Этико-философская рефлексия зла. Диалектика добра и зла

ЧАСТЬ 3

Этические категории

Добро и зло

В каждом случае добро, которое можно познать, представлено в виде абсолютной ценности. Эту ценность можно рассматривать как богооткровенный или имманентный закон, как интуитивно познанную истину или поведение разума, но она неизменно остается кодифицируемой, передаваемой, «универсальной», истиной, способной определять поведение человека.

Э. Нойманн

В широком смысле слова добро и зло обозначают положительные и отрицательные ценности в нашей жизни. В предельно общей форме они показывают разграничение нравственного и безнравственного, должного и предосудительного в мотиве и собственно деятельности, моральных качествах и отношениях человека, социальных явлениях. Теоретическими формами добра и зла являются различные теории. Например, натуралистическая, исходящая из естественной природы человека, его удовольствий и наслаждений – гедонизм; счастья и несчастья – эвдемонизм; стремление к пользе и выгоде – утилитаризм; ориентация на деловой успех – прагматизм; экзистенциальная версия свободы морального выбора добра и зла; метафизическая – поиски внешнего безусловного источника добра и зла, в роли которого может выступать космос, идея блага, природа, вечные идеи, Бог, априорный моральный закон, абсолютный дух.

В этической науке понятия добро и зло выступают как этические категории. Напомним, что категория есть предельно общее понятие, содержанием которого являются фундаментальные, наиболее существенные связи и отношения действительности и познания. Система категорий любой науки, выражая ее основные идеи, является каркасом научного знания, ступенями его развития. Содержание категорий имеет подвижный внутри себя исторически развивающийся характер. Добро и зло – традиционные парные этические категории, они выступают центральными понятиями морального сознания, входят в систему этических категорий классической этики и достаточно широкого представлены в этических концепциях ХХ века. Наряду с добром и злом категориями этики выступают понятия любви, ответственности, долга, справедливости, совести, чести, достоинства.

В онтологическом смысле добро есть мера антропной необходимости. Иными словами: для целостной гармоничной жизни необходимо сохранение, сбережение и умножение самой жизни, жизни человека и человечества, а так же, в идеале, вообще жизни (животных, растений, и т.д.) Об этом писали: философ ХХ века Э. Левинас – автор онтологической этики, «признающей единственной мерой ценности человека хранение, а не расточение им мирового бытия», русские религиозные философы (Вл. Соловьев, М.О. Гершензон, и др.), А. Швейцер, Г. Йонас и др. Мерой социальной необходимости является моральное долженствование. Добродеяние выражает необходимость развития общества как особой антропной формы жизни и является важнейшим условием его развития, осуществляясь в форме индивидуальных нравственных предпочтений, ориентаций, целеполаганий.

Добро – общественная необходимость, выраженная в нравственных требованиях и превращенная в личную задачу субъекта нравственной деятельности. Гегель в «Философии духа» определяет добро как абсолютную цель мира, которая может не совпадать с индивидуальными представлениями о добре, и служит основанием коллизий, разрешение которых возможно лишь на основе объективного критерия добра и зла, к соблюдению требований которого человек подводится через долженствование. «… Добро в себе и для себя есть абсолютная цель мира и долг каждого субъекта, который должен иметь понимание добра, сделать его своим намерением (мотивом) и осуществлять в своей деятельности». Наряду с существованием абсолютной идеи добра, по Гегелю, существует еще добро, связанное с индивидуальным его восприятием в сознании и жизни отдельных людей. «В то же время они должны быть согласованы друг с другом вследствие единства добра»[1].

Обратимся к понятию гармонии, которое поможет в опыте определения добра и зла. Мы понимаем гармонию как такое сосуществование противоположностей, при котором они не упраздняются, но именно сосуществуют, во взаимной связи, в единстве, в составе целостного бытия. Дисгармония – нарушение единства, невозможность сосуществования… Добро способствует формированию, сохранению гармонии, зло ее разрушает.

Добро и зло, будучи парными категориями, являются и глубоко взаимосвязанными, взаимопереходящими в силу диалектики бытия. Под диалектикой мы понимаем существование любой системы (природа, общество, социальные группы, человеческая личность) в развитии, во взаимосвязи своих сторон, во взаимопереходах этих сторон, их состояний. При этом всякая односторонность, абсолютизация добра или зла – довольно реальный путь к злу, ибо происходит нарушение гармонии. Нечто, например, социальный идеал, доведенный до абсолюта и требующий отречения от всех и вся возможных иных идеалов, вполне превращается во зло страшное и реальное, лишь в теории оставаясь идеалом, т.е. добром. Извечный и важнейший спор о справедливости, свободе в истории общества – это всемирная, всечеловеческая драма превращения абсолютно добрых устремлений в смертельное противостояние личностей, классов, народов. Злом оборачивается безраздельная диктатура любого из принципов, добро возможно лишь на зыбкой грани равновесия между ними. Гегель считал, что источником зла часто выступает возведение субъектом своей единичности в степень решающего, когда субъективный интерес преобладает над общим интересом, противопоставляется ему, осуществляется в ущерб общему. В этом смысле источниками зла оказывается эгоцентрическое и группоцентристское сознание. В категории добра и зла входят: история понятия, история развития этого понятия в разных системах и в разные эпохи.

Дадим краткую характеристику содержания категории добра.

1. Это положительное нравственное содержание человеческой деятельности, т. е., это поступок результатом которого является благо как альтруистическая ценность. Человек делает добро, поступает нравственно, если результат его поступка и достижения результата соответствуют исторической необходимости, т.е. способствуют гармоничному развитию общества. (Читатель сразу попытается уточнить «объем» необходимости. Если мы скажем, что речь идет о конкретной необходимости, не соотнесенной со всемирной историей человечества и ее смыслами, то это будет как раз тот случай про который говорят, что «благими намерениями дорога в ад вымощена». Однако человек чаще всего мыслит свои поступки именно в исторической конкретике, т.е. в рамках реальной, но узкой необходимости. И здесь, увы, заложена возможность нарушения принципа добра).

2. Добро – ценность культуры. Это «культурный» способ общения людей в условиях общественной жизни.

3. Это положительное содержание реально существующих нравственных отношений, соответствующих моральным принципам и моральному идеалу, выраженных как долженствование.

4. Добро -- содержание, объединяющее все положительное конкретно-исторической формы в моральный идеал. Это нравственный положительный опыт всемирной истории.

5. Добро понимается и как добродетель, как моральное качество личности.

6. Это -- цель поступка, переходящая в мотив и определяющая выбор средств достижения цели

7. Проявления добра в жизни связаны с ценностями здоровья, мира, экологии, с ценностью альтруизма, свободой нравственного выбора, добровольностью нравственного поведения, долженствования и др.

История этических учений содержит огромный опыт исследования природы добра и зла. Так, например, в работе «Религия в пределах только разума» И. Кант размышляет о нравственной природе человека и говорит, что одни мудрецы убеждены, что человек безнадежно погряз во зле. Иные видят его по природе добрым, а злым лишь под влиянием обстоятельств (таков и подход известных общественных деятелей и мыслителей ХХ века М. Ганди, М. Лютера Кинга). И тем и другим противостоят индифферентисты, которые полагают, что человек по природе своей нейтрален – ни добр, ни зол. Есть еще и синкретисты, считающие его и добрым и злым.

Сам Кант полагал, что человек обладает первоначальными задатками добра. Вместе с тем в нем заключена неизбывная склонность творить зло, которая может и выглядит как благоприобретенная, но, однако, присуща человеку изначально. Следовательно, человек по природе потенциально зол. Но благодаря правильному моральному воспитанию добрые задатки восстанавливаются в своих правах, чтобы одержать победу в борьбе со склонностью ко злому. Такая победа представляет своего рода революцию в образе мыслей человека. Переживший ее в свое время философ считал, что коренное нравственное обновление (конституциирование, упрочивание добра в человеке) можно считать своего рода вторым рождением, которое само является непременным условием формирования характера и человека и человечества.

И еще одно важное условие добра по И. Канту. Поскольку благо (добро) есть общественная потребность и продукт развития общества, то «высшее нравственное благо не может быть осуществлено исключительно посредством стремления отдельного человека к его собственному моральному совершенству, а требует объединения людей в одно целое ради той же цели, т.е. коллективов благомыслящих людей, в которых и благодаря единству которых это благо только и может осуществиться»[2]. Напомним, что собственно нравственный уровень общественного и индивидуального сознания и его высшая религиозно-духовная форма и есть (в отличие от эгоцентрического и группоцентристского форм нравственного сознания) условия подлинного добра.

Остановимся в связи с пониманием добра как общественного идеала на размышлениях Н.В. Гоголя, поскольку русская литература всегда была формой выражения самых важных общественных проблем, приближаясь по глубине к философской рефлексии. Великий русский писатель, бесконечно озабоченный судьбою своего Отечества, писал в знаменитой книге, принятой, как известно, очень неоднозначно, «Выбранные места из переписки с друзьями» о том, что всякое дело в России должно делаться так, как если бы она уже была «небесным» государством: «Служить же теперь должен из нас всяк не так, как бы служил он в прежней России, но в другом небесном государстве, главой которого уже сам Христос… Нужно помнить только то, что ради Христа взята должность, а потому должна быть выполнена так, как повелел Христос, а не кто другой». Вполне кантовская постановка вопроса об императивной природе добродеяния как нравственного (суть и общественного) долга каждого человека. Н.В. Гоголь ставит проблему несовпадения идеала добра и его конкретного воплощения. Он пишет: «Грусть от того, что не видишь добра в добре». Историк русской философии В.В. Зеньковский в связи с этим замечает: «Гоголь глубоко ощущал всю трагическую проблематику современного морального сознания. Моральный идеал, которым он был одержим, воспринимался им самим как нереальный и даже неестественный, как некая риторика, не имеющая опоры в естественном строе души»[3]. Гоголь глубоко переживал несовпадение идеала добра и его реального воплощения, всегда далекого от идеала. Эта проблема давно зафиксирована этикой в понятиях должного и сущего, разрыв между идеальным и реальным всегда существует, однако он не отменяет значимость должного, нравственного идеала, но, напротив, активизирует человека на постоянное совершенствование и приближение к идеалу, к абсолютному добру.

Необходимо подчеркнуть, что любое добро есть деяние бескорыстное, т.е. в определенном смысле, жертвенное, альтруистическое, оно – благо для другого и для других, без надежды, тайной или явно выраженной, на «ответное» добро. Как нравственная норма житейской практики идея добра не осмысливается, т.е. не нужен «мозговой скрежет» (М.К. Мамардашвили). Эта норма или есть, или ее нет, и тогда мы ищем причины, по которым эта норма отсутствует. Л.Н. Толстой говорил о том, что «добро есть вечная, высшая цель нашей жизни. Как бы ни понимали добро, жизнь наша не что иное, как стремление к добру».

Добродеяние можно рассматривать как способ саморазвития, самосовершенствования человека, но в идеале оно реализуется как «действие любви». Русский философ и социолог П. Сорокин заметил, что «настоящие изменения в обществе происходят не в результате революций, но в результате терпения, любви, сотрудничества». Практика подлинного добра неотделима от любви. Еще древние греки считали любовь, «силой, соединяющей вещи и людей». Любовь - это сердцевина нравственных взаимодействий, их энергетический источник и высшая цель. Не пронизанные, не освещенные любовью отношения людей лишены нравственной подлинности, а, следовательно, и ценности, ибо нравственная природа любви – бескорыстие. Вл. Соловьев определял любовь «как жертву эгоизмом». Любовь согревает человека с детства и сопровождает его всю жизнь как самое теплое и прекрасное состояние. Ф.М. Достоевский писал о том, что «без зачатков положительного и прекрасного нельзя выходить человеку в жизнь из детства, без зачатков положительного и прекрасного нельзя выпускать поколение в путь».

Согласно размышлениям русского философа М.О. Гершензона все существующее на планете можно представить единой субстанцией, где каждое существо не может осуществлять свою жизнь вне связи со всем остальным богатством этого мира. В заключение своей книги «Тройственный образ совершенства» он пишет: «Жизнь – согласие противоречий. Жизнь – ни предел, ни беспредельность; ни единство, ни множество; ни покой, ни движение; ни тьма, ни свет, но то и другое вместе: и одно в другом, потому что жизнь есть всеобщее в единичном. Оттого любовью человек исполняет естественный закон, ибо любовью «я» растворяется в «не-я» и в то же время наиболее ограждает свою отдельность. Любовь есть полнота жизни, реальное согласование противоречий: в пределе беспредельность, в двойственности единство, покой в движении и свет во тьме»[4]. Еще раз повторим, что любовь как нравственное отношение выступает универсальным, именно нравственным способом добродеяния. Добро – цель поступка, благо – результат, любовь – способ, каким осуществляется подлинное нравственное добро.

Торопитесь делать добро

Л.Н. Толстой

Скажем немного о практике добра. Мы понимаем практику добра как систему, совокупность поступков, куда входят и очень серьезные, значимые для качества жизни и те, которые не имеют масштабности и их положительный результат незначителен. Необходимо подчеркнуть, что сила и ценность нравственности в стабильности ее принципов во внутреннем мире личности. Это очень важное качество – моральная устойчивость. Иной человек иногда способен на искренний порыв вплоть до самопожертвования, желает сделать добрый поступок, но его не хватает на систему поступков, которая собственно, и превращается в «линию жизни», становится судьбой, поскольку ее выбирают и подтверждают поступками. Поэт и философ Вл. Соловьев выразил так эту особенность:

От пламени страстей, нечистых и жестоких,

От злобных помыслов и ложной суеты

Не исцелит нас жар порывов одиноких,

Не унесет побег тоскующей мечты…

 

Юношескую жажду «скорого подвига», жертву жизнью еще раньше внимательно изучал Ф.М. Достоевский и нашел в ней как силы убийственные, самоубийственны, так и спасительные, животворные. Он писал об Алеше Карамазове и его окружении: «Хотя, к несчастью, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить – такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам. Алеша избрал лишь противоположную всем дорогу (к Богу), но с тою же жаждой скорого подвига». Конечно же, идея подвига, как жертвенного нравственного поступка, предполагает высокую общественную ценность его, а так же и высокую общественную оценку. В настоящее время, когда значительная часть молодых людей откровенно ориентирована на ценности материального порядка, на профессиональные успехи с той же целью (материальное благополучие), мало кто охвачен «жаждой подвига», а между тем, замечал П.Я. Чаадаев, «плодотворен лишь фанатизм совершенства, страстное стремление к истинному и прекрасному»[5]. Всегда в культуре любого народа была высока ценность добродеяния по отношению к Родине, и нам надо думать, почему сегодня «жить по отношению к России» не звучит как настоятельная необходимость, как общественная нравственная ценность, как подвижничество, как цель и смысл добродеяния?

Вся жизнь человеческая может быть «практикой добра», независимо от его малости или великости, важна постоянная практика добра. Герой романа Ф.М. Достоевского «Подросток» страстно обещает себе: «Поправлюсь! Я это чем-нибудь наверстаю…. Каким-нибудь добрым поступком…. Мне еще пятьдесят лет впереди!» Очевидно, что герой заблуждается, ибо речь нужно вести именно о практике добре, о привычке делать добро. Торопитесь делать добро! Этот призыв Л. Толстого звучит актуально во все времена.

Напомним читателю диалог из пьесы А. Вампилова «Прошлым летом в Чулимске». Чулимск – это село, в чайную которого люди проторили дорогу через палисадник, выламывая из его забора доски. И только Валентина, девушка восемнадцати лет, молча и терпеливо по несколько раз на дню снова и снова восстанавливает ограждение палисадника.

Зачем ты это делаешь? – спрашивает однажды Валентину Шаманов.

Валентина (не сразу). Вы про палисадник? Зачем я его чиню?

Шаманов. Да, зачем?

Валентина. Но…. Разве не понятно?

Шаманов качает головой: непонятно.

И вы, значит, не понимаете…. Меня все уже спрашивали кроме Вас. Я думала

Вы понимаете.

Шаманов. Нет, не понимаю.

Валентина (весело). Ну тогда я Вам объясню… Я чиню палисадник для того,

чтобы он был целый.

Шаманов (усмехнувшись). Да? А мне кажется, что ты чинишь палисадник для

того, чтобы его ломали.

Валентина (делаясь серьезной). Я чиню его, чтобы он был целый.

Шаманов. Зачем, Валентина?.. Стоит кому-нибудь пройти, и…

Валентина. И пускай, я починю его снова.

Шаманов. А потом?

Валентина. И потом. До тех пор, пока они не научатся ходить по тротуару.

 

Практика человеческих взаимоотношений показывает, что научиться «ходить по тротуару» совсем не так легко, но учиться необходимо в семье, в школе, практически всю жизнь. Особое значение имеет образ добродетели, воплощенный в каком-либо конкретном человеке, на которого хочется ровняться. Заметим, что вся мировая и отечественная история, литература, история науки, технического творчества представляют собой ряд выразительнейших примеров добродеяния, стремления к добру, общественному благу, примеров бескорыстия, жертвенности. Добро очевидно, понятно, естественно для нормального человека, но что такое зло и почему его так много?

 

Добро уныло и занудливо

И постный вид, и ходит боком,

А зло обильно и причудливо

Со вкусом, запахом и соком

И. Губерман

Нравственное понятие «зло» неотделимо от понятия «добро». Тема зла представляется нам более объемной по множественной причинной обусловленности зла, многообразия форм его проявления. (Как мы потом увидим, эта множественная причинность суть одна: несовершенство человеческой природы, неосуществимость стремления человека к абсолютному добру, нежелание к нему стремиться, объективная трудность достижения равновесия противоположных сторон бытия человека, того, что мы определили как гармония.).

История зла не менее важна, чем история добродеяния, возвышения человека, ибо только из глубин «ада-зла» можно понять необходимость, нравственную неизбежность морального требования добра. Шекспир писал о том, что «зло бывает погребено вместе с костями, добро остается людям», но заметим, что история зла представляет собой целую невероятно многообразную галерею, и вполне реальную, злодеев и злодеяний.

Само по себе наличие противоположностей, противоречий, амбивалентности не является ни злом, ни добром. Августин Блаженный подчеркивал, что «на глубине бытия добра и зла нет». Создатель сотворил мир и остался им доволен: «Был вечер и было утро дня шестого, увидел Бог все, что он создал, и вот, хорошо весьма» (Быт.1,3). Через тысячелетие выяснилось, что далеко не все в этом мире с точки зрения его обитателей достойно похвалы. Апостолы в связи с этим вынуждены были с горестью отметить: «Мы знаем, что мы от Бога и что мир лежит во зле».

Напомним, что, говоря о добре и зле, мы имеем в виду антропную практику человечества, как совокупную нравственную практику отдельных людей. Как из этой совокупности вычленить зло? Когда же появляется зло? Когда результаты взаимодействия людей имеют разрушительные значения для человека (его души, тела, его материального окружения и т.п.) и человечества. Определим вначале зло как моральное понятие. Это такая реализация специфических способностей личности (сознание и воля), которая направлена на разрушение человека и человеческого мира (материальной и духовной культуры) и мира природного. Обратите внимание на то, что речь идет о сознательном и волевом акте, т.е. о злонамерении, злой воле! Добавим, что немало злого творится по неведению, недомыслию, непродуманности и т.п. Это то, что А.С. Пушкин определил как «незнаья жалкая вина» («Бахчисарайский фонтан»), это то, что воспринимается нами как удивительно точное наблюдение, как известное выражение о том, что «благими намерениями дорога в ад вымощена». Можно и современное напомнить: «Хотели как лучше, а получилось как всегда!»

Обычно выделяют такие виды зла: физическое, социальное, собственно моральное. Физическое зло есть «стихийное бедствие», естественно-природное явление (вулканы, землетрясения, наводнения и т.п.). В этих явлениях не присутствует «злая воля», злой умысел. Такие природные катаклизмы вне нравственной оценки. Но там, где природные явления оказались следствием неразумной техногенной деятельности людей, мы имеем право говорить о зле.

Социальное зло (кризисы, зксплуатация, социальная несправедливость, произвол чиновника, революция, урбанизация и т.д.) является нравственным лишь в той мере, в какой социальные субъекты осознают негативные последствия своих действий, но действуют под влиянием других мотивов и целей, не имеющих нравственно положительной ориентации. Господствующее у нас пренебрежение этическими проблемами, игнорирование их, основано на убеждении, что все вопросы человеческого бытия решаются исключительно в экономическом и политическом планах, – эта общая, в корне неверная установка, ибо «невнятная этическая артикуляция» (осознание, реализация нравственных требований) во взаимоотношениях людей приводит к накоплению зла. Об этом пишет Э. Фромм:“Человек чувствует себя плохо по разным причинам, но одной из важных является то, что человек живет в отношениях, этика которых не соответствует его чувству жизни. Мы учим друг друга ценить предметы, делая предметами все, включая чувства. Воспитательное действие, реализующее самые благие побуждения, на самом деле часто создает опыт непонимания, невнимательности к главному – к реальной жизни, отдаляет людей друг от друга. Оно достигает объективных целей, но ожесточает субъектов. Если собрать в одно место обиду и ненависть детей на родителей, учеников на педагогов, воспитанников на воспитателей, это превысит все пределы выносимого. Но каждый человек носит эти эффекты образования в своей душе, продолжая этику производства и уничтожая этику гуманизма. В производственной гонке, в том числе гонке за эффективность не остается времени для субъективного опыта».

В работе «Религия в пределах только разума» в ее первой части «О существовании злого принципа наряду с добрым, или об изначальном зле в человеческой природе» И. Кант замечает по поводу тенденции считать мир изначально добрым: «То, что мир лежит во зле – это жалоба, которая так же стара, как история…. Тем не менее, у всех мир начинается с добра – с золотого века, с жизни в раю или с еще более счастливой жизни в общении с небесными существами. Но это счастье скоро у них исчезает как сон, и впадение во зло (моральное, с которым всегда в ногу идет и физическое) ускоренным шагом торопится к худшему, так что мы теперь (но это теперь так же старо, как и история) живем в последние времена, на пороге у нас день страшного суда и светопреставление».[6] Звучит весьма современно. Французский философ Ален выразился по поводу всегда актуальной проблемы страшного суда: «Апокалипсис – бог каждого момента». Но в чем сам Кант видит причину зла?

«Зло могло возникнуть только из морального зла (а не из одной лишь ограниченности нашей природы); и все же первоначальные задатки (которые никто другой не мог испортить кроме самого человека, если ему должна быть вменена в вину эта испорченность) суть задатки добра. Для нас, следовательно, нет никакой понятной причины того, откуда впервые могло бы появиться в нас моральное зло. Эту непостижимость вместе с более подробным определением рода человеческого Писание выражает в историческом повествовании тем, что зло оно предпосылает, правда, в начале мира, но не в человеке, а некоем духе (дьяволе), чье предназначение первоначально более возвышенно. Тем самым, следовательно, первое начало всего зла вообще представлено как непостижимое для нас (ибо откуда у этого духа зло?), человек же впадает в зло только через искушение, стало быть, он испорчен не в основании, а как способный еще к совершенствованию в противоположность к совращающемуся духу, т.е. такому существу, которому для смягчения его вины нельзя приписать искушение плоти; таким образом, человеку, который, несмотря на испорченное сердце, все еще имеет добрую волю, остается надежда на возвращение к добру, от которого он отказался»[7].

 

Очевидно, что моральное зло присутствует всегда там, где в человеческой деятельности либо не выражена на правах целезадающей, ценностно положительной моральная мотивация и в качестве цели могут быть любые иные ценности (личное благополучие, карьера, экономический успех, власть и т.д.), либо в качестве сознательного мотива присутствует злая воля, злонамеренность как цель поступка. Зло совершается и в случае использования «злых средств» для достижения доброй цели, при этом они, будучи реализованными, уничтожают самую прекраснодушную цель.

В первом случае отсутствие четкой осознанной нравственно положительной мотивации (т.е. цели поступка, ориентированного на добро, благо для других) не позволяет прогнозировать возможные негативные последствия деятельности, хотя человек или группа деятелей глубоко убеждены в своей порядочности, они не замышляли зло, им это не приходило в голову. Но зло совершается.

В качестве примера остановимся на материалах судебного расследования одного типичного преступления после появления первого советского блокбастера «Экипаж», в котором один из героев демонстрирует домашнюю светомузыкальную установку. Пример героя оказался заразительным, во многих городах происходили типичные преступления – молодые люди для организации ставших модными дискотек делали сами светомузыку, а цветные стекла для нее не задумываясь изымали из светофоров и даже семафоров. По вине одного подростка, который снял цветные фильтры с семафора, произошло крушение столкнувшихся поездов. На суде обвиняемый твердил, что вовсе не хотел делать катастрофу, он хотел только качественную музыкальную установку, а цветные стекла самые лучшие именно на семафоре и т.д. и т.п. Общая стилистика вопросов судьи и ответчика напоминала рассказ А.П. Чехова «Злоумышленник».

 

Нет сомнения, что многие социальные проекты делаются часто без должной экспертизы на соответствие их результатов подлинному благу, общественной пользе, которая сама подчиняется критерию не сиюминутной полезности, выгоды, но действительно должна соответствовать требованию добра, в противном случае мы получаем зло. В следующей теме дадим более глубокую характеристику зла как этической категории.

 

Этический практикум

1. Дайте анализ рассказа А.П. Чехова «Злоумышленник». Приведите аналогичные примеры из общественной практики.

2. Выделите основные идеи размышления К. Войтылы: Понятие научной этики часто стремятся связать с гипотезой антропологической эволюции. Человек по этой гипотезе - продукт развития первичных форм живого; и потому можно считать, что факты, подлежащие этическому рассмотрению, все наши нравственные переживания возникли из первичных реакций, присущих животным. Это допущение предполагает существенное обстоятельство: мы признаем умопостигаемые категории добра и зла, без чего не может быть и речи о нравственном переживании в собственном смысле слова. Однако эволюционизм подчеркивает, что этические принципы изменчивы, что взгляды на добро и зло меняются. Такая изменчивость самих основ поведения должна бы вести к полной относительности в этике -- что сегодня добро, завтра станет злом, и наоборот. Однако человек воспринимает добро и зло не как относительные, но как абсолютные, непременные ценности просто потому, что он -- человек. Обстоятельства меняются, люди по-разному осуществляют дурное и доброе, но сущность этих ценностей меняется не больше, чем сам человек. В человеке мы обнаруживаем второстепенные, случайные изменения, а принципиально, по своей природе, он остается тем же, именно эта неизменность самой его сущности и позволяет называть людьми тех, кто очень отличается от других, и считать их способными к нравственной жизни. На это опираемся мы, определяя принципы человеческого поведения. Гипотеза эволюции этики, а не человека вообще, важна лишь для позитивистской науки о нравственности; для этики она имеет второстепенное значение.

3. Прав ли поэт, написавший такие строчки: «Есть сто двадцать теорий добра, но как только до дела дойдет, так сто девятнадцать из них отпадет»?

Этико-философская рефлексия зла. Диалектика добра и зла

 

«Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человеке глубже, чем предполагают лекаря социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегните зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее, и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть тот, кто говорит: «Мне отмщение и Аз воздам».

Ф.М. Достоевский

У людей зло вырастает из добра, когда не умеют они управлять и надлежащим образом пользоваться добром.

Демокрит

Я часть той силы, что вечно стремится к злу и вечно порождает благо.

Гете И.-В.

Собственно моральное зло, повторим еще раз, злонамеренное (внутреннее, субъективное) воление и действие, в результате которого разрушается не просто благо (вещи, отношения), но сама цель-ценность бытия – человек! Самозаконодательство, навязывание своей воли (человеку, обществу, миру природному) есть, несомненно, зло. Подлинное зло – это желание вершить порядок по своему усмотрению, вплоть до богоборчества. А если навязывать добрую волю? Это всегда чревато аморализмом, ибо добрая воля (как и злая) есть акт суверенного свободного выбора человека.

Зло глубинно укоренено в биогенетической, эволюционной, социальной и метафизической природе человека и общества. В контексте христианской религии это связано с первородным грехом человека, его «падением». В философии Платона причиной зла является несовершенство человеческой души, неспособной справиться с земными пороками, телесными страстями.

И. Кант в главе «Человек по природе зол» в трактате «Религия в пределах только разума» пишет: «Человек (даже самый худший), каковы бы ни были его максимы, не отрекается от морального закона, так сказать, как мятежник (с отказом от повиновения). Скорее этот закон в силу моральных задатков человека действует на него неотразимо. И если этому не противодействовали другие мотивы, то он принял бы его как достаточную побудительную причину произвола в свою высшую максиму, т.е. он был бы морально добрым. Но в силу своих естественных задатков, в наличии которых он также не виноват, он привязан и к мотивам чувственности и принимает их (по субъективному принципу себялюбия) в свою максиму (моральный закон)»[8](выделено нами –Т.Т.). И дальше И. Кант, рассуждая о различии доброй и злой природы в человеке, указывает на субординацию добрых и злых мотивов, т.е. на то, какой из мотивов человек делает начальным условием своего поведения. «Следовательно, человек (даже лучший) зол только потому, что, принимая мотивы в свои максимы, он переворачивает их нравственный порядок; он, правда, принимает в них моральный закон рядом с законом себялюбия, но, так как он убедился в том, что один не может существовать рядом с другим, а должен подчиняться другому как своему высшему условию, он делает мотивы себялюбия и его влечения условием соблюдения морального закона, тогда как, напротив, последний как высшее условие удовлетворения первого, должен был бы быть принят во всеобщую максиму произвола как единственный мотив»[9].

Вот как подобный тезис разворачивается в русской религиозной философии. Глубокий этико-философский анализ морального зла дает русский философ Н.О. Лосский в книге «Бог и мировое зло». Он пишет, «что в отличие от Абсолютного Добра зло не первично и не самостоятельно. Во-первых, оно существует только в тварном мире и то не в первозданной сущности его, а первоначально как свободный акт воли субстанциальных деятелей, и производно, как следствие этого акта. Во-вторых, злые акты воли совершаются под видом добра, так как направлены всегда на подлинную положительную ценность, однако в таком соотношении с другими ценностями и средствами для достижения ее, что добро подменяется злом: так, быть Богом есть высшая положительная ценность, но самочинное присвоение себе этого достоинства тварью есть величайшее зло. В-третьих, осуществление отрицательных ценностей возможно не иначе, как путем использования сил добра. Эта несамостоятельность и противоречивость отрицательных ценностей особенно заметна в сфере сатанинского зла, замечает философ.

Зла нет в сотворенной Богом первозданной сущности мира. Когда же и где возникает оно? – спрашивает Н. Лосский. И отвечает: «Конечная цель жизни есть абсолютная полнота бытия существ, достойных обожения. Основное условие достойности обожения выражено в двух заповедях Христа о любви к Богу и ближнему. Следствием этой любви является правильное отношение ко всем ценностям соответственно их рангу и потому нравственное поведение во всех отношениях. Основное первичное отклонение от этого правильного пути жизни является там, где тварная личность, вступая в мировой процесс и стремясь к абсолютной полноте бытия, начинает свою жизнь с любви к себе (!), большей, чем к Богу и к сотворенным им личностям. Такая чрезмерная любовь к себе, предпочтение себя другим личностям есть уже нарушение ранга ценностей, она есть первичное, Основное зло, нравственное зло, грехопадение тварного существа. Все остальные виды зла, все несовершенства в мире суть следствие этого основного нравственного зла себялюбия, эгоизма»[10].

«Предпочтение себя другим существам, – подчеркивает Н.О. Лосский, – есть свободное проявление личности, не навязанное ей природой и объективным соотношением ценностей: объективно все тварные личности равноценны, а Бог – бесконечно ценнее всякой твари, поэтому личность, предпочитающая себя Богу и другим личностям, совершает акт свободы, приобретающий характер произвола. Бесчисленные печальные следствия, всевозможные бедствия и несовершенства возникают из этого основного нравственного зла, и все они естественно вытекают из нравственного зла, являются прямым выражением его сущности. Существо, страдающее от всяких бедствий и несовершенств, не имеет права никого винить в них: оно само создало свою печальную, полную страданий жизнь, злоупотребив своею свободой»[11].

Эта убежденная позиция русского религиозного философа развивается и современной теологией. Вдумайтесь в мысли христианского философа Ричарда Суинберна по поводу природы зла, обратите внимание на решение проблемы свободы воли, которое предстает как выбор добра или зла. Суинберн говорит, что в принципе, решение заключается в следующем:

«Все зло, которое мы видим вокруг, является логически необходимым условием большего добра; иными словами, большее добро не могло бы возникнуть при отсутствии зла -- или, по крайней мере, если бы не было естественной возможности для проявления зла. Это положение, рассмотренное в более широком контексте, очевидно. Так, люди обладают свободой воли в том смысле, что они могут делать выбор в пользу добра или зла, независимо от причин, влияющих на их выбор. Они могут выбирать независимо от внешних воздействий. Таким образом, наделенные сознанием существа, в частности люди, являются источником своих поступков, добрых или злых, так сказать, мини-Творцами, обладающими в некоторой мере Божественной силой, что позволяет им склоняться самим и склонять других людей к добру или ко злу. Хорошо, что люди наделены такой ответственностью. Но, разумеется, если они наделены ответственностью и свободой выбора, то могут сознательно творить зло, или же позволять по собственному небрежению злу твориться вокруг. Поэтому если свободная воля является благом, то в ней должна заключаться вероятность зла, которое может обрести конкретную форму. Думаю, в этом -- основа любого возможного решения проблемы зла (выделено нами – Т.Т.).

Но, разумеется, не все зло в мире творят люди. Есть болезни и страдания, за которые люди не несут никакой ответственности, а животные страдали задолго до появления человека. Мы не можем держать себя в ответе за все зло в мире, но думаю, что и то, «другое» зло играет дополнительную роль в осуществлении свободы воли, которую мы в принципе считаем благом. Скажем, чтобы иметь возможность выбора между добром и злом, мы должны знать, что приводит к добру или ко злу, а откуда у нас это знание? Обычно мы получаем его, наблюдая за тем, как обстоят дела в природе, наблюдая за процессами, которые приводят к плохому или хорошему в нашем понимании. Затем, уяснив, в чем они заключаются, мы можем способствовать либо одним, либо другим процессам.

Позвольте привести тривиальный пример. Откуда возникает возможность отравить какого-то человека? Прежде всего, простейшее наблюдение, что определенная пища может привести человека к гибели, а другая пища способствует здоровью. Если я вижу, что кто-то ест эти ягоды, а затем умирает, это дает мне крупицу знания -- знания о том, как отравить кого-то этими ягодами; знания о том, как заставить его умереть, наевшись этих ягод; и знания о том, что можно спасти его от отравления, не дав ему поесть эти ягоды. Именно естественные процессы, приводящие к плохим или хорошим последствиям, дают необходимые знания для возможности свободного выбора, который сам по себе, безусловно, является благом.

Конечно, пример с ягодами слишком банален и упрощен, но он хорошо иллюстрирует положение вещей: лишь наблюдение за естественными процессами открывает нам, какие возможности имеет человек для того, чтобы творить добро или зло. Возьмем хотя бы такую реальную болезнь, как бешенство. Бешеные собаки кусают людей, обрекая их на ужасную смерть. Мы наблюдаем это, и, делая соответствующие выводы, можем либо положить конец распространению болезни, уничтожая бешеных собак, либо уклониться от решительных действий, тем самым увеличивая риск для других людей заболеть бешенством. В общем и целом, все естественные процессы, которые приводят к положительным или отрицательным результатам, дают нам более глубокое знание и более широкий спектр возможностей для добра или зла.

Зло, существующее в реальном мире, предоставляет нам и другие возможности для выбора. К примеру, если кто-то безвинно страдает (даже если в его страданиях нет вины других людей), у нас есть возможность сочувственно отнестись к его страданиям. Сострадание -- хорошая вещь, но оно возможно лишь в том случае, если есть страдающие люди, по отношению к которым можно его выказать. Правда, напрашивается возражение: «Хотя сострадание -- хорошая вещь, им можно пожертвовать, поскольку страдание, реакцией на которое оно является, -- гораздо худшая вещь». Совершенно ясно, что Бог не станет умножать страдания до бесконечности, чтобы предоставлять нам все новые и новые возможности для сочувствия, сострадания. Но все же, есть основания говорить, что, когда человек страдает, чувствует себя одиноко и нуждается в помощи, мир для него становится немного лучше, если он имеет хоть немного сочувствия и утешения, соприкоснувшись с душой другого человека на самом глубоком уровне. Хорошо, что в мире есть возможность для такого участия, но она существует лишь тогда, когда есть страдания, на облегчение которого оно направлено.

 

Количество страданий, которое дозволено причинять другим живым существам, разумеется, должно иметь предел. В общем и целом, должен быть предел количеству зла, которое милостивый Бог может допустить в этом мире ради блага совершенствования человеческих знаний, человеческой свободы и участия в жизни других людей, обусловленного чужими страданиями. Но если представить себе, что из мира исчезло зло, у людей не осталось бы сознательного выбора; они перестали бы понимать различие между добром и злом и не смогли сопереживать жизни других людей на самом глубоком уровне. Я думаю, что Бог дал нам мир со свободой выбора, со свободной возможностью сочувствия и взаимной ответственности, которая не могла бы осуществиться, если бы зла вообще не существовало»[12].

Решение проблемы существования зла, заключает автор, следует искать где-то в этой плоскости, одна эта проблема требует гораздо более подробного объяснения по отношению к различным видам зла и к тому, как оно открывает возможность увеличивать добро. В конце концов, с каким бы злом мы ни столкнулись, оно является ограниченным и конечным, тогда как милость Бога не имеет предела[13].

Русские философы особенно пристально пытались понять сущность зла (ведь сама история России давала невероятно широкую панораму зла) и те причины, по которым очевидное зло столь неизбывно. Одна из таких причин – неразличение добра и зла и, как следствие, оправдание зла. Л. Карсавин в своем произведении «Поэма о топоре» пишет, что «зло и бессмыслица еще не трагичны. Гибель в них добра и смысла еще не трагедия. Трагичен лишь катарсис – очищение и оправдания зла (не добро же надо оправдывать!) в умерщвленном им добре, осмысление бессмыслицы в убиваемом ею смысле». Об этом рассуждает и Ф. Степун. В одном из писем он обращает внимание на фразу в Евангелие: «Не мир Я принес, но меч». Христос сказал это, имея в виду «меч истины», разделяющий Добро и Зло. 20-ый век активно размывал эту границу, потакая злу, оправдывая его.

Ф. Степун писал об этом применительно к России, что «зло либерального Х1Х века было в конце концов лишь неудачею Добра. Сменивший его ХХ век начался с невероятной удачи Зла. Удача эта ничем не объяснима, кроме как качественным перерождением самого понятия Зла. Зло Х1Х века было Злом еще знавшим о своей противоположности Добру. Зло же ХХ века этой противоположности не знает. Типичные люди ХХ века мнят себя, по Ницше, «по ту сторону Добра и Зла». Это совсем особые люди, бесскорбные и не способные к раскаянию. Думается, что их «великие дела», даже если они и породили какие-нибудь положительные результаты, никогда не преобразятся в памяти «благодарного потомства» в светлые подвиги, а впрочем, как знать? Еще неизвестно, какими людьми будут наши потомки. Одно ясно, – продолжает Ф. Степун, – развитие человека, его психология и история, при всей кажущейся случайности событий и их сцеплений, обладают на самом деле весьма жесткой логикой развития. ХХ век – это урок, это предметно развернутая демонстрация логики: что будет, что получается, если Добро не идеал… Страшно пережить такой урок, но страшнее не извлечь из него «урок» и остаться беззащитным перед новым и может быть окончательным поражением. Следовательно, мы должны восстановить грань Добра и зла, и хотя Зло не исчезнет, но оно займет свое место, как исключение, упадок, отклонение, а не как правило, образец, пример, путь, наконец, к гибели большинства…»[14].

Приведенные философские размышления показывают, какое важное место занимают проблемы добра и зла в достаточно различных философских системах, но, пожалуй, самый глубокий этический максимализм, пронизанный диалектическим пониманием взаимосвязи добра и зла, мы находим у Ф.М. Достоевского, который не оставил трудов по этике, но оставил свое философско-этическое наследие в виде художественных произведений.

Философия добра Достоевского, как она представлена прежде всего в романе «Братья Карамазовы» (1879 - 1880), построена на динамике восходящих кругов, или ступеней, добра, олицетворяемых тремя братьями: Дмитрием (чувственно-природное, естественно-инстинк­тивное добро), Иваном (рассудочное, автономно-рефлективное добро) и Алешей (деятельно-милосердное добро). Нижеследующий материал в основном дается по книге В.Н. Назарова «История русской этики»[15].

Восходящей динамике ступеней добра противостоит метафизическая статика кругов зла. На ступени чувственно-природного добра зло выступает в виде естественных страстей -- любострастия и гнева; на ступени рационально-автономного добра -- в форме уединения и гре­ха гордыни; на ступени деятельно-милосердного добра -- как уныние и отчаяние, проистекающее от «безверия воли» и чувства неисполнен­ной любви, «соединенного с бессилием любить» (Гессен). Смысл добра раскрывается на высшей, деятельно-милосердной ступени и во­площается в двух ключевых заповедях, провозглашаемых в романе старцем Зосимой: «Не бойтесь греха людей, любите человека и в грехе его, ибо сие уже подобие Божеской любви и есть верх любви на земле». «Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того, как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога и в бессмертии души вашей». Эти заповеди, содержащие в себе живой дух евангельской этики, позволяют охарактеризовать этические взгляды Достоевского как этику абсолютной любви и нравст­венного оправдания веры.

Этические идеи Достоевского, безусловно, оказали существенное влияние на B.C. Соловьева. Однако если этика Соловьева есть этика оправдания добра, то этика Достоевского есть этика оправдания единства добра и зла в человеке, этика оправдания зла через человека. Как проницательно заметил С.Л. Франк, по Достоевскому, зло, слепота, хаотичность, дисгармония не только свойственны человеку, но в каком-то смысле связаны с глубинным движением его духовных сил. Именно там, где человек в своих слепых и разрушительных страстях восстает против требований разума и правил общепризнанной морали, и прорывается наружу подлинная реальность человече­ского духа.

Беспощадное обличение человека органично переходит при этом в своеобразное его оправдание. Прежде всего это ощущается чисто эстетически. «Достоевский не отворачивается с брезгливостью или презрением ни от одного человеческого существа, как бы дико, зло и слепо оно ни было. Перед лицом морализирующего общественного мнения Достоевский -- призванный адвокат своих падших, злых, слепых, буйствующих и бунтующих героев»[16].

Достоевский особенно остро ощущает онтологическую глубину темных, иррациональных сторон человеческого духа. Примечательно, что всяческое зло в человеке -- ненависть, самолюбие, тщеславие, злорадство и по большей части даже похоть -- не есть для него свидетельство бездушия, но признак особой напряженности духовной жизни. В этом смысле он мог бы сказать вместе с Гегелем: «Если духовная случайность, произвол, доходит до зла, то и последнее все же представляет собой нечто бесконечно высшее, чем совершающееся со­гласно законам движение светил или невинность растений, ибо то, что таким образом уклоняется от правильного пути, все же остается духом»[17].

 

«Для Достоевского аморализм, скрытый в глубинах человека, -- пишет В.В. Зеньковский, -- есть тоже апофеоз человека: этот амора­лизм -- явление духовного порядка, а не связан с биологическими процессами в человеке»[18]. Согласно Достоевскому, зло в человеке проистекает из оскорблен­ного чувства достоинства и есть либо слепая месть за оскорбленное достоинство, либо попытка -- хотя бы нелепым и разрушительным образом -- восстановить попранные права. Эта проникновенная загадка, вплотную приближающаяся к аморализму (но в силу центрального значения понятия вины никогда с ним не совпадающая), напоминает дерзновенную мысль Я. Бёме о божественном первоисточнике того, что в падшем мире является злом[19]. Отсюда и знаменитое: «Я часть той силы, что, вечно желая зла, делает добро».

Иррациональная и неисповедимая глубина человеческого духа, которая есть источник всего злого и бунтарского в человеке, в то же время -- и место встречи человека с Богом, источником его приобщения к силам добра и любви. Глубина духа -- само существо человеческой личности -- в последней своей основе есть то таинственное начало, которое Достоевский в одном из набросков к «Братьям Карамазовым» называет чудом свободы. Через это начало ведет единственный путь к Богу -- путь узкий, со всех сторон окруженный безднами греха, безумия и зла. Но другого пути, более рационального и безопасного, менее проблематичного, быть не может. По-видимому, Достоевский держался даже мнения, что духовное просветление, обретение даров благодати без опыта греха и зла вообще не существует. И здесь он весьма близок Толстому, усматривавшему «благодатность» греха в реальной возможности глубинного самопознания и вытекающего из него импульса к самосовершенствованию на опыте собственных прегрешений. Эту идею Толстой выразил в следующей мысли: «"Соблазнам должно прийти в мир", -- сказал Христос. -- Я думаю, что смысл этого изречения тот, что познания истины недостаточно для того, чтобы отвратить людей от зла и привлечь к добру. Для того, чтобы большинство людей узнало истину, им необходимо, благодаря грехам, соблазнам и суевериям, быть доведенными до последней степени заблуждения и вытекающего из заблуждения страдания»[20].

 

В конечном счете, этика абсолютного добра Достоевского сводится к тому фундаментальному принципу, что достоинство человека, его право на благополучие, на уважение должны быть основаны не на каком-либо моральном или интеллектуальном совершенстве, не на том, что он «разумен», «добр» или обладает «прекрасной душой», а просто на глубине онтологической ценности всякой человеческой личности.

Эта глубина лежит по ту сторону добра и зла, разума и неразумия, благородства и низости, красоты и безобразия, права и бесправия. Она глубже и первозданнее, чем все эти определения. Достоевский хочет сказать, что человек богоподобен не разумом и добротой, а тем, что загадочные последние корни его существа, наподобие самого Бога, обладают сверхрациональной творческой силой, бесконечностью и бездонностью. Все, даже самые идеальные, мерила добра, правды и разума меркнут перед величием онтологической реальности человеческого существа. Этим определяется искренняя, абсолютная человечность нравственного миросозерцания Достоевского»[21]. В онтологическом построении Ф. М. Достоевского угадывается «абсолютно Добрая воля» И. Канта, мировой закон альтруизма П. Кропоткина, «все будет хорошо, так устроен мир» М. Булгакова.

Важно понять, что и сегодня вопрос о добре и зле становится для философии и этики центральным. Как пишет современный итальянский философ Витторио Поссенти: «С одной стороны, конец крупных мировых идеологий, придававших преувеличенное значение воздействию на общество, повлечет за собой возобновление экзистенциального вопрошания о зле, а с другой стороны, утрачивает влияние «абсолютный рационализм», не допускавший жгучий и мучительный вопрос о зле в философию, пытавшийся не замечать его, скрывать или растворять в диалектических рассуждениях, в которых зло представало бы как вполне достойный и даже необходимый элемент хода вещей в мире»[22]. Исторический оптимизм рационализма и просветительства не способен опровергнуть опыт ХХ столетия, который свидетельствует не об уменьшении, но о нарастании сил зла в мире.

Известный советский философ, писатель Ю. Давыдов ставит эту проблему в книге «Этика любви и метафизика своеволия». Он пишет, что сегодня все знают слишком много, чтобы это считать действительным знанием, побуждающим к соответствующему поступку, а не простой, ни к чему не обязывающей «информированностью». Потому-то и возникает проблема «вторичного» просвещения – просвещения, превращающего «осведомленность» о бесконечном множестве самых разнообразных вещей в подлинное знание о том немногом, без чего невозможно жить. «А это и есть знание о жизни, взятой в ее нравственном измерении: жизнь, постигнутая сквозь призму абсолютного различения добра и зла»[23].

Диалектика (внутренняя взаимосвязь, взаимообусловленность, взаимоперетекание) добра и зла быть абсолютно полно понятой теоретическим этическим сознанием не может, ибо не понятна до абсолютной полноты природа человека, природа бытия мирового. Отсюда вопросы добра и зла всегда лежат в области проблемного и развивающегося знания. Один из крупнейших этиков 20 века Гильдебранд обозначил свою «Этику» как «summa summarum» нравственных проблем и противоречий, добра и зла, в первую очередь. Однако человеческая история продолжается, следовательно, практика добра превышает совокупное зло, и наша задача осуществлять по мере собственного понимания добра и зла приумножение добрых дел, по мере возможности ограничивать зло, стремиться к его уменьшению.

В 20-ом веке накоплен огромный и разнообразный материал, проливающий свет на природу зла. Некоторые гипотезы, теоретические построения мы дадим в следующей теме.

 

Этический практикум

1. Согласны ли Вы с высказыванием психолога Э. Нойманна: «В союз со злом вступил каждый из тех, кто видел зло, но ничего не сделал, кто отвернулся, потому что не хотел видеть зло, кто не видел зло, хотя мог увидеть. Виновны в союзе со злом и те, чьи глаза не могли увидеть зло. Виновны мы все – все народы, все религии, все государства, все классы. Виновно само человечество».

2. Дайте анализ следующего рассуждения И. Канта: « Один член английского парламента сгоряча позволил себе высказать такое мнение: «Каждый человек имеет ту цену, за которую он себя отдает». Если это верно (что каждый сам может решить), если вообще нет добродетели, для которой нельзя найти степень искушения, способную опрокинуть ее, если решение вопроса о том, добрый или злой дух склонит нас на свою сторону, зависит от того, кто больше предлагает и более аккуратно платит, -- то о человеке вообще было бы верным сказанное апостолом: «Здесь никакого различия, здесь все грешники, нет никого, кто бы делал добро (по духу морального закона), даже ни одного человека».

3. Можно ли говорить о диалектике добра и зла на примере следующего высказывания Кэндзабура Оэ -- современного японского журналиста, философа, автора «Хиросимских записок»: «Атомная бомба является апофеозом зла, которое несет собою война. На атомном пепелище родилось стремление к возрождению. Это была неистребимая человеческая жажда добра. Это была любовь к жизни, наполнявшая израненных людей. То, что совершают люди Хиросимы с того памятного летнего утра, можно сопоставить только с усилиями ученых, создавших атомную бомбу. Если верить в гармонию и порядок на Земле, то созидательная деятельность хиросимских врачей, направленная на спасение людей, может сравниться по силе только с мощью атомной бомбы».

4. Дайте анализ нижеследующей развернутой характеристики легитимного принуждения в работе И.А. Ильина «О сопротивлении злу силою» с точки зрения диалектики добра и зла.

Исследовать эту проблему (применение насилия -- зла), говорит философ, можно лишь при наличии следующих условий:

1. Если дано подлинное зло, не подобие его, не тень, не призрак, не внешние «бедствия» и «страдания», не заблуждение, не слабость. Налицо должна быть злая человеческая воля, изливающаяся во внешнем деянии.

2. Наличие верного восприятия зла, не должно означать его приятие, ибо из противника зла получается его субъект. Известно желание не видеть зло. Пока зло не воспринято, никто не может ставить и развивать проблему внешнего сопротивления.

3.Условием нравственной постановки этой проблемы (сопротивление злу) является наличность подлинной любви к Добру в воспринимающей и решающей душе. Эта проблема открывается только тому, кто берет ее главным, центральным чувствилищем своей души, кто берет ее потому, что не может не взять и не может не взять ее потому, что вопрос о победе добра над злом есть вопрос его личного бытия и небытия. Вот почему когда духовный нигилист и индифферентист ставит проблему сопротивления злу посредством физического понуждения и пресечения, то они снимают ее своей постановкой и дают ее мнимое разрешение.

4. Условием правильной постановки проблемы является наличность волевого отношения к мировому процессу в вопрошающей и решающей душе. Волевое отношение в пределах не только собственной личности, но и за ее пределами – в отношении к другим людям. Человек безвольный не имеет права на постановку проблемы сопротивления злу.

5.Проблема сопротивления злу посредством внешнего принуждения ставится и верно решается только при том условии, если внутреннее самозаставление и психическое понуждение оказываются бессильными удержать человека от злодеяния. Физическое воздействие должно испытываться как необходимое, т.е. как практически единственное действенное средство при данном стечении обстоятельств, вне этого не имеет смысла ставить проблему.

Есть всего две возможности: потакать злу бездействием (повар и кот Васька) или физическое сопротивление…. Этот второй путь есть выхождение за пределы психического понуждения и направляет или ограничивает злодейскую (силу) волю посредством телесного воздействия. Тот, кто выдвигает третий исход и допускает или обнаруживает для данного случая действенность самозаставления или психического понуждения, тот не разрешает проблему, угашает ее, он доказывает не духовную запретность практически необходимого пресечения, а его практическую ненужнужность; и этим снимает проблему, обходя ее и не исследуя.