Деньги, власть и истоки нашего времени

Венеция

Краков

Салоники

Неропонт

Каир

Барка

Иерусалим

Дамаск

Бейрут

Фокия

Эфес

Айяс

Халеб

Акра

Родос

Антиохия

Трапезунд

Константинополь

Варна

Пера

Модон

Фанагуста

Кандия

Киев

Солдайя

Кафра (Феодосия)

Тана

Саутгемптон

Толедо Барселона

Валенсия

Карфаген

Алжир

Фес Оран

Альмерия

Сеута

Бужи

Кальвари

Сиракузы

Бон

Тунис

Триполи

Милан

Марсель

Генуя

Рим

Неаполь

Малага

Кадис

СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ

ЧЕРНОЕ МОРЕ

К А И Р С К И Й Х А Л ИФА Т

0 800 км

КОРСИКА

ПОЛЬША

КРЫМ

ГЕРМАНИЯ

Сена

Луара

Эл ьба

Ре йн

Оде р

Ви сла

Днестр

Драва

Тахо

Эб ро

Ро н а

Дунай

Днепр

До н

Источник: AbuLughod (1989: 123)

Прибрежные земли, находящиеся

под контролем Венеции

Прибрежные земли, находящиеся

под контролем Генуи

Общие порты

Мессина

Палермо

Бари

Анкона

С ВЯЩЕННА Я

Александрия

ПАЛЕСТИНА

Рис. 4. Средиземноморские пути Генуи и Венеции в эпоху Средневековья

долгий двадцатый век

роль, которую прежде играла генуэзская земельная аристократия. Пра-

вители новых территориалистских образований — Португалии и Испа-

нии — с самых ранних пор казались исключительно подходящими для

этой цели благодаря сочетанию религиозного фанатизма и полити-

ческой предприимчивости, делавшему их весьма похожими на генуэз-

ских аристократов-торговцев прошлых времен. Самый прославленный

из предтеч и вдохновителей великих географических открытий, пор-

тугальский принц Генрих Мореплаватель, был «откровенно средневе-

ковой фигурой… [одержимой] идеей Крестового похода» (Parry 1981:

35–36). А самая удачливая из предпринимателей эпохи открытий, ко-

ролева Изабелла Кастильская, возглавляла новый крестовый поход, на-

правленный на расширение территориальных владений кастильской

и христианской власти.

Изгнание евреев, насильственное крещение мавров в Гранаде, чрезвы-

чайные полномочия, полученные новой Инквизицией… представляли

собой и реакцию на усиление мусульманского давления на христианство

после падения Константинополя, и признак усиления религиозного рве-

ния, а значит, и религиозной нетерпимости в Испании. Это повышенное

рвение, эта страсть к обращениям в христианство быстро перекочевали

в Новый Свет, где нашли новые и более эффективные формы выражения

(Parry 1981: 29).

Дух крестового похода шел рука об руку с быстро проявившейся при-

верженностью к духу Возрождения, поощрением знания, культом ин-

дивидуума и прежде всего с новым искусством политики.

Подобно многим итальянским правителям, Изабелла Кастильская взошла

на престол благодаря успехам в войне и в дипломатии. Одним из ее глав-

ных достижений было умелое восстановление общественного порядка…

Нам не найти более удачливых приверженцев макиавеллевских принци-

пов управления, чем Фердинанд Арагонский и Иоанн II португальский…

[Этот] культ государственной целесообразности… помог подготовить люд-

ские умы к решению грандиозной задачи политического и административ-

ного импровизирования, с которой столкнулась испанская власть в Новом

Свете (Parry 1981: 32–33).

Анри Пиренн как-то заметил, что генуэзцы в отличие от венецианцев

«поначалу не были торговым народом» и «скорее напоминали испан-

ских христиан. Подобно им, они со страстным религиозным пылом

вели войну против неверных — Священную войну, однако очень при-

2. капитал на подъеме

быльную… Религиозный пыл и страсть к наживе, сочетаясь, породили

в них дух предпринимательства» (цит. по: Cox 1959: 181). Эту аналогию

можно провести дальше, отметив, что трансокеанская экспансия ибе-

рийской коммерции в конце XV — начале XVI века, напоминавшая экс-

пансию генуэзской коммерции в более ранние эпохи, но нисколько не

похожая на экспансию венецианской коммерции в какую-либо эпоху,

была организована и проводилась благодаря дихотомической пред-

принимательской структуре, единство которой обеспечивалось орга-

ничными взаимоотношениями «политического обмена».

Субстантивный смысл используемого нами выражения «политиче-

ский обмен» представляет собой вариацию заявления Шумпетера (Шум-

петер 1995: 202) о том, что «без защиты того или иного небуржуазного

слоя буржуазия оказывается политически беспомощной и неспособной

не только вести за собой нацию, но даже защитить свои собственные

классовые интересы». По мнению Шумпетера, основным историческим

исключением из этого правила было руководство такими городами-го-

сударствами, как венецианская и генуэзская республики, и это исключе-

ние он объясняет тем фактом, что «до создания современного метро-

полиса, носящего небуржуазный характер, городское управление было

сродни управлению деловыми предприятиями». Даже Голландская рес-

публика представляла лишь частичное исключение из этого правила,

о чем свидетельствует то обстоятельство, что «практически при каж-

дой угрозе [купеческая республика] была вынуждена передавать бразды

правления полководцу феодальной закалки».

Возвышение собственно национальных государств привело к еще

большему отстранению буржуазии от управления государственными

и военными делами и к созданию «амфибийной» системы власти, со-

стоящей из буржуазных и аристократических элементов. «И это был

совсем не атавизм, а активный симбиоз двух социальных слоев, один

из которых, несомненно, поддерживал другой экономически, но полу-

чал в ответ политическую поддержку». О том, что это был не атавизм,

а активный симбиоз, лучше всего свидетельствует опыт Англии.

Аристократия продолжала верховодить вплоть до конца периода девственного

и бурно растущего капитализма. Конечно, аристократия… нередко впитыва-

ла в себя выходцев из других слоев, если их заносило в политику; она стала

представителем буржуазных интересов и сражалась за дело буржуазии; ей

пришлось отказаться от последних своих законных привилегий; но даже

в таком разбавленном составе и отстаивая цели, которые уже являлись ее

собственными, она продолжала комплектовать кадрами политический дви-

гатель, руководить государством, править (Шумпетер 1995: 199–200).

долгий двадцатый век

Идея Шумпетера в широком плане соответствует нашему прежнему ут-

верждению о том, что согласно определению капиталистического го-

сударства, которое дается в «Манифесте Коммунистической партии»

(«это только комитет, управляющий общими делами всего класса бур-

жуазии»), непрерывно укрупняющиеся и усложняющиеся гегемонист-

ские капиталистические государства, создавшие и расширявшие совре-

менную систему международных отношений, представляются все более

разбавленными версиями идеально-типических стандартов капитали-

стического государства, сложившегося в Венеции в начале Нового вре-

мени. В обоих вариантах отношения политического обмена, связываю-

щие капиталистический и некапиталистический компоненты правя-

щих гегемонистских групп, касаются исключительно государственных

процессов. Однако мы выдвигаем противоположный тезис, гласящий,

что даже процесс капиталистического накопления в глобальных мас-

штабах совершался при посредничестве дихотомической структуры.

Выражаясь более конкретно, мы утверждаем, что материальная экс-

пансия первого (генуэзского) системного цикла накопления была ор-

ганизована и проводилась дихотомической структурой, состоявшей

из аристократического территориалистского компонента (иберий-

ского), который специализировался на обеспечении защиты и на стрем-

лении к власти, и буржуазно-капиталистического компонента (гену-

эзского), который специализировался на покупке и продаже товаров

и на стремлении к прибыли. Эти специализации дополняли друг друга,

а их взаимовыгодность способствовала сближению и, пока выгода не

кончилась, скрепляла воедино два гетерогенных компонента экспан-

сионистской структуры отношениями политического обмена, в кото-

рых, с одной стороны, стремление территориалистского компонента к

власти создавало выгодные торговые возможности для капиталистиче-

ского компонента, а с другой стороны — стремление последнего к при-

были укрепляло эффективность и действенность аппарата защиты, соз-

данного территориалистским компонентом.

Отношения такого рода свели в XV веке иберийских территориали-

стских правителей и генуэзских купцов-банкиров по той простой при-

чине, что каждая из сторон могла обеспечить другой стороне то, в чем

последняя сильнее всего нуждалась; а долговечными эти отношения до-

полнительности оказались потому, что они постоянно воспроизводи-

лись благодаря успешной специализации обеих сторон в достижении со-

ответствующих целей. Класс генуэзских капиталистов в XV веке больше

всего нуждался в расширении коммерческого пространства, достаточ-

ного, чтобы поглотить колоссальный избыток капиталов и людских ре-

сурсов и тем самым удержать на плаву их далеко растянувшиеся деловые

2. капитал на подъеме

сети. Более интенсивная эксплуатация рыночной ниши в юго-западном

Средиземноморье была лишь паллиативом, который в лучшем случае

замедлял замыкание в себе и упадок. Для того чтобы действительно

справиться с затянувшимся кризисом, Генуе требовался крупный про-

рыв, который, однако, генуэзское государство, сражавшееся на многих

фронтах и внутренне расколотое, было не в состоянии осуществить.

Да и возможости такого прорыва не наблюдалось на узком горизонте

генуэзского капиталистического класса, предоставленного самому себе.

Собственно говоря, погоня за прибылью уже давно толкала генуэзский

бизнес на исследование западноафриканского побережья.

Когда цена на золото поднялась особенно высоко… братья Вивальди из Генуи

в конце XIII века, за два столетия до Васко да Гамы, попытались обойти во-

круг Африки. Они заблудились, но моряки, отправленные на их поиски фи-

нансировавшим это предприятие капиталистом Теодизио д’Ориа, заново

открыли Канары — «Счастливые острова» древних… После 1350 года эти по-

пытки прекратились, поскольку отношение цены золота к серебру вернулось

к более нормальному уровню, а экономическая активность в Европе снизи-

лась; когда около 1450 года она вновь оживилась и золото поднялось в цене,

океанские и африканские экспедиции возобновились (Vilar 1976: 57–58).

Так, генуэзские капиталисты спонсировали амбициозную трансса-

харскую экспедицию в 1447 году и два плавания вдоль западноафри-

канского побережья в 1450-х годах — все в поисках прямого доступа к

африканскому золоту. Но слабая окупаемость подобных предприятий

и прежде всего сама непрогнозируемость грядущих финансовых убытков

и прибылей от экспансии в неисследованных водах отбивали у генуэз-

ского капитала охоту двигаться в этом направлении с решимостью и ре-

сурсами, необходимыми для прорыва. Как отмечает Эрс, имея в виду

конкретно генуэзских купцов-банкиров,

итальянским бизнесменам зря зачастую приписывают повышенную склон-

ность к рискованным, но прибыльным предприятиям. Совсем не так обстоя-

ло дело в XV веке. Не торговля, не финансы — суть не «авантюры», а предпри-

ятия, ведущиеся во все возрастающих масштабах, в которых проверенные

и испытанные приемы почти не оставляют места случаю (Heers 1961: 53).

Короче говоря, можно сказать, что класс генуэзских капиталистов

в XV веке оказался в тисках фундаментального противоречия. С одной

стороны, потеря прежних возможностей дальней торговли привела

к внутренней конкурентной борьбе, к бесконечным сварам, которые

долгий двадцатый век

пагубно сказывались на прибылях, и к разрушению неиспользуемых

или недоступных деловых связей и ресурсов, разбросанных по всему

миру-экономике. С другой стороны, открытие новых возможностей

для дальней торговли в масштабе, достаточном для преодоления этих

тенденций, было связано с рисками не просто высокими и непрогнози-

руемыми, а по сути выходившими за горизонт рациональных капитали-

стических предприятий. Иными словами, сама логика получения при-

были ограничивала самовозрастание генуэзского капитала и тем самым

угрожала ему гибелью.

Очевидным способом выйти из этого тупика было наладить взаимо-

отношения политического обмена с территориалистскими правите-

лями наподобие иберийских, которых на открытие новых коммерче-

ских пространств толкали иные мотивы, нежели прогнозируемая при-

быль, и, более того, которые так остро нуждались в услугах того рода,

к предоставлению которых лучше всего годился класс генуэзских капи-

талистов, что готовы были дать ему полную свободу в организации по-

тока наличности и товаров. Дух крестового похода служил прекрасной

гарантией того, что иберийская экспансия в неисследованных водах не

будет тормозиться постоянными рациональными подсчетами денеж-

ных затрат и прибылей. А приверженность духу Возрождения являлась

не самой плохой гарантией того, что организаторы и участники экс-

пансии и впредь будут ценить преимущества союза с одним из крупней-

ших, наиболее платежеспособных и самых доступных купеческих клас-

сов той эпохи, тем более что этот класс уже прочно утвердился в южной

части Иберийского полуострова. После того, как этот союз оформился,

а затем укрепился в ходе так называемых Великих открытий, генуэз-

ский капитализм наконец-то вышел из затяжного кризиса и устремился

навстречу величайшей экспансии в своей истории.

К 1519 году силы генуэзского капитала уже хватило, чтобы он мог

сыграть решающую роль в избрании тогдашнего испанского короля

Карла V императором вместо французского короля Франциска I. Как

утверждает Эренберг (Ehrenberg 1985: 74), в тот раз германские кня-

зья-выборщики «никогда бы не избрали Карла, если бы Фуггер не по-

мог ему наличностью, а еще сильнее — своим могучим кредитом». Но

эта операция никогда бы не увенчалась успехом, если бы генуэзские

купцы-банкиры не мобилизовали свои векселя, чтобы Фуггеры и Вель-

зеры получили в свое распоряжение деньги, необходимые им немед-

ленно и в разных местах, чтобы купить голоса немецких князей (Boyer-

Xambeau, Deleplace and Gillard 1991: 26).

В течение сорока следующих лет состояние Фуггеров росло как

на дрожжах, а затем так же быстро улетучилось в пучине невозвращен-

2. капитал на подъеме

ных кредитов, обесценивающихся активов и возрастающей задолженно-

сти. В этот период ключевое положение Фуггеров в европейских высо-

ких финансах напоминало положение Медичи столетием раньше, хотя

последние имели в лице папы более прочную основу для своего бизнеса,

чем Фуггеры — в лице императора. Вследствие их роли некоторые исто-

рики говорят об эпохе Карла V как об «эпохе Фуггеров». Это определе-

ние точно, если оно имеет в виду всего лишь виднейшую роль в высо-

ких финансах. Но самые важные тенденции капиталистического мира-

экономики того времени развивались не в сфере высоких финансов.

Малозаметная мощь генуэзского бизнеса продолжала расти за сценой

посредством укрепления и дальнейшего расширения торговых сетей,

охватывавших всю систему, до тех пор, пока он не почувствовал себя дос-

таточно сильным, чтобы заявить собственные претензии на контроль

над финансами Испанской империи взамен разоренных Фуггеров и про-

чих аугсбургских финансистов, действовавших из Антверпена.

Фуггеры в конечном счете исчерпали свои ресурсы и уступили генуэз-

ским притязаниям вследствие узкой пространственной и функциональ-

ной базы своих деловых успехов: из-за этой узости они являлись скорее

слугами, а не господами непрерывных финансовых затруднений Карла V.

Первоначально их бизнес состоял из торговли серебром и медью в со-

четании с займами германским князьям. Их стратегия накопления была

достаточно простой: прибыль от торговли металлом шла на займы

князьям в обмен на право владения рудниками, которое, в свою очередь,

позволяло им расширять торговлю металлами и увеличивать прибыль. Ту

можно было превратить в новые займы, права на рудники и т. д. в «беско-

нечной» цепи экспансии. В начале XVI века самовозрастание капитала

в соответствии с этой простой формулой неожиданно ускорилось и при-

няло буквально взрывной характер вследствие исключительно благопри-

ятной конъюнктуры для германского серебра, создавшейся благодаря

поставкам португальцами в Европу азиатских пряностей. В Антверпене

возник альтернативный рынок германского серебра, в торговле кото-

рым прежде безраздельно доминировал венецианский рынок. В резуль-

тате капитал аугсбургских купцов-банкиров неожиданно многократно

умножился, дав им средства, позволившие в 1519 году выбрать импера-

тора по своему вкусу (Ehrenberg 1985: 64–74; Бродель 1992: 146–148).

Однако вскоре после 1519 года благоприятная конъюнктура, на ко-

торой нажили состояния аугсбургские купцы, начала быстро исчезать.

В течение следующих десяти с чем-то лет испанские поставки американ-

ского серебра в Европу привели к тому, что значительная часть порту-

гальской торговли азиатскими пряностями переместилась в Севилью и,

более того, германское серебро начало вытесняться со всех европейских

долгий двадцатый век

рынков, в результате чего после 1535 года его добыча на германских руд-

никах практически остановилась (Бродель 1992: 148). Неблагоприятная

конъюнктура вынудила Фуггеров еще сильнее впутаться в финансирова-

ние бесконечных войн их царственного партнера-повелителя. По словам

агента Вельзеров, к середине 1540-х годов «Фуггеры утомились от импе-

раторских займов; они увязли уже так глубоко, что им приходилось по-

долгу ждать возвращения своих денег». В начале 1550-х годов Антон Фуг-

гер неоднократно жаловался своему агенту Матвею Эртелю, что «Двор

никак не примет решения по нашим долгам. Поистине в эти тяжелые вре-

мена у них очень много дел, но все равно это опасно, а эти дела тянутся

до бесконечности». Но несмотря на эти жалобы, Фуггеры ссужали импе-

ратору все больше и больше денег в тщетной попытке заставить Карла V

вернуть уже сделанные долги или хотя бы заплатить по ним проценты.

Но, для этого им приходилось все больше и больше брать взаймы на ан-

тверпенском финансовом рынке (Ehrenberg 1985: 101, 109–114).

И так все продолжалось. Вместо того, чтобы получить назад свои преж-

ние авансы, Фуггеры были вынуждены в течение полутора лет [в 1556–

1557 годах] ссудить Дому [Габсбургов] больше денег, чем они когда-либо

давали ему взаймы за такое короткое время. [Секретарь императора] Эрас-

со буквально выкачал их досуха, но они не дождались благодарности ни

от него, ни от его хозяина (Ehrenberg 1985: 114).

Выжав из Фуггеров все, что можно было выжать, Габсбурги после

1557 года перестали брать у них взаймы, все больше и больше обраща-

ясь с этой просьбой исключительно к генуэзцам, которые «знали, как

стать незаменимыми для испанского двора, в то время как Фуггеры, ско-

ванные своим прошлым и нехваткой предприимчивости, были привя-

заны к испанскому бизнесу и к старым рынкам, что мешало им исполь-

зовать новые, возникавшие тогда центры торговли и финансов» (Ehrenberg

1985: 119). Хотя на первый взгляд положение Фуггеров в зените их

мощи напоминало положение Медичи веком раньше, их история в дей-

ствительности повторяла злоключения Барди и Перуззи двухсотлетней

давности. Фуггеры не обанкротились, как Барди и Перуззи, но подобно

им переусердствовали в неподходящий момент, и в результате их биз-

нес погиб после габсбургского дефолта 1557 года и кризиса, который

в течение следующих пяти лет с лишним до основания потряс европей-

скую финансовую и торговую систему.

Настоящими Медичи XVI века была клика генуэзских купцов-банки-

ров, так называемых nobili vecchi, которые в самый разгар кризиса бро-

сили торговлю, чтобы стать банкирами правительства Испанской им-

2. капитал на подъеме

перии, в почти абсолютной уверенности, что в этом качестве они будут

зарабатывать, а не терять деньги. Этот переход nobili vecch от торговли

к высоким финансам Бродель считает началом того, что вслед за Эрен-

бергом и Фелипе Руис Мартином называет «генуэзской эпохой» (1557–

1627). В течение этих семидесяти лет генуэзские купцы-банкиры власт-

вовали в европейских финансах примерно так же, как в XX веке базель-

ский Банк международных расчетов; это была эпоха «столь незаметного

и столь усложненного доминирования, что оно долгое время усколь-

зало от внимания историков» (Бродель 1992: 155, 163).

Эта власть осуществлялась посредством организации невидимой

связи между как никогда обильными накоплениями денежного капитала

в северной Италии и постоянными финансовыми затруднениями в Ис-

панской империи, контроля за этой связью и управления ею.

Посредством могущественной системы пьяченцских ярмарок происходил

отток капиталов итальянских городов в Геную. И толпы мелких заимодав-

цев, генуэзских и прочих, доверяли банкирам свои сбережения за скром-

ное вознаграждение. Таким образом, существовала постоянная связь между

испанскими финансами и экономикой итальянского полуострова. Отсюда

и «завихрения», которые всякий раз будут следовать за мадридскими бан-

кротствами: банкротство 1595 года получило отзвук и очень дорого обош-

лось венецианским вкладчикам и заимодавцам. В то же время в самой Вене-

ции генуэзцы, бывшие хозяевами белого металла, который они доставляли

монетному двору (Zecca) в огромных количествах, захватили контроль над

курсом и над морским страхованием (Бродель 1992: 166–167).

Генуэзские финансисты, создавшие эту системную связь между иберий-

ской властью и итальянскими деньгами, управлявшие ею и наживав-

шиеся на ней, сами пострадали от целого ряда кризисов в 1575, 1596,

1607, 1627 и 1647 годах, причем во всех них была виновата Испания. Од-

нако в отличие от Фуггеров они уцелели в этих кризисах, поскольку им

всегда удавалось переложить ущерб от потерь и разрушений на плечи

конкурентов или клиентов. Вообще-то, генуэзское главенство в евро-

пейских высоких финансах постепенно ослабевало, а затем вовсе кон-

чилось. Но плоды этого главенства сохранились в неприкосновенности

и более чем два века спустя нашли для себя новую сферу инвестиций

в политическом и экономическом объединении Италии, причем генуэз-

ский финансовый капитал был одним из главных спонсоров этого про-

цесса, получив взамен обильные барыши (Бродель 1992: 161, 168–172).

Генуэзское господство в европейских высоких финансах осуществля-

лось иными методами, нежели органические связи политического об-

долгий двадцатый век

мена, которые с XV века поставили благоденствие класса генуэзских ка-

питалистов в полную зависимость от иберийских территориалистских

правителей и наоборот. Теперь основой этих связей являлись финансы,

а не торговля, но от них по-прежнему выигрывали оба партнера. Та-

кая новая основа не только обеспечила прибыльность генуэзскому биз-

несу, но и стала опорой для силовых притязаний Испанской империи.

«Генуэзские купцы были необходимы католическому королю, ибо они

преобразовывали в постоянный поток поток прерывистый, доставляв-

ший в Севилью американский белый металл». После 1567 года испан-

ские войска, сражавшиеся в Нидерландах, требовали и получали регу-

лярное ежемесячное жалованье в золотой монете. «И следовательно,

необходимо было к тому же, чтобы генуэзцы обменивали американское

серебро на золото» (Бродель 1988: 531). Как указывает Эренберг, «вовсе

не серебряные рудники Потоси, а генуэзские меновые ярмарки давали

Филиппу II возможность десятилетиями вести свою силовую политику

в мировом масштабе» (цит. по: Kriedte 1983: 57).

Но время шло, и никакая техническая виртуозность генуэзских фи-

нансистов уже не позволяла справляться с последствиями все более не-

благоприятных системных обстоятельств, которые, как мы увидим, не

улучшались, а лишь усугублялись генуэзской стратегией накопления. Ко-

нец генуэзского доминирования в европейских высоких финансах, не-

прерывное ослабевание Испанской империи и разрыв генуэзско-ибе-

рийского союза невозможно понять иначе, чем в контексте эскалации

конкурентной силовой борьбы, на которой нажили свои состояния гол-

ландские капиталисты. Но прежде чем перейти к истории возвышения

голландского капитализма, ставшего доминирующей структурой в евро-

пейском мире-экономике, подчеркнем самые оригинальные черты фи-

нансовой экспансии конца XVI века, во главе которой стояли генуэзцы.

В отличие от флорентийской финансовой экспансии конца XIV века,

она представляла собой наивысшую точку такого механизма капитали-

стического накопления, который имел системные масштабы и обладал

однородностью в смысле движущих сил и структуры. Согласно этому ме-

ханизму за крупной материальной экспансией европейского мира-эко-

номики, осуществлявшейся посредством прокладки новых торговых

маршрутов и задействования новых районов коммерческой эксплуата-

ции, следовала финансовая экспансия, укреплявшая доминирование ка-

питала над расширившимся миром-экономикой. Более того, благодаря

той структуре капиталистического накопления, которая по большей

части уже существовала к началу материальной экспансии, обе экспан-

сии организовывались и руководились четко определенным классом ка-

питалистов (генуэзских) и ему же приносили наибольшие прибыли.

2. капитал на подъеме

Именно подобный механизм мы и будем называть «системным цик-

лом накопления». Впервые созданный классом генуэзских капитали-

стов в XVI веке, с тех пор он трижды повторялся под руководством со-

ответственно голландских, британских и американских капиталисти-

ческих классов. И в этой последовательности финансовая экспансия

всегда представляла собой и начальный, и завершающий моменты сис-

темных циклов. И подобно тому, как финансовая экспансия конца XIV —

начала XV века стала колыбелью для генуэзского цикла, так и финансо-

вая экспансия конца XVI — начала XVII века послужила колыбелью для

голландского цикла, к рассмотрению которого мы теперь перейдем.

второй (голландский)

системный цикл накопления

Как указывалось в первых разделах данной главы, финансовая экспан-

сия конца XIV — начала XV века была связана с обострением межкапи-

талистической конкуренции в форме войн между городами-государст-

вами и ожесточенных внутригородских конфликтов, с одной стороны,

и с параллельной эскалацией силовой борьбы между территориалист-

скими организациями и внутри них — с другой стороны. «Итальянская

столетняя война» представляет собой чистейший и самый существен-

ный пример первой тенденции, а современная ей англо-французская

Столетняя война — чистейший и самый существенный пример второй

тенденции. Финансовая экспансия конца XVI — начала XVII века также

была связана с эскалацией межкапиталистической и межтерриториа-

листской борьбы, но эта борьба принимала намного более сложные

формы и поэтому наблюдателю труднее их выявить.

Первое затруднение связано с тем фактом, что после окончания англо-

французской Столетней войны и умиротворения земель будущей Испа-

нии борьба между территориалистскими образованиями, по сути, так

и не утихла. Как только завершилось объединение Испании, на смену

англо-французской борьбе пришла франко-испанская борьба за контроль

над итальянским политическим пространством, в котором по-прежнему

концентрировалась большая часть денежной и религиозной власти. Ито-

гом этой борьбы стало перманентное состояние войны в Италии и дру-

гих странах в первой половине XVI века, на фоне которого становится

малозаметной эскалация конфликтов во второй половине века, начав-

шихся вспышкой религиозных войн в Германии в конце 1540-х — 1550-х

годов и войной за независимость Голландии в конце 1560-х годов.

долгий двадцатый век

Это затруднение еще больше усугубляется тем фактом, что основ-

ными проводниками межкапиталистической кооперации и конкурен-

ции отныне не выступали такие легко идентифицируемые организации,

как итальянские города-государства прежних эпох. За сто лет, прошед-

шие после Лодийского мира (1454), города-государства как по отдель-

ности, так и коллективно утратили роль основных движителей про-

цесса капиталистического накопления. Все большая вовлеченность их

местной буржуазии — в противоположность их буржуазной диаспоре —

в государственные дела (за исключением Генуи) приводила к ее нежела-

нию или неспособности идти в ногу с изменениями, происходившими

в капиталистическом мире-экономике. Более того, как указывает Мат-

тингли (Mattingly 1988: 52, 86), сам успех в этой деятельности заставил

их позабыть о том, «что величайшие гиганты из числа итальянских го-

сударств оставались пигмеями рядом с заальпийскими монархиями».

Взрастив в себе «опрометчивую уверенность в своей способности при-

зывать варваров, когда те могут принести пользу, и отправлять их до-

мой, едва те начнут надоедать… они не сумели осознать обрушившейся

на них катастрофы», когда Франция и Испания ощутили себя готовыми

померяться силами на итальянской арене.

Из большой четверки итальянских городов-государств лишь Венеция

в течение XVI века сумела сохраниться как сильная держава на фоне ме-

няющегося политического пейзажа Европы. Но это удалось ей лишь за

счет отставания от новых и старых конкурентов в деле накопления капи-

тала. Вообще-то, именно в то столетие, которое последовало за наступ-

лением Лодийского мира, Венеция стремительно индустриализовалась,

превратившись в крупнейший промышленный центр Европы. Однако

эта запоздалая индустриализация лишь уравновесила негативные по-

следствия сокращения и старения венецианских сетей дальней торговли,

но не предотвратила упадка города по сравнению с более динамичными

центрами капиталистического накопления (Бродель 1992: 134).

Эти более динамичные центры уже не являлись городами-государ-

ствами, и сам город-государство Генуя уже давно перестал быть основ-

ным местом самовозрастания генуэзского капитала. Не были они и та-

кими городами, как Антверпен, Севилья и Лион, как порой утверждают,

путая город как место с городом как организацией. В отличие от Вене-

ции, Генуи, Флоренции и Милана XIV века Антверпен, Севилья и Лион

XVI века не были ни движителями, ни даже центрами процессов капита-

листического накопления. Они не представляли собой ни автономные

политические организации, ни автономные деловые организации. Это

были просто рынки — пусть и ключевые рынки европейского мира-эко-

номики, но тем не менее всего лишь места, в политическом плане под-

2. капитал на подъеме

чиненные властям либо Испанской империи (Антверпен и Севилья),

либо Франции (Лион), а в экономическом плане — трансгосударствен-

ной деятельности иностранных деловых организаций, которые не яв-

лялись ни представителями, ни союзниками данных городов и рассмат-

ривали их лишь как удобные места для встреч и заключения сделок.

Самая существенная из этих иностранных деловых организаций со-

стояла из группировок капиталистов-экспатриантов, которые опре-

деляли себя как «нации» и в таком же качестве признавали друг друга

и получали признание у властей различных рыночных городов, в кото-

рых они селились как постоянно, так и временно. Как подробно пока-

зывают Бойе-Самбо, Делеплас и Гийяр (Boyer-Xambeau, Deleplace and

Gillard 1991), эти трансгосударственные «нации» реально обладали до-

минирующим влиянием над торговой и денежной системой Европы

XVI века. Это доминирование основывалось на владении монетарным

инструментом — векселем — в политически неоднородном экономиче-

ском пространстве, где имели хождение самые разнообразные валюты,

которое «нации» купцов-банкиров сумели ради собственной выгоды

организовать в однородное коммерческое и финансовое пространство

благодаря использованию стабильной единицы учета — monete di cambio.

Хотя большинство «наций» участвовали в торговле теми или иными

товарами, самые большие прибыли приносила не покупка и продажа

товаров, а обмен различных валют посредством векселей. Именно по-

следние позволяли купцам-банкирам, объединенным в «нации», при-

сваивать в качестве прибыли различия в курсе валют в разных местах

в один момент времени и в разные моменты времени в одном месте.

А поскольку эти различия в XVI веке бывали огромными, то и те «на-

ции», которые наилучшим образом могли воспользоваться ими, полу-

чали колоссальные доходы.

Вопреки широко распространенному в то время убеждению, эта

чрезвычайно прибыльная деятельность оказывалась совсем небеспо-

лезна и для простых купцов, а также для различных властителей, под

юрисдикцией которых работали «нации» купцов-банкиров. Эта польза

заключалась в освобождении их клиентов от рисков и забот, связанных

с перевозкой ценных средств платежа между теми местами, где дела-

лись закупки, и местами, где распродавались товары, а также с необхо-

димостью обмена этих средств платежа в незнакомом и непредсказуе-

мом окружении. Одной из причин высокой доходности обменных опе-

раций этих «наций» как раз и была исключительная полезность их услуг

для обширной клиентуры, причем предоставление этих услуг почти не

влекло за собой никакого риска и проблем для купцов-банкиров, объ-

единенных в обширные и сплоченные «нации». В частности, такая

долгий двадцатый век

система позволяла ее членам осуществлять транспортировку не всех

средств платежа, чьи перемещения во времени и пространстве они кон-

тролировали, а только очень небольшую долю, соответствующую тем

перемещениям, которые не были уравновешены более или менее сов-

падающими перемещениями в противоположном направлении. Более

того, одновременное присутствие «нации» на самых важных рынках ев-

ропейского мира-экономики превращало эти места в знакомое и пред-

сказуемое окружение для всех ее членов вне зависимости от того, где

они жили и совершали операции. Короче говоря, те операции, кото-

рые для клиентов данной «нации» были бы дорогостоящими и риско-

ванными, для самих членов «нации» становились даровыми и безопас-

ными, и это различие обращалось в крупные и стабильные прибыли.

Объем и стабильность этих прибылей зависели не только от размаха

и степени сотрудничества, достигнутого внутри каждой отдельной «на-

ции», но и от размаха и степени сотрудничества между наиболее важ-

ными «нациями» при координации своих операций и при взаимной ком-

пенсации своей пространственной или функциональной специализации.

Прежде всего именно в этой сфере наиболее заметна эскалация межка-

питалистической борьбы, начиная с кризиса 1557–1562 годов и далее.

Согласно Бойе-Самбо, Делепласу и Гийяру (Boyer-Xambeau, Deleplace

and Gillard 1991: 26–32) вплоть до этого кризиса самой важной груп-

пировкой, задействованной в организации и управлении европейской

коммерческой и денежной системой, была флорентийская «нация», се-

лившаяся в основном в Лионе и обладавшая преимущественным влия-

нием на городских ярмарках. Рожденная столетием раньше под гегемо-

нией Медичи, флорентийская «нация» возмужала лишь в XVI веке, когда

возобновление политической борьбы во Флоренции привело к посто-

янному оттоку изгнанников, оседавших во Франции, особенно в Лионе,

который они превратили во «французскую Тоскану». Быстро усилива-

лось и значение генуэзской «нации», чье богатство возрастало парал-

лельно с экспансией иберийской торговли с Азией и Америкой. Более

второстепенную, но все же существенную роль в регулировании евро-

пейской коммерческой и денежной системы играли четыре другие «на-

ции» — немцы и англичане в Антверпене, миланцы в Лионе и лукканцы

сперва в Антверпене, а затем в Лионе. Отметим также на будущее, что

ни Венеция, ни Голландия — величайшие капиталистические державы

XV и XVII веков соответственно — не были представлены в этом космо-

политическом ансамбле капиталистических «наций».

В первой половине XVI века между различными составляющими

этого космополитического ансамбля в основном поддерживались от-

ношения сотрудничества. Каждая «нация» специализировалась на кон-

2. капитал на подъеме

кретной рыночной нише, определяемой товаром (ткани — у англичан,

квасцы, серебро и медь — у немцев, металлические изделия — у милан-

цев, различные скобяные изделия — у лукканцев) или преобладающими

отношениями политического обмена с какой-либо из двух наиболее мо-

гущественных территориалистских организаций в европейском мире-

экономике (у флорентийцев — с Францией, у генуэзцев — с Испанией).

Выступая сообща на ярмарках, например на Лионской, или в местах

более регулярного обмена товаров и денег, таких, как Антверпен, и де-

лясь долговыми обязательствами, информацией и связями, приобре-

тенными при сделках с перекрывающими друг друга, но четко разли-

чающимися кругами клиентуры, различные «нации» сотрудничали друг

с другом при достижении трех основных результатов.

Во-первых, они стремились к тому, чтобы максимально возмож-

ное число долговых обязательств прямо или косвенно покрывало друг

друга, тем самым сводя к минимуму необходимость физической пере-

возки денег, которую приходилось осуществлять «нациям». Во-вторых,

сообща они более четко представляли себе условия, влияющие на тен-

денции и колебания ставок обмена, чем если бы действовали порознь.

И в-третьих, они вовлекали друг друга в прибыльные торговые или фи-

нансовые сделки, такие, как избрание императора в 1519 году, которые

были бы слишком крупными или рискованными для членов одной «на-

ции», но становились вполне реальными для «многонациональных» со-

вместных предприятий. Эти результаты сотрудничества были основной

причиной, по которой различные «нации» пересекались в определен-

ных местах в определенное время, тем самым создавая и поддерживая

на плаву такие главные рынки, как Антверпен и Лион. Но едва эти по-

следствия снижали свое значение в глазах одной или нескольких ключе-

вых «наций», сотрудничество сменялось конкуренцией, и центральное

положение таких космополитических рынков, как Антверпен и Лион,

последовательно подтачивалось и в конце концов уничтожалось.

Этот поворот начался в 1530-е годы, когда американские поставки бе-

лого металла вытеснили с рынка германское серебро, тем самым был раз-

рушен торговый фундамент немецкой «нации» и укрепился фундамент ге-

нуэзской «нации». В те же годы генуэзцы начали проводить собственные

ярмарки, конкурирующие с лионскими, которые контролировались фло-

рентийской «нацией». Несмотря на эти первые признаки эскалации меж-

капиталистической конкуренции, сотрудничество между главными «на-

циями» в 1540-е и начале 1550-х годов в основном продолжалось.

Настоящая эскалация началась лишь с кризиса 1557–1562 годов. Как

отмечалось выше, именно в ходе этого кризиса германский капитал был

вытеснен из высоких финансов генуэзским капиталом. Что более важно,

долгий двадцатый век

генуэзцы ввели систему asientos — контрактов с испанским правительст-

вом, дававших генуэзцам почти полный контроль над поставками аме-

риканского серебра в Севилью в обмен на золото и другие «хорошие

деньги», поставляемые в Антверпен, который быстро стал главным цен-

тром операций имперской испанской армии. В результате генуэзская

«нация» утратила всякую заинтересованность в сотрудничестве с фло-

рентийской «нацией» и начала агрессивно использовать поставки аме-

риканского серебра, чтобы переманить итальянские средства платежа

(золото и векселя) с лионских ярмарок на собственные «безансонские»

ярмарки. Хотя эти ярмарки по-прежнему назывались по имени города

Безансона (в итальянском прочтении), где они и проводились первона-

чально, на самом деле они перемещались с места на место (в Шамбери,

Полиньи, Тренто, Коиру, Риволи, Ивреа и Асти) по прихоти генуэзцев

(Boyer-Xambeau, Deleplace and Gillard 1991: 319–328, 123).

К 1579 году, когда безансонские ярмарки закрепились в Пьяченце

(герцогство Парма), сложился жестко контролируемый и чрезвычайно

прибыльный треугольник: генуэзцы перекачивали американское се-

ребро из Севильи в северную Италию, где меняли его на золото и век-

селя, а те доставляли испанским властям в Антверпен в обмен на asientos,

дававшие им контроль над американским серебром в Севилье (см.

рис. 5). К концу 1580-х годов последовательная централизация поста-

вок американского серебра и северо-итальянского золота и векселей

в рамках генуэзского треугольника сделала упадок Лиона как главного

денежного рынка необратимым. Хотя Антверпен был одним из трех уг-

лов генуэзского треугольника, его жизнеспособность как центрального

товарного и денежного рынка оказалась подорвана еще раньше. Вытес-

нение немцев и усиление эксклюзивности генуэзско-иберийских связей

привели к отчуждению англичан, которые в конце 1560-х годов верну-

лись домой во главе с Томасом Грешэмом, чтобы убедить Елизавету I,

как важно добиться независимости Англии от иностранцев не только

в торговле, но и в финансах (см. главу 3).

Таким образом, укрепление системы пьяченцских ярмарок ознаме-

новало крах системы сотрудничающих «наций», которая управляла ка-

питалистической машиной европейского мира-экономики в первой по-

ловине XVI века. Пока что генуэзцы оказались на коне, но эта первая

победа в битве за господство в высоких финансах была лишь прелю-

дией к более длительной борьбе. Речь идет о войне за независимость

Голландии, в которой генуэзцы предоставили своим испанским парт-

нерам право вести реальные сражения, а сами наживались за кулисами,

превращая доставленное в Севилью серебро в золото и прочие «хоро-

шие деньги», которые переправлялись в Антверпен, к театру военных

2. капитал на подъеме

действий. Без этой войны, вероятно, не было бы никакой «генуэзской

эпохи». Но эта же самая война в конце концов согнала генуэзцев с ко-

мандных высот капиталистического мира-экономики.

Когда в 1566 году испанские войска были посланы на оккупацию Ни-

дерландов — по сути для того, чтобы обеспечить сбор налогов, — этот

ход больно отозвался на самих испанцах. Голландские повстанцы вы-

шли в море и не только научились блестяще уклоняться от уплаты нало-

гов, но и взимали с Испанской империи своего рода «обратный» налог

посредством каперства и пиратства. На целых восемьдесят лет, то есть

до самого конца Тридцатилетней войны, образовалась крупная и расту-

щая утечка испанских финансов, которая усиливала голландских бун-

товщиков и ослабляла Испанию как абсолютно, так и по отношению к

подчиненным и конкурирующим территориалистским организациям,

в частности, Франции и Англии. Ослабление имперского центра при-

вело к бесчисленным войнам и восстаниям, продолжавшимся вплоть

до Вестфальского мира, который институционализировал складывав-

шийся в Европе баланс сил.

В ходе этой борьбы важнейшим источником голландской мощи и бо-

гатства являлся контроль над поставками зерна и кораблестроительных

материалов с Балтики. Эти поставки стали в Европе абсолютно необхо-

димы для ведения военных действий на суше и на море после истоще-

Источник: BoyerXambeau, Deleplace and Gillard (1991: 328).

Векселя Антверпен

Медина

дельКампо

Мадрид

Севилья

Венеция

Генуя

Безансон

Милан

Флоренция

Серебро

Золото

Asientos

Рис. 5. Генуэзское пространство потоков, конец XVI — начало XVII века

долгий двадцатый век

ния конкурентных поставок из Средиземноморья в первой половине

XVI века. Чем дольше голландцам удавалось сдерживать иберийскую

силу и втягивать в конфликт другие страны, тем больше они нажива-

лись на контроле за балтийской торговлей. Эти прибыли, дополняемые

взимаемым с Испании «обратным налогом», являлись первоначальным

и основным источником того «горя от богатства» (Schama 1988), кото-

рое с самого начала характеризовало голландский капитализм. В этом

смысле балтийская торговля безусловно являлась амстердамской moeder

commercie — фундаментом, на котором зиждилось процветание города

(ср.: Boxer 1965: 53; Kriedte 1983: 78).

Балтийская торговля приносила большие барыши, но не развива-

лась. В течение двух столетий роста и упадка амстердамской коммер-

ции, то есть с середины XVI по середину XVIII века, объем поставок

зерна с Балтики в Западную Европу очень сильно колебался, но в ве-

ковом масштабе оставался на одном уровне и даже снижался. В первом

из двух столетий эта стагнация частично компенсировалась ростом по-

ставок других товаров, например шведского железа, и повышением

доли балтийского зерна, перевозимого на голландских кораблях. Но,

даже если учитывать этот рост, общей тенденцией в золотой век гол-

ландской торговли оставалось вялое увеличение объема товаров, об-

мен которых велся в Балтийском регионе (см. рис. 6).

1561/70 1601/10 1651/60 1701/10 1751/60

Источник: Kriedte (1983: 67)

Общие поставки зерна

Поставки зерна на голландских судах

100,000

50,000

40,000

30,000

20,000

Ласты

15,000

10,000

Рис. 6. Объем поставок зерна через Зунд, 1562–1780 (в среднем за десять лет

в ластах)

2. капитал на подъеме

Между тем фактом, что объем балтийской торговли застыл на месте,

и ее характеристикой как «матери» голландского богатства нет ни-

какого противоречия. В этой характеристике просто отразилось

то обстоятельство, что прибыльность балтийской торговли в основ-

ном представляла собой подарок географии и истории и приносимые

ею дивиденды стали скорее источником, нежели результатом разви-

тия голландского капитализма. Как и при развитии капитализма в се-

верной Италии тремя веками ранее, все, что требовалось от голланд-

ских купцов, чтобы стать лидерами в процессе капиталистического

накопления, — «плыть под тем ветром, который дует, и… поставить па-

руса так, чтобы воспользоваться им в полной мере», как выразился Пи-

ренн в ранее цитировавшемся, метафорическом описании роста но-

вых ведущих капиталистических «классов» в целом. Согласно Пиренну

для успеха требовались отвага, предприимчивость и решительность.

Но, как и в случае итальянских купеческих общин, предшествовавших

голландским — а если на то пошло, то и английским с северо-американ-

скими, — голландцам не хватило бы никакой отваги, предприимчиво-

сти и решительности, чтобы так стремительно и так успешно стать но-

вым ведущим капиталистическим «классом» европейского мира-эко-

номики, если бы им не посчастливилось жить тогда и там, когда дул

«попутный ветер».

Этот «ветер» всегда представлял собой последствия системных об-

стоятельств, ставших нечаянным результатом действий различных сил

и главным образом той силы, которую уже сталкивали с командных вы-

сот мира-экономики. В случае Голландии системные обстоятельства

состояли из фундаментального временного и пространственного дис-

баланса между спросом зерна и корабельных материалов и их постав-

ками в европейском мире-экономике в целом. Ведь в течение большей

части XVI и первой половины XVII века этот спрос был крупным и бы-

стро возрастал, особенно на Западе, вследствие притока американского

серебра и эскалации силовой борьбы на море и на суше между приат-

лантическими государствами. Но поставки не могли расти и не росли

так же быстро, как спрос, и, более того, с истощением средиземномор-

ских ресурсов они сконцентрировались в Балтийском регионе.

Благодаря уже произошедшему упадку Ганзейской лиги и собст-

венным традициям мореплавания, коренившимся в рыболовстве

и в масштабных каботажных перевозках по северным морям, голланд-

ское торговое сообщество оказалось в уникальной позиции, позволяв-

шей эксплуатировать эту хроническую временную и пространственную

диспропорцию между спросом и предложением. Установив жесткий

контроль над перевозками балтийских товаров через датские проливы,

долгий двадцатый век

голландцы заняли рыночную нишу, которая в ходе XVI века приобрела

исключительное стратегическое значение в европейском мире-эконо-

мике, и благодаря этому получили в свое распоряжение мощный и ста-

бильный приток избыточных денег, который сумели прирастить, взи-

мая «обратный налог» с Испанской империи.

Изрядную и, возможно, самую большую долю этих излишков состав-

лял «избыточный капитал» — капитал, который невозможно было при-

быльно инвестировать в те отрасли, которые его приносили. Если бы

излишки были снова вложены в балтийскую торговлю, самым вероят-

ным последствием стал бы рост закупочных цен и / или падение цен

на рынках сбыта, которое бы уничтожило всю прибыльность этого за-

нятия. Однако, как и Медичи в XV веке, купеческая элита, взращенная

и вскормленная накоплением этих излишков и контролировавшая их

использование, понимала, к чему приведет расширение балтийской

торговли, и старательно избегала подобных шагов.

Вместо этого голландский избыточный капитал утилизировался ана-

логично тому, как поступали североитальянские капиталистические

классы, оказавшиеся в схожей позиции в конце XIV — начале XV века.

Они приобретали активы, приносящие ренту, в частности землю, и раз-

вивали товарное сельское хозяйство. В этом отношении основное раз-

личие между голландцами и их итальянскими предшественниками за-

ключалось в той поспешности, с которой голландские купцы превра-

щались в класс рантье.

Капиталистические классы итальянских городов-государств приоб-

рели достаточно большие сельские территории, допускавшие серьез-

ные инвестиции в землю и в товарное сельское хозяйство, лишь после

завершения торговой экспансии. Наоборот, голландцы приобретали та-

кие земли в самом процессе превращения в суверенное государство. Та-

ким образом, инвестиции в землю и прочие активы, приносящие ренту,

стали ранней чертой голландского капитализма, о чем свидетельствует

тот факт, что уже в 1652 году, то есть задолго до конца голландской торго-

вой экспансии, в массовом порядке раздавались обоснованные жалобы

на забвение интересов торговли, поскольку «Heeren [регенты] не были

купцами, а получали доходы от домов, земель и инвестиций» (заявле-

ние историка Льеве Аитземы, цит. по: Wilson 1968: 44; см. также: Boxer

1965: ch. 2).

Вторая аналогия между голландской и раннеитальянской страте-

гиями утилизации избыточного капитала связана с инвестициями

в войну и политическую деятельность. Уже в начале своей борьбы с Ис-

панией голландские купцы вступили в неформальные взаимоотноше-

ния политического обмена с английской монархией, которая обеспе-

2. капитал на подъеме

чивала им защиту в обмен на режим благоприятствования в торговле

и финансах. В результате даже раздавались предложения об объедине-

нии английского и голландского государств. «Такой союз предлагался

голландцами при Елизавете и еще раз в 1614–1619 годах на условиях,

очень выгодных для голландских купцов». Но из этих предложений ни-

чего не вышло (Hill 1967: 123). По всей вероятности, основная при-

чина, по которой голландские купцы отвергли выгодное английское

предложение, заключалась в том, что они успели наладить органичные

и формальные отношения политического обмена с местной террито-

риалистской организацией — домом Оранских. Существенной чертой

этих отношений было предоставление голландским купеческим клас-

сом платежных средств, деловой информации и связей в обмен на во-

енные и политические возможности дома Оранских, в частности ор-

ганизацию защиты страны. В результате политическая организация,

Соединенные Провинции, сочетала в себе преимущества капитализма

и территориализма намного эффективнее, чем когда-либо удавалось ка-

кому-либо из городов-государств северной Италии, включая и Венецию.

Английская защита просто больше не требовалась, на каких бы благо-

приятных условиях она не предоставлялась.

Третья аналогия между голландской и раннеитальянской страте-

гиями утилизации избыточного капитала заключается в инвестициях

в крупномасштабное потребление культурной продукции через покро-

вительство искусствам и прочим интеллектуальным занятиям. Невзи-

рая на свое главенство в высоких финансах, генуэзский капиталистиче-

ский класс никогда не отличался таким потреблением в сколько-нибудь

больших масштабах, вероятно, вследствие своего неучастия в полити-

ческой деятельности. Совсем другое дело — голландцы, которые очень

быстро установили свое лидерство в потреблении культурной продук-

ции, сохраняя его в течение всей генуэзской эпохи. Как в XV веке Ве-

неция и Флоренция были центрами Высокого Возрождения, так и Ам-

стердам в начале XVII века стал центром перехода от «атмосферы Воз-

рождения», которая преобладала в Европе в предыдущие два столетия,

к «атмосфере Просвещения», которая воцарится в Европе на следую-

щие полтора века (Trevor-Roper 1967: 66–67, 93–94; см. также: Wilson

1968: chs 7–9).

Со всех этих точек зрения, голландская стратегия утилизации из-

быточного капитала носила большее сходство со стратегией, ранее

применявшейся венецианцами, чем со стратегией какого-либо иного

капиталистического класса северной Италии. Однако в отличие от ве-

нецианцев голландцы стали лидерами коммерческой экспансии в мас-

штабах всего европейского мира-экономики, тем самым превратив

долгий двадцатый век

Амстердам не просто в «северную Венецию», что является общепри-

знанным, но также и в «северную Геную». Начиная с XV века, венеци-

анцы ничего не делали для того, чтобы направить избыточный капи-

тал на создание нового, более обширного коммерческого простран-

ства. Преуспев в вытеснении генуэзцев из левантийской торговли

(«мать-торговля» самой Венеции), они избрали стратегию региональ-

ной, то есть восточносредиземноморской специализации, нацелен-

ную на усиление контроля за этой торговлей, а когда прибыли от та-

кой политики начали падать, еще больше усилий стали уделять произ-

водству. Такая стратегия позволила Венеции столетиями оставаться

образцом государственного устройства, и в этом отношении ни Соеди-

ненные Провинции, ни даже Генуэзская республика никогда не были

ей конкурентами. Тем не менее сама по себе эта стратегия не созда-

вала новых прибыльных возможностей для инвестиции избыточного

капитала, который стал «горем» всей северной Италии. Вследствие

этого задача превращения североитальянской коммерческой экспан-

сии XV века в новую коммерческую экспансию системного значения

выпала на долю более слабой в политическом и военном отношении

Генуи, что она и сделала, специализируясь на строго деловых аспектах

стратегии, а необходимые политические и военные мероприятия пре-

доставив своим иберийским партнерам.

В противоположность обеим стратегиям накопления — венециан-

ской стратегии региональной консолидации, основанной на самодоста-

точности в политике и войнах, и генуэзской стратегии всемирной экс-

пансии, основанной на отношениях политического обмена с иностран-

ными державами, — голландцы в начале XVII века двигались в обоих

направлениях одновременно, объединив обе стратегии в гармоничном

синтезе. Такой подход основывался на внутренних отношениях поли-

тического обмена, благодаря которым голландский капитализм приоб-

рел самодостаточность в войнах и в политике, и сочетал региональную

консолидацию со всемирной экспансией голландской торговли и фи-

нансов. В часто цитируемом отрывке, написанном в 1728 году, когда

возглавлявшаяся голландцами фаза коммерческой экспансии европей-

ского мира-экономики близилась к завершению, Даниэль Дефо так обо-

значил ключевой аспект этой стратегии:

Голландцев следует понимать таковыми, кем они по сути являются — Посред-

никами в Торговле, Агентами и Маклерами Европы… они покупают, чтобы

продавать, получают, чтобы отправлять, и самая большая Доля их обшир-

ной Коммерции состоит в снабжении изо Всех Частей Света с тем, чтобы

снабжать Весь Свет (Цит. по: Wilson 1968: 22).

2. капитал на подъеме

В этом утверждении можно выделить две части, являющиеся описа-

нием не просто наиболее типичной черты голландской торговой сис-

темы, начиная с приобретения ею системного значения в XVI веке

и кончая ее упадком в XVIII веке, но также и самой экспансии в масшта-

бах всей системы. Первую часть утверждения, относящуюся к Европе,

можно понимать как описание первоначальной роли голландцев как ве-

нецианцев севера, как «посредников» в балтийской торговле, как про-

межуточное звено между поставками зерна и корабельных материалов

из северо-восточной Европы, с одной стороны, и западноевропейским

спросом на эти товары — с другой стороны. Вторая же часть утвержде-

ния, напротив, относится ко всему миру и может быть понята как опи-

сание зрелой роли голландцев как генуэзцев севера, как «посредников»

в глобальной торговле, как промежуточное звено между мировыми по-

ставками в целом и мировым спросом в целом.

Такое прочтение утверждения Дефо скрывается в идее Броделя

о том, что первым условием голландского коммерческого господства

была Европа, а вторым — весь мир: «Голландия завоевала торговую Ев-

ропу — и вполне логично, что мир был отдан ей почти в придачу. Во вся-

ком случае, что с одной, что с другой стороны, но именно аналогич-

ными методами Голландия навязала свое преобладание или, лучше

сказать, свою торговую монополию рядом с собой или вдали от себя»

(Бродель 1992: 205).

Это расширение масштабов голландской коммерческой системы

от региональной до глобальной было осуществлено и сохранялось бла-