Возможные пути решения школьной проблемы

Мы живем в сюрреалистическое время. Научный школьный истэблишмент продолжает вынашивать планы дальнейшей централизации системы образования путем введения государственных стандартов, государственной программы и улучшенного государственного стандартного тестирования. Отовсюду слышатся голоса, обещающие всякие волшебные решения школьной проблемы. Надежды возлагаются либо на повсеместное внедрение техники, либо на новые формы дошкольного обучения, либо на чудодейственный эффект информационных технологий. После полутора столетий безуспешных поисков решения никто, похоже, ни на минуту не сомневается, что такое решение имеется. Одно решение. Единственно правильное.

Возможно, вы тоже так считаете, а может быть, и нет. Но если у вас есть хоть слабая надежда на то, что существует какое‑то централизованное лекарство против школьной болезни, давайте ненадолго вместе вернемся в колониальную Новую Англию, в такие города, как Салем и Марблхэд, Фрамингхэм и Дедхэм, Уэллфлит и Провинстаун. Именно там родилась и развивалась система общественного устройства, которая сейчас может помочь нам.

Эта система возникла в первой пуританской церкви Салема, которая была основана в 1629 году так называемым «Салемским порядком». Поскольку никаких церковных чиновников в этот момент рядом не было, община взяла на себя ответственность и сама решила вопрос о выборе пастора. Благодаря этому простому действию власть, традиционно принадлежавшая дипломированным специалистам, была передана простым прихожанам. Единственным критерием, дающим право голоса, было регулярное посещение церкви и принадлежность к конгрегации. Это событие местного вроде бы масштаба имело серьезные последствия. На протяжении двух последующих веков каждая отдельная конгрегация сама путем яростных дебатов, а не вследствие навязанного извне решения, активно определяла цели и смысл своего существования, самостоятельно решая свои собственные задачи, вместо того чтобы передавать их на усмотрение старым английским властям или новой аристократии. Это касалось как сферы хозяйственной, так и идеологической и образовательной. Тем самым такое простое действие, как самостоятельный выбор пастора, подрывал монопольное право государства и церкви на распространение истины.

Прошлой осенью я выступал в городе Дедхэм в церкви, построенной в 1638 году, лишь девять лет спустя после того, как «Арабелла»[3]высадила переселенцев в Бостоне. Церковь эта принадлежит сейчас унитарно‑универсалистскому приходу, но изначально она была конгрегационной. Белый шпиль, удивительная простота и грациозность линий – простоту и правильность конгрегационной церковной архитектуры невозможно ни с чем спутать, она удивительна и единообразна. Может быть, вы знаете, а может, и нет, что конгрегация долгое время (более двух веков – начиная с «Салемского порядка» и до 1834 года) была единственно возможной религией для людей, населявших колонию Массачусетского залива. Либо вы были сторонником конгрегационализма, либо вам мог грозить остракизм и даже преследование. Звучит, пожалуй, даже похуже подрывающей нас школьной монополии, не так ли?

Прихожане так яростно защищали свою религиозную монополию, что, прослышав сто семьдесят лет назад о предстоящем прибытии унитаристов, священник Лайман Бичер разъезжал по улицам с криком «Унитаристы идут! Унитаристы идут!». Очевидно, приходского священника Бичера не сильно радовало предстоящее пришествие. Но на протяжении последующего столетия произошла удивительная вещь. Приверженцы конгрегаций медленно, без нажима извне, сами изменили свои взгляды, и к концу 1800‑х годов унитаристы в Новой Англии стали повсеместно уважаемыми.

Считается, что колониальная Новая Англия являет собой образец величайшего в истории США конформизма[4]. Но сама суть конгрегационализма подразумевает индивидуальность, а не строгую дисциплину. Церковная служба почти не содержит литургии, много времени уделяется проповеди, посвященной местным проблемам. Постоянное стремление к свету каждого прихожанина, являющегося для самого себя и священником, и экспертом[5], неизменно приближает всех к истине. Почему я это говорю? Аристотель, Карл Маркс, Томас Гоббс или любой другой мыслитель назвали бы процесс, который я сейчас описал, «диалектикой». Конгрегация до корней своих была диалектична, что совершенно враждебно иерархическому мышлению.

На любом этапе истории сторонники централизованного планирования презирают диалектику, так как она мешает эффективно навязывать «единственно правильный» путь развития. Полвека назад Бертран Рассел отметил, что Соединенные Штаты являются единственной крупной страной на планете, сознательно не обучающей своих детей диалектическому мышлению. Он говорил об Америке двадцатого века, стране с обязательным государственным школьным образованием, а не о конгрегационной Новой Англии. Задумывались ли вы над тем, почему янки считались упрямыми, сварливыми и дотошными? Теперь вы знаете ответ на этот вопрос. Еще Роджер Уилльямс показал в своих трудах четкую связь между возможностью проявления разнообразия и качеством жизни. Одно без другого невозможно.

Более поздние исследования доказали, что в семнадцатом веке города Массачусетса вовсе не были однородными. Каждый человек имел возможность отклониться от идеологии, навязываемой центральной государственной властью. Первоначальные поселенцы Дедхэма, где я выступал прошлой осенью, происходили из Восточной Англии, где в почете были частная собственность и индивидуализм. Институты, присущие Восточной Англии, быстро укоренились и в Новом Свете. С другой стороны, расположенный по соседству с Дедхэмом город Садбери был изначально заселен колонистами саксонского и кельтского происхождения, которые были традиционными приверженцами коллективного труда. Так же, как и в Великобритании, в Америке они обрабатывали общинные поля. Таким образом, в колониальном Массачусетсе существовали конструктивные противоречия между коллективистской культурой региона и местной деревенской индивидуалистической культурой. Так же, как в музыке или поэзии возможно существование наряду с классическим стилем различных отклонений от него, эти противоречия между маленькими городами, между различными конгрегациями и внутри самих конгрегаций порождали удивительную энергию, плодотворное и причудливое своеобразие, создающие особую атмосферу колониального Массачусетса.

Однако в гражданской жизни Новой Англии были и отрицательные стороны, которые сейчас вызывают у нас некоторое смущение. Каждый город имел право изгнать тех, кто ему не нравился! Люди могли сами решать, с кем они хотели работать, могли сами строить свою жизненную программу. Слова первого устава города Дедхэм четко передают это настроение; первоначальные поселенцы хотели исключить (и исключали) «людей, чьи нравы нам не подходят, чье общество может принести нам вред». Таким образом, эти древние города функционировали как избранные клубы или колледжи, как функционирует ныне Гарвард и Массачусетский технологический институт, сужая человеческие различия до степени, которой можно гуманно управлять. Если принять во внимания огромный стресс, порождаемый тем, что каждый является своим собственным священником, хозяином собственной жизни, то становится понятно, что у конгрегационного общества просто не было другого выхода. Если вы вынуждены принимать всех, как бы враждебны они ни были лично вам, вашей философии или вашей деятельности, то можно точно сказать, что любое дело очень быстро будет парализовано фатальными разногласиями. В этом случае общие цели и действия, присущие человеческим объединениям, должны быть низведены до нескольких безобидных, не имеющих политической подоплеки начинаний, если таковые вообще существуют.

В этом кроется тонкий нюанс: диалектическая жизнь, которую вели поселенцы Новой Англии, позволяет достичь великолепных результатов, выявить сильные стороны характера и духа людей, но такой образ жизни невозможен, когда все люди собираются или силой загоняются в одну кучу, как это делается в монополизированной государством школьной жизни. Чтобы избежать хаоса, руководство должно любыми методами достичь единообразия во всем – времени, пространстве, текстах, процедурах. У греков есть легенда о человеке, который делал именно это, его звали Прокруст. Он укорачивал или удлинял путников, чтобы они соответствовали размеру его гостевой кровати. Система работала великолепно, но при этом калечила или убивала людей.

Жители Новой Англии изобрели систему, которая позволяла людям, желающим вместе жить и работать, жить именно таким образом, как им хочется. При этом весь регион удивительно процветал: материально, интеллектуально и социально. Создавалось впечатление, что людям, занимающимся в основном своими личными проблемами, каким‑то волшебным образом удавалось решать и проблемы общественные. Привычка рассчитывать на собственные силы, самоуважение, бесстрашие, демократия и преданность месту, в котором они живут, порождали хороших граждан. Государственные общеобразовательные школы действуют сейчас совсем по‑другому. Люди любыми способами извлекаются из их естественной жизни и помещаются в некие ячейки на основании схожих оценок по стандартизованным тестам. Их вынуждают действовать и вести себя в соответствии с требованиями посторонних людей. В своем произведении «Единственные и истинные небеса» американский историк и социальный критик Кристофер Лаш пишет:

Очень сложно быть преданным чему‑либо гипотетическому. Преданность должна иметь отношение к определенным людям и определенным местам, а не к абстрактной идее всеобщих прав человека. Мы любим вполне конкретных мужчин и женщин, а не человечество в целом.

Это частично объясняет, в чем кроются проблемы обязательных школ, не уступающих по размеру городам Новой Англии, школ, не позволяющих выбирать программу, философию или товарищей. Ту же мысль развивает современный американский эссеист Уэнделл Берри:

Я не думаю, что «глобальное мышление» бесполезно, я считаю, оно невозможно. Невозможно думать о том, чего не знаешь. Никто не знает эту планету целиком, некоторые люди знают немного о ее отдельных частях… «Мыслящие глобально» люди разделяют земной шар на части путем абстрактного и статистического деления. Наиболее успешны в этом политические тираны и индустриальные магнаты. Их концепции и жадность абстрактны, и эти абстракции с устрашающей прямотой и простотой неизбежно приводят к разрушительным последствиям. Если вы хотите совершать добрые созидательные поступки, вы должны думать и действовать локально. Попытки совершать добрые дела несовместимы с глобальными играми. Невозможно сделать глобальное доброе дело… Дело, чтобы оно считалось добрым, должно быть применимо к «гению места», по выражению Александра Поупа[6]. А это подразумевает местные знания, местные навыки и любовь к месту, которых практически ни у кого из нас нет и которые невозможно получить, мысля глобально. Приобрести это можно только верностью месту, сохраняемой на протяжении нескольких поколений. Я не хочу быть любимым людьми, которые меня не знают; если бы я был планетой Земля, я бы чувствовал то же самое.

Местные навыки, местные знания, местная любовь и местная верность – все это прекрасно воспитывал конгрегационализм Новой Англии, но у этого «местничества» были и отрицательные аспекты.

Религиозная дискриминация в ранней Новой Англии была способом обеспечения достаточной местной гармонии, чтобы позволить общине единомышленников подняться. Вот сцена из жизни, которая триста лет назад вполне могла наблюдаться из той самой церкви, где я выступал: трех обнаженных до пояса женщин‑квакеров[7]ведут по городу, привязанных к телеге, и стегают плетьми. Мало сказать, что подобное отношение свидетельствует об отвержении жителями Дедхэма движения квакеров. К тому времени, надо отметить, и пресвитерианство[8]было также неприемлемо. Джон Милтон писал, что «новый пресвитер – это тот же священник, только иначе названный». Все пресвитерианцы были изгнаны в леса Нью‑Джерси, где они основали город Принстон. В Дедхэме было небезопасно находиться также католикам, левеллерам, диггерам[9]или гуттеритам[10]. Таким отвратительным образом Дедхэм 234 года поддерживал религиозную чистоту. Впоследствии монополия его конгрегации была нарушена.

Что же все это означает? Только следующее: отрицательные аспекты местного самоуправления по конгрегациональному типу легко увидеть и предвидеть. Об этом свидетельствует пример колониального Дедхэма. Но все значительно сложнее, чем просто выставить плохую оценку религиозной дискриминации или любому другому социальному выбору, предписывающему человеческому сообществу принадлежность к той или иной социальной форме и ограничивающему людей. Например, где найти ответ на вопрос, почему люди постепенно стали более терпимыми и начали допускать существование в своем сообществе разных форм религии? Они так сильно изменили свои консервативные взгляды, что Массачусетс даже прослыл наиболее либеральным штатом Соединенных Штатов. Как же могла произойти эта коренная смена взглядов без принуждения, запугивания или действенного законодательства? Как смог Дедхэм и подобные ему города самостоятельно реформироваться, без указки экспертов, не прибегая к вмешательству центральной власти? Вспомните, правом голоса изначально обладали только сторонники одной религии. Но люди изменились. И никто их к этому не принуждал. Что‑то таинственное внутри конгрегационализма заставило их добровольно отказаться от избранности, проповедуемой принадлежностью лишь к одной библейской догматической элите.

Я уверен, что это «что‑то» лежит именно в возможности самостоятельного выбора. Он был самокорректирующим! Так как городские церкви не объединялись в ортодоксальный религиозный институт (как это делают сегодня государственные школы), который делал бы все города похожими друг на друга, ошибка одной церкви могла быть скорректирована другой. До тех пор, пока люди имели возможность голосовать ногами, свободный рынок наказывал за грубые ошибки, вызывая отток людей из одних приходов и их приток в другие. И даже если находилось достаточно людей, чтобы сформулировать какую‑нибудь сомнительную идею и создать приход, до тех пор, пока не существовало механизма подчинения всех этой одной идее, вред, который такое положение дел могло нанести людям, был строго ограничен. Только когда существуют инструменты, при помощи которых можно построить централизованную ортодоксальную структуру типа пирамиды, возникает реальная опасность, что какой‑либо один яд может отравить всех.

Да, отрицательные аспекты местного выбора легко бросаются в глаза, а сокрушительный аргумент в его пользу – без него невозможен феномен демократии – не столь очевиден. Так как на местном уровне часто проявляется тирания, возникает соблазн во имя справедливости передать власть центру, чтобы из центрального штаба лучше управлять всеми ради их же блага. Именно эта идея лежит в основе обязательного введения единой государственной школьной программы – рациональным справедливым путем устранить плохие школы. Государственная программа никогда бы не позволила Дедхэму, Садбери, Фрамингхэму или Уэллфлиту развиваться так, как они развивались: это было бы опасно, непредсказуемо, раскольнически – нет, ими бы управляли централизованно, как сегодня нашими школами, пусть даже без государственной программы или государственных стандартов.

Здесь вступает в силу диалектика. Опыт нашего централизованно планируемого века не принес ничего хорошего большинству людей. Некоторые считают, что сама наша Земля находится в опасности. И законодательно запрещенные явления, такие как алкоголизм, наркомания или расизм, на самом деле никуда не исчезли – как под воздействием самостоятельного местного выбора естественным путем исчезла религиозная нетерпимость в Новой Англии, – более того, законодательное преследование как будто дает новую жизнь вредным привычкам. По многим показателям положение чернокожих американцев сейчас хуже, чем оно было в 1960 году. Более того, повсеместно, включая наши школы, просматривается какое‑то злобное отношение, презирающее и игнорирующее дальнейшие попытки оказать помощь потомкам рабов. Положение женщин проанализировать сложнее, но резко возросшее количество суицидов, сердечнососудистых и психических заболеваний, бесплодия и других патологических состояний указывает, что массовый допуск женщин в традиционно мужские сферы профессиональной деятельности имеет свои оборотные стороны. Более того, существуют тревожные факты: в 1990 году доход работающих супругов обладал лишь чуть более высокой покупательной способностью, нежели средний доход работающего мужчины в 1910 году. По сути, два работника приобретаются по цене одного – исход, который могли бы предвидеть экономисты Адам Смит и Давид Рикардо, – и невидимой социальной ценой всему этому явилось разрушение семьи, утрата роли дома как убежища или безопасной пристани и растерянные дети, с колыбели воспитываемые чужими людьми.

Достигает ли централизованное правовое запугивание тех социальных целей, которые обещает? Не так давно употребление наркотиков в США не преследовалось по закону; и хотя они всегда были пагубны, в катастрофическую угрозу они переросли лишь после того, как были законодательно запрещены. Принуждение к какому‑либо действию гарантирует, что люди будут совершать это действие плохо, недобросовестно или равнодушно. Так в армии, где ущемляется большинство прав человека, вынуждены прибегать к крайним мерам устрашения. И если философия принуждения позволяет добиться результатов только таким путем, то какова человеческая цена этому?

Многочисленные ограничения права выбора в образовании проводятся в жизнь законодательным порядком, оберегая бюрократию дипломированных учителей и администраторов, а также сотен невидимых организаций, необходимых для поддержания института государственного обязательного образования. Игнорируя уроки рынка, этот мегалит становится все более и более могущественным, несмотря на колоссальные промахи в деле образования на протяжении всей истории своего существования. Его жизнеспособность обеспечивается только использованием полицейской силы для заполнения пустых классов. Он запрещает местный выбор и разнообразие, и этот запрет пагубным образом отразился на нашей национальной морали. Я надеюсь, что воздействие, которое оказало законодательное введение «сухого закона» на социальное единство и систему ценностей, – урок слишком недавний, чтобы его можно было легко проигнорировать. А по сравнению с запретами, налагаемыми обязательным государственным школьным образованием на детей и семьи, «сухой закон» – лишь маленький эпизод. Препятствуя развитию свободного рынка в сфере образования, горстка социальных инженеров при поддержке тех, кто наживается на обязательном образовании – производителей обучающей техники, издателей учебников, снабженцев и т. д., – обеспечила то, что наши дети, несмотря на продолжительное пребывание в школе, не получают настоящего образования.

Если отделить принцип конгрегации от его религиозного содержания, то становится понятно, что он может рассматриваться как психологическая движущая сила, способствующая максимальной реализации потенциала каждого отдельного человека при работе в небольших группах людей, с которыми они находятся в гармонии. Если над этим задуматься, возникает вопрос – а зачем искать какую‑либо другую форму организации? Конгрегационалисты прекрасно понимали, что человеческий дух расцветает тогда, когда его оставляют в покое.

Лучшим доказательством утверждения, что людям надо позволить самим формировать свою судьбу, является удивительная социологическая ситуация в Дедхэме, где я выступал с лекциями в прошлом году. Там, в общине, некогда прибегавшей к порке полуобнаженных женщин‑квакеров, стоял я, римский католик с шотландской пресвитерианской женой, в сопровождении моего хорошего друга Роланда, наполовину язычника, наполовину еврея. И все это происходило в унитарной церкви, бывшей ранее конгрегационным приходом. Никакой законодательный акт штата Массачусетс, никакое решение Верховного суда не имели к этому ни малейшего отношения. В Дедхэме люди научились сосуществовать друг с другом, так как на протяжении трехсот лет они имели реальное право на собственный выбор, в том числе и право на ошибку. Все нашли лучший, нежели изгнание, способ реагирования на чуждое, так как у них было время поразмыслить над этим и поработать с собой – время, измеряемое поколениями.

Но если бы им приказали измениться, как это было сделано с другими иммигрантами, изменить свое поведение и отказаться от своей культуры в специально созданных для этого обязательных школах, произошло бы, как мне представляется, следующее: некоторые из них притворились бы, но в их душах поселилась бы такая всеобъемлющая обида в связи с лишением их права выбора, что все это неминуемо привело бы к мести в том или ином проявлении. И большинство людей, лишенных выбора, традиций, семьи и корней, отреагировали бы на подобное социальное давление внешне по‑разному, но одинаково деструктивно: некоторые тихо сошли бы с ума, некоторые превратились бы в этаких простачков, пригодных только таскать камни или строить чужие пирамиды, смотреть глупенькие фантазии по телевизору, но не пригодных ни к чему другому.

Несмотря на то что со времен конгрегаций много говорится о преимуществах местного самоуправления, наши школы управляются централизованно, имеют единую государственную программу, обеспечиваемую издателями учебников и стандартизованной подготовкой учителей. Очевидно, что наши школы с треском провалили возложенные на них задачи по должному образованию детей, воспитанию в них личностей, построению демократического бесклассового общества, к которому мы все еще стремимся. Всем ясно – это логика провала. Позволяя центру, находящемуся вне нашего контроля, навязывать свои правила жизни, мы снова и снова забываем урок принципа конгрегации: люди не будут цельными натурами, если не смогут добровольно объединяться с родственными душами. Только рабов сгоняют вместе, не спрашивая на это их согласия. Объединение для достижения своих личных, семейных и общинных целей, согласующихся с их собственными мечтами, делает людей цельными. И эти мечты должны осуществляться сначала в местном масштабе, так как без такой базы решение крупномасштабных задач приведет к отрыву от всего того, что придает жизни смысл: от себя, от семьи, от друзей, от работы и от близкого душевного общения.

В настоящее время существует два «официальных» подхода к вопросам развития государственного образования в Соединенных Штатах. Первый из них базируется на представлении о проблемах развития образования как о технических, решаемых с помощью прагматических инструментальных методов. Такой подход предполагает наличие либо правильного, либо ошибочного пути развития государственного образования, но ни в коей мере не рассматривает возможности существования тысяч различных индивидуальных путей, которые стали бы искать конгрегационалисты Новой Англии. Второй подход рассматривает школьное обучение как бесконечную драму, в которой мы постоянно ищем злодеев, мешающих нашим детям учиться. Плохие учителя, плохие учебники, некомпетентные администраторы, злые политики, невоспитанные родители, плохие дети – кто бы ни был злодеем, мы его или их поймаем, привлечем к уголовной ответственности, осудим, накажем, может, даже и казним! И тогда все будет в порядке.

Стоит ли говорить, что оба эти подхода кажутся мне ошибочными. Однако благодаря существованию и развитию подобных взглядов на развитие образования стало возможным возникновение и процветание целых отраслей, предлагающих в обмен на деньги избавить массовое обучение от его проблем и его демонов. В этот парад влились многочисленные искатели прибыли: аналитики, консультанты, исследователи, академические институты, писатели, советники, журналисты, комиссии по созданию учебников, школьные советы, экспертные комиссии, государственные департаменты по образованию, наблюдатели, координаторы, производители, дипломированные учителя и администраторы, телевизионные программы и орды имеющих отношение к школе бизнесов – все эти паразитические отростки системы государственного монопольного школьного образования. Для многих из нас основной притягательностью социальных технологий, равно как и всяких антиобщественных демонологий, является то, что они обещают быстрое решение. Поиск легкого пути – вера в чудеса всегда была темной стороной американской мечты. Бесконечный парад обещаний, лежащий в основе американской рекламы, свидетельствует о суеверии наших людей, об их вере в волшебство. На этом основан рекламный бизнес. Легкие деньги, легкое здоровье, легкая красота, легкое образование – все возможно, надо только найти нужное заклинание. За этим кроется представление о человеке как о машине, которую можно построить и починить; это кальвинистское наследие взывает к нам через века, утверждая, что мир и его разнообразные живые проявления – всего лишь механизмы, которые легко наладить, если забыть о сентиментальности и наказать злодеев вплоть до сжигания их на кострах. Школьная реформа представляется многим либо инженером, тянущимся за нужным гаечным ключом, либо Перри Мейсоном[11], ищущим недостающую улику, чтобы разоблачить преступника.

В конечном итоге наш взгляд на социальные проблемы зависит от нашего представления о человеческой натуре: что собой представляют люди, на что они способны, в чем состоит смысл человеческого существования, если таковой вообще имеется. Если люди – механизмы, задача системы образования сделать эти механизмы более надежными; логика машин диктует стандартизацию и взаимозаменяемость деталей, жесткие временные рамки, предсказуемость, экономичность. Похоже это на школы, которые вы посещали, на школы, которые посещают ваши дети? К сожалению, Гражданская война ярко продемонстрировала финансовую и социальную выгоду маршевого строя, но хотя представление о людях как о механизмах существует уже не одно тысячелетие, его широкое претворение в жизнь стало возможно лишь после окончания Первой мировой войны.

Увы, методология американской системы образования как раз и предполагает отношение к людям как к механизмам. Звенят звонки, замыкаются и размыкаются электрические цепи, энергия поступает или прерывается, качество низведено до числовой системы оценки, осуществляется план, о котором детали машины не имеют ни малейшего представления. Вот что сказал о наших школах мексиканский писатель Октавио Пас, ставший недавно лауреатом Нобелевской премии:

В североамериканской системе мужчины и женщины с детства подвергаются неумолимому процессу. Некоторые принципы, выраженные короткими формулами, бесконечно повторяются в прессе, по радио и телевидению, в церквях и особенно школах. Человек, заключенный в эти схемы, сродни растению, помещенному в слишком маленький горшок. Он не может расти и развиваться. Система такого типа не может не вызывать яростного индивидуального сопротивления.

Мы не можем расти и развиваться, словно растения в маленьких горшках. Мы патологически зависимы; мы ждем, чтобы учитель сказал нам, что делать в жизни, но учитель так этого и не говорит. Рушатся мосты, мужчины и женщины ночуют на улицах, банкиры мошенничают, добрые намерения не осуществляются, члены семей обманывают друг друга, правительство лжет по долгу службы, повсюду коррупция, стыд, болезни и погоня за сенсациями. Ни в одной школе нет программы, способной быстро исправить такое положение вещей.

Старые конгрегационалисты смогли бы объяснить, почему пирамидальные общества, воплощаемые нашей монопольной системой школьного обучения, неизбежно заканчиваются апатией и дезорганизацией. В корне своем подобные общества основаны на ложном утверждении о наличии «единственно правильного пути» развития человеческих отношений, а значит, существуют некие эксперты, которым можно поручить надзор за следованием учреждений образования по этому пути. Это ложь, так как вследствие постоянно и динамично изменяющихся времени, ситуации и места экспертное мнение устаревает и теряет актуальность очень скоро после его оглашения.

Монопольное школьное образование стало основным полигоном для построения общества по образу и подобию пчелиного улья. Оно сертифицирует постоянных экспертов, привилегированный статус которых не зависит от результатов их деятельности. Так как с привилегиями, единожды полученными, добровольно никто расставаться не хочет, возникли целые бюрократические системы. Даже перед лицом жесточайшей критики они растут и становятся более опасными, так как питают важные части нашей политической и экономической системы. Их невозможно реформировать в буквальном смысле, потому что они перестали быть человеческими, они переродились в абстрактные структуры, не зависящие от законов человеческой жизни. С этим демоном невозможно бороться иначе, кроме как уморить его голодом, лишив жертв.

Система монопольного школьного образования является основной причиной потери нашего национального и личного «я». Она узаконила классовое деление общества и способствовала возникновению кастовости, противной нашим первоначальным идеалам и реальности нашего периода становления как нации. Свои силы эта система черпает из многих областей, одной из которых является историческое движение, направленное против детей, против семьи, но основным источником ее мощи является экономика, нуждающаяся в постоянно неудовлетворенных потребителях.

Пора остановиться. Эта система не работает, и она является одной из причин развала нашего общества. Никакой ремонт не заставит школьную машину производить образованных людей; мы испытали на себе, что образование и школьное обучение – взаимно исключающие понятия. В 1930 году, шестьдесят лет назад, Томас Бриггс, выступая с лекцией в Гарварде, заявил, что «огромные инвестиции нации в среднее образование не дали какого‑либо достойного результата»; два десятилетия спустя, в 1951 году, исследование, проведенное среди 30 000 школьников Лос‑Анджелеса, показало, что семьдесят пять процентов восьмиклассников не смогли найти на карте Атлантический океан и большинство из них не сумели вычислить пятьдесят процентов от тридцати шести. Мой личный опыт подтверждает, что на сегодняшний день положение не улучшилось.

Что же все‑таки происходит? Любые настоящие дебаты продемонстрируют принципиальный провал любой формы государственного монопольного школьного обучения. С добавлением телевидения разрушительная сила школьного обучения поражает воображение и не поддается никакому контролю. Институт телевидения, очень схожий по структуре с системой массового школьного обучения, так успешно развивается, что все пути к отступлению уже отрезаны. Мы разрушили умы и характер наших детей, лишив их права выбора. Даже если и будет найден способ перевернуть пирамиду, мы еще лет сто будем платить огромную цену за это преступление, и ценой будут потерянные поколения. Уничтожение монополии – лишь первый шаг в поиске решения.

Что же делать? Обратиться к опыту Дедхэма, Садбери, Марблхэда и Провинстауна – таких разных и тем не менее отвечавших потребностям своего населения. Отказаться от глобальных национальных решений и обратиться к общинам, состоящим из отдельных семей. Давайте заглянем в себя и овладеем первым постулатом любой философии: «Познай себя». Необходимо понять, что успешные общины знают цену утверждению: «Хорошие заборы – хорошие соседи», и в то же время могут принимать, уважать, понимать, ценить друг друга и учиться на разнообразии друг друга.

За ответами надо обратиться к принципу конгрегации. Необходимо расширять и поощрять экспериментаторство; верить в то, что дети и семьи сами найдут лучший для себя путь; прекратить сегрегацию и изоляцию детей и стариков; в каждой общине подключить всех к воспитанию молодежи: предприятия, организации, стариков, целые семьи; искать местные решения и всегда отдавать предпочтение личному решению перед корпоративным. Не надо бояться последствий всего этого: не так сложно научить читать, писать и считать, если позаботиться о том, чтобы принуждение и школьный распорядок не мешали каждому ребенку быть в ладу с самим собой. Есть масса подтверждений тому, что ста часов вполне хватает на то, чтобы человек стал полностью грамотным и мог сам себя учить. Не поддавайтесь запугиванию и не отдавайте ваших детей на милость специалистов.

Я убежден, что преподавание должно быть разрешено не только дипломированным специалистам. Утверждение, что научить может лишь обладающий соответствующим дипломом профессионал вроде меня – обман. Пусть каждый желающий имеет право преподавать; верните семьям собранные у них налоги, чтобы они сами могли искать и выбирать учителей – они будут великолепными покупателями, если получат возможность сравнивать. Необходимо восстановить систему конгрегации, способствующей свободной рыночной конкуренции, – таким образом возродится социальная диалектика. Доверьте семьям, районам, отдельным людям самим найти ответ на важный вопрос: «Зачем нам образование?» Если их ответ не совпадет с вашими ожиданиями, вас это не должно касаться. В противном случае мы получим насмешку над демократией. Противоестественно, когда специалист отвечает за вас на столь существенный для вас вопрос. Вера в себя позволила нашей нации заложить в колониальный период основы своей жизни, и я уверен, что построенное нами здание по‑прежнему несет в себе огромный потенциал. Давайте воспользуемся им и положим конец великому школьному кошмару!

[1]Эссе получило первый приз Фонда Джеральдин Додж (Guraldine Dodge Foundation) на национальном конкурсе эссе, проводившемся Колумбийским университетом.

[2]Конгрегация (от лат. congregatio – соединение, от англ. congregation – паства) – община, приход, управляемая пастором. Конгрегация является основой церковной жизни. Внутри конгрегации действовали принципы так называемой церковной демократии – пастор выбирался прямым голосованием прихожан. Конгрегациям тем самым предоставлялось право на автономию. – Здесь и далее примеч. ред.

[3]«Арабелла» – корабль, на котором группа конгрегационалистов отправилась из Англии в Новый Свет. Является одним из символов религиозного переселенческого движения. Первым такого рода кораблем стал «Мэйфлауер», на котором переселенцы‑пуритане прибыли в Новую Англию.

[4]Конформизм (от англ. to conform – принимать) – в данном случае согласие и взаимоуважение между представителями разных протестантских объединений.

[5]Отказ от священства был и остается важным элементом любого протестантского религиозного объединения. Это связано с тезисом протестантизма о том, что нет посредников между человеком и Богом. Поэтому каждый протестант‑прихожанин должен был быть и священником, и знатоком Священного Писания (экспертом), поскольку именно в протестантизме поддерживается трепетное отношение к Священному Писанию.

[6]Александр Поуп – английский поэт и сатирик XVIII века.

[7]Квакер – последователь квакерства. Квакерство возникло в среде пуритан в середине XVII века. Основная идея квакеров связана с мистическим опытом – с идеей «внутреннего света», «присутствия Христа». Квакеры отказались от элементов католичества в своей духовной жизни – от клятв, титулов, излишеств в быту. Квакеры с середины XVII века стали переселяться в Новый Свет. Основным местом их жительства стала Пенсильвания.

[8]Пресвитерианство – религиозное течение, возникшее в Шотландии в середине XVI века. Название происходит от греческого «пресвитер» – «старший». Проповедники‑пресвитеры были главами приходов, они образовывали консистории для согласованного управления приходами. Внутри общин действовала церковная демократия (свободные выборы проповедника).

[9]Диггеры, левеллеры – социально‑политические течения революционной Англии середины XVII века. Выступали за воссоздание «равенства в бедности» раннехристианских общин. Были популярны в среде беднейших слоев населения, а также среди верующих.

[10]Гуттериты – члены протестантской секты, распространенной на территории штата Южная Дакота и Канады. Секта возникла в Европе (1533) и названа по имени Якоба Гуттера, канонизированного в 1536 году.

[11]Перри Мейсон – адвокат, герой детективных романов Э.С. Гарднера.

• ⇐ Назад
1
2
3
45