Эссе о битве при дороге через Старый Лес, размышления о Сильвании и её жителях
Дурная земля
«Совсем недавно я получил послание от Стефана, касающееся событий, происходящих в землях Сильвании. Я должен отметить, что мой молодой исследователь должен еще многому научиться. С каждым письмом, что я получаю от него, он все больше и больше склонен описывать плоды своего бурного воображения. Порой кажется, что он так и не вырос из состояния детской доверчивости, а его привычка к описанию собственных домыслов вместо хладнокровного обзора событий просто приводит в замешательство. Он пишет мне, что древние графы-вампиры вновь восстали, подняв огромные армии мертвых воинов, чтобы выступить против живого, что следует воспринять с небольшой долей скептицизма (хотя, честно говоря, эта доля должна быть крайне велика). Предположение о том, что Маннфред фон Карштайн, этот архидемон, некогда угрожавший нашим землям и убитый в битве при Хел Фенн, жив и здравствует в Сильвании, мне кажется абсурдным. Может показаться, что молодой Стефан до сих пор приходит в ужас от сказок о живых мертвецах, набрасывающихся на жертву под покровом ночного неба, пирующих кровью юных девственниц, как это случалось, когда он был ещё мальчишкой»
Инкунабула Старого Верде
Эссе о битве при дороге через Старый Лес, размышления о Сильвании и её жителях.
Один глупец сказал, что мертвые не знают боли. Другой – не знают страха.
Западное небо истекало кровью, беспокойный осенний ветер нес гнилой дух болот Хел Фенн. Объединенные войска Остермарка и Рейкланда переправились через Штир и осадили Вальденхофф. Верно, разведка донесла, что графиня Карштайн, прекрасная Изабо ныне в крепости на реке, на самой границе Сильвании – когда еще представится такой шанс вбить кол в ее мертвенно-бледную грудь? Несокрушимый Вальденхофф мог бы выдержать долгую осаду, но имперцы ведь не глупцы – кто в здравом уме станет осаждать крепость мертвецов? Мертвые ведь не знают ни голода, ни болезней. Не знают боли, не знают страха.
Глупцы.
Люди глупцы.
Их страх – он есть движущая сила, он и копьем бьет их меж лопаток, когда те медлят, и застит глаза, когда те спешат, и камнем тянет на дно, и выбивает землю из-под ног. Страх движет людьми.
Но мертвым – неведом.
Это не так. Мертвые чувствуют и страх, и боль – не свои, но они знают, что это. Лучше, чем кто-либо.
Дри чуяла зловоние, разлитое в чернеющем воздухе – и то не был смрад гниющей плоти вечных солдат, не была вонь из разрытых могильников – это был страх живых, терпкий, резкий – соленая кровь, мускус и сладковатый тлен – так он и пахнет, страх.
Дри хорошо помнила человеческие чувства. Ее созидательница – Элиссив из Марбл Эрч, она была не в себе, Неехарийская Безумица – она часто совершала странные вещи, и все, что делала – носило сияющий налет ее безумия. И даже ее персональная помощница – она отличалась от других восставших: Элиссив вложила в нее больше сил, Элиссив старалась, у Элиссив было обострение… словом, Дри не знала была ли она удачным экспериментом Госпожи или наоборот – ее провалом, но Дри выделялась из рядов своих неживых собратьев.
Когда безжалостный Маннфред со своей ненасытной ордой пришел в Нактхафен, чтобы пополнить ряды бессмертных воинов, дороги города обратились в багровые реки. Тогда еще были отчаянные, но не отчаявшиеся, кто готов был выступить против правителя-убийцы. И умереть.
Энн Эдир, дочь стеклодува, совсем еще юная (и глупая) была среди тех, кто защищал свое право на жизнь (как символично, если бы тогда она знала). Госпиталь в старой ратуше, стоны умирающих, вонь крови, желчи и нечистот – Энн едва стояла на ногах – голова кружилась от голода – и тут же сгибалась от мучительной боли, содрогаясь в рвотной судороге. Она боялась даже пить воду. Вокруг витала смерть, бинты было не отстирать от гноя, воздух дрожал от стонов и агонических криков.
Когда Маннфред взял Нактхафен, Неехарийская Безумица примчалась в госпиталь, как шальная гончая. Глаза ее горели нечестивым огнем, ее всю трясло от возбуждения – о, еще бы, такая концентрация боли и мучений, позже Энн Эдир узнает, отчего некромантисса так стремилась в это жуткое место, и как маги смерти любят чужую боль…
Элиссив из Марбл Эрч ворвалась в ратушу, будто пустынный смерч, встревожив огни свечей, и принеся с собою ночь. Когда ее взгляд остановился на дочери стеклодува, лицо мантиссы изменилось: окаменело, исказилось будто от боли… а потом она расхохоталась, как безумная… Если бы только как.
- Дри! – вскричала нечестивая колдунья, направив косу в сторону Энн, – Дри-и-и!
И смех ее становился все громче, и все ужасней. Одетая в платье из дорогих тончайших тканей – таких пугающе ярких цветов: багрец и кровь и тут же слепящая лазурь, и темное сливовое вино… и чернота пожарища, и серебро, что резало глаза – изодранное в лоскутья, будто королева нищих, с косой в руках – воплощение дикого, абсурдного кошмара.
«Вот… Все и закончилось» – подумала Энн Эдир, дочь стеклодува из Нактхафена, замка у Старой Дороги, в самом сердце проклятой Зигмаром Сильвании.
- Дри! – неуместно торжественно вымолвила безумная чародейка и подошла вплотную к прощающейся с жизнью девушкой, – Ты нашла меня, сестра!
* * *
Сестра.
Дри.
Энн.
Дри-Энн.
Ту ночь не пережил никто в Нактхафене. Кроме ничем не примечательной дочери стеклодува, что перевязывала раненых в городской ратуше.
Элиссив из Марбл Эрч, больше известная, как Неехарийская Безумица, увидев ее, позабыла даже о кровавой жатве, что пришла собрать в этом гиблом месте. Она начертала на лбу несчастной печать своей кровью и не спускала с нее глаз. И непрестанно повторяла, чтоб «Дри» не отходила от нее ни на шаг. Вокруг выли и стенали мертвецы, на улицах города бесчинствовал Кровавый Маннфред, да и за Элиссив из Марбл Эрч верной стражей ходили ее неустанные миньоны.
Разоренный Нактхафен остался в далеком прошлом, воспоминания блекли, таяли, тлели… И все тлен. И прах.
Дри-Энн пошла за безумной некромантиссой, а какой у нее был выбор? В бешеной круговерти боли и смерти сумасшедшая чернокнижница казалась ее единственным шансом на спасение. Энн Эдир не понимала, что по правую руку от нее идет сама Смерть в изорванном платье цвета крови и моря, и что лучше бы ей было умереть в страждущем Нактхафене.
Мертвецы не знают боли. Да, солдаты Маннфреда не знали: восставшие и ведомые одной лишь жаждой – убивать, идущие на запах, как заговоренные – на запах страха живых. Дикие разрушительные силы, уже не человеческие, первозданные, как сама Смерть – вот что движет бессмертной армией лорда-вампира.
«Как странно, – подумала Дри, – Когда мертвый и бессмертный – суть одно».
Вампиры леди Изабо, хитрые, безжалостные твари, страшнее любого зверя – само зло, воплощенное в страшных и одновременно прекрасных созданиях – они были движимы совсем иными силами: изощренная, холодная расчетливость, первобытный инстинкт охотника и самонадеянность высшего существа сплетались в них воедино.
Наемные отряды, полчища продажных ублюдков, имперских ренегатов, тех, для кого жаль стрелы, тех, для кого петля – лучшая участь: Вальденхофф защищали и те, в чьих жилах текла горячая кровь – их привела сюда жажда наживы и страх перед виселицей, им было нечего терять и земля мертвецов распахнула свои объятия для этих падших существ, приняв их как родных.
Но что двигало Дри, немертвой, что стояла у ворот Вальденхоффа, держа в руках бурдюк с водой. И пряча в котомке застиранные бинты – будто по старой привычке – злая ирония судьбы.
Смутная память? Жалость к раненым? Ненависть к врагу? Аркан на шее.
Кто говорит, что мертвые не знают боли, не носил Аркан Некроманта на своей шее.
…Ночь, в которую смерть забрала Энн Эдир, была такой же, как и многие, что бедная девушка провела с безумной чернокнижницей. Элиссив, казалось, преисполнилась неясным трепетным чувством к «Дри», и ничего не предвещало беды. Мантисса всюду была вместе с Энн, и когда решила отправиться в Остермарк, ни минуты не сомневаясь, взяла ее с собой.
Странно, с какой легкостью и сколь умело перевоплощалась Неехарийская Безумица: надев простое платье из зеленой шерсти, она стала походить на одну из тех неприметных жительниц ремесленных районов больших городов. Лишь только красный блеск в глазах выдавал в ней нечестивую. В Эйзигфорте, крепости на границе Гладного Леса, Элиссив и Дри задержались на три дня. Дри не могла понять, отчего медлит чародейка, но торопить ее не смела. Более того, Энн была терпеливее обычного – ведь Остермарк был так близок, земли людей, благословенная Империя Зигмара… она лелеяла надежду бежать от чернокнижницы и забыть Сильванию, как страшный сон. Потому боялась выдать себя чем-то и молча сидела в отведенной ей апсиде, затаив дыхание и выжидая.
Элиссив была мрачна, и ее дурное настроение не сменялось безудержным весельем, как бывало обычно. Она нетерпеливо расхаживала от нефа к нефу, будто тоже чего-то ждала. Или кого-то.
И целыми бутылками пила Тень – темно-синее вино из волчьих ягод и сонной травы. Губы Элиссив стали черны, и весь рот черен – как у бешеной собаки, и когда мантисса говорила, все внутри у Энн холодело.
Однажды ночью Энн разбудили голоса, в апсиде она спала одна – нечестивая Элиссив любила спать на алтаре в своем оскверненном чистилище. Осторожно, боясь выдать себя, девушка прильнула к дверной щели. Голос мантиссы, осипший и совсем нездоровый доносился откуда-то со стороны алтаря, но разглядеть ее Энн не могла. Но человек, пришедший в храм – он был на виду. Фигура, с головы до ног, укутанная в черное, гротескная маска, скрывающая лицо и торчащие из-за спины колья с насаженными на них черепами – небольшими, меньше головы взрослого человека, может, это были черепа каких-то диковинных животных. Или детей. Незнакомец тяжело опирался на посох, и так противоестественно кренился и гнулся к земле, будто даже держаться на ногах стоило ему больших трудов.
Элиссив что-то прокричала и оказалась рядом с черным. Энн услышала звон цепей и грохот опрокинутой жаровни, масло разлилось по каменному полу, продолжая гореть. Элиссив молча указала человеку в сторону алтаря, сама же сорвала облачение из черной парчи с престола и швырнула на пол, покрыв огонь. Окончательно погасив пламя несколькими ударами ноги, мантисса стремительно направилась в апсиду. В руках ее чернела бутылка Тени.
Энн скорее бросилась на свою деревянную лаву, чтобы не выдать себя, но когда Элиссив распахнула дверь, спящей притвориться ей не удалось.
- Пей! – вскричала Элиссив, протягивая ей проклятое стекло.
Энн Эдир замотала головой, интуитивно стискивая крепче губы.
- Пей! – зло повторила чернокнижница, вырвав из бутылки пробку и поднеся ее чуть не к самому лицу Энн.
- Пей, или я вырву тебе горло! – прокричала Безумица, во рту ее было черным-черно, бледные щеки заливал лихорадочный румянец. У нее начинался приступ, а Энн провела с ней достаточно времени, чтобы понять, что в такие моменты не стоит перечить сумасшедшей чародейке.
Выдохнув, Энн, с плохо скрываемым ужасом глядя на мантиссу, прильнула губами к горлышку бутылки. Она сделала вид, что отпила, судорожно сглотнула… Элиссив резко запрокинула бутылку и цепкими пальцами сжала щеки Энн. Черная отрава обожгла губы, язык и нёбо. Энн скорчилась, было больно, будто от огня… и как только… она… э…то… пьет?..
Мир почернел, воздух стал густым и вязким, будто деготь, над головой словно сгустился черный дым, повеяло гарью… Энн почувствовала, что ноги ее подгибаются… и единственное, отчего она еще не лишилась чувств, связующая нить с зыбкой реальностью – боль от прикосновения хватких костлявых пальцев… с обрезанными по самое мясо ногтями… или и вовсе… без ногтей… где ее ногти?..
- Сказано же было: пей! – зло прошипела Элиссив, подхватывая обмякшее тело, – Не хочу резать тебя заживо.
* * *
Будто ржавый крюк вошел ей под ребро – где-то слева, у самого сердца – и дернул резко, вверх, вырывая душу из вязкого омута жутких, неясных видений. Дри погрязла в своей чудовищной смерти, будто в море дегтя – и не было конца этому воплощенному страданию, и горизонт был бледен и изломан, и черное небо сливалось с черной гладью вод.
Крик вырвался из груди Дри – где-то там за гранью ее осознания и понимания – на жертвенном алтаре билась в агонии молодая девушка.
Над нею бледным пауком нависала жуткая мантисса, ледяным серпом кромсая трепещущие жилы. Лицо нечестивой – будто камень – недвижное, сосредоточенное, ни один мускул не дрогнет, и лишь глаза, безумные глаза болезненно сверкают еще ярче обычного на залитом кровью лице – и черно оно от крови, ибо кровь невинна.
Рядом, связанный незримыми нитями с приведенной на заклание, бьется в судорогах человек: он и молод и стар – плоть его изъедена Смертью, будто металл ржавчиной.
Он уже почти мертв.
Но жизнь Дри капля за каплей покидает ее тело… перетекая в него, будто масло по напитанному фитилю, бережно собираемое в хрустальный сосуд… и хрусталь тот чернее ночи, чернее греха, чернее самого черного проклятия.
Сверкают темным серебром иглы в ловких пальцах некроманта – сшивает она тени, жизнь и смерть, волю и безволие, сшивает два мира – живых и мертвых… и послушно полотно под ее руками, и стежки ложатся ровно.
Любимая ученица Смерти.
…Но и ей тоже нужен ученик.
Черные волны Моря Мертвых сомкнулись над головой Энн.
Энн Эдир, дочь стеклодува, твой жизненный путь завершен.
Обессиленная колдунья тихо опустилась на алтарь – между двух тел – живого и мертвого. Прижав согнутые колени к груди, будто испуганное дитя, беззвучно заплакала, кусая губы.
Она прижимается к груди прокаженного и слушает, как бьется его сердце.
Она хочет уснуть.
Но не может.
Как и три ночи прежде.
* * *
.Болезненное пробуждение – будто от тяжкого похмелья, после ночи в лихорадке, когда все тело ломит, а в голове шумит… море Мертвых…
Странное воспоминание пронзило рассудок Дри… калеными иглами.
Веки налились свинцом, в глаза будто насыпали песка. Голоса отдавались неясным гулом в голове, раскалывая сознание на десятки колючих осколков.
- …учитель?
Смутно знакомый голос – когда-то Дри уже слышала его, когда-то давно, словно в другой жизни… жизни.
- Не твое дело! – рявкнула колдунья где-то совсем рядом.
- Я не из праздного любопытства… – оправдываясь, проговорил голос, – Почему вы не убили ее мучительно, ведь так бы высвободилось больше энергии…
- Не было нужды, – оборвала Элиссив.
- Но ведь после того, как вы возвратили ее, – кстати, зачем? – вы были совсем без сил… – возразил было ученик некроманта.
- К делу не относится! – прорычала чернокнижница, – И не увиливай, не пытайся отвлечь меня, не думай, что…
Дри с большим трудом разлепила веки: как сер был мир вокруг, как страшны тени в углах, как черна тьма… девушка никак не могла понять, что происходит и почему так тяжело, так мучительно больно… просыпаться.
- Я не… – человек был невысок и кутался в плащ, будто сторонясь света, – Не… мог скорее.
- Зилот, – Элиссив была мрачнее смертной тени – Когда я была в Неехаре и молила Нагаша научить меня – он послал мне чуму! У меня было всего три дня, и я…
- …убила песчаного льва, и выпила его смердящий дух до последней капли! – ученик закончил с Элиссив ее речь, повторив ее в слово в слово.
Глаза мантиссы налились кровью. Она смотрела на своего ученика в упор, тяжело дыша. Нервно сжимая и разжимая кулаки.
- Я. Наслала. На тебя, – губы ее двигались медленно, будто во сне, она говорила, чеканя каждое слово, тихая, спокойная… и тут взорвалась, будто бочка пороха, – Проказу! Более щадящей хвори я не знаю! Не знаю смерти медленней! Тебя не было семь лун! Семь! Ты что, в Неехару потащил свою костлявую… ногу?!
Зилот в непонимании уставился на свою учительницу…
- А… разве не туда нужно было?.. о… Она шевельнулась! Учитель!
Элиссив в мгновение оказалась рядом с алтарем, зловещей тенью нависая над Дри. Черные от Тени губы растянулись в безумствующей улыбке:
- С возвращениием!
Некромантисса протянула руку Дри, и будто незримая удавка затянулась на шее бедной девушки – без слов она поняла, что нужно вложить свою ладонь в ладонь проклятой, нельзя не сделать этого, нельзя, ни в коем случае, нельзя даже и медлить… она подняла тяжелую, будто закованную в металл руку – о, сколько сил ушло на это! – и… увидела свои обагренные пальцы, блестящие черненым серебром иглы под ногтями с запекшейся кровью… все внутри сжалось в тугой комок, и она закричала, закричала, как никогда в жизни не кричала – но лишь сухой, страшный, неживой хрип вырвался из груди новорожденной Дри. Рука ее послушно тянулась к мантиссе, невозмутимо протягивающей раскрытую ладонь.
- Нестрашно, – почти ласково проговорила Элиссив, глаза ее сверкали безумным торжеством, – Нестрашно! Нестрашно! – повторила она и залилась хохотом. Лихорадочный румянец залил впалые щеки, – Совсем нестрашно! Правда, Дри?! И ты же не сделаешь, как в прошлый раз, верно? В прошлый раз я очень, очень-очень огорчилась.
Энн послушно вложила руку в ее ладонь, и Элиссив торжествующе сжала ее пальцы. «Странно – подумала тогда дочь стеклодува, в отупении глядя на свою изувеченную руку, – Странно, что совсем не больно…»
* * *
Мертвые не знают боли. Но помнят.
Сколько лет уже прошло, а шея все также саднит от Аркана Некроманта, и также щемит в груди, когда является в небе Кровавый Жнец – такая луна бывает лишь в первый месяц осени, бледная, щербатая, подернутая багровой дымкой, – время, когда Дри умерла.
Сгустился мрак – осенью сумерки нежданны и приходят, когда совсем не ждешь – ночь полнилась криками, грохотом взрывов и воплями тварей. Крепостные стены Вальденхоффа были сплошь залиты черной смолой, осадные орудия имперцев догорали, изничтоженные, на земле, вода во рву перед воротами замка была черна – во тьме не различить, что на самом деле она была багровой от крови убитых и сброшенных в ров рейкландцев.
Дри оглядела внутренний двор. Сплошь трупы – вся земля усеяна изувеченными телами, умершими во второй раз. Чуть поодаль стенают умирающие люди – подонки Ле-Райе, лучники Сильвании. Мертвецы не могут владеть стрелковым – их пальцы костенеют, не слушаются, да и… есть ли что слушать? Мертвецы не помнят, как накладывать стрелу, как тянуть тетиву… Они мало что помнят.
Наверное, Дри была одной из немногих восставших, кто еще кутался в лохмотья памяти, будто в свой смертный саван. Ведь Элиссив создала ее с особым чувством… Когда в небесах появлялся Великий Жнец и Дри хотелось выть от всепожирающей необъяснимой боли в иссохшей груди – ей казалось, что чувство это было ненависть.
Переступая через мертвецов, она неуверенно шла к импровизированному госпиталю, в котомке у нее были бинты, и она знала, что если найдет Вратса Лекаря, или Эрсау, дракенхоффскую травницу и алхимика, что по счастливой (или же несчастливой) случайности оказалась вместе с графиней Изабо, то они найдут применение ее забытым талантам.
Странная земля Сильвания, странная и страшная. Что за людей она свела под сводами своего бесцветного неба…
Карштайны нуждались в людях – мобильные отряды лучников, сформированные из ублюдков и дезертиров Ле-Райе, разветвленная сеть шпионов и фискалов, подкупленных вампирами Карштайна, и запуганные вилланы, больше подобные скоту, нежели человеку – в Сильвании было куда больше живых, чем думали в Империи.
И живым нужны лекари, а не некроманты.
Вратс сразу узнал Дри и едва заметно улыбнулся краями губ. Работы было хоть отбавляй – немертвая окинула взглядом этот невольный лазарет на сырой земле – многие из стенающих воинов, стискивающих зубы от боли, кричащих, плачущих, как дети, угрюмых и тупо смотрящих в одну точку, молча корчащихся от боли – многие из них уже трупы. Дри давно научилась видеть таких. Чувствовать, как вытекает жизнь из человеческих тел и растворяется в воздухе… Бессмысленно. Вот если бы здесь был некромант…
Хотя некромант здесь все же был.
Но…
Когда началась осада, Изабо увела Элиссив и Зилота в подземелья под Вальденхоффом. Графиня учуяла присутствие жрецов Морра – а это значило, что ныне будет властвовать здесь Смерть в иной ипостаси – Смерть окончательная и безоговорочная. Жрецы Морра яро ненавидят нежить, и, примени они свои умения – самый сильный из магов Смерти оказался бы беспомощен.
Элиссив вскрыла печать – властью, данной только магам – и графиня, одна из ее фрейлин, мантисса и ее ученик скрылись в недрах земли.
Тяжелая дверь закрылась и печать загорелась неправедным огнем – теперь открыть ее можно только из Вальденхоффа – предосторожность лэра Маэрры, мага, что много лет назад создал эти ходы чернее самой тьмы – чтобы обезопасить сильванийские крепости от вероломного вторжения извне: лишь Вальденхоффский маг мог отворить дверь в подземелья Вальденхоффа. Стоя на его земле. Не под ней.
Дри понимала, что маги сами загнали себя в ловушку – жрецы Морра по каким-то причинам ничего не сделали, либо же их и вовсе не было… Некромантия не утратила свою силу, и служители Нагаша, конечно же, чувствовали это, оставаясь где-то совсем рядом, по крайней мере, Элиссив точно – Дри чувствовала это: Аркан Некроманта на ее шее жег, будто проклятый вех, но не душил ее и не тянул к земле. Если бы Неехарийская Безумица покинула пределы Вальденхоффа, Дри сходила бы с ума и билась о стены, только бы заглушить боль – ведь чем дальше Созидательница, тем сильнее страдания ее нечестивого Чада.
Элиссив ушла, бросив свою немертвую, своих нечестивых воинов. И свою ученицу.
Ежели не кривить душой (или что там вместо нее?), ученицей Неехарийской Безумицы Саветт была лишь на словах.
Когда Элиссив наслала проказу на Зилота – жестоко, но эффективно – как казалось ей тогда, вскоре в ее разум закрались сомнения и страх, что она совершила ошибку и своего любимого ученика потеряла.
Верно, Безумица терзалась из-за того фатального решения. В глубине души (или?..) она понимала, что Зилот совсем не такой, как она сама. И что усердия в нем больше, чем таланта. И, может, даже корила себя за тот опрометчивый поступок.
Внутри у нее образовалась зияющая чернотой дыра – и мантисса бездумно пыталась ее заполнить чем и кем угодно другим. Тогда она и нашла Саветт…
Когда Маннфред повел свое кровожадное войско по земле Сильвании, сметая все на своем пути, гнилая страна стенала под его кованым сапогом. Элиссив тогда устремилась наперерез Карштайну, чтобы стать под его стяг. Но кое-что заставило ее свернуть с намеченного пути.
* * *
От болот тянуло сыростью, хоть до них и было еще очень далеко. В гниющем лесу место для ночлега было найти не так просто – зябко и промозгло, несмотря на разгар лета, еще и сонмы насекомых-кровопийц.
Элиссив не остановилась, даже когда стало совсем темно. Неторная дорога давно поросла колючим чертополохом, острый запах цветущей крапивы бил в нос, и жужжание назойливых комаров гулом стояло в ушах. Безумица изо всех сил старалась учуять жилье человека – надеялась найти одну из захолустных сильванийских деревень, потерянных среди глухих лесов. Ночлег под крышей, возможно, даже у очага – о, о чем бы еще мечтать? Здесь вилланы не боялись быть привязанными кишками к дереву за браконьерство – а в сердце Сильвании это было обычным делом – достаточно было собрать хворост в угодьях кого-то из Карштайнов, или же неосмотрительно расставить силки…
Некромантисса шагала во мраке, напрягая все свои чувства, в надежде ощутить тепло человеческой жизни. Но… вскоре она ощутила легкий запах тлена – такой знакомый, сладковатый и приторный. Пока едва уловимый. Так пахнут еще совсем свежие могильники, или вымирающие от чумы деревни – когда смерть уже властвует в этом месте, но где-то в самом сердце мрака еще теплится огонек жизни. Странно, ведь здесь не было ни побоищ, ни пандемий… и Элиссив не смогла совладать с любопытством. Она не хотела сворачивать с дороги, но развилки так и не было, а запах уже начинал слабеть… и, тяжело вздохнув, мантисса, укутала лицо в дорожный шарф, оставив открытыми лишь глаза, натянула глубокий капюшон, и уверенно направилась в заросший крапивой и ядовитым плющом лес.
Спустя два часа, она проклинала все в этом мире, уже ставшим совсем черным. Ночь полнилась неясными, тревожными звуками. Сорные травы жгли и кололи и через одежду, слепни безбожно жалили, сапоги промокли от выпавшей росы, и мантисса чертыхалась в голос, пробираясь через очередной бурелом.
Легкий аромат гниения уже превратился в удушающую вонь – будто Неехарийская Безумица стояла у разрытой могилы. Чернокнижница уже чуяла настоящий запах – не только ее чутье трепетало, а и ноздри. И хорошо, что шарф скрывал ее лицо, не то ее б уже воротило от этого смрада.
Лесной хутор возник внезапно: деревья расступились, как по волшебству. Луна освещала темные и безжизненные дома-срубы, ставни на окнах были распахнуты, откуда-то слышался скрип дверных петель. Все здесь было мертво…
Или не все?
Элиссив сощурила глаза, будто силясь рассмотреть что-то далекое, плотно сжала губы, и решительно зашагала по единственной улице. Дома послушно расступились перед ней, и она увидела то, что пришла увидеть.
Лобное место – колодец, кострище и огромный ясень – ничего примечательного, во всех деревнях есть такое… И трупы вокруг. Повсюду.
Вся земля была покрыта мертвецами. Перед смертью этим людям, очевидно, было чудовищно больно – тела их так и окоченели в злых корчах, неестественно вывернутые, изогнутые чьей-то бесчеловечной волей.
Элиссив медленно прошла к дереву, любуясь бесславным торжеством Смерти.
- Хорошо сработано. Хоть и грубо, и уродливо, – обратилась она к дереву, – Вставай и пойдем.
За деревом встрепенулась маленькая размытая тень. И тут же в лицо Элиссив ударил порыв зловонного ветра – слабое, неловко оформленное заклятие, даже скорей всего лишь сгусток энергии, абрис которому придали не сила Мысли или Слова, а гнев, ненависть и страх.
Неехарийская Безумица подставила лицо магическому потоку и сдернула шарф. Даже зажмурилась от удовольствия. Негативная энергия удивительной чистоты – почти животная ярость, ненависть умирающего зверя, угодившего в капкан. И уже начавшего глодать свою лапу.
- Не трать последнее, а то присоединишься к своим друзьям…
Из-за ясеня древесной змеей бросилась маленькая фигурка, в лунном свете блекло сверкнул кривой нож… губы Элиссив растянулись в улыбке.
Один из мертвецов неожиданно резко схватил окостеневшими пальцами горе-убийцу за ногу, и с гортанным рыком дернул ее и повалил на землю. Тощие пальцы еще сильнее сжали рукоять клинка, и, резко вывернувшись, девчонка ударила ножом по одеревеневшей руке. Разумеется, мертвецу от того хуже не стало, он лишь оскалил зубы, и обхватил ногу своей жертвы и второй рукой.
Неехарийская Безумица успела рассмотреть это несчастное существо: болезненно худощавое, грязное и взъерошенное, но даже сквозь грязь и запекшуюся кровь сквозило высокомерие, свойственное лишь дворянскому роду.
- Надо же, как интересно, – проговорила Элиссив, подойдя совсем близко, – Может, ты успокоишься? Тогда мой друг отпустит тебя. И мы сможем погово…
Девчонка бросила испепеляющий взгляд на некроманта, глаза ее сверкнули такой ненавистью, что будь на месте Элиссив другой живой человек, не нужно было бы никакой магии, чтобы отпрянуть в ужасе. В грудь мантиссе ударило новое заклятье – на этот раз более качественно сплетенное – верно, подготовленное куда раньше, и припасенное на крайний случай… на самый крайний случай.
Тело маленькой убийцы содрогнулось, и ее вырвало кровью. Горящие глаза угасли и закатились, и девчонка обмякла, свалившись без чувств.
- До чего же глупо, – покачала головой Элиссив из Марбл Эрч, и поглядела на восставшего, что бездумно сжимал лодыжку девочки, – Да, милый друг? Как ты считаешь?
Мертвец поднял голову и тупо уставился на чернокнижницу. Та устало вздохнула и отпустила его.
- Что ж, – сказала мантисса сама себе, – По крайней мере, я нашла место для ночлега.
* * *
Несмотря на вездесущую вонь, выспалась Элиссив просто чудесно. В доме, который наверняка принадлежал старосте злосчастного хутора, она нашла и на совесть сколоченную кровать, и тюфяк, набитый прелой соломой, и даже сшитое из заячьих шкур одеяло, хоть и засаленное, но весьма теплое и совсем не вонючее, что странно. В светлице она плотно закрыла ставни и сожгла целый пук душицы, разогнав зловоние с улицы.
Девчонку чернокнижница благоразумно привязала к тому самому ясеню, за которым та пряталась. Она была явно измождена, и похоже уже давно ничего не ела, но тело ее еще совсем не спешило умирать, хоть дух и был слаб и немощен.
Элиссив не была уверена, что это юное создание очнется к утру, но…
…Безумица поняла, что здесь случилось.
Эта маленькая дрянь убила всех здесь. Да, людей было немного, да, они были слабые, темные люди, лишенные веры и защиты ненавистного Зигмара. Но она убила их всех – в раз.
И потому… Элиссив решилась сделать ее своей ученицей.
А вот дуреху, что истратила последние силы на удар по очевидно более сильному сопернику – и потому удар безнадежный и бессмысленный, а потом еще и посмела умереть после этого – Неехарийская Безумица, Элиссив из Марбл Эрч, Верховный Некромант Сильвании, учить бы не стала.
Потому хоть она в тайне и желала, чтоб девица еще дышала к утру, вмешиваться она в это не собиралась.
Кроме того, Элиссив разгадала ее тайну.
И знала, что делать. Если девчонка откроет глаза.
Сладко потянувшись, она вышла на улицу.
Солнце сверкало, день обещал быть изнурительно жарким.
У коновязи стоял, покачиваясь, мертвец. Он был статен, и еще красив. Тлен пока не успел тронуть его, но трупные пятна на щеках, остекленевшие пустые глаза и распухший язык, что не вмешался во рту, уже успевшем посинеть, превратили его некогда благородный лик в гротескную карнавальную маску.
- Что скажешь, малыш? – Элиссив подошла к нему вплотную, и потрепала по волосам. «Хм… мягкие…» - отметила она про себя. Мертвец тупо уставился на нее, открыл рот, но некроманту посчастливилось услышать только какие-то нечленораздельные звуки.
- Я так и думала, – будто разочарованно покачала она головой, а потом вдруг захихикала, – Пойдем, спящая красавица, верно, ждет твоего поцелуя.
Девчонка трепыхалась, как пойманная в силки куропатка. Отчаянно пыталась освободиться, но гнилые некромантовы узлы не развяжешь, не перегрызешь и спрятанным в сапоге лезвием не перепилишь, о камень не перетрешь… и даже сломай ты себе обе кисти – все равно из пут не выберешься.
Уж что, а вязать узлы-навензы Элиссив умела.
Заметив мантиссу, девчонка замерла и на миг перестала дышать. Бросила полный ненависти взгляд, и стиснула зубы.
Элиссив подошла совсем близко, и села, подобрав к себе ноги, на землю.
- Как мне называть тебя? – спросила она, пытливо глядя в лицо своей пленнице.
Та гордо отвернулась, не удостоив чернокнижницу ответа.
- Что ж, – пожала плечами Элиссив, – Неразумное дитя, я буду говорить, а ты слушать, и мне это по душе. Смею предположить, что ты не так давно обнаружила в себе силу, о которой раньше не подозревала. И сумела применить ее. Здесь. Вот только, – мантисса вдруг гаденько захихикала, – Тебе бы хотелось овладеть иной стороной «богомерзкой некромантии», ведь так? Не отбирать жизнь, а даровать ее подобие?
Безумица вдруг залилась хохотом и выкрикнула:
- Гай! Га-а-а-ай!
Пошатываясь, из-за дерева показался тот самый мертвец. У девчонки вмиг кровь отхлынула от лица, и она стала белее мела. Элиссив расплылась в омерзительной улыбке.
- Этьен! – не смогла сдержать крика пленница, – Этьен!
- Не-е-е-ет, мне больше нравится «Гай», – елейно пропела Неехарийская Безумица, с наслаждением слушая глухие сдавленные рыдания своей будущей ученицы, – Я люблю давать имена своим мертвецам. Вот я даю ему новое имя – и все! Нет ничего более, что связывало бы его с былой жизнью: ни памяти, ни чувств, и даже имени нет теперь… Потому что – МОЙ мертвец.
Девчонка зарыдала в голос, уже не сдерживая себя, из последних сил бросилась к некроманту, но заговоренные веревки впились ей в запястья каленым железом, и плач ее сорвался в крик.
Элиссив ухмыльнулась и пытливо поглядела на мертвеца.
Подчиняясь неслышному приказу, тот, спотыкаясь, поплелся к девушке. Оказавшись рядом, упал на колени, и неловко, закостеневшими руками, обнял ее трясущиеся плечи.
- Этьен… - прошептала бессильно девушка, – Этьен…
Элиссив сдержанно хмыкнула, и сковавшие пленницу путы рассыпались пенькой.
Девушка обхватила лицо мертвеца руками, и робко подняла глаза. Его лицо не выражало ничего, ее же губы кривила боль, невыносимая, нечеловеческая боль.
Будь ее душа чиста – Элиссив знала – она бы убила своего восставшего возлюбленного. Ведь все в Империи знают, что в живых мертвецах нет души. И что возвращаются они другими. И…
- Я дам тебе власть над ним.
Девушка, будто очнувшись от оцепенения, обессилено посмотрела на некроманта. Ее губы беззвучно что-то шептали, руки машинально гладили холодные щеки мертвеца.
- Я смогу… вернуть его? – сипло произнесла девушка, – Прежним?..
- Я – не смогу, – лицо мантиссы не выражало ничего, – Сможешь ли ты – я не знаю. В тебе ведь нашлись силы выкосить целую деревню. Сколько людей ты убила? Десяток? Дюжину?
- Семь мужчин. Девять женщин. Четверых детей. – ледяным тоном отчеканила девчонка, – И я убила бы их вновь, если бы смогла поднять.
Она прижалась к своему неживому любимому и опять заплакала.
- Они убили его… – сквозь рыдания залепетала она, совсем как маленький ребенок… но ведь по сути она и была еще совсем дитя, – Когда мой фанатичный отец заподозрил у меня Черный Дар, он решил везти меня в Альтдорф. В Подвалы Очищения. А Этьен спас меня. Увез… Но… в лесу мы наткнулись на углежогов, и те узнали гербы… и… решили вернуть меня отцу… вот… только… ночью побоялись ехать и остались здесь. Мы же попытались бежать… и… Они убили его!
Девчонка зашлась в рыданиях, все сильнее прижимаясь к безучастному мертвецу.
Дальше все было и так ясно.
- Я пришла сюда за тобой, ощутив твою силу, – произнесла Элиссив, – Ты можешь пойти со мной, и учиться у меня. Или же можешь остаться здесь. И я даже, так и быть, оставлю тебе твоего Гая.
- Его зовут Этьен! – гневно вскричала девушка.
Элиссив поглядела на нее с усталой иронией:
- Для меня это не так важно, неразумное дитя.
- Саветт! – вскинула голову строптивая ученица, – Мое имя – Саветт де…
- Не так важно. – Повторила Неехарийская Безумица.
* * *
Мертвецы сдерживали натиск живых. И живых становилось все меньше… Но и среди воинов Сильвании многие уже приняли окончательную смерть. Сил и умений Саветт было недостаточно, чтобы поднять их – Элиссив вскоре наскучило искать подход к девчонке, которой больше по душе были шелка и вина графини Изабо, чем пыльные книги Дракенхоффской библиотеки. Она была прямой противоположностью Зилота: у нее был истинный Дар, но не было страсти к Силе. Саветт все ждала чего-то, будто Безумица однажды просто откроет ей все тайны, и злилась, что этого не происходило. Но сама не искала знаний… Когда же судьба вернула Неехарийской Безмице ее нерадивого ученика, Элиссив и вовсе думать забыла о своей находке в проклятой деревне.
Саветт показательно игнорировала Верховного Некроманта, лелеяла своего мертвеца, шила наряды из золота и пурпура… а сейчас пыталась сдержать обезумевшего Гая, учуявшего кровь и рвавшегося в бойню, рыча от первородного голода.
От горящих таранов и катапульт было светло, как днем. Все небо раскрасило кровавое зарево. Крики и стоны уже не резали слух, но пробирались в самую душу, и будто заполняли собою весь почерневший мир.
Дри кривой иглой зашивала рану на плече одного из лучников Ле-Райе. Тот сидел бледнее смертной тени, и стискивал в зубах обломок стрелы, холодный пот струился по его лицу, и видно было, что его последние силы уходят на то, чтоб оставаться в сознании.
Сам Ле-Райе выкрикивал приказы, носясь по крепостной стене от башни к башне. На залитом кровью лице глаза его, казалось, горели лихорадочным огнем, но все его существо выражало ледяную решимость и самообладание. Короткие волосы, собранные на затылке, вымокли от пота, но командир лучников будто и не знал усталости.
Гибкий, как древесная змея, невысокий, жилистый – Ле-Райе был будто создан для войны. Говорили, он умел заговаривать стрелы, и вощеные наконечники, которые и без того едва ли извлечешь из плоти, распространяли заразу в теле жертвы. А бил Ле-Райе без промаха.
Лучник, которому Дри штопала рану, стал бел, как полотно. Кровь отлила от его лица, губы посинели, как у утопленника.
- Кххх, – он покосил на Дри налитым кровью глазом, и опустил взгляд на свои дрожащие ладони, – Как мел…
Дри в непонимании посмотрела на него:
- Потерпи, чуть осталось.
Ее голос почти не изменился после смерти. Стал тише, но не был сиплым и пугающим, как у других мертвецов. Лицо ее тоже Смерть не изуродовала – черты заострились, впалые щеки потемнели, глаза почти обесцветились – но гниение не тронуло ее. Естественно, она была лишена очарования вампиров, но Дри не была безобразной: она не успела пробыть в Серых Пределах долгое время, и сейчас она скорее напоминала больную на смертном одре, нежели покойницу. Кроме того, от ее тела исходил лишь легкий приторный аромат тлена, а не та удушающая вонь, по которой можно определить приближение живого мертвеца.
Лучник распознал в ней мертвую лишь по холоду рук. А, может, и вовсе не распознал. Оттого что сам смотрел в лицо Смерти. А когда пустые глазницы Костлявой маячат перед тобой, как-то не до таких мелочей.
- Ле-Райе говорит, что бледнеющие пред ликом Тощей – плохие бойцы, – неожиданно печально проговорил воин, похоже, он начинал бредить – Дри уловила легкое кровавое свечение лихорадки, исходящее от его липкой от пота кожи, – Будто кровь жидкая, как водица, ежели щеки остаются бескровны, когда страшно и больно… и уходит в землю… вместе с душой.
Лучник закашлялся, и пальцы его здоровой руки невольно сжались в кулак. Дри молча смотрела на него – не ей утешать малодушного, у которого еще есть кровь – какой бы она ни была – жидкой ли, едва теплой… но кровь – это сама Жизнь, и Дри не могла понять, стоит ли проклятое серебро Карштайнов того, чтобы орошать ею скверную землю Сильвании.
- Но сам то он – что из камня, – продолжал раненый лучник, проникновенно глядя на мертвую, в глазах его загорались огни безумия, – Знаешь… эти вампиры, мертвецы, все эти твари… они… - его голос понизился до шепота и он приблизил лицо к Дри, – они не так страшны… как люди. Как люди, в ком еще есть душа. Эти неживые создания – у них нет души, и что бездушное существо творит бесчинство – в том нет ничего странного… но Ле-Райе… ты видела его наконечники? Бронебойные бодкины из морионского дуба, броадхеды с расходящимися «усами», зазубренные барбеды с мелкими шипами, шипастые зажигательные стрелы, вилкообразные срезни… Как ч е л о в е к может дойти до такого? Такие изощренные способы убивать друг друга… Нелюдям этого не нужно… это нужно живым.
- Что ты делаешь здесь? – как бы невзначай спросила Дри, показательно равнодушно глядя на этого несчастного философа, но в глазах ее плясала искорка интереса. Забавно было слушать его рассуждения живому мертвецу с Арканом Некроманта на шее. И уж кто, а Дри о безумии и жестокости знала не понаслышке…
- Я… - человек горько усмехнулся, – Я учился в семинарии Альтдорфа, пока не…
Лучник вдруг осекся на полуслове и опустил глаза.
- Где твоя хозяйка, немертвая? – как Ле-Райе оказался рядом с ними, Дри не успела заметить, – Что за колдовство они готовят? Где все маги?
«Все же он чудовищно устал» – заметила про себя Дри. Его плечи невольно вздрагивали под плащом от чудовищного напряжения, кровь запеклась на лбу – похоже, лучнику несусветно повезло, его лишь задело вражеской стрелой, и хоть шрам останется, так до того Ле-Райе вряд ли было дело.
Он не имел никакого права спрашивать Дри о делах магов и самой графини. И Дри не должна была ему отвечать.
- Они бежали, верно? – его губы сжались в тонкую нить, но голос не дрогнул. Что скрывалось за его ледяным спокойствием – Дри не хотела даже думать.
- Нет, – вдруг ответила немертвая.
- Если… – серые льдистые глаза Ле-Райе встретились с блеклыми глазами Дри, – Мы терпим поражение. Вальденхофф не выдержит осаду. Где некроманты?
- Под землей, – Дри невольно потерла шею, вспомнив о ненавистном аркане.
Волна презрения ударила ей в лицо, Ле-Райе стиснул зубы, прошипел что-то о трусливых крысах, и резко отвернулся.
- Стой! – неожиданно воскликнула Дри, хватая за плечо уходящего лучника, – Они не прячутся… они оказались в ловушке…
«По собственной глупости» – чуть было бы не проговорила Дри, но вовремя осеклась.
- Они не могут вернуться из-за печати, – сказала Дри обратившемуся в слух Ле-Райе, – Печать может вскрыть лишь маг… Говорят… что твои стрелы не так просты… и ты владеешь колдовством?
Ле-Райе смерил Дри тяжелым взглядом, зло сощурив глаза.
- Вздор, – отрезал он, на мгновение умолк, и задумчиво добавил, – Только маг, говоришь? Я видел здесь девчонку в пурпуре, что таскала мертвяка на цепи. Она ведь маг?
Смерть сгладила все чувства и эмоции Дри, и оттого лицо ее мало что выражало. В этот момент она поняла, что Ле-Райе лжет о своем Даре – лишенный способности к магии не может учуять Силу другого… но ни один мускул не дрогнул на ее лице:
- Она не станет. Из ненависти к Неехарийской Безумице. Она лучше примет смерть от рейкландцев, чем поможет спесивой Госпоже.
Глаза Ле-Райе заполыхали нечестивым огнем.
- Я смогу убедить ее.
Лучник сплюнул себе под ноги, и слюна его была багровой от крови.
Дурное семя
«Итак, если то, о чем сообщает младший Верде – правда, тогда графы-вампиры вновь пробудились. Если это правда – если это вообще возможно, тогда я могу только представить себе, как они пробуждают огромные армии мертвецов Сильвании, и Дракенхоффскую гвардию в их числе. Эти солдаты были безгранично преданы при жизни, и я могу только представить какими опасными противниками они стали после смерти».
Инкунабула Старого Верде