РАССКАЗ МОНОМАХА О СВОЕЙ ЖИЗНИ

Билет 1

1. Идея «Москва – третий Рим» и ее отражение в литературе.

2. «Слово Даниила Заточника» и «Моление Даниила Заточника». Основные темы этих произведений.

Идеологему «Москва – третий Рим» впервые сформулировал старец псковского Елизарова Монастыря Филофей в 1510 году в своих посланиях Великому князю Василию III (1505 -1533). Согласно его взглядам, прежде существовала два мировых христианских центра: сначала Древний Рим, который пал в силу отхода от истинного христианства, затем Византия. Но Византийские императоры тоже изменили христианству, пойдя в 1439 году на унию католической церковью. Следствием этого стало падение Византии, завоеванной турками в 1453 году. Москва же не признала Флорентийской Унии и теперь является мировым центром христианства, так как только православное христианство является «истинным», а все другие веры «ложными и богопротивными». Москва же, утверждал Филофей, «избрана богом» и является теперь единственным законным наследником древнего Рима Четвертому же Риму не бывать, так как могут существовать только три мировых царства, после чего должен наступить «конец света». “Храни и внимай благочестивый царь тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать”. Эта формулировка и стала классическим выражением идеи «Москва – третий Рим».

Около половины XVI в. на московской почве начинает возникать ряд крупных по своим размерам литературных предприятий, ставящих себе задачей, путём подведения итогов прошлого с точки зрения официальной московской идеологии, во-первых, окружить ореолом это прошлое, во-вторых, показать непрерывность и преемственность культурно-политического и церковно-религиозного процесса в его развитии от начала русской государственности и русской церкви до тогдашней современности.

В этом отношении должно быть отмечено прежде всего широкое и интенсивное развитие в Москве летописного дела. Как политически Москва объединила вокруг себя автономные русские области, так же точно она литературно объединила автономное летописание – киевское, ростовско-суздальское, новгородское, тверское и т. д., поставив себе целью осветить историю некогда политически самостоятельных русских земель как органическое преддверие к истории единого Русского государства. Выступив на историческое поприще после других княжеств, Москва вначале не имела своих собственных летописных сводов и стала включать в организованные ею своды летописные известия, относящиеся к её истории, лишь начиная с XIV в. Отдельные нотки политического сепаратизма, ещё звучавшие в старых митрополичьих сводах, теперь были более или менее искусно затушёваны, и на первый план выступила идея богоспасаемого и богоутверждённого Московского царства во главе с его самодержцами.

Из московских сводов XVI в. наибольшее значение имеют Воскресенская летопись, доводящая изложение событий до 1541 г., и Патриаршая, или Никоновская, летопись, заканчивающаяся 1558 г. и являющаяся переработкой и расширением летописи Воскресенской. Название обоих сборников связано с именем патриарха Никона, владельца их списков, из которых один был пожертвован им в Воскресенский монастырь. В обеих летописях Русское государство рассматривается как вотчина московских государей, единоличных распорядителей и владельцев Русской земли. Сухие фактические известия здесь прерываются обширными статьями, написанными в приподнято-торжественном стиле.

Одновременно с объединением русской летописной литературы происходит объединение литературы церковно-учительной. Речь идет о уже упоминавшейся работе митрополита Макария по созданию двенадцатитомного собрания произведений русской церковно-религиозной книжности, как оригинальных, так и переводных . Собрание это, известно под именем “Великих Четьих-Миней”.

В XVI в., особенно начиная с конца первой его половины, наблюдается усиленный рост житийной литературы. Окончательно официозно закрепившееся представление о Москве как о третьем Риме, средоточии православной святыни, выдвинутое идеологами московского самодержавия, побуждало прежде всего к увеличению количества святых, специально прославивших Русскую землю, и к пересмотру наличных подвижников, пользовавшихся почитанием в отдельных областях ещё до слияния этих областей в единое Русское государство.

В тесной связи с рассмотренными памятниками русской официальной литературы XVI в. стоят такие внелитературные предприятия середины века, как “Домострой”, “Стоглав”, “Азбуковник”, насквозь проникнутые той же официальной идеологией, что и памятники, которые могут быть причислены к литературным. Между теми и другими была не только органическая связь, но и идейное взаимодействие. “Домострой”, ставивший себе целью до мелочей регламентировать поведение человека в сферах религиозной; государственно-общественной и семейной, “Стоглав”, заключавший в себе свод постановлений и суждений церковного собора 1551 г. по разнообразным вопросам религиозного и житейского быта, “Азбуковник”, стремившийся в форме энциклопедического словаря санкционировать систему знаний и воззрений, обязательных для благомыслящего читателя,- всё это исходило из всецелого доверия к тем религиозно-политическим и нравственным устоям Москвы – третьего Рима, которые признавались непререкаемыми и незыблемыми. Речь могла идти не о том, чтобы критически переоценивать хоть в какой-либо мере эти устои, а лишь о том, чтобы жизнь в её общем строе и в её повседневном быту поднять до той идеальной нормы, которая предписывалась раз навсегда закреплённой богоспасаемой традицией. Отсюда в малейших деталях предусмотренное в “Домострое” начертание положительного религиозного, нравственного и бытового уклада, которым должна руководиться семья, возглавляемая домовладыкой, отцом и мужем, и руководствующаяся примером монастырского общежительного устава; отсюда и откровенная критика в “Стоглаве” тех явлений русской жизни, которые стояли в противоречии с выработанным и официально указанным её идеалом.

То, что отмечено жирным – считаю основны для ответам. Но думаю, что лучше прочитать всё, чтобы иметь представление о текстах, если их не читали:

«Слово» Даниила Заточника . Это произведение дошло до нас в двух редакциях: XII в. — «Слово» Даниила Заточника и первой половины XIII в. — «Моление» Даниила Заточника. Оно построено на искусной соединении послания, просьбы, поучения, обличительного слова и панегирика.

«Слово» Даниила Заточника адресовано Ярославу Владимировичу, князю новгородскому с 1182 по 1199 г. Оно открывается авторским вступлением, в котором Даниил с гордым самосознанием ценности своей личности прославляет «разум ума своего». Разум — главное качество сердечной красоты, духовной сущности человека, утверждает автор. Он слагает панегирик человеческой мудрости, определяет главную тему «Слова», его жанровую структуру, основой которой является притча — мудрая сентенция.

Даниил заявляет, что не может не писать своего «слова», только писанием он может облегчить душу, сбросить с сердца тяжкие оковы.

((( Тут же Даниил сообщает и о своей жизненной неудаче: его «живот», т. е. достояние, богатство, «расыпася» и нищета покрыла его, «аки Чермное море фараона», и пишет он свое «слово», «бежа от лица художества». Он полагается на «добросердие» князя, на обычную его любовь. Без них он подобен «траве блещеной», растущей «на застении». Только страх княжеской «грозы» может оградить его от жизненных неурядиц, «яко оплотом твердым». Так возникает вторая, не менее важная тема —тема князя, способного защитить попавшего в беду умного человека твердым оплотом своего могущества, своей любовью, милостью.

Прибегая к словесным каламбурам, Даниил отмечает бедственность своего положения, подчеркивая различие между собой и князем: «Зане, господине, кому Боголюбиво, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне черней смолы; кому Лаче озеро, а мне на нем седя, плач горкии; и кому ти есть Новъгород, а мне и углы опадали, зоне не проценте часть моя». Как попал Даниил на Лаче озеро, был ли он туда заточен? — можно только предполагать!

Далее Даниил вводит читателя в типичную жизненную бытовую ситуацию: от человека, попавшего в беду, отвернулись его друзья и близкие. Ведь он не может теперь поставить перед ними «трапезы многоразличных брашен». Его возмущает лицемерие друзей, и житейский опыт позволяет сделать малоутешительный вывод: «...не ими другу веры, ни надейся на брата».

Теперь на первый план выдвигается тема бедности и богатства. Автор не может и не хочет примириться с нищетой. Нищета унижает личность: «Лепше смерть, ниже продолжен живот в нищети». Приводя слова Соломона, Даниил показывает, что богатство рождает гордость, а нищета толкает на воровство и разбой. Одержимый нищетой, он вопиет к сыну «царя Владимира» с просьбой о милости. Он обращает внимание на социальный контраст общества, контраст между богатым и «убогим» мужем: «Их же ризы светлы, тех речь честна».

Многие беды, подчеркивает Даниил, сокрушают человека, снедают его душу, сушат кости; в горе трудно быть разумным, хотя «в печали обретаетъ человек ум свершен». Помочь человеку в печали все равно, что напоить его в знойный день студеною водой.

Просьба к князю перерастает в панегирик правителю, милостивому к обижаемым вельможами сиротам и вдовицам. Подобно весне, князь украшает землю, оживляет людей своей милостью. Его глас «сладок», «образ красен», его уста источают мед и «послание» (дар), «аки рай с плодом».

Даниил рисует бытовую картину обильного княжеского пира, вводит читателя в княжескую опочивальню, где правитель возлежит на мягкой постели «под собольи одеялы». Эти картины контрастируют с положением бедняка, питающегося сухим хлебом, пьющего теплую воду, лежащего «под единым платом», «зимою умирающа» и «каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе». Даниил здесь неоригинален. Он берет готовые образцы, рассыпанные в дидактических сборниках «слов» и поучений, однако придает этим картинам личностнобиографический характер.

Вновь Даниил призывает князя к милости, щедрости, подчеркивает гиперболически неисчерпаемость княжеского богатства и отмечает, что славу и честь князя составляют его люди, его воины. Даниил готов воевать в войске хорошего князя. Только «безнарядием полци погибають». Во главе полков должен стоять «добрый» (хороший) князь. Его властью крепится город, как тело — жилами, дуб — множеством корней; его власть устанавливает общественный порядок в городе, гармонию, как персты «строят» гусли. На службе у князя слуги обретают новую семью, оставляя своих отца и мать.

Даниил противопоставляет доброго и злого господина, щедрого и скупого князя. Симпатии его на стороне первых, ибо, служа доброму господину, можно получить свободу.

Резко выступает автор «Слова» против земельных владений, расположенных близ княжеских сел. Теперь его поучение-наставление обращено к тем княжеским слугам, которые получают за свою службу от князя земли: «Не имей собе двора близ царева двора и не дръжи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь трепетицею накладен, и рядовичи его аки искры. Аще от огня устережещися, но от искор не можеши устеречися и сождениа порт».

Снова в обращении к князю звучит хвала мудрому человеку, пусть нищему, но зато «смысленому». Он противопоставляется богатому «несмысленому», которому нельзя ничего поручить: «Безумных бо ни сеють, ни орють, ни в житницю сбирают, но сами ся родят».

Обращаясь к князю, Даниил говорит: «Не зри внешняя моя, но возри внутренняя моа. Аз бо, господине, одеянием скуден есмь, но разумом обилен...» Главная ценность личности, утверждает Даниил, не в ее положении в обществе, а во внутренних качествах.

Даниил вступает в воображаемый диалог с князем: «Или ми речеши» (эти слова повторяются трижды): полемизирует с ним, как с воображаемым своим оппонентом, отвергая обвинение в безумии и лжи. Он не видел «неба полъстяна, ни звезд лутовяных, ни безумного мудрость глаголющь». Пусть он солгал, «аки пес». «Добра бо пса князи и бояре любят». Но он не лжет, «аки тать», ибо, если бы «украсти умел, то толко бых к тобе не скорбил»,— гордо заявляет Даниил князю.

В беду князь впадает благодаря своим «думцам». «3 добрым бо думцею думая, князь высока стола добудет, а с лихим думцею думая, меншего лишен будеть». Перед нами типичный удельный князь, правитель города, ставящий своей целью добывание «высокого стола».

Далее в «Слове» следует внезапный переход к теме семейных отношений. Опираясь на «мирские притчи», Даниил показывает всю нелепость таких отношений, когда мужем «своя жена владеет». Даниил обращает внимание на нелепость женитьбы на «злообразной жене», «прибытка деля». Перед читателем предстает яркая бытовая зарисовка кокетничающей перед зеркалом «злообразной жены», «мажущися румянцем».

Отвергает Даниил воображаемый совет князя жениться «у богата тьстя чти великиа ради». Это даст ему повод выступить с обличением злых жен, в котором использован уже имевшийся в распоряжении Древнерусских книжников материал обличительных «слов» и поучений. На место обращений к князю приходит в «Слове» риторический вопрос «Что есть жена зла?», повторяемый дважды, и обращение к «братии» — слушателям, которым автор также адресует свое произведение, помимо главного адресата — князя, а также обращение к мужьям и женам. Жен Даниил призывает послушать слова апостола Павла: «...крест есть глава церкви, а мужь жене своей», а мужей призывает «по закону водить» своих жен, «понеже не борзо обрести добры жены». «Добра жена венець мужу своему и безпечалие».

Даниил не верит в возможность нравственного возрождения «злой жены»: «Лепше есть камень долоти, нижели зла жена учити; железо уваришь, а злы жены не научишь». Она «ни бога ся боить, ни людей ся стыдить». Обличение злых жен Даниил завершает притчей о муже, который после смерти жены стал продавать своих детей. Когда его спросили: «Чему дети продаешь?», он ответил: «Аще будуть родилися в матерь, то, возрошьши, мене продадут». Увидев, что он увлекся и отклонился от основной темы, Даниил спешит возвратиться «на передняя словеса».

Теперь основное его внимание обращено на характер адресованного князю произведения. Он подчеркивает, что «ни за море ходил, ни от философ научихся». Автор подчеркивает книжность своего произведения. Оно, подобно медвяному соту, искусно вылеплено из «сладости словесной», которую он, Даниил, как пчела, собрал из многих книг. Среди них Псалтырь, книги Нового завета, Паремийник, «Стословец» Геннадия, «Слово некоего отця к сыну своему», «Наказание богатым» и «слова», направленные против злых жен, с которыми читатель встречался в Святославовом Изборнике 1073 г., и в «Повести временных лет», и в «Повести об Акире Премудром», и «Пчеле», и мирских притчах.

Он придает «Слову» форму импровизации, довольно свободно располагая заимствованные из разных источников афоризмы, образные сравнения, наставления.

В заключение Даниил выступает в роли наставника, чувствующего тот мир, к которому он обращается, понимающему, что нельзя безумному запретить безумие (глупость) его. Он понимает, что своею речью, многословной беседой может надоесть, подобно птице, частящей «песни своя», ибо «речь продолжена не добро».

Завершается «Слово» молитвой, в которой автор просит у Бога «князю нашему Самсонову силу, храбрость Александрову, Иосифль разум, мудрость Соломоню и хитрость Давидову».

Тем самым идеал князя мыслится автором как воплощение лучших качеств героев всемирной истории.

Афоризмы служили весьма удобной, емкой обобщающей формой, позволявшей автору заявить о незаурядности своей собственной личности, своем умственном превосходстве над обществом, обратить внимание на его противоречия, общественный и социальный быт, увидеть расхождения между идеалом и действительностью. Впервые в русской литературе человек заявил о своем праве на уважение не по положению, занимаемому им в обществе, а по своим внутренним качествам, своему уму — высшей ценности личности.

«Моление» Даниила Заточника адресовано князю Ярославу Всеволодовичу Переяславскому, княжившему с 1213 по 1236 г., и «братии» — слушателям. Обращение к князю открывается цитатой 115,3 псалма: «Аз раб твои и сын рабы твоя». На основании этого некоторые исследователи делают категорический вывод о социальной принадлежности автора «Моления» и относят его к холопам.

В «Молении» усилено панегирическое прославление князя путем цитирования «Песни песней» царя Соломона. Подчеркнуто значение мудрых властителей и доказывается преимущество мудрости над храбростью: «Умен муж не велми бывает на рати храбр, но крепок в замыслех; да тем собирати мудрые».

Вряд ли следует относить к биографии героя слова о том, что мать и отец оставили его. Это, по-видимому, литературный прием, подчеркивающий значение князя, призванного заменить своему служивому человеку отца. Только заявление автора о том, что он «под работным ермом пострадах», возможно, в какой-то мере отражает реальность положения. Сам же Даниил выступает сторонником сохранения холопства. Как бы ни был, считает он, горделив и «буяв» холоп, «но укора ему своего не избытьи — холопия имени», подобно тому как котлу с золотыми кольцами не избыть черноты жжения.

В «Молении», по сравнению со «Словом», появляется резкое осуждение боярства. Бояр Даниил относит к злым господам, которые попирают человеческое достоинство своих слуг. Даниил предпочитает служить князю: «Лучше бы ми нога своя видети в лыченице в дому твоем, нежели в черлене сапозе в боярстем дворе; луче бы ми в дерюзе служити тебе, нежели в багрянице в боярстем дворе».

О своей социальной принадлежности автор «Моления» заявляет более четко: «Княже мои, господине! Всякому дворянину иметь честь и милость у князя». Прав И. У. Будовниц, отнесший «Моление» к произведениям ранней дворянской публицистики.

Более скромное место в «Молении» по сравнению со «Словом» занимает обличение злых жен.Гнев Даниила здесь направлен на старых злообразных жен, обобщенный гротескный образ которых он создает.

Вводится в «Молении» и новая, по сравнению со «Словом», тема обличения монашества.С негодованием отвергает Даниил воображаемый совет князя постричься в монахи: «То не видал есмъ мертвеца на свинии ездячи, ни черта на бабе; не едал есми от дубья смоквеи, ни от липъя стафилья. Лучши ми есть тако скончати живот свои, нежели, восприимши ангельский образ солгати». Вслед за Козьмой пресвитером Даниил Заточник изображает нравы монахов, возвращающихся на «мирское житие, аки пес на своя блевотины». Он обличает порочные, низменные обычаи чернецов и черниц, которые, словно псы ласкосердые, обходят дома и села «славных мира сего».

Появляется в «Молении» и великолепная картина игр на ипподроме, своеобразных состязаний в ловкости и силе. Завершает «Моление» молитва, в которой звучит тревога по поводу появления «незнаемого языка».

Таким образом, и «Слово» и «Моление» принадлежат к публицистическим дидактическим произведениям, которые наполненных философским нравственным содержанием, раскрывают быт и нравы Руси накануне монголо-татарского нашествия. Как справедливо отмечал еще Белинский, «...кто бы ни был Даниил Заточник,— можно заключить не без основания, что это была одна из тех личностей, которые, на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают и, не умея прятать от людей своего превосходства, оскорбляют самолюбивую посредственность; которых сердце болит и снедается ревностию по делам, чуждым им, которые говорят там, где лучше было бы помолчать, и молчат там, где выгодно говорить; словом, одна из тех личностей, которых люди сперва хвалят и холят, потом сживают со свету и, наконец, уморивши, снова начинают хвалить...».

Билет 2

1. Агиографический канон. «Житие преподобного Феодосия Печерского». Основные отличия «Сказания о Борисе и Глебе» от «Чтения о житии Бориса и Глеба» Нестора.

2. «Новый герой» в литературе ХVII века («Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о Фроле Скобееве», «Повесть о Савве Грудцыне»).

1)Агиографический канон.
По мере развития житийного жанра был выработан определенный канон повествования. Житийный канон складывается из предисловия(автор уничижает себя,молится) и краткого послесловия агиографа, обрамляющих собственно повествование, включающее в себя следующие вехи: похвала родине и родителям святого, чудесное предвозвещение его появления на свет, проявление святости в детском и юношеском возрасте, искушения, решительный поворот на путь духовного спасения, праведная кончина и посмертные чудеса.
Произведения агиографических жанров являются, таким образом, словесными иконами святых, их подвигов и чудесных явлений благодати Божией. Однако агиографический канон сложился лишь к X – XII вв., поэтому ранним житиям свойственно большее формальное разнообразие.
На Русь агиография в сопровождении богослужебных книг проникает в южнославянских переводах из Византии вместе с принятием христианства в X в. Первыми сборниками житий были так называемые месяцесловы и минеи четьи, то есть книги для чтения «по месяцам». Уже в XI в. появляются первые оригинальные жития русских святых: Чтение о св. Борисе и Глебе и житие Феодосия Печерского, составленные Нестором-летописцем, а также Сказание о Борисе и Глебе неизвестного автора.
Мощный толчок агиографическому развитию дало в XVI в. объединение Руси. Канонизация группы новых святых на Московских Соборах 1547–1549 вызвала оживление агиографических преданий и соборное исследование их жизни. Тогда же московский митрополит Макарий решает грандиозную задачу: собирает и объединяет все известные к тому времени и признанные Церковью жития в общий свод – Великие Минеи Четьи.

Житие Феодосия Печерского

Нестору принадлежит замечательное литературное произведение - "Житие Феодосия Печерского". Древнейший список этого сочинения относится к рубежу XII-XIII вв. и содержится в Успенском сборнике. Сам Нестор в предисловии к своему труду указывает, что осуществил его после создания «Чтения о Борисе и Глебе»
Устное предание о о Феодосие Печерском послужило "списателю" основным источником при работе над "Житием". Он также использовал рассказы печерского келаря Феодора, который хорошо знал мать подвижника и многое узнал от нее о доиноческих годах жизни подвижника. Наряду с этим Нестор пользовался богатейшим наследием восточно-христианской агиографии, известной ему по уже имевшимся славяно-русским переводам.
Структурно труд Нестора представляет собой классическое, "правильное" житие: в нем есть вступление, основная часть и заключение. Вступление безукоризненно следует литературной традиции. В нем выражены благодарность Богу и самоуничижение. В нем есть изъяснение целей, ради которых автор взялся за перо. Во-первых, он решал учительно-религиозную задачу. Во-вторых, Нестор руководствовался национально-патриотическими интересами, ибо "Житие Феодосия Печерского" является свидетельством перед всем миром и что ставило Русь в равное положение с другими христианскими государствами. Вступление содержит просительное обращение автора к читателям. Наконец во вступлении имеется предначинательная молитва автора.
Основное повествование "Жития" двучастно: в первой части весьма подробно рассказано о жизни отрока Феодосия до его прихода в пещеру к святому Антонию, во второй - о его иноческих деяниях. Повествуя о юности своего героя, Нестор смело вышел за рамки агиографической традиции и остался в этом оригинален, поскольку у него так и не нашлось подражателей среди последующих русских агиографов. Сочинение Нестора единственное, которое содержит столь фактологически богатую биографию подвижника применительно к ранним годам его жизни и при этом лишенную малейших элементов легендарности. Главной темой рассказа о юности Феодосия является его борьба за собственное духовное призвание. Все приводимые Нестором факты как бы подчеркивают мысль о божественном предопределении подвижничества Феодосия. Сын в общем благочестивых родителей, Феодосий уже в раннем возрасте почувствовал влечение к подвижничеству и отличался необычным поведение. Он утвердил в русской агиографии мотив книголюбия подвижника и любовь к духовному .В течение всей жизни Феодосий сохранял и тяготение к чрезвычайно скромным одеяниям, а также к трудничеству, являя этим свое смирение.
С идеальным по-христиански образом подвижника контрастирует образ его матери. Он передает прямо противоположную идею - идею земного, материального начала. Последняя подчеркнута Нестором портретной характеристикой.Она преисполнена любви к своему сыну, но любовь ее по-человечески страстна и слепа, эгоистична и требовательна. Поэтому она не понимает и не принимает его духовных устремлений. Отсюда и возникает первый зафиксированный русской литературой конфликт "отцов и детей".
Второй раздел основной части "Жития Феодосия", значительно более объемный, посвящен собственно монашеским трудам подвижника. Повествовательная структура этой части представаляет собой сцепление отдельных рассказов об отдельных эпизодах из жизни Феодосия и некоторых знаменитых печерских насельников, а также из истории монастыря..
"Житие Феодосия Печерского" является замечательным па-мятником литературы, для него характерны большая живость повествования, правдоподобное изображение монастырского быта, яркие зарисовки житейских ситуаций. При этом весьма нетрадиционен образ матери подвижника - женщины благочестивой, но вместе с тем властной, суровой, противящейся желанию сына посвятить себя Богу.Исследователи обнаружили в "Житии", наряду с текстуальными заимствованиями, немало сюжетных мотивов, заимствованных Нестором из памятников переводной агиографии. Кроме того, Нестор, богато уснащает свой текст библейскими цитатами и собственными размышлениями, что придает его сочинению богословскую глубину.

2)Основные отличия «Сказания о Борисе и Глебе» от «Чтения о житии Бориса и Глеба» Нестора.

Неизвестно,что возникло первым «Сказания…» или «Чтения». Существует несколько версий. Согласно первой, вначале возникло «Сказание» (в конце правления Ярослава Мудрого), затем «Сказание о чудесах», а на этой основе Нестором было написано «Чтение». По второй версии, сначала возникло «Чтение» (в конце 11 в.), вместе с летописной повестью послужив источником для автора «Сказания». Единого мнения нет.

В литературном отношении анонимные «Сказания…» считаются лучшим произведением Борисо-Глебовского цикла. В нем ,в отличии от «Чтения..» основное внимание сосредоточено на духовной стороне этой исторической драмы. В «Сказании» очень много молитв.

Еще одно важное отличие-это то,что ради того,чтобы показать психологическую сложность выбора Бориса (он выбирает мученическую смерть) автор для усиления трагичности трижды повторяет сцену убийства князя.

В отличие от традиционного жития, «Сказание» не описывает жизни героев от самого рождения, а говорит только об их злодейском убийстве. Ярко выраженный историзм также противоречит канонам жития. «Сказание» сочетает в себе и житийные элементы, и элементы расхождения с каноном, в чём проявляется жанровое своеобразие этого произведения.

(если нужны пересказы http://society.polbu.ru/kuskov_lithistory/ch26_all.html)

(Это вкратце из Лихачева моими словами,думаю если назвать его имя, то Максик обрадуется)

По мере того как литература всё более и более демократизировалась, в литературных произведениях всё чаще появляется средний, обычный чело век, «бытовая личность».

Появился новый литературный герой - безвестный, ничем в исторической жизни страны не примечательный, привлекающий внимание только тем, что читатель мог узнавать в нем многих в том числе иногда и самого себя,- интересный, иными словами, своей характерностью для эпохи.Савва Грудцын и молодец из Горе-злочастия-это купеческие сыновья, отбившиеся от занятий своих родителей.Не случайно появление в литературных произведениях огромного числа неудачников или, напротив, героев, которым, что называется, "везет", ловкачей, вроде Фрола Скобеева. История не касается этих героев.

Возникновение этих героев касается того времени,когда авторы пытались избавиться от исторической достоверности.В литературу проникал вымысел. «Новый герой»-это средний, не исторический, "бытовой" человек, о котором можно было писать всё, подчиняясь лишь внутренней логике самого образа, воссоздавая этот образ в наиболее типичных для него положениях. Одним из самых значительных переходных явлений было появление безымянности действующих лиц (например, как в «Горе-злочастии»-молодец).

Вряд ли надо, но все же.Что нового в каждой по отдельности:

- Автор повести о Фроле Скобееве создал индивидуализированные характеры своих героев. Характер действующего лица раскрывается в его поступках, действиях, во взаимоотношениях с окружающими. Примером может служить образ Фрола Скобеева. Наряду с ловкостью, сметливостью и предприимчивостью небогатому дворянину Фролу Скобееву свойственны наглость, лицемерие. Автор повести — выразитель настроений демократических слоев общества — вполне сочувственно относится к своему герою, который в силу своих личных качеств добивается видного положения в свете. В повести значителен юмористический элемент (например, ответы Фрола слугам родителей Аннушки).

-в «Г-з» В образе доброго молодца автор воплотил черты молодого поколения, которое усваивает новые понятия о правах человеческой личности. Вместе с тем позиция нового героя слаба, неустойчива, он- еще не уверен в себе; и это определило постигшую его неудачу. Автор правдиво передает психологическое состояние молодого человека. Символом внутреннего разлада личности и олицетворением враждебной силы является образ Горя-Злочастия, близкий к народной поэзии.

-в «С.Г.»предметом изображения являются не исторические события, а частная жизнь молодого купеческого сына. Образ Саввы несет в себе типические черты молодого человека нового времени. Автор стремится раскрыть психологию характера Саввы. В этой повести, впервые в древней русской литературе, мы встречаемся с усиленным вниманием к романической стороне повествования.

Билет 3

1. Основные идеи «Поучения» Владимира Мономаха. Особенности жанра и стиля.

2. Историческое и литературное значение «Хожения за три моря» Афанасия Никитина. Личность путешественника и ее отражение в тексте.

(Ангелла прислала 2 варианта, кому какой больше понравится)

1. 1 вариант.

Обращаясь к своим детям и ко всем, кто когда-либо прочтет его послание, князь Владимир Мономах (1053—1125) призывает своих детей не лениться и всегда помнить о том, что милость Божию можно обрести не только строгим затворничеством, монашеством и постом: достаточно совершить небольшое дело, но если оно сделано со страхом Божьим и с искренним желанием помочь ближнему, оно зачтется человеку. Князь убеждает своих детей не забывать о молитве, чем бы они ни занимались. Но при этом он призывает их не пренебрегать учением и приобретением знаний: он ставит им в пример своего отца, который «дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран». Князь старается внушить своим детям правила нравственности, укорененной в христианской вере, а также дает им чисто практические советы: всегда почитать старших; на войне не полагаться на воевод, а самим установить строгий порядок и требовать его соблюдения; в неспокойные времена никогда не расставаться с оружием; не позволять своим слугам причинять вред крестьянам; любить жену, но не давать ей власти над собой.

РАССКАЗ МОНОМАХА О СВОЕЙ ЖИЗНИ

Князь говорит, что он начал самостоятельную жизнь в тринадцать лет, когда отец послал его к Ростову через землю вятичей. Это был первый поход, а всего он насчитывает восемьдесят три больших похода. Не менее ста раз ездил Мономах из Чернигова в Киев к отцу, девятнадцать раз заключал мир с половецкими князьями — и при отце и без отца, а во время войн он убил в бою около двухсот половецких воинов. Кроме того, князь — страстный охотник. Он рассказывает о том, как в Чернигове «ловил своими руками диких коней», в одиночку охотился на вепря, на медведя, на лося, на тура. При этом Мономах не взваливал все обязанности по содержанию охотничьего хозяйства на одних только слуг: «что надлежало делать отроку моему, то сам делал — на войне и на охотах, ночью и днем, в жару и стужу, не давая себе покоя».

Заканчивая повествование, князь выражает надежду на то, что его дети не судят его, ибо он меньше всего помышлял о том, чтобы похваляться перед ними своей смелостью и удалью, но хотел лишь хвалить Бога и прославлять милость Его за то, что Он оберегал его, грешного, от всех напастей. Князь призывает детей не бояться смерти, ибо только тогда человек умрет, когда будет на то Божье соизволение.