А и вас‑то, царей‑князей, не бьют, не казнят». Мотив неприкосновенности правителя‑жреца
Итак, первое из «дел», упоминаемых у Ибн Фадлана, оказывается жреческой обязанностью. Со вторым, питьем, тоже все не так просто, как может показаться. Ижевский исследователь С.В. Козловский показал, что питье на былинных пирах является материальным воплощением удачи, магической благодати. И князь, монопольным правом которого является поднесение героям «чары зелена вина», выступает как распределитель этой волшебной силы. То есть опять‑таки как жрец.
Со жреческими функциями правителя связывают исследователи и былинное поручение привезти «лебедушку» или какого‑либо «лютого зверя» «жива, не кровавлена» — не для жертвоприношения ли?
Как воплощение священного центра, супруг женского воплощения Земли‑Власти‑Волости и жрец, князь, естественно, неприкосновенен. Это нашло отражение в былинной формуле «а и вас‑то, царей‑князей, не бьют, не казнят». У Саксона Грамматика находим эпизод, когда Яромир, правитель Рюгенских русов, во время войны с другим славянским племенем, атакует двух неприятельских воинов. Убивает одного, но копье застревает в теле. Второй замахивается, но, увидев, что поднял руку на князя, отбрасывает оружие и падает ниц. «Столь велико почтение среди этого народа к людям, облеченным высоким саном», заключает хронист. Любопытно, что из всех черт священного правителя эта одна оставила какие‑то следы в летописи: «Князь Мстислав Юрьевич проеха трижды сквозь полки Юрьевы и Ярославли... И прииде на него Александр Попович, и, имея меч наг, хотя разсещи его. Он же возопил, глаголя, яко аз есмь князь Мстислав. И рече ему Александр Попович: „Княже, ты не дерзай, но стой и смотри. Егда убо ты убиен будеши, и что суть иные, и камося им дети?“ Обращает на себя внимание появление в цитируемом отрывке Александра (Алеши?) Поповича (та самая Никоновская летопись). Не оказала ли влияния на летописный текст былинная идеология?
Но в целом такое отношение к князьям для средневековой Руси X—XII вв. нехарактерно. Князья водили дружины в бой, сражались и зачастую — гибли.
Двор князя также священен. Характерно, что герои былин практически никогда не убивают врагов на княжеском дворе. Алеша Попович запрещает своему парубку отвечать на нападение Тугарина, метнувшего в них нож, и «кровавить палаты белокаменные», вызывая противника «в поле». Туда же, «в поле», отвозит Илья Муромец для расправы плененного Соловья‑разбойника. Точно так же священен был княжеский двор для язычников‑поморян, всякий вступивший на него был неприкосновенен. Сходно относились балтийские славяне к своим святилищам, и «место, где расположен храм, не позволяют осквернить кровью даже во времена войны». Оттого, как и двор поморянского князя, святилища часто становились укрытием для тех, кому угрожала смертельная опасность.
Итак, былинная фигура князя Владимира весьма архаична. Его власть основана на происхождении от племенного героя‑прародителя, он — священный, «Солнечный» царь‑жрец, узник своего жреческого сана, прикованный к обрядовому «Центру» племенных земель. Он — муж женского воплощения Земли‑Власти‑Волости. Его функции — быть ее супругом и распределять на ритуальных пирах магический, священный напиток, воплощение удачи и благодати. Военными же делами Киева заведует не Владимир, который воинских функций вообще не имеет, а Илья Муравлении — тот самый «заместитель» Ибн Фадлана. Именно он «командует войском и нападает на врагов» — былинных «татар». В ряде былин именно он отправляет богатырей за данью в покоренные страны. Более того, говорится» что
Не Владимир служобки наметывает.
Наметывает старой казак Илья Муромец.
Бросается в глаза, что образ «царя» русов у Ибн Фадлана практически совпадает с нарисованным былинами образом Владимира Красно Солнышко. Не менее очевидно и то, что даже для эпохи Ибн Фадлана этот образ чересчур архаичен. Современник арабского путешественника, Игорь Рюрикович, самым активным образом участвовал в боевых походах — что отмечают не только летописцы, творившие веком позже его смерти, но и современники‑иноземцы (Лев Диакон, Лиутпранд), — и, как показывает история его гибели, отнюдь не считался у подданных‑славян неприкосновенным. Два эти обстоятельства наводят на мысль, что Ибн Фадлан просто слышал от русов их эпические песни — те самые, что легли в основу былин. Таким образом, архаичный образ сакрального правителя, опутанного сложной сетью табу и магических представлений, служит датирующим признаком, позволяющим отодвинуть зарождение русского эпоса во времена, далеко предшествующие не только его летописному тезке, уже третье столетие безо всяких оснований почитающимся его прототипом, но и деду этого тезки, Игорю Рюриковичу.
Вернемся, однако, к выводу о том, что Ибн Фадлан мог слышать былины — или, если угодно, «протобылины» — от русов в середине X века. Вкупе с удивительным сходством описания погребения руса у Ибн Русте и похорон Потыка с женой в былине, вплоть до такой, скорее все же эпической по происхождению детали, как погребение живой жены покойного, вывод этот заставляет согласиться с уже цитировавшимися словами Р.С. Липец: «К концу X века уже существовала богатая эпическая традиция. Еще при Игоре и Олеге, а возможно, и в IX веке эпические сказания уже заняли свое место в культурной жизни Руси». Очевидно, что былины, записанные в XIX—XX веках, достаточно точно повторяли те эпические сказания X века, что послужили источником арабским путешественникам и географам. Итак, если изучение дохристианских черт в былинах приводит нас к выводу о необходимости датировать возникновение былинного эпоса временами до крещения Руси в 988 году, то явное влияние уже сложившихся и уже архаичных для того периода эпических песен на арабских авторов середины X столетия позволяют уверенно говорить о еще более глубоких корнях русских былин.
Однако этот ответ, во‑первых, чересчур общий. Да, глубокие корни — но насколько именно глубокие? Какая конкретно эпоха породила русские былины, какие исторические условия — социальные, этнические, географические, наконец? Вопрос отнюдь не праздный. Ибо датирующие признаки былин увели нас слишком глубоко в прошлое. В X веке, во времена Ибн Фадлана и Ибн Русте, русь еще была очень молодым народом. Достаточно сказать, что Игорь Рюрикович был вторым представителем династии, с основателем которой связывается появление русов в Восточной Европе, основание Русской державы. Он же является первым русским князем Киева на Днепре. Сам Киев на Днепре, как и другие восточноевропейские города, упоминаемые в былинах — Чернигов, Смоленск, — к X веку только складываются из конгломератов нескольких поселений. В то же время в былинах, как известно, именно Киев является столицей Руси, и все главные герои определяют себя как «богатырей Святорусских», свою землю — как «Святую Русь». И если во времена Игоря Рюриковича былины существовали, то закономерно возникает вопрос: где же и когда они складывались? И главное — кем? Говоря более конкретно — если былины были эпосом племени, то какого именно племени или каких именно племен? Ответу на этот вопрос посвящена третья часть настоящей работы.
Часть 3.
Былинная Русь