Русские ведомости» (Санкт-Петербург), 31 августа (12 сентября) 1877 г
«… Отважный юноша, помня отеческое напутствие горячо любимого командира, воскликнул: „Умру, Михал Дмитрия, но донесение доставлю!“ Девятнадцатилетний герой вскочил на своего донца и понесся по овеваемой свинцовыми ветрами долине, туда, где за притаившимися башибузуками располагались главные силы армии. Пули свистели над головой всадника, но он лишь пришпоривал горячего коня, шепча: „Быстрей! Быстрей! От меня зависит судьба сражения!»
Однако злой рок сильнее отваги. Грянули выстрелы из засады, и доблестный ординарец рухнул наземь. Обливаясь кровью, он вскочил и с клинком в руке ринулся на басурман, но уж налетели на него черными коршунами жестокие враги, повалили и долго рубили шашками безжизненное тело.
Так погиб Сергей Верещагин, брат знаменитого художника.
Так увял многообещающий талант, которому не суждено было расцвесть в полную силу.
Так пал третий из гонцов, отправленных Соболевым к Государю…»
В восьмом часу вечера она вновь оказалась на знакомой развилке, но вместо хриплого капитана там распоряжался такой же осипший поручик, которому приходилось еще горше, чем предшественнику, потому что теперь приходилось управлять двумя встречными потоками: на передовую по-прежнему тянулись повозки с боеприпасами, а с поля боя вывозили раненых.
После первой атаки Варя смалодушничала, поняв, что второй раз подобного зрелища не вынесет. Уехала в тыл, а по дороге еще и поплакала – благо никого из знакомых рядом не было. Но до лагеря не добралась, потому что стало стыдно.
Мимоза, кисейная барышня, слабый пол, ругала она себя. Знала ведь, что на войну едешь, а не в Павловское на гуляние. И еще очень уж не хотелось доставлять удовольствие титулярному советнику, который, выходит, опять оказался прав.
В общем, повернула обратно.
Ехала шагом, сердце тоскливо замирало от приближающихся звуков боя. В центре ружейная пальба почти стихла и грохотали только пушки, зато с Ловчинского шоссе, где сражался отрезанный отряд Соболева, беспрерывно доносились залпы и неумолчный рев множества голосов, едва слышный на таком расстоянии. Кажется, генералу Мишелю приходилось несладко.
Варя встрепенулась – из кустов на дорогу выехал забрызганный грязью Маклафлин. Шляпа съехала на бок, лицо красное, по лбу стекает пот.
– Ну что там? Как идет дело? – спросила Варя, схватив лошадь ирландца под уздцы.
– Кажется, хорошо, – ответил он, вытирая щеки платком. – Уф, заехал в какие-то заросли, насилу выбрался.
– Хорошо? Что, редуты взяты?
– Нет, в центре турки устояли, но двадцать минут назад мимо нашего наблюдательного пункта пронесся галопом граф Зуров. Он очень торопился в ставку и крикнул только: «Pobeda! My v Plevne! Nekogda, gospoda, srochnoye doneseniye!» Мсье Казанзаки пустился за ним вдогонку. Этот господин – большой честолюбец и, верно, хочет быть рядом с носителем счастливой вести – вдруг и ему что-нибудь перепадет. – Маклафлин неодобрительно покачал головой. – Ну, а господа журналисты немедленно бросились врассыпную – ведь у каждого на такой случай есть свой человечек среди телеграфистов. Уверяю вас, в эту самую минуту в редакции газет уже летят телеграммы о взятии Плевны.
– А вы что же?
Корреспондент с достоинством ответил:
– Я никогда не суечусь, мадемуазель Суворова. Сначала надо всесторонне выяснить подробности. Вместо коротенького сообщения я пришлю целую статью, и она попадет в тот же утренний выпуск, что и их куцые телеграммы.
– Значит, можно возвращаться в лагерь? – облегченно спросила Варя.
– Полагаю, да. В штабе мы узнаем больше, чем в этой саванне. Да и стемнеет скоро.
Однако в штабе ничего толком не знали, поскольку из ставки никаких сообщений о взятии Плевны не поступало – наоборот, выходило, что наступление отбито по всем главным пунктам и потери какие-то астрономические, не менее двадцати тысяч человек. Говорили, что государь совсем пал духом, а на вопросы об успехе Соболева только махали рукой: как мог Соболев с его двумя бригадами взять Плевну, если 60 батальонов центра и правого фланга не сумели занять даже первой линии редутов?
Получалась какая-то ерунда. Маклафлин торжествовал, довольный своей осмотрительностью, а Варя злилась на Зурова: хвастун, враль, наплел невесть что, только всех запутал.
Наступила ночь, в штаб вернулись угрюмые генералы. Варя видела, как в домик оперативного отдела прошел окруженный адъютантами Николай Николаевич. Его лошадиное, обрамленное густыми бакенбардами лицо дергалось от тика.
Все перешептывались об огромных потерях – выходило, что полегла четверть армии, но вслух говорили о проявленном солдатами и офицерами героизме. Героизма было проявлено много, особенно офицерами.
В первом часу Варю разыскал хмурый Фандорин.
– Идемте, Варвара Андреевна. Нас вызывает высокое н-начальство.
– Нас? – удивилась она.
– Да. Всю особую часть в полном составе, и нас с вами тоже.
Быстрым шагом они дошли до мазанки, где располагалось ведомство подполковника Казанзаки.
В знакомой комнате собрались офицеры, сотрудники особой части Западного отряда, однако начальника среди них не было.
Зато за столом, грозно насупившись, сидел сам Лаврентий Аркадьевич Мизинов.
– А-а, господин титулярный советник с госпожой секретаршей пожаловали, – ядовито произнес он. – Ну чудненько, теперь осталось только его высокоблагородие господина подполковника дождаться, и можно начинать. Где Казанзаки?! – рявкнул генерал.
– Ивана Харитоновича вечером никто не видел, – робко ответил старший из офицеров.
– Славно. Хороши защитники секретов.
Мизинов вскочил, громко топая, прошелся по комнате.
– Не армия, а представление искейпистов. Цирк шапито! Кого ни хватишься, нету, говорят. Исчезли! Бесследно!
– Ваше высокопревосходительство, вы г-говорите загадками. В чем дело? – негромко спросил Фандорин.
– Не знаю, Эраст Петрович, не знаю! – вскричал Мизинов. – Надеялся, что вы с господином Казанзаки мне объясните. – Он помолчал и, сделав над собой усилие, продолжил уже спокойнее. – Хорошо-с. Больше никого не ждем. Я только что от государя. Присутствовал при интереснейшей сцене: генерал-майор свиты его императорского величества Соболев-второй орал и на его императорское величество, и на его императорское высочество, а государь и главнокомандующий перед ним оправдывались.
– Невозможно! – ахнул кто-то из жандармов.
– Молчать! – взвизгнул генерал. – Молчать и слушать! Выясняется, что в четвертом часу пополудни отряд Соболева, захватив лобовым ударом Кришинский редут, прорвался на южную окраину Плевны, зайдя в тыл основным силам турецкой армии, однако был вынужден остановиться за недостаточностью штыков и артиллерии. Соболев неоднократно посылал гонцов с требованием немедленно прислать подкреплений, однако башибузуки перехватывали их. Наконец в шесть часов адъютант Зуров в сопровождении полусотни казаков сумел пробиться к расположению центральной группы. Казаки вернулись обратно к Соболеву, потому что там каждый человек был на счету, а Зуров поскакал в ставку один. Подкреплений ждали с минуты на минуту, но тщетно. И неудивительно, потому что в ставку Зуров не прибыл и об успехе левого фланга мы не узнали. Вечером турки провели передислокацию, обрушились на Соболева всей мощью, и перед полуночью, потеряв большинство людей, он отступил на исходные позиции. А ведь Плевна была у нас в кармане! Вопрос к присутствующим: куда мог подеваться адъютант Зуров – среди бела дня, в самом центре нашего расположения? Кто может ответить?
– Видимо, подполковник Казанзаки, – сказала Варя, и все обернулись к ней.
Волнуясь, она пересказала то, что услышала от Маклафлина.
После продолжительной паузы шеф жандармов обратился к Фандорину:
– Ваши выводы, Эраст Петрович?
– Сражение п-проиграно, рвать волосы поздно – это эмоции, мешающие расследованию, – сухо ответил титулярный советник. – А сделать надо вот что. Разбить территорию между корреспондентским наблюдательным пунктом и ставкой на квадраты. Это п-первое. С первым же лучом солнца к-каждый квадрат прочесать. Это второе. В случае обнаружения т-трупов Зурова или Казанзаки ничего руками не трогать и землю вокруг не топтать – это третье. На всякий случай поискать того и друтого по лазаретам среди тяжело раненых – это четвертое. Пока, Лаврентий Аркадьевич, б-больше сделать ничего нельзя.
– Какие предположения? Что доложить государю? Измена?
Эраст Петрович вздохнул.
– Скорее, д-диверсия. Впрочем, утром узнаем.
Ночью не спали. Было много работы: сотрудники особой части делили по карте район на полуверстовые квадраты, определяли состав поисковых команд, а Варя объехала все шесть госпиталей и лазаретов – проверяла офицеров, привезенных в бессознательном состоянии. Такого насмотрелась, что к рассвету впала в странную, бесчувственную одурь, но ни Зурова, ни Казанзаки не обнаружила. Зато увидала среди раненых немало знакомых, в том числе Перепелкина. Капитан тоже пытался прорваться за подмогой, но получил удар кривой саблей поперек ключицы – не везло ему с башибузуками. Лежал на койке бледный, несчастный, и запавшие карие глаза смотрели почти так же тоскливо, как в незабываемый день первой встречи. Варя к нему бросилась, а он отвернулся и ничего не сказал. За что такая нелюбовь?
Первый луч солнца застал Варю на скамейке возле особой части. Фандорин усадил чуть не насильно, велел отдыхать, и Варя привалилась к стене тяжелым, онемевшим телом, погрузилась в мутную, тягостную полудрему. Ломило кости, подташнивало – нервы и бессонная ночь, ничего удивительного.
Поисковые команды еще затемно разошлись по квадратам. В четверть восьмого прискакал нарочный с 14 участка, вбежал в хату, и сразу же, застегивая на ходу китель, вышел Фандорин.
– Едемте, Варвара Андреевна, Зурова нашли, – коротко бросил он.
– Убит? – всхлипнула она.
Эраст Петрович не ответил.
Гусар лежал ничком, вывернув голову вбок. Еще издали Варя заметила серебряную рукоятку кавказского кинжала, намертво засевшего в левой лопатке. Спешившись, увидела профиль: удивленно открытый глаз отливал красивым стеклянным блеском, развороченный выстрелом висок чернел окаемом порохового ожога.
Варя снова бесслезно всхлипнула и отвернулась, чтобы не видеть этой картины.
– Ничего не трогали, господин Фандорин, как приказано, – докладывал жандарм, руководивший командой. – Всего версту до командного пункта не доскакал. Тут ложбина, вот никто и не увидел. А выстрел что – такая пальба стояла… Картина ясная: ударили кинжалом в спину, врасплох, неожиданно. Потом добили пулей в левый висок – выстрел-то в упор.
– Ну-ну, – неопределенно ответил Эраст Петрович, склонившись над трупом.
Офицер понизил голос:
– Кинжал Ивана Харитоновича, я сразу признал. Он показывал, говорил, подарок грузинского князя…
На это Эраст Петрович сказал:
– Славно.
А Варе стало еще хуже, она зажмурилась, чтобы отогнать дурноту.
– Что следы к-копыт? – спросил Фандорин, присев на корточки.
– Увы. Сами видите, вдоль ручья сплошная галька, а повыше все истоптано – видно, вчера эскадроны прошли.
Титулярный советник выпрямился, с минуту постоял подле распростертого тела. Лицо его было неподвижным, серым – в тон седоватым вискам. А ему едва за двадцать лет, подумала Варя и вздрогнула.
– Хорошо, поручик. П-перевезите убитого в лагерь. Едемте, Варвара Андреевна.
По дороге она спросила:
– Неужто Казанзаки – турецкий агент? Невероятно! Конечно, он противный, но все же…
– Не до такой степени? – невесело хмыкнул Фандорин.
Перед самым полуднем нашелся и подполковник – после того, как Эраст Петрович велел еще раз, потщательней, прочесать рощицу и кустарник, расположенные неподалеку от места гибели бедного Ипполита.
Судя по рассказам (сама Варя не ездила), Казанзаки полусидел-полулежал за густым кустом, привалившись спиной к валуну. В правой руке револьвер, во лбу дырка.
Совещание по итогам расследования проводил сам Мизинов.
– Прежде всего должен сказать, что крайне недоволен результатами работы титулярного советника Фандорина, – начал генерал голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Эраст Петрович, у вас под самым носом орудовал опасный, изощренный враг, нанесший нашему делу тяжкий вред и поставивший под угрозу судьбу всей кампании, а вы его так и не распознали. Разумеется, задача была нелегкой, но ведь и вы, кажется, не новичок. Какой спрос с рядовых сотрудников особой части? Они набраны из разных губернских управлений, прежде в основном занимались рядовой следовательской работой, но уж вам-то с вашими способностями непростительно.
Варя, прижимая ладонь к ноющему виску, искоса посмотрела на Фандорина. Тот имел вид совершенно невозмутимый, однако скулы едва заметно (кроме Вари никто, пожалуй, и не разглядел бы) порозовели – видно, слова шефа задели его за живое.
– Итак, господа, что мы имеем? Мы имеем беспрецедентный в мировой истории конфуз. Секретной частью Западного отряда, главного из соединений всей Дунайской армии, руководил изменник.
– Это можно считать установленным, ваше высокопревосходительство? – робко спросил старший из жандармских офицеров.
– Судите сами, майор. Ну, то что Казанзаки по происхождению грек, а среди греков много турецких агентов, это еще, разумеется, не доказательство. Но вспомните, что в записях Лукана фигурирует загадочный J. Теперь понятно, что это за J такой – «жандарм».
– Но слово «жандарм» пишется через G – gendarme, – не унимался седоусый майор.
– Это по-французски gendarme, a по-румынски пишется jandarm, – снисходительно разъяснило высокое начальство. – Казанзаки – вот кто дергал румынского полковника за ниточки. Далее. Кто кинулся сопровождать Зурова, следовавшего с донесением, от которого зависела судьба сражения, а возможно, и всей войны? Казанзаки. Далее. Чьим кинжалом убит Зуров? Вашего начальника. Далее. А что, собственно, далее? Не сумев извлечь застрявший в лопаточной кости клинок, убийца понял, что ему не удастся снять с себя подозрение, и застрелился. Между прочим, в барабане его револьвера не хватает как раз двух пуль.
– Но вражеский шпион не стал бы себя убивать, а попытался бы скрыться, – все так же несмело вставил майор.
– Куда, позвольте узнать? Линию огня ему было не пересечь, а в наших тылах на него с сегодняшнего дня объявили бы розыск. У болгар ему бы не спрятаться, до турок не добраться. Лучше пуля, чем виселица – тут он рассудил верно. Кроме того, Казанзаки не шпион, а именно изменник. Новгородцев, – обернулся генерал к адъютанту, – где письмо?
Тот достал из папки сложенный вчетверо белоснежный листок.
– Обнаружено в кармане у самоубийцы, – пояснил Мизинов. – Читайте вслух, Новгородцев.
Адъютант с сомнением покосился на Варю.
– Читайте, читайте, – поторопил его генерал. – У нас тут не институт благородных девиц, а госпожа Суворова – член следственной группы.
Новгородцев откашлялся и, залившись краской, стал читать.
«Милый Ватик-Харитончик серцо мое… „Тут такая орфография, господа, – вставил от себя адъютант. – Читаю, как написано. Жуткие каракули. Хм. «… серцо мое. Жизне бэз тебя будет такая что руки на себя положить ито луче чем такое жизне. Цаловал-милавал ты мине а я тибе а судба подлец сматрел-завидавал и нож за спину прятал Бэз тибе я пыл, гроз земной. Очен прошу вернис скорей. А если кто другой вместо Бесо в твой паршивый Кышынов найдош-приеду и клянус мамой кышки вон. Твой на тыща лет Шалунишка“.
– В смысле «твоя»? – спросил майор.
– Нет, не «твоя», а именно «твой», – криво усмехнулся Мизинов. – В том-то вся и штука. Перед тем, как попасть в Кишиневское жандармское управление, Казанзаки служил в Тифлисе. Мы немедленно послали запрос, и ответ уже получен. Прочтите телеграмму, Новгородцев.
Новый документ Новгородцев читал с явно большим удовольствием, чем любовное послание.
– «Его высокопревосходительству генерал-адъютанту Л. А. Мизинову в ответ на запрос от августа 31 дня, полученный в 1 час 52 минуты пополудни. Сверхсрочно. Сверхсекретно.
Докладываю, что за время службы в Тифлисском жандармском управлении с января 1872 г. по сентябрь 1876 г. подполковник Иван Казанзаки проявил себя дельным, энергичным работником и официальных взысканий не имел. Напротив, получил по выслуге орден Св. Станислава 3 степени и две благодарности от Е. И. Высочества кавказского наместника. Однако, согласно поступившей летом 1876 г. агентурной информации, имел странные пристрастия и якобы даже состоял в противоестественной связи с известным тифлисским педерастом князем Виссарионом Шаликовым, по прозвищу Шалун Бесо. Я бы не придал значения подобным сплетням, не подтвержденным доказательствами, однако с учетом того, что, невзирая на зрелый возраст подполковник Казанзаки холост и в связях с женщинами не замечался, решил провести секретное внутреннее расследование. Удалось установить, что с Шалуном подполковник Казанзаки, действительно, знаком, однако факт интимных отношений не подтвержден. Все же я почел за благо ходатайствовать о переводе подполковника Казанзаки в другое управление без каких-либо последствий для его послужного списка.
Начальник Тифлисского жандармского управления полковник Панчулидзев.
– Вот так, – горько резюмировал Мизинов. – Сплавил другим сомнительного сотрудника, да еще и причину от начальства утаил. А результат расхлебывает вся армия. Из-за измены Казанзаки мы два месяца торчим под этой чертовой Плевной и неизвестно, сколько провозимся с ней еще! Высочайшее тезоименитство испорчено! Государь сегодня говорил про отступление, представляете!? – Он судорожно сглотнул. – Три неудачных штурма, господа! Три! Вы помните, Эраст Петрович, что первый приказ о занятии Плевны в шифровальный отдел относил Казанзаки? Уж не знаю, каким образом ему удалось поменять «Плевну» на «Никополь», но без этого иуды тут явно не обошлось!
Встрепенувшись, Варя подумала, что в Петрушиной судьбе, кажется, наметился просвет. А генерал, пожевав губами, продолжил:
– Полковника Панчулидзева в назидание прочим молчальникам я, разумеется, отдам под суд и буду добиваться полного разжалования, однако его телеграмма позволяет нам дедуктивно восстановить всю цепочку. Здесь все достаточно просто. Про тайный порок Ивана Казанзаки наверняка узнала турецкая агентура, которой кишит весь Кавказ, и подполковник был завербован посредством шантажа. История вечная, как мир. «Ванчик-Харитончик»! Тьфу, пакость! Добро б еще из-за денег!
Варя открыла было рот, чтобы заступиться за приверженцев однополой любви, которые, в конце концов, не виноваты, что природа сотворила их не такими, как все, но тут поднялся Фандорин.
– Позвольте взглянуть на письмо, – попросил он, повертел листок в руках, зачем-то провел пальцем по сгибу и спросил: – А где к-конверт?
– Эраст Петрович, вы меня удивляете, – развел руками генерал. – Какой может быть конверт? Не по почте все подобные послания шлют.
– П-просто лежало во внутреннем кармане? Ну-ну – И Фандорин сел.
Лаврентий Аркадьевич пожал плечами.
– Вы лучше вот чем займитесь, Эраст Петрович. Не исключаю, что кроме полковника Лукана предатель успел завербовать кого-то еще. Ваша задача – выискать, не осталось ли в штабе или вокруг штаба драконьих зубов. Майор, – обратился он к старшему из офицеров, тот вскочил и вытянулся. – Вас назначаю временно заведовать особой частью. Задача та же. Титулярному советнику оказывать всемерное содействие.
– Слушаюсь!
В дверь постучали.
– Разрешите, ваше высокопревосходительство? – просунулась в щель голова в синих очках.
Варя знала, что это секретарь Мизинова, тихий чиновничек с труднозапоминающейся фамилией, которого почему-то не любят и опасаются.
– Что такое? – насторожился шеф жандармов.
– Чрезвычайное происшествие на гауптвахте. Явился комендант. Говорит, у него арестант повесился.
– Вы что, Пшебышевский, с ума сошли! У меня важное совещание, а вы лезете со всякой дребеденью!
Варя схватилась за сердце, и в следующую секунду секретарь произнес те самые слова, которые она так боялась услышать:
– Так ведь это шифровальщик Яблоков повесился, тот самый. Оставил записку, имеющую прямое касательство… Вот я и осмелился… Однако если не ко времени, прошу извинить и удаляюсь. – Чиновник обиженно шмыгнул носом и сделал вид, что хочет исчезнуть за дверью.
– Сюда письмо! – рыкнул генерал. – И коменданта сюда!
У Вари все плыло перед глазами. Она силилась встать, но не могла, скованная диковинным оцепенением. Увидела склонившегося Фандорина, хотела ему что-то сказать, но лишь жалко зашлепала губами.
– Теперь ясно, как Казанзаки подправил приказ! – воскликнул Мизинов, пробежав глазами записку. – Слушайте. «Снова тысячи убитых, и все из-за моей оплошности. Да, я смертельно виноват и больше запираться не стану. Я совершил непоправимую ошибку – оставил на столе шифровку о занятии Плевны, а сам отлучился по личному делу. В мое отсутствие кто-то заменил в депеше одно слово, а я отнес шифровку, даже не проверив! Ха-ха, истинный спаситель Турции вовсе не Осман-паша, а я, Петр Яблоков. Не трудитесь разбирать мое дело, господа судьи, я вынес себе приговор сам». Ах, как все элементарно! Пока мальчишка бегал по своим делам, Казанзаки быстренько подправил депешу. Минутное дело! Генерал скомкал записку и швырнул на пол, под ноги вытянувшемуся в струнку коменданту гауптвахты.
– Эр… Эраст Пет… рович, что же… это? – с трудом пролепетала Варя. – Петя!
– Капитан, что с Яблоковым? Мертв? – спросил Фандорин, обернувшись к коменданту.
– Какой там мертв, петли толком затянуть не умеют, – гаркнул тот. – Вынули Яблокова, откачивают!
Варя оттолкнула Фандорина и бросилась к двери. Ударилась о косяк, выбежала на крыльцо и ослепла от яркого солнца. Пришлось остановиться. Рядом опять возник Фандорин.
– Варвара Андреевна, успокойтесь, все обошлось. Сейчас сходим туда вместе, только отдышитесь, на вас лица нет.
Он осторожно взял ее за локоть, но это вполне деликатное прикосновение почему-то вызвало у Вари приступ непереносимого отвращения. Ока согнулась пополам, и ее обильно вырвало прямо Эрасту Петровичу на сапоги. После этого Варя села на ступеньку и попыталась понять, отчего земля стоит диагонально, но никто с нее не скатывается.
На лоб ей легло что-то приятное, ледяное, и Варя даже замычала от удовольствия.
– Хорошие дела, – раздался гулкий голос Фандорина. – Да ведь это тиф.