Хм-м-м, и сколько-же ты хочешь за весь товар?
Крылья для Мэри
Выше, выше облаков и линии горизонта, к свету, отдавшись на милость могучих потоков воздушных течений, словно кораблик - неспокойным волнам взволнованного моря, поймавший в ловушку своих парусов вечного бродягу – ветра, весьма ненадежного и своенравного спутника. От бешеной скорости закладывало уши, но снизить ее он (хотя определение «он» в данном случае было настолько же уместным, сколь и «она», существо осознавало себя скорее принадлежащим именно к мужскому полу) не позволял себе до тех пор, пока небо не опрокинулось кверху тормашками, пока густая свинцовая пелена облаков, окутавшая землю, не оказалась внизу, под белоснежным крылом. Все вокруг заливал ровный золотисто-розовый свет лучей сияющего далеко впереди, на самой кромке линии облаков, начищенной монеткой солнца, казавшегося теперь непривычно огромным, и вместе с тем - все таким же далеким. Сколько же времени оно было скрыто непроницаемой массой темных туч, оставалось невидимым для взгляда тех, кто неспособен летать? Долго, даже слишком. Он помнил каждую мучительно бесконечную секунду, проведенную там, на земле, вдалеке от света, в вечных сумерках угасающего мира.
Замедлившись, теперь плавно скользя серой тенью над плотными клубами темных облаков, напоминающих кудрявую отару овец, плотно прижавшихся друг к другу кудлатыми округлыми боками, он припал на одно крыло, позволяя течениям вновь подхватить себя и вести, куда им вздумается. Ему удалось оседлать непослушный ветер, который теперь нес его по направлению к западу, пусть даже здесь, наверху, не существовало сторон света, куда не глянь - бесконечное пространство открытых небес, щедро пропитанное солнечными лучами, буквально излучавшее ровное спокойное сияние. Все вокруг напоминало ему о месте, что люди зовут «домом», пусть даже слово это не вмещало в себе и сотой доли от целой палитры тех чувств и смутных образов, что яркими вспышками возникали в его голове вместе с обрывочными, блеклыми воспоминаниями о том, что безвозвратно ушло. Другого определения у него не было. Теперь, во всяком случае. Вместе с этим ощущением родства с окружающим его великолепием, чувством правильности - это близко, это почти-то самое, пришло и другое, в крайней степени неприятное осознание того, что он что-то забыл. Что-то настолько важное и ценное, что даже сам факт утраты части собственной памяти причинял ему душевную боль, от которой внутри образовывалась ухающая, щемящая пустота, свинцовой глыбой на груди тянущая его вниз.
Ему даже пришлось сделать несколько мощных взмахов, чтобы вновь подняться выше линии облаков, не нырнув в их темную массу, кажущуюся такой плотной и тяжелой. Он пытался вспомнить. Тысячи и тысячи раз. Пусть даже и понимал, что даже в секунды наивысшего просветления, когда думалось: вот, всего лишь протяни руку и ухвати правду за хвост, она здесь!, он оставался от разгадки бесконечно далеко. Близость к ответу была выдумкой, надуманной и безнадежной. Хотя, возможно, он вспоминал. Каждый раз, чтобы снова забыть, пусть даже, в сущности, это и не имело значения – в итоге он все равно не помнил то, что следовало помнить, то, что как он инстинктивно чувствовал – объясняло все, было причиной и смыслом одновременно. Но он не мог долго думать. Особенно здесь и сейчас, когда в жизнь воплощалась единственная оставшаяся в его бедном и безликом существовании среди теней цель – полет.
Его немигающий взгляд остановился на сияющем лике солнца далеко впереди, свет которого совершенно не слепил его уже привыкшие к яркому сиянию глаза. В какой-то момент он даже смог разглядеть там, впереди, чуть выше непроницаемой кромки облаков, за небесным светилом, смутные зыбкие очертания воздушных стрельчатых белых арок, высоких изящных башен, изогнутых мостов и ближе всего - огромных искореженных врат. Все – лишь пустые и мертвые развалины, пусть и сохранившие свое былое великолепие. Тонкие полупрозрачные контуры на полотне золотого неба. Но на секунду, только на секунду…Он увидел прошлое, то, отчего теперь остались одни лишь руины и мертвенная пустота. Ошеломляюще внезапным видением в голове огненной вспышкой возникали картины былого, забытого, а в ушах стоял гул множества перекликающихся прекрасных голосов, слившихся в единый стройный гимн Свету. Но срок нахлынувших воспоминаний измерялся лишь кратким мгновением.
Затем - бешенный свист ветра, треплющий перья одеревеневших, ставших бесполезными, крыльев, и бесконечное падение. Вниз, вниз, сквозь темную пелену, безумный калейдоскоп перед глазами, сливший золотое с черным и серым, пока истинное небо не исчезло за облаками, оставив после себя только смутную мысль, остаточное полустертое напоминание…
Подобрав под себя длинные нескладные ноги, усевшись на голом камне, словно большая птица на жердочке или на ветке, он, втянув голову в плечи, слегка нахохлился, не спуская взгляда со свинцовой пелены где-то далеко над собой. Интересно, а что там, за нескончаемыми вечными тучами? Хватит ли сил, чтобы подняться столь высоко? Он распрямил одно крыло на полный размах, критически при этом оглядев его, внимательно присматриваясь к каждому неправильно, по его мнению, торчащему перу или пушинке. Он уже не раз поднимался почти к самым облакам, хотя и все еще не решаясь при этом пройти сквозь них, неуверенность в собственных силах и страх каждый раз останавливали его. Но на этот раз… Все должно быть иначе, его слишком сильно тянуло вверх, чтобы перебороть это стремление, к которому, к тому же, примешивалось отчетливое ощущение правильности подобного шага, почти – необходимости.
Тем более, что здесь, на мертвой земле пепла и запустения, ответа он найти не мог. Он много раз встречал подобных себе, но никогда не приближался достаточно близко, инстинктивно осознавая – у них нет того, что ему нужно. Единственный смысл во всем – полет и небо над головой, только это было важно и являлось костяком его существования. Мысль, оформившись в четкое решение, захватило его сознание, освободив разум от дальнейших умозаключений. Пора. Сорвавшись с места, он взлетел, сделав несколько сильных взмахов, поднимаясь вверх.
Но в этот раз его полету не дано было завершиться. Незнакомый инородный свист, рассекающий воздух, физически оформившийся в сильную резкую боль между лопаток, исторгающий скрипучий, дисгармоничный печальный крик из его груди. Что это? Горячая жидкость вниз по спине, тонкими струйками. Он сделал еще несколько прерывистых и неуверенных взмахов перед тем, как серой массой перьев рухнуть вниз, на голую темную землю. Что происходит? Он свалился на спину, горестно-непонимающий взгляд его уцепился за кажущиеся огромными низкие серые небеса, такие недоступные и далекие теперь, когда он распластался на камнях. Боль разрасталась, а вместе с ней - слабость, лишавшая его способности двигаться. Это несправедливо и больно, больно… Он тихонько плакал от бессилия, настолько погрузившись в себя, что даже не слышал отчетливого звука шагов рядом с собой.
Сползя вниз по стене и громко, до хруста в челюсти зевнув, Странник, усевшись поудобней, насколько это позволяли сделать голые и довольно острые камни, в который раз принялся чистить и без того хорошо смазанный композитный лук с вставками из какого-то прочного и легкого метала, тускло поблескивающего в вечных сумерках мертвого мира, насвистывая при этом под нос какую-то полузабытую мелодию. Темно-коричневый, пыльный залатанный изорванный во многих местах плащ с капюшоном, колчан со стрелами на кожаном узком ремне через плечо, широкий пояс со множеством кармашков и отделений, простой одноручный меч без ножен, надежно закрепленный на боку – ничего примечательного, обычный бродяга-наемник с большой дороги. В принципе, так оно и было. Почти. Убедившись, наконец, в отличном состоянии своего оружия, он, выудив из кармана грубо вырезанную дубовую трубку, закурил, задумчиво оглядев руины, в которых находился.
Полуразрушенные двухэтажные коттеджи, в развалинах которых беспрепятственно гулял ветер, шелестя обрывками занавесок и краями истлевших от времени облезших обоев, жалкие остатки дороги, все в выбоинах и рытвинах. Покосившийся ржавый почтовый ящик с облезлыми лохмотьями некогда синей краски на боках и болтающейся с противным скрипом из стороны в сторону дверцей. Переломанные заборчики и оградки непонятного цвета, скорее всего - некогда белые. Голые черные остовы деревьев, напоминающие скелеты, высаженные ровными рядами по обе стороны дороги. Спальный район.
Раньше где-то здесь проходила западная автострада пятьдесят семь, и местечко это называлось Солсбери. Что-то вроде того, во всяком случае, так говорили карты и путеводители, найденные Странником на старой разрушенной автозаправке к югу отсюда. К сожалению, ему так и не удалось поживиться чем-то большим - там кто-то успел побывать задолго до него, оставив после себя только то, что не представляло никакой ценности, даже от холодильника остался лишь корпус да несколько обрезанных проводов – вся электронная начинка была довольно неаккуратно выдрана и унесена прочь. Что уж говорить – неудачная выдалась неделька.
На сколько миль он уже отдалился вглубь зоны отчуждения? И до сих пор - никаких следов.
Он вздохнул, смежив веки, позволив себе потерять бдительность на некоторое время. Эта вылазка уже стала порядком его утомлять и раздражать своей безрезультатностью. Еще пару дней – и придется перейти на сухой паек. В принципе, запасов надолго хватит - можно и дальше продвигаться в глубь материка, вот только больше недели на безвкусных хлебцах, без табака и хотя бы капельки спиртного - он абсолютно точно не выдержит. А еще Джезбет…
Во всяком случае, покидая Новый Аркей, на столь долгое и нудное путешествие он не рассчитывал. Поток его невеселых мыслей прервал звук хлопанья крыльев где-то совсем близко. Открыв глаза, Странник, напрягшись, словно натянутая тетива, бесшумно поднялся с земли, запихав трубку обратно за пазуху, осматриваясь в поисках источника внезапного шума.
Похоже, удача все же улыбнулась ему. В который раз. В конце концов, своенравная шлюшка-Фортуна никогда не оставляла его слишком надолго. Таковы все гулящие женщины, что сами себе на уме – уходят, чтобы вернутся и возвращаются, чтобы уйти. А женщин он привлекать умел, просто к каждой следовало найти свой особый подход… К собственному везению вот он уже подобрал ключик.
Сделав несколько осторожных шагов, Странник осторожно заглянул за угол, внимательно прислушиваясь к тому, что происходило вокруг. Бинго! В метрах пятидесяти от него, взгромоздившись на кусок бетона с торчащими из него кусками арматуры, бывший когда-то частью стен дома, сидел херувим. Серые, несколько облезлые крылья подрагивали в такт дыханию, поднимаясь и опадая вместе с узкими, сильно искривленными худыми плечами при каждом вздохе. Существо, щелкая черным изогнутым клювом, напоминающим вороний, похоже, собиралось взлететь.
Металлическая спица стрелы с едва слышным щелчком вошла в гнездо, он натянул тетиву, но выстрелить не успел, ангел уже взлетел. Несколько взмахов мощных крыльев и херувим оказался почти над Странником, отбрасывая на него и окружающий ландшафт огромную рваную темную тень. Момент был упущен - спустишь тетиву сейчас - большая "птичка" рухнет на развалины коттеджа, насадившись на торчащие пруты арматуры, как мясо на шомпола, переломав при этом себе все, что можно. А такой исход дела бродягу явно не устраивал.
Дождавшись момента, когда херувим отлетит чуть в сторону, поднявшись при этом недостаточно высоко, чтобы при падении вниз, на землю, разбиться в лепешку, он расслабил руку, разжав успевшие уже онеметь от напряжения пальцы. Стрела вошла в жилистую плоть аккурат между лопаток, погрузившись в нее почти по самое оперение, черная, словно деготь, густая кровь, пульсируя, медленно потекла вниз. Крик существа, нечеловеческий и жалобный, невероятно высокий - почти на самой грани слышимости, буквально полоснул по ушам, на несколько секунд не только оглушив Странника, но и почти ослепив его, ибо от резкой вспышки боли в мозгу у него на миг потемнело в глазах. Пошатнувшись, он вцепился рукой в стену, стараясь выровнять участившееся дыхание.
К некоторым вещам просто невозможно привыкнуть, сколько бы раз не приходилось проходить через это. Впрочем, взять себя в руки ему удалось довольно быстро. Нащупав рукоять небольшого кинжала на поясе, он неторопливо приближался к распластанному на земле херувиму. Вблизи существо выглядело еще более отвратительней, чем из далека. Странник всегда поражался подобному контрасту: и это тварь перед ним - и есть ангел, пусть даже и низший в иерархии, но все-же - порождение света? Невероятно худое тщедушное тело с торчащими тонкими ребрами, обтянутыми кожей, сплошь покрытое пыльно-серыми перьями. Непропорционально длинные искривленные конечности, голые, сплошь в черных чешуйках. На лице, имеющем что-то и от человека, и от птицы - мелкий гладкий пушок. Взгляд совершенно черных миндалевидной формы глаз без зрачков, сейчас - страдальчески расширенных, остановился на лице Странника. Безумный, бессознательный взгляд.
"Всего лишь большая птица. Ничего больше", - мысленно твердил себе бродяга. Быть может, он даже оказывает этому херувиму услугу - избавляет его от пребывания на мертвой земле в этом искаженном тьмою зараженном теле. Хотя... Куда деваться душе в мире, где больше нет ни рая, ни ада? Лишь бесконечные пустоши обезображенной выжженной огнем земли...
Каждый выживает здесь, как может, и сейчас Страннику нужно было только одно - крылья. Забавно, ибо как кто-то сказал однажды - если когда-нибудь и настанет конец света - человечество просто не заметит его прихода. Оно приспособится. Лезвие теневого кинжала - часть наследия, оставшееся после Единой войны, одно из напоминаний о том, что некогда видели небо и земля, замерло дымчатым сгустком в его ладони. Мужчина, ткнув не сопротивляющееся существо носком сапога в бок, перевернул его вниз животом, затем насев сверху, надежно прижав его к земле. Пальцы осторожно оттянули крыло. Заговоренный металл резал жилистую плоть, словно масло, аккуратно рассекая полые кости вместе с сухожилиями и мягкими тканями, по его пальцам потекла обжигающая черная липкая кровь, напоминающая масло или нефть по своей консистенции.
Послышался первый оглушающий крик из целого сонма воплей и стонов, становящихся все более человеческими и низкими по мере того, как Странник отрезал крылья. Ослабевший херувим конвульсивно затрепыхался под ним в тщетной попытке вырваться, что, впрочем, было ему абсолютно не по силам. Черные слезы капали вниз, оставляя грязные дорожки на серых перьях прямо на покрытую пеплом землю, собираясь в плотные шарики тут же налипающей на них сажи.
Существо почти охрипло от крика к тому моменту, как кинжал, сверкнув в последний раз после того, как Странник обтер его об перья на спине херувима, скрылся в своих металлических ножнах. Охотник, продев сквозь промежуток между локтевой и лучевой костями крыльев специально заготовленную для этого проволоку, перекинул их через плечо и, отстранившись, в напряженном ожидании наблюдал за корчащимся и меняющемся на глазах херувимом.
Херувим, утробно урча и рыдая, извиваясь, словно в припадке, царапало ногтями кожу, сдирая с нее целыми пучками серо-грязные перья вместе с верхним слоем кожи, на котором стали проступать капельки черной крови. Удивительно - как в этом тщедушном теле могло быть столько жидкости, было достаточно и несколько секунд, чтобы потерявшей изначальную форму херувим обратился в булькающую пульсирующую лужу, из которой медленно начало формироваться новое существо, все больше напоминающее человека.
В ту саму секунду, как вверх потянулась длинная костлявая рука и из черной массы вынырнуло безносое и безглазое лицо с рваным, разинутым в безмолвном крике ртом, вниз полетела подожженная спичка. Тварь мгновенно вспыхнула сине-фиолетовым огоньком, испуская в воздух густые клубы черного дыма.
Закашлявшись, Странник отшатнулся, чувствуя, как от запаха паленой плоти вперемешку с горелой резиной в носу защипало, глаза заслезились и где-то в животе протестующее забурчало. Бросив короткий взгляд на все еще тлеющую и пузырящуюся жидкость, ставшую обычной медленно высыхающей лужей, он, развернувшись в противоположную сторону, затопал прочь.
Ангел, лишенный крыльев, пораженный скверной и извращенный влиянием хаоса настолько, что уже даже не мог принять человеческую форму. Сколько раз он видел подобное? Бесчисленное множество мгновений. Поступать так с этими жалкими и в принципе беззащитными существами было необходимостью, своего рода ритуалом, еще одним доказательством - эти твари не имели никакого отношения к свету более, ибо не могли переродиться заново. Странник лишь помогал им поскорее упокоиться с миром, избежать лишних мук и страданий. Падшие херувимы были всего лишь одними из причудливых обезумевших от влияния тьмы существ, обитающих в зоне отчуждения, остатки былого легиона, рассеянного по гибнущему свету, ставшего частью серых теней, что неустанно бродят по земле в поисках того, что было безвозвратно утрачено.
Слабый огонек костерка, ненадежно подрагивая и мигая, был единственным источником света в окружающей его тьме, казавшейся почти осязаемой. Ни звезд, ни луны не осталось на небе, затянутом вечной свинцовой пеленой, и каждую ночь на землю опускалась плотная непроницаемая чернота, таящая в себе угрозу всему живому, та, которой нет названия. Враждебная, пульсирующая черной злобой, живая тьма пустошей отчуждения, так и норовящая вцепится своими узловатыми когтистыми пальцами прямо в шею и душить, душить, а затем рвать на куски, напитываясь кровью и болью, разъяряясь все больше от гнева и ярости, которые невозможно было удовлетворить... Он уже видел это.
Однажды ему довелось сопровождать небольшой караван. На юг, через границы пустошей. Земледельцы, ничем не примечательные, неспособные себя защитить люди. Им нужен был проводник. За достойную плату, разумеется. Есть лишь одно правило: не покидай желто-красного кольца света вокруг костра - и тогда у тебя появится шанс пережить еще одну ночь в этих безлюдных и мертвых землях. Так он сказал тогда. Ребенок, греющийся у огня, испуганный, прижимающий к груди тощего и чумазого, как и он сам, пищащего котенка, боящийся засыпать в этой темноте, от которой единственная защита - свет огня.
Словно первобытный человек, сжавшийся в комочек в своей пещере у такого же костра, гонимый страхом неведомых чудовищ, обитавших в густой черноте, природу которой он был неспособен объяснить. С тех пор мало что изменилось, только теперь... У них не было успокаивающей массы мощных каменных стен над головами, только лишь свет, оставшийся с тех далеких времен самым надежным средством против ночной темноты. И монстров. Самых что ни но есть реальных.
В костре резко и громко треснула ветка , и... Зверек, и без того напуганный, окончательно впал в панику, оцарапав свою хозяйку до крови, котенок пустился наутек, презрев чувство самосохранения, ринувшись прямо во мрак.
Странник был далеко. На другом конце лагеря, успеть... Не смог бы. В этом он убеждал себя до сих пор. Нет, он не чувствовал вины за собой... Почти. Девочка, вскрикнув, бросилась за бестолковым питомцем, совершенно забыв о запрете, не думая о том, что во тьме ей все равно ничего не увидеть... Хотя слепота в данном случае - была самым меньшим из всех зол. Тишина. Всего несколько секунд, а потом - душераздирающий, захлебывающийся вопль, оборванный на самой высокой ноте.
Обезумевшая от страха мать ребенка была ближе, и поэтому в тот момент, когда Странник оказался на этой стороне поляны, освещаемой несколькими кострами, она уже почти нырнула во мрак вслед за девочкой. Однако он успел перехватить ее, и, не давая вырваться из цепкого и сильного захвата, утянул назад, к свету. В тот момент, когда Бродяга находился на самой границе темноты, он мог поклясться, что слышал приглушенное чавканье и хруст перемалываемых костей.
Затихшая женщина, прижимая к груди окровавленные культи с торчащими из разорванной плоти обломанными белыми костями - все, что осталось от ее рук после соприкосновения с тьмой, только тихонько всхлипывала, вылезшими из орбит совершенно сумасшедшими немигающими глазами уставившись во мрак. Спустя несколько дней она умерла, ослабев от потери крови. Всю следующую неделю путники украдкой от Странника жарили мясо на кострах.
Маленькими порциями, воровато оглядываясь и осторожничая, так, чтобы их проводник ничего не заметил, однако слабый, но весьма явственный сладковатый запах паленой человеческой плоти, примешивающийся к дыму и гари, мало с чем можно было спутать.
Он довел их до южной границы отчуждения, как и договаривались. Хотя проводник и не разделял их взглядов, это было абсолютно не его дело, ибо каждый выживает, так, как может. Отчасти Странник их понимал - мертвому уже все равно, а живым... Их все еще слишком сильно терзала жажда жизни, перешедшая в звериное, диктуемое инстинктом стремление. Неважно, как, главное - жить, и то, что мир, быть может, доживал свои последние столетия - не имело никакого значения.
Вот она, хваленная приспособляемость человека, он словно таракан: выживет всегда и везде, пусть даже пожирая для этого себе подобных. Бродяга нахмурился, и, поплотнее завернувшись в плащ, чувствуя, как по спине скользит липким слизняком холодок ранней осени, устало придвинулся как можно ближе к костру в попытке, наконец, согреться. Мысли в отяжелевшей голове путались, постепенно замедляя свой ход, становясь все менее четкими и неопределенными. Неспокойный сон подкрался к нему незаметно, словно убийца из тени, наносящий свой коварный удар в спину.
Он видел... Смутные картины, туго сплетенные из видений прошлого, настоящего и, быть может, будущего. Обрывочная пестрая мозаика воспоминаний. Аркей с его пыльными узкими улочками и старыми, покосившимися коробками домов, собранных, казалось, из всего, что попадается под руку: от картона и ветхой ткани до тонких слоев рифленой жести. Кокетливая полуголая демоница, отплясывающая нескромный танец под умиленными сальными взглядами посетителей борделя, слегка размытая и эфемерная от принятой им дозы алкоголя. Разрушенный почти до самого основания Нью-Йорк, ставший полем последней битвы в войне Единения, окончившейся чуть больше десяти назад, с покореженными остовами небоскребов, уставившихся в вечно серое небо своими мириадами пустых глазниц-окон с выбитыми стеклами. Погребенный под слоями черного пепла, словно припорошенный снегом... Руины старой церкви с высокими сводами и радужными витражными стеклами, где под потолком обитали целые стаи голубей, а внизу, на уцелевшей кафедре, перед переломленным пополам крестом - вещал свою пламенную проповедь несуществующей пастве обезумевший серафим с горящим взглядом. Его белые крылья, проданные в три дорога каком-то чудаку, как там его звали? Ах да - Икар... Толпы оборванных беженцев, кожа да кости, бегущие от расползающейся на западе и востоке тьмы. Зона отчуждения то расширялась, то сужалась, словно бы дыша, пульсируя, будучи живым существом... Среди прочего - держащиеся особняком воспоминания давнего прошлого. Дом. День, когда он покинул его.
Пробуждение оказалось столь же внезапным. Холодные капли, скользнувшие ему за шкирку прямо между лопаток, вниз, подействовали, словно разряд тока. Дождь. Одна эта мысль заставила его окончательно очнутся, внимательно оглядевшись вокруг себя и прежде всего -напряженно уставиться на защищающий его своим светом костер. Тот почти догорел, а между тем, судя по сгущавшейся вокруг темноте - до утра было еще далеко. Странник вскочил, попытавшись прикрыть тлеющие угли от льющегося отвесно сверху дождя, но... Было уже поздно. Последний слабый огонек, мигнув, погас вместе с надеждой. Внутри все похолодело и на без того мокром лбу Бродяги выступил холодными бисеринками пот. Его сердце, на секунду замерев, начало бешено отсчитывать стук за стуком, словно тикающие часы, бухая оглушающие-громкими ударами колокола внутри грудной клетки. Время до его смерти. Он ощутил, как мрак потянулся к нему. Несколько десятков, а может и сотен ледяных рук вцепились в него, царапая длинными острыми когтями, разрывая одежду, мертвой хваткой впиваясь в горло, грозя вот-вот разорвать его на части.
Но вопреки всему, шанс выжить еще был. Крохотный, но все же шанс. Стараясь удержать себя в сознании, он нащупал одеревеневшими непослушными пальцами небольшой сверток в кармане. Воздуха отчаянно не хватало, и плывущая кругами кромешная тьма перед глазами казалась скорее красной, нежели черной. Острые клыки впились в его плечо, с легкостью разрывая плоть, и мужчина был готов поклясться, что ощутил на своей шее зловонное дыхание, а за секунду до этого - даже заметил совсем близко от себя несколько рядов узких красных глаз-щелочек, горящих бешенной злобой и ненавистью. Боль мутила сознание, ослабляя его все больше и больше, но Страннику в какой-то момент все же удалось вытащить из кармана тяжелый мешочек размером с куриное яйцо. Он зажмурился в тот момент, когда осознал, что достиг своей цели. Сверток раскрылся, и из его ладони вниз упал сияющий, словно солнце, камень, осветивший слепящим, всепоглощающим светом пространство на мили вокруг. Переде тем, как потерять сознание, Странник, вздохнув, наконец, полной грудью, отчетливо услышал многоголосый вопль боли и отчаяния, нечеловеческий и чудовищный.
Хм-м-м, и сколько-же ты хочешь за весь товар?
Торгаш чрезвычайно дотошно, с определенным скептицизмом во взгляде осмотрел все шесть пар серо-черных крыльев, приглядываясь к каждому неровно торчащему перышку и проверяя каждую косточку на предмет слома или повреждения. Судя по его довольному прицокиванию, все было в порядке, хотя у Странника доверять этой продажной душонке причин не было абсолютно, ибо барыга обязательно попытается надуть его с оплатой, впрочем, как всегда. Одни и те же фокусы, не меняющиеся с течением времени.
Он назвал цену, уже зная, что услышит в ответ. Вспышка деланного негодования по поводу завышенной оплаты. Некоторые люди отказываются меняться. Впрочем, через спустя какие-то минут пять препирательств, торгаш пошел на попятную, и, отсчитав положенную сумму, поднял взгляд водянистых, заплывших от жира глазок на Странника, как-то по новому его оглядев.