изображая, что ему совсем неинтересно, что там, в маляве этой, написано, стал оглядываться, хотя знал, что ничего, ну ничегошеньки нового он тут не увидит.
А Знахарь тем временем не торопясь, аккуратно отодрал ногтями скотч, отслоил приклеенный поверх складок письма кусочек бумаги, служивший контролькой, и, развернув сложенный во много раз лист четвертого формата, начал читать текст, распечатанный на компьютере.
«Это сделала я. Острый, Ермак и прочие хотели убрать тебя в тот же день. В „Крестах“ то же самое, но меньше возможностей. Не спи. Берегись Пекаря. Жди меня. Я сделаю ВСЕ. Ты нужен мне живой. Скучаю по твоему…»
Вместо подписи красовался неумелый рисунок, изображавший фигурку, летящую вниз головой с моста. От ног фигурки к мосту тянулись линии, которые, судя по всему, должны были изображать резинки.
«Понятно», - подумал Знахарь и, прочитав письмо еще раз, взял со стола зажигалку и поджег его.
Пинько дернулся было, но, натолкнувшись на тяжелый взгляд Знахаря, снова откинулся на железную спинку стула.
Привычка совать нос везде в надежде найти информацию, которую можно было бы использовать с выгодой для себя, стала его второй натурой, и, пока Знахарь читал, Пинько думал о том, что хорошо бы узнать, о чем там, в письме этом, написано. У него даже не возникало мысли о том, что от иной информации за версту пахнет смертью.
Вообще капитану Пинько очень везло.
За все время службы в него не то что ни разу не выстрелили, но даже ни один пьяный или подследственный не дал ему в рыло. Вот уж везение так везение! За четырнадцать лет ни одной царапины и ни одного синяка.
А когда во время очередной ведомственной пьянки знакомый старлей из убойного отдела, с трудом ворочая языком, сказал ему, строго вертя под носом кривым пальцем, что это не к добру, что судьба, мол, свое все равно возьмет, причем возьмет сразу за все упущенное, то есть вломит так, что мало не покажется, пьяный Пинько легкомысленно отмахнулся и сказал, что все это ерунда. Он, мол, материалист и во всю эту хреновину не верит. Старлей многозначительно кивнул и упал под стол.
Письмо догорело, и Знахарь нахально сдул пепел на пол.
Пинько, конечно, на это было глубоко наплевать, но он нахмурился, выдержал неодобрительную паузу и, делая вид, что спрашивает просто от скуки, сказал:
- Тут ходят слухи, что ты, герой, генерала ФСБ завалил. Что - правда завалил?
- Да мало ли кого я завалил, - лениво ответил Знахарь, - тебя не завалил, и слава Богу.
- Ты не борзей, - повысил голос Пинько.
- А ты не задавай дурацких вопросов, - отбил Знахарь.
После этого собеседники сидели молча еще минут пятнадцать, стараясь не глядеть друг на друга. Оба понимали, что нужно делать вид, что тут идет беседа. Наконец, взглянув на часы, Пинько нажал на кнопку, привинченную к столу, и в дверях показался вертухай.
- Концерт окончен, - сказал Пинько, вставая, - в камеру его.
Вернувшись в камеру, Знахарь отмахнулся от любопытствующих и завалился на койку. У изголовья с равнодушным лицом стоял уже другой посланник Ганса. Но он занимал так же мало места и всем своим видом показывал, что ему нет дела абсолютно ни до чего, кроме сохранности объекта, которым являлся Знахарь.
Закинув руки за голову, Знахарь упер невидящий взгляд в провисшее брюхо верхней койки и глубоко задумался.
А подумать было о чем.
Записка, которую он со второго раза выучил наизусть, при всей своей краткости содержала уйму интересных и важных вещей.
Во-первых, несмотря на то, что текст записки был отпечатан на компьютере, сомневаться в том, что ее автором была именно Наташа, не приходилось.
Человечек, прыгающий с моста с резинками на ногах…
Когда Знахарь увидел этот полудетский рисунок, ему тут же вспомнилась встреча с Наташей в ее уютной, как она сама выразилась, норе.
Именно там, когда он понял, что Наташа лезет в эти его смертельные игры исключительно из спортивного интереса, из любви к риску, Знахарь, повинуясь внезапному наитию, спросил у нее, не прыгала ли она с моста на резинках. Наташа тогда удивилась и сказала, что да, прыгала.
И теперь Знахарь был совершенно уверен в том, что этот рисунок - одновременно и подпись, и пароль. А на компьютере записка отпечатана для того, чтобы нельзя было определить почерк писавшего. Тут все ясно.
Теперь - об именах, а точнее - о кликухах, упомянутых в послании.
Острый - это, понятное дело, Стилет.
Ермак… Ага. Это Дядя Паша. Он с Урала, а Ермак Тимофеевич там в свое время сильно отличился. Интересно, а какая фамилия у этого Ермака была, подумал Знахарь и полез в карман за сигаретами.
Пекарь. Тут посложнее. Но… тоже ясно.
Это, конечно же, Саша Сухумский. А Пекарь он потому, что пирожковые держит. А Стилет его этими пирожковыми за яйца держит.
Знахарь зло ухмыльнулся и представил себе, как между Стилетом и Сухумским начинается кровавая свара. И хорошо бы Сухумскому на Стилета какой-нибудь компромат иметь. Вот тогда начнется…
С именами ясно.
А вот самая первая фраза - «Это сделала я» - перечеркивала все рассуждения Знахаря, касавшиеся того, как коварный Стилет сдал его ментам.
Конечно же, Стилет от этого не становился белым и пушистым, и бежать к нему с покаянием, мол, прости, Стилетик, дорогой, что я думал о тебе плохо, вовсе не следовало.
Но эта короткая фраза меняла все.
Значит, это Наташа упрятала Знахаря в «Кресты».
Упрятала. Спрятала. Именно спрятала, а не посадила.
С некоторых пор Знахарь полностью доверял этой сумасшедшей бабе. Он испытывал к ней глубокую симпатию и точно знал, что она никогда не сделает ему плохо, не предаст его и, как было уже не один раз, спасет.
А раз так, то, судя по всему, она, пользуясь своими связями в ФСБ, устроила Знахарю эту изоляцию. А уж как - это ее дело. Скорее всего - дала кому надо денег, и Знахаря упаковали.
Наверное, в этом был смысл. На воле можно получить пулю от снайпера, мину под днище машины, ножичек под ребро в толпе, да мало ли какие сюрпризы могут ждать человека, имеющего столько недоброжелателей, как Знахарь.
А тут - только Саша Сухумский.
Он, конечно, смотрящий по тюрьме, и как он скажет, так и будет, но возможности тут весьма ограничены. Нужно, конечно, держать ухо востро, но Наташа права - конечно же, здесь гораздо безопаснее, чем на улицах Питера.
Да и Ганс вовремя подсуетился с охраной.
Знахарь покосился в сторону спинки койки и увидел недалеко от своего лица неподвижную штанину и спокойно висящую вдоль нее руку. Костяшки на кулаке были сильно увеличены и покрыты множеством мелких белых шрамов.
Боец. Это хорошо.
А ведь, подходя к своей койке и заваливаясь на нее, Знахарь даже не заметил этого парня, который стоял у его изголовья.
Действительно - как мебель!
Главное, чтобы он не оказался мебелью в критической ситуации.
Знахарь вставил сигарету в рот, тут же около уха раздался знакомый щелчок, и перед его лицом появился тот самый кулак со сбитыми костями. В кулаке была зажата зажигалка, и ее синий огонек почему-то подействовал на Знахаря успокаивающе.
Он прикурил и, не оборачиваясь, кивнул. Зажигалка исчезла.
Так, подумал Знахарь, в общем - все ясно.
Сидеть и ждать. Наташа сделает все, что нужно. А в том, что она сделает все, Знахарь не сомневался ни секунды. Сомневался он только в одном. Что больше привлекает Наташу - шанс спасти любимого человека или возможность устроить побег из «Крестов»? Такой экстрим!
Хотя побега, наверное, не будет. Скорее всего, она снова даст кому надо денег, и Знахаря переведут… например, в Анталию. Или в Барселону. В частный пансионат.
Тоже нормально.
Все нормально. Кроме еще одной строчки в письме.
Наташа написала, что в «Крестах» - то же самое. Это значит, что здесь его тоже попытаются убить. Это - плохо. Но, как сказал Вирлипуций Четвертый, «предупрежден - значит вооружен», подумал Знахарь и повернулся на бок.
И тут же наткнулся на взгляд Тюри, который, тоже лежа на боку, пристально изучал профиль Знахаря. Встретившись с ним взглядом, Тюря моргнул и спросил:
- Ну как? Сказали тебе что-нибудь интересное?
Знахарь помолчал и ответил:
- Сказали. Такое интересное, что дальше ехать некуда.
И замолчал. А Тюря тактично не спрашивал, что же такое интересное было сказано Знахарю. Он, как и все, находившиеся в этой камере, знал, что любопытной Варваре нос оторвали. Это для начала. А потом ей оторвали все остальное.
В это время за спиной Знахаря раздалось глухое покашливание, а затем голос Кадила произнес:
- Ну ладно, Знахарь, ты неверующий, что с тобой сделаешь… Бог тебе судья. Но ты же наш, Знахарь! Ты же р-русский!
Он сделал ударение на слове «русский», произнеся его значительно и возвышенно, при этом глядя на Знахаря проникновенно и в тоже время испытующе.
Знахарь, прищурившись, помолчал минуту и, тяжело вздохнув, ответил:
- Знаешь, Кадило, сколько раз мне задавали этот вопрос? А ведь поначалу, в юности, я с готовностью отвечал: «Конечно!» И попадал в ловушку. Но сейчас я отвечу тебе правильно.
Знахарь снова помолчал, причем и Кадило, и Тюря смотрели на него с нетерпеливым любопытством, и наконец ответил:
- Да, Кадило, я - русский. Но я - не ваш.
- То есть как это - «не ваш»? А чей?
- А вам всем обязательно нужно, чтобы человек был чей-то? Ничей я, свой собственный, понял?
Кадило, во время разговора сидевший, подавшись к Знахарю, разочарованно откинулся на койку и пробормотал:
- Свой собственный… Добыча для дьявола, вот ты кто. Враг человеческий только и ищет таких вот…
- Ну что же, - покладисто ответил Знахарь, - значит, так оно и есть, что ж тут поделаешь.
- Молиться нужно больше, вот что я тебе скажу.
- Вот ты за меня и помолись. У тебя лучше получится. А то от моих молитв у ангелов на небесах и понос может начаться.
- Не богохульствуй!
- Ну какой же ты, Кадило, простой все-таки! Ты что, не знаешь, что Бог поруганным не бывает?
Кадило промолчал и повернулся к Знахарю спиной, давая этим понять, что богословский диспут окончен.
Знахарь усмехнулся и полез за сигаретами. Заглянув в пачку, он присвистнул и сказал:
- Слышь, Тюря, я за этими разговорами уже полпачки высадил и не заметил.
- Это ничего, - ответил многоопытный Тюря, - в первый день после такого перерыва всегда так. Накуришься - притормозишь сам. Вот увидишь.
Знахарь кивнул и закурил.
В это время к его койке подошел Ганс и, присев на корточки так, что его голова оказалась на одном уровне с головой Знахаря, прошептал:
- Слушай меня внимательно, Знахарь. Тут моя разведка донесла, что тебе грозят неприятности. Причем очень большие.
- Говори, - тихо произнес Знахарь, внимательно глядя на молодого жилистого беспредельщика, густо разрисованного молниями, свастиками, черепами и прочими символами ужаса и смерти.
- Саша Сухумский дружит с городскими начальничками, и они, рассудив хорошенько, решили тебя убрать. Замочить. Тут сразу два интереса. Один - у Саши, он почему-то тебя сильно не любит, другой - у муниципалитета. Им нужно к трехсотлетию Питера отчитаться перед Москвой по ликвидации крупных авторитетов. Сам понимашь, неофициально.
- А ты-то откуда знаешь?
- Абвер не дремлет. Слушай дальше. Ты очень подходишь для этого. Не ты один, конечно, но сейчас о тебе разговор. Сразу же после празднования трехсотлетия тебя переведут в другую камеру, и там шестерки Саши Сухумского тебя завалят. И не надейся, что отмахнешься от них. Там лоси здоровые и умелые, так что о всяких там единоборствах забудь. Я все сказал.
- Хорошо. Спасибо, Ганс. Я этого не забуду.
Ганс кивнул и, встав, исчез в проходе между тесно стоявшими высокими трехъярусными койками.
А Знахарь, закинув левую руку за спину, а в правой держа сигарету, уставился единственным взглядом в потолок и подумал, что если бы взгляды могли оставлять следы, то потолок в камере за долгие годы существования «Крестов» был бы весь в дырках.
* * *
Та-а-ак…
Значит, шестерки пирожочника нашего, Саши Сухумского, падлы поганые, валить меня тут собрались?
Интересно.
До празднования юбилея города осталось… мм-м… осталось… Между прочим, осталось всего лишь четыре дня!
Ай-яй-яй!
Да уж, Наташа, ты, конечно, спасла меня от пули или взрывного устройства, но получается так, что попал я из огня да в полымя. И там - кранты, и тут - каюк. Что-то это мне не нравится.
И еще мальчишка этот…
Вчера, после разговора с Кадилом, чтоб ему провалиться со своей душной набожностью, подвели ко мне мальчишку того самого, в футболке с надписью «Queen». Поговори, говорят, с ним, если хочешь.
Ну, думаю, отчего же не поговорить…
Поговорил.
И так мне его жалко стало, а главное, то, что он мне рассказал, совершенно совпадало с моей собственной историей.
Ну просто в копеечку!
Разве что не жена его подставила, а студентка-сожительница, в которую он был влюблен по уши и на которой собирался жениться. А пока суд да дело, взял да и прописал ее к себе в комнату. Теперь ведь это просто делается, не то что при совке. А через неделю находят его соседа-алкоголика зарезанным, а ножичек-то из хозяйства мальчика этого, а на рукоятке-то - его отпечатки. В общем, знакомая схема. Соседи в ужасе, их там еще пять семей было, говорят: ах, мы и не подозревали, с каким страшным человеком жили столько лет! Ах, какой ужас! Ах, уберите детей подальше!
Мальчика - в кандалы, всех остальных и девку эту - в свидетели, она говорит: ах, нет, как же так, он же не такой, он не мог, а следак ей: а пальчики на ноже?
В общем, это мы уже проходили.
И вот сидит этот мальчик в общей камере уже второй день, и лица на нем нету. Особенно после того, как я все у него выспросил, а потом объяснил ему, наивному, что это сучка та приезжая, на которой он жениться собрался, все организовала. Сама-то она вряд ли соседа почикала, для этого другие люди есть, зато теперь, когда дадут дурачку этому молодому лет восемь, а у нас человеческая жизнь иной раз и трехи не стоит, будет она в его питерской комнатке на улице Пестеля жить-поживать и дальше жизнь свою подлую устраивать.
Говорю я ему все это, а сам вспоминаю, как мне самому старый авторитет про глупость мою толковал да про то, как моя жена, будь она проклята, меня под убийство подставила и как у меня после этого вся жизнь изменилась и вообще во что она, жизнь моя, превратилась.
Зоны, урки, менты, ФСБ, арабы, убийства, Америка, взрывы, предательства, побеги, стрельба и еще черт знает что!
Ну, богатство еще неимоверное. Это, конечно, приятно и интересно, но лучше уж реаниматором в больничке, чем у шестерок Саши Сухумского на пере.
Так вот этот мальчик после того, как я раскрыл ему глаза, просто сам не свой стал. Не ест, не пьет, в пол смотрит, молчит…
Ладно, думаю, перемелется. Главное, чтобы не пошел по моей дорожке. Да и не пойдет, наверное, ему слабо. Жидковат парнишка.
А вот завтра его на допрос поведут, и это уже интереснее.
Надо придумать, как передать через следака весточку Наташе. Хотя бы вызвать того хмыря, который мне от нее записку принес… Да поскорее. Пусть Наташа там кому надо денег даст, сколько им, падлам, захочется, но - быстро.
Потому что дни моей жизни начали сокращаться быстрее, чем я рассчитывал. И времени у меня остается все меньше и меньше.
Все меньше и меньше…
Я почувствовал, что глаза мои слипаются, и, успев только подумать, что утро вечера мудренее, заснул.
* * *
Утром Знахаря разбудил необычный шум в камере. Открыв единственный глаз, он сел на койке, повернул голову и увидел, что зэки столпились вокруг чего-то в противоположном углу, а один из них, хромой Бекас, лупит в дверь и орет:
- Эй, начальнички! Принимайте жмура! Нам здесь дохлятина не нужна!
Растолкав урок, Знахарь пробился вперед и замер.
Бедный, а именно так окрестили его сокамерники, тот самый мальчик, которому Знахарь вчера растолковывал, как его подставили, висел на спинке койки, подогнув ноги и касаясь коленями пола.
Знахарь похолодел.
Уставившись на висевшего в петле из тряпок Бедного, он почувствовал, как его пронизывает жалость к этому пацану, увидевшему отвратительную изнанку жизни и не выдержавшему этого зрелища.
Если бы я не уснул, думал Знахарь, если бы я поговорил с ним еще, если бы… Но, как говорится, если бы у бабушки были яйца, она была бы дедушкой. Уж это Знахарь знал наверняка.
Повернувшись, он, ссутулившись, добрел до своей койки и рухнул на нее.
Болезненное чувство необратимости произошедшего охватило его, и даже собственные проблемы, связанные с необходимостью выживания, отошли на второй план. Знахарь лежал на спине, закрыв глаз, и видел перед собой растерянное лицо Бедного, который слушал его жестокие, но справедливые слова о том, что произошло с ним, глупым и наивным студентом, на самом деле.
Он снова и снова слышал, как мальчишка беспомощно шептал:
- Как же так, как же так… Но ведь она же такая хорошая…
А Знахарь только жестко усмехался и продолжал развенчивать провинциальную любовь к столичным городам, которая заставляет девок сначала ложиться под любого столичного жителя, изображая любовь и верность, а потом толкает их на предательство, подлость, а иногда, как в случае с Бедным или с самим Знахарем - и на убийство.
И вот теперь Бедный висел на спинке койке, отвесив челюсть, и его синий язык, оказавшийся уродливо длинным, торчал изо рта, а нижняя часть лица и футболка с надписью «Queen» были покрыты засохшей пеной, которая попала как раз на усатую физиономию Фредди Меркьюри. Не повезло бедному Фредди, что Бедный повесился именно в этой футболке. Знахарь невесело усмехнулся и вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть. Открыв глаз, он увидел сидящего рядом с ним на корточках Ганса. Ганс смотрел на Знахаря, и на его лице читалась странная смесь жалости, жестокости и самоуверенности.
- Ну, что тебе? - устало спросил Знахарь.
Он и на самом деле чувствовал себя так, будто всю ночь грузил уголь.
Ганс ухватил себя за подбородок, с силой помял его и тихо сказал:
- Я знаю, о чем ты думаешь. Вчера я слышал ваш разговор. Да только…
- Что - только? - Знахарь напрягся.
- В общем… В общем, Бедный этот - он мусор. Казачок засланный. Вот.
Знахарь быстро сел и, мгновенно выстрелив рукой, схватил Ганса за ухо.
- Говори. Или я оторву тебе ухо.
Гансу было больно, но на его лице не дрогнул ни один мускул, и он так же тихо и спокойно продолжил:
- Прежде чем он сдох, он рассказал все. Ну, во-первых, его узнал один из моих… В общем, его узнали. Во-вторых, он пришел именно к тебе и вся его история была специально подогнана под тебя, чтобы ты расслабился и пустил слезу.
Знахарь медленно раслабил руку и отпустил Гансово ухо.
Ганс, поморщившись, потер защемленный лопух, который, кстати, был изрядно и профессионально измят и изломан уже давно, и сказал:
- Ты заметил, что его легенда в точности совпадала с твоей историей?
Знахарь кивнул.
- Ну вот. Я не знаю, зачем это было нужно ментам, да он и сам не знал. Он должен был войти к тебе в доверие, а там они бы уже решили, как использовать это.
Знахарь снова кивнул и тут же с ужасом вспомнил, что как раз собирался наладить связь с волей через Бедного.
Да-а-а, подумал Знахарь, вот оно как.
- Ну и кто его… - спросил он, просто чтобы сказать что-то.
- Какая тебе разница, - пожал плечами Ганс, - считай, что я.
Знахарь замолчал, задумавшись. Ганс не мешал ему.
Через несколько минут Знахарь глубоко вздохнул и сказал:
- Да, видать, потерял я нюх. Действительно расслабился.
- Ладно тебе, - подбодрил его Ганс, - все нормально. С кем не бывает!
- Ну, знаешь, - с сомнением отозвался Знахарь, - а если бы ты не услышал всего этого? А если бы Бедного не узнали?
- Если бы - если бы! История не любит сослагательного наклонения, - сказал Ганс, подмигнул Знахарю и встал.
Знахарь, подняв взгляд, примирительным тоном сказал:
- Ну ты насчет уха извини…
Ганс улыбнулся и махнул рукой:
- Не так уж мне и больно было. У меня что уши, что нос - давно уже без хрящей, так что - ничего.
И ушел к своей койке.
Бедного уже вынесли, дверь за вертухаями захлопнулась, и тут с койки Тюри послышалось:
- Чифир ты не пьешь, я знаю, ну тогда просто чайку крепкого - как? С утра, знаешь ли, способствует!
Знахарь повернулся, и, испытывая чувство благодарности к старому седому зэку, который сбил его с неприятной темы, ответил:
- Чайку - с удовольствием. А к чайку что?
Глава 4 Я ОТ ХОЗЯИНА УШЕЛ…
Заместитель главы администрации города по вопросам контроля над асоциальными тенденциями в обществе Альберт Генрихович Гессер пребывал на седьмом небе.
В результате многолетней работы головой, чековой книжкой и распухшей, как прошлогодний утопленник, печенью ему удалось наконец затесаться на Всемирный конгресс по надзору за содержанием преступников.
Конгресс этот проходил осенью 2002 года в Берлине и в основном касался содержания заключенных в тюрьмах и лагерях стран бывшего Варшавского Договора. А значит, лагеря и тюрьмы России, которая в то время была великим и могучим Советским Союзом, тоже могли рассчитывать на благосклонное внимание мирового сообщества. В основном на это уповали, конечно же, не сами зэки, а чиновники, кормившиеся от российской пенитенциарной системы.
Глупые капиталисты, которых российская чиновная братва благополучно доила и доить будет, обреченно приготовились отстегнуть российским тюремщикам на развитие острожного дела столько, сколько они попросят. Гуманитарная помощь, кредиты и прочие буржуйские блага замаячили на горизонте, и многочисленные кумы, а также большие и толстые менты с прозрачным голубоватым слоем в глазах оживились и стали потирать руки.
На протяжении семи месяцев не происходило ничего особенного, и вдруг в конце мая в мэрию на имя Алика Гессера пришел факс из Детройта, в котором коротко сообщалось, что на днях Петербург посетит американская комиссия из «Эмнисти Интернэшнл», и приедет она исключительно затем, чтобы осмотреть легендарные «Кресты» и пролить на головы вертухаев, зэков и городских чиновников золотой дождь благодеяний.
Гессер, держа в пухлой руке лист термобумаги, на которой было отпечатано послание из-за океана, некоторое время тупо соображал, потом до него дошло, что заграничные слова означают что-то вроде «Международная амнистия», а это…
Это значило, что лед тронулся.
С трудом сдерживая радость, Гессер бережно убрал драгоценную бумагу в бювар крокодиловой кожи и нажал кнопку.
В кабинет, виляя длинными стройными бедрами, вошла секретарша, и Альберт Генрихович, которого она в некоторые моменты своей разнообразной работы называла Алешенькой, начал давать указания.
Крестовский кум был вызван в мэрию, где за чашечкой хорошего чаю ему добродушно сообщили, что если к трехстолетию города «Кресты» не будут готовы к визиту высоких зарубежных гостей, то там, в «Крестах», он и останется до конца своих дней. А дни эти будут очень короткими.
Ну, а если уж он не подведет, то…
И куму добродушно и многозначительно улыбнулись.
Кум, подполковник внутренних войск Василий Тимофеевич Затворов, сделал строгое и понимающее лицо и заверил высокого начальника, что все будет в ажуре. На том и порешили.
Выйдя от Гессера, а это именно он пообещал в случае чего сгноить подполковника в его же «Крестах», Затворов вытер пот со лба и по привычке представил, как он ставит раком весь личный состав «Крестов». Картина, как всегда, получилась приятная, и, сев в служебную «Волгу», Василий Тимофеевич поехал на набережную, где за высоким кирпичным забором виднелись старинные корпуса тюрьмы, построенной еще в то время, когда и электричества-то не было, не то что Всемирного конгресса по делам кандальников.
* * *
В кабинете начальника тюрьмы сидели трое.
Сам Василий Тимофеевич Затворов, без кителя, с расстегнутым воротом и благодушным выражением лица, по привычке располагался в большом и мягком кожаном кресле за просторным дубовым столом.
Стол был массивным и рассчитанным на прямое попадание начальственного кулака массой до четырех килограммов со скоростью до ста километров в час. Сейчас он использовался совсем по другому назначению, и на нем не было ни бумаг, ни телефонов, ни старинного малахитового чернильного прибора с бронзовыми волками, догонявшими бронзовые же розвальни, в которых паниковали испуганные бронзовые мужики.
Напротив Затворова, которого заключенные за глаза называли Запором, в двух креслах калибром поменьше, но тоже мягких и уютных, сидели два вора в законе.
Одним из них был небезызвестный Дядя Паша с Урала, державший в одной руке хрустальную многограннную стопку, наполненную водочкой, а в другой - вилку, на которой блестел мокрыми боками маленький пузатый боровичок.
Он прибыл на встречу с Большим Вертухаем на огромном черном джипе, который сейчас стоял на набережной напротив ворот, и двери мрачного и унылого узилища распахнулись перед уральским королем не менее гостеприимно, чем стеклянные створки «Метрополя» перед генеральным директором Новорусского кладбища. Предупредительные и любезные цирики проводили высокого гостя в кабинет Хозяина и испарились, оставив после себя легкий запах казармы и вареной рыбы.
Другим высокопоставленным участником дружеско-деловой встречи был постоялец «Крестов» Саша Сухумский, сидевший в отдельной благоустроенной камере с телевизором, телефоном и прочими атрибутами красивой жизни.
В кабинете царила атмосфера дружелюбия и полного взаимопонимания.
Маленькие решетчатые окна были завешены внушительными портьерами, и создавалось впечатление, что стоит только отдернуть тяжелую ткань, как за ней откроются огромные сводчатые проемы, полные яркого солнца…
Увы, это впечатление было обманчивым. На самом деле в силу архитектурных особенностей тюремного ансамбля солнце никогда не попадало в это помещение, и темно-зеленые бархатные шторы важно скрывали то, чего на самом деле не было и в помине.
На столе начальника тюрьмы по случаю встречи с уважаемыми людьми были скромные выпивка и закуска.
Из напитков здесь можно было увидеть коллекционную «Столичную» образца и выпуска 1969 года, настоящую мексиканскую текилу, армянский коньячок, по возрасту соперничавший с водкой, и «Жигулевское» пиво, увидев которое, Дядя Паша выпучил глаза и лишился дара речи.
А скромную закусочку составляли икорка черная, икорка красная, также рыбка белая и красная, колбаска твердая, балычок, помидорчики свежие и маринованные, грибки соленые, маринованные и фаршированные зеленью, а еще жирные черные маслины, ветчинка и буженинка, язык отварной и холодец домашний с чесночком и хреном…
Да мало ли что можно было увидеть в тот вечер на столе начальника тюрьмы, принимавшего важных гостей! Дело ведь не в богатстве стола, а во взаимном уважении и приязни тех, кто за ним сидел.
На самом же деле ни о каком уважении и приязни, конечно же, и речи быть не могло. И Дядя Паша, и Саша Сухумский, и Хозяин - все они ненавидели и боялись друг друга. Но, будучи туго увязанными в смертельный узел, который можно было бы только разрубить, да вот не нашлось пока того Гордия, который бы это сделал, они, улыбаясь и похлопывая друг друга по плечам, в душе резали, убивали и четвертовали тех, с кем сейчас благополучно и чинно выпивали и закусывали, тех, кому улыбались, тех, чьим шуткам смеялись, смахивая веселую слезу.
Хозяин как раз заканчивал веселую историю о том, как в одной из камер несколько дней назад опетушили одного крепкого мужичка, который еще весной, увидев, как на улице трое конкретных пацанов прессовали пожилого лоха, шедшего из сберкассы, разделался с ними, а одного из грабителей просто убил голыми руками. После этого он скрылся, но его нашли и арестовали. Тех двоих тоже нашли и арестовали, и в «Крестах» все трое встретились в одной камере.
Вот потеха была!
Мужичок попытался было рыпаться, но пострадавшие от него пацаны с помощью надежных братков скрутили его и опарафинили, проведя членом по губам. Потом, естественно, произошла обычная процедура опускания, и теперь самозваный уличный рыцарь обнимался с парашей.
Ясное дело, в одной камере они оказались не просто так, а по просьбе пацанов, жаждавших справедливости, и устроил это, естественно, Хозяин.
Выслушав поучительную историю, участники скромной вечеринки добродушно посмеялись, затем выпили за справедливость, и наконец разговор из плоскости баек и анекдотов перешел к вещам серьезным и важным. В конце концов, не для того же собрались трое уважаемых людей, да еще в таком месте, чтобы просто языками чесать и водку трескать!
Хозяин поставил опустевшую хрустальную стопку, по стенкам которой сбегали капли водки, на стол, строго оглядел собеседников и сказал:
- Н у, господа, как там сказано у этого, у Грибоедова: я собрал вас, чтобы рассказать пренеприятнейшую историю. Вроде так.
Дядя Паша нахмурился, но Хозяин выставил руку ладонью вперед и добавил:
- Пал… как тебя по батюшке?
- Иваныч, - ответил Дядя Паша.
- Пал Иваныч, ты, это, не беспокойся, я же это просто для связки сказал, так сказать, классика процитировал. А на самом деле известие у меня - приятное. Но об этом потом, когда разберемся с тем, что тебя и Сашу интересует. Со Знахарем этим, стало быть. Может, еще по одной, чтобы разговор повеселее шел?
- А что, давай, Василь Тимофеич, дело хорошее, - поддержал его Саша Сухумский.
Водочка была разлита и с аппетитом выпита за воровские законы и понятия, а также за их долгую жизнь и правильное применение.
Утерев губы мятым носовым платком, Хозяин откинулся на спинку кресла и, перестегнув брючный ремень на следующую, чтобы стало посвободнее, дырку, сказал:
- Ну, господа, давайте излагайте, что там у нас по Знахарю.
Первым заговорил Дядя Паша.
- Со Знахарем пора кончать, - начал он, с ходу взяв быка за рога, - и чем скорее, тем лучше. В общем, валить его надо. Но не сразу. У него в заграничных банках столько денег лежит, что на них можно новые «Кресты» выстроить. Из белого мрамора, с теннисным кортом и с бассейнами для зэков.
- Ишь ты… - задумчиво протянул Хозяин, - я слышал, что у него лавэ имеется, но чтобы столько… А сколько у него вообще денег?
И Хозяин проницательно посмотрел на Дядю Пашу.
Тот, в свою очередь, взглянул на Сашу Сухумского, потом на Хозяина, помолчал немного, соображая что-то свое, и, решившись, сказал:
- Я знаю, сколько примерно у него денег. Но до того, как я назову сумму, нам нужно договориться. И договор этот потом выполнить от и до. Что скажете?
Простодушный и жадный Саша Сухумский, владелец тридцати восьми пирожковых, хоть и был смотрящим по «Крестам», на самом деле просто выполнял распоряжения Стилета и по части мозгов звезд с неба не хватал. Он сразу же представил себе сундук с долларами и радостно заявил:
- А почему ж не договориться? Было бы о чем!
Дядя Паша метнул на него быстрый взгляд и спросил у Хозяина:
- А ты что скажешь?
- Так ведь ты не сказал, о чем речь, - ответил более осторожный и опытный Затворов, - ты хотя бы намекни, а там видно будет.
Дядя Паша удовлетворенно кивнул, мысленно уже приговорив жадного Сашу Сухумского, и сказал:
- Об этом должны знать только мы трое, и больше никто. Потому что иначе может начаться небольшая войнушка.
Он посмотрел на собеседников и, помолчав немного, продолжил:
- За деньгами Знахаря охотятся многие. Это и наши авторитеты, имена которых я пока не буду называть, и генералы из ФСБ, которые тоже любят шуршики в больших количествах, и… - Дядя Паша сделал многозначительную паузу, - и воины Аллаха из известной вам Аль Каиды. Эти деньги принадлежат им. В прошлом году Знахарь двинул их общак в Эр-Рийяде, и вот тут-то вся карусель и закрутилась.
- Ого, - весело удивился Паша, - а наш Знахарь-то, оказывается, непростой!
- Очень даже непростой, - подтвердил Дядя Паша.
Хозяин посмотрел на Дядю Пашу очень внимательно и его взгляд был острым и совершенно трезвым.
- А это проверенная информация? - спросил он негромко.
Дядя Паша так же внимательно взглянул на него и так же негромко ответил:
- Отвечаю.
- Хорошо… - протянул Хозяин, - хорошо… А что там насчет наших авторитетов? Кто еще хочет Знахаревских денег? Да и сколько их там, в конце концов, денег этих? Не тяни кота, Пал Иваныч, колись.
- По моим подсчетам - сто двадцать - сто тридцать миллионов долларов, - небрежно ответил Дядя Паша, и над столом повисла тишина.
В кабинете Большого Вертухая часто назывались различные суммы денег, и порой они были очень даже немаленькими, но такое прозвучало впервые.
Затворов был в шоке.
Саша Сухумский - тоже.
А Дядя Паша, глядя на них, уже прикинул со скоростью и надежностью хорошего компьютера, что после того, как дело будет сделано, кое от кого нужно будет немедленно избавиться. И в первую очередь - от сидевшего рядом с ним Саши Сухумского, бывшего на самом деле марионеткой Стилета. Да и от продажного Хозяина - тоже.
Такие деньги нужны одному.
Одному.
Он, конечно же, не знал, что в точности такая же же мысль пронеслась сейчас в голове Хозяина, но в том, что такое возможно, не сомневался ни секунды. И поэтому, чтобы не выдать себя и избежать встречного узнавания мыслей в глазах, с деланным оживлением окинул взглядом стол и воскликнул:
- А что там водочка наша? Или для разнообразия по Мексике ударить? Как там текилу-то эту пить надо? А, Василь Тимофеич? Ты человек столичный, должен знать, так что объясни уральской деревенщине, что к чему!
Он весело посмотрел на Хозяина, и тот, уже успев погасить в своих глазах отражение бешеных мыслей, ответил таким же веселым и радушным взглядом и с притворной важностью сказал:
- Употребление текилы - дело на первый взгляд простое, но только на первый. А знатоки, если увидят, что ты ее просто трескаешь, как водяру, скажем, то могут и здороваться перестать.
- Во как! - изумился Дядя Паша. - А ну, давай, давай, показывай, как ее, родимую, пьют!
- Сейчас покажу, - с достоинством ответил Хозяин и взялся за квадратную бутылку с желтой этикеткой.
В течение нескольких последующих минут он с шуточками и прибауточками развлекал собеседников демонстрацией приемов употребления текилы, а Дядя Паша с Сашей Сухумским с интересом следили за этим, оживленно комментируя его действия. Но при этом каждый из них напряженно думал о своем, и, хоть мысли эти были разными, объединяло их все же одно - деньги. Точнее - как завладеть этими деньгами единолично.
Показав, как знатоки пьют текилу, Хозяин спросил:
- Ну что, поняли?
Ученики дружно ответили:
- А чего ж тут не понять?
- Ну, тогда давайте.
И собутыльники налили себе текилы, насыпали соли в ямку на сгибе кулака, взяли по дольке лимона и выпили за мексиканских алкоголиков.
Патриотичный Дядя Паша, выдохнув кактусовую сивуху, покрутил головой и сказал:
- Оно, конечно, экз… как его… экзотика, но наша российская водочка мне как-то больше нравится.
- А мне понравилось, - сказал Саша Сухумский, вытирая слезу, вызванную непривычной едкостью напитка.
- На вкус и цвет, сам понимаешь, - дипломатично закруглил тему мексиканской косорыловки Затворов.
Он открыл стоявший среди тарелок с закуской небольшой ящичек красного дерева и, достав из него тонкую сигару, закурил. По кабинету распространился аромат благовоний, совсем не похожий на обычный сигарный смрад, и заинтересованный этим Дядя Паша спросил:
- А ну-ка, ну-ка, что у тебя там?
Затворов широким жестом махнул рукой в сторону ящика, и Дядя Паша, взяв сигарку, с удовольствием обнюхал ее, а потом и прикурил от настольной зажигалки в виде статуи Свободы. Огонек у нее выскакивал там, где и положено, то есть на конце факела, которую Свобода держала в высоко поднятой правой руке. Затянувшись, он одобрительно кивнул и сказал:
- А ничего! Я думал, они крепкие, знаешь, какой обычно горлодер в этих сигарах… Ничего, ничего!
Зятянувшись еще раз, он посмотрел на Хозяина и решительно вернулся к прерванному разговору о Знахаре и его деньгах.
- Так я что говорю… Знахаря этого нужно кончать. Но сначала он должен рассказать все о своих бабках. То есть - в каких банках они лежат, номера счетов и все такое. И это - на тебе, Василь Тимофеич. Тут уж, сам понимаешь, кроме тебя, никто не сделает. К тому же накосячил слишком много. Живет он не по понятиям, нарушает их как хочет, причем нарушает демонстративно. А молодняк смотрит и берет с него пример. Сам понимаешь, нам от этого пользы никакой, один только вред.
- Вот именно, - поддержал его Сухумский, - от Знахаря одни только проблемы, это точно. Я-то некоторые вещи о нем лучше вас знаю, так что…
- Ну-ка, что за вещи? - и Дядя Паша повернулся к Сухумскому.
- А вещи очень простые. И вы их не знаете просто потому, что Тимофеич у себя в кабинете сидит, а ты, Дядя Паша, на своем Урале хозяйствуешь. А мне из кельи моей все видно и слышно, что в «Крестах» делается.
- Так что же все-таки такое? - нетерпеливо спросил Затворов.
- Давайте-ка по рюмахе, надо текилу эту задавить, а потом я расскажу, что это за вещи.
Заговорщики хлопнули по рюмке, закусив чем Бог послал, и Сухумский начал излагать «вещи».
- Мне тут хорошо видно все… - повторил он, - и я вижу, что Знахарь творит такой косяк, о котором вы даже и не подозреваете.
- Да что за косяк-то, - раздраженно спросил Дядя Паша, - что ты, в самом деле, кругами-то ходишь? Ты по делу говори!
- Я и говорю. Он объединяет беспредельщиков и втолковывает им, что время воров в законе кончилось и теперь будет новая жизнь. Прямо как Ленин какой-нибудь.
- Да ну? - Дядя Паша откинулся на спинку кресла.
- Вот тебе и «да ну»! Так все и есть. Понятия, говорит, это фуфло, это, мол, авторитеты выдумали, чтобы молодежь в узде держать, а сами, мол, делают что хотят, и никаких понятий не придерживаются. Как те же самые коммуняки красножопые. На съездах, мол, врут красиво, а на местах каждый гребет себе в рыло и в ус не дует.
- Так… - Дядя Паша помрачнел и взглянул на Затворова.
Тот ответил таким же мрачным взглядом и сокрушенно покачал головой:
- Да, Пал Иваныч, все так и есть. Я хоть и в кабинете сижу, но что у меня в хозяйстве творится - знаю. Не так, конечно, знаю, как уважаемый Саша, но кое-что и до меня доходит.
Дядя Паша перевел тяжелый взгляд на Сашу Сухумского и спросил:
- Ну и что еще там говорит наш дорогой Знахарь?
- А говорит он еще, что авторитеты просто так не сдадутся, и поэтому беспредельщики должны быть вместе, чтобы сильнее быть. Без борьбы, говорит, нет победы. Крови, говорит, много будет… Он много чего еще говорит, но главное - что воровским понятиям конец, и что авторитеты и воры в законе самые главные крысы и есть.
Насчет крыс Сухумский прибавил уже от себя. И насчет крови - тоже. Он очень хотел, чтобы Дядя Паша и Затворов не сомневались и поскорее уничтожили навязшего в зубах Знахаря.
А еще ему не давали покоя мысли о том, что Знахарь знает про его тридцать восемь пирожковых и при случае обнародует это. А тогда будет совсем нехорошо. По большому счету, все эти миллионы долларов вовсе не интересовали Сашу. Он остерегался даже приближаться к таким крупным деньгам, справедливо полагая, что это смертельно опасно, и так же справедливо предпочитая свою жирную синицу в руках далекому журавлю в небе.
- Значит мы - крысы… - подытожил Дядя Паша и заиграл желваками.
- Так и сказал, - с огорчением подтвердил Саша Сухумский и развел руками, - и вообще, если он приберет к рукам беспредельщиков, тогда я уж и не знаю, что в «Крестах» твориться будет…
- Так, - Дядя Паша выпрямился и посмотрел Саше в глаза, - сегодня же забираешь его к себе в камеру, и к завтрашнему вечеру вся информация о банках, счетах и деньгах должна быть у тебя. Делай что хочешь, хоть иголки ему под ногти засовывай, хоть кости все переломай, хоть шкуру с него с живого сними, но чтобы он все тебе рассказал. А ты, Тимофеич, сразу после этого организуй его безвременную кончину. И чтобы все было чисто и гладко. Я не желаю больше о нем слышать.
- Минуточку, минуточку, - Затворов поднял руки, - не горячись так, Пал Иваныч, решение нужно в конце принимать, а до конца еще далеко. Ты, видно, забыл, что у меня и приятные новости есть. Признайся, забыл ведь?
- Ну, забыл, - буркнул Дядя Паша, обозленный тем, что Знахарь заочно обозвал его крысой, - давай-ка водочки еще, чтобы эту тему перебить.
- Давай, - обрадованно подхватил Затворов, - Знахарь никуда не денется, а тут есть разговор поинтереснее, а главное - не о скорбных делах.
Водочка была разлита и выпита, и после недолгой паузы, заполненной звоном посуды и лязганьем вилок, Затворов начал:
- А хорошая новость вот какая. Сегодня ко мне нагрянула международная комиссия по делам заключенных. Вроде так называется. Сейчас посмотрю.
Он выдвинул нижний ящик стола, достал из него какую-то бумагу и, запинаясь, прочел:
- Эмнисти Интер… Интернешнл. Во - Эмнисти Интернешнл! Ну и язык - хрен прочтешь. В общем, это буржуйская благотворительная организация. Они ездят по тюрьмам всего мира, и ежели видят, что зэк жопу газетой вытирает, а не мягкой туалетной бумагой, то поднимают вой и начинают биться за его права. Ну, я-то знал, меня нужные люди предупредили загодя, так что, когда эти американцы в галстучках да с папочками приперлись, тут все уже было тип-топ. И в тех камерах, куда я их пустил, было все как надо. Цветные телики, книги, вазы с фруктами, ну и, понятное дело, по четыре человека в камере, как и положено. Урки довольные, яблоки с авокадами жрут, в телик пялятся, а когда комиссия вошла - стали говорить им, что все о’кей, олл райт, мол… Век бы здесь сидели, жалко, что срока маленькие.
Затворов хохотнул и добавил:
- Попробовали бы они что-нибудь другое сказать! В пресс-хату никому не охота, так что, сами понимаете…
- Ну и что? - поинтересовался Дядя Паша. - И что тут особенно приятного?
- А приятное то, что они привезли годовой запас медикаментов, продуктов питания, курева и витаминов. Витамины, говорят, для бедных зэков - первое дело. А вертухаям моим - каждому по мобильнику, ну, как комиссия ушла, мобильники эти я, конечно, собрал, нечего мудаков баловать… Да… Еще им по новому комплекту обмундирования выдали. Это я тоже прибрал, естесссно. А самое главное - три «гранд чероки» для руководства, а мне, как ветерану пени… пене… Вот блин, сейчас, погодите.
Он снова заглянул в бумагу и прочел по складам:
- Пе-ни-тен-циар-ной системы. Что за система такая… короче, как заслуженному вертухаю - держитесь, мужчины, не упадите, мне - «хаммер». Вот такие приятные новости.
- А что, - одобрительно сказал Саша, - годовой запас всего этого добра… Интересно, на сколько все это тянет?
- Я уже посчитал. Где-то миллиона на полтора.
- Ну что ж, - кивнул Дядя Паша, - это действительно приятная новость, но только для тебя. Или как?
- Эх, Дядя Паша, - огорченно вздохнул Затворов, - плохо ты меня знаешь. Мы же вместе работаем, а ты говоришь - только для меня… Что ж я, действительно - крыса, как Знахарь сказал? Все это на троих. Мне, как хозяину, Саше Сухумскому, как смотрящему, и тебе, как основному человеку по Знахарю. Вот так. А ты говоришь - только для меня…
И Затворов огорченно покрутил головой
- Ну ладно, Тимофеич, не огорчайся так, - начал извиняться Дядя Паша. - Каюсь, виноват. Это разговоры про Знахаря этого долбаного так на меня подействовали. Вот я и обозлился. Давай-ка лучше водочки за это дело. Новость-то действительно приятная оказалась.
Затворов еще немного пообижался, повздыхал, но наконец оттаял и собственноручно налил всем водки.
- Ну, сказал он, - с довольным видом оглядывая гостей, - за самую гуманитарную в мире помощь! Что бы мы без нее делали?
- Пр-равильно, - поддержал Дядя Паша и опрокинул рюмку в рот.
Саша Сухумский и Хозяин последовали его примеру, и первая пустая литруха раритетной «Столичной» переместилась на пол, за портьеру.
Когда была открыта следующая бутылка, а участники встречи на высоком уровне единодушно решили, что мешать напитки - дурной тон, было выпито еще по одной, а затем Дядя Паша, отказавшись от сигары и закурив простое «Малборо», сказал:
- Ну ладно, с хорошими новостями разобрались. Теперь вернемся к Знахарю. Короче, завтра…
Затворов остановил его жестом:
- Погоди, Пал Иваныч, это еще не все.
- Что еще? - нахмурился Дядя Паша.
- Послезавтра - день города. Трехсотлетие это, чтоб ему… В мэрии решили, что устроить благотворительный концерт для зэков - самое то, что нужно. Я не знаю, чем они там думают, но принято решение устроить концерт во дворе. Под открытым небом, так сказать.
- Они там что - вовсе охренели? - Дядя Паша удивленно поднял брови.
- Может быть, может быть, - согласился Затворов, - но, сам понимаешь, тут я ничего не могу поделать.
- Да уж… Гуманисты, мать их за ногу! - Дядя Паша с досадой покрутил головой, - но тут уж, действительно, ничего не поделаешь.
- Вот и я говорю. На концерте этом будут всякие там звезды… - Хозяин снова взял бумажку, - вот - рок-группа «Пилорама»…
- А, знаю, - вмешался Саша Сухумский, - нормальная группа. Они воровские песни исполняют. Про зону там, про колючку, потом про березки опять же… Нормальные песни, пробивают.
- Ага. Хорошо, - Хозяин снова заглянул в бумажку, - потом еще группа «Дуст», Алекс Апфельберг и Миша Бояринов.
- А эти, как их… «Тату» не приедут? - поинтересовался Сухумский.
- Нет, не приедут. А на что они тебе?
- Ну-у… Такие девки! Да тут все мои гаврики обдрочились бы прямо на концерте!
- Обойдетесь.
- Да уж обойдемся, что поделаешь.
- Ну вот и хорошо. И еще - на концерте этом будет новый мэр города - Алевтина Гордиенко. Так что сами понимаете, до того, как это все кончится - ни о какой мокрухе у меня в «Крестах» и речи быть не может.
Это было сказано твердо и веско.
Возражений не было, потому что все понимали: какими бы специальными ни были отношения собравшихся в кабинете начальника тюрьмы, хозяин здесь он. И, хоть он здесь и Хозяин, тюрьма все же не частная лавочка, и считаться с тем, что она часть огромной и мощной системы со своими законами и правилами, приходилось.
- Ну что же, - подытожил Дядя Паша, - значитца, так тому и быть. Сразу же после праздничка, после концерта этого, Саша Сухумский со своими людьми берет Знахаря и выжимает из него всю информацию. А потом… Ну, в общем, Тимофеич сам знает, как сделать лучше. Хватит, попрыгал Знахарек - и достаточно.
Затворов согласно кивнул и налил всем водки.
- За упокой его души, - сказал он, - и за его щедрость к бывшим товарищам.
Выпили не чокаясь.
Знахарь был приговорен, но ничего не знал об этом. В этот момент он спал на своей койке, и ему снилась темноволосая девушка, которая сидела на берегу лесного ручья, опустив пальцы в его прозрачные воды, и ласково улыбалась, закрыв глаза. У изголовья Знахаря неподвижно стоял молодой парень и равнодушно смотрел в заполнявший камеру полумрак. На его запястье были вытутаированы две молнии, сильно напоминавшие эмблему СС.
- А теперь, - и Затворов с многозначительной ухмылкой оглядел гостей, - перейдем к культурной части нашей сегодняшней программы.
Он нажал на кнопку, закрепленную под дубовой столешницей, дверь открылась и на пороге показался молодой прапорщик с наглыми глазами вороватого холуя.
- Давай, - кивнул ему Затворов, и прапорщик исчез.
- А чего - давай? - поинтересовался Саша Сухумский, зацепив на вилку кусок буженины.
- Сейчас увидишь, - самодовольно усмехнулся Затворов, - не спеши.
Дядя Паша догадался, куда отправился хозяйский холуй, но промолчал и, разлив водку по стопарям, сказал:
- Ну что, за успех нашего дела?
- За успех - это можно, - ответил Затворов и взял стопку.
- Ну давайте, - поддержал тост Саша Сухумский.
Водка была выпита, и Затворов, хрустя огурцом, невнятно спросил:
- Слышь, Пал Иваныч, а что ты там про других авторитетов говорил? Которые вроде бы тоже к деньгам Знахаря грабки тянут?
- Говорил, точно, - подтвердил Дядя Паша, - и первый из них…
Он сделал паузу и оценивающе окинул взглядом собеседников, как бы решая, стоит ли открывать им такие серьезные вещи.
Те молчали, выжидающе глядя на него, и Дядя Паша закончил фразу:
- И первый из них - Стилет.
Затворов, который прекрасно знал Стилета, имел с ним дела и долю в стилетовских маклях, удивленно поднял брови, но промолчал.
Он прекрасно понимал, что если имя человека произносится в таком разговоре и в таком смысле, то жить ему осталось недолго.
И, как бы подтверждая его мысли, Дядя Паша сказал:
- Как-то нехорошо получается - вроде человека похоронили, а он живой ходит. Неправильно это. Так что, - и он тяжело взглянул на Сашу Сухумского, - после Знахаря - Стилет.
Сашу это вполне устраивало, потому что таким образом он избавлялся от необходимости отстегивать Стилету бабки за молчание о пирожках, да и вообще… Саша побаивался Стилета, и если Дядя Паша уберет его, то Саше станет легче дышать. Неизвестно, правда, каково будет дышать под Дядей Пашей, а именно такая перспектива и вырисовывалась, но про пирожковые он не знал, а это уже было значительным плюсом.
- Как скажешь, Дядя Паша, - почтительно произнес Саша Сухумский, - мы тебя уважаем и мнение твое ценим. А он точно хочет этих денег?
- А ты коронацию вспомни, и сходняк тот, на котором мы Знахарю условия объявили. Вспомни, как Стилет на Знахаря смотрел. Да у него в каждом глазу по жабе сидело! А в голове калькулятор щелкал так, что по всей комнате слышно было. Что, скажешь, не заметил?
- Ну, вообще, конечно, заметил, - важно кивнул Саша.
На самом деле тогда, в «Балтийском дворе», он был слишком озабочен мыслями о пирожковом бизнесе, чтобы замечать такие нюансы, но сейчас нужно было продемонстрировать понимание и солидарность.
- Да-а-а… - добавил он, многозначительно кивая, - я тогда еще подумал: что-то он свое крутит… Точно!
И Саша Сухумский закивал еще энергичнее, как бы вдруг найдя подтверждение своим тайным мыслям.
Дядя Паша, для которого лицедейство Саши было открытой книгой, бросил на него быстрый взгляд и сказал:
- Ну вот все и ясно. А у тебя, Тимофеич, возражений нет?
Тон, которым был задан этот вопрос, возражения исключал, поэтому Затворов так и ответил:
- А какие могут быть возражения? Мы хоть и одно дело делаем, но я все-таки не вор в законе, и поэтому в ваши дела не лезу. Не моя, так сказать, вотчина.
Дядя Паша согласно кивнул, и тут дверь, за которой несколько минут назад скрылся слуга Затворова, отворилась.
На пороге показались сначала давешний прапор, а за ним - размалеванная маруха лет сорока, которая подталкивала перед собой трех молоденьких девиц.
Две из них хихикали, стреляя прищуренными хитрыми глазками по кабинету, а большей частью - по столу со жратвой, на которую они обратили внимание в первую очередь. Обеим было по восемнадцать лет, и они ждали суда за ограбление и поножовщину. Они прекрасно понимали, для чего их привели в кабинет начальника тюрьмы, и нисколько не возражали против этого. Им было все равно, где раздвигать ноги, и они вполне готовы были расплатиться своими пока еще молодыми и свежими прелестями за водку и жирную пайку, которые ждали их на столе.
Третья же, тоненькая блондинка с большими испуганными глазами, с ужасом смотрела на сидевших вокруг стола страшных и раскрасневшихся от водки мужиков, которые сразу же начали пожирать всех троих глазами.
В «Крестах» она оказалась волею несчастной судьбы.
Приехав в Санкт-Петербург из Вятки и поступив в Университет, она сняла квартиру на Гражданке и начала грызть гранит филологии молодыми белыми зубками. Но, на свою беду, новоиспеченная студентка не знала, что хозяин квартиры, шестидесятидвухлетний любитель юных женских прелестей, сдал ей квартиру именно потому, что ему понравилась эта стройная миловидная девушка. И эта квартира была предназначена специально для таких дел.
Схема была простой. Пустив девушку жить, на следующий же месяц он предлагал вместо двухсот долларов расплачиваться с ним телом, и студентки, испытывавшие финансовые сложности, упирались недолго. А потом, когда очередная пассия надоедала сладострастному пердуну, он с легкостью находил повод отказать ей в продлении аренды жилья, ее место занимала следующая провинциальная ягодка.
Но с этой девушкой вышло совсем по-другому.
Когда настал момент соблазнения, подкрепленного экономической перспективой, вятская красавица уперлась, как молодой бычок. А когда распаленный хозяин квартиры попытался взять крепость штурмом, то немедленно получил по башке початой бутылкой шампанского, которое всегда приносил в качестве дополнительного рычага воздействия на юных прелестниц.