Древние мифы и современный человек 9 страница
В это время ей приснился сон, который показался ей настолько важным, что для его толкования она прибегла к профессиональной консультации. Ей снилось, что она стоит в очереди таких же молодых женщин, как она; посмотрев вперед, она увидела, что это очередь на гильотину — всем по порядку отрубали гильотиной голову. Тем не менее сновидящая, вовсе не испугавшись, осталась в очереди, похоже, вполне готовая к такой участи.
Я объяснил, что это означает, что она готова отказаться от привычки "жить головой" и должна научиться давать свободу своему телу, чтобы открыть его естественную сексуальность и исполнить его биологическое предназначение в материнстве. Сон выразил это в виде настоятельной необходимости радикальных перемен: она должна была пожертвовать "мужской" героической ролью.
Как и следовало ожидать, эта образованная женщина не имела трудностей с восприятием толкования на интеллектуальном уровне и попыталась измениться, стать более покладистой. У нее улучшилась интимная жизнь, она стала матерью двух очень приятных детей. Когда она лучше стала разбираться в своих чувствах, к ней пришло понимание, что мужчина (или женщина с мужским складом ума) воспринимает жизнь как ряд препятствий, которые нужно брать штурмом, проявляя героическую волю и решимость, однако для подлинной женщины жизнь лучше всего постигается в процессе постепенного пробуждения.
Такое пробуждение описывает универсальный миф, лежащий в основе сказки о Красавице и Чудовище. В наиболее известной версии этой сказки говорится, что Красавица, младшая из четырех дочерей, была из-за своей доброты и бескорыстия любимой дочерью отца. Когда она попросила у него в подарок
лишь белую розу — в отличие от других дочерей, требовавших дорогих подарков, — она осознавала лишь искренность своего желания и не подозревала, что тем самым подвергнет опасности жизнь отца и свои идеальные отношения с ним. Отцу приходится украсть эту белую розу из заколдованного сада Чудища, которое приходит в ярость, узнав о краже, и приказывает похитителю вернуться через три месяца для наказания, по всей видимости, гибельного. (Предоставляя отцу отсрочку, то есть возможность вернуться домой с подарками, Чудище ведет себя не свойственным ему образом, особенно когда предлагает еще прислать обреченному по его возвращению домой сундук, полный золота. По словам отца Красавицы, Чудище выглядит одновременно и бессердечным и добрым).
Красавица настаивает на том, чтобы взять на себя наказание отца, и возвращается через три месяца в заколдованный замок. Там ей дают прекрасную комнату, в которой выполняются все ее желания и ничто ее не тревожит, кроме редких визитов Чудища, предлагающего каждый раз свою руку и сердце. Она всегда отказывает. Затем, увидев в волшебном зеркале, что ее отец лежит при смерти, она просит Чудище разрешить съездить к нему, чтобы порадовать отца, и обещает вернуться через неделю. Чудище говорит, что умрет, если она не вернется, и отпускает ее.
Сияющее появление дочери дома вызывает радость отца и зависть сестер, которые сговариваются задержать ее на больший срок, чем она обещала. Наконец, ей снится, что Чудище умирает от отчаяния. Поняв тогда, что задержалась дольше оговоренного, она возвращается, чтобы спасти его.
Совершенно забыв об уродливости умирающего Чудовища, Красавица ухаживает за ним. Чудище признается, что не может жить без нее и теперь, когда она вернулась, умрет счастливым. В этот момент Красавица понимает, что и она уже не может жить без Чудища, что полюбила его. Она говорит ему об этом и обещает выйти за него замуж, только бы оно не умирало.
При этих словах замок наполняется светом и звуками музыки и Чудище превращается в прекрасного принца. Он говорит Красавице, что был заколдован ведьмой, обратившей его в страшилище. Чары действовали до тех пор, пока какая-нибудь прекрасная девушка не полюбит Чудище за доброту.
Если раскрыть символику этой сказки, мы увидим, что Красавица — это, видимо, любая девушка или молодая женщина, эмоционально привязанная к своему отцу. Сила этой привязанности ничуть не уменьшается из-за ее духовной доброты. Ее доброту символизирует просьба привезти белую розу, однако эта просьба оборачивается — и на это следует обратить внимание — ее подсознательным намерением отдать отца, а затем и самое себя во власть силы, выражающей не только добро, но и зло. Как будто она хочет спастись от любви, признающей только добродетель и потому нереальной.
Сумев полюбить Чудище, она начинает осознавать силу любви, скрывающейся за его звериным — и потому некрасивым, а в сущности эротическим — обликом. По-видимому, так обозначено пробуждение в ней истинной функции привязанности, позволяющее ей принять эротическую составляющую своего реального желания, ранее подавляемого из-за страха инцеста. Чтобы покинуть отца, она должна была, познав этот страх, укрываться от него в своих фантазиях до тех пор, пока случай не свел ее с получеловеком-полузверем, в любви к которому раскрылось ее истинно женское начало.
Осознав таким образом, что к любви можно относиться с доверием, как к чувству, наилучшим образом сочетающему духовное и природное, она спасла себя и свое представление о мужском начале от сил подавления.
Очередной сон эмансипированной пациентки демонстрирует эту же потребность в устранении страха инцеста, вполне реального, по ее мнению, из-за чересчур сильной привязанности к ней отца после смерти его жены. Ей приснилось, что ее преследует разъяренный бык. Сначала она пыталась убежать, но поняла, что это бесполезно. Она упала, и бык оказался над ней. Она знала, что может спастись, только если споет быку, и, когда она дрожащим голосом напела какую-то мелодию, бык успокоился и стал лизать ей руку. Толкование сновидения показало, что теперь она может научиться относиться к мужчинам, опираясь на свою осознанную индивидуальность, с позиции уверенной в себе женщины — и не только в том, что касается секса, но и эротики в широком смысле,
Однако у пожилых женщин тема Чудища может и не свидетельствовать о потребности решить проблему фиксации на отце или снятия сексуального табу и тому подобных вещей, которые при рациональном подходе и некоторых психоаналитических познаниях можно распознать в этом мифе. На самом деле эта тема может означать некоторую степень женского посвящения, что и при наличии менопаузы не менее важно, чем в расцвете юности. В любом возрасте при нарушении союза духовного и природного может возникнуть этот мотив.
Одной женщине климактерического возраста приснился следующий сон:
"Я в компании нескольких незнакомых мне женщин. Мы спускаемся по лестнице в каком-то непонятном доме и неожиданно сталкиваемся с обезьяноподобными людьми зловещей внешности. Они одеты в шкуры с серыми и черными кольцами; хвостатые и вожделеющие — они ужасны. Мы полностью в их власти, но вдруг я понимаю, что единственный способ спастись — это не паниковать, не бежать или драться, а отнестись к этим созданиям по-человечески, в расчете на пробуждение в них лучших чувств. Один из этих людей-обезьян подходит ко мне, я приветствую его танцевальным па и начинаю с ним танцевать. Позже я обретаю свыше сверхъестественную целительную силу. На моих руках умирающий мужчина. Я пользуюсь то ли соломинкой, то ли птичьим клювом, чтобы вдохнуть ему воздух через нос, и он начинает дышать вновь".
В течение многих лет семейной жизни и воспитания детей эта женщина вынужденно забросила свой творческий дар, благодаря которому она в свое время достигла как писательница пусть неширокого, но реального признания. В то время, когда ей приснился этот сон, она как раз пыталась заставить себя вернуться к творчеству, нещадно критикуя себя одновременно с этим за то, что могла бы быть лучшей женой, подругой и матерью. Сон показал ей проблему на примере других женщин, переживающих, видимо, сходный переломный период. То, что они спускаются в нижнюю часть странного дома (то есть с сознательного уровня), означает, как можно предположить, приближение к некоторому значимому аспекту коллективного подсознательного с его вызовом принять мужское начало в обличье получеловека-полузверя, а иначе — Плута, того героя-клоуна, с которым мы уже встречались в начале первобытного героического цикла.
Войти в контакт с этим человеком-обезьяной и очеловечить его, развивая в нем все самое лучшее, означало для нее, прежде всего, необходимость смириться с непредсказуемостью своего естественного творческого духа. Пойдя на это, она могла бы обрубить свои сложившиеся связи и научиться писать в новом стиле, более подходящем для второй части ее жизни.
На связь этого порыва с созидательным мужским началом указывает вторая сцена, в которой она приводит в сознание мужчину, вдувая ему в нос воздух через что-то напоминающее птичий клюв. Эта процедура скорее может означать потребность в духовном возрождении, чем эротическое согревающее начало. Эта символика распространена во всем мире: ритуальный акт привносит творческое веяние жизни в любое новое достижение,
Сон другой женщины выделяет природное начало в сюжете о Красавице и Чудовище:
"Что-то вроде большого насекомого с вертящимися спиральными лапками, желтое с черным, залетает или заброшено в окно. Затем оно превращается в невероятное животное в желтую с черным, как у тигра, полоску, с похожими на медвежьи, но почти человечьими лапами и заостренной, как у волка, мордой. Оно может сорваться и причинить вред детям. Все это происходит в воскресенье днем, и я вижу маленькую девочку в белой форме, идущую в воскресную школу. Нужно позвать на помощь полицию.
Но вдруг я вижу, что это создание стало наполовину женщиной, наполовину животным. Оно ласкается ко мне, хочет, чтобы его полюбили. Я понимаю, что это происходит в сказке или во сне и что только доброта может преобразить его. Я пытаюсь тепло обнять его, но у меня ничего не выходит, Я отталкиваю его. Но у меня появляется ощущение, что я должна держать его рядом и привыкнуть к нему. Тогда, может быть, со временем я смогу поцеловать его."
Эта ситуация отличается от предыдущей. Эту женщину слишком интенсивно увлекла мужская созидательная функция внутри ее, ставшая навязчивой и рассудочной ("оторвалась от земли"). И до такой степени, что стала мешать ей исполнять естественным образом свои женские, супружеские обязанности. (Этот сон она откомментировала следующим образом: "Когда муж приходит домой, мое творческое начало скрывается и я становлюсь сверхорганизованной домохозяйкой"). Ее сон принимает неожиданный поворот, когда ее дух, который так плох, преображается в женщину, которую она должна почувствовать и вырастить в себе; таким способом она сможет уравновесить свои созидательные интеллектуальные наклонности и инстинкты, подсказывающие с теплотой относиться к другим людям.
Такое решение подразумевает новое восприятие принципа двойственности природных сил — жестоких, но вместе с тем добрых, или, как можно сказать в ее случае, безрассудно смелых и одновременно застенчивых и творчески домовитых. Очевидно, что эти противоположности можно примирить лишь на крайне сложном психологически уровне осознания, а пока этого не произошло, они, несомненно, могли бы навредить той невинной девочке, направляющейся в воскресную школу.
Сон этой женщины можно интерпретировать так: ей необходимо было преодолеть чересчур наивное представление о самой себе, а для этого не бояться объять всю гамму своих чувств, зачастую полярных, подобно тому как Красавица была вынуждена лишиться наивной веры в своего отца, не сумевшего преподнести ей белоснежную розу своих чувств, не пробудив благую ярость Чудища.
Орфей и Сын Человеческий
"Красавица и Чудовище"-это сказка, напоминающая цветок, который, встретившись нам в лесной чащобе, настолько изумляет, что какое-то время не замечаешь, к какому классу, роду и виду он относится. Присущий этой истории элемент тайны является универсальным компонентом не только мифологических сказаний, но и ритуалов, изображающих тот или иной миф или породивших его.
Типичным примером такого ритуала и мифа, передающих указанное психологическое ощущение, являются греко-романский культ Диониса и сменивший его культ Орфея. Оба этих культа сопровождались ритуалами посвящения, известными как "мистерии". Они продолжили развитие символики, связанной с богочеловеком андрогинного типа, владевшего, как считалось, сокровенным знанием животного и растительного мира и являвшегося главою посвящения
Дионисийский культ включал оргиастические ритуалы, означавшие для посвящаемого необходимость без остатка погрузиться в животное состояние и тем самым испытать в полном объеме оплодотворяющую силу Матери-Земли. С этой целью в обряде использовалось вино, которое, как предполагалось, должно было символически понизить уровень сознания новичка при первом его ознакомлении с тщательно охраняемыми тайнами природы. Их суть выражалась символом эротического свершения: единением Диониса и Ариадны, его супруги, в церемонии священного брака.
Со временем ритуалы Диониса утратили свою эмоциональную религиозную силу. Возникло почти восточное стремление к освобождению от их сосредоточенности исключительно на чисто природных символах жизни и любви. Дионисийский культ, постоянно перемещающийся от духовного к физическому и обратно, видимо, показался слишком диким и беспокойным для некоторых более аскетически настроенных натур. Последние перешли к внутреннему переживанию религиозного экстаза, став поклоняться Орфею.
Орфей, скорее всего, был реальной личностью — певцом, проповедником и учителем, принявшим мученическую смерть за веру. Его могила стала местом религиозного поклонения. Не удивительно, что раннехристианская церковь видела в Орфее прототип Христа. Обе религии принесли в позднеэллинский мир обет будущей божественной жизни. В период заката греческой культуры в Римской империи, Орфей и Иисус, будучи людьми и в то же время посланниками божественных сил, несли в массы страстно желаемую надежду на лучшую жизнь в будущем.
Впрочем, между культами Орфея и Христа было одно важное различие. Хотя и в сублимированной мистической форме, орфические таинства не давали угаснуть прежним дионисийским верованиям. Духовный импульс исходил при этом от полубога, воплощавшего наиболее важное качество религии, порожденной культурой земледелия. Этим качеством, унаследованным из привычной прежде структуры восприятия богов плодородия, появлявшихся лишь на один сезон полевых работ, была цикличность — вечно повторяющийся цикл рождения, роста, созревания и падения.
Христианство, с другой стороны, упразднило мистерии. Христа породила патриархальная, кочевая, пасторальная религия, пророки которой представляли Мессию существом абсолютно божественного происхождения. Сын Человеческий, хотя и рожденный от девы на земле, вел свое начало с небес, поскольку появился на свет в результате божественного акта вочеловечивания. После смерти он вернулся на небо, причем насовсем — чтобы царствовать одесную Господа Бога до Второго Пришествия, "когда и мертвые восстанут".
Конечно, аскетизм раннего христианства не был длительным. Память о циклически празднуемых мистериях до того одолевала их последователей, что со временем церковь была вынуждена включить в свои обряды многие обычаи языческого прошлого. Следы наиболее важных из них можно обнаружить в старых записях о том, что делалось в Святую Субботу и в Пасхальное Воскресенье во время празднования Воскрешения Христова — это, например, крещенская служба, которую средневековая церковь превратила в соответствующим образом оформленный и глубоко символичный ритуал посвящения. Тот ритуал, однако, еле дожил до наших времен и полностью отсутствует у протестантов.
Значительно лучше сохранился католический обряд поднятия потирной чаши во время литургии причащения, до сих пор имеющий значение главного таинства посвящения. Вот как описывает его д-р Юнг в своей работе "Трансформация символов в толпе":
"Поднятие потирной чаши в воздух подготавливает одухотворение ... вина. Это подтверждает призывание Святого Духа, осуществляемое в этот же момент... Молитва призывает Святой Дух снизойти в вино, поскольку именно Святой Дух порождает, пресуществляет и преображает... После поднятия потир в прежние времена ставили справа от облатки, подразумевая, что кровоточащие раны Иисуса находились с правой стороны его тела".
Ритуал причастия не меняется от того, что используется чаша Диониса или святой христианский потир — меняется только уровень знания, который каждый из них приносит индивидуальному участнику. Взор участника дионисийского ритуала обращен назад: к началу вещей, к "бурному" рождению бога, вырванного из сопротивляющегося лона Матери-Земли. На фресках Виллы Мистерий в Помпеях изображено действие этого ритуала: вызванный бог появляется в ужасной маске, отражающейся в чаше Диониса, подаваемой священником посвящаемому. Там же мы видим обвитую плющом корзину, наполненную плодами земли, и фаллос — символы созидания, указывающие на божественное покровительство силам размножения и роста.
В противоположность этому обращенному назад взгляду, с его сосредоточенностью на вечном природном цикле рождения и смерти, христианская мистерия обращена вперед и питается надеждой посвящаемого на конечный союз с трансцендентным богом. Мать-Природа со всеми се прекрасными сезонными переменами оставлена позади, и главное место занимает духовно стабильная фигура — Сын Бога на небесах. Промежуточной фигурой между ними является Орфей — он напоминает Диониса, но обращен к Христу. Психологический тип этого божества описан швейцарским автором, Линдой Фирц-Дэвид, так истолковывающей орфический ритуал, запечатленный в Вилле Мистерий:
"Орфей обучал, когда пел и играл на лире, и его пение было настолько захватывающим, что подчиняло себе силы природы — птички порхали вокруг него, рыбы выпрыгивали к нему из воды, ветер и море стихали, реки текли вспять, двигаясь к нему. Снег и град будто исчезли. Деревья и даже камни шли за Орфеем; тигр и лев мирно лежали рядом с ним, соседствуя с овцой, а волки — с волом и косулей. Что же все это означает? Несомненно, это означает, что события природы, благодаря божественному проникновению в их суть, становятся гармонично упорядоченными изнутри. Свет овладевает всем, умиротворяет все живое, когда миротворец, олицетворяющий светлые силы природы, славит бога. Орфей — это воплощение преданности и благочестия; он символизирует такое религиозное мировоззрение, которое улаживает все конфликты, поскольку вся душа верующего стремится прочь от них... В этом весь Орфей — добрый пастырь в упрощенном представлении..."
Как добрый пастырь и миротворец, Орфей уравновешивает дионисийский культ и христианство, поскольку, как мы видели, и Дионис, и Христос исполняют сходные роли, хотя и по-разному ориентированные во времени и в пространстве: в одном случае задействована циклическая религия земного мира, в другом — культ связан с небесами и носит эсхатологический, то есть конечный, характер. Описанные картины, отражающие различные аспекты посвящения и взятые из истории религии, бесконечно повторяются со всевозможными смысловыми оттенками и превращениями в сновидениях и фантазиях современных людей.
У одной женщины, находившейся в состоянии сильной усталости и депрессии и проходившей курс психоанализа, было следующее видение:
"Я сижу, согнувшись и съежившись на краю длинного узкого стола в комнате без окон, напоминающей склеп. На мне лишь длинная белая холстина, свисающая с плеч до пола. Со мной произошло что-то очень важное. Мне не долго осталось жить. Перед глазами появляются золотые диски с красными крестами. Я припоминаю, что когда-то давно я взяла на себя некий обет, продолжающий действовать, где бы я ни находилась. Я сижу там очень долго. Наконец, я медленно открываю глаза и вижу сидящего рядом мужчину, собирающегося меня лечить. Он выглядит добрым и спокойным. Он что-то говорит мне, хотя я ничего не слышу. Похоже, он все знает о том, где я была. Я осознаю, что выгляжу безобразно: на мне, видимо, лежит печать скорой смерти. Интересно, не отталкивает ли его это. Я смотрю на него долгим взглядом, но он не отворачивается. Я вздыхаю с облегчением.
Затем я чувствую легкое прохладное прикосновение ветерка или, может, воды по всему телу. Я закутываюсь в белое полотно и собираюсь крепко заснуть. Исцеляющие руки мужчины ложатся на мои плечи. Я смутно вспоминаю, что когда-то там были раны, но прикосновение его рук, похоже, дает мне силу и исцеление".
Эта женщина ранее терзалась сомнениями по поводу своих первоначальных религиозных убеждений. Она была воспитана благочестивой католичкой старой закалки, но с юных лет стала бороться за освобождение от следования формальной религиозной обрядности, которой придерживалась ее семья. Тем не менее, ей оставалась близка символика празднеств церковного календаря, которую она очень глубоко понимала и чувствовала несмотря на все происходящие с ней психологические изменения. Надо отметить, что в сеансах психоанализа, проводимых с ней, мне очень помогло это ее активное знание религиозной символики.
Наиболее значимыми элементами видения, выделенными пациенткой, оказались: белое полотно, которое она понимала как жертвенное одеяние; склеп, который она восприняла как могилу; и обет, вызвавший у нее ассоциацию с ощущением покорности. Этот обет, как она его назвала, означает ритуал посвящения с рискованным спуском под своды смерти и символизирует ее уход из церкви и семьи, чтобы по-своему ощутить Бога. Фактически, она повторила в символической форме путь Христа и, как он, страдала от ран, полученных перед смертью.
Жертвенное одеяние означает власяницу или саван, в который завернули перед захоронением тело Христа, снятое с креста. В конце видения появляется фигура целителя, смутно напоминающая меня, ее психоаналитика, но, кроме того, выступающая в естественной роли друга, знакомого со всеми ее переживаниями. Она еще не слышит, что он ей говорит, но его руки придают уверенность в выздоровлении. Его поведение и речь изобличают в нем доброго пастыря, Орфея или Христа, миротворца и, конечно же, исцелителя. Он на стороне жизни и должен убедить ее в возможности возвращения из-под сводов смерти. Назвать ли это возрождением или воскрешением? Может быть, верно и то, и другое, а может — оба определения неверны. Суть ритуала провозглашается в самом конце: прохлада ветерка или воды, омывающая ее тело — это очищение от смертного греха, акт первостепенной важности. В этом подлинная суть крещения.
У той же женщины было другое видение, в котором она чувствовала, что день ее рождения совпал с днем воскрешения Христа. (Это было для нее гораздо важнее, чем память о матери, ни разу не подкрепившей ее веру в себя и в свое будущее, чего она так хотела во время своих детских дней рождения). Это вовсе не означало, что она отождествляла себя с фигурой Христа. Несмотря на всю его силу и славу, чего-то недоставало; и как она ни пыталась приблизиться к нему в молитве, он и его крест так и оставались высоко в небесах, и подняться туда было выше ее сил.
В этом втором видении вновь встречается восходящее солнце как символ возрождения, кроме того, в нем появляется новый символ женственности — поначалу в виде "эмбриона в водянистом мешке". Затем она помогает восьмилетнему мальчику "миновать опасное место" в реке. В дальнейшем развитии событий она уже больше не ощущает, что смерть где-то рядом. Она оказалась "в лесу у маленького весеннего водопада, где все вокруг увито зеленеющей лозой". В ее руках каменный котелок с весенней водой, в ней плавает немного зеленого мха и несколько фиалок. Она купается в водопаде. Он сверкает, переливается и льется ровно, как шелковое полотно — "и я чувствую, будто вернулась в детство".
Смысл этих событий ясен, хотя можно и пропустить что-то невзначай при таком количестве зашифрованных и меняющихся образов. Похоже, мы сталкиваемся здесь с процессом возрождения более духовной личности, которая, подобно ребенку, получает крещение на открытом воздухе. Тем временем она спасает ребенка повзрослее, являющегося некоторым образом ее собственным эго в наиболее болезненный период детства. Она помогает ему миновать омуты в реке, что говорит о ее боязни оказаться парализованной ощущением вины, если она слишком отойдет от принятых в ее семье религиозных убеждений. Здесь важно отсутствие религиозной символики. Все в руках природы; нет никаких сомнений в том, что мы находимся во владениях пастыря Орфея, а не в царстве восставшего из мертвых Христа.
За этим последовал сон, приведший ее в церковь, напоминающую церковь в Аззиси с фресками Джотто, изображающими Святого Франциска. Здесь ей было более уютно, чем в других церквях, поскольку Святой Франциск, как и Орфей, являлся дитем природы, только верующим. Это оживило ее воспоминания об обращении в новую веру, что было так болезненно, но теперь она полагала, что сможет отнестись к этим чувствам с радостью, вдохновленная светом природы.
Эта серия сновидений завершилась эпизодом, отдаленно напоминающим культ Диониса. (Можно сказать, это было напоминание о том, что даже Орфей может временами несколько удаляться от плодотворящей силы животного-бога в человеке). Ей снилось, что она ведет за руку белокурую девочку. "Мы с удовольствием участвуем в празднике вместе с солнцем, лесом и цветами вокруг. У ребенка в руке белый цветок, девочка кладет его на голову черному быку. Бык тоже участвует в торжестве и наряжен по-праздничному". Упоминание о быке воскрешает в памяти древние ритуалы — празднества в честь Диониса, на которых бог изображался в маске быка.
Но сон на этом не заканчивается. Женщина добавляет "Некоторое время спустя быка пронзает золотая стрела". Итак, помимо дионисийского возникает другой дохристианский обряд, в котором бык тоже играет символическую роль. Персидский бог солнца Митра приносит быка в жертву. Он, как и Орфей, символизирует стремление к духовной жизни, одерживающей верх над примитивными животными вожделениями человека и приносящей чувство умиротворения после церемонии посвящения.
Совокупность этих образов подтверждает еще и часто встречающуюся в подобных видениях или в последовательно продолжающих друг друга снах мысль о том, что не бывает полного покоя или передышки. В своих религиозных поисках современные люди, особенно живущие в западных, обращенных в христианство обществах, до сих пор находятся во власти древних традиций веры, борющихся внутри их за превосходство. Это конфликт языческих и христианских верований, или, можно сказать иначе, возрождения и воскрешения.
Подсказку к решению этой дилеммы можно обнаружить в первом сне женщины — в одном любопытном образе, символику которого легко упустить из виду. В могильном склепе она видела перед глазами красные кресты на золотых дисках. При последующем разборе на сеансах психоанализа стало ясно, что она вот-вот должна была пережить глубокую психическую трансформацию и перейти от ощущения смерти к новой стадии жизни. Можно предположить, следовательно, что этот образ, явившийся в момент глубокого отчаяния, должен в какой-то степени предвещать се будущую религиозную ориентацию. При дальнейшей работе с ней появились основания считать красные кресты олицетворением ее верности христианству, а золотые диски — символом ее приверженности дохристианским мистериальным культам. Сновидение сообщало ей, что она должна примирить эти христианские и языческие элементы в предстоящей новой жизни.
И последнее, не менее важное наблюдение относительно древних ритуалов и их связи с христианством. В элевсинских мистериях (посвященных поклонению богиням плодородия Деметре и Персефоне) обряд инициации не только отвечал стремлению к более насыщенной жизни, но использовался и для приготовления к смерти, словно требовавшей сперва пройти через аналогичный ритуал посвящения.
На погребальной урне, найденной в древней римской могиле рядом с колумбарием на Эсквилинском холме, виден четкий барельеф, изображающий сцены заключительного этапа инициации, во время которого новичок допускается к беседе с богинями. Остальная часть рисунка посвящена двум подготовительным церемониям очищения: закланию "мистического поросенка" и мистической версии священного бракосочетания. Суть знаки подготовки к смерти, но без прощального оплакивания. Это исподволь указывает на присущую более поздним, особенно орфическим, мистериям черту: они наделяли смерть элементами бессмертия. Христианство пошло еще дальше. Оно пообещало больше, чем бессмертие (которое на языке древних циклических мистерий могло означать просто перевоплощение) — вечную жизнь на небесах для правоверных.
Итак, в современной жизни мы вновь видим тенденцию к повторению старых схем. Те, кто хочет научиться встречать смерть, должны как следует освоить урок прошлого, который гласит: смерть — это таинство, к ней следует готовиться с тем же настроением покорности и смирения, с которым, как мы уже узнали, надо готовиться к жизни.
Символы трансцендентности
Символы отличаются друг от друга по виду воздействия. Некоторые люди нуждаются в пробуждении — им необходима инициация, проникнутая неистовством дионисийского "громового ритуала". Другим необходимо подчинение или смирение, которое достигается особым оформлением пристройки к храму или священной пещеры, что характерно для культа Аполлона в Греции более позднего периода. Полное посвящение включает оба аспекта, что видно и из древних текстов, и из жизни людей. Но мы можем с достаточной уверенностью утверждать, что главная цель посвящения состоит в приручении изначально дикой и наделенной качествами Плута юношеской природы. Таким образом, несмотря на жестокость обрядов, предназначенных для достижения этой цели, инициация имеет облагораживающий и одухотворяющий характер.