Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru
Федерико Гарсиа Лорка
Донья Росита, девица, или язык цветов
Поэма о Гранаде девятисотых годов, с пением и танцами
Действующие лица
Донья Росита.
Няня.
Тетя.
Первая, Вторая, Третья подружки Роситы, приехавшие из Мадрида.
Первая девица.
Вторая девица.
Третья девица.
Мать девиц.
Первая Айола.
Вторая Айола.
Дядя.
Племянник.
Профессор-экономист (сеньор Икс).
Дон Мартин.
Юноша.
Двое рабочих.
Голос.
Действие первое
Комната. Одна из дверей ведет в оранжерею.
Дядя. А мои семена?
Няня. Они тут были.
Дядя. Теперь их нет.
Тетя. Чемерица, фуксии и хризантемы, «Луис Пасси» фиолетовый и лилия серебристо-белая с лиловым ободком.
Дядя. За цветами надо ухаживать.
Няня. Вы это мне говорите?…
Тетя. Молчи. Не отвечай.
Дядя. Я это всем говорю. Вчера я видел на полу раздавленные клубни георгина. (Входит в оранжерею.) Вы, по-видимому, не понимаете, что такое моя оранжерея. С восемьсот седьмого года, когда графиня де Вандес вывела свою моховую розу, это никому больше не удавалось тут, в Гранаде, даже университетскому ботанику, а мне удалось. Вы должны относиться с уважением к моим цветам.
Няня. Что ж, я их не уважаю?
Тетя. Ш-ш-ш! Оба вы хороши.
Няня. Да, сеньора. Я уж не говорю, что когда целый день поливаешь и всюду вода, жабы разведутся.
Тетя. Ну, ты же любишь нюхать цветы.
Няня. Нет, сеньора. Цветы пахнут мертвым ребенком, монашкой, алтарем. Все вещи грустные. По мне, апельсин или айва хорошая стоят всех этих роз. А тут у нас… розы справа, базилики слева, анемоны, шалфеи, петуньи и эти теперешние цветы, модные, хризантемы, растрепанные, как цыганята. Уж как бы хорошо посадить в саду грушу, вишню или японскую рябину!
Тетя. Чтоб их съесть…
Няня. На что же нам зубы даны?… У нас в деревне говорили:
Нам зубы даны, чтобы есть,
а ноги даны для пляски,
но кой-что у женщины есть…
(Подходит к Тете и доканчивает шепотом ей на ухо.)
Тетя. Господи! (Крестится.)
Няня. Да уж, в деревне скажут! (Крестится.)
Быстро входит Росита. На ней розовое платье по моде 90-х годов, с буфами и лентами.
Росита. А шляпа? Где моя шляпа? На колокольне у святого Людовика уже отзвонили тридцать раз!
Няня. Я видела на столе.
Росита. Нет ее там.
Все ищут. Няня выходит.
Тетя. А в шкафу ты смотрела? (Выходит.)
Входит Няня.
Няня. Нигде ее нет.
Росита. Неужели никто не знает, где шляпа?
Няня. А ты надень голубую, с маргаритками.
Росита. Ты с ума сошла!
Няня. Не больше, чем ты.
Возвращается Тетя.
Тетя. Вот она!
Росита берет шляпу и выбегает.
Няня. И все-то ей сразу подай! На два дня вперед забегает. Все-то она спешит, и никак ее не удержишь. Когда маленькая была, я ей всякий день говорила сказку, как она будет старушкой: «Моей Росите уже восемьдесят…» И всегда у нее так. Видели вы когда, чтоб она присела и занялась бы кружевами, или прошивками, или мережками или фестоны вырезала на капот?
Тетя. Никогда не видела.
Няня. Вечно она носится.
Тетя. Ты уж скажешь…
Няня. А что, вы сами не видите?
Тетя. Конечно, я никогда не могла ей перечить – как огорчить сироту?
Няня. Да уж, ни отца у нее, ни матери, зато тетя с дядей – настоящий клад. (Обнимает Тетю.)
Дядя (за сценой). Это уж слишком.
Тетя. Господи помилуй!
Дядя. Мало того, что топчут семена, но это уж бог знает что! У моего любимого куста роз обломаны листья. Этот сорт мне дороже всех. Гораздо дороже, чем роза моховая, и помпонная, и дамасская, и шиповник «Королева Изабелла». (Тете.) Иди-ка сюда, посмотри.
Тетя. Сломалась?
Дядя. Нет, все обошлось, но она могла сломаться.
Няня. Так чего ж кричать?
Дядя. Интересно бы выяснить, кто перевернул цветочный горшок?
Няня. На меня не смотрите!
Дядя. Значит, я сам перевернул.
Няня. А что, разве тут собаки не ходят или кошки? И ветер мог свалить.
Тетя. Пойди подмети в теплице.
Няня. Да уж, в этом доме не поговоришь.
Дядя. Ты никогда не видела такой розы. Это я тебе приготовил сюрприз. Есть замечательные сорта роз – вот, например, Rosa declinala – склоненная, с опущенными бутонами, и Rosa inermis – безоружная, без шипов, вот так чудеса, а? – ни одного шипа, и mirtifolia – миртолистная, ее привозят из Бельгии, и Rosa sulfurata – сернистая, она светится в темноте. Но эта самая редкая. Ботаники зовут ее Rosa mutabilis, что означает: «изменчивая», «меняющаяся». В этой книге ее описание, а вот картинка – посмотри-ка! (Открывает книгу.) Она красная утром, к вечеру становится белой, а ночью отцветает.
Она раскрывается утром
и кажется крови красней.
Роса на нее не ложится,
боясь испариться на ней.
Она распускается в полдень,
твердея, словно коралл.
Дробится о стекла солнце,
чтоб отблеск на ней заиграл.
Когда принимаются птицы
на ветках петь и играть
и вечер к морским фиалкам
приходит без сил умирать, —
белеет она, как белеет,
от слез побледнев, щека.
Когда ж раздается устало
звучанье ночного рожка
и звездам время подняться,
а звукам время стихать, —
задетые тьмой, начинают
ее лепестки опадать.
Тетя. Она уже расцвела?
Дядя. Один цветок расцветает.
Тетя. И цветет только день?
Дядя. Только день. И весь этот день я думаю провести около куста, чтоб увидеть, как она побелеет.
Входит Росита.
Росита. Где мой зонтик?
Дядя. Где ее зонтик?
Тетя (кричит) . Зонтик!
Входит Няня.
Няня. Вот он, зонтик.
Росита берет зонтик, целует Дядю и Тетю.
Росита. Хороша?
Дядя. Прелесть!
Тетя. Лучше всех.
Росита (открывает зонтик). А так?
Няня. Ради бога, закрой зонтик, нельзя открывать в комнате – это к несчастью!
Святой Варфоломей колесом,
святой Иосиф хлыстом
и лавра святым прутом
гоните врага мимо
четырех концов Иерусалима.
Все смеются. Дядя выходит.
Росита (закрывает зонтик). Вот, закрыла.
Няня. Больше так не делай. Чтоб тебя…
Росита. Ой!
Тетя. Что ты хотела сказать?
Няня. Так ведь не сказала!
Росита (выходит, смеясь). До свиданья.
Тетя. С кем ты идешь?
Росита (опустив голову). С подружками.
Няня. И с дружком.
Тетя. Ну еще бы!
Няня. Не знаю, кого я больше люблю: ее или его.
Тетя садится и принимается плести кружева.
Вот уж парочка, только на них и смотреть, а не дай бог помрут, похоронить в хрустальном гробу. А вы кого больше любите? (Начинает прибирать в комнате.)
Тетя. Я их обоих люблю, они мне оба родные.
Няня. Что одного, то и другую, а все-таки…
Тетя. Росита у меня выросла.
Няня. Это так. Я в кровь не верю, такой у меня закон. Кровь в жилах течет, сверху ее не видно. Троюродный брат, если он при тебе, дороже родного станет. А почему – это я не скажу…
Тетя. Ты лучше убирай.
Няня. Сейчас. У вас слова не вымолвишь. Вот, конечно, воспитай красавицу, а своих детей забрось, а свои-то дрожат от голода…
Тетя. Может быть, от холода?
Няня. Уж от чего-нибудь да дрожат. Своих детей забрось, чтоб тебе потом рот затыкали, а я – прислуга, только молчать не могу, а ответить и думать нельзя, а то бы сказала…
Тетя. Что ты сказала бы?
Няня. Бросьте вы эти коклюшки, у меня голова треснет!
Тетя (смеясь). Пойди посмотри, кто там.
На сцене тихо, слышно только, как постукивают коклюшки. Голос: «Рома-а-шка све-е-жа-ая!»
(Про себя.) Ромашки надо купить… Иногда нужно бывает… Вот когда что случится… тридцать семь… тридцать восемь…
Голос торговца издалека: «Рома-а-шка све-е-жа-ая!»
(Закалывает булавку.) И сорок.
Входит Племянник.
Племянник. Тетя!
Тетя (не глядя на него). Здравствуй, присаживайся, если хочешь. Росита ушла.
Племянник. С кем?
Тетя. С подружками.
Пауза.
(Смотрит на Племянника.) Что-нибудь случилось?
Племянник. Да.
Тетя. Кажется, я догадываюсь. Дай бог, чтоб ошиблась.
Племянник. Нет. Прочтите.
Тетя (читает). Так я и думала. Потому я и не хотела, чтоб вы часто встречались. Я знала, что рано или поздно ты должен будешь уехать туда, к родителям. А это не близко! Сорок дней только до Тукумана.[1]Будь я мужчиной и помоложе, я дала бы тебе пощечину.
Племянник. Я не виноват, что люблю ее. Неужели вы думаете, что отъезд меня радует? Я хотел бы остаться здесь, потому и пришел.
Тетя. «Остаться! Остаться!» Твой долг – ехать. Там большое хозяйство, а отец уже стар. Вот я сама тебя гоню… Ты покинешь меня в большом горе. О Росите не хочу и думать. Ты вонзишь ей стрелу в сердце, стрелу с лиловыми лентами. Теперь она узнает, что шелк годится не только для вышиванья. Им вытирают слезы.
Племянник. Что же вы мне советуете?
Тетя. Уехать. Твой отец – мой брат. Здесь ты гуляешь, там – будешь работать.
Племянник. Я хотел бы…
Тетя. Жениться? Ты сошел с ума. Сперва устрой свое будущее. Увезти Роситу, да? Мы с дядей не разрешим.
Племянник. Я и сам слишком хорошо знаю, что это. невозможно. Только пусть Росита меня ждет. Ведь я скоро вернусь.
Тетя. Если там тебя не окрутит какая-нибудь красотка. И зачем я разрешила тебе за ней ухаживать! Моя девочка остается одна, в четырех стенах, а ты плывешь по морю, совсем свободный, плывешь по реке, скачешь по лимонным рощам, а она все тут, одна, изо дня в день, а ты – там, на коне, с ружьем, стреляешь фазанов.
Племянник. Почему вы так говорите со мной? Я дал слово и сдержу его. И вы знаете…
Тетя (мягко). Не надо…
Племянник. Не буду. Я замолчу из почтения к вам, но помните: совесть у меня есть.
Тетя (насмешливо). Прости, прости. Я забыла, что ты уже мужчина.
Входит Няня.
Няня (в слезах). Если бы он был мужчиной, он бы не уезжал.
Тетя (резко). Молчи!
Няня громко рыдает.
Племянник. Я сейчас вернусь. Скажите ей.
Тетя. Не беспокойся. Нам, старым людям, всегда выпадает на долю все неприятное.
Племянник выходит.
Няня. Ой, бедная моя девочка! Ой, бедная! Ой, господи, бедная! Вот какие теперь мужчины! Я бы по миру пошла, а ее не оставила. Опять у нас в доме слезы. Ох, сеньора! (С внезапной злостью.) Чтоб его съела морская змея!
Тетя. Все в воле божьей.
Няня.
Слушайте, кунжут и просо,
и три святых вопроса,
и цветок корицы:
пусть он сна лишится
и никакие клятвы
не принесут ему жатвы.
У святого Николая в колодце
пусть ядом соль для него обернется.
(Берет кувшин с водой и крестом кропит землю.)
Тетя. Не кощунствуй, иди по своим делам.
Няня уходит.
Слышится смех. Тетя выходит.
Первая подружка (входит и закрывает зонтик). Ах!
Вторая подружка (так же). Ах, как свежо!
Третья по дружка (так же). Ах!
Росита (так же).
Кто слушает нежные вздохи
моих подружек прелестных?
Первая подружка.
Никто.
Вторая подружка.
Равнодушный ветер.
Третья подружка.
Один кавалер неизвестный.
Росита.
А кто эти вздохи ловит,
чтоб в небо не улетали?
Первая подружка.
Стена.
Вторая подружка.
Портрет потаенный.
Третья подружка.
Стежки на моем одеяле.
Росита.
Ах, милые! Ах, подруги!
Я тоже с вами вздыхаю.
Первая подружка.
Кто слышит тебя?
Росита.
Глаза —
они и во тьме сияют.
Над ними ресницы, как заросли,
в которых заря отдыхает,
и пусть они черного цвета,
но ярче маков пылают.
Первая подружка.
Не ты вздыхаешь, а радость.
Вторая подружка.
Ах!
Третья подружка.
Счастлива ты.
Первая подружка.
В добрый час!
Росита.
Меня обмануть не удастся,
Я слышала слухи про вас.
Первая подружка.
Все слухи – цветы бабьих сплетен.
Вторая подружка.
Их волны ветрам подпевают.
Росита.
Я вам расскажу.
Первая подружка.
Мы просим.
Третья подружка.
Лишь вымысел слухи венчает.
Росита.
В Гранаде, в квартале Эльвиры,
живут три мадридских красотки,
одни по ночам в Альгамбру
идут они легкой походкой.
Одна в зеленом уборе,
другая как мальва блещет,
а третья – в пестрой шотландке,
и ленты до полу плещут.
Те, что впереди, – две цапли,
а третья голубки милее.
Таинственные вуали
снимают в темной аллее.
Ах, как же темно в Альгамбре!
Куда подружки шагают,
покамест в тени и прохладе
фонтан и роза вздыхают?
Быть может, юноши ждут их?
Где мирт, чтобы встать на страже?
Чьи руки трепетно снимут
цветок, прикрепленный к корсажу?
Никто не идет за ними:
две цапли, одна голубка.
Но юноши есть и такие,
что прячутся в зелени хрупкой.
В собор не ушли скульптуры,
и ветер целует их вволю;
Хениль волов убаюкал,
а Дарро – бабочек в поле.
И ночь тяжело ступает,
и тени ложатся холмами.
Мелькает ботинок, закрытый
оборками и кружевами.
У старшей глаза раскрыты,
у младшей – опущены скромно.
Так кто ж эти трое подружек
со шлейфом, с повадкою томной?
Зачем платочками машут?
Куда спешат ночью темной?
В Гранаде, в квартале Эльвиры,
живут три мадридских красотки,
одни по ночам в Альгамбру
идут они легкой походкой.
Первая подружка.
Довольно, не то всю Гранаду
зальет этот слух волною.
Вторая подружка.
У нас есть вздыхатели?
Росита.
Нет.
Вторая подружка.
Ведь это правда?
Росита.
Не скрою.
Третья подружка.
Нам иней убор подвенечный
прошил своими стежками.
Росита.
Но…
Первая подружка.
Ночь нам нравится очень.
Росита.
Но…
Вторая подружка.
Улицы скрыты тенями.
Первая подружка.
Одни по ночам в Альгамбру
мы ходим неслышной походкой.
Третья подружка.
Ах!
Вторая подружка.
Тише!
Третья подружка.
А что?
Вторая подружка.
Ах, боже!
Первая подружка.
Услышат – для сплетниц находка.
Росита.
В Альгамбре жасмин изнывает,
а месяц покоится кротко.
Входит Няня.
Няня (очень грустно). Детка, тетя зовет.
Росита. Ты плакала?
Няня (сдерживая слезы). Нет… Я просто так… Тут просто…
Росита. Не пугай меня. Что случилось? (Быстро выходит, взглянув на Няню.)
После ее ухода Няня молча рыдает.
Первая подружка (громко). В чем дело?
Вторая подружка. Скажи нам.
Няня. Молчите.
Третья подружка (тихо). Плохие новости?
Няня подводит их к дверям и смотрит вслед Росите.
Няня. Сейчас она ей говорит!
Пауза. Все прислушиваются.
Первая подружка. Росита плачет, идем туда.
Няня. Идите сюда, я вам все расскажу. Не трогайте ее сейчас. Пойдем черным ходом.
Уходят. Сцена пуста. Тихо доносится издалека этюд Черни. Пауза. Появляется Племянник, идет до середины сцены и останавливается, потому что входит Росита. Они смотрят друг на друга. Он подходит к Росите, обнимает ее за талию; она опускает голову ему на плечо.
Росита.
Зачем глаза твои сталью
коварно мои приковали?
Зачем твои руки скрывали
меня цветочной вуалью?
Какой соловьиной печалью
поишь ты расцвет моих дней!
Ты был мне жизни милей,
ты был мне звездой путеводной, —
уйдешь и порвешь бесплодно
все струны на лютне моей.
Он (ведет ее к козетке, и оба садятся).
Росита, души упоенье,
ты мой соловей под метелью,
ответь мне ласковой трелью;
твой холод – лишь воображенье:
не лед – мое отдаленье,
мой путь – океан пересечь,
и будет вода стеречь
волной покоя и пены
огонь мой, всегда неизменный,
чтоб он не смог меня сжечь.
Росита.
Однажды, в дреме, с балкона,
закрыта жасмином, незрима,
я видела: два херувима
слетели к розе влюбленной;
была она белой и сонной,
а стала как будто в крови;
стянув прожилки свои,
ее лепестки запылали
и, раненные, опали,
сгорев в поцелуе любви.
Пенять на тебя я не стану,
в саду среди миртов жила я,
мечты ветрам доверяя,
свою чистоту – фонтану.
Как серна, далась я обману,
глаза подняла, ты возник,
и в сердце впились в тот же миг
иголки – злые тираны;
они причиняют мне раны,
и раны краснее гвоздик.
Он.
Дано мне вернуться судьбою:
корабль золотой, как птица,
под парусом счастья примчится,
возьму я тебя с собою;
дневной и ночной мольбою
любовь тебя отогреет.
Росита.
Но яд любви овладеет
моей душой одинокой;
в пространстве, в воде глубокой
не радость, а смерть созреет.
Он.
Начнет ли росистой травою
медлительный конь мой кормиться,
туман ли ночной клубится
навстречу ветру стеною,
горит ли под летней жарою
равнина алых степей,
пронзит ли меня до костей
булавками изморозь злая, —
всегда ты со мной, дорогая,
до самой смерти моей.
Росита.
Хочу, чтоб вернулся ты
под вечер, пройдя Гранадой,
со светом, с печалью, с отрадой
соленой морской мечты;
лимонных дерев цветы,
бескровный жасмин бледнолицый —
все будет виться, струиться,
твой путь преграждая все выше,
и вихрь ароматов на крыше
сведет с ума черепицу.
Вернешься?
Он.
Вернусь к тебе.
Росита.
Какой голубки наитье
объявит твое прибытье?
Он.
Нет – голубь, верный судьбе.
Росита.
Покамест тебе и себе
я вышью две простыни, знай!
Он.
Беру в свидетели рай,
гвоздику, рожденную кровью:
вернусь я с той же любовью.
Росита.
Прощай же, мой друг!
Он.
Прощай!
Обнимают друг друга, сидя на козетке. Доносятся звуки рояля. Он уходит. Росита плачет. Входит Дядя и идет через сцену к теплице. Увидев Дядю, Росита берет книгу о розах, которая лежала рядом с ней.
Дядя. Что ты делала?
Росита. Ничего.
Дядя. Ты читала?
Росита. Да.
Дядя выходит.
(Читает вслух.)
Она раскрывается утром
и кажется крови красней.
Роса на нее не ложится,
боясь испариться на ней.
Она распускается в полдень,
твердея, словно коралл.
Дробится о стекла солнце,
чтоб отблеск на ней заиграл.
Когда принимаются птицы
на ветках петь и играть
и ветер к морским фиалкам
приходит без сил умирать, —
белеет она, как белеет,
от слез побледнев, щека.
Когда ж раздается устало
звучанье ночного рожка
и звездам время подняться,
а звукам время стихать, —
задетые тьмой, начинают
ее лепестки опадать.
Занавес
Действие второе
Гостиная в доме доньи Роситы. Окна выходят в сад.
Сеньор Икс. Я всегда останусь человеком нового века.
Дядя. Новый век будет веком материализма.
Сеньор Икс. Успехи его намного превзойдут достижения века минувшего. Один из моих друзей, сеньор Лонгориа из Мадрида, купил недавно автомобиль, развивающий фантастическую скорость – тридцать километров в час. А шах персидский, без всякого сомнения – человек исключительных достоинств, также приобрел «Панар Левассер» мощностью в двадцать четыре лошадиные силы.
Дядя. Куда они так спешат, спрашиваю я? Припомните хотя бы гонки Париж – Мадрид: их пришлось прекратить, так как все участники погибли, не доехав до Бордо.
Сеньор Икс. Граф Зборонский, погибший при автомобильной катастрофе, и Марсель Рено, или Реноль (оба чтения вполне правомерны), также павший жертвой автомобильной катастрофы, суть мученики науки, и человечество воздаст им должное в грядущие дни торжества положительных знаний. Реноля я знал. Бедный Марсело!
Дядя. Все равно вы меня не убедите. (Садится.)
Сеньор Икс (ставит ногу на стул и играет тростью). Ну что ж! Вряд ли спор между профессором-экономистом и ученым садоводом может оказаться плодотворным. И в наши дни существуют настроения ухода от жизни и возврата к прошлому. В наши дни находят многочисленных последователей некий Хуан Баутиста Саи, или Сэ (оба чтения вполне правомерны), или граф Леон Толстуа, в просторечии Толстой, чьи произведения столь же изящны по форме, сколь глубоки по мысли. Я же ощущаю себя камнем Града Живого и ни в коей мере не могу присоединиться к сторонникам опрощения.
Дядя. Каждый проводит, как может или как знает, свой недолгий век.
Сеньор Икс. Земля, как известно, не самая значительная из планет; и все же наш долг – способствовать развитию цивилизации. Если бы Сантос-Дюмон[2]посвятил свою жизнь выращиванию роз, мы не знали бы дирижабля.
Дядя (с неудовольствием). Ботаника – тоже наука.
Сеньор Икс (пренебрежительно). Да, но прикладная. Предмет ее изучения – соки пупавки душистой, или барбарис, или пульсатила, или наркотические свойства Датуры Страмониум, иначе дурмана.
Дядя (наивно). Вас интересуют эти растения?
Сеньор Икс. Для этого мне не хватает знаний. Меня интересует культура.
Пауза.
А… где Росита?
Дядя. Росита?
Пауза.
(Громко.) Росита!
Голос за сценой: «Ее нет!»
Ее нет.
Сеньор Икс. Очень сожалею.
Дядя. Я также. Сегодня ее именины. Наверное, она пошла помолиться святой Розе.
Сеньор Икс. Прошу вас передать ей этот перламутровый кулон. Как видите, он сделан в форме Эйфелевой башни, которую поддерживают два голубка, а в клюве у них – колесо индустрии.
Дядя. Она будет очень рада.
Сеньор Икс. Я собирался преподнести ей небольшую серебряную трубочку, в которой помещен образ Лурдской (иначе – Люрдской) божьей матери, или пряжку для пояса в виде змеи, украшенную четырьмя стрекозами, но я предпочел эту вещицу, так как она выполнена с большим вкусом.
Дядя. Благодарю.
Сеньор Икс. Я очарован вашим любезным приемом.
Дядя. Благодарю вас.
Сеньор Икс. Мое нижайшее почтение вашей любезной супруге.
Дядя. Очень благодарен.
Сеньор Икс. Мое нижайшее почтение вашей очаровательной племяннице с наилучшими пожеланиями в знаменательный день ее ангела.
Дядя. Чрезвычайно благодарен.
Сеньор Икс. Остаюсь вашим покорным слугой.
Дядя. Тысяча благодарностей.
Сеньор Икс. Еще раз прошу…
Дядя. Благодарю, благодарю, благодарю.
Сеньор Икс. Желаю счастья. (Уходит.)
Дядя (кричит). Благодарю, благодарю, благодарю!
Входит Няня.
Няня (смеясь). И как это у вас терпения хватает! От этого сеньора и от того, другого, дона Конфусьо Монтес де Ока, масона вашего, у нас когда-нибудь дом загорится.
Дядя. Сколько раз я тебе говорил: не подслушивай.
Няня. Вот неблагодарность! Да, сеньор, я стояла за дверью, только не для слушанья, а чтоб поставить метлу вверх ногами. Метла вверх ногами – гость из дому, такая примета.
Входит Тетя.
Тетя. Ушел он?
Дядя. Да. (Выходит.)
Няня. Что, и этот к Росите сватается?
Тетя. Зачем ты говоришь о сватовстве? Ты не знаешь Роситу.
Няня. Зато я знаю тех, кто сватается.
Тетя. Моя племянница помолвлена.
Няня. Не заставляйте меня говорить, не заставляйте меня говорить, не заставляйте меня говорить, не заставляйте меня говорить!
Тетя. Ну и не говори.
Няня. Что ж, по-вашему, хорошо это, когда мужчина уезжает, а девушка жди его пятнадцать лет, да еще какая девушка! Ей пора замуж. Сил больше нет беречь все это – белье, накидки, мережки, кружева, скатерти да покрывала, расшитые гладью! Им бы давно износиться, а она и годов не замечает. Седая станет, а все будет пришивать атласные ленты к оборкам свадебной рубашки.
Тетя. Зачем ты суешься не в свое дело?
Няня (удивленно). Как так суюсь? Я во всем этом давно увязла.
Тетя. Я знаю, что она счастлива.
Няня. Ей так кажется. Вчера я с ней целый день простояла у цирка: ей показалось, что там один циркач на него похож.
Тетя. А он правда похож?
Няня. Он красивый, как молодой послушник на первой службе. Рад бы ваш племянник заиметь такую осанку, такую белую шею, такие усы! Ничуть они не похожи. У вас в семье нет красивых мужчин.
Тетя. Вот спасибо!
Няня. У вас все низенькие и немножко сутулые.
Тетя. Ты уж скажешь!
Няня. Чистая правда, сеньора. Просто Росите понравился этот циркач. Он и мне понравился, и вам бы понравился. А она как увидит что хорошее, про жениха и вспомнит. Так бы и завязала ей глаза. Столько на небо смотреть – и впрямь ослепнешь!
Тетя. Ладно, хватит. Говори, да не заговаривайся.
Няня. Что же, я ее не люблю, что ли?
Тетя. Иногда кажется, что не любишь.
Няня. Я бы за нее всю кровь отдала, я бы хлеба не ела для ее-то счастья.
Тетя (с силой). Все это болтовня! Одни слова!
Няня (кричит). И дела! Да, уж я-то доказала, и дела! Я ее больше люблю, чем вы.
Тетя. Ложь!
Няня (кричит). Правда!
Тетя. Не кричи на меня!
Няня (кричит). Для чего ж мне язык дан?
Тетя. Замолчи, грубиянка!
Няня. Сорок лет я у вас живу.
Тетя (почти плача). Можешь уходить.
Няня (очень громко). Слава богу, хоть вас не увижу!
Тетя (плача). Сейчас же вон из дома!
Няня (рыдает). Вон из дома!! (Идет, плача; в дверях что-то роняет.)
Обе плачут.
Пауза.
Тетя (отирает слезы, мягко). Что ты уронила?
Няня. Подставку для градусника в стиле Людовика Пятнадцатого.
Тетя. Да?
Няня. Да, сеньора.
Плачут.
Тетя. Зачем она тебе?
Няня. Росите на именины. (Подходит к Тете.)
Тетя (всхлипывая). Она такая красивая!
Няня (плачущим голосом). Она бархатная, и на ней фонтан из настоящих ракушек, а из фонтана течет вода. Рядом беседка, вся в розах, она из проволоки; вода в бассейне – из голубых хрусталиков, а ручей и есть сам градусник. Лужи вокруг нарисованы масляной краской, и там сидит соловей, весь расшит золотыми нитками. Я хотела, чтоб он был заводной и пел, но это нельзя.
Тетя. Нельзя.
Няня. Да ему и незачем петь. У нас в саду есть живые.
Тетя. Правда.
Пауза.
Зачем ты потратилась?
Няня (плача) , Я для Роситы ничего не пожалею.
Тетя. Никто ее так не любит!
Няня. Вы ее больше любите.
Тетя. Нет. Ты ей дала свою кровь.
Няня. А вы ей отдали жизнь.
Тетя. Я это делала из долга, а ты – по доброте.
Няня (упрямо). Не говорите так!
Тетя. Ты доказала, что любишь ее сильнее.
Няня. Большое дело – кормить! Я прислуга. Вы мне платили.
Тетя. Ты всегда была своя в доме.
Няня. Я простая прислуга, давала, что могла, вот и все.
Тетя. Ты говоришь – все?
Няня. А разве не все?
Тетя (раздраженно). Как тебе не стыдно! Не могу я тебя слушать, уйду.
Няня (раздраженно). Я тоже уйду.
Быстро выходят в разные двери.
Тетя сталкивается у выхода с Дядей.
Дядя. Надоели вы друг другу. У вас и кружева превращаются в колючки.
Тетя. Ей бы только поставить на своем.
Дядя. Не объясняй, я все это знаю наизусть. А все-таки ты не можешь без нее обойтись. Вчера я слышал, как ты ей подробно рассказывала о наших денежных делах. Ты не умеешь себя поставить. С прислугой так не говорят.
Тетя. Она не прислуга.
Дядя (мягко). Хорошо, хорошо, не хочу с тобой спорить.
Тетя. Что же, со мной невозможно разговаривать?
Дядя. Нет, возможно, только я предпочитаю молчать.
Тетя. А в душе меня упрекаешь.
Дядя. Зачем ты так говоришь? Чтоб только не спорить, я готов сам стелить постель, чистить платье и ковры у себя в комнате.
Тетя. Ну, что ты прибедняешься? Все в этом доме только и думают о твоих вкусах и о твоем удобстве.
Дядя (мягко). Напротив, дорогая…
Тетя (серьезно). Нет, именно так. Вместо того чтобы плести кружева, я вожусь с твоими цветами. А что ты делаешь для меня?
Дядя. Прости. Приходит такое время, когда люди, прожившие вместе жизнь, ссорятся из-за пустяков. Наверно, это оживляет давно умершие чувства. Когда нам было двадцать лет, мы так не говорили друг с другом.
Тетя. Нет, когда нам было по двадцать, настежь распахивались окна…
Дядя. Холод врывался в комнату, и мы с ним играли.
Входит Росита. Она в розовом широком платье. Мода изменилась, и больше не носят буфов. Быстро идет через сцену, в руках у нее ножницы. Дойдя до середины, останавливается.
Росита. Почта пришла?
Тетя. Пришла?
Дядя. Не знаю. (Кричит.) Почта пришла?
Пауза.
Нет, еще не пришла.
Росита. Она всегда приходит к этому часу.
Дядя. Должна была прийти.
Тетя. Она так часто запаздывает.
Росита. На днях я видела, что почтальон сидит с тремя мальчишками, играет с ними, а письма валяются на земле.
Тетя. Он сейчас придет.
Росита. Скажите мне тогда. (Быстро идет к двери.)
Дядя. Зачем тебе ножницы?
Росита. Я нарежу роз.
Дядя (удивленно). Что? Кто тебе разрешил?
Тетя. Я. Сегодня ее именины.
Росита. Я хочу поставить их в жардиньерки и в вазу у входа.
Дядя. Всякий раз, как вы срезаете розу, вы словно отрезаете мне палец. Для меня это одно и то же. (Смотрит на жену.) Не хочу спорить, я знаю, что они быстро отцветают.
Входит Няня.
Так поется в «Вальсе роз» – это самая приятная из новых песенок. А все-таки я не могу видеть срезанные розы. (Выходит.)
Росита (Няне). Почта пришла?
Няня. Розы только на то и годятся, чтобы их в комнатах ставили.
Росита (раздраженно). Я тебя спросила, пришла ли почта.
Няня (раздраженно). А что, я себе письма забираю?
Тетя. Пойди нарежь цветов.
Росита. В этом доме во всем найдешь каплю дегтя.
Няня. Да, в каждом углу отрава.
Тетя. Ты довольна?
Росита. Не знаю.
Тетя. Отчего так?
Росита. Когда я одна, я довольна, но я совсем не бываю одна…
Тетя. Ну вот! Мне не нравится твой образ жизни. Жених совсем не требует от тебя одиночества. Он всегда пишет мне, чтобы ты всюду бывала.
Росита. Когда я не дома, я чувствую, как бежит время, а я не хочу расставаться с мечтами. Вот на площади построили еще один дом. Я не хочу знать, как бежит время.
Тетя. Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты ему написала и вышла здесь за другого. Ты привлекательна. Я знаю, у нас многие в тебя влюблены – и юноши, и взрослые мужчины.
Росита. Тетя, послушай. Я очень сильно его люблю, очень крепко. Если бы я не видела людей, мне все бы казалось, что с его отъезда прошла только неделя. Я жду, как в первый день. Что же мне год, или два, или десять?
Звонок колокольчика.
Вот почта.
Тетя. Что-то он пишет на этот раз?
Входит Няня.
Няня. Там пришли эти старые девы.
Тетя. Господи помилуй!
Росита. Проси.
Няня. Мамаша и три доченьки… Разоделись, а самим есть нечего… Ух, надавала бы я им по…! (Выходит.)
Входят три безвкусно одетые старые девы в сопровождении Матери. На них огромные шляпы с дешевыми перьями, претенциозные платья, перчатки до локтя, браслеты поверх перчаток, на длинных цепочках висят веера. Мать в тускло-черном платье, шляпа украшена старыми лиловыми лентами.
Мать. Поздравляю.
Целуются.
Росита. Спасибо. (Целует девиц.) Амор! Каридад! Клеменсия!
Первая девица. Поздравляю!
Вторая девица. Поздравляю!
Третья девица. Поздравляю!
Тетя (Матери). Как ваши ноги?
Мать. Все хуже и хуже. Если бы не девочки, я бы из дому не выходила.
Садятся.
Тетя. А вы не пробовали растирать лавандой?
Первая девица. Каждый вечер растираем.
Вторая девица. И отваром из мальвы.
Тетя. Любой ревматизм пройдет.
Пауза.
Мать. Как ваш супруг?
Тетя. Хорошо, благодарю вас.
Пауза.
Мать. Все со своими розами?
Тетя. Да, со своими розами.
Третья девица. Я так люблю цветы.
Вторая девица. У нас есть розовый куст сорта «Святой Франциск».
Росита. Эти розы совсем не пахнут!
Первая девица. Они пахнут слабо.
Мать. Я больше всего люблю жасмин.
Третья девица. Фиалки тоже прелестны.
Пауза.
Мать. Девочки, вы принесли открытку-барометр?
Третья девица. Да. Видите, тут две фигурки. Когда барометр падает, юбки у красотки поднимаются, а отсюда выглядывает капуцин.
Росита (читает).
На поле однажды утром
соловьи распевали песни,
и в песнях они повторяли:
«Росита, ты всех прелестней».
Ну, зачем вы так затруднялись!
Тетя. Это выбрано с большим вкусом.
Мать. Да, вкуса у меня хватает, а вот денег нет!
Первая девица. Мама!..
Вторая девица. Мама!..
Третья девица. Мама!..
Мать. Девочки, здесь я могу говорить откровенно. Никто не услышит. Вы же сами прекрасно знаете: с тех пор как скончался мой бедный муж, я буквально творю чудеса, чтобы прожить на его наследство. Как сейчас слышу, отец этих бедных малюток говорит мне со свойственным ему благородством: «Энрикета, не жалей денег, я зарабатываю семьдесят дуро». Но прошло то время! И, несмотря ни на что, мы не опустились, мы сохранили положение в обществе. Сколько забот положено, чтобы одевать моих девочек не хуже других! Сколько слез пролито из-за какой-нибудь ленты или прически! Сколько бессонных ночей мне стоили эти перья и корсеты…
Третья девица. Мама!..
Мать. Дитя мое, я говорю чистую правду. Мы буквально ничего не можем себе позволить. Сколько раз я спрашивала: «Что вы хотите, яйцо на завтрак или кресло в парке?» И всякий раз они отвечают мне, все три: «Кресло!»
Третья девица. Мама, перестань. Вся Гранада это знает.
Мать. А что ж им, бедняжкам, сказать? Так мы и идем на прогулку, съедим винограду и немного картошки, но зато все у нас как полагается: накидка, и пестрый зонтик, и свежая блузка – все как надо. Ведь иначе нельзя. Но мне это стоит жизни, и как же мне не плакать, когда их подругам все так легко дается!
Вторая девица. Ты идешь сегодня в парк, Росита?
Росита. Нет.
Третья девица. Мы там всегда собираемся – барышни Понсе де Леон, барышни де Эррасти и молодые баронессы де Санта Матильде де ла Бендисьон Папаль. Лучшее общество Гранады.
Мать. Да, они вместе воспитывались в монастыре Врат Небесных.
Пауза.
Тетя (встает). Не хотите ли закусить?
Все поднимаются.
Мать. Я ни у кого не ела таких прелестных пирожных!
Первая девица (Росите). Что нового?
Росита. Судя по последнему письму, надо ждать новостей.
Третья девица. Ты закончила белье из валансьенских кружев?
Росита. Вспомнила! Я уж кончаю другое, батистовое, с бабочками.
Вторая девица. У тебя будет к свадьбе лучшее приданое на свете.
Росита. Ах, мне все кажется мало! Говорят, мужчинам надоедает, когда женщина всегда в одном и том же.
Входит Няня.
Няня. Там пришли дочки Айолы, фотографа этого.
Тетя. Ты хочешь сказать, сеньориты де Айола?
Няня. Там пришли высокородные сеньориты де Айола, наследницы собственного его величества фотографа, награжденного золотой медалью на Мадридской выставке. (Выходит.)
Тетя. Приходится ее терпеть. Но иногда она мне действует на нервы.
Росита и девицы рассматривают ткани.
Эти служанки невыносимы.
Мать. Распустились. Ко мне ходила служанка, убирала по вечерам. Я ей платила, как всем: песету в месяц, и ела она, что от нас останется. По нашим временам это неплохо. Представьте – ушла, понадобился ей целый дуро. Не могу же я, в самом деле!..
Тетя. До чего мы только дойдем!
Входят барышни Айола, весело здороваются с Роситой. Одеты очень богато и подчеркнуто модно.
Росита. Вы не знакомы?
Первая Айола. Нет, хотя встречались.
Росита. Сеньориты Айола, сеньора и сеньориты де Эскарпини.
Вторая Айола. Мы часто видим, как они восседают в парке.
Сдерживают смех.
Росита. Садитесь.
Девицы садятся.
Тетя (барышням Айола). Не хотите ли пирожного?
Вторая Айола. Нет, мы недавно поели. Я съела четыре яйца и салат. Еле встала.
Первая Айола. Вот молодчина!
Смеются. Пауза. Барышни Айола не могут остановиться; смех передается Росите, но она старается их успокоить. Старые девы и мать серьезны. Пауза.
Тетя. Что за созданья!
Мать. Молодость.
Тетя. Счастливая пора.
Росита (ходит по сцене, как будто прибирая). Ради бога, перестаньте.
Они перестают смеяться.
Тетя (Третьей девице). Как ваш рояль?
Третья девица. Теперь я мало занимаюсь. У меня так много забот!
Росита. Я давно тебя не слышала.
Мать. Если б не я, у нее бы одеревенели пальцы. Но я начеку!
Вторая девица. С тех пор как умер бедный папа, она не хочет играть. Ах, он так любил рояль!
Вторая Айола. Никак не мог сдержать слезы!
Первая девица. Когда она играла тарантеллу Поппера.
Вторая девица. Или «Молитву деве Марии».
Мать. Он был так чувствителен!
Барышни Айола, все время сдерживавшиеся, начинают хохотать. Росита, стоя спиной к девицам, тоже смеется, но тут же берет себя в руки.
Тетя. Что за проказницы!
Первая Айола. Мы смеемся, потому что по дороге к вам…
Вторая Айола. Сестра оступилась и чуть не кувырнулась…
Первая Айола. А я…
Хохочут. Девицы пытаются засмеяться, но смех звучит устало и невесело.
Мать. Нам пора.
Тетя. Ну, что вы!..
Росита (всем). Отпразднуем, что ты не упала! Няня, принеси нам печенья «Кости святой Екатерины».
Третья девица. Какая роскошь!
Мать. В прошлом году они нам подарили целых два фунта.
Няня несет печенье.
Няня. Это угощенье для людей благородных. (Росите.) Почтальон уже в тополевой аллее.
Росита. Подожди его у входа!
Первая Айола. Мне есть не хочется. Я бы лучше выпила анисовой.
Вторая Айола. А я виноградной.
Росита. Ты такая пьянчужка.
Первая Айола. Когда мне было шесть лет, я ходила сюда, и Роситин жених приучил меня пить анисовый ликер. Помнишь, Росита?
Росита (серьезно). Нет.
Вторая Айола. А меня Росита с женихом учили азбуке. Сколько времени прошло с тех пор?
Тетя. Пятнадцать лет.
Первая Айола. Я еле-еле припоминаю, как выглядел твой жених.
Вторая Айола. Кажется, у него был шрам на губе?
Росита. Шрам? Тетя, был у него шрам?
Тетя. Неужели ты забыла, детка? Только это его и портило.
Росита. Это был не шрам, это был ожог, совсем бледный. Ведь шрамы – глубокие.
Первая Айола. Как бы я хотела, чтобы Росита вышла замуж!
Росита. Ради бога!..
Вторая Айола. Не глупи, я бы тоже хотела.
Росита. Почему?
Первая Айола. Чтоб пойти на свадьбу. Как только смогу – сама выйду замуж.
Тетя. Детка!
Первая Айола. За кого угодно, а старой девой не останусь.
Вторая Айола. И я так считаю.
Тетя (Матери). Что вы скажете?
Первая Айола. Если я с Роситой дружу, это потому что у нее есть жених. Девушки без женихов – все дохлые, все они какие-то вываренные… (Взглянув на девиц.) Ну, не все, некоторые… В общем, все они бесятся.
Тетя. Хватит.
Мать. Оставьте ее.
Первая девица. Многие не выходят замуж, потому что не хотят.
Вторая Айола. Вот уж не поверю!
Первая девица (подчеркнуто). Я это знаю наверное.
Вторая Айола. Кто не хочет замуж, не будет пудриться, и подкладывать грудь, и стоять на балконе, день и ночь глазеть на мужчин.
Вторая девица. Может быть, ей нравится дышать воздухом.
Росита. Ну, что за глупый спор!
Все вымученно смеются.
Тетя. Почему бы нам не поиграть на рояле?
Мать. Сыграй, дитя мое.
Третья девица (встает). Что мне сыграть?
Вторая Айола. Сыграйте «Вива Фраскуэло!».
Вторая девица. Баркаролу «Фрегат «Нумансия».
Росита. А почему не сыграть «О чем говорят цветы»?
Мать. Ах да, «О чем говорят цветы». (Тете.) Вы не слышали? Она играет и в то же время декламирует. Прелость что такое! Третья девица. Я могу прочитать еще: «Вернутся ласточки на темных крыльях, чтоб гнезда под твоим балконом вить».[3]
Первая Айола. Это очень грустное.
Первая девица. Грустное тоже прекрасно.
Тетя. Начнем, начнем!
Третья девица (у рояля).
Возьми меня в поле, мама,
лишь утро свой свет затеплит.
Цветы раскрываются рано,
качаясь на тонких стеблях.
И тысяча, тысяча девушек
по тысяче скажут вещей,
а после ручей им расскажет,
о чем промолчал соловей.
Росита.
Раскрылась алая роза,
лишь утро над миром встало,
и, словно от нежной крови,
роса от нее бежала.
Пылала она так жарко,
что ветер обжег свои крылья.
Высоко и ярко сияла
и все лепестки раскрыла.
Третья девица.
«На свете тебя только вижу», —
значение гелиотропа.
«Любить тебя я не стану», —
твердят цветочки укропа.
«Я – холод», – белая роза,
«Я – робость», – ночная фиалка,
жасмин: «Всегда буду верен»,
гвоздика: «Огня мне не жалко».
Вторая девица.
Гиацинт – любовная горечь,
страданье, боль – страстоцвет.
Первая девица.
Презренье – цветы бабьих сплетен,
а ирис – надежды цвет.
Тетя.
«Я – друг», – говорит тубероза,
«Я верю в тебя», – страстоцвет,
поет колыбельную жимолость,
бессмертник – посмертный свет.
Мать.
Бессмертник – жизнь после смерти,
цветок в скрещенных руках.
О, как он хорош, когда ветер
звенит на могильных венках!
Росита.
Раскрылась доверчиво роза,
но вечера час наступил,
и шелест печального снега,
как бремя, ее придавил.
И вот темнота наступила,
и где-то запел соловей, —
она, как в смерти от горя,
застыла, снега белей;
Когда же ночь затрубила
в большой металлический рог
и ветры в горах заснули
в обнимку, свалившись с ног, —
опала она, не дождавшись,
чтоб вновь заалел восток.
Третья девица.
Ты срежешь цветы, и стонут
они в волосах твоих пышных.
Кинжалом крохотным машут,
огнем иль водою брызжут.
Первая девица.
Есть свой язык у цветов
для девушки нежно влюбленной.
Росита.
Слепота куриная – ревность,
георгина – сама непреклонность,
тубероза – любовные вздохи,
и улыбка – цветок анемона.
Желтый цвет – это ненависть злая,
красный цвет – это ярости сила,
белый цвет означает свадьбу,
синий цвет означает могилу.
Третья девица.
Возьми меня в поле, мама,
лишь утро свой свет затеплит.
Цветы раскрываются рано,
качаясь на тонких стеблях.
Девица за роялем играет последний пассаж и замолкает.
Тетя. Ах, что за прелесть!
Мать. Они знают еще язык веера, язык перчаток, язык печатей и язык часов. Меня мороз подирает по коже, когда они декламируют:
Двенадцатый час над землею
с зловещей точностью бьет.
Так вспомни же, грешник, что скоро
и час твоей смерти придет.
Первая Айола (с набитым ртом). Что за гадость!
Мать. А когда они поют:
Мы рождаемся ночью, в час
ла-ра-ла-ла,
и это рожденье,
ла-ра-ран,
как пробужденье,
лан,
в цветнике для нас,
в цветнике в этот час.
Вторая Айола. Старушка, кажется, напилась. (Матери.) Еще рюмочку?
Мать. С превеликим удовольствием, как говорили в мое время.
Во время всего разговора Росита внимательно смотрит на дверь, ждет почтальона. Входит Няня.
Няня. Почта!
Общее оживление.
Тетя. Принесли вовремя.
Третья девица. Он, наверно, высчитал нарочно, чтоб оно пришло сегодня.
Мать. Как тонко!
Вторая Айола. Открой письмо.
Первая Айола. Приличнее будет, если ты его прочтешь наедине. Может, там что-нибудь нескромное.
Мать. Господи!
Росита уходит с письмом.
Первая Айола. Письмо от жениха не молитвенник.
Третья девица. Это молитвенник любви.
Вторая Айола. Ах, как остроумно!
Барышни Айола смеются.
Первая Айола. Сразу видно, что она ни одного не получала.
Мать (с силой). К счастью для нее!
Первая Айола. Кому что нравится.
Тетя (Няне, которая хочет выйти вслед за Роситой). А ты куда идешь?
Няня. Что же мне, и шагу ступить нельзя?
Тетя. Оставь ее одну!
Входит Росита.
Росита. Тетя! Тетя!
Тетя. Что с тобой, девочка?
Росита (взволнованно). Ах, тетя!
Первая Айола. В чем дело?
Третья девица. Скажи нам.
Вторая Айола. В чем дело?
Няня. Говори же!
Тетя. Ну!
Мать. Воды!
Вторая Айола. Быстро!
Первая Айола. Скорее!
Общее волнение.
Росита (сдавленным голосом). Он женится…
Общий испуг.
Он женится на мне, потому что он очень тоскует, но…
Вторая Айола (обнимает ее). Ой! Вот так радость!
Первая Айола. Поздравляю.
Тетя. Дайте же ей сказать.
Росита (спокойнее). Но сейчас он приехать не может, и поженится его представитель, а потом он приедет сам.
Первая девица. Слава богу!
Мать (сквозь слезы). Дай тебе боже всего того счастья, что ты заслужила! (Обнимает ее.)
Няня. Ладно, а вот это – «представитель», это что такое?
Росита. Ничего. Просто в церкви вместо жениха будет другой человек.
Няня. А дальше как?
Росита. Так и поженят, и буду я замужем.
Няня. А ночью-то как?
Росита. О, господи!
Первая Айола. Очень хорошо сказала. А ночью-то как?
Тетя. Дети!
Няня. Пусть сам приезжает и женится. Еще чего, «представитель»! В жизни такого не слышала. Кровать и все подзоры трясутся от холода, а у невесты рубашка в сундуке. Сеньора, вы этого «представителя» в дом не пускайте.
Все смеются.
Сеньора, не нужен нам этот «представитель»!
Росита. Он скоро приедет сам! Он просто не может ждать, очень меня любит!
Няня. Нечего! Пусть сам едет! И пусть сам ведет тебя под ручку, и пусть сам размешивает сахар у тебя в чашке, и сам пробует, чтоб ты не обожглась.
Смех. Входит Дядя, в руках у него роза.
Росита. Дядя!
Дядя. Я слышал все и, почти не отдавая себе отчета в моем поступке, срезал единственную Розу Изменчивую, которая росла в моей оранжерее. Она еще была красная,
она распустилась в полдень,
алая, словно коралл.
Росита.
Дробится о стекла солнце,
чтоб отблеск на ней заиграл.
Дядя. А если бы я срезал ее двумя часами позже, она была бы уже белая.
Росита.
Она бела, как голубка,
как моря улыбка, бела,
бледна, холодна, как будто
слезами она изошла.
Дядя. Но сейчас она сохранила жар своей юности.
Тетя. Выпей со мной, дружок. Сегодня – можно.
Общее оживление. Третья девица садится к роялю и играет польку. Росита смотрит на розу. Первая и Вторая девицы танцуют с барышнями Айола и поют:
На берегу морском
тебя я увидал,
от хрупкости твоей
я так тогда страдал.
Но нежность та была
ошибкой роковой,
в лучах луны она
исчезла под волной.
Тетя и Дядя танцуют. Росита подходит ко Второй Айоле и Второй девице, приглашает Вторую девицу и танцует с ней. Первая Айола хлопает в ладоши, глядя на стариков. Няня входит и тоже хлопает в ладоши.
Занавес
Действие третье
Комната с низким потолком; окна, прикрытые зелеными жалюзи, выходят в сад. На сцене тихо. Часы бьют шесть. Через сцену идет Няня, она несет чемодан и большую коробку. Прошло десять лет. Появляется Тетя и садится на низенькое кресло в центре сцены. Молчание. Входит Няня.
Няня. Шесть часов…
Тетя. Где наша девочка?
Няня. Она наверху, в мезонине. А вы где были?
Тетя. Выносила из оранжереи последние цветы.
Няня. Я ее с утра не видала.
Тетя. С тех пор как умер муж, дом наш совсем опустел, он кажется вдвое больше, нам всем приходится искать друг друга. Иногда ночью, когда я кашляю, я слышу эхо, как будто бы в церкви.
Няня. Да, правда ваша, дом стал чересчур велик.
Тетя. И еще… если бы он был жив, такой чистый, добрый, такой умный… (Почти плачет.)
Няня (напевает). А-ля-ля-ля-ля! Нет, сеньора, плакать не надо. Он уже шесть лет как умер, и я не хочу вас видеть такой, как в первые дни. Хватит, поплакали! Держитесь, сеньора! Пусть у нас выглянет солнышко! Пусть он ждет нас там еще много лет, возится со своими розами.
Тетя (встает). Я очень старая, няня. И деньги скоро, выйдут.
Няня. Что-нибудь останется. Я тоже старуха!
Тетя. Мне бы твои годы!
Няня. Ненамного я вас моложе, только я работала и потому такая здоровая, а у вас от этого кресла скрючило ноги.
Тетя. Что же, по-твоему, я не работала?
Няня. Кончиками пальцев, все с нитками, со стебельками да с вареньями. А я работала коленями, ногтями, спиной.
Тетя. Значит, вести дом – не работа?
Няня. Мыть полы куда труднее.
Тетя. Я не хочу спорить.
Няня. А почему же не поспорить? Так и время пройдет. Ну-ка. Отвечайте! Что-то мы совсем онемели. Раньше все крик у нас был. То одно, то другое, то где сливки, то почему не гладишь…
Тетя. Я уж не та… День – суп, другой день хлебца поем, стаканчик воды, четки в кармане – так и ждала бы смерти. Но когда я думаю о Росите…
Няня. Вот наше горе.
Тетя (загораясь). Когда я думаю, как с ней поступили, как ее страшно обманули, думаю о низости человека, которого больше не хочу называть родственником, мне хочется стать молодой, чтобы сесть на пароход, и приехать в Тукуман, и схватить кнут…
Няня (перебивает ее). Тесак схватить, и отрубить ему голову, и разбить еще ее камнем, и руку ему отрезать, которой он клялся и писал свои письма.
Тетя. Да, да. Чтобы заплатил кровью за то, что стоило крови, хотя это все – моя кровь…
Няня…и развеять пепел по морю…
Тетя…и потом воскресить его, и привести к Росите, и вздохнуть наконец, что все у нас кончилось с честью.
Няня. Теперь видите, что я была права.
Тетя. Вижу.
Няня. Он искал богачку… Нашел – и женился. Ну, что бы сказать вовремя! Кому она теперь нужна? Ее время прошло. Сеньора, а не можем мы послать ему отравленное письмо, чтобы он его открыл и умер?
Тетя. Подумать только, восемь лет он женат и до прошлого месяца не писал мне правды, низкий человек. Я замечала по письмам, что-то было не так… Представитель этот все не ехал. Не хватало духу сказать… Ну, а потом он решился. Конечно, когда умер отец! А наша бедняжка…
Няня. Тш-ш-ш!
Тетя. Возьми оба кувшина.
Входит Росита в светло-розовом платье по моде 1910 года, волосы уложены крупными локонами. Она очень постарела.
Няня. Росита!
Росита. Что вы делаете?
Няня. Ворчим понемногу. А ты куда?
Росита. Я в теплицу. Унесли горшки?
Тетя. Там еще несколько штук осталось.
Росита уходит. Обе женщины утирают слезы.
Няня. Так вот – и все? Вы руки сложили, и я тоже? И собрались умирать? И нет на него управы? И нету сил, чтобы стереть его в порошок?
Тетя. Замолчи, не надо.
Няня. Не могу я терпеть такое. У меня и так сердце мечется, как загнанный пес. Когда я мужа похоронила, я сильно горевала, а все-таки рада была – нет, не рада, – просто чувство такое, что вот не меня хоронят. Когда я дочку похоронила, – слушаете? – у меня как будто все внутри растоптали, но ведь мертвые – мертвые и есть. Они умерли, мы поплачем, дверь закроем, а сами-то живы. А вот это, с моей Роситой, оно – хуже. Любит, а любить-то и некого; плачет, и не знает по ком; вздыхает, а он того не стоит. Это как свежая рана, и кровь сочится, и никого нет, никого на свете, кто бы принес корпии, или бинтов, или холодного снега.
Тетя. Что же мне делать, как ты думаешь?
Няня. Что тут сделаешь? Будем жить, как жили.
Тетя. Когда старишься, все от тебя отворачиваются.
Няня. Пока у меня руки есть, вы нужды не узнаете.
Тетя (молчит; потом очень тихо, как будто стыдясь). Няня, я не могу теперь платить тебе жалованье. Тебе придется от нас уйти.
Няня. У-ух! Какой ветер подул к нам в окно! У-ух! Глохну я, что ли? Чего ж мне так хочется петь? Как ребятам после ученья!
Слышатся детские голоса.
Слышите, хозяйка? Хозяйка моя, самая что ни на есть хозяйка. (Обнимает Тетю.)
Тетя. Послушай…
Няня. Пойти постряпать… Натушу вам рыбы полную кастрюлю и приправлю укропом.
Тетя. Слушай!
Няня. И воздушный пирог! Воздушный пирог вам сделаю – снежную гору – и украшу цветными карамельками.
Тетя. Ты послушай…
Няня (кричит). Я свое сказала. А вот и дон Мартин! Дон Мартин, заходите! Ну-ка! Развлеките немножко нашу сеньору! (Быстро выходит.)
Опираясь на костыль, входит дон Мартин, старик с рыжеватыми волосами; одна нога у него короче другой. Он полон благородства, держится с большим достоинством, но во всем его облике есть что-то печальное.
Тетя. Я так рада вас видеть.
Мартин. Когда вы переезжаете?
Тетя. Сегодня.
Мартин. Что поделаешь!
Тетя. В новом доме все не так. Правда, там из окон хороший вид, и есть дворик, в нем растут два фиговых дерева, можно будет цветы развести.
Мартин. Здесь у вас лучше.
Садятся.
Тетя. А вы как живете?
Мартин. Обычной моей жизнью. Я только что провел урок словесности. Это был сущий ад. Я взял исключительно благодарную тему: «Понятие и определение гармонии». Но этих детей ничто не интересует. И что за дети! Меня они хоть немного щадят – видят, что я никуда не гожусь, ну, воткнут иногда булавку в кресло или прицепят куколку на спину. Но с моими коллегами они проделывают поистине ужасные вещи. Это все сыновья богатых людей, и, поскольку за их обучение платят, наказывать их нельзя. Так нам обычно говорит директор. Вчера они заключили между собой пари, носит ли корсет бедный сеньор Канито, наш новый преподаватель географии. Дело в том, что у него удивительно прямая спина, даже несколько отогнуты назад плечи. И вот, когда он находился один на школьном дворе, ученики старших классов и пансионеры пришли туда, обнажили его до пояса, привязали к одной из колонн галереи и вылили на него с балкона кувшин воды.
Тетя. Бедный!
Мартин. Всякий день, входя в училище, я дрожу от страха и жду беды; хотя, как я уже говорил, они относятся с некоторым уважением к моему несчастью. Недавно у нас был огромный скандал, потому что сеньор Консуэгра, превосходный знаток латыни, обнаружил кошачьи испражнения на своем классном журнале.
Тетя. Это сущие черти.
Мартин. Они платят, и мы зависим от них. И, поверьте мне, родители смеются, когда узнают об этих гадостях; ведь мы только репетиторы и не будем принимать экзамены. Вот они и смотрят на нас как на существа, лишенные человеческих чувств. Мы находимся на самой низкой ступени в ряду тех, кто еще носит галстук и крахмальный воротничок.
Тетя. Ах, дон Мартин! Тяжела наша жизнь.
Мартин. Тяжела наша жизнь. Я всегда мечтал быть поэтом… у меня даже находили природный дар… Однажды я написал драму, которая так и не увидела сцены.
Тетя. «Дочь Иевфая»?
Мартин. Да.
Тетя. Мы с Роситой читали эту пьесу. Вы нам давали. Мы читали ее четыре или пять раз!
Мартин (с тревогой). И как она?…
Тетя. Она мне очень понравилась. Я вам всегда говорила. Особенно то место, где героиня, умирая, вспоминает о матери и зовет ее.
Мартин. Это трогает, правда? Настоящая драма. Написана по всем правилам высокой трагедии! И никогда не увидела сцены. (Декламирует.)
О мать моя! Склони с небес свой взор:
терзаюсь я в ужасном сновиденье;
прими дары бесценные мои
и страшный хрип последнего сраженья!
Разве это плохо? Разве не хороши звучание и цезура этого стиха – «и страшный хрип последнего сраженья»?
Тетя. Это превосходно! Превосходно!
Мартин. А когда Глуциний встречается с Исайей и поднимает полу шатра…
Няня (прерывает его). Сюда!
Входят двое рабочих в плисовых костюмах.
Первый рабочий. Добрый вечер.
Мартин и Тетя (вместе). Добрый вечер.
Няня. Вот этот. (Показывает на большой диван в глубине комнаты.)
Рабочие медленно выносят его, как выносят гроб. Няня идет за ними. Молчание. Пока они идут, раздаются два удара колокола.
Мартин. Сегодня день святой Гертруды Великой?
Тетя. Да, звонят у святого Антония.
Мартин. Очень трудно быть поэтом!
Рабочие уходят.
Я хотел быть аптекарем. У них спокойная жизнь.
Тетя. Мой брат, царствие ему небесное, был аптекарь.