Часть первая. Сын, которого слишком любили. Последние слова Карла IX перед смертью
«О, моя мать!»
Последние слова Карла IX перед смертью
I.
Королева-золушка
(20 сентября 1551 — 10 июля 1559)
После восемнадцати лет замужества, пятерых детей, которых она подарила королю, и четырех лет царствования, королева Екатерина Медичи все еще была чужой при французском дворе. День за днем жила она, страшась за свое будущее, боясь сказать лишнее слово и впасть в немилость, а из-за прирожденных приветливости и любезности казалась окружающим угодливой.
Судьба ее была печальна. Зловещий рок преследовал Екатерину с колыбели: трех недель от роду она осталась круглой сиротой, и о ней быстро разнеслась слава, что она приносит несчастье — все ее родственники умирали один за другим: бабушка Альфонсина Орсини, тетушка Клариче Строцци, приходившийся Екатерине дядей Папа Лев X, и даже ее младший двоюродный брат Ипполит, в которого она была тайно влюблена.
Позднее флорентийцы, восставшие против власти дома Медичи, в течении десяти месяцев держали Екатерину заложницей, угрожая девочке ужасной смертью. [15]
В четырнадцать лет она было решила, что судьба наконец улыбнулась ей: благодаря хитросплетениям и интригам ее родственника Папы Климента VII Екатерину, младшую дочь флорентийских банкиров — злые языки поговаривали, что ростовщиков, — выдали за принца Генриха Французского, потомка Святого Людовика.
Как интересно разглядывать Марсель, стоя на носу папской галеры, обитой изнутри темно-красным атласом, и слушать, как колокольный перезвон перекликается с торжественными орудийными залпами! Его Святейшество, на носилках, в торжественном облачении, пересек город, сопровождаемый восторженными приветствиями толпы; впереди несли Святые Дары, а за носилками следовал внушительный кортеж папской свиты: облаченные в пурпур кардиналы, епископы в лиловых сутанах, монахи в бело-коричневых облачениях и конная папская гвардия, на шлемах которой покачивались пышные плюмажи. На роскошно инкрустированных портшезах проплывают прекрасные римлянки, все в драгоценных каменьях. И в течении тридцати четырех дней, что длились свадебные торжества, дом Медичи соперничал в роскоши и расточительности с французским двором.
Король Франциск I считал, что благодаря своей щедрости он получит от Его Святейшества три бесценные жемчужины — Неаполь, Геную и Милан. Поэтому он не жалел ничего, дабы завоевать расположение своих гостей. В то время он еще сохранял свою изысканность, веселую обходительность, страсть к увлекательным приключениям. Увы, наследник совсем на него не походил. [16]
Генрих Валуа был недалеким подростком, унылым, романтичным, набожным, любившим одеваться во все черное. До нас дошел его портрет, который не оставляет места полету воображения: крепко сбитая спортивная фигура никак не вяжется с сонным выражением, застывшим на лице Генриха, его не оживляют даже глаза — они вечно полуприкрыты.
Как-то Франциск I пожаловался Диане де Пуатье, графине де Брезе, на неотесанность своего отпрыска, и перспектива стать первой женщиной в жизни одного из сыновей короля Франции показалась ей увлекательной. «Доверьтесь мне, сир, — сказала она. — Он будет моим поклонником».
Диана находилась в расцвете зрелости, и ее пышная цветущая красота побеждала возраст. Она всегда носила траур по своему старику-мужу, но лишь потому, что черно-белые туалеты прекрасно оттеняли цвет ее лица. Говорили, что эта женщина холодна, расчетлива и до чрезвычайности тщеславна. В пятнадцать лет по доброй воле она вышла замуж за пятидесятилетнего человека и теперь совсем не возражала стать любовницей полуребенка, которому вполне годилась в матери.
Помешавшийся на рыцарских романах Генрих загорелся страстью к этой амазонке, носившей имя древней богини. Его обожание принимает самый изысканный характер: он одевается только в ее цвета, посвящает Диане стихи.
Мечты Екатерины развеялись, как только она прибыла ко французскому двору: ее свежее румяное личико, заканчивавшееся массивным подбородком, ее большие глаза, изящные [17] руки совсем не нравились юному принцу — и этот романтичный подросток приказывает молчать своему сердцу.
В ноябре 1533 года кардинал Бурбонский совершил бракосочетание; сам Папа благословил новобрачных.
Климент VII был прекрасно осведомлен обо всех интригах французского двора. Исполненный решимости не откладывать исполнение своего замысла и оградить Екатерину от злобы и неприязни придворных, он настаивает на немедленной брачной церемонии, полагая таким образом сделать нерушимым союз двух подростков. На рассвете брачной ночи Его Святейшество появился в покоях новобрачных, дабы собственными глазами убедиться, что молодой супруг не уклонился от выполнения супружеских обязанностей.
Чтобы быть окончательно уверенным в результате, Климент VII задержался в Марселе еще на три недели, надеясь увидеть племянницу в тяжести и таким образом навязать Франции свою волю. Но планы его потерпели неудачу; перед отъездом Его Святейшество дает юной новобрачной последний совет: «Умная девушка всегда сумеет стать матерью».
Сразу же по возвращении в Рим Его Святейшество умирает, а Екатерина лишается своей единственной опоры. Тогда-то и начинается для молодой итальянки ужасная жизнь: интриги и недруги, необходимость льстить королю, заискивать перед принцами, придворными, министрами, фаворитами, вести рискованные маневры между противоборствующими партиями мадам д'Этамп и мадам де Брезе1). Несмотря на молитвы, несмотря на советы коннетабля Монморанси, молодая женщина оставалась бесплодной, что могло послужить поводом к разводу или заточению в монастырь. Наконец, после [18] девяти лет такой жизни, ее смирение и унижения разжалобили даже ее собственную соперницу: Диана заставила своего любовника посещать супружеское ложе. И у Екатерины родился сын — будущий Франциск II, за ним две девочки, а после — два мальчика: Людовик и Карл.
Однако положение Екатерины оставалось незавидным до тех пор, пока тридцать первого марта 1547 года они с Генрихом II не взошли на трон, украшенный цветком лилии, символом королевского дома Франции.
Почти тотчас же король фактически передоверил управление государством своей любовнице и небольшой кучке приближенных. В первую очередь Монморанси, посредственному военоначальнику, коварному и алчному человеку, который удерживался в милости за счет жестокости, как другие — за счет гибкости; его сыновьям, с колыбели обладавшим огромными состояниями, его племянникам Шатильонам, людям более достойным как в отношении нравственных качеств, так и в отношении талантов, вполне обеспеченным, но не гнушавшимся теплыми местечками при дворе. Старший из них, Одет, в шесть лет был возведен в сан кардинала, а второй, Колиньи, в двадцать шесть получил звание генерал-полковника от инфантерии и впоследствии, став адмиралом, передал этот пост своему младшему сыну.
Противоположный лагерь составляли бесчисленные отпрыски герцога Клода де Гиза, появившиеся во Франции без единого су в кармане, но трудившиеся ради возвеличивания рода с самоотречением и упорством монашеского братства.
Старший, Франсуа де Гиз, добыл себе славу на поле боя, а младшие, осаждая Церковь, стяжали две кардинальские шапки, две архиепископские — причем один из них стал [19] архиепископом в Реймсе, — дюжину епископатов, пятьдесят аббатств, к которым надо добавить три герцогских титула. Эти теплые места обеспечивали им сказочные доходы и армию сторонников. Они не только привозят в Париж свою племянницу Марию Стюарт, королеву Шотландии, чтобы она воспитывалась при французском дворе, но и устраивают ее обручение с маленьким дофином Франциском. Эта очаровательная девочка, немного рыжеватая, обожает Диану де Пуатье, а девочку обожает весь двор. Заразительный смех и обходительность Марии Стюарт сослужили прекрасную службу ее дядьям, герцогам де Гизам.
Перед лицом столь могущественных противников Екатерина старается оставаться в тени. Своим положением и незначительными привилегиями она обязана Диане де Пуатье: фаворитка распоряжается отношениями супругов, это она заставляет короля посещать супружеское ложе. Екатерина безупречно играет отведенную ей роль турецкой рабыни, и это тем более надо поставить ей в заслугу, что она испытывает к своему мужу огромное чувственное влечение, при котором разум и соображения рассудка не имеют никакого значения.
Ее плоть сразу же покорилась этому мускулистому волосатому юноше, и когда он лежал в ее постели, на задний план отходили соперницы, политика и даже отвращение, которое испытывал к ней этот мужчина. Когда же он уезжал, Екатерина погружалась в печаль, а накануне решающих сражений она имела обыкновение страстно желать поражения, чтобы ее господин и повелитель вернулся как можно скорее.
Она не очень любит своих детей, зачатых почти насильно; к тому же они появились на свет болезненными, рахитичными [20] и некрасивыми. Без сомнения, она привязалась бы к ним сильнее, если бы имела возможность заниматься их воспитанием, но даже в покоях младенцев роль главы семьи принадлежала Диане.
Это она беспокоилась по поводу кори детей, их питания, она выбирала им воспитателей, она приказывала сменить кормилицу, когда молоко внушало ей подозрения. Королева-золушка выносила эти новые страдания, утешаясь своим единственным счастьем — невеселыми супружескими ночами.
В тридцать два года, в полном расцвете силы и ума, она с отчаянием чувствовала себя непризнанной, «никому ненужной, не имеющей власти сегодня и авторитета в будущем: у ней не было детей, мужа и даже дома, где она могла бы быть хозяйкой. Даже ее общепризнанная доброта и отзывчивость не вызывали к ней никакой симпатии: Монморанси делал ей выговоры, а маленькая Мария Стюарт звала «торговкой», высмеивая итальянский акцент. Екатерина всегда только улыбалась: надо потерпеть, выиграть время, подождать... неизвестно чего.
Чтобы привлечь Генриха II, который несмотря на свою романтическую преданность старой любовнице, вовсе не гнушался свеженькими девичьими личиками, Екатерина задумала окружить себя молоденькими и бойкими девушками. В начале века королева Анна Бретонская, супруга Карла VIII, пригласила к своему двору девушек, отобранных среди лучших семейств, смышленых и благонравных. Екатерина продолжает эту традицию, но требует от своих протеже не столько добродетели, сколько привлекательности. И скоро ее можно было видеть, окруженную роем молодых богинь — черные глазки [21] мадемуазель Лимейль соперничали с белокурыми локонами мадемуазель Бом, а неистовая пылкость мадемуазель Рует оттеняла изысканность Николь де Савиньи.
Волосы, слегка покрытые фиолетовой пудрой, смело декольтированные яркие туалеты... Эти прелестные создания всегда смеялись, перешептывались, кокетничали, обожали лакомства и умели танцевать старинные французские танцы и гальярду. Показная наивность лишь повышала цену их благосклонности, которую они дарили только с разрешения Екатерины. Удостоиться благосклонности одной из этих девушек — значило оказаться в центре всеобщего внимания. Самые знатные люди провинции, и даже иностранные князья, отправляясь в Париж, мечтали удостоиться подобной чести.
Екатерина пользовалась очарованием своих фрейлин, чтобы вознаградить тех, кто верно служил короне или чтобы узнать тайны непокорных противников. Ее фрейлины играли при дворе значительную роль и пользовались славой античных куртизанок. Но в 1550 году Екатерина требовала от них только одного — понравиться королю.
Среди этих изысканных девушек была пылкая рыжеволосая шотландка с молочно-белой кожей, мисс Флеминг. Она-то и покорила сердце Генриха II. При осторожном покровительстве королевы, счастливой, что она может отомстить Диане, разыгрывается настоящая идиллия, в результате которой и королева и ее фрейлина оказываются в тяжести. Первой родила фрейлина, которая всюду стала представлять своего ребенка как «отпрыска самого великого в мире короля», что сильно покоробило Генриха II, противника любой нескромности и уж, конечно, скандалов. Диана торжествовала победу, [22] заставив прогнать неблагоразумную девушку, которая навлекла на себя гнев и королевы, — порядок снова был восстановлен.
В том году мир наполнился бряцанием оружия. Откликнувшийся на призыв Германии2), Генрих II послал вызов Карлу V.
Под толки о приближающейся войне Екатерина в Фонтенбло в шестой раз разрешилась от бремени.
20 сентября 1551 года без четверти час ночи она родила на свет мальчика. Его назовут Александр-Эдуард в честь его крестного отца, короля Англии Эдуарда VI, и в память об Александре, первом герцоге Флорентийском, его родном дяде. Титул мальчика был — герцог Ангулемский.
Когда ребенка принесли показать, королева увидела в нем странное очарование, которого не было в ее старших детях: он напомнил ей родину, бамбини, с которыми она играла, когда была княжной, тайно влюбленной в своего кузена Ипполита. Неожиданно Екатерина впервые ощутила себя матерью — и мир показался ей другим.
Пока двор с восемью тысячью слуг перемещался из замка в замок, королевские дети оставались в Амбуазе, Сен-Жермене или Фонтенбло под присмотром своей воспитательницы, мадам де Крюсоль д'Узес, а после семи лет — под присмотром гувернера, месье д'Юрфе и врача Лароманери.
Маленький Александр пополнил шумную и болезненную кампанию королевских детей. Людовик к этому времени уже умер, не перенеся тяжелой кори, дофин без конца маялся [23] тяжелейшими головными болями, Елизавета постоянно кашляла, Клод страдала от болей в бедре, Карл с самой колыбели был подвержен приступам необузданной ярости. Что ж тут странного, если вспомнить о наследственности этих Медичи-Валуа, у которых в роду были такие болезни как гемофилия, туберкулез и безумие?
У Александра были те же недостатки, что и у его братьев, но он казался более изящным, более изысканным и благородным — Екатерина его боготворила.
Королева внушала своим детям смешанное чувство почтения и страха. Они считали ее кем-то вроде надзирателя, который появляется со строгими проверками, дабы убедиться, что они растут и умнеют. Между ними и матерью не существовало доверительных отношений, не приняты были какие-нибудь проявления сердечных теплых чувств. Вместо этого Екатерина умело управляла ими, полностью навязывая свою волю; в ее присутствии дофин не смел пошевелиться. И только Александра она баловала, целовала, придумывала ему ласковые прозвища — казалось, она открывает для себя материнство. Этот ребенок внушал ей доверие, пробуждал в ней давно забытые стремления.
И когда король встал во главе армии, все с изумлением узнали, что Екатерина потребовала для себя регентства на время войны и после длительной борьбы его получила.
Но едва став регентшей, в марте 1552 года она тяжело заболела в Жуанвиле. Испуганная Диана проводит все время у изголовья соперницы, ухаживая за ней поистине с сестринской заботой. Возможно, предшествующие годы были растрачены впустую: ее затмевала полуистеричная Диана, [24] и Екатерина не ждала многого от судьбы. Но теперь она хотела жить — она борется с болезнью и выходит победительницей. Присутствие Генриха, вызванного его фавориткой, ускорило спокойное и уверенное выздоровление Екатерины.
Поправившись, она решила воспользоваться полученными прерогативами, но Монморанси тут же останавливает ее, резко выговаривая при этом; и Екатерина подчиняется, вновь замыкаясь в себе.
На следующий год, когда король вернулся на поле боя, Екатерина снова стала регентшей, но теперь руки у нее были связаны: она вернулась к своему привычному занятию и родила девочку, которую назвали Маргаритой.
Тем временем война ширилась. После знаменитой осады Метца, спасенного благодаря безудержной отваге герцога Франсуа де Гиза, этот последний стал всеобщим кумиром, французским Ахиллом, а весь род Гизов преисполнился честолюбивых надежд.
Между Лотарингским домом, ветвью которого были Гизы, и семейством Монморанси издавно существовало соперничество, доходившее до ненависти, которая открыто проявилась вечером после битвы за Ранти: когда генералы в королевских покоях рассказывали о своих подвигах, стычка Гиза и Колиньи, оспаривавших друг у друга один и тот же пост, навсегда превратила двух солдат в заклятых врагов.
Оба были достойны находиться в первых рядах, оба были заносчивы, честолюбивы, жестоки, алчны и стремились к власти. Первый любил великолепие, шум славы, успех и убеждения его зависели от того, какую выгоду они могли принести. Второй, суровый, целомудренный, взыскательный даже [25] к себе самому, презирал блеск власти и относился к ней спокойно — не преклоняясь и не отвергая.
У Гиза было то преимущество, что он стоял во главе семейного клана. Его брат, изворотливый и коварный кардинал Лотарингский, архиепископ Реймсский, был его соглядатаем и не стеснялся использовать свое влияние на массы католиков, мнение которых определяло духовенство.
Колиньи же был вынужден держаться в тени бестактного и хвастливого коннетабля. Тщеславные и недальновидные, Монморанси пренебрегали скромным и прочным положением, благодаря которому они могли получить реальное могущество, зато их привлекали сулившие выгоду влиятельные придворные должности, шумные почести и слава.
Видя, что королевская власть постепенно переходит в руки Лотарингского дома, семейства иностранного происхождения3), или же в руки выскочек, многие возмущались. Особенно принцы крови, представленные младшей ветвью дома Бурбонов, не пользовавшейся никаким влиянием. Старший из них, Антуан Вандомский, заключил выгодный брак с добродетельной и неуживчивой Жанной д'Альбре, наследницей королевства Наварра. Несмотря на удушающую скуку, царившую при дворе Нерака4), этот слабохарактерный, бесцветный и трусливый человек был вполне удовлетворен. Но его братья, во главе с младшим принцем Конде, не могли смириться с собственной бездеятельностью и бедностью. Они были принцами крови, поэтому все недовольные и гонимые инстинктивно тянулись к ним. Старое дворянство, оскорбленное почестями, которыми осыпались выскочки, выжидательно смотрело на них, и так, почти против собственной воли, они стали [26] центром притяжения для протестантов задолго до того, как присоединились к Реформации.
Екатерина поняла грубые ошибки принца, который, отрекшись в пользу двух или трех семей, вырыл пропасть между собой и нацией. Когда-то она лишь пожимала плечами, теперь же тревожилась, что союз Бурбонов с протестантами поставит под угрозу будущее ее детей, и конечно, в первую очередь, Александра. Жажда деятельности переполняла ее крепко сбитое, плотное тело многодетной матери. А поскольку во Франции все возможности перед ней оставались закрытыми, Екатерина обратила свои взоры к Италии.
Воспользовавшись войной, Тоскана еще раз попыталась сбросить иго зависимости от Испании; взбунтовалась Сиена. Екатерина получила от короля разрешение использовать свои земли для поддержки восставших. Армия под командованием Строцци перешла через Альпы и провозгласила права Екатерины, внучки Лоренцо Великолепного5), — впервые в кроткой золушке проглянула сильная правительница.
Целиком захваченная этим планом, королева строит комбинации, торгуется, угрожает, обещает; перо ее буквально летает по бумаге. Не есть ли Тоскана неожиданный подарок судьбы для ее Александра?
Но увы! Поражение Строцци развеяло прекрасные мечты. Екатерина поначалу горько сокрушается, но потом успокаивается, произведя на свет восьмого ребенка, Эркюля, смуглая кожа которого напоминает о давних корнях семейства Медичи, что сильно огорчает королеву; этот сын Екатерины станет кардиналом. [27]
И все же она не отказывается от мысли получить трон в Италии. Еще четыре года Екатерина лелеяла эту мечту и сильно разгневалась, узнав, что Диана подталкивает короля к заключению мира с Испанией. Столь сильным было ее раздражение, что она нарушает двадцатипятилетнюю привычку сдержанно молчать в присутствии соперницы, и когда Диана де Пуатье, увидев у Екатерины в руках книгу, поинтересовалась, о чем она, королева ответила:
— Об истории этого королевства, где, как я узнала, политику королю часто диктовали распутные женщины.
Гиз, покрывший себя славой после победы у Кале, тоже был обеспокоен, но ни его влияние, ни интриги королевы не могли поколебать решимости Генриха II, торопившегося как можно скорее закончить войну за пределами Франции, чтобы начать борьбу против ереси внутри страны.
За двадцать лет Реформизм уже победил в Германии, Швеции, Англии и вполне мог завоевать Францию. Многие писатели, придворные дамы, военные — сам Колиньи и его братья — увлекались стихами Маро6), музыкой Гудимеля7), учением Лютера и Кальвина. В южных провинциях обстановка была особенно взрывоопасной: там псалмы и протестантские проповеди приводили в экстаз толпы людей. Волны одетых в черное пасторов захлестнули Бретань, Гасконию, Лангедок, и перехлестнувшись через Луару, угрожали Парижу. Жанна д'Альбре хотела истребить католицизм в своих владениях.
Аскетизм кальвинистского учения привлекал даже своей крайностью. Церковь столь сильно злоупотребляла роскошью, непомерными расходами, столь пренебрегала нравственностью, [28] что строгие одежды пасторов, скромное убранство протестантских храмов, незыблемость их принципов оказывали на людей мощное воздействие, воспринимались как откровение.
На Екатерину, несмотря на ее суеверие и сильную тягу к внешнему, оказал слишком сильное воздействие эпикурейский скептицизм Льва X и Климента VII, чтобы она могла считать, будто гимны, исполненные по-французски, заслуживали казни. Генрих же, напротив, ненавидел Реформу. Поэтому, торопясь начать свой крестовый поход, он подписывает договор Като-Камбрези, по которому выдает свою старшую дочь за короля Испании Филиппа II, сестру — за герцога Савойского, а все завоевания Франции в период после Карла VIII, включая Кале, в течении восьми лет отходили Англии.
Теперь ничто не сдерживало ярость фанатиков. Король Испании даже подталкивал Генриха II к введению инквизиции. Непредвиденный случай спас Францию от этой беды: по случаю королевских бракосочетаний перед дворцом Турнель, где тогда располагался двор, были устроены состязания на копьях. Генрих II обожал эти подобия военных сражений, где он, одетый в черно-белые цвета своей дамы сердца Дианы де Пуатье, побеждал без всякого труда.
Екатерину беспокоили некоторые предсказания астрологов, и уже в последний день турнира, после того, как король трижды выступил на поединках, она умоляла своего дорогого господина более не сражаться, воздержаться ради любви к ней. Но любовь Генриха II к своей супруге была не столь велика, чтобы он отказался от того, что доставляло ему удовольствие. Король твердо решил сразиться напоследок с капитаном [29] своей шотландской гвардии Монтгомери и по несчастной случайности получил удар железным наконечником в глаз. Десять дней спустя, 10 июля 1559 года король умер, приведя в порядок свои дела и мужественно пройдя через все страдания.
Вопреки расхожей легенде, Екатерина бесконечно переживала эту потерю. Всегда — и в период своего могущества, и в самые благополучные годы царствования — она оставалась безутешной вдовой. Екатерина до конца своих дней будет носить траур и снимет его только трижды — ради бракосочетания Карла IX, Генриха III и Маргариты.
Александр, до сей поры росший в Амбуазе, был привезен в Париж, чтобы присутствовать на погребальной церемонии. Отец никогда не баловал его своим вниманием, и утрата не вызвала в нем особой грусти. [30]
II.
«Пекло ярости»a)
(10 июля 1559 — 31 января 1564)
Смерть Генриха II и восшествие на престол нового короля, Франциска II, собиравшегося, как казалось всем, включая его самого, прочно взять власть в свои руки, проторило дорогу тем, кто жаждал денег, почестей и мести.
Екатерина, главная сторонница сильной королевской власти, отправила своего младшего сына в Амбуаз, чтобы быть за него спокойной. С ней остались только Карл, теперь наследник короны, и Александр, с которым она не разлучалась.
Маленькие принцы росли болезненными, тщедушными. Известный своей ученостью Амио был возведен в ранг их наставника: он преподавал им гуманитарные науки и жизнеописания великих людей древности. После его уроков шли занятия фехтованием, верховой ездой, затем бесконечная охота под палящим солнцем или проливным дождем. С юного возраста к этим детям относились как к взрослым. В одиннадцать [31] лет маленькую Клод, страдающую болями в тазобедренном суставе, выдали за герцога Лотарингского, а четырнадцатилетняя Елизавета уже была знакома с чопорным испанским этикетом, который ей предстояло соблюдать. Тщедушному Франциску еще не исполнилось и шестнадцати, когда он сочетался браком с Марией Стюарт. Если верить очевидцам, юный король таял, как воск на огне, после объятий пылкой шотландки. У него так и не достало умения и сил превратить ее в настоящую женщину.
Александр преклонялся перед красотой. Он ничего не имел против лошадей и оружия, но предпочитал красивые одежды и особенно искал общества фрейлин своей матери. Жестокие игры мальчиков ему претили. Он очень любил своего друга, статного блондина, не по летам ловко обхаживающего его; то был Генрих де Жуанвиль, старший сын герцога Гиза.
После месье д'Юрфе его гувернерами стали месье Карнавале и месье де Вилекьер; первый из них не представлял из себя ничего выдающегося, второй же был просто интриганом, и оба — достаточно умеренны в своих религиозных убеждениях, что заставляло заподозрить их в симпатиях к Реформации.
Но это не мешало Александру исповедовать непримиримый католицизм. Ему нравилась церковная служба, запах ладана, перебирание четок, звуки органа, пышное облачение прелатов; торжественные процессии его восхищали. Горячего пристрастия к пышным одеяниям и процессиям оказалось достаточно, чтобы он отвернулся от учения, отвергающего любую пышность. С чисто итальянским суеверием Александр [32] боялся темноты и привидений. По вечерам, когда темнело, он от страха клацкал зубами.
Превозносили ум и память Александра — науки давались ему без труда. Екатерина была преисполнена гордости, но мысль о том, что не так-то легко отыскать место под солнцем третьему сыну короля, постоянно мучила ее. Однако уже тогда с Александром обращались как с лицом влиятельным. Посол Испании Чантонай с удовлетворением докладывал Филиппу II о католицизме Александра, а предусмотрительные Гизы ни перед чем не останавливались, дабы завоевать его расположение.
Ребенок видел неожиданное для всех возвышение своей матери, видел, как она, оттеснив Диану де Пуатье и Монморанси, крепко взяла власть в свои руки, а затем, почти сразу же, была сама оттеснена Гизами, на мнение которых полностью полагался юный король благодаря влиянию своей супруги Марии Стюарт. Александр был свидетелем приступов бешеной ярости Екатерины, тем более уязвленной, что в своих надеждах она взлетела слишком высоко. На людях Екатерина напускала на себя добродушное смирение, но запершись в своей молельне, неистово исписывала длинными фразами страницу за страницей, нимало не заботясь об орфографии.
Александр тайком передавал ее письма странным гонцам, в которых из-за чопорной манеры держать себя и строгих одежд за версту можно было разгадать гугенотов. Иногда Екатерина, побледнев, останавливалась: вдали слышался звонкий смех и тут же входила «королевка» Мария Стюарт, распространяя запах своих духов. Она крепко обнимала свекровь, а затем шаловливо перебирала ее бумаги, открывала [33] выдвижные ящики, заглядывала за ковры; Екатерина выходила, до боли сжав кулаки.
Избавившись от своих недругов, Гизы, принадлежавшие к Лотарингскому дому, считали себя полными властелинами королевства. Младшие, трутни, жившие за счет монастырей, всячески способствовали возвышению рода. Слушая ежедневное прославление знаменитого Лотарингского дома, страстного защитника истинной веры, простой люд прочил им корону. Поскольку новая власть опиралась на фанатизм толпы и союз с католической Испанией, она начала кровавую борьбу против ереси, натравливая народ на реформатов; тюрьмы были переполнены, тут и там пылали костры. В свою очередь, протестанты дали вовлечь себя в эту борьбу, и в областях, где они пользовались влиянием, щедро платили той же монетой.
Но сопротивление было невозможно без руководителей и оружия, и они настойчиво звали в свои ряды крупных феодалов, недовольных тем, что иностранное семейство Лотарингов грабит государство. Одним из первых отозвался младший принц Конде, тщеславный и легкомысленный, который из-за нерешительности своего старшего брата оказался во главе недовольных. И как Гизы опирались на католическую Францию, так ищущее почестей дворянство выбирает протестантизм и вербует сторонников среди паствы Кальвина.
Соседние страны старались подлить масла в огонь. И если на политику двора оказывал большое влияние посол Испании, то посол Англии играл ту же роль среди оппозиции.
В самом начале 1560 года вследствии неосторожности нескольких участников был раскрыт заговор, имевший целью [34] передать власть Бурбонам. Все провалилось, и заговорщики, как гроздья винограда, раскачивались на стенах Амбуазского замка под насмешливыми взглядами дам. В этот день Александр, сидя на террасе Амбуазского замка среди других членов королевской семьи, собравшейся по случаю этого торжества, впервые увидел лицо смерти, гримасы агонизирующих, услышал мольбы о снисхождении.
Никогда больше при дворе не будет любезного добродушия, царившего тут при предыдущем короле: тяга к убийству овладевает умами, страна раскалывается на два лагеря. Вдоль спокойных берегов Луары — дворцовые перевороты, заговоры, интриги, покушения. И в тревожный момент Лотарингский дом призывает королеву-мать взять власть в свои руки и назначить нового канцлера, Мишеля Лопиталя, седая бородка которого и строгие манеры производят впечатление на придворных. Однако излишняя терпимость Екатерины вскоре вторично привела ее к падению.
В начале ноября Александр застал мать перед распятием всю в слезах: ей стало доподлинно известно, что должен приехать Антуан Бурбонский, нынешний король Наварры, со своим братом, принцем Конде, которые тут же попадут в ловушку, расставленную их врагами. В день, когда они приехали в Блуа, детям было приказано оставаться в своих комнатах; до них доносятся смутные слухи об аресте кузенов.
Импровизированная комиссия торопится приговорить к смерти принца Конде. Александр собирается надеть свой самый нарядный камзол, когда пойдет на казнь, но вместо этого ему придется примерить траурные одежды: неожиданно умирает Франциск II. И вот теперь Екатерина, обманув [35] Гизов, если не регентша, то по крайней мере, «правительница королевства» от имени нового короля, Карла IX. А Александр становится монсеньером, как принято было обращаться к брату короля, герцогом Орлеанским, возможным наследником трона. В этом качестве он степенно сопровождает в Сен-Дени гроб с телом своего брата, над которым безутешно рыдает оставленная всеми Мария Стюарт.
К 1560 году все противоречия XVI века, зародившиеся еще в эпоху Возрождения, крайне обострились и привели государство к полному краху. Еще никогда ранее не сосуществовали одновременно неукоснительное следование заповедям, религиозная добродетель, доведенная до фанатизма, и варварство; возвышенные принципы — и повседневное отступничество от них, ужас перед адом — и безумные оргии. С одной стороны, утонченность в духе Петрония, педантичная эрудиция, нравственные принципы, с другой — грубость, вандализм, убийство, возведенное в ранг поступка, достойного уважения.
Нарумяненные мужчины, с буклями до плеч и драгоценными колье, выпив залпом несколько кубков, не находили большего удовольствия, чем поджарить ноги заключенному. А жеманные, прекрасные женщины, знавшие наизусть сонеты Ронсара, способные долго рассуждать о возвышенной любви, владели стилетом и, не колеблясь, могли всадить его в первого же солдата, чтобы избавиться от его докучливости.
В политике царили те же противоречия. Во главе протестантов, готовых ради веры на любые жертвы, строго [36] следующих библейскому идеалу, стояли распутные, честолюбивые руководители — исключение составлял лишь Колиньи, — не гнушавшиеся взятками. Католики же, исполненные решимости пожертвовать своим спокойствием, деньгами и детьми ради защиты веры, обожествляли кампанию авантюристов, для которых ортодоксия была чем-то вроде предвыборного трамплина. Таким образом, религиозные страсти служили сугубо земным интересам. Под их предлогом наследники феодализма вступали в спор с центральной властью, в спор, который считался исчерпанным после Анны Боже...8) Испания и Англия, мечтавшие ослабить Францию, вновь стали стремиться к реваншу.
Что могла некрепкая монархия противопоставить стольким опасностям? Абсолютно ничего — только пошатнувшийся престиж да эту грузную женщину в черном, столь долго презираемую и унижаемую, эту итальянку, которая, несмотря на то, что она подарила королю Франции стольких детей и двадцать семь лет считалась членом царствующей династии Валуа, для большинства по-прежнему оставалась иноземкой. И однако только она еще верит в единство Франции, в единство, которое она старается сохранить как настоящий глава рода, защищая интересы своей семьи. И выполнив до конца свой долг, она докажет, что достойна чести, дарованной ей некогда великим Франциском I.
С первых же дней Екатерина намечает цели, которым она не изменит в течении тридцати лет: спасти корону, обеспечить всем своим детям королевский трон.
Безоружная, она противопоставляет неиствующим солдатам улыбки, посулы, хитрость. Несмотря на свой траур, Екатерина [37] создаст при дворе обстановку пышной роскоши. В стране царит жесточайший экономический кризис, а королева-мать приучает свое окружение к роскоши, полагая, что привычка к удовольствиям, потребность в больших деньгах должны привлекать ко двору сильное и могущественное дворянство. Большие надежды возлагались и на фрейлин, к которым прибавилось немало красивых девушек. Как новые Далилы, они принесли своей госпоже шевелюру не одного Самсона.
В передышках между угрозами заговоров королева-мать расслаблялась, позволяя себе помечтать о будущем, которое она готовила своему любимому сыну.
11 мая 1561 года маленький принц имел удовольствие надеть платье из затканного золотом полотна и фиолетово-красную бархатную накидку, чтобы в качестве герцога Бургундского присутствовать на короновании Карла IX. Когда он вступил под своды Реймсского собора, возглавляя процессию пэров Франции, его красота вызвала восхищенные возгласы дам. Во время коронационных празднеств Александр испытал лучшие мгновения своей жизни, которая будет достаточно унылой из-за постоянных мер предосторожности, вынужденно принимаемых королевской семьей.
После смерти Франциска II при дворе произошли большие перемены. Лучшие должности теперь принадлежали дворянам-кальвинистам. Им доставались все почести, им же — улыбки красавиц. Конде, едва выйдя из тюрьмы, тут же попытался прибрать власть к рукам, но легкомыслие и страсть к удовольствиям делали его легко уязвимым, и Екатерина воспользовалась возможностью заменить ему тюремного надзирателя [38] на одну из своих фрейлин, мадемуазель Лимейль. В ту пору королева-мать до такой степени покровительствовала протестантам, что Теодор де Без в разговоре с Кальвином называл ее «наша королева», и даже сам Александр в какой-то момент почувствовал, что колеблется в своих убеждениях. Но влияние его друга Жуанвиля быстро вернуло монсеньора в лоно католицизма.
Жуанвиля Александр предпочитал всем своим друзьям, и огорчение его было очевидно, когда он узнал о предстоящем в начале октября отъезде Гизов.
В ярости от того, что королева-мать упорствовала в своем либерализме, герцог Франсуа де Гиз и его новые союзники, Монморанси и маршал Сент-Андре, в знак протеста решили покинуть двор; поступок этот скрывал хитрый замысел.
За несколько недель до их отъезда герцогиня де Гиз вскользь заметила Екатерине, что небезопасно оставлять Жуанвиля и Александра всегда вместе: если повторится заговор против королевской власти вроде того, что был раскрыт в Амбуазе, заговорщики захватят сразу обоих подростков. Не лучше ли удалить монсеньора в безопасное место, отвезти мальчика к его дяде, герцогу Савойскому, или к его сестре, герцогине Лотарингской? Екатерина, как огня боявшаяся своих родственников, испугалась и уклонилась от ответа. Она отвергла этот план, но разговор ей запомнился.
Выполнение плана Гизов было поручено Генриху Жуанвильскому; в одиннадцать лет этот ребенок уже знал, как воспользоваться привязанностью друга, чтобы заманить того в ловушку. [39]
Видя доверчивость Александра, он расхваливает ему путешествия, быструю скачку верхом, прекрасные дальние страны. Разве не хотел бы монсеньор открыть для себя этот удивительный незнакомый мир вместе со своей сестрой, прекрасной герцогиней Клод, немножко повеселиться, забыть двор, столь похожий на тюрьму? Там не будет никакой учебы — только одни радости.
Александр позволил увлечь себя этим планом; сомнения начали терзать его. Как устроить эту поездку? Мать никогда не разрешит, даже разговаривать с ней бесполезно. Если бы Его величество согласилось, герцог Немурский взял бы на себя ответственность сопровождать его.
Герцог Немурский, младший отпрыск Савойского дома, был обворожительным человеком, склонным увлекаться пустыми затеями. Однажды он поклялся, что спустится на лошади по крутым и высоким ступеням церкви Сент-Шапель, и сдержал слово. Благодаря отваге, дуэлям и своей удачливости он был очень популярен. Возлюбленный герцогини де Гиз, он был сторонником католической партии, но повсюду искал приключений, а могло ли быть что-нибудь более увлекательное, чем похитить одного из королевских детей?
Используя в своих целях Александра, который был покорен его обаянием, ловкостью и увлекательными рассказами, герцог, в свою очередь, завлекал маленького принца, то разговаривая с ним как со взрослым и взывая к его католицизму, то кружа ему голову обещаниями подарить маленькую испанскую лошадь. Этим он занимался несколько дней подряд.
Выскользнуть ночью из замка Сен-Жермен, прыгнуть в карету, где поджидает герцог Немурский, и при ясной луне отправиться [40] к свободе и к неизвестности — как это соблазнительно для маленького мальчика! Александр не мог удержаться и сохранить этот план в тайне; однажды вечером он доверился своему камердинеру. На следующее утро Александр увидел у своего изголовья разгневанную и потрясенную мать; собравшись с духом, он во всем признался.
Тотчас были предупреждены стража и свита, удвоено количество часовых, у всех выходов поставлена охрана, окно, выходящее в парк, замуровали. Увы, у королевы не было доказательств! Что могла она сделать с герцогами Лотарингскими, окруженными вооруженной толпой? Напасть на них — значило развязать гражданскую войну. И Екатерина, затаив в сердце ярость, смиряется с необходимостью притворяться. 21 октября Франсуа де Гиз уезжает вместе со своими братьями и герцогом Немурским; их сопровождают семьсот всадников.
Екатерина пробует арестовать герцога Немурского, когда тот гостит у Гизов в замке Нантей-Одуэн, но герцогу удается ускользнуть и добраться до Савойи. Оттуда он посылает королеве-матери пространное письмо, где доказывает свою невиновность; за неимением лучшего Екатерина бросает в тюрьму гонца, привезшего это письмо. Подозрительным казалось и поведение посла Чантонай — не участвовал ли в заговоре и Филипп II? Для того, чтобы удостовериться, Екатерина посылает ему подробное письмо, где в деталях рассказывает о случившемся и просит у него обещания никогда не принимать герцога Немурского. Король Испании пытается извинить поведение герцога его намерениями доброго католика, [41] на что Екатерина с горечью возражает: «Религиозными убеждениями часто прикрывают злые умыслы».
История с неудавшимся похищением неотступно преследует ее. Преследует до такой степени, что она сообщает обо всем Королевскому совету, а затем призывает Александра и упрекает его в том, что он хотел убежать от нее. «Господь с Вами, мадам», бормочет мальчик, «я никогда даже не помышлял об этом».
Он подписывает протокол, который сильно искажает факты в его пользу: это он сам, по доброй воле, рассказал все своей матери. Глубоко униженный этой процедурой, Александр затаит злобу к Гизам, которая выльется в его пристрастие идеям протестантизма. В своих докладах в Женеву Теодор де Без радостно отмечал это полуобращение. Монсеньор горячо бранит свою сестру, маленькую принцессу Маргариту, что она держится за старые предрассудки, бросает ее Часослов в камин и приносит ей сборник псалмов. Однажды он сказал послу Испании: «Я пока еще маленький гугенот, но я вырасту и стану большим гугенотом». Мать не бранит его за это; никогда еще двор не был до такой степени готов официально признать ересь.
Этот, казалось бы, малозначительный эпизод подтолкнул Екатерину привести в исполнение план почти революционный.
Ни на Генеральных штатах, ни на коллоквиуме в Пуасси, где все были неприятно поражены, видя, как маленький герцог Орлеанский слушает еретическое выступление Теодора де Беза, ни на заседании чрезвычайного Совета грандов королевства, Екатерине не удавалось добиться компромисса между двумя религиями. А поскольку в провинции парламенты [42] обычно высказывались в пользу терпимости, она задумала собрать представителей всех парламентов королевства и заставить их проголосовать за Январский эдикт (17 января 1562 года), который разрешал бы свободно и открыто проводить богослужение по протестантскому обряду вне городской черты. Это была революция.
Королева ликовала: причина — или повод — кровавых стычек наконец исчезнет, она сможет навести в стране порядок и спокойно заняться будущим своих детей.
Увы! Время для мудрого эдикта еще не настало. Потребуются тридцать шесть лет кровавой резни, чтобы французы смирились с таким законом, а пока последствия эдикта будут прямо противоположны тем надеждам, которые на него возлагали сторонники умеренной политики.
С самого начала действию эдикта мешали непомерные требования протестантов, допущенные ими ошибки, а также нетерпимость католиков. Население Парижа призывает на помощь Гиза, и по дороге он оставляет в местечке Васси9) шестьдесят обезглавленных гугенотов; насмерть перепуганная Екатерина укрылась в Фонтенбло. Ее ненависть к Лотарингскому дому и страх перед ним были столь велики, что она решительно отдает монархию в руки кальвинистов: королева-мать четырежды пишет Конде, призывая приехать и защитить ее. Неожиданный случай давал реформатам возможность узаконить свою партию и даже, быть может, изменить ход Истории, но принц Конде, опасаясь ловушки, упускает эту возможность. Однако ее не упускают его враги.
Гиз, Монморанси, Сент-Андре и сам король Наваррский, перешедший [43] на сторону католиков, возвращаются в Фонтенбло, чтобы поднять двор.
Екатерина никогда не простит протестантам своего унижения. Поняв, что они не являются партией, на которую она может опереться, Екатерина начинает их презирать; сделав вид, что полностью разделяет цели Лотарингского дома, она изображает истовую католичку.
Гражданская война могла все смести на своем пути. В последнее мгновенье руководители кальвинистского движения заколебались и пытались остановить приближающееся бедствие, но их жены — Жанна д'Альбре, принцесса Конде, и особенно мадам де Колиньи — настояли на столкновении.
Весной, когда все королевство уже полыхало, герцог Гиз открыл границу испанским войскам, реформаты уступили англичанам Гавр, ожидая, что им передадут Кале. Франция становится проклятым местом, где бандиты творят все, что им вздумается, хозяйничают, грабят и насилуют. Что касается королевы, она ведет переговоры, ища способ выступить посредницей и приходя в отчаяние от малейшего успеха той или другой армии; к счастью, удача была на ее стороне.
Через четыре месяца король Наваррский погибает при осаде Руана, Сент-Андре — в битве при Дрё, Монморанси попадает в плен к протестантам, Конде — к католикам, и наконец, Гиз, который, казалось, оставался хозяином положения, пал у стен Орлеана под пулями Польтро де Мере.
Итак, руководителей обоих лагерей не стало, и полная энергии и жизненных сил Екатерина осталась одна. Теперь она предпочитает делать ставку на католиков, чтобы восстановить целостность страны, разъединить мятежных протестантов, [44] в которых она так разочаровалась и которым она никогда не простит их договора с Англией.
Она предлагает протестантам новый эдикт, полный тонких подвохов, кружит голову Конде обещаниями, душит его нежностью мадемуазель Лимейль и несмотря на протесты адмирала, вырывает у него подпись. Это был Амбуазский договор от 19 марта 1563 года.
Пресытившись восстаниями, бунтами и резней, мятежники постепенно возвращали себе прежние центры влияния, королева же тем временем вверяет своих наемных солдат под командование полковника Шарри, жестокого и преданного, как сторожевой пес.
Создав себе таким образом армию, она через три года сумела прекратить процесс, начатый Гизами против Колиньи, которого они винили в смерти герцога Франсуа, задушить очаги сопротивления на местах, заставить суды вершить правосудие, невзирая на вероисповедание обвиняемых — неслыханное новшество, в которое трудно было поверить!
Затем королева начинает заниматься внешней политикой. Елизавета Английская, пришедшая в ярость от Амбуазского договора, отказывается оставить Гавр, требуя от своих давних союзников вернуть ей Кале. Несколько пристыженные, Конде и Колиньи прибегают к разным уловкам. Когда неразбериха стала полной, Екатерина собрала собственную армию, навербовав в нее как католиков, так и протестантов, и отправила ее на штурм Гавра. Город сдался в тот же день, как только на помощь осаждавшим войскам подошел флот. [45]
Едва изворотливая итальянка потребовала возвращения Кале, как королева Елизавета тотчас же денонсировала договор Като-Камбрези и вероломно захватила Гавр. После долгих переговоров Елизавета уступает: она подписывает договор Тройе и, согласившись на незначительный выкуп, окончательно оставляет Кале.
Торжество Екатерины было полным. И только одно событие омрачило ее радость: убийство среди бела дня на мосту Сен-Мишель ее преданного Шарри, убийство, совершенное месье Шателье-Порто, правой рукой Колиньи. Королева была сильно привязана к этому верному служаке и она никогда не простит его смерть семейству Шатильонов, к которому принадлежал Колиньи. Однако, опасаясь, что рухнет здание, с таким тщанием возводимое ею в течение целого года, королева отказывается от мести.
Екатерина могла гордиться своими успехами: мир был восстановлен, гранды укрощены, стране навязана веротерпимость, Англия побеждена, Кале возвращен Франции. И все это — за тринадцать месяцев. Говорят, и не без оснований, что если бы Екатерина после падения с лошади, которое случится следующей весной, не оправилась, потомки все равно поставили бы ее имя в один ряд с Анной Боже или Бланкой Кастильской10). [46]
III.
Мечты о свадьбе
(31 января 1564— 14 января 1566)
В Фонтенбло, куда королева-мать удалилась на отдых, она устраивает роскошные празднества по случаю установления мира. Екатерина не была похожа ни на одну французскую королеву. Ни супруги первых Валуа — до нее, ни восходившие после нее на французский трон испанские принцессы, воспитанные при дворе, где правила этикета были слишком суровы, не царствовали с таким размахом, с таким блеском и покоряющей силой.
Вне всякого сомнения, Екатерина заставила себя уважать и заставила себя бояться. Даже дети не часто отваживались ее беспокоить, а если и делали это, то всегда с замиранием сердца. Но никто не умел так, как она, играть роль хозяйки дома, никто не мог соперничать с ней в искусстве очаровывать гостей, доставлять каждому удовольствие, разделять его радость и скромно отходить в сторону, дабы ничто не сдерживало эту радость. Она любила остроумные шутки, увлекалась скабрезными рассказами и уговаривала поэтов дозволить [47] музе бродить по рискованным дорогам. С материнской улыбкой она благодушно закрывала глаза на любовные шалости своих фрейлин, и двадцать четыре ее амазонки щедро пользовались своим обаянием, чтобы завоевывать для Екатерины все новые и новые сердца.
Распорядителем празднества в Фонтенбло был Ронсар, и все ему рукоплескали — кавалькады, балетные представления, поэтические состязания и венец всего — впервые показанная трагикомедия «Прекрасная Женевьева», в основу которой легла рыцарская поэма Ариосто «Неистовый Роланд»; роли в ней исполняли принцы и принцессы.
Первое место среди этих актеров занимал Александр. Екатерина восхищалась и наслаждалась его игрой. Несмотря на то, что Александру было всего тринадцать лет, королева-мать считала, что он достаточно взрослый, чтобы стать мужем принцессы, которая в качестве свадебного подарка принесет ему корону.
Но где найти такую наследницу? Англия и Германия отпадали из-за победы там Реформации. Италия в данный момент не представляла какого-либо интереса. И только один монарх, Филипп II процветал. Нельзя ли кусочек этой обширной империи выделить для Александра?
Екатерина не сильно любила своего зятя, оголтелого фанатика, за его твердолобость, но она признавала, что он — самый могущественный монарх в мире, самый богатый, а также — тут в ней говорило ее низкое происхождение — глава знаменитого австрийского дома Габсбургов. Екатерина уже давно собиралась повидать Филиппа II, надеясь, что ей удастся смягчить этого непреклонного человека и склонить [48] его к более мягкой либеральной политике, закрепленной в Амбуазском договоре. Она тешила себя надеждой получить — по случаю примирения — приданое для своих детей.
План этот был небезопасен: хрупкий мир в государстве держался на взаимном доверии — выдержит ли он встречу королевы, провозгласившей веротерпимость, и короля, опирающегося на инквизицию?
Доходя мысленно до этой точки, Екатерина снова устремляла взгляд на ангельское личико обожаемого сына, и ею опять овладевали неудержимые мечты.
Сестра Филиппа II, королева Португалии Донья Хуана, только что овдовела. Происхождение и богатство делали ее одной из самых выгодных партий в Европе. Екатерина уже воображала своего ненаглядного сына мужем этой суровой набожной женщины, за что он должен получить от Испании в качестве приданого прекрасное Португальское княжество. То, что Донье Хуане было двадцать девять лет, а Александру — тринадцать, в расчет не принималось.
Нет, Екатерине было решительно необходимо повидать зятя. Начиная с этого момента, стол королевы Испании завален письмами из Франции.
Однако маленькая жизнерадостная Елизавета Валуа не имела большого влияния на своего мрачного супруга. Когда она приехала в Мадрид, не забыв прихватить кукол, она расплакалась, увидев, какой старый и суровый у нее муж. Но было бы неверно, следуя установившейся традиции, считать ее Мелисандой, попавшей в клетку к Голубой Бороде. Очень часто за время длительной переписки она упрекала Екатерину за ее веротерпимость, а та, в свою очередь, [49] корила дочь за то, что она интересы вновь обретенной родины ставит выше интересов родной семьи.
Мысль о встрече с Екатериной у Елизаветы, как и у испанского правительства, сначала не вызывала особого интереса. Несмотря на изворотливость Лиможского епископа, посла Франции, переговоры затягивались. И тогда королева-мать решает съездить поближе к Пиренеям, используя эту поездку как предлог для того, чтобы юный Карл IX лучше узнал свое королевство.
Начинаются приготовления к путешествию, которое продлится двадцать шесть месяцев. Ни поздняя суровая зима, ни вспыхнувшие после войны эпидемии не останавливают Екатерину, и в марте 1564 года королевский кортеж трогается в путь. Он состоит из нескольких тысяч человек, включая министров и весь двор, а также специальные отряды королевской гвардии под командованием Филиппа Строцци.
В восторге от этих неожиданных каникул, Александр ехал верхом рядом с носилками матери. Ему интересны области, которые они проезжают: сначала Лотарингия, где он держит над крестильной купелью своего маленького племянника Генриха, сына герцогини Клод, затем Шампань и Бургундия. В Дижоне произошла неприятная случайность: мадемуазель де Лимейль проявила неосторожность и разрешилась от бремени прямо во время королевской аудиенции. Екатерина покровительствовала своим фрейлинам, и их распущенность ее не смущала, но она требовала соблюдения приличий. Выйдя из себя, королева-мать вычеркивает несчастную Лимейль из списка своих фрейлин и заточает ее в монастырь. Исполненный [50] благородных побуждений Конде признает ребенка своим, хотя вопрос этот был сомнительным.
Продолжая путь, странствующий двор приближался к югу. В Маконе их встретила Жанна д'Альбре в сопровождении десятка мрачных пасторов, бестактных и кликушествующих. Шокированная королева-мать запрещает отправление протестантских служб в небольших городках, встречающихся на пути королевского кортежа.
В Лионе их подстерегала чумная эпидемия, что отнюдь не помешало празднествам, особенно ярким на фоне ослепительно голубого неба Прованса и его оливковых рощ. Молодые принцы восхищены этими местами и климатом. Но уже в ноябре пошли дожди, и, когда кортеж достиг Арля, переправиться через быстро несущиеся воды Роны не удавалось целых двадцать дней.
В Гиере Екатерина, покоренная красотой этих мест, покупает землю, чтобы возвести тут замок. Скоро они приехали в Марсель, с которым у королевы-матери связано столько воспоминаний молодости; затем Монпелье, Каркасон, где оказались в плену у снежных заносов, которые когда-то продержали тут целых три месяца жену Карла VI. Вновь солнце засверкало только в Тулузе. В Бордо, несмотря на бурные протесты, Екатерина разрешает избирать протестантов на муниципальные должности.
И все это время гонцы так и снуют между Екатериной и Мадридом. И чем больше настойчивости проявляла его теща, тем сильнее Филипп II старался избежать этой встречи: они говорили на разных языках. Королева-мать, одержимая желанием устроить судьбу своих детей, просила руки [51] Доньи Хуаны для монсеньора, а маленькую Маргариту хотела выдать за Дона Карлоса. С другой стороны, она умоляла короля Испании выступить посредником в переговорах с императором Карлом V о возможном браке Карла IX со старшей эрцгерцогиней. За это она в довольно туманных выражениях обещает урезонить реформатов. Филипп II потребовал сначала полного уничтожения ереси во Франции; помолвка королевских детей будет кульминацией этого торжества. Как следовало его понимать?
Неприязнь французов и испанцев ощущалась повсюду: в Латинской Америке, где поселенцы Флориды и Каролины убивали друг друга, на Корсике, где ободряемое Францией население восстало против Генуи, вассала Испании, и даже в самом Риме.
Все это вполне могло поколебать Екатерину в ее решимости, если бы материнская любовь не застилала ей взор. А чтобы разговаривать с позиции силы, она предлагает Карла IX в качестве претендента на руку Елизаветы Английской и угрожает дать аудиенцию специальному посланнику султана, сопровождающему ее в этой поездке, иными словами — создать Среднеземноморскую Лигу, противостоящую королю Испании.
Наконец Филипп II уступает. Сам он отказывается встретиться с Екатериной: распущенность нравов и веселье, царившие при дворе Валуа, были противны его суровой натуре, привыкшей к строгости, но он разрешил королеве Елизавете прибыть в Байонну обнять родственников. В качестве наставника и своего полномочного представителя он дает ей в сопровождение министра, наводящего на всех страх — герцога [52] Альба. А для того, чтобы подчеркнуть частный характер этой встречи, а может быть, и для того, чтобы поставить на место расточительных французов, суровый монарх приказывает своим подданным заказать к этой встрече новые платья.
29 мая 1565 года Карл IX, его мать и их свита торжественно въезжают в Байонну. Они располагаются в одном из двух деревянных дворцов, поспешно возведенных городскими властями; другой должен стать резиденцией королевы Испании.
Екатерина никогда не упускала возможности доверить Александру почетную роль. Вот и теперь она поручает ему отправиться навстречу королеве Испании. Молодой принц доезжает до деревни Эрнани, где он и встречает Елизавету в сопровождении свиты суровых придворных, у которых поверх черных бархатных камзолов поблескивает золотое руно. Кортеж направляется к границе с Францией. Он продвигается вперед очень медленно: путь от Сан-Себастьяна до Ируна занял целый день! 10 июня королева Испании пересекает реку Бидассоа, приветствуемая мушкетными залпами солдат Строцци.
Карл IX и Екатерина ждали ее на берегу. Ни о каком выражении радости не могло быть и речи: суровый испанский этикет запрещал проявление каких бы то ни было чувств, и молодая королева не отважилась отступить от него. Однако, она была так удивительно красива, что ни один французский придворный не осмеливался взглянуть ей в лицо, опасаясь безнадежно влюбиться и оскорбить ее королевское [53] достоинство. Ее брат, Карл IX, приветствует Елизавету «по-королевски», даже не обнимая.
12 июня, после того, как были преодолены многочисленные препятствия, возникшие из-за тонкостей испанского придворного этикета, ворота Байонны распахнулись перед ними. На следующий день начались балы, увеселения, фейерверки, конные турниры; состоялось большое поэтическое состязание и было показано театральное представление, которое началось в десять вечера и закончилось в четыре часа утра.
Герцог Альба, подчеркнуто надменный, выжидал, но хитрая Екатерина делала вид, что не понимает этого. Она присутствовала на всех празднествах, ласково обнимала дочь, улыбалась испанцам, как будто речь шла только о не имеющей особого значения семейной встрече. Выведенный из терпения высокомерный министр сам решает сделать шаг к переговорам.
Он начал их тоном раздраженного судьи, сожалея о распространении ереси во Франции и терпимом отношении к этому правительства. Екатерина смиренно попросила у него совета, — раз герцог Альба так хорошо осведомлен о делах ее королевства, — возможно, он считает целесообразной гражданскую войну? Герцог перешел к обороне: существуют другие, более надежные способы избавиться от этой «вредносной секты». Надо захватить врасплох их главарей: Конде, всех Шатильонов, а после, не церемонясь с формальностями, отрубить им головы. После того, как это будет проделано, ничто не помешает уничтожить всех сторонников Кальвина в стране. [54]
Королева дает понять, что к этим мерам, казавшимся ей несколько жесткими, она может прибегнуть только будучи твердо уверенной в безопасности, лучшей гарантией которой будет союз между тремя великими монархами-католиками: императором, королем Франции и королем Испании. Но герцог уклоняется от обсуждения возможности такого союза, и беседа закончилась в довольно раздраженном тоне.
Тогда Екатерина решает поговорить со своей дочерью и объявляет ей, какую она хочет плату за изменение своей политики: рука вдовствующей королевы Португалии для монсеньора с княжеством в качестве приданого, союз испанского инфанта и Маргариты Валуа. Елизавета ответила, что Филипп II возражает против женитьбы своего сына из-за его умственного расстройства. Что же до суровой Доньи Хуаны, королевы Португалии, то она, казалось, решила навсегда остаться вдовой. В любом случае, Испания никогда не отдаст в ее пользу какое-либо из своих владений. Герцог Альба в довольно резких выражениях подчеркивает, что Католическая королева доставила себе труд приехать не для того, чтобы заниматься устройством свадеб брата и сестры, а лишь затем, чтобы выяснить намерения Франции по отношению к еретикам.
Екатерине надо было признать провал своей затеи и тут же от нее отказаться — чего ради полностью лишаться доверия протестантов? Но честолюбие мешало ей, завороженной мыслью об этой свадьбе и о прочном будущем для Александра, сдаться и уехать.
Новые переговоры не только не приблизили взаимное соглашение, они лишь ожесточили взаимное непонимание. При [55] этом Екатерина, вся в ослеплении материнской любви, постоянно делает неверные шаги — так неудачливый игрок хочет заставить судьбу повернуться к себе лицом. По ее инициативе 30 июня в последний раз проводятся переговоры, на которых присутствуют король, две королевы, монсеньор, испанские министры и французские вельможи. Раз немедленная договоренность оказалась невозможной, то надо найти слова, которые обозначали бы, что стороны расстались дружески. Коннетабль объявляет, что король готов «покарать протестантов». Движимая желанием уменьшить враждебность герцога Альбы и других испанских грандов, Екатерина идет еще дальше: согласно одним утверждениям, она почти обещает отмену Амбуазского эдикта, согласно другим — заявляет о своем намерении истребить кальвинистов. Складывается впечатление, что последняя версия родилась уже после Варфоломеевской ночи.
Кардинал Гранвель, сильно обеспокоенный в эту пору влиянием протестантов в Нидерландах, также полагал — и его переписка это подтверждает, — что обещание Екатерины «покончить с религиозными распрями» обратилось в дым.
Прощание в Байонне было недолгим и свелось к протокольным формальностям. И только молодой король плачет, расставаясь со своей сестрой. Чопорные и молчаливые, испанцы переезжают границу, а шумный французский двор, как всегда искрящийся весельем, отправляется в обратный путь. В Мон-де-Марсан, в Ангулеме устраиваются пышные празднества. «Все танцуют вместе», пишет Екатерина, «гугеноты и поклонники Папы римского». [56]
Какое согласие! Неудавшиеся переговоры в Байонне встревожили всю Европу, вызвав то, что мы сегодня назвали бы «кризисом доверия». Екатерине пришлось направить в Италию и Германию специальных посланников, которым было поручено разрешить возникшие недоразумения.
И все же она не смирилась, не отказалась от своих призрачных надежд! Брак Марии Стюарт и Дарнли устранил один из поводов для напряженных отношений с Испанией. Екатерина, вся во власти своей идеи, не замедлила этим воспользоваться. Из Плесси-де-Тур она пишет королеве Испании, снова возвращаясь к дорогому ее сердцу плану. В течении двух недель мать и дочь состязаются в хитростях и дипломатических тонкостях, и надо признать, что двадцатилетняя принцесса берет верх над старой ученицей Макиавелли.
Всем доводам Екатерины Елизавета противопоставляет упорное желание Доньи Хуаны выйти замуж лишь за короля. Увы! Корону Александру может дать только Филипп II. Королева Испании тут же напоминает о разнице в возрасте и говорит, что как добрая сестра, она бы не советовала этого брака. А разве она может предложить что-нибудь другое, интересуется Екатерина. Поразмыслив, Елизавета высказывает предположение, что лучше подождать, пока у нее самой родится дочь. Разве это не было бы более достойным решением вопроса? Но монсеньору тогда придется слишком долго ждать. В качестве компенсации Екатерина просит независимости для Генуи. Категоричный отказ кладет конец переговорам.
Уязвленная, королева-мать вновь принимается повсюду искать трон для Александра. В Италии, равно как и в Германии, [57] нечего и пытаться. Но вот у короля Польши Сигизмунда-Августа нет детей. Если бы он усыновил Александра и назначил его своим преемником!... Спешно Екатерина снаряжает в те края одного из преданных ей людей, поручая ему собрать сведения об этой стране и подыскать там принцессу, брак с которой сулил бы монсеньору корону...
И все это время продолжаются празднества — в Шенонсо, в Блуа. И королева присутствует на них, дабы показать, что она не придает значения случившемуся. Тем временем истекает трехгодичный срок, который королева-мать дала Гизам, чтобы найти улики и возбудить дело против Колиньи, которого они подозревают в убийстве герцога Франсуа. Королева воспользовалась этим, и Государственный совет объявил, что адмирал невиновен, а Екатерина заставила кардинала Лотарингского обнять своего заклятого врага.
И все же канцлер Лопиталь не был спокоен. Он питал недоверие к протестантам, полагая, что их оживление в любой момент может стать угрозой для государства. На празднествах по случаю второго бракосочетания принца Конде собралась вся знать Франции, и даже маршал Монморанси засвидетельствовал ему свое почтение.