Заместитель председателя ВЧК член КПСС с 1903 года 3 страница
Петерс продолжал со своими сотрудниками продираться сквозь сеть заговора, стараясь завладеть документами полной достоверности, фактами неопровержимыми. Его сотрудники все более внедрялись в лабиринт заговорщических хитросплетений. Действовали активно. «…Опасность предательских выступлений в отдельных местах пришлось устранить, не выжидая раскрытия всего… Мы ликвидировали местные заговоры в Вятке и Вологде», – отмечал Петерс.
Но все же случилось так, что сотрудники ВЧК свою работу не довели до конца. Наступила неожиданная развязка: 30 августа в Петрограде был убит М.С. Урицкий. В.И. Ленин, проницательно оценив смысл этого убийства как белый террор, позвонил по телефону в президиум ВЧК и предложил Дзержинскому немедленно выехать на место и принять должные меры. Урицкий стал не последней жертвой белого терроризма. В тот же день было совершено покушение на В.И. Ленина…
…Дзержинский, бледный и худой, с запавшими глазами, уезжал в Питер. Подошел к Петерсу, остававшемуся в Москве:
– Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!
Он сказал это скорее себе, не Петерсу.
– Феликс Эдмундович, мне сейчас очень нужны, очень нужны ваши советы, инструкции. Надо освежить голову, понять, что происходит…
Дзержинский взглянул в глаза Петерсу, сказал тихо:
–…Это из Гёте, но лучшего сейчас не придумать.
Странным был Петерс, но еще более странным казался Дзержинский; человек с запавшими глазами, всегда бесстрашный, беспощадный к себе, он в скупое время, оторванное от скупого сна, читал «Фауста».
…ВЧК исчерпала время, предоставленное обстоятельствами. Медлить было нельзя. Петерс бросился искать Рейли. Нагрянули на его московскую конспиративную квартиру, но там никого не обнаружили. Рейли, почуяв запах горелого, накануне перебрался к артистке Художественного театра А.А. Оттен. Она считала его офицером английской миссии, и, как заявила потом на суде, Рейли ухаживал за ней, и он ей нравился. (Суд оправдал артистку.) В ночь с 3 на 4 сентября Рейли ночевал у другой «знакомой» – у машинистки ВЦИК Ольги Стражевской, которая впервые встретилась с Рейли в фойе Большого театра во время работы 5-го съезда Советов. Рейли представился тогда служащим советского учреждения. За взятку в 20 тысяч рублей она выписывала Рейли пропуска в Кремль. Теперь, ночуя у Стражевской, Рейли сознался, что он вообще не русский, а англичанин. (Суд приговорил Стражевскую к трем годам тюрьмы.) В общем, как ни искали люди Петерса «обольстителя женских сердец», шпиона-хамелеона, его не нашли. И лишь потом убедились в том, что Рейли из Москвы бежал. Но куда? Знал бы Петерс в тот момент, сколько лет еще придется чекистам искать этого шпиона, находить его след и терять.
…Стрелявшую в В.И. Ленина террористку допрашивали Свердлов и Петерс. Она опустилась на стул, блуждающим взглядом водила по лицам. Ей задавали вопросы, она хваталась за волосы, истерично глотала ртом воздух. Потом ее судили, расстреляли. Приговор революционного суда был оформлен, записан рукой Петерса. Документ остался в архиве навсегда, покрывая черным забвением имя террористки, опозорившей себя в вечности.
…31 августа чекисты вошли в здание бывшего английского посольства на Дворцовой набережной в Петрограде. На шум на лестнице вышел атташе Френсис Кроми и, не слушая, что говорят вошедшие (а те предъявили документ на право обыска), выхватил револьвер. Выстрел – и был убит чекист Иосиф Стадолин. Два его товарища свалились тяжело раненные. Раздались еще выстрелы; Кроми, близкий друг Локкарта, тяжело опустился на ступени лестницы. Врач, появившийся через 10 минут, пульса не обнаружил – мертв!
Почувствовав «подземный гул», Локкарт принял решение немедленно сжечь «опасные документы». Над трубой английского консульства заструился дымок. Петерс, приехавший к консульству с двумя вооруженными чекистами, увидев странный дымок (был жаркий день!), приказал немедленно подняться на верхние этажи. На первом этаже уже находились ранее прибывшие сюда люди Петерса, но они дали маху – не обратили внимания на дым.
Все же при обыске удалось кое-что добыть, например, подготовленную к публикации фальшивую «тайную переписку», которую якобы вело Советское правительство и Германия, подложные тексты «секретных договоров». Все это Англия предполагала использовать во имя одной цели – столкнуть РСФСР с Германией.
Жаркие августовские дни в конце месяца сменились прохладой. Задул осенний ветер. По улицам понеслись первые желтые листья. Приподняв воротник легкого пальто, Локкарт перед закатом солнца проделывал моцион! стал замечать, что полнеет, намекала на это ему и Мура – баронесса Бекендорф. Он вышел на улицу в сопровождении своего молодого коллеги Гикса. Встретившийся патруль не остановил консула, красноармейцы его узнали, посторонились и проводили долгим взглядом. Локкарт, вернувшись к ужину, пришел к заключению – можно не волноваться. Локкарт, однако, ошибался. Ночью его разбудили и привезли на Лубянку.
Беседовать с Локкартом решил сам Петерс. ВЧК уже имела в своих руках текст письма Локкарта в штаб-квартиру на Севере и копию шифровки с коленкора, документа, который заговорщики доверили Шмидхену, отправленному ими в Архангельск. У Петерса лежали также и бумаги, которые удалось заиметь при обыске в английском консульстве в тот августовский день, когда англичане спешно жгли наиболее компрометирующие их документы.
…Петерс, отложив все дела, ждал, а Локкарта почему-то долго не приводили. Петерс позвонил дежурному конвою. Ответили, что дипломат попросился в отхожее место. Наконец Локкарта привели, он показался Петерсу довольно спокойным. Локкарт представился – он консул его величества. Петерс сказал, что не имеет права допрашивать представителя английской миссии, но не был бы господин Локкарт столь любезным помочь добровольно разрешить некоторые вопросы. Это необходимо, так как ВЧК располагает данными, связанными с деятельностью миссии. Локкарт великодушно согласился, присовокупив свое недоумение по поводу нарушения дипломатического иммунитета.
«Ворвавшись в мой дом, ваши люди вели себя далеко не любезно».
«Но почему вы не предъявили дипломатических документов при аресте?»
«Это было почти невозможно. Они меня просто уволокли в машину, и вот я перед вами…»
«О, если это подтвердится, я накажу виновных, им надо знать, с кем они имеют дело».
Лицо Локкарта выразило понимание и удовлетворение.
Петерс сказал, что дело очень серьезное, и от ответов господина Локкарта многое зависит в установлении истины, облегчится и положение самого дипломата. Он спросил англичанина, кто приходил к нему в середине августа от латышей? Локкарт подтвердил, что действительно, кто-то приходил, кажется, некий Смидхен, разве всех упомнишь; в России принято свободно ходить в дома, и он, Локкарт, хотел бы не противоречить этому доброму обычаю взаимоотношений…
– Это ваш почерк? – Петерс указал на бумагу, лежавшую на столе, подвинув ее ближе к дипломату. Локкарт подумал, что это, вероятно, единственная бумага, написанная его рукой и попавшая к чекистам – удостоверение, выданное Шмидхену, – и, сопровождая свои слова легким жестом, пояснил:
– Не вижу в этой бумаге никакого криминала: латыши попросили пропуск к англичанам, я и написал. И только всего.
Локкарту было задано еще несколько вопросов, и разговор как бы иссяк. Петерс попросил Локкарта подписать данные им показания. Тот словно опомнился, сделать это категорически отказался, сославшись на свое положение дипломатического представителя.
Петерс улыбнулся.
– Знали ли вы Каплан? – спросил он Локкарта. Тот ответа не дал, потребовал избавить его от «незаконного и унизительного» допроса.
– Где Рейли? – Англичанин удивился, что это имя известно ЧК, но одновременно обрадовался: вопрос «где?» означал, что «Лисица» (этой кличкой Локкарт любил называть Константина) скрылась. Локкарт не ответил.
Какой-то момент Петерс и Локкарт пристально рассматривали друг друга. Локкарт запомнит Петерса: белая косоворотка, грива волос с проседью аккуратно зачесана. Потом в своей «Исповеди» Локкарт напишет: «Он не пытался заставить меня отвечать угрозами, а только уставился на меня взором».
– Господин Локкарт, не могли бы вы сказать, что было темой разговора 25 августа в американском консульстве?
«Оказывается, чекисты пронюхали и это», – подумал теперь уже несколько тревожно консул. Но и этот вопрос, как представлялось Локкарту, он легко мог повернуть в свою пользу.
– О совещании в американском консульстве вам проще спросить у самого консула Америки Пуля. А впрочем, встречи дипломатов дружественных стран – это обычная практика. Если вам известно, как вы сказали, о встрече 25 августа, то вам должно быть известно и то, что консул его величества там не присутствовал, что, откровенно скажу, означает, что совещание было малозначительным, рутинным.
Петерс ничего не сказал, лишь посмотрел на торжествующе вздернутый подбородок консула. Кое-какое алиби предъявлено – говорила поза дипломата. В комнате Петерса повисла тишина, и было такое впечатление, что хозяин этой комнаты все свои аргументы выложил. Все так бедно и так тщетно! Впечатление Локкарта, по правде говоря, было обманчиво – не все предъявил Петерс; заместитель Дзержинского уже был достаточно опытен, ему важно было проверить, на что способен этот дипломат, насколько он уверен в своих действиях. ВЧК интересовала не только анатомия свершавшегося преступления, но и то, как оценивает события один из его участников.
В общем, разговор закончился. Локкарта увели. Англичанин смог кое-что подытожить: Рейли следы замел, дай бог, основательно; о Шмидхене чекист спросил, но, можно думать, что и тот ускользнул из рук ВЧК. Особенно Локкарт был доволен своей находчивостью. Ведь когда его привезли на Лубянку, он вдруг обнаружил, что с ним, в его кармане, оказалась так некстати записная книжка с тайными шифрами и пометками о различных выплаченных суммах. Локкарт мгновенно тогда решил, что делать. Попросился в отхожее место. Воды в московской канализации вследствие всеобщей разрухи часто не бывало, но Локкарт, как он считал, был везуч, и, словно подтверждая это, свершилось воистину чудо – он потянул ручку, и порванный, сброшенный в унитаз компрометирующий материал был моментально смыт. (Потом консул даже печатно будет расписывать свою догадливость как подвиг).
Петерс, пережив еще одну бессонную ночь, был далек от воодушевления, особенно потому, что утро началось с того, что ему пришлось объявить Локкарту, что тот свободен. (На освобождении настояли Я.М. Свердлов и Г.В. Чичерин, учитывая право англичанина на экстерриториальность. Петерс возражал, но спорить было напрасно…) Дипломат криво усмехнулся и сказал Петерсу:
– Господа чекисты – мастера насилия, но далеко не мастера своего дела.
Дул мокрый ветер. Локкарт отыскал извозчика и поехал к себе. На улицах было немноголюдно, на перекрестках выделялись вооруженные патрули. Он вернулся вроде бы и победителем, но усталым и в отвратительном настроении. Побрился, принял ванну, сменил белье. Подошел к столику, отобрал большевистские газеты, стал их читать, а прислуга приготовила консулу кофе. От прислуги он узнал, что арестовали Муру. Настроение испортилось окончательно.
А 3 сентября рано утром Москва прочла сенсационное сообщение, выделенное жирными буквами в «Известиях»: «Ликвидирован заговор англо-французских дипломатов против Советской России, организованный под руководством начальника британской миссии Локкарта, французского ген. консула Гренара, французского генерала Лаверна и др. Подготавливался арест Совета Народных Комиссаров, фабрикация поддельных договоров с Германией».
Сообщение шокировало Локкарта. Сдерживая внутренний гнев, он все же понял, что большевики не решились бы на такое открытое обвинение, ничего не имея в своих руках. Удивительным было и то, что Локкарта после этого заявления вроде бы и не спешили арестовать, снова допросить.
Локкарт отправился на разведку. Он внезапно нанес визит в ВЧК на Лубянку. Англичанина принял заместитель председателя.
Не повышая голоса, Ложкарт оказал Петерсу:
– Обвинения не имеют никакого основания. Прошу дать мне возможность объясниться и представить исчерпывающий материал.
– Исчерпывающий материал уже имеется в распоряжении ВЧК в достаточном количестве, а следствие будет продолжаться…
Никто не воспрепятствовал Локкарту покинуть ВЧК, и он насчитал, что так называемое «разоблачение заговора» – блеф. Он мог перевести дыхание…
Но Локкарт опять ошибся.
Чекисты предприняли попытку арестовать Гренара, Вертамона и других официальных лиц из французского консульства, о которых было известно как о заговорщиках. Те удрали в посольство нейтралов-норвежцев. Через его порог чекисты решили не переступать. В самом помещении французов, известном как особняк Берга, сотрудники ВЧК тем временем завершили обыск. Проверены были столы, книжные этажерки, брошенные саквояжи, тщательно были осмотрены картины, платяные шкафы. Набралось довольно много бумаг, их загрузили в автомобиль, отвезли на Лубянку. Здесь был просмотрен каждый лист, тщательно, скрупулезно, как учил чекистов Ф.Э. Дзержинский. Петерс потом напишет: «И нетерпеливые комиссары и следователи учились у него, как, работая над расшифровкой мелких бумажек, можно найти ценнейшие нити для дальнейшего раскрытия контрреволюционных заговоров».
Так как Гренар, Пуль и Вертамоо скрылись у норвежцев, то на всякий случай близ здания скандинавов чекисты оставили несколько своих людей; спрятавшиеся не показывали носа. Предосторожность чекистов оказалась кстати: какой-то человек пытался незаметно войти в посольство, его остановили. Он назвался Сергеем Николаевичем Серповским, но в нем опознали американца Ксенофонта Каламатиано.
Каламатиано задержали. Он возмущенно размахивал тяжелой тростью, гордо напоминал о своем американском гражданстве. Его обыскали, отправились к нему на квартиру, сделали и там самый тщательный обыск. Но все безрезультатно. В ВЧК разговор с Каламатиано начал Кингисепп. Каламатиано вел себя так, словно не понимал, чего от него хотят, от всего отнекивался, изображал из себя обычного коммерсанта. Глубокой ночью Кингисепп поднял с постели Петерса – тот забылся в нервном полусне на своем кожаном диване под солдатским одеялом. Петерс сразу пришел. Допрашиваемый стучал недовольно тростью, требуя, чтобы ЧК прекратила покушаться на свободу честного гражданина другой державы. Петерс сказал Кингисеппу, что Каламатиано недавно ездил в Самару, хотя американская контора «Вильям Кембер Хиттс энд К°», в которой он служит, никаких дел в этом городе не имеет. Это подозрительно. Обыск на квартире ничего не дал? Тогда что-нибудь может быть обнаружено при нем. Тоже ничего? Имеет тайник где-то на стороне? В подошвах ботинок? Бывает и такое.
Петерс и Кинписепп еще и еще раз окинули взглядом: несколько успокоившегося Каламатиано. Тайник в трости? Но она скорее отличается изяществом, нежели толщиной. В ней вряд ли можно было что-либо спрятать. Когда взялись за трость американца, тот позеленел, как утопленник, по замечанию Кингисеппа. Красивая трость оказалась хитрым тайником. В ней нашли более тридцати расписок в получении денет – вместо подписей стояли номера; обнаружили в трости и шифры, тайные документы.
Оперативно расшифровав фамилии шпионов, скрытые под номерами, ВЧК смогла выяснить, кто уже был схвачен, а кто еще «гулял»; сразу же были даны приказы о необходимых арестах.
Каламатиано пришлось во всем сознаться. В апреле текущего года американский консул Соммерс завербовал Каламатиано, служащего американской коммерческой конторы по поставке в Россию автомобилей, тракторов, и поручил ему организовать возможно широкую агентурную сеть для сбора важных данных. Соммерс создал в Москве и явочный пункт по Театральному проезду, 8. Прикрываясь делами фирмы, Каламатиано ездил по стране, отбирал агентов. В Москве он завербовал бывшего подполковника генштаба Голицына, работавшего как старый спец в трех военных ведомствах. Став агентом № 12, Голицын собирал различные сведения и обильно снабжал ими представителя американской фирмы. Через агентов Каламатиано получал данные о количестве винтовок и патронов, производимых на тульских заводах, сведения о формировании Красной Армии, о положении в прифронтовой полосе. Экономические данные якобы необходимы были фирме для выяснения платежеспособности России, данные о прифронтовой полосе – чтобы знать, насколько Красная Армия способна защищать склады фирмы (!).
Состоявшийся в конце 1918 года суд все это терпеливо выслушал и вынес приговор: шпиона Каламатиано расстрелять. Петерс: «С арестом Каламатиано шпионской организации был нанесен непоправимый ущерб».
То, что Локкарт так быстро оказался на свободе, дипломатами Запада вовсе не оценивалось как победа. Опыт им подсказывал, что за этим могли скрываться большие неприятности – Советы со всей решительностью показывали свой характер. Настораживало и то, что власти не требовали, например, высылки Локкарта из страны, что в международных делах было терпимой практикой.
Дипломаты пребывали в нервозности. По имевшимся данным, Шмидхен не был арестован, но и установить связь с ним в этой кутерьме не удавалось. О Берзине достоверно было известно только то, что он на свободе и, кажется, вне подозрений. Это заговорщиков воодушевляло – сохранилась такая ключевая фигура! Локкарт рассуждал вполне логично: ввиду начавшихся арестов Берзинь операцию отложил, и Берзинь еще не сказал своего слова, еще покажет припасенную им потенциальную силу! Локкарт, Гренар и другие не снимали со счетов и то, что националист Берзинь получил от «друзей» почти два миллиона рублей (100 000 – от Англии, 200 000 – от США и 500 000 – от Франции), при этом дал слово чести, что этой суммы при определенных условиях будет достаточно, чтобы ликвидировать правительство Советов.
По правде говоря, Локкарта в тот момент гораздо в большей мере озадачивало совсем другое – арест Муры. Он не хотел бы впутываться в это дело (поймут ли его правильно в Лондоне?), но и не мог согласиться, чтобы большевики действовали на него (а он считал, что суть в этом) путем «бесчеловечного» отношения к молодой даме, которая ему, чувственному Роберту Брюсу, совсем не безразлична. После размышлений рыцарь возобладал в Локкарте. Он отправился в Комиссариат иностранных дел. Его приняли, были вежливы, но развели руками, ссылаясь на ВЧК. Тогда Локкарт прибегнул к крайнему средству: явился снова на Лубянку и попросил доложить о себе Петерсу. Не исключено, что этот «отъявленный чекист», полагал Локкарт, согласится поговорить с ним как «мужчина с мужчиной».
Из воспоминаний Ломкарта: «Я обратился на Лубянку к Петерсу и просил проявить гуманность к женщине которая ни в чем не виновата».
Из воспоминаний Петерса: «Войдя ко мне в кабинет, он был очень смущен, потом сообщил, что находится с баронессой Бекендорф в интимных отношениях и просит ее освободить».
Консул апеллировал к чувствам приличия. Петерс был спокоен, обещал взвесить все аргументы, приведенные консулом в пользу невиновности его приятельницы. Но вдруг Петерс изменился, сурово сказал англичанину:
– Вы облегчили мне работу, придя сюда. Мои люди ищут вас уже более часа. Мы вас должны арестовать.
Так 4 сентября Локкарта арестовали. Это было ответной мерой на события в Лондоне. Там в Брикстонскую тюрьму посадили представителя Советской России в Англии М.М. Литвинова, повесив на дверях его камеры издевательскую надпись: «Гость правительства его величества».
Локкарта поместили в странную квадратную комнату. Удобств никаких: простой стол, четыре деревянных стула, истертая и расшатанная кушетка; два окна комнаты выходили во двор. У простого умывальника с соском повесили для англичанина чистое полотенце, что вызвало надменную улыбку консула. Откуда было знать этим необразованным русским, что истинный сакс, подобно Седрику,[11] вымыв руки, не обтирает их полотенцем, а сушит, помахивая ими в воздухе.
Странность квадратной комнаты была в том, что в ней чекистские чиновники писали бумаги, караульные проводили минуты отдыха, покуривая. Ходили, хлопали дверью, с интересом рассматривали англичанина.
Консул был удручен. В деле Муры он ничего не достиг, сам же угодил под стражу, и неизвестно, чем все это закончится – ответную меру большевики постараются использовать, чтобы отомстить ему, был убежден консул. В газетах, которые ему давали, он не находил ничего утешительного. Большевики расставляли точки над «и». 5 сентября Локкарт прочел в «Правде» интервью заместителя председателя ВЧК. Петерс изложил часть подробностей раскрытого заговора, которые считали целесообразным обнародовать к тому времени. Выяснилось невероятное. Берзиню, оказывается, ЧК предложила притворно принять приглашение западных дипломатов. Берзинь на время превратился в покладистого «буржуазного националиста», члена мнимо созданного «латышского национального комитета», которого не было и в помине. Все это «проделки ЧК»! Впору было впасть в отчаяние.
Громы и молния разразились в дипломатических кабинетах «друзей» России. Все клокотало благородным гневом, который выплеснулся на страницы газет. Берзинь нарушил «правила игры», и ему следовало дать ниже пояса. «Таймс», махнув рукой на свою респектабельность, строчила: «Этот красный авантюрист запустил руку в нашу государственную казну, и теперь потешается над нами с видом невинного младенца». (Конечно, английская казна при этом не страдала – большую часть денег собирали в самой России среди имущей публики, ненавидевшей большевиков. Вначале этим энергично занимались французы, потом одна английская фирма в Москве. Деньги доставлялись американскому ген-коосулу, приходил Гике, подручный Локкарта, брал их и заботился о дальнейшем их назначении.)
…Издерганный консул вдруг поймал себя на мысли – неожиданной и такой, что его даже передернуло: а не является ли Мура также агентом ЧК? После случившегося можно допустить все. Прием, когда арестовывают на время и своих агентов, не нов. Он живо вспомнил, как Мура неожиданно уехала из Москвы в Эстляндию якобы повидать своих родителей. Преодолела строгий контроль в поездах, пограничную полосу между Россией и Эстляндией, занятую армией Германии. Только ли дочерние чувства были здесь? Он «принял» Муру от Гикса и не навел справок относительно нее; никогда не поинтересовался, например, была ли она вообще баронессой; сама Мура всегда говорила о себе, что она русская. Он вспомнил, как встретился с ней после ее возвращения из Эстляндии: она бросилась к нему, крепко прижалась; люди проходили, оглядывались… Возможно ли, чтобы такие чувства были мистификацией?! И все же Локкарт не знал теперь, как ему быть со своей просьбой об освобождении Муры: настаивать? забыть? Но ведь он уже признался этим варварам, что связан с Мурой.
…Петерс вызывал к себе Локкарта обычно ночью. Он советовал консулу, чтобы тот «в своих же собственных интересах» рассказал полную правду. Консул по-прежнему упорствовал – отказывался говорить или заявлял, что весь этот так называемый заговор – выдумка. Локкарт ожидал, что Петерс заговорит о Муре, и тогда англичанин надеялся что-нибудь выведать, сориентироваться. Но Петерс даже не вспоминал имя его приятельницы. Наживка повисла в воздухе. Хуже того, Локкарт стал все настойчивее думать, что Мура была настоящей наживкой для любителей женского пола, к которым англичанин не без гордости себя причислял. Оказаться таким ослепленным! Пусть баронесса (баронесса?) была, несомненно, привлекательной и красивой, и все-таки Локкарт не мог простить себе этого. С женщинами Локкарту явно не везло…
Консулу разрешили пользоваться чернилами: и бумагой, и он завел себе нечто вроде «тюремного дневника». Если его, мрачно рассуждал Локкарт, расстреляют, то пусть мир узнает правду!.. Странно, но первую запись он посвятил своему «мучителю-фанатику» Петерсу: «Я не могу оказать, что он обращался со мной некорректно… он не был ни груб, ни даже нелюбезен, и наши взаимоотношения были вполне корректны… Он заходил в мою комнату и справлялся о том, как меня кормят. Я не жаловался, хотя пища, состоявшая только из чая, жидкого супа и картошки, была очень недостаточна».
Локкарт попросил дать ему книги. Петерс принес роман Герберта Уэллса. И вторую – Ленина: «Государство и революция».
Караульные аккуратно давали ему «Правду» и «Известия». Больше всего его коробило от жирных заголовков статей. Большевики писали прямо: «англо-французские бандиты». Он читал резолюции фабричных комитетов, требовавших предания его, консула, суду и вынесения смертного приговора. Расстреляли бывшего царского сановника Белецкого. Локкарт лично знал его. Пути господни неисповедимы!..
Спустя некоторое время Локкарта перевели с Лубянки на территорию Кремля. Помещение было чистое, удобное – три комнаты: спаленка, ванная, небольшая кухонька. В ванной бросающиеся в глаза чистые полотенца, но образованный сакс, помыв руки, по-прежнему помахивал ими в воздухе, смешно растопырив пальцы. Однако помещение и здесь показалось Локкарту странным. Самым неприятным было то, что он снова оказался не один вопреки тому, что ему обещали власти. К своему удивлению, он увидел здесь Шмидхена. «Виновник всех наших бед!» – негодующе думал Локкарт. Судя по газетам, Шмидхен не уподобился притворщику Берзиню и угодил в тюрьму, но англичанин не мог простить Шмидхену, что удостоверение, выданное ему Локкартом, каким-то образом попало в ВЧК. 36 часов Локкарт и Шмидхен провели вместе, не проронив ни слова. Потом Шмидхена увели. Однако спокойнее от этого не стало. Локкарт узнал от часовых, что именно отсюда несколькими днями раньше отправился в последний путь Белецкий. Локкарта бросало и в жар и в холод; знать, что ты живешь в комнате, откуда предшественника повели на смерть, – что может быть страшнее! Как правы те, твердил себе Локкарт, что говорили: из Кремля еще никто живым не выбирался!
Локкарт часто впадал в меланхолию – сник, как птица с подрезанными крыльями. Страхи и панику консула заметил Петерс. Как бы чего с этим героем не случилось до суда! Локкарта приходилось беречь, как берегут того, кто набрал долгов и не прочь был скрыться даже в небытие, не расплатившись…
Петерс повидал консула. Старался быть мягким. Стояли у окна, говорили о разном. В тот же день Локкарт внес в свой «дневник» свежие впечатления. Петерс «охотно беседовал об Англии, о войне, о капитализме, революции. Он рассказывал мне об удивительных переживаниях своего революционного прошлого. Показывал мне на своих ногтях следы пыток, которым его подвергали в тюрьме при царском режиме. Ни одна черта его (характера не свидетельствовала о том, что он был таким бесчеловечным чудовищем, каким его много раз описывали».
Когда в следующий раз Потере открыл двери временной обители консула, Локкарт услышал, что баронесса освобождена и ей разрешены свидания с ним. В первый момент Локкарт даже не обрадовался (чекисты вполне могли ее освободить, если она работает на них!).
– Моя весть, как вижу, не вызвала у вас энтузиазма. Мы сделали все, что могли. Сомнения в отношении Бенкендорф выяснились. Порадуйтесь с нами, господин Лоикарт.
А консул все не мог отделаться от мысли, что этот «странный человек» (лексикой локкартовского «тюремного дневника»), второе лицо в Чека, а какое-то время даже первое, освободил Муру лишь для того, чтобы затеять новые козни.
Тот день оказался богат событиями. Вечером Локкарт записал в свой «дневник»: «Я получил вещественное подтверждение освобождения Муры в виде корзины с платьем, книгами, табаком и такими предметами роскоши, как кофе и ветчина, а кроме того, длинное письмо… Джейк лично запечатал его печатью ЧК и пометил на конверте своим размашистым почерком: „Прошу передать адресату, не вскрывая. Я читал письмо“. Этот странный человек!..»
Письмо Муры, немногословное, было написано с таким чувством, что Локкарт устыдился своих былых подозрений.
Допросы консула прекратились, и он почувствовал облегчение. Большевистские же газеты не унимались и раздражали его по-прежнему. Он их не брал бы в руки, но им овладевал страх перед неуверенностью, и с помощью газет он пытался представить свое будущее. Оно выглядело отнюдь не радужным. Локкарт, полагавший в свое время, что Россия может стать частью цивилизованной Европы, теперь был уварен – это сорвавшийся с цепи колосс азиатчины.
В Локкарте просыпался суеверный кельт. После завтрака он брал колоду карт, усаживался и раскладывал пасьянс. Если пасьянс не выходил, ждал всяких ужасов.
Ему разрешили гулять по территории Кремля. Раньше си здесь никогда не был. Большевики сделали Кремль одной из своих цитаделей. Локкарт вступал в разговоры с караульными, которые конвоировали его в этих прогулках. Это были разные люди: русские, латыши, венгры. Однажды Локкарт спросил конвойного, что тот думает о его, Локкарта, участи, и услышал, что в караульной команде держат пари из расчета два против одного, что он будет все же расстрелян… Локкарт потерял охоту к дальнейшим расспросам.
…Были мрачные осенние дни с дождями. Локкарт не гулял, предпочитал раскладывать пасьянс. За этим занятием и застал его Петерс, Он снова заговорил о собрании в американском консульстве 25 августа. Не пожелал бы Локкарт во имя истины прояснить характер собрания?
Локкарт посчитал этот в спрос не чем иным, как стремлением загребать шар чужими руками, добыть нужные сведения от самого Лаккарта! Как видно, чекисты ничего конкретного о совещании у американцев не знают. И откуда им знать? Кто мог что-либо им сообщить? Ни один из присутствовавших на том совещании не пошел бы на содействие «красным», а чужих ушей у Пуля не было. Такова была логика Локкарта. На всякий случай он сделал нечто вроде хода конем.