Память 31 июля /13 августа, в Соборе Екатеринбургских святых и в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской
Родился в ноябре 1895 года в городе Каменск-Уральский Шадринского уезда Пермской губернии в семье коллежского регистратора.
В 1912 году окончил Екатеринбургскую пcаломщическую школу и был направлен псаломщиком в храм Вознесения Господня села Завьяловского Камышловского уезда (ныне Свердловская область, Талицкий район),
|
| Свящ. Владимир Холодковский, тюремное фото |
где служил до 1918 года.
В 1916 году он обвенчался с Анной Васильевной. В семье родилось шестеро детей: трое сыновей - Борис, Василий, Павел, и трое дочерей - Людмила, Серафима и Надежда.
В 1918 году был рукоположен в сан диакона к церкви Ильи Пророка села Тимохинское Камышловского уезда Пермской губернии. У отца Владимира был собственный дом в деревне Фролы, недалеко от Тимохинского. В годы гражданской войны район, в котором он служил, переходил несколько раз от красных к белым и обратно. Местное население разделилось на сторонников красных и сторонников белых. С обеих сторон было ужасающее ожесточение. Причт храма, к которому относился отец Владимир, пытался остановить междоусобицу во вверенном приходе, но безуспешно.
Летом 1919 года отец Владимир эвакуировался с отступавшей армией адмирала Колчака и добрался до Новониколаевска (Новосибирска), где около года служил в Покровской церкви.
17 марта 1920 года он вернулся на место своего служения в село Тимохинское.
В декабре 1920 года был рукоположен в сан иерея и определен к Николаевской церкви села Тупицынское[39] Четкаринского района Шадринского округа.
C 1925 года служил в церкви села Юрмытское того же района. В 1927 году эта церковь перешла к обновленцам и в ней стал служить обновленческий священник В.Д.Яворский. Отец Владимир, отрицательно относившийся к "живоцерковникам", часто говорил своим чадам: "Власть понуждает нас к обновленчеству, но пусть меня на куски растерзают, не пойду в раскол!" Ему пришлось вернуться в село Тупицынское, где прихожане были готовы защищать "тихоновскую" церковь и батюшку от обновленцев.
|
| Икона сщмч. Владимира Холодковского. Иконописная мастерская "Мерная икона", г. Екатеринбург |
В конце октября 1929 года в местное отделение ГПУ поступило заявление с просьбой "принять срочные меры к священнику Холодковскому, так как он в проповедях агитирует против Советской власти и из-за этого в селе невозможно вести работу с крестьянами". 1 ноября 1929 года отец Владимир был арестован по обвинению в антисоветской агитации и отправлен в Шадринский исправдом. Свою вину отец Владимир не признал: «Виновным по сему делу [себя] не признаю, так как я всецело был далек от светской жизни и совершенно никакой агитацией не занимался… Я, как священник, проповедовал Слов[о] Божи[е]… [и] против советской власти… никогда не выступал… Я ни в каких партиях не состоял и политикой совершенно не интересуюсь, а посему я вины за собой не чувствую». 26 декабря Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило священника к пяти годам концлагерей. Известно, что лагерный срок он отбыл полностью и в 1935 году, вернулся на место своего служения в село Тупицынское.
Отец Владимир вновь стал служить в Николаевской церкви. Когда в 1936 году власти попытались закрыть храм, будущий священномученик созвал собрание верующих и по окрестным деревням стали собирать подписи в защиту церкви. "Батюшка призывал <…> к терпению, говорил, что "безбожная власть не навечно, нужно терпение, и наступит время, когда снова будет царство религии", – вспоминали некоторые люди. На таком материале стало собираться новое дело на священника Холодоковского.
В деле 1937 года есть показания, в которых свидетельствуется, что после лагеря о. Владимир говорил своим прихожанкам:
"Вы, старушки, ходите в Церковь. Церковь забывать не надо, не надо забывать и Бога. Божие Слово не умрет. Вот меня сколько ни мучили, сколько ни терзали, но я с Божией помощью вернулся невредимым. Ведь как Богу будет угодно, так Он и сделает, Он всемогущ".
В начале июля 1937 года священник был вновь арестован как "активный участник к/р монархической группы, возглавляемой благочинным Якутовичем", обвинялся также в "систематической к/р пораженческой агитации,
клевете в адрес политики партии и соввласти". Всего по делу «контрреволюционной организации» было
арестовано и привлечено к ответственности 29 человек. Все проходившие по делу священники были сторонниками патриаршей Церкви.
В одном из доносов, на материале которого основывалось следствие, говорилось: "Поп Холодковский систематически ведет антисоветскую деятельность, умышленно срывает проведение массовых выступлений среди школьников, разваливает колхозную дисциплину". При оглашении обвинения было прибавлено: "Во время тайных исповедей священник Холодковский запрещал верующим вступать в колхозы".
Из показаний отца Владимира Холодковского на допросе:
"Ни в какой монархической организации… я не состоял и не состою... В силу религиозных убеждений я не согласен с безбожием и остаюсь непримиримым с ним, ведя активную борьбу с безбожием путем
богослужения, исполнения таинств и обрядов для верующих. Глубоко убежденный, что существует Господь,
как Творец всего видимого и невидимого, это же самое внушал и верующим".
К допрашиваемым применялись пытки, после которых почти все арестованные по этому делу подписали протоколы допросов, в том числе с признанием вины, а также заявления о намерении чистосердечно признаться, и тому подобное. Отец Владимир держался стойко, с достоинством, никого не оговорил и виновным себя не признал.
11 августа 1937 года состоялось заседание тройки УНКВД, на котором постановили: Холодковского Владимира Павловича расстрелять.
Расстрелян 13 августа 1937 года в 17 часов.
В 2006 году священномученик Владимир Холодковский был прославлен в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской; в 2010 году - причислен к Собору Екатеринбургских святых.
Использованные материалы
- Жизнеописание на сайте Екатеринбургской епархии
- http://www.ekaterinburg-eparhia.ru/index.php/component/conte...ogo
- БД ПСТГУ "Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви XX века"
- http://kuz3.pstbi.ru/bin/nkws.exe/no_dbpath/docum/ans/nm/?HY...CQ*
Мученик Максим Румянцев
Дни памяти: Собор Новомучеников Российских, 31 июля (13 августа)
Мученик Максим родился около 1860-го года в деревне Вандышки Дюпихской волости Кинешемского уезда Костромской губернии[40] в семье крестьян Ивана Степановича и его супруги Анны Ильиничны Румянцевых[41]. Вандышки, где проживало тогда двенадцать семей, была небольшой зажиточной деревней на реке Волге у окраины большого промышленного города Кинешмы. В конце XIX века рядом с деревней были построены крупная ткацкая фабрика Петра Севрюгова и лесохимический завод Дмитрия Кирпичникова. После смерти одного из родителей Максим ушел странствовать. Где и как странствовал Максим – неизвестно, но, вернувшись через много лет на родину, он знал большую часть службы церковной наизусть, хотя оставался неграмотен; во время странствий он принял подвиг юродства, который не оставил до самой кончины.
Вернувшись в родную деревню, рядом с которой вырос целый фабричный городок с производственными корпусами и общежитиями, Максим Иванович жил то у брата Егора Ивановича и его супруги Елизаветы Григорьевны в баньке, то в благочестивом семействе Андрея Васильевича и его супруги Екатерины Васильевны Груздевых, почитавших блаженного за прозорливость, то у Ивана Ильича Кочёрина, ставшего впоследствии церковным старостой, и его супруги Аграфены Ильиничны, а то где придется, куда Бог приведет.
Ходил Максим Иванович круглый год босиком и в одних и тех же, надетых одна на другую, рубахах. Если кто-нибудь дарил ему сапоги, то он совал в них бумагу, чтобы неудобно было ходить, а потом все равно кому-нибудь отдавал. В бане никогда не мылся, а как войдет в баню в грязных рубашках, в тех же самых рубашках и выйдет.
В деревне многие, особенно поначалу, смеялись над ним, и мальчишки, бывало, бросали в него камнями. Но благодушно все это переносил блаженный, помня, что все подвизающиеся за Христа гонимы будут.
К тому времени, когда он поселился в деревне после многолетнего подвига странничества и юродства, Господь начал открывать ему Свою волю о других людях.
Уныние и грусть овладели Андреем Груздевым, когда пришла ему пора идти на войну 1914 года.
– Прощай, Максим Иванович, может, не вернусь, – сказал он, подойдя к юродивому.
– До свидания, сладкий барин, – ответил Максим Иванович.
Многие чудеса, совершившиеся по молитвам блаженного, видел Андрей, и потому не осталось у него сомнения: вернется живым. И вернулся.
Дочь его, Веру, родившуюся в 1911 году[42], Максим Иванович называл Христовой невестой. «Верно, ты, Вера,
замуж не выйдешь», – говорила ей мать. И действительно, она осталась девицей.
Младшей дочери Груздевых, Варваре, родившейся в 1919 году, Максим Иванович, когда та была девочкой, частенько говаривал:
– Николай, давай закурим. Николай, давай закурим.
А то возьмет да вдруг начнет бегать, приговаривая:
– За мной кто-то бежит. Я спрячусь в сарай. За мной кто-то бежит. Спрячусь под стол.
Объяснилось все через много лет, уже после смерти Максима Ивановича, когда она вышла замуж за Николая, и муж, когда бывал пьян, преследовал ее, так что она не знала, куда от него укрыться.
В октябре 1918 года на Максима Ивановича в первый раз, по-видимому, обратила внимание советская власть. Вандышевский комитет бедноты в ответ на запрос о не занимающихся личным трудом писал в Дюпихский волостной совет, что в деревне таких людей нет, «за исключением Малоумнова Максима Ивановича Румянцева»[43].
Максим Иванович никогда не говорил человеку прямо, а всегда как бы о себе. Пришел как-то к нему священник Григорий Аверин[44], и блаженный сказал:
– Вот Максима Ивановича скоро заберут. Скоро заберут – да это ничего. Умрет Максим, и прилетит соловей, но не сядет на могилку и не пропоет.
Через некоторое время отец Григорий был арестован, расстрелян в концлагере и погребен в общей безвестной могиле.
Если и говорил блаженный о событиях прямо, то лишь тогда, когда иначе было нельзя.
Как-то сидел Иван Кочёрин со своими друзьями на завалинке. И Максим Иванович тут же. Вдруг посреди разговора Максим Иванович говорит:
– Вот, дымок пошел.
Но никто не обратил на это внимания. Максим Иванович через некоторое время настойчивее произнес:
– Дымит. Дымит.
Но опять никто на его слова не обратил внимания, и тогда Максим Иванович уже в голос закричал:
– Да пожар же!
Тут все вскочили. Забежали за дом. И точно. За домом полыхало гумно.
Обмануть или скрыть что-нибудь от Максима Ивановича было невозможно.
Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, хозяйка дома, Екатерина Васильевна, испытывая недостаток в хлебе, взяла у него из мешка, который он хранил на печи, сухарей. «Я немного возьму, не узнает Максим», — решила она.
Но Максим Иванович, как вошел в избу, схватился за голову и закричал:
– Заворовали! Заворовали! Житья у вас нет. Заворовали!
Пришлось ей все рассказать.
Как-то пришла к Максиму Ивановичу Ольга Добрякова, с нею женщина передала для блаженного сверток. Ольга отдала Максиму Ивановичу два свертка и не стала говорить, какой от кого, посчитав это неважным.
Но иначе на это смотрел блаженный.
– Это – твое, – сказал он, – а это с тобой передали.
– Прости меня, Максим Иванович, – встрепенулась Ольга.
– Прости, прости, – проговорил блаженный, – хорошо еще, что ты созналась, а то соврут и не сознаются.
В другой раз, когда она собралась уходить, он сказал:
– Ты оставайся, а то люди злые...
Не послушалась она и пошла. Нужно было идти глухим местом. И видит Ольга – стоят мужики и намерения у них недобрые. Бросилась она бежать. Мужики – за ней. Она бежит изо всех сил, а они нагоняют, и все отчетливей их топот, уже прямо за спиной слышится. И взмолилась Ольга к блаженному Максиму о помощи. И слышит – стих звук погони, ее перестали преследовать. Едва живой от страха добралась она до общежития, где жила.
Ольга никогда не рассказывала блаженному подробностей о своей жизни в общежитии, где у нее не было ни кровати, ни постели, она спала на полу.
Максим Иванович сам ей как-то сказал: «Вот развалятся, как баре, на кроватях, а у меня – пальто под голову и под себя».
Пальто это вскоре украли, о чем ей блаженный сказал: «Вот какие злые люди, пальтушку украли. Но ты не расстраивайся».
Вскоре Ольга нашла на земле деньги, которых как раз хватило на покупку нового пальто.
Бывало, что Максим Иванович ни к кому не шел ночевать, а садился со своим мешком посреди улицы и сидел здесь по нескольку дней. Однажды зимой он просидел так почти неделю. И одна женщина сжалилась над ним:
– Максим Иванович, так же нельзя.
– Конечно, нельзя, – кротко ответил блаженный, но не сдвинулся с места.
Женщина пошла домой, истопила баню и пришла уговаривать блаженного.
– Максим Иванович, пошли, я уже и баню специально для тебя истопила.
– Ну, давай салазки, накладывай на них мешок, – согласился он.
Она пришла с салазками, положила на них мешок блаженного и попробовала везти. Но салазки с места не стронулись. Попробовала еще. Не может их сдвинуть.
– Максим Иванович, не идут что-то салазки.
– Не идут, – покачал он головой и сам легонько подтолкнул салазки, и сразу они сдвинулись и легко пошли.
Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, он начал с самого утра петь заупокойные стихиры и пел их почти весь день. Хозяйка слушала, думая, когда же он кончит, и, наконец, спросила:
– Что ты все заупокойные стихиры поешь?
Ничего не ответил блаженный, продолжая петь, а через некоторое время, кончив, сказал:
– Ну, теперь все. Отпето. Опускайте в могилу.
Вскоре приехали из Кинешемского Успенского монастыря и сказали, что в монастыре умерла монахиня.
Как-то еще до начала гонений блаженный, проходя мимо Кинешемского монастыря, сказал:
– Подушки-то, подушки какие! Разве это монахини? Всё разлетится. Всё.
В начале 1920-х годов монастырь был закрыт, и в его зданиях разместилась следственная тюрьма.
Сердце Максима Ивановича не прилеплялось ни к чему земному; деньги он презирал, а если ему их давали, то он потрет их, потрет да и бросит или сунет куда-нибудь.
Однажды прибежала к Максиму Ивановичу соседка Груздевых:
– Максим Иванович, ведь у нас землю-то отнимают!
– Ну и что? – невозмутимо ответил блаженный. – Тебе жалко, что ли?
– Да как не жалко? Конечно, жалко.
– Ах ты, жалко, – покачал головой блаженный, – да ты возьми в карман землю-то и ходи, раз тебе жалко[45].
Многие, видя, какую жизнь проводит блаженный, говорили ему:
– Максим Иванович, ты уже спасен, ты уже в Царстве Небесном.
– А кто это знает: в Царстве ли? – ответит блаженный, глянет на образ Пресвятой Богородицы. – Царица Небесная! – воскликнет, и слезы сами собой бегут по щекам.
Зная некоторые богослужения на память, он пел, например, на Пасху вместе со всеми в храме. Сядет затем дома после службы напротив окон и радуется.
– Смотри, – скажет хозяйке, – ангельская душенька, как солнышко играет.
А сам смотрит не на солнце, а на святые иконы.
Секретарем деревенского комитета бедноты был в то время Василий Петрович Сорокин, ставший впоследствии первым председателем местного колхоза, а сын его, Владимир, был трактористом. Оба они не любили блаженного и писали на него доносы в ОГПУ, чтобы его арестовали.
И, наконец, зимой 1928 года к дому, где жил тогда Максим Иванович, подъехали сани с возницей-милиционером.
Случившийся тут Андрей Груздев спросил:
– За что вы его арестовываете?
– Да нам не жалко, – ответил милиционер, – он нам не мешает, но на него уже третье заявление подано, чтобы его арестовать. Так что собирайся, Максим Иванович, поехали.
Собирать Максиму Ивановичу было особенно нечего, никакого имущества у него давно не было, сел он в сани, и они отправились. По дороге им встретилась женщина. Узнав блаженного, она спросила:
– Куда это ты, Максим Иванович, поехал?
– К Царю на обед, – ответил блаженный.
В кинешемской тюрьме Максима Ивановича подвергли жестоким мучениям, попеременно держа то в жаре, то в холоде. Нонедолго он здесь пробыл и был переведен в другую тюрьму; очевидцы его кончины рассказывали, что блаженный Максим умер, как великий праведник[46].
Игумен Дамаскин (Орловский)«Жития новомучеников и исповедников Церкви Русской. Июль. Ч.2» Тверь. 2016. С. 353-361