Грушницкий, Максим Максимыч и другие
Сюжет повести «Княжна Мери» развертывается через противостояние Грушницкого и Печорина в их притязаниях на внимание княжны Мери. В любовном треугольнике (Грушницкий, Мери, Печорин) Грушницкий играет сначала роль первого любовника, но затем оттесняется на второй план и перестает быть соперником Печорина в любви. Его незначительность как человека, известная Печорину с самого начала повествования, становится очевидной и княжне Мери. Из приятеля и соперника Грушницкий превращается во врага Печорина и скучного, надоедливого собеседника Мери. Познание характера Грушницкого не проходит бесследно ни для Печорина, ни для княжны и кончается трагедией: убит Грушницкий, погружена в духовную драму Мери. Печорин находится на распутье и вовсе не торжествует победу. Если характер Печорина остается неизменным, то Грушницкий претерпевает эволюцию: в недалеком и неумелом лже‑романтике обнажается мелкая, подлая и злобная натура. Грушницкий не самостоятелен в своих мыслях, чувствах и в поведении. Он легко подпадает под влияние внешних обстоятельств – то моды, то людей, становясь игрушкой в руках драгунского капитана или Печорина, осуществившего план дискредитации мнимого романтика.
Так в романе возникает еще одна оппозиция – романтизм ложный и романтизм истинный, странность надуманная и странность действительная, исключительность иллюзорная и исключительность реальная.
Грушницкий представляет собой не только тип антигероя и антипода Печорина, но и его «кривое зеркало». Он занят только собой и не знает людей; он предельно самолюбив и самоуверен, потому что не может посмотреть на себя критически и лишен рефлексии. Он «вписан» в стереотипное поведение «света». Все это вместе образует устойчивую совокупность черт. Подчиняясь мнению «света» и будучи слабой натурой, Грушницкий напускает на себя трагическую таинственность, будто принадлежит к избранным существам, не понят и не может быть понят обыкновенными смертными, жизнь его во всех ее проявлениях якобы составляет тайну между ним и небесами.
Симуляция «страданий» заключается и в том, что юнкерство (т. е. короткий доофицерский срок службы) Грушницкий маскирует под разжалование, незаконно вызывая к себе жалость и сочувствие. Приезд на Кавказ, как догадывается Печорин, стал следствием фанатизма. Персонаж всюду хочет казаться не тем, что он есть, и пытается стать выше в своих собственных и в чужих глазах.
Маски (от мрачного разочарованного романтика до обреченного на героизм «простого» кавказца), надеваемые Грушницким, хорошо узнаваемы и способны лишь на миг ввести окружающих в заблуждение. Грушницкий – обыкновенный недалекий малый. Его позерство легко разгадывается, и он становится скучным и терпящим крушение. Смириться с поражением Грушницкий не может, но сознание ущербности толкает его к сближению с сомнительной компанией, с помощью которой он намеревается отомстить обидчикам. Тем самым он падает жертвой не только интриг Печорина, но и собственного характера.
В последних эпизодах в Грушницком многое меняется: он оставляет романтическое позерство, освобождается от зависимости перед драгунским капитаном и его шайкой. Однако он не может преодолеть слабость своего характера и условности светского этикета.
Гибель Грушницкого бросает тень на Печорина: стоило ли употреблять столько усилий, чтобы доказать ничтожность фанатичного романтика, маска которого скрывала лицо слабого, заурядного и тщеславного человека.
Одно из главных лиц романа – Максим Максимыч, штабс‑капитан кавказской службы. Он выполняет в повествовании функцию рассказчика и самостоятельного персонажа, противопоставленного Печорину.
Максим Максимыч в отличие от других героев выведен в нескольких повестях («Бэла», «Максим Максимыч», «Фаталист»). Он настоящий «кавказец» не в пример Печорину, Грушницкому и другим офицерам, лишь волею случая занесенным на Кавказ. Он служит здесь постоянно и хорошо знает местные обычаи, нравы, психологию горцев. У Максима Максимыча нет ни пристрастия к Кавказу, ни пренебрежения к горским народам. Он отдает должное коренным жителям, хотя многие их черты ему не по душе. Словом, он лишен романтического отношения к чуждому ему краю и трезво воспринимает природу и быт кавказских племен. Но это не значит, что он исключительно прозаичен и лишен поэтического чувства: его восхищает то, что достойно восхищения.
Взгляд на Кавказ Максима Максимыча обусловлен тем, что он принадлежит к другому социально‑культурному историческому укладу – русскому патриархальному быту. Горцы ему более понятны, чем рефлектирующие соотечественники типа Печорина, потому что Максим Максимыч – цельная и «простая» натура. У него золотое сердце и добрая душа. Он склонен прощать людские слабости и пороки, смиряться перед судьбой, более всего ценить душевное спокойствие и избегать приключений. В делах службы он исповедует ясные и безыскусственные убеждения. На первом месте стоит для него долг, но с подчиненными он не чинится и ведет себя по‑приятельски. Командир и начальник в нем берут верх только тогда, когда подчиненные, по его разумению, совершают дурные поступки. Сам Максим Максимыч свято верит в дружбу и готов оказать уважение любому человеку.
Кавказ предстает в бесхитростном описании Максима Максимыча страной, населенной «дикими» народами со своим жизненным укладом, и это описание контрастно романтическим представлениям. Роль Максима Максимыча как персонажа и рассказчика состоит в том, чтобы снять ореол романтической экзотики с изображения Кавказа и взглянуть на него глазами «простого», не наделенного особым интеллектом наблюдателя, не искушенного в словесном искусстве.
Простодушная позиция присуща Максиму Максимычу и в описании приключений Печорина. Интеллектуальный герой оценивается человеком обыкновенным, не привыкшим рассуждать, а принимающим судьбу как должное. Хотя Максим Максимыч может быть и обидчив, и строг, и решителен, и сметлив, и жалостлив, но все‑таки он лишен личностного самосознания и не выделился из того патриархального мира, в котором сложился. С такой точки зрения Печорин и Вулич кажутся ему «странными». Максим Максимыч не любит метафизических прений, он действует по закону здравого смысла, четко различая порядочность и непорядочность, не понимая сложности современных ему людей и мотивы их поведения. Ему неясно, почему Печорин скучает, но он твердо знает, что с Бэлой тот поступил нехорошо и неблагородно. Уязвляет самолюбие Максима Максимыча и та холодная встреча, какой наградил его Печорин. По понятиям старого штабс‑капитана, люди, прослужившие вместе, становятся чуть ли не родными. Печорин не хотел обидеть Максима Максимыча, тем более, что и обижать‑то было не за что, просто он ничего не мог сказать своему сослуживцу и никогда не считал его своим другом.
Благодаря Максиму Максимычу обнаружились слабые и сильные стороны печоринского типа: разрыв с патриархально‑народным сознанием, одиночество, потерянность молодого поколения интеллектуалов. Максим Максимыч тоже оказывается одиноким и обреченным. Мир Максима Максимыча ограничен, целостность его достигнута за счет неразвитости чувства личности.
Максим Максимыч как человеческий тип и художественный образ очень понравился Белинскому и Николаю I. Оба увидели в нем здоровое народное начало. Однако Белинский не считал Максима Максимыча «героем нашего времени». Николай I, прочитав первую часть романа, ошибся и заключил, что Лермонтов имел в виду в качестве главного действующего лица старого штабс‑капитана. Потом, познакомившись со второй частью, император испытал настоящую досаду из‑за того, что Максим Максимыч отодвинут с переднего плана повествования и вместо него выдвинут Печорин. Для понимания смысла романа такое перемещение значимо: точка зрения Максима Максимыча на Печорина – лишь одна из возможных, но не единственная, и поэтому в его взгляде на Печорина заключена только часть правды.
Из женских характеров значительны Вера, Бэла, «ундина», но наибольшее внимание Лермонтов уделил княжне Мери, назвав ее именем большую повесть.
Имя Мери образовано, как сказано в романе, на английский манер (следовательно, по‑русски княжну зовут Мария). Характер Мери обрисован в романе подробно и выписан тщательно. Мери в романе – страдательное лицо. Она подвергается суровым жизненным испытаниям, и именно на ней Печорин ставит свой жестокий эксперимент разоблачения Грушницкого. Не ради Мери осуществляется опыт, но девушка вовлечена в него силою игры Печорина, поскольку имела несчастье обратить заинтересованный взор на лже‑романтика и лже‑героя. Одновременно в романе во всей остроте решается проблема любви – подлинной и мнимой.
Сюжет повести, на котором лежит отпечаток мелодраматичности, основан на любовном треугольнике. Избавляясь от волокитства Грушницкого, который, однако, искренно убежден, что любит княжну. Мери влюбляется в Печорина, но и это чувство оказывается иллюзорным: если Грушницкий – не жених, то влюбленность Печорина мнимая с самого начала. Притворная любовь Печорина уничтожает притворную любовь Грушницкого. Любовь Мери к Печорину остается без взаимности. Оскорбленная и униженная, она перерастает в ненависть. Мери, таким образом, ошибается дважды. Она живет в искусственном, условном мире, где господствуют приличия, прикрывающие, маскирующие подлинные мотивы поведения и подлинные страсти. Чистая и наивная душа княжны помещена в несвойственное ей окружение, где эгоистические интересы и страсти прикрыты различными масками.
Мери угрожает не только Печорин, но и «водяное общество». Так, некая толстая дама чувствует себя задетой Мери («Уж ее надо проучить…»), и эту угрозу берется исполнить ее кавалер, драгунский капитан. Печорин разрушает его замысел и спасает Мери от клеветы драгунского капитана и его шайки. Мелкий эпизод на танцах (приглашение со стороны пьяного господина во фраке) также выдает хрупкость будто бы устойчивого положения княжны в «свете» и вообще в мире. Несмотря на богатство, на связи, на принадлежность к титулованной фамилии, Мери постоянно подстерегают опасности.
Беда Мери заключается в том, что она не отличает маску от лица, хотя и чувствует разницу между непосредственным душевным порывом и светским этикетом. Видя мучения раненого Грушницкого, уронившего стакан, «она к нему подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему с телодвижением, исполненным невыразимой прелести; потом ужасно покраснела, оглянулась на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видала, кажется, тотчас же успокоилась».
Наблюдая за княжной Мери, Печорин угадывает в неискушенном жизнью существе противоборство двух побуждений – естественности, непосредственной чистоты, нравственной свежести и соблюдения светских приличий. Дерзкий лорнет Печорина рассердил княжну, но сама Мери тоже смотрит через стекло на толстую даму.
Поведение Мери кажется Печорину столь же искусственным, как и знакомое ему поведение московских и иных столичных девиц. Поэтому в его взгляде на Мери преобладает ирония. Герой решается доказать Мери, как ошибается она, принимая волокитство за любовь, как неглубоко судит о людях, примеряя к ним обманчивые светские маски. Видя в Грушницком разжалованного офицера, страдающего и несчастного, княжна проникается к нему сочувствием. Пустая банальность его речей вызывает ее интерес.
Печорин, глазами которого читатель изучает княжну, не отличает Мери от других светских девушек: ему известны все изгибы их мыслей и чувств. Однако Мери не вмещается в те рамки, в которые заключил ее Печорин. Она выказывает и отзывчивость, и благородство, понимает, что ошиблась в Грушницком. Мери с доверием относится к людям и не предполагает интриги и коварства со стороны Печорина. Герой помог Мери разглядеть фальшивость и позерство юнкера, рядящегося в тогу мрачного героя романа, но и сам влюбил в себя княжну, не чувствуя к ней влечения. Мери снова обманута, и на сей раз человеком действительно «страшным» и незаурядным, знающим тонкости женской психологии, но не подозревающим, что имеет дело не с ветреной светской кокеткой, а с действительно достойным любви человеком. Следовательно, обманута не только княжна, но неожиданно для него обманулся и Печорин: он принял Мери за обычную светскую девушку, ему открылась глубокая натура. По мере того, как герой пленяет княжну и ставит на ней свой опыт, исчезает ирония его рассказа. Жеманство, кокетство, притворство – все ушло прочь, и Печорин отдает себе отчет в том, что поступил с Мери жестоко.
Опыт Печорина удался: он добился любви Мери, развенчав Грушницкого, даже защитил ее честь от клеветы. Однако результат «смешного» развлечения («я над вами смеялся») драматичен, вовсе не весел, но и не лишен положительного значения. Человечески Мери выросла. Читатель понимает, что власть светских законов даже над людьми «света» относительна, не абсолютна. Мери придется учиться любить человечество, потому что она обманулась не в одном лишь ничтожном Грушницком, но и в непохожем на него Печорине. Здесь недалеко до мизантропии, до человеконенавистничества и скептического отношения к любви, к прекрасному и возвышенному. Ненависть, замещающая чувство любви, может касаться не только конкретного случая, а стать принципом, нормой поведения. Автор оставляет Мери на распутье, и читатель не знает, сломлена она или найдет силы преодолеть «урок» Печорина. Всеразрушающее отрицание жизни, ее светлых сторон не искупает того трезвого критического, самостоятельного восприятия бытия, что привнес Печорин в судьбу Мери.
Остальным действующим лицам отведена в романе более скромная роль. Это касается прежде всего доктора Вернера и мрачного офицера Вулича.
Вернер – своего рода обособившаяся от Печорина его мыслящая часть, ставшая самостоятельной. Вулич не имеет с Печориным точек соприкосновения, кроме любви к опытам и презрения к собственной жизни.
Вернер – доктор, приятель Печорина, своеобразная разновидность «печоринского» типа, существенная для понимания всего романа и его героя. Подобно Печорину, он эгоист и «поэт», изучивший «все живые струны сердца человеческого». Вернер невысокого мнения о человечестве и людях своего времени, но идеальное начало в нем не заглохло, он не охладел к страданиям людей («плакал над умирающим солдатом»), живо чувствует их порядочность и добрые наклонности. В нем есть внутренняя, душевная красота, он ценит ее в других. Вернер «мал ростом и худ и слаб как ребенок, одна нога у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна…». В этом отношении Вернер – антипод Печорина. В нем все дисгармонично: развитый ум, чувство красоты и – телесное безобразие, уродливость. Видимое преобладание духа над телом дает представление о необычности, странности доктора.
Добрый по натуре, он заслужил прозвище Мефистофель, потому что наделен острым критическим зрением и злым языком. Дар предвидения помогает ему понять, какую интригу задумал Печорин, почувствовать, что Грушницкий падет жертвой. Философско‑метафизические разговоры Печорина и Вернера приобретают характер словесной дуэли, где оба приятеля достойны друг друга.
В отличие от Печорина Вернер – созерцатель. Он лишен внутренней активности. Холодная порядочность – вот принцип его поведения. Далее этого нравственные нормы на него не распространяются. Он предупреждает Печорина о слухах, распускаемых Грушницким, о заговоре, о готовящемся преступлении, но избегает и боится личной ответственности: после гибели Грушницкого он отходит в сторону, как будто не имел к дуэльной истории косвенного отношения, и всю вину молчаливо возлагает на Печорина, не подавая ему при посещении руки. В тот момент, когда Печорин особенно нуждался в душевной поддержке, Вернер демонстративно отказал в ней. Однако внутренне он чувствовал себя не на высоте положения и желал, чтобы Печорин первым протянул руку. Доктор был готов ответить душевным порывом, но Печорин понял, что Вернер хотел уйти от личной ответственности и расценил поведение доктора как измену и нравственную трусость.
Вулич – поручик‑бретер, с которым Печорин встретился в казачьей станице, один из героев «Фаталиста». По своей натуре Вулич замкнут, отчаянно храбр. Он предстает в повести страстным игроком не только в карты, но и в более широком смысле, расценивая жизнь как роковую игру человека со смертью. Когда среди офицеров заходит спор о том, есть или нет предопределение, т. е. подвластны люди некой высшей силе, управляющей их судьбами, или они являются полновластными хозяевами своей жизни, поскольку обладают рассудком, волей и на них самих лежит ответственность за их поступки, Вулич вызывается на себе проверить суть спора. Печорин отрицает предопределение, Вулич признает его. Пистолет, приставленный Вуличем ко лбу, должен решить спор. Выстрела не последовало.
Доказательство в пользу предопределения как будто получено, но Печорина не покидают сомнения: «Верно… только не понимаю теперь…» Вулич, однако, в этот день погибает, но иначе. Следовательно, результат спора опять неясен. Мысль движется от сомнения к сомнению, а не от незнания через сомнение к истине. Вулич чужд сомнений. Его свободная воля служит подтверждением идеи фатализма. Храбрость и бретерство Вулича проистекают от того, что на жизнь, в том числе и на собственную, он смотрит как на роковую игру, лишенную смысла и цели. Заключенное им пари вздорно, капризно. Оно выдает желание Вулича выделиться среди других, подтвердить мнение о нем, как об особенном человеке. Веских моральных доводов для поставленного опыта у Вулича нет. Его гибель также случайна и нелепа. Вулич – антипод Печорина, который переводит отвлеченный метафизический спор и историю Вулича в конкретный философский и социально‑психологический план. Храбрость Вулича лежит по ту сторону добра и зла: она не разрешает какой‑либо нравственной задачи, стоящей перед душой. Фатализм Печорина проще, но он держится на реальном знании, исключающем «обман чувств или промах рассудка».
Однако в пределах жизни человеку не дано знать, что его ожидает. Печорину дано лишь сомнение, не мешающее решительности характера и позволяющее сделать сознательный выбор в пользу добра или зла.
Фатализм Вулича противоположен и наивному «народному» фатализму Максима Максимыча («Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано…»), означающему смиренное принятие судьбы, которое уживается и со случайностью, и с нравственной ответственностью человека за свои мысли и поступки.
После «Героя нашего времени» Лермонтов написал очерк «Кавказец» и незаконченную фантастическую повесть «Штосс». Оба произведения свидетельствуют о том, что Лермонтов угадывал тенденции развития русской литературы, предвосхищая художественные идеи «натуральной школы». Сюда относятся прежде всего «физиологичность» описаний Петербурга в «Штоссе» и типов кавказцев в очерке «Кавказец». В поэзии Лермонтов завершил развитие русского романтизма, доведя его художественные идеи до предела, досказав их и исчерпав положительное содержание, в них заключенное. Лирическое творчество поэта окончательно решило проблему жанрового мышления, поскольку основной формой оказался лирический монолог, в котором смешение жанров происходило в зависимости от смены состояний, переживаний, настроений лирического «я», выражаемых интонациями, и не было обусловлено темой, стилем или жанром. Напротив, те или иные жанровые и стилевые традиции были востребованы вследствие вспышки тех или иных эмоций. Лермонтов свободно оперировал различными жанрами и стилями по мере их надобности для содержательных целей. Это означало, что мышление стилями укрепилось в лирике и стало фактом. От жанровой системы русская лирика перешла к свободным формам лирического высказывания, в которых жанровые традиции не сковывали чувства автора, возникали естественно и непринужденно.
Поэмы Лермонтова также подвели черту под жанром романтической поэмы в ее главных разновидностях и продемонстрировали кризис этого жанра, следствием чего было появление «иронических» поэм, в которых намечены иные, близкие к реалистическим, стилевые искания, тенденции развития темы и организации сюжета.
Проза Лермонтова непосредственно предшествовала «натуральной школе» и предварила ее жанрово‑стилистические особенности. Романом «Герой нашего времени» Лермонтов открыл широкую дорогу русскому философско‑психологическому роману, соединив роман с интригой и роман мысли, в центре которого изображена личность, анализирующая и познающая себя. «В прозе, – по словам А. А. Ахматовой, – он опередил сам себя на целое столетие».
Основные понятия
Романтизм, реализм, романтическая лирика, романтические «двоемирие», лирический герой, лирический монолог, элегия, романс, послание, лирический рассказ, гражданская ода, идиллия, баллада, романтическая драма, автобиографизм, символика, романтическая поэма, «бегство» (романтического героя), «отчуждение» (романтического героя), романтический конфликт, цикл повестей, психологический роман, философский роман.
Вопросы и задания для самоконтроля
1. Дайте периодизацию творчества Лермонтова и кратко охарактеризуйте каждый период с указанием написанных произведений.
2. Пафос творчества и основные идейно‑художественные устремления.
3. Раскройте темы, мотивы, проблематику ранней лирики. Романтическое двоемирие ранней лирики.
4. Своеобразие ранней лирики: типологическое и индивидуальное в ней.
5. Байронизм ранней лирики. Мотивы индивидуализма, напряженный драматизм, неразрешенное чувство любви. Мотивы «звуков» и воспоминаний.
6. Судьба лирических жанров романтической лирики в творчестве Лермонтова.
7. Жанры лирического отрывка и лирического монолога, их насыщенность разными темами, мотивами и настроениями.
8. Принципы романтического контраста, характерные антитезы в лермонтовской лирике.
9. Диалектика добра и зла.
10. Юношеские пьесы. Романтическая драма, ее автобиографизм и соотнесенность с лирикой.
11. Ранние поэмы. Их тематика. Основные мотивы и сюжеты.
12. Ранняя проза. Роман «Вадим» и его своеобразие.
13. Роман «Княгиня Лиговская». Жанровые слагаемые романа.
14. Темы и мотивы лирики 1837–1841 годов. Сочетание конкретно‑социального и философско‑обобщенного планов.
15. Жанры и интонации стиха лермонтовской лирики. Ораторский, напевный и разговорный строй лирики.
16. Рефлектирующий характер зрелой лирики поэта.
17. В каких стихотворных произведениях происходит смешение жанровых признаков? Жанровые эксперименты и их последствия.
18. Своеобразие натурфилософской лирики Лермонтова.
19. Расскажите о творческой истории драмы «Маскарад».
20. Лермонтовская философия русской истории и поэма «Песня про… купца Калашникова».
21. Какова творческая история поэмы?
22. Расскажите о фольклоризме поэмы.
23. Каково соотношение точки зрения автора и точки зрения «народа» в поэме?
24. Поэма «Мцыри» и романтическая традиция.
25. Какова творческая история поэмы?
26. Монологизм поэмы.
27. Естественное и цивилизованное в поэме, их роль в судьбе героя.
28. Символика поэмы. Обобщенно‑философский характер поэмы.
29. Расскажите о замысле и творческой истории поэмы «Демон».
30. Как отражена диалектика добра и зла в сюжете и системе образов?
31. Какова функция диалога в композиции поэмы?
32. В чем состоит значение эпилога?
33. Расскажите о жанровых модификациях поэм в зрелом творчестве Лермонтова («стихотворная повесть», «кощунственная поэма»).
34. «Герой нашего времени» – роман или собрание повестей. Объединяющее начало в произведении.
35. Раскройте смысл названия.
36. Поясните причины несоответствия фабулы и сюжета. Какова хронологическая последовательность повестей и романная последовательность?
37. Функция двух предисловий.
38. Прием двойничества как основной принцип построения системы образов.
39. Каковы художественные средства типизации главного героя?
40. Как раскрывается диалектика противоречий – добра и зла, чувства и рассудка, «природного» и социального.
41. Герой нашего времени» – роман судьбы или роман воли?
42. Философско‑психологический тип романа.
43. Дисгармонический стиль на фоне гармонии. Стиль Пушкина и стиль Лермонтова.
Литература
Вацуро В. Э. Чужое «я» в лермонтовском творчестве. – В кн.: Russian Literature. 1993. Vol. 33. № 4.*
Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова. – В кн.: В. В. Виноградов. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя. М., 1990.*
Виноградов И. И. Философский роман Лермонтова. – «Новый мир», 1964, № 10.
Герштейн Э. Г. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. М., 1976.
Гинзбург Л. Я. Творческий путь Лермонтова. Л., 1940.*
Журавлева А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М., 2002. Л., 1981.
Коровин В. И. Творческий путь Лермонтова. М., 1973.* Лермонтовская энциклопедия. Л., 1981.* Лермонтовский сборник. Л., 1985.
Ломинадзе С. В. Поэтический мир Лермонтова. М., 1985.
Лотман Ю. М. В школе поэтического творчества. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988.*+
М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. Л., 1979.
Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. Л., 1959.*
Марченко А. С подорожной по казенной надобности. М., 1984.
Михаил Лермонтов: pro et contra. СПб., 2002.*
Михайлова Е. Н. Проза Лермонтова. М., 1957.*
Л. В. Пумпянский. Стиховая речь Лермонтова; Лермонтов. В кн.: Пумпянский Л. В. Классическая традиция. М., 2000.*
Серман И. Михаил Лермонтов. Жизнь в литературе. 1836–1841. М., 2003.*
Турбин ВН. Пушкин, Гоголь, Лермонтов. Об изучении литературных жанров. М., 1978.
Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. Воронеж, 1973.
Уманская ММ. Лермонтов и романтизм его времени. Ярославль, 1971.
Фохт У. Р. Лермонтов. Логика творчества. М., 1975.*
Эйхенбаум Б. М. Лермонтов. Опыт историко‑литературной оценки. Л., 1924.*
Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М. – Л., 1961.
Глава 4
Н. В. Гоголь[95](1809–1852)
Николай Васильевич Гоголь развил и углубил традиции Пушкина в прозе и в драматургии, означив вместе с тем новое направление русской литературы, которое получило благодаря революционно‑демократической эстетике название «критический реализм». Однако Гоголь менее всего был озабочен критикой действительности, хотя в его произведениях были высмеяны многие стороны русской жизни. Все творчество Гоголя было одушевлено идеалом возвышенного. Он мечтал видеть Россию и русского человека свободными от всех нравственных искажений и указывающими путь всему человечеству к божественно‑прекрасной и величественной жизни. Изживание пороков через смех и торжественная устремленность к духовному совершенству – таковы слагаемые Гоголя, в котором соединились писатель и пророк.