Политико-экономическая парадигма

В основе этой парадигмы лежит представление о том, что глобальные политические отношения в современном мире оп­ределяются экономическими доминантами.

В настоящее время одной из главных теорий, объясняющих геополитические различия в мире, является геополитическая экономия, основная во многом на теории мировых систем И. Валлерстайна (Immanuil Wallerstein).

Теория мирных систем — макросоциологическая концеп­ция общественн>го развития, которую часто относят к неомарк­систской школ- Во многом перекликаясь с теорией смены

общественно-экономических формаций К. Маркса, она базиру­ется, главным образом, на экономических основаниях и вводит пространственно-временной фактор в анализ общественных про­цессов. Одной из важнейших составных частей этой концепции является представление о стадийности, или цикличности, мировых политико-экономических процессов, об их глобальной взаимосвязи. Развившееся на основе концепции Валлерстайна направление геополитической экономии, по мнению многих исследователей, способно максимально точно построить модель распределения политико-экономической власти в мире и запол­нить некий вакуум, образовавшийся в объяснительных возмож­ностях традиционной геополитики.

Одной из основ геополитической экономии являются пред­ставления о существовании так называемых длинных волн (больших циклов) экономического развития. Представления об этих волнах советский экономист Н.Д. Кондратьев ввел в на­учный оборот еще в середине 20-х годов. Согласно им, эконо­мическое развитие отдельных регионов и всего мира подчиня­ется волнообразному закону, характеризующемуся чередовани­ем этапов подъемов, спадов (застоя) и новых толчков, связан­ных с технологическими прорывами и изобретениями, ведущи­ми к началу нового цикла. В настоящее время наиболее распространена следующая точка зрения на датировку длинных волн Кондратьева для развитых регионов мира:

1-я волна: 1780/90 — подъем — 1810/17 — застой — 1844/51 2-я волна: 1844/51 — подъем — 1870/75 — застой — 1890/96 3-я волна: 1890/96 — подъем — 1914/20 — застой — 1940/45 4-я волна: 1940/45 — подъем — 1967/73 — застой — ?

Иногда выделяют пятую волну (цикл), с которой связывают начало постиндустриального развития.

Разные регионы мира, районы внутри государств и терри­тории переживают эти волны в разное время. Каждая из фаз этих четырех длинных волн характеризуется своими техноло­гическими особенностями и связанными с ними типами реги­онального развития. Оказывается, что запаздывание развития одних районов по отношению к другим даже внутри одного государства может составлять несколько циклов, и в один и тот же момент времени «по-соседству» можно встретить регио­ны первого и пятого циклов.'Исходя из анализа преобладаю­щего типа регионального развития, возможно произвести рай-

73 онирование любой территории вне зависимости от ее государ­ственной принадлежности и масштаба.

Политические (а точнее — политико-экономические) отно­шения различных регионов между собой чаще описывают в терминах «ядро» — «полупериферия» — «периферия»1. Раз­личия между этими понятиями лежат в отношениях властво­вания (господства) — подчиненно'сти (зависимости). Часто мож­но встретить определение ядра как региона (территории), экс­плуатирующего периферию, а полупериферии — как террито­рии, способной эксплуатировать периферию, но одновременно эксплуатируемой ядром.

Различия ядро-периферия наблюдаются на всех простран­ственных уровнях — от локального до глобального. Город может рассматриваться как ядро по отношению к окружающим сельским территориям как к периферии; лидирующий в эко­номическом развитии регион государства или их группы — по отношению к более «отсталым» районам; наиболее развитые страны мира — по отношению к ресурсным и экономически зависимым государствам. Эти отношения значительно более сложны и иерархичны, чем представленная здесь упрощенная схема. Так, в самом развитом государстве могут соседствовать регионы, находящиеся на 4-м-5-м цикле Кондратьева, и от­сталые, преимущественно аграрные районы, являющиеся явной периферией. Однако в глобальных отношениях оба они высту­пают частью большого региона — ядра по отношению к другим регионам мира, которые, в свою очередь, территориально струк­турированы на «суб-ядра» и «суб-периферию».

На рис. 2 приведен один из примеров районирования це­лого субконтинента на основании пространственной иерархии центр — полупериферия — периферия. На карте Европы хо­рошо видны регионы, которые находятся на вершине иерархии геополитико-экономических отношений, и территории, макси­мально отставшие от них на несколько циклов Кондратьева. Высокая концентрация регионов с процессами, характерными для ядра первого порядка, в центральной части Западной Европы, несомненно, может служить обоснованием того непре­ложного факта, что вся Западная Европа как макрорегион

Часто в качестве синонимов термину «ядро» можно встретить термины «центр» или «хартлэнд» (не путать с маккиндеровским термином), «периферию» иногда именуют «хинтерлэнд».

 

является одним из мировых центров экономической и полити­ческой силы.

Какие же выводы о новой политической структуре мира делают сторонники школы геополитической экономии?

Некоторые ученые, как, например, Дж. Агню, утверждают, что на смену старому биполярному геополитическому порядку пришел своего рода «геополитический беспорядок». Что это означает? Анализ описанных выше глобальных тенденций при­водит их к мысли о том, что окончание эры «холодной войны» и закат бывших сверхдержав не является очередным перерас­пределением власти в мире в пользу возникающих новых или уже имеющихся сверхдержав. Они считают, что современные процессы ведут к общему упадку роли государств как главных структурных элементов мировой геополитики. Резко возросшая роль экономических и информационных процессов привела к тому, что большее влияние на решение глобальных и меж­дународных политических проблем оказывают внегосударст-венные экономико-политические субъекты — региональные, транснациональные и глобальные корпорации, финансовые ин­ституты и пр. Этим новым вершителям мировых судеб часто уже не требуется опосредующая роль какого-либо государства и его институтов в решении глобальных проблем. Более того, сами эти экономико-политические агенты все более теряют национально-государственную идентичность.

Так, например, один из крупнейших мировых химических концернов BASF, считавшийся гордостью немецкой промыш­ленности и имеющий на территории Германии самые высоко­технологичные прозводства, производит свою продукцию на заводах, расположенных едва ли не на всех континентах мира. А не так давно он перевел свою центральную штаб-квартиру в Голландию, став голландской компанией, рассудив, что это принесет значительные налоговые льготы. Какое государство должно выступать в этом случае главным проводником инте­ресов концерна BASF? Что уж говорить об «ударе по нацио­нальному самолюбию» американцев, когда крупнейший «Бэнк оф Америка» покупается японцами — главными экономичес­кими, а некогда и политическими противниками США? При всем этом мы уже привыкли к тому, что все чаще средства массовой информации открыто называют экономические струк­туры, стоящие за развязыванием опаснейших военных кон­фликтов, таких, как «Война в Заливе» или Чеченская война.

Еще одной важнейшей чертой современного геополитичес­кого порядка (или «беспорядка»?) сторонники геополитической экономии считают снижение роли стратегического милитариз­ма как регулятора глобальных политических отношений. По­тенциально в близком будущем большое число государств смо­жет обладать достаточным количеством оружия массового по­ражения, чтобы уничтожить весь земной шар. Это делает начало любого военного конфликта равносильным попытке коллективного самоубийства. Одновременно с этим по указан­ным причинам стратегическое оружие массового поражения все более рассматривается как обуза, нежели политическая выгода для бывших и нынешних сверхдержав.

Значительным развитием идей геополитической экономии и своеобразной попыткой отойти от строго детерминистского сугубо экономического взгляда на будущее мироустройство ста­ла концепция американского политолога Фрэнсиса Фукуямы, поданная им под броским заголовком «Конец истории?». Со­гласно его концепции, глобализация мировых процессов на основе победы западных идеалов рыночной экономики, либе­ральных ценностей и демократического политического устрой­ства приведет к отмиранию оснований для геополитического противостояния стран и регионов мира, что составляло в прошлом основу истории человечества. При преобладающем влиянии описанных выше политико-экономических процессов в мире победит «рациональное» сознание, составляющее основу капиталистического развития и системы западных обществен­ных отношений. Мир должен постепенно превратиться в еди­ную взаимозависимую управляемую систему.

Среди сторонников данной парадигмы необходимо также упомянуть французского исследователя и политика Жака Ат-тали. Он максимально заострил и политизировал все общие постулаты политико-экономической парадигмы: новые полити­ко-экономические реалии он именовал наступлением «эры де­нег», информационных технологий и либерально-демократичес­ких ценностей; править миром, с его точки зрения, начинают законы «геоэкономики», ставящие во главу регионы-ядра, меж­ду которыми постепенно сгладятся основные противоречия.

В качестве одной из теорий, являющейся результатом развития идей геополитической экономии, выступает теория глобального (мирового) города. Термин «мировой, или глобаль ный, город» появился еще в начале нашего столетия, но получил научное признание и вошел в оборот после публикации в 1966 г. книги П. Холла «Мировые города». Под этим тер­мином сегодня подразумеваются города, в которых сосредото­чена непропорционально высокая доля .экономических и поли­тических институтов, способных принимать зй&чимые для всего мира или крупных регионов решения. Иными словами, это центры принятия решений мировой экономики и политики. Основными приметами глобальных городов являются:

— сосредоточение крупнейших финансовых институтов,
таких, как биржи и банки;

— высокая доля штаб-квартир ведущих транснациональных
корпораций;

размещение международных политических и экономи­
ческих организаций;

проведение на постоянной основе мировых или между­
народных форумов и встреч;

наличие крупных международных торговых организаций
и структур (бирж, выставок и пр.);

наличие крупного международного транспортного узла;

— способность стать международным центром создания,
аккумулирования и распространения информации;

— специализация на предоставлении высокотехнологичных
бизнес-услуг для вышеназванных функций.

Перечисленные выше функции превращаются в предмет специализации глобальных городов и структурируют городское пространство сообразно этим функциям. Глобальные города и по облику, и по городской структуре, и по многим другим параметрам становятся больше похожими друг на друга, не­жели на другие города своих стран и регионов. Они все более ориентируются не на экономику окружающих территорий и даже государств, а на глобальные или транснациональные интересы, углубляя свою «экстерриториальность». Конечно, появление таких городов в том или ином регионе не случайно, а подготовлено всей историей развития не только самого города, но и региона в целом. Очень важную роль, помимо прочих условий, играют и стадия (цикл) экономического развития, переживаемая регионом и его центром. При этом преимущества для появления глобального города имеют территории, стоящие на высших ступенях иерархии циклов Кондратьева. В терминах

геополитической экономии глобальные города приобретают функции «ядра в ядре», или мировых гиперядер (гиперцент­ров). Именно между ними, а точнее — между тяготеющими к каждому из них группами стратегических интересов, идет главное соперничество в глобальных экономических и полити­ческих решениях.

Какие же города могут претендовать на роль глобальных?

В середине 60-х годов П. Холл относил к их числу Лондон, Париж, Рандштад, Рейнско-Рурскую агломерацию, Москву, Нью-Йорк и Токио. Новые реалии в мире и развившиеся представления о самих глобальных городах привели к иной, более сложной классификации. Появились представления о существовании иерархии глобальных городов, и разные авторы принимают различные основания для построения таких иерар­хий. Неудивительно, что в категорию глобальных у разных авторов попадают разные города. Пожалуй, только три города называются глобальными абсолютно всеми исследователями. Это Нью-Йорк, Лондон и Токио.

Этнокультурная парадигма

Данное направление появилось как своеобразный ответ на все более набирающую популярность политико-экономическую парадигму. Объединяющим признаком работ данного направ­ления является представление о том, что наиболее существен­ным фактором современного и будущего устройства мира вы­ступает не столько экономика, сколько этнокультурное разно­образие и соответствующая идентичность.

Наибольшую известность в этой области получила концеп­ция американского ученого Сэмюэла П. Хантингтона. В своей известной статье «Столкновение цивилизаций» он вводит новую переменную в глобальные политические отношения — цивили-зационный раскол. Согласно Хантингтону, не правы те иссле­дователи, которые утверждают, что окончание «холодной вой­ны» означало полную и окончательную победу Запада и его Ценностей, таких, как абсолютизация рынка и либеральной демократии во всем мире и образование однополярного мира. Помимо традиционных факторов, рассматривавшихся западной геополитикой — военно-стратегической и экономической со-

ставляющих, в конце XX в. наблюдается повышение значи­мости еще одного фактора. Целый ряд исследователей отмечает усиление политической роли националистических и религиоз­ных течений, основанных на росте значения культурной и исторической идентичности. С точки зрения Хантингтона, За­паду стоит в ближайшее время ожидать формирования геопо­литической оппозиции со стороны уже существующих и фор­мирующихся цивилизационных идентичностей, которые могут образовать собственные региональные союзы на основе общих ценностей, отличных от Запада. Начинается новая эра в ми­ровой политике, характеризующаяся столкновением Запада с незападными цивилизациями. Именно между ними и будут пролегать линии геополитических напряжений. Он выделяет 8 цивилизаций, которые способны потенциально сформировать свое собственное представление о мировой политике: 1) запад­ная, или атлантическая, 2) славянско-православная, 3) конфу­цианская, 4) японская, 5) исламская, 6) индуистская, 7) ла­тиноамериканская, 8) (возможно) африканская.

Целый ряд отечественных и западных исследователей по­лагает, что нельзя переоценивать значение и силу цивилиза-ционной идентичности. Эти авторы склонны в большей степени подчеркивать роль национальной (или этнической) составляю­щей политической идентичности. По их мнению, при опреде­ленных условиях различия в национальных интересах будут «расталкивать» религиозно-цивилизационные общности. На та­кую опасность указывает, в частности, итальянский исследо­ватель Карло Санторо. Смена геополитических эпох, которую мир переживает в настоящее время, связанные с ней общест­венные кризисы и катастрофы в целом ряде регионов должны, по его мнению, привести к активизации националистических сил и движений. Регионы, наиболее подверженные этому рис­ку, расположены главным образом на периферии и полупери­ферии мировой экономики. Наибольшую вероятность подъема национального самосознания и национализма К. Санторо видит в регионах, составлявших бывший так называемый Восточный блок. С его точки зрения, многочисленные локальные конфлик­ты, которые возникнут на этой основе, подтолкнут мир фор­сировать формирование мирового правительства.

Стратегическая парадигма

Отличительным признаком данной парадигмы выступает отчетливо выраженный приоритет конкретных политических интересов какого-либо субъекта глобальной политики над об­щенаучными интересами. Задачу таких исследований в первую очередь составляет выработка рекомендаций внешнеполитичес­кой стратегии для обеспечения максимального благоприятство­вания интересам какого-либо государства, регионального союза или политического института. Их отличает, как правило, вы­раженное целеполагание и прагматический расчет.

Подобные исследования проводятся с разной интенсивнос­тью под эгидой правительственных органов многих (если не всех) государств мира. Они могут быть не связаны с серьезными научными разработками. Для нас же представляют интерес те из них, которые опираются на серьезные исследования и фор­мулируют определенные теоретические или методологические принципы, которые имеют научный характер и значительные прогностические возможности.

Наибольший интерес в данном контексте, пожалуй, пред­ставляют собой работы американского политика и исследова­теля Збигнева Бжезинского, в прошлом — помощника прези­дента США по национальной безопасности. Публикации 3. Бже­зинского интересны хотя бы потому, что именно в них, как правило, содержатся прогнозы или сценарии развития геопо­литической ситуации в мире.

Геополитические построения 3. Бжезинского откровенно американоцентричны. Автор не скрывает, что главным мотивом большинства из них является стремление выработать страте­гическую линию поведения США на глобальной политической сцене с целью достижения максимального благоприятствования интересам этой страны. В эпоху биполярного мира Бжезинский полагал, что наиболее оптимальным для интересов США в мировой политике был бы вариант некой конвергенции (сбли­жения) противостоящих систем: либеральной рыночной демо­кратии США и централизованно-планового авторитарного со­циализма СССР. В перспективе он предполагал возможным создание мирового правительства с допущением СССР к учас­тию в нем.

После победы Запада в «холодной войне» он существенно изменил представления об американских глобальных интере-

сах. США, с его точки зрения, являются и должны оставаться в обозримом будущем единственной сверхдержавой в мире, способной осуществлять глобальную власть. Бжезинский счи­тает главными геополитическими событиями последнего вре­мени распад СССР и образование на территории Евразии «дуги нестабильности», включающей Балканы, часть Ближнего и Средний Восток, практически весь западный и южный пояс государств — бывших республик СССР — и часть китайских провинций. Для интересов США эти изменения означают, во-первых, устранение главного геополитического конкурента США в лице России как правопреемницы СССР, во-вторых, окончание попыток ограничить американское влияние в Евра­зии и, в-третьих, превращение ислама в главную угрозу аме­риканским интересам на новом для них геополитическом про­странстве.

В перспективе Бжезинский рассматривает возможность воз­никновения пяти «центров глобальной мощи», способных в разной степени конкурировать в мировой политике. Это:

Северная Америка с центром в США и зоной влияния,
простирающейся на всю Америку;

Европейский Союз, влияние которого распространится
на всю Восточную и Южную Европу и частично на Северную
Африку;

Азиатско-Тихоокеанский регион с лидером в лице Япо­
нии и влиянием на Австралию, Океанию и российский Дальний
Восток;

Южная Азия, отличающаяся потенциально значительно
меньшей степенью внутренней интеграции, во главе с условным
лидером Индией;

5) Мусульманский полумесяц, охватывающий Северную
Африку, Ближний Восток, Страны Персидского залива, Цент­
ральную Азию. В этом регионе отсутствует явный лидер,
однако присутствует значительная степень внутреннего единст­
ва, основанная на исламских ценностях и враждебности по
отношению к Западу.

Бжезинский особо оговаривает возможность появления еще одного центра силы под условным названием «Евразийские грозди». Этот регион, по его мнению, может возникнуть на месте бывшего СССР при лидерстве России.

Как же могут США, по мнению Бжезинского, осуществить свои притязания на глобальную власть? Глобальная власть

предполагает одновременное наличие четырех составляющих: военного могущества, экономической мощи, культурно-идеоло­гической экспансии и глобальных политических мускулов. По мнению автора, ни один центр силы в мире, кроме США, не обладает всеми четырьмя компонентами и поэтому пока не может с ними конкурировать на равных. В качестве основных конкурентов США в этих амбициях он рассматривает, прежде всего, Европу и Японию. Последняя, согласно Бжезинскому, представляет меньшую опасность для США в их претензиях на мировое лидерство. Экономическая мощь Японии нейтрали­зуется периферийным географическим положением, ограничен­ностью собственной ресурсной базы и, главное, исторической изолированностью японской культуры и сложностью глобаль­ной идеологической экспансии японских культурных ценнос­тей. Потому Бжезинский приписывает Японии возможную роль своего рода «глобального вице-президента», но лишь при ук­реплении США в качестве «президента». Европа имеет больше шансов в глобальном соперничестве за мировое лидерство, нежели Япония. Ограничения для Европы на этом пути видятся Бжезинским в слабости внутренней политической интеграции, не способной догнать интеграцию экономическую. В этом про­цессе критически важно для США всемерное укрепление НАТО и ослабление собственных внутриевропейских структур типа ОБСЕ. Те сценарии расширения НАТО на восток и формиро­вания новой системы отношений в Европе, которые Бжезин­ский описывает как наиболее благоприятные для США, до сих пор сбывались с удивительной точностью.

Субъекты новой геополитики

Для правильного понимания сути основных пространствен­но-политических противоречий и конфликтов на Земле необ­ходимо ответить на вопрос о субъектах основных политических отношений: кто же являются главными действующими лицами на глобальной политической сцене. Ответы на этот вопрос разнятся в разных геополитических школах. Сегодня большая часть геополитических исследований посвящена взаимоотноше­ниям между пятью такими субъектами.

1. Государства. Отношения между государствами, совер­шенно очевидно, для большинства геополитиков XX в. явля-

лись главным объектом исследований. Государство действитель­но было и является самым активным и очевидным агентом в сфере глобальных пространственных отношений.

Международные организации и союзы.

Геополитико-экономические районы.

4. Цивилизации и центры силы (в терминах Сэмюэ-
ла П. Хантингтона).

5. Нации. О нациях как о субъектах мировых политичес­
ких отношений как на Западе, так и у нас, в основном, пишут
социологи, историки, этнографы и антропологи и очень мало —
географы.

Какие же из этих субъектов наиболее влиятельны в совре­менной мировой политике?

Конфликт между нацией и государством как субъектами политических отношений представляет собой основной геопо­литический конфликт, основания которого объективны и прак­тически не устранимы известными на сегодняшний день спо­собами. Почему?

Из упомянутых выше субъектов геополитических отноше­ний, равно как и из неупомянутых (хаусхоферовские «пан-ре­гионы», коэновские геополитические регионы и пр.), лишь нации и государства представлены в реальной политической жизни политическими институтами, способными к массовой мобилизации и к представительству собственных интересов. Именно они реально участвуют в международных отношениях и именно между ними происходит противостояние по поводу территории. И государства, и нации, как утверждает большин­ство исследователей, нуждаются в собственной территории в той или иной форме. При этом совершенно очевидно, что государственные и «национальные» территории не совпадают.

Более того, конфликт между нациями и государствами по поводу права на территориальный суверенитет имеет неизбыв­ную (неустранимую физически) природу. Не существует физи­ческих методов его разрешения. Представить себе ситуацию, когда при сохранении сегодняшних государственных и нацио­нальных идентичностей мир будет представлять из себя систему мононациональных государств, невозможно. Ни глобальные пе­реселения народов, ни перекройки государственных границ не создадут удовлетворяющую всех ситуацию.

Если «физически» данный конфликт неустраним, то суще­ствует ли вообще выход из него? Есть ли пути его реального

разрешения? Не будем обсуждать способы насильственного раз­решения, а точнее подавления конфликта. Самьга распростра­ненным способом предотвращения данного конфликта являлись попытки изменения природы конфликтующих явлений. Несо­стоятельными оказались многие попытки бороться с нацио­нальной идентичностью. Так, в СССР на протяжении многих десятилетий пытались заменить национальную идентичность

на классовую.

Другой наиболее настойчиво применявшейся в новейшей истории попыткой разрешения основного геополитического кон­фликта было и остается стремление ряда государств подменить в сознании людей представление о природе и составе нации. Понятие этнической нации подменяется понятием нации госу­дарственной. В последнем случае в массовом сознании культи­вируется представление о том, что все население государства, независимо от его этнической принадлежности, составляет еди­ную нацию. Действительно, если невозможно материально со­вместить государственные границы с национальными, то надо сделать это в головах людей. Наиболее разрекламированной попыткой такого рода является пример американской государ­ственной идеологии, насаждающей термин «американская на­ция» применительно ко всему населению страны. Многочис­ленные примеры расово-этнических конфликтов в США, начи­ная с рудиментов куклуксклановского расизма и заканчивая расовыми выступлениями 60-х годов или расово-этническими столкновениями в Лос-Анджелесе в 1992 г., свидетельствуют о том, что и этот путь пока не дал ожидаемого результата.

Таким образом, нации и государства по-прежнему высту­пают главными субъектами мировой политики. Какова же роль других упомянутых выше геополитических субъектов? Среди них, помимо наций и государств, реальными политическими институтами могут выступать, главным образом, международ­ные организации и союзы. Их относительная слабость по сравнению с геополитической ролью государств и наций объ­ясняется тем, что международные организации и союзы в гораздо меньшей степени обладают способностью к мобилиза­ции, чем государства или нации, а также, как правило, не обладают правом неограниченного суверенитета. Геополитико-экономические районы или цивилизации вынуждены искать проводника своих глобальных интересов в мировой политике

в лице тех же государств, националистических движений или международных организаций.

Основные геополитические процессы и регионы

В современной литературе по геополитике более всего об­суждаются два взаимосвязанных процесса, формирующих про­странственную модель распределения власти в мире: с одной стороны, все возрастающая глобализация экономических и по­литических процессов, с другой — локализация (или фрагмен­тация) этих же процессов. Если абсолютное большинство ис­следователей согласны с самим существованием этих процессов, то по вопросу о их сущности мнения расходятся.

Сами термины получили свое современное звучание из работ представителей направления геополитической экономии. Они описывают глобализацию как процесс возрастания взаим­ной зависимости всех частей мира на основе включения их в мировую рыночную экономику. За экономической интеграцией в единый процесс неизбежно следуют изменения и в прочих областях общественной жизни.

Процесс фрагментации, с точки зрения представителей этого направления, не противостоит, а скорее вписывается в процесс глобализации, и представляет собой ее органический элемент и механизм. С этих позиций фрагментация (или локализация) выражается, прежде всего, в передаче части политических функций от государственного уровня региональ­ному и локальному, образуемым, главным образом, экономи­ческими районами со своими особыми интересами. Такие райо­ны формируются под воздействием законов мировой экономики и описываются в упомянутых терминах «центр» — «полупе­риферия» — «периферия».

Такой подход к трактовке главных геополитических про­цессов современности разделяется далеко не всеми. Практичес­ки нет разногласий среди специалистов в том, что экономи­ческие процессы создают основу для формирования мировой глобальной зависимости. Различия в позициях заключаются в оценке значимости глобальной экономики для мировой поли­тики.

Во-первых, глобальная экономика все еще представляет собой скорее наиболее вероятную перспективу, нежели реаль-

ность. Огромные пространства Земли практически исключены из процессов, которые принято называть глобальными. Пара­метры экономической зависимости не столь масштабны, как о них принято думать — даже в ведущих странах «центра» или «ядра», более 80% ВВП потребляется внутри страны. Более того, основной объем торговли конечными продуктами прихо­дится на обмен внутри тех же «развитых» стран.

Во-вторых, хотя вступление части ведущих стран в постин­дустриальную фазу развития и породило новые центры силы в лице глобальных городов и новые субъекты политических интересов в лице транснациональных корпораций, едва ли можно однозначно говорить об упадке традиционных институ­тов мировой политики (таких, как описанные выше государства или нации) и о серьезном снижении значимости их собственных интересов на глобальной сцене.

В-третьих, экономический детерминистский подход не мо­жет описать всех факторов глобальной политики. Более того, практика показывает, что даже в регионах «ядра» главную роль могут играть процессы неэкономического происхождения. Ответом на все эти реалии явилось развитие представлений о том, что глобализация должна предполагать не только эко­номический процесс. Некоторые специалисты полагают, что это прежде всего процесс унификации ценностей. При этом под унификацией обычно подразумевается экспансия западных цен­ностей, таких, как политический либерализм, демократия, свободная рыночная экономика, рационализм. Более подроб­но суть процесса глобализации рассматривается в следующей главе.

Подходы к описанию процессов фрагментации также весь­ма различны. Напомним, что изначально фрагментация (или локализация) в терминах направления геополитической эконо­мии подразумевала формирование взаимосвязанной системы регионального разделения труда, углубления региональной спе­циализации. При этом фрагментация составляла неотъемлемую часть, своего рода структурный каркас глобальной экономики и зависимости. Появился даже термин «глокализация», обо­значающий диалектику этой взаимосвязанной системы. Оче­видно, что при таком понимании для глобальной политики направленность фрагментации центростремительная, поскольку усиление региональной специализации неизбежно усиливает взаимозависимость всех частей пространственной системы.

Однако в последнее время все более стал развиваться взгляд на фрагментацию не как на геоэкономический процесс, а скорее как на процесс ему противостоящий. Под процессом фрагмен­тации стали понимать политическое воздействие сил, проти­востоящих глобализации. Свой вклад в такую фрагментацию вносят все субъекты мировой политики неэкономического про­исхождения: государства, нации, наднациональные негосудар­ственные общности, и даже международные организации и союзы. Такое понимание фрагментации придает этому процессу центробежную направленность.

Совершенно очевидно, что представления о геополитичес­ких различиях разнятся не только у политиков разных стран, но и у исследователей геополитики. Каждому, кто хочет сфор­мировать собственное представление о распределении власти в мире, стоит познакомиться со всем разнообразием подходов и оснований для классификаций, предлагаемым разными школа­ми и направлениями научной геополитики, выработать свою оценку и собственную систему факторов. Авторам настоящего учебного пособия представляется, что наибольшего интереса в современных условиях заслуживают три концепции, позволяю­щие наиболее точно описать геополитическую картину мира конца XX — начала XXI столетия. Это геополитическая эко­номия, концепция глобального города и цивилизационный под­ход С. Хантингтона.

Главные события мировой политики свидетельствуют о том, что минимум два глобальных разнонаправленных и разных по своей природе процесса формируют сегодня политическую кар­ту мира. Это возрастающая зависимость мировых политических процессов от глобальной экономики и рост влияния националь­ной, культурной, религиозной идентичности на возникновение и развитие политических противоречий и конфликтов. Очевид­но также, что два этих процесса не могут не конфликтовать между собой. Если первый из них имеет глобальную центро­стремительную направленность и толкает субъектов мировых политических отношений в русло единого экономического про­цесса и ко все большей взаимозависимости, то второй — цент­робежный — ведет к региональной фрагментации.

Если сложить основные тезисы названных концепций, то окажется, что описанные Хантингтоном цивилизации обладают различным геополитико-экономическим потенциалом. Ныне две из восьми цивилизаций практически полностью покрывают

зону ядра (западная и японская), три почти целиком относятся к зоне полупериферии (славянско-православная; конфуцианская и индуистская), а остальные состоят из государств как полу­периферии, так и периферии, с различной долей первой и последней. Карта, изображенная на рис. 2, хорошо описывает состояние современной политики, в котором ведущая роль как в мировой экономике, так и в господстве мировоззренческих ценностей принадлежит именно западной цивилизации1. По геополитико-экономическому потенциалу ей может сейчас все­рьез противостоять только японская цивилизация, ограничен­ная (по наблюдению 3. Бжезинского) практической невозмож­ностью широкого распространения своего ценностного влияния в мире. Не случайна, видимо, та острота конкуренции, которая наблюдается между зонами ядра двух цивилизаций. Все три глобальных города мирового значения расположены в зонах влияния этих двух цивилизаций и не могут не подчиняться преимущественно их интересам.

Рост значимости других цивилизаций в мировой политике, видимо, напрямую связан с развитием в них циклических гео политике-экономических процессов, с развитием зон ядра, возникновением всемирно значимых глобальных городов. Труд­но представить, что цивилизационное противостояние вызовет в будущем предсказывавшиеся еще в 30-е годы К. Хаусхофером тенденции к достижению автаркии (самоизоляции). Глобализа­ция политико-экономических процессов достигла той стадии, когда такой сценарий практически невозможен. Тем не менее, в рамках глобального экономического пространства можно ожи­дать усиления действия факторов неэкономического происхож­дения, способных вылиться в новое структурирование мирового политического пространства.

В заключение приведем сводную таблицу, в которой кратко изложены основные параметры современных подходов, исполь­зующихся в западной геополитике (табл. 3).

 

Таблица 3. Основные направления современной западной геополитики

 

Направление, парадигма Авторы концепции Объяснительная основа Главные субъекты геополитики Главные геополитические процессы, их сущность и направленность
Геополитическая экономия Дж. Агню, Ж. Аттали, Ф. Фукуяма Циклические экономические процессы Геополитико-экономические районы разных уровней, ядро—полупериферия— периферия Глобализация как экономический процесс центростремительной на­правленности . Фрагментация как экономический процесс центростремительной на­правленности
Этнокультурная парадигма С. Хантингтон, К. Санторо Этнокультурная идентичность Цивилизации, нации, между­народные организации и сою­зы Глобализация как экономический процесс центростремительной на­правленности. Фрагментация как этнокультур­ный процесс центробежной на­правленности
Стратегическая парадигма 3. Бжезинский Стратегическое целеполагание, политическая прагматика Государства, международные организации и союзы Глобализация как экономический, ценностный и стратегический про­цесс центростремительной напра­вленности. Фрагментация как этнокультур­ный и стратегический процесс цен­тробежной направленности

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ГЕОПОЛИТИКА ЭПОХИ «ПОСТ-БИПОЛЯРНОСТИ»

Глобальные сдвиги в технике, экономике, информации, социальной жизни в конце XX в. породили поиск характерис­тики этого этапа мирового развития.

Посткапиталистическим обществом назвал его немецкий социолог Ральф Дарендорф еще в конце 50-х годов.

Информационным обществом называли его несколько поз­же — в эпоху информационно-технической революции.

Справедливым обществом именовали его американские и западноевропейские социологи в середине 70-х годов, а извест­ный американский экономист Джон Гэлбрайт назвал так свою книгу в 1996г.

Наконец, постиндустриальным обществом обозначил его Даниэл Белл — американские социолог в 70-х годах, и это определение стало, пожалуй, наиболее «ходовым», хотя оно, как, впрочем, и другие, в большой мере условно. Условно по двум причинам:

во-первых, даже при гигантском росте занятости в сфере услуг, при так называемой «деиндустриализации» в развитых странах, материальное производство остается основой всего хозяйства и там. Даже производство программного обеспечения, хотя оно и отличается весьма существенно, например, от сборки автомобилей, остается все же одной из отраслей промышлен­ности (Маршалл Голдман, американский экономист, 1998);

во-вторых, постиндустриальным никак нельзя назвать ни Юг, ни тем более ту часть Юга, которая относится к наименее развитым странам мира. Несмотря на споры о новых тенден­циях в соотношении Север-Юг1, остается очевидным, что зна­чительной части Юга не коснулась даже современная инду­стриализация. Но еще больший, гигантский разрыв существует в сфере информации — в западной литературе он характе-

По самым крайним пессимистичным оценкам, разрыв между 1/5 самых бо­гатых жителей планеты и 1/5 беднейших ее обитателей, составлявший в 1960 г. 30 : 1, достиг в 90-х годах 61 : 1, а собственность 358 современных миллиардеров превышает годовой доход 45% населения планеты («Human Development Report», 1996, p. 2).

 

 

ризуется как «информационно-технологический колониализм», ведь на Юг «сбрасываются» в основном экологически грязные, а не современные производства.

О какой глобальной «информационной революции» или информационном обществе можно говорить, когда при общей численности населения наименее развитых стран в 555 млн. чел. 78% его составляют полуграмотные или совсем неграмотные (МэиМО», 1998, № 9, с. 20).

Попытки «секторального» насаждения новейшей техноло­гии в области информатики тоже не всегда дают положитель­ный эффект: в Индии, например, они привели к возникновению новой «информационной касты», аристократии информацион­ной эпохи (Линк, 1998).

Ведущим процессом современного мира стала глобализация. Российский экономист Ю. Шишков определяет ее как про­цесс нарастания взаимозависимости национальных рынков то­варов, услуг и капиталов и усиливающейся диффузии капита­ловложений, производства и потребления в мировом масштабе («МэиМО», 1998, № 9, с. 5).

Почти весь мир стал рынком и сферой приложения транс­национальных корпораций (ТНК) и мультинациональных бан­ков, произошло гигантское расширение и вместе с тем моно­полизация информационных сетей (телефонной, телеграфной, телефаксовой, компьютерной, спутниковой связи)1 и сферы обслуживания (крупными авикомпаниями, предприятиями по маркетингу и консалтингу).

Движущей силой глобализации являются ТНК, поэтому иногда говорят о «транснациональной глобализации», подчер­кивая этим механизм глобализации. Пропаганда Запада пыта­ется внушить, что оплетенный информационными сетями мир станет единым миром (разумеется, капиталистическим), единой цивилизацией (естественно, западной) с единой этикой, объеди­ненным и руководимым одной глобальной организацией. В политологии такая схема называется «новым мировым поряд­ком».

1 Нашу эпоху называют временем информационной революции. С 1957 г. было запущено 3000 спутников связи. После создания Интернета в эту «информацион­ную биржу» входит 30—40 млн. организаций и отдельных пользователей более чем в 70 странах со стремительной тенденцией роста (150000 новых пользователей в месяц!). «Вторая волна» информационной революции касается био- и генной техники («Информационная технология жизни») (Globale Trends, 1966).

В нашумевшей статье американского профессора японского происхождения Френсиса Фукуямы, которая .называлась «Ко­нец истории?», была сделана попытка объявить такое единение мира уже свершившимся. Он писал: «То, чему мы, вероятно, свидетели — не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической истории человечества и универса­лизации западной либеральной демократии как окончательной формы правления (курсив мой. — С. Л.)* (Карьера», март 1990, с. 134-148). Думается, что все дальнейшее изложение опровергает эту мифологему, попытки выдать желаемое за

действительное.

Если в 70-х годах число ТНК составляло 3500, то в 90-х — уже 44000 с 280000 дочерних обществ за границей; их действия организованы глобально, производство разбросано по всему миру. Так, известная ТНК «Хьюлетт-Паккард» (США) имеет резиденцию в Калифорнии, в знаменитой «Силиконовой доли­не», производит новейшее медицинское оборудование на Севе­ро-Востоке США, персональные компьютеры в Швейцарии, новую оптику в ФРГ, а лазеры в Сингапуре. У 10 крупнейших ТНК мира иностранные капиталовложения составляют до 50%, а оборот — до 60%. На ТНК мира приходится уже 1/3 мирового индустриального производства.

В последние десятилетия мировая торговля росла вдвое быстрее, чем производство (на 5% в год), а прямые иностран­ные инвестиции еще быстрее — с 56 млрд. долл. в 70-х годах до 208 млрд. долл. во второй половине 90-х годов, т. е. вы­росли в 4 раза. Крупнейшие мультинациональные банки рез­ко нарастили свою финансовую силу — до 6700 млрд. долл.

(1994 г.).

Оборот крупнейших ТНК не меньше, а зачастую и больше, чем ВВП достаточно крупных стран. Так, у «Дженерал Мо­торс» он составляет 133 млрд. долл. (1995), а ВВП далеко не бедной Саудовской Аравии — 125 млрд. долл. (1995); у «Форда» — 160 млрд. долл., тогда как у Норвегии — около 157 млрд. долл., оборот «IBM» больше, чем у Пакистана с населением 133 млн. чел.

Из этого не следует заключать, что мировое хозяйство контролируется лишь неким «транснациональным монстром Франкенштейном», что выросшая роль ТНК и банков чуть ли

не отменяет значение современных государств или сводит его к минимуму. Это было бы явным преувеличением, т. к. по­давляющее большинство ТНК имеет свою базу в государствах ОЕЭСР и если какая-нибудь фирма попытается иметь несколько таких «баз» в разных государствах, то вполне вероятно, что она не сможет использовать все плюсы определенной нацио­нальной базы (Линк, 1998). К тому же ТНК, как правило, организуют почти всю сферу НИОКР в «своей стране» (ТНК США — на 90%, а японские — даже на 98%). Национальные системы научной, технологической и информационной сфер играют и сейчас огромную роль, а национальная принадлеж­ность ТНК остается значимой для обеих сторон — и для монополии, и для государства.

Геоэкономическая ситуация мира 80-х-ЭО-х годов (т. е. соотношение основных экономических «центров силы», основ­ных макрорегионов мира) характеризуется полицентризмом, определенной энтропией послевоенного миропорядка в эконо­мическом, технологическом и культурном планах. В мире нет ныне какого-то одного, резко доминирующего экономически «полюса, каким были США в 50-е-60-е годы. Это признают и видные американские экономисты: 60-е годы — «конец то­му, что называлось (пусть и с явным преувеличением) "аме­риканским столетием"». Сегодня на смену ему пришло то, что следует называть «веком развитых стран» (Питер Дра-кер // «МэиМО», 1998, № 11, с. 6).

Полицентризм достаточно явственно проявляется при лю­бом подходе к анализу геоэкономики 90-х годов: страновом, блоковом (сравнение главных интеграционных группировок), макрорегиональном и даже «цивилизационном» (Запад — не «Запад»).

Конечно, можно было бы ожидать, что после 1991 г. — развала СССР — ситуация должна была стать более однознач­ной. Россия действительно была отброшена за пределы первой десятки в «таблице лидеров» — экономически сильнейших стран мира, ее место заняли новые «нетрадиционные лидеры» (табл. 4). Существенно при этом^ что социально-экономические преобразования в России (страны Восточной Европы именуют иногда «странами с переходной экономикой») отнюдь не озна­чают «торжество либеральных идей».

Никогда раньше в первой десятке стран мира не фигури­ровали четыре (!) развивающихся страны — Китай, Индия,

Бразилия, Индонезия. А по прогнозам на 2010 г. в эту десятку войдут еще Южная Корея, Таиланд и Тайвань, потеснив евро­пейские страны, а Китай где-то в 2020 г. может занять первое место, обойдя США.

Таблица 4. Экономически сильнейшие страны мира (1997 г.)

 

Страна ВВП, млрд. долл.*
США
КНР
Япония
ФРГ
Индия
Франция
Англия
Италия
Бразилия
Индонезия

* Болотин Б. Международные сравнения 1990-1997 гг. // «МэиМО», 1998, № 10. ВВП рассчитан в ценах и по паритетам покупательной способности валют 1993 г. Во многих зарубежных изданиях ВВП КНР гораздо ниже, но необходимо учитывать покупательную способность национальной валюты и при таком пересчете КНР, безусловно, является второй по ВВП державой мира.

Самым крупным событием 80-х-90-х годов был стреми­тельный взлет Китая. В 1990-х годах годовой прирост ВВП устойчиво составлял 10-12%, т. е. был даже выше, чем у ли­дировавших до этого «азиатских тигров». Уже в 80-х го­дах КНР заняла первое место в мире по многим «рядовым» производствам — добыче угля (в 90-х годах она превысила 1 млрд. т, такого масштаба не достигала ни одна страна мира за всю историю человечества), производству хлопчатобумажных

тканей и т. д.

Но все это никак не означало «ниши» КНР в мировом хозяйстве, как надеялись и прогнозировали западные эконо­мисты. Нет сомнения, что при такой стратегии развития страна не могла бы стать в короткий исторический срок ядерной, ракетной и космической державой1. Были развиты производ-

Видный американский экономист Лестер Туроу даже в 90-х годах отмечал, что якобы «примитивные низкооплачиваемые операции (в текстильной, обувной промышленности и т. д.) переносятся в Китай» («МэиМО», 1998, Jsfe 10).

ства предметов потребления и длительного пользования: КНР Стала лидером в производстве телевизоров, стиральных машин, бытовой электроники, резко усилила автомобилестроение. На­чался широкий экспорт индустриальной продукции — экс­порт превышает 180 млрд. долл. (1996 г.), при этом страна име-ет активный торговый баланс с США и Японией. Она решила уникальную продовольственную проблему (при населе­нии 1,2 млрд. чел.). Ныне все делается для технологического броска в XXI в. — на гражданские НИОКР тратится больше 60 млрд. долл. в год (три бюджета России!).

Потенциал Китая еще более вырос в конце 90-х годов, когда частью страны стали Гонконг (1997 г.), занимавший в этот момент 10-е место в мире по экспорту, а в 1999 г. — Макао. При оценке истинного экономического веса КНР надо учитывать еще наличие «большой экономики Китая» в тех странах Юго-Восточной Азии, где велики китайские капита­ловложения и сильна китайская диаспора. Однако, как бы мы ни называли экономическую систему КНР, она не стала либе­рально-демократической, а официальной целью страны явля­ется строительство социализма с китайской спецификой.

Другое важное явление 80-х-90-х годов произошло в Юго-Восточной Азии — это стремительное выдвижение «малых азиатских тигров» — Южной Кореи, Тайваня, Сингапура и Гонконга, специализирующихся на производстве сложной со­временной и вполне конкурентоспособной продукции (элек­троника, судостроение и т.д.). «Второй очередью» новых ин­дустриальных стран (НИС) становятся Малайзия, Таиланд, Индонезия. За 1965-1991 гг. Тайвань переместился с 45-го на 11-е место в мировом экспорте, Южная Корея — с 49-го на 13-е, Сингапур — с 48-го на 15-е. Современный период раз­вития Тайваня характеризуется наукоемкой индустриали-за-цией, а в Сингапуре на электронику приходится 60% экспорта.

Существенно отметить, что и HOBWe индустриальные страны Юго-Восточной Азии не вписываются в формулу «западная либеральная демократия», так как режимы Южной Кореи многие годы были диктаторскими, режим личной диктатуры без военного акцента — в Сингапуре.

НИС показали высокую степень устойчивости экономики, сумев крайне быстро преодолеть валютно-финансовый кризис 1997 г. и спад ВВП, уже в 1999 г. на прирост ВВП вышли

Таиланд (+ 3%), Малайзия (+ 0,9%), Южная Корея (+ 4,6%!). Президент Южной Кореи даже сказал, что страна создает «второе экономическое чудо». Рывок азиатских стран сейчас общепризнан. Американский экономист Питер Дракер отметил, что «Континентальная Восточная Азия вместила в тридцать лет гигантский путь развития, спрессовав в эти рамки то, для достижения чего Франции потребовалось 200 лет, Соединенным Штатам — 150, а Японии — 80» («МэиМО», 1998, № 11,

с. 15).

Все это заставило перейти от старой «трехчленной схемы» развитого мира (США — Западная Европа — Япония) к но­вой — США — Западная Европа — Азиатско-Тихоокеанский

регион (АТР).

Последнее понятие крайне условно в социально-экономи­ческом плане, но вполне применимо, если говорить о сдвигах в географии морского транспорта мира. Так, в контейнерных перевозках в 50-х-60-х годах, безусловно, доминировала Ат­лантика, но в 1996 г. уже 72% этих перевозок приходится на АТР. Здесь находятся и 6 из 10 крупнейших контейнерных портов мира — Гонконг, Сингапур, Пусан (Южная Корея), Кобе, Иокогама и Токио.

Понятие «АТР» в социально-экономическом плане, как уже отмечалось, весьма расплывчато и неопределенно. Во-первых, сюда входят не просто весьма разные, но и контрастные по социально-экономическим условиям страны (Китай, строящий «социализм с китайской спецификой», и цитадель мирового капитализма — США, и, наконец, недавно еще феодальные или колониальные НИС). Во-вторых, можно задать законный вопрос о структуре региона: если сюда США входят целиком, то что остается от макрорегиона «Северная Америка», если же частично, то Калифорния — да, а остальное...?

Тем не менее, при определении веса макрорегионов мира западная периодика и статистика пользуются трехчленной схе­мой: Западная Европа, Северная Америка, АТР (явно без США-Канады). В 1950 г. соотношение трех «полюсов» в ми­ровой торговле было таким: на Западную Европу приходилось 33%, на Северную Америку — 22, АТР — 17. В начале 70-х годов доля Западной Европы возросла до 45%, Северной Аме­рики уменьшилась до 19, а АТР — до 13 (в Китае еще не начиналась эпоха реформ).

Но к 1991 г. при сохранении перевеса Европы (45%) резко выросла доля АТР — 25%, а доля Северной Америки упала до 16%. В целом на «триаду» приходится 86% мировой торговли, здесь концентрируется большая часть мировых затрат на НИОКР: доминируют США — 43,4%, на Западную Евро­пу приходится 32,4%, на Японию — 19,3. Характерны так­же высокая концентрация потоков капитала внутри «триады» США — Западная Европа — Япония и крайне выборочный характер инвестиций в развивающиеся страны (59% их при­ходится на 10 стран). Примечательно основное изменение в географии зарубежных инвестиций: КНР стала вторым в мире получателем их, уступая только США (1995 г.), тогда как еще в конце 80-х годов занимала лишь 11-е место, уступая даже Бенилюксу1 и Сингапуру. Уже это иллюстрирует резкое по­вышение силового потенциала Восточной Азии, дает возмож­ность прогнозировать, что XXI век будет «веком Азии».

Конечно, все это не означает какого-то однозначного умень­шения роли США в современном мире. Они уверенно лидируют на всех направлениях фундаментальной науки, притягивая в страну и зарубежную элиту. По доле расходов на НИОКР в ВВП они уступают лишь Японии (2,5% в 1996 г. против 3%), но резко превосходят всех конкурентов как по численности ученых и инженеров, занятых в науке (962,7 на 10 тыс. трудоспособного населения против 526,5 в Японии, 240,8 в ФРГ), так и по ассигнованиям на НИОКР в абсолютных масштабах и на душу населения («МэиМО», 1998, № 8, с. 6).

США остаются наиболее конкурентоспособными из всех стран мира (согласно данным Международного экономического форума). Они лидируют на рынке вооружений, обладая наибо­лее развитым и современным ВПК — на их долю приходится 44% мировых поставок оружия (1996 г.). Такой доминации не было и не могло быть до развала СССР. Наконец, страна уже многие годы находится в стадии экономического подъ­ема — в 90-х годах было создано 14 млн. новых рабочих мест.

Все это, казалось бы, опровергает тезис о полицентризме в геоэкономике мира 90-х годов, скорее говорит о растущем «американоцентризме» Запада, но на самом деле обе тенден­ции — американоцентризм (в основном в пределах Запада) и

Экономический союз Бельгии, Нидерландов и Люксембурга.

полицентризм глобально могут действовать параллельно и ре­ально действуют параллельно. Это доказывается и сравнени­ем экономических потенциалов не только отдельных стран, но и интеграционных блоков — единая Европа в рамках ЕС превосходит и по демографическим, и по экономическим по­казателям отдельно взятые США и примерно равна блоку НАФТА (соответственно 403 млн. чел. и 8,98 трлн. долл. в ЕС, 373 млн. чел. и 8,4 трлн. долл. в НАФТА).

После развала СССР геополитическая ситуация в мире резко изменилась в пользу Запада. До 1991 г. она однозначно характеризовалась как биполярная, когда существовали и кон­курировали две сверхдержавы — СССР и США, два военных блока (Варшавский договор и НАТО), две интеграционные группировки в Европе (СЭВ и ЕС). В 1991-92 гг. мир вступил в эпоху геополитической неопределенности с четкими попыт­ками геополитического передела, ревизии послевоенного уст­ройства мира по Ялтинским и Потсдамским соглашениям, ревизии Хельсинских протоколов 1975 г. о незыблемости по­слевоенных границ в Европе.

Запад во главе с ОПТА выступает с позиций силы, сила получает приоритет над международным правом, игнорируя Устав ООН и позицию ОБСЕ, усиливая роль и провозглашая вседозволенность акций НАТО. ООН и ОБСЕ в значительной мере утеряли роль гарантов послевоенной системы междуна­родных отношений. Это не какие-то радикально-левые оценки. Известный американский историк и социолог Иммануил Вал-лерстайн отмечал, что «вовсе не очевидно, что... все мы всту­пили в более безопасный, более обнадеживающий или бо­лее пригодный для жизни мир. Мы все вступили в мир дру­гой эпохи, вот и все. Этот мир следующих пятидесяти лет обещает быть куда более жестоким, чем мир холодной вой­ны, из которой мы вышли. Холодную войну в высшей степени режиссировала, в высшей степени сковывала забота двух сверх­держав о том, чтобы между ними не вспыхнула ядерная война. Не менее важно, что у обеих держав было достаточ­но сил и возможностей для предотвращения такой войны. Но эта ситуация резко изменилась. Военная мощь России, хотя все еще значительна, серьезно ослаблена» («Полис», 1997, № 2, с. 11).

Итак, мир, якобы, стал однополюсным, а верховной си­лой — «мировым полицейским», призванным поддерживать и

наводить порядок в любой его точке, не считаясь с ООН1 и используя механизм НАТО, стали США?

Если принимать марксистский тезис (а он нам кажется правильным) о том, что политика есть концентрированное выражение экономики, то такое заключение не может быть верным — ведь полицентризму геоэкономической картины ми­ра не может соответствовать однополюсный геополитически мир.

Эйфория на этот счет более всего заметна в США, где Россию уже называют то «лишней страной», то «клиентом», угрожая «изолировать ее имперские тенденции» (Бжезинский), если они проявятся.

Однако серьезные западные исследователи отрицательно
отвечают на вопрос о становлении однополюсного мира. И. Вал-
лерстайн отмечает, что ныне «США более не располагают тремя
ключевыми элементами, которые обеспечивали им прежде не­
оспоримую военную мощь: исключительно большими деньгами,
готовностью населения мириться с потерями от военных акций2
и былой степенью контроля над союзниками, прежде всего
Западной Европой и Японией» («Полис», 1997, № 2, с. 11).
Считается также, что если даже абстрагироваться от боязни
потерь в военных акциях (это ярко проявилось при «воздер­
жании» от сухопутного вторжения в Косово летом 1999 г.),
все равно возникает вопрос — можно ли неопределенно долго
оставаться «мировым полицейским», прибегая лишь к точеч­
ным», «компьютерным» ударам по отдельным целям и не неся
сколько-нибудь существенных потерь («Полис», 1999, № 2,
с. 23). ч

Некоторое представление о военном превосходстве США над другими «центрами силы», безусловно, дают данные табл. 5, хотя, конечно, такого рода информация никогда не бывает точной.

Таблица 5. Военный потенциал основных «центров силы» современного мира

(The Brookings Review, Fall 1996, s. 19)

 

Показатель США НАТО без Россия КНР
    США    
    и Японии    
Численность вооруженных сил, 3372,5
тыс. чел.        
Военные расходы, млрд. долл. 283,2* 214,2** 40,0 40,0***
Инвестиции в военное оборудова- 114,6 76,1 15,0 14,9
ние, млрд. долл.        
Стратегическое ядерное оружие,
число боеголовок        
Число армейских бригад 421,5
Количество военных судов
Годовые инвестиции в ВМФ, млн. 184,8 13,6 10,1 25,1
долл. Военно-воздушные силы, число
боевых самолетов        
Годовые инвестиции в расчете на 31,1 4,4 2,5 1Д
боевой самолет, млн. долл.        
Трансконтинентальная авиация,
число ракет        

* В 1996 г. 226,4 млрд. долл. («МэиМО», 1998, УФ. 8, с. 56). ** Хорошо согласуется с данными на 1996 г. по Западной Европе — 159,7 млрд. долл.

*** По американским данным — 90 млрд. долл.

Надо, правда, добавить, что, во-первых, данные табл. 5 относятся к 1995 г., т. е. опаздывают на пять лет, а во-вторых, при оценке военного потенциала КНР надо учитывать гораздо большую, чем на Западе, закрытость информации, да еще склонность китайской статистики (это относится и к граждан­ским отраслям) преуменьшать истинные масштабы производ­ства. По западным оценкам, в последние годы оборонная промышленность Китая насчитывает примерно 1000 предпри­ятий с числом занятых около 3 млн. человек. Она способна выпускать практически все виды оружия, в том числе страте­гические ракеты с разделяющимися ядерными боеголовками, и высокоточные баллистические ракеты («МэиМО», 1998, № 8, с 60-61). Уже в конце 90-х годов Китай стал шестым постав­щиком оружия в мире.

Изменилось и соотношение Запад — не «Запад», доля Запада по численности армий снизилась до 21% (1991 г.), тогда как доля КНР превышает 25% (это не расходится и с данными табл. 4), а стран «исламской дуги» — 20%. Под ружьем в развивающихся странах находится более 4 млн. чел., а их затраты на вооружение достигли в 90-х годах 20% мировых.

Итак, полицентрический экономически мир вряд ли может быть однополюсным геополитически. Рассматривая эту пробле­му с позиций «цивилизационной теории» (см. главу 3), С. Хан­тингтон приходит к выводу о наличии в современном мире шести основных «центров силы»: США, Западной Европы, Японии, КНР, России и потенциально Индии, относящихся к пяти крупнейшим цивилизациям мира.

Пожалуй, наибольшее непонимание существует здесь в отношении России, и на Западе, и в наших СМИ достаточно распространена точка зрения о ее превращении в «региональ­ную державу». Какие-то основания для этого есть. Если в 1985 г. только Россия производила 4% мирового ВВП и на­ходилась по этому показателю на 6-м месте в мире (СССР — на 3-м), то в 1995 г. — менее 2% мирового ВВП (11-е место), а в 2000 г. оказалась уже в третьем десятке стран. Доля России в мировом экспорте упала до 1,6% (1995 г.) («Полис», 1999, № 2, с. 26).