ЮТЛАНДСКИЙ БОЙ И ТРЕНТИНО. 6 страница
Румынское правительство 25 ноября поспешило выехать в Яссы, к русской границе. Защищать Бухарест оно и не думало, разве можно подвергать опасности “маленький Париж”? Объявило его “открытым городом”. Немцам и болгарам от Дуная было до Бухареста всего 30 км, но ползли 2 недели – мешала грязь, а дорогу забили обозы, брошенные румынскими войсками. Вступили в город 6 декабря. Только теперь румыны согласились объединиться с русскими. Снова брыкались, спорили, но удалось найти приемлемое решение. Был создан новый Румынский фронт. Номинальным главнокомандующим стал король Фердинанд, а его помощником Сахаров. Русские армии подчинялись Сахарову напрямую, а румынские через их главный штаб.
Корпус Деникина, направленный к Бухаресту, не успел к сдаче столицы. Попал в хаос общего отступления. Наши части двинулись с румынскими, вкрапленные между ними. Румыны оставляли противнику нетронутые склады, мосты, заводы. Русским они категорически запретили разрушать что бы то ни было. А то, дескать, знаем мы вас, устроите тактику выжженной земли, как в 1812 г., разорите всю страну. Опомнились англичане. Назначили офицеров, чтобы уничтожать запасы нефти, зерна, фуража, стратегические объекты. Британский представитель объезжал нефтяные вышки у Плоешти, и за ним “двигался шлейф огня и дыма”. Англичанам румыны не мешали, зато копеечно высчитывали и записывали убытки. Наивно поясняли Деникину, что потом предъявят счет, и Британия им, конечно, за все заплатит.
Деникину в ходе отступления, кроме 8-го корпуса, подчинили 2 румынских. Он сдерживал противника арьергардными боями, организовывал оборону у Бузео, потом у Рымника. Но немцы и болгары, наткнувшись на сопротивление русских, искали по соседству участки, занятые румынами. Нажимали на них, и они бросали позиции. При этом даже не ставили в известность наших командиров. Враг обходил русские части, им приходилось кое-как выбираться и прорываться, они несли большие потери.
Все-таки Фалькенгайну и Макензену не позволили добить союзников. Румыны отходили на север, а навстречу им уже выдвигались наши соединения, готовили оборонительные рубежи. В конце декабря противника остановили. Фронт протянулся по линии Дорна-Ватра – Фокшаны – Браила – дельта Дуная. Правый фланг занимала 9-я русская армия, левый 4-я и 6-я, а в центре две румынских. Для России вступление в войну Румынии обернулось чрезвычайно дорогим “подарочком”. Сухопутный фронт увеличился на 600 км, сюда пришлось направить 35 пехотных и 12 кавалерийских дивизий.
Треть румынских войск попала в плен. Многие высокопоставленные деятели и верхушка общества легко перекинулись на сторону врага. Германия и Австро-Венгрия надумали было сформировать марионеточное правительство и посадить в Бухаресте другого короля, который вступит с ними в союз. Но воспротивились Болгария и Турция, они нацеливались поделить Румынию. Берлин и Вена не хотели ссориться со столь полезными друзьями ради сомнительного альянса с румынами и отказались от проекта. Да и для самих немцев было предпочтительнее не заигрывать с побежденными, а просто пограбить. Они захватили огромные запасы продовольствия, нефти. Германия ликовала, очередной раз славила Гинденбурга и Людендорфа. Но более трезвые военные оценивали ситуацию иначе: “Так они напобеждаются до смерти”. Ведь для немцев и австрийцев фронт растянулся на те же 600 км. Тут пришлось сосредоточить 20 германских, столько же австрийских, десяток болгарских дивизий. А сил у Центральных Держав было поменьше, чем у Антанты.
УСТОИ И ПРОБЛЕМЫ.
Для разжигания революции в Россию рекой лилось “германское золото”. Стоп… Да откуда же у Германии могли взяться лишние деньги? Она вела тяжелую войну на нескольких фронтах, расходовала колоссальные средства на вооружение, закупала за рубежом сырье, продовольствие, помогала деньгами и снабжением союзникам. Сама же Германия в годы войны не продавала ничего. В 1915 – 1916 гг государственная казна была уже пуста. А революции – дело дорогое. На это были затрачены сотни миллионов. Но в Германии было принято, что правительство давало поручения частным банкам (с обязательством потом расплатиться). Финансирование подрывной деятельности было возложено на компании “М.М. Варбург”, “Райте-банк” и “Дисконт-Гезельшафт”. Они приняли на себя поручение, а за счет чего его выполнят, кайзера и министров не интересовало. Впрочем, у банкиров лишних сотен миллионов не было. Те же Макс Варбург со товарищи вложили неимоверные суммы в военное производство, закупки, займы союзникам.
В 1916 г. избыточные средства имелись только в одной стране, в США. Америка сказочно разбогатела на войне, хлынули потоки денег в оплату военных заказов, промышленных и продовольственных товаров для воюющих стран. В 1914 г. внешний долг США достигал 3 млрд долл, а теперь страны Антанты оказались должны США 2 млрд долл (тогдашних – для оценки по современному курсу надо умножить примерно на 20). Напомню, что вице-президентом Федеральной резервной системы США был Пол Варбург, брат Макса Варбурга. Там же, в США, ворочал делами их третий брат Феликс, зять финансового туза Якова Шиффа. А четвертый, Фриц Варбург, работал в Стокгольме при Олафе Ашберге.
Позже внук Якова Шиффа оценил вложения своего деда на русскую революцию в 20 млн долл. К ее финансированию был причастен и другой крупнейший банкир США, Морган. Приложили руку и англичане. Владелец лондонского банка “Джойнт Сток” Мильнер вложил в подрывную работу 10,5 млн. долл. В Россию шло не германское, а американское и британское золото, оно лишь отмывалось через Германию. Причем контрразведка США обнаружила эти операции, но ее донесения клались под сукно.
А как же иначе? Подкоп под Россию вели не только банкиры, но и правительство США. Сам президент Вильсон являлся ставленником воротил Уолл-стрита, и его действиями фактически руководил “серый кардинал” полковник Хаус, представитель тех же финансовых кругов. Америка уже пожала плоды своего нейтралитета. Но требовалось и принять участие в переделе мира. То есть, США должны были сами вмешаться в войну, об этом Хаус вел тайные переговоры со странами Антанты. Уже оговаривался и срок – весна 1917 г. А Вильсона Хаус убеждал – Америка обязана вступить в войну, но только после свержения русского царя. Тогда, мол, и сама война пример характер борьбы “мировой демократии против мирового абсолютизма”. Это говорилось в 1916 г.
О, американцы хорошо умели делать бизнес на революциях – организовывали их в Панаме, Китае, Мексике, Доминиканской республике. А революция в России должна была разрушить главную конкурентку США. В нашу страну поехали представители банков, промышленных фирм, как бы уже “без пяти минут союзники”. Была создана Русско-Американская торговая палата, ее предселателем стал один из лидеров оппозиции А.И. Гучков, петроградское отделение возглавил А.Д. Протопопов.
После двух лет войны все ее участники испытывали серьезнейшие трудности. Не хватало рабочих рук, ресурсы истощались, проводились кампании за экономию. Британские и французские газеты учили, как из старой шляпы сделать новую, перелицевать одежду, починить обувь. Во всех странах была введена карточная система. Ллойд Джордж писал: “К осени 1916 г. продовольственный вопрос становился все более остро и угрожающе”. И только богатой России эти проблемы, казалось бы, не касались. В 1916 г. выдался богатейший урожай, несмотря на военное время, собрали 3,8 млрд пудов зерна. А экспорта не было, хранилища были полны зерном еще с прошлых лет. Зимой 1916 г. только в Сибири было заготовлено 500 млн пудов мяса, огромное количество масла – не знали, как вывезти. В любом трактире свободно продавались огромные расстегаи, пышные калачи, пироги.
В России появились женщины-дворники, женщины-кондукторы в трамваях, что прежде было немыслимо, но процент мобилизованных по отношению ко всему мужскому населению был вдвое ниже, чем во Франции или Германии. Деревня за годы войны вообще разбогатела. Заготовители армии, Земгора, промышленных фирм, с руками хватали всю продукцию – зерно, кожу, сало, шерсть, лен, давали высокие цены. А в городах развитие военного производства вызвало промышленный бум. Росли, как грибы, фабрики и заводы, их хозяева нуждались в рабочих, и зарплата была куда выше, чем в других европейских странах.
Но за дело взялась “мировая закулиса”, и стоит ли удивляться, что сплошь и рядом стали возникать трудности? Финляндия закупила вдруг хлеба на 36 млн руб, огромное количество другого продовольствия – якобы для перепродажи в Швецию. Дания взялась скупать большие партии русского масла, хотя в Швеции хватало своего хлеба, а в Дании масла. Куда оно шло их этих стран, догадаться было не трудно. Потоки сахара потекли контрабандой через Персию. Продавалось в неизвестных направлениях стратегическое сырье и даже военное имущество. Производство сахара превышало потребление, а на него пришлось вводить карточки! Правительство было вынуждено сократить пайки в армии. Хотя они оставались более чем достаточными – вместо фунта мяса и полфунта сала в день стали давать полфунта мяса и фунт сала на неделю. По средам и пятницам ввели постные дни, давали рыбу (кета, кефаль, сельдь). Вместо 3 фунтов хлеба выдавали 2 фунта на фронте и 1,5 в тылу, 50% сливочного масла заменили растительным, из 18 золотников сахара в день выдавали 12 (51 г), а остальное конфетами или деньгами.
Банкиры и торгаши вдвое обвалили рубль, и подскочили цены. Организовывали дефициты промышленных и продовольственных товаров то в одних, то вдругих районах. Впервые в России появились очереди, у населения они вызывали чрезвычайное возмущение. Думцы и газетчики, в свою очередь, использовали дефициты и очереди для нападок на правительство. А подорожанием были недовольны рабочие, и агитаторы подталкивали их бастовать, требовать повышения зарплаты.
Российские власти прекрасно знали, что это преднамеренные диверсии. Секретный циркуляр МВД № 100186 от 9.01.1916 г. доводил до сведения губернаторов и градоначальников: “Исходя из тех соображений, что ни военные неудачи, ни революционная агитация не оказывают серьезного влияния на широкие народные массы, революционеры и их вдохновители евреи, а также тайные сторонники Германии, намереваются вызвать общее недовольство и протест против войны путем голода и чрезмерного вздорожания жизненных продуктов. В этих видах злонамеренные коммерсанты скрывают товары, замедляют их доставку на места и, насколько возможно, задерживают разгрузку товаров на железнодорожных станциях”. Но органы правопорядка ничего не могли предпринять! Губернаторы предписывали полиции привлекать виновных к административной ответственности, штрафовать – и все.
Контрразведывательное отделение Генштаба располагало списком 58 фирм, чьи связи с немцами были установлены достоверно и 439 фирм, подозревавшихся в таких связях. Но тоже ничего не могло сделать, существующие законы связывали по рукам и ногам. Знали, что член правления Международного банка Шайкевич ездил в Стокгольм, встречался с Максом Варбургом, а председатель Внешторгбанка Давыдов ездил на встречу с директором германского Юнкер-банка, и оба после этого развернули спекулятивные сделки с продовольствием и товарами первой необходимости. Знали, что центром шпионажа в Петрограде является гостиница “Астория”, а руководят резидентурой сотрудники гостиницы Рай, Кацнельбоген и Лерхенфельд. Но понадобилось целых 2 года… не для того, чтобы арестовать и покарать их. А для того, чтобы закрыть гостиницу, лишив противника удобной “крыши”.
Изменить положение попытался Алексеев. В июне он подал царю проект ввести диктатуру тыла – так же, как во всех воюющих государствах. Подчинить персональному диктатору все министерства, промышленность, транспорт. Милитаризовать оборонные заводы, запретить забастовки. А рабочих обеспечить пайками, защитить от подорожаний и дефицитов. Но непонятным образом копия секретного документа попала в Думу, и “общественность” запаниковала. К царю тут же примчался Родзянко, доказывал, что что учреждение диктатуры “бесполезно и опасно”, как бы пущих беспорядков не вызвало. Проект спустили на тормозах.
А Гучков постарался дискредитировать самого Алексеева в глазах царя. Направил генералу весьма откровенное письмо, что “власть гниет на корню”, нужны решительные меры. Алексеев ему, естественно, не ответил. Но и закладывать счел неэтичным, доносительство среди русских офицеров было не принято. Между тем, Гучков повсюду распространял свое “письмо к генералу Алексееву”. Конечно, дошло и до государя. К счастью, он сумел понять в чем дело, и относился к своему начальнику штаба по-прежнему. О, на провокации Гучков был мастером. Например, вызвался сопровождать вдову генерала Самсонова в Пруссию за телом мужа. А потом принялся рассказывать: дескать, в Германии к нему подошел офицер, улыбнулся – вы меня не узнаете? Я, мол, разведчик, до войны действовал в России, служил в полиции, в охране Распутина, а моя фамилия Штюрмер, родственник вашего премьера, но только вы об этом никому… Слишком грубая ложь? Но для потока клеветы и такое годилось.
И все же кое-чего Алексеев сумел добиться. Была учреждена особая следственная комиссия генерала Н.С. Батюшина для борьбы с саботажем и экономическими диверсиями. В нее вошли лучшие следователи контрразведки: Резанов, Орлов, Барт, Логвинский, Малофеев и др. Работать они начали очень результативно. Еще бы, оперативных материалов у них уже было полно, а теперь наконец-то получили полномочия. Одними из первых были арестованы банкиры и промышленники Животовские, тесно связанные с Варбургами, со шведским “Ниа-банком” Ашберга. Загремел за решетку Дмитрий Рубинштейн, банкир и владелец самой популярной газеты “Новое Время”, заливавшей страну грязью (летом 1916 г. в докладе кайзеру о подрывной работе канцлер назвал Рубинштейна “самой многообещающей личностью”). Арестовали юриста Вольфсона, промышленников Шапиро, Раухенберга, Шполянского, сахарозаводчиков Бабушкина, Гепнера, Доброго. Контрразведка копнула фирму Нобеля, Внешторгбанк, Международный банк. При обысках нашли предвоенные циркуляры германского генштаба № 2348 и 2348-бис, свежие инструкции Макса Варбурга, хранившиеся наряду с деловыми бумагами. Были изъяты целые вагоны уличающих документов.
Под удар попали еще не самые крупные фигуры – от них нити вели к настоящим “китам”, Бродскому, Терещенко, Цейтлину, Гинзбургам, Манусу. Алексеев и его комиссия сумели зацепить главные корни антироссийского заговора, банкиров! Но уж тут-то подняла вой вся “общественность” – Дума, политики, Земгор, ВПК. Обыски и аресты объявляли вопиющими беззакониями. Иностранцы квалифицировали их как “еврейский погром”. Алексеев защищал комиссию Батюшина, прикрывал ее деятельность своим именем и авторитетом. Но под нее подвели умелый подкоп. Нашли в комиссии слабое звено, некоего Манасевича-Мануйлова, при проверке очередного банка спровоцировали его взять “отступного” – мечеными купюрами. Поймали на взятке, и газеты растрезвонили, что комиссия просто занимается вымогательством.
Ну а когда Алексеев заболел и вышел из строя, следователей Батюшина заклевали окончательно. Ни одно из дел, заведенных ими, не дошло даже до суда. За “пострадавших” встали горой англичане, французы, американцы. А российские банкиры и промышленники вышли напрямую на царя и очень прозрачно намекнули, что не время ссориться с их кастой. Они добились своего, Николай II повелел закрыть дела. Наложил резолюции – “усердною работою на пользу Родине пусть искупают свою вину, ежели таковая за ними и была”. Впрочем, даже это использовали против него. Теперь распускали слухи – царь с царицей покрывают изменников и шпионов!
Государь все еще не хотел жестких шагов. Да и шаги понадобились бы очень уж крутые: кардинальный поворот всей государственной политики, преобразование механизмов управления, изменения законов, карательные меры, крупные конфликты с союзниками… Все это в условиях тяжелой войны. Николай Александрович по-прежнему надеялся на сплочение ради победы. А уж потом, в мирное время, можно будет решить внутренние дела. Но разлад нарастал.
“Общественность” взялась регулировать правительство, устраивала обструкции неугодным министрам. А от Думы зависело финансирование военных, морских, железнодорожных заказов, министрам требовалось работать в тесном контакте с Особыми совещаниями, ВПК. В условиях травли они не справлялись с обязанностями. Или царь пытался нормализовать отношения с “общественностью”, снимал министров. Но и с новыми случалось то же самое. Пошла настоящая свистопляска, за год сменилось 4 премьера, 4 министра внутренних дел, 3 министра иностранных дел, 3 военных министра, 3 министра юстиции, 4 министра земледелия … Они даже не успевали войти в курс дела.
Царь снова пошел на уступки либералам, отдал им пост, вызывавший больше всего нападок, министра внутренних дел. Назначил А.Д. Протопопова, заместителя председателя Думы, одного из лидеров блока прогрессистов. Берите, что вам еще надо? Но это назначение стало вообще сомнительным. Протопопов был членом нескольких русско-американских обществ, председателем Петроградского отделения Русско-Американской торговой палаты. Ездил в США и Англию, а на обратном пути в Стокгольме к нему явился Фриц Варбург, якобы закидывал удочки о сепаратном мире, а Протопопов их отверг. Но ведь это было известно со слов самого Протопопова. О чем шла речь на самом деле, никто не знает…
В сентябре он стал министром. В отличие от Хвостова, не делал заявлений, что не будет арестовывать смутьянов. Наоборот, перевратился в ярого монархиста. Явился в Думу в жандармском генеральском мундире, и прежние товарищи его освистали. Протопопов из кожи вон лез, изображая себя перед царем вернейшим из верных, зачастил с докладами к царице, и она тоже поверила – это искренний защитник трона и династии. Но он стал делать то же самое, что Хвостов. Свернул борьбу с ревлюцонным движением.
А работу председателя правительства Штюрмера “общественность” просто парализовала. Он для всех был “изменником”. Кстати, уже позже, при Временном правительстве была создана специальная следственная комиссия Муравьева, ей поставили задачу доказать “измену” царя, царицы, Штюрмера. Комиссия была заведомо предвзятой, перерыла все возможные материалы и… ничего не нашла. Все обвинения опровергла. И насчет сепаратного мира установила – в царском окружении не было не только реальных шагов, но даже и стремлений к нему. Но те, кто порождал клевету, сами это знали. Об истинной “вине” Штюрмера откровенно записал британский посол Бьюкенен: “Будучи отчаянным реакционером, он в союзе с императрицей стремится сохранить самодержавие в неприкосновенности”.
Хотели предотвратить переворот, вот и стали “изменниками”. Но навести хоть какой-то порядок для деликатного, со всех сторон задолбанного Штюрмера, оказалось невозможно. Царь заменил его Треповым – энергичным, твердым, и при этом свободным от всяких обвинений. Но при чем тут обвинения? Трепов в первый раз пришел в Думу, представиться, и его сразу освистали, орали: “Мы будем бороться с вами!” Положение России было не в пример лучше, чем в 1915 г. – успехи на фронтах, кризис с вооружением преоделели. Нет, не считались ни с чем. Нагнеталась истерия по “продовольственному вопросу”, о “катастрофе в Румынии”. Сессия Думы в ноябре вылилась в разнузданное безобразие. Министров охаивали и выгоняли. Милюков произнес скандальную речь, вывалив всякий негатив (причем в качестве доказательств зачитывал выдержки из немецкой газеты), после каждого пункта рефреном повторял: “Что это – глупость или измена?” Дескать, я ни в чем прямо не обвиняю, но выбирайте одно из двух. Его речь распространяли по рукам в миллионах экземпляров. Требование выдвигали все то же – “ответственное министерство”.
За то, что допускаются подобные выходки, депутат-монархист Марков с трибуны назвал председателя Думы Родзянко мерзавцем. Его исключили на 15 заседаний. А Родзянко получил в поддержку массу писем и телеграмм, совет профессоров Петроградского университета в тот же вечер избрал его своим почетным членом, а правительство Франции на следующий день наградило Большим орденом Почетного Легиона. Нужны ли комментарии?…
Престиж России постарались подорвать и на международной арене. Само по себе втягивание в войну Румынии стало грандиозной диверсией – превратить русские победы в новое поражение, возбудить возмущение народа. Не получилось. Наше командование не влезло в ловушку, а армия ценой невероятных усилий удержала фронт, да еще и спасла остатки Румынии. Ну так ударили с другой стороны. Французская и британская пресса обрушила обвинения, что Россия… предала “бедных и благородных румын”, не послала вовремя нужное количество войск, бросила “культурных румын” на растерзание. А тем самым предала других союзников, “вынужденных снова изнемогать в борьбе”, лишила их шансов на быструю победу.
Примитивные умишки западных обывателей легко программировались средствами массовой информации, а закулисным силам это и требовалось – заслонить и погасить прежние симпатии по поводу спасения Франции, Италии, восторги от Брусиловского прорыва. Пропагандистская кампания задела даже русских солдат во Франции. Им и без того приходилось не сладко на чужбине. Забрасывание цветами и восхищение подвигами быстро забылись. Отношение становилось все более хамским. В лагере Майи солдаты пожаловались, что мало умывальников. Французы возмутились: почему недовольны эти русские свиньи? Что они, англичане, что ли? А между тем, “русские свиньи” за несколько месяцев выучили французский язык и поняли, что о них говорят. Когда начались холода, французские интенданты пытались экономить уголь, не топили бараки – русские живут среди вечных льдов, нулевая температура им нипочем.
А когда разразилась истерия по поводу Румынии, солдаты почувствовали общую неприязнь. Они несли службу по французским правилам, периодически получали отпуска, могли съездить в Париж, в другие города. То и дело наталкивались на отчуждение, грубость. Но здесь же свободно действовали революционеры. Французская контразведка докладывала, что Троцкий “продолжает русофобскую и пораженческую агитацию при подозрительных обстоятельствах”, на это неоднократно отращали внимание властей русские дипломаты и военные представители во Франции, однако никаких мер не предпринималось.
К растерянным, ничего не понимающим солдатам подходили вдруг “земляки”, заговаривали по-русски, приглашали на чашку чая или рюмочку водки. Разъясняли, что царское правительство “продало” их иностранцам. Предлагали газеты на родном языке, где обо всем ясно сказано. Результатом стал бунт в лагере Майи, разбушевавшиеся солдаты убили подполковника Краузе. А при расследовании обнаружилось, что среди них распространяется газета Троцкого “Наше слово”. Дело было слишком уж вопиющим. Русское правительство потребовало ареста и выдачи Троцкого – он оставался подданным России.
Французы пытались замять дело, но Петроград настаивал. Что ж, после отговорок и увиливаний Троцкого арестовали. Но выслали не в Россию, а в Испанию. Там его тоже как-то странно арестовали, всего на 3 дня, и выслали… в США. Именно туда, где Лев Давидович требовался. В Нью-Йорке его радушно встретил личный представитель банкира Шиффа, устроил со всеми удобствами. В Нью-Йорке действовал и коммерческий представитель фирмы дядюшки Троцкого, Абрама Животовского (того самого, которого первым ухватила за жабры комиссия Батюшина). Этим представителем был Соломон Розенблюм, более известный под псевдонимом Сидней Рейли – бизнесмен и британский шпион. А шеф Рейли, резидент МИ-6 в США Вильям Вайсман, был близким другом “серого кардинала” при презденте полковника Хауса. Все эти почтенные деятели отлично находили общий язык. Из эмигрантов, из диаспоры началась подготовка революционных десантов, которые вскоре будут брошены в Россию.
Подготовка к грядущим переменам велась не только в Америке. 6 декабря 1916 г. неожиданно ушли в отставку британский премьер Асквит, министр иностранных дел Грей. Политики, в свое время налаживавшие союзнические отношения с Россией, связали себя определенными договоренностями. Премьер-министром стал Ллойд Лдордж, а пост военного министра достался банкиру Мильнеру. Одному из руководителей “Великой национальной ложи Англии” и спонсоров российской революции.
МИТАВА И БАГДАД.
21 ноября скончался дряхленький австрийский император Франц Иосиф. Корону получил эрцгерцог Карл. Он был куда более дееспособен, но раньше фавориты покойного монарха не подпускали его к государственным делам. Карл был крайне недоволен, что страна попала в полную зависимость от Германии, а продолжение войны считал гибельным. Его сторону принял Конрад, после Брусиловского прорыва он тоже полагал, что надо мириться любой ценой. Австро-Венгрия обращалась по этому поводу к немцам, в нейтральные страны направлялись эмиссары для тайных переговоров.
Возможно, для России, вынужденной воевать с такими союзничками, сепаратный мир и впрямь был бы лучшим выходом. Но этому претила натура царя, он оставался честным даже с нечестными партнерами. А враги натворили слишком много преступлений, чтобы оставлять их безнаказанными. Но и Германия не желала слышать о мире. Она уже считала своими захваченные территории, вовсю распоряжалась ими, как же можно выпустить их из рук? Чтобы сгладить трения с австрийцами, германское правительство после взятия Бухареста объявило, что оно согласно прекратить войну, обратилось к США с просьбой о посредничестве. Однако предложение было чисто декларативным. Страны Антанты выдвинули конкретные условия – уйти с оккупированных земель, компенсировать ущерб, и миротворчество сразу заглохло. Зато кайзеровское правительство теперь разводило руками перед союзниками и собственным населением – вы же видели, мы были готовы мириться, но нашим противникам это не угодно. Впрочем, настроение быстро подняли дальнейшими победами над румынами, а Австро-Венгрию постарались ублажить, пообещали ей часть Румынии, итальянские и российские области.
Хотя в германском командовании понимали – положение совсем не блестящее. Наступать было больше нечем. На 1917 г. ни на одном фронте не планировали активных операций, только оборону. Выискивали любые резервы. Во Франции Гинденбург решил оставить Нуайонский выступ. В тылу развернулось строительство мощнейшей укрепленной “Линии Зигфрида” – или, как ее назвали “Линии Гинденбурга”. Предполагалось, что войска отойдут на нее, фронт спрямится, и можно будет высвободить 13 дивизий.
Наступательные действия наметили лишь на море – неограниченную подводную войну. Прежние проекты, создать флот из 205 подводных лодок, выполнить не удавалось, для их строительства не хватало сырья. Имелось лишь 138. Но Гинденбург и начальник морского генштаба Гольцендорф прикинули, что этого будет достаточно. На позициях находятся 20 подлодок, потом их сменяют другие. Рассчитывали, что блокада сломит Англию за 6 месяцев, а за ней, глядишь, вся коалиция развалится. Кайзер опять переживал, не подтолкнет ли это к войне Америку. Но вес самого Вильгельма в руководстве очень снизился, Гинденбург и Людендорф давили на него, а Гольцендорф заверил “словом офицера”, что ни один американский солдат не высадится в Европе – субмарины не позволят.
На самом деле, германское командование уже знало – США вступят в войну в любом случае. Осторожничать не приходилось. Но оно знало и о другом: у Америки нет армии, в течение 1917 г. ее можно не опасаться. Действительно, США готовились примкнуть к Антанте. За время войны они неплохо поживились не только торговлей: совершили интервенцию на Гаити, в Доминиканскую республику, Никарагуа, на Кубу. Теперь предстояло влезть в мировую схватку, “на новенького”, со свежими силами. С огромным преимуществом перед другими участниками, разоренными и понесшими страшные потери. Соответственно, занять главное место в лагере победителей.
В августе 1916 г. был принят закон об ассигнованиях на армию, образован Совет национальной обороны. Но все шаги приходилось предпринимать подспудно. Предстояли выборы, а Вильсон представлял себя сугубым пацифистом. Предвыборная кампания велась под лозунгом “Вильсон уберег Америку от войны”. В ноябре он выиграл, был переизбран на второй срок. Вот тогда-то ограничения снялись, подготовка пошла полным ходом. Но США и впрямь было нечем воевать. У них имелся флот и части морской пехоты. Этого хватало для операций в “банановых республиках”, а армию для большой войны еще предстояло создать, обучить.
Пока боевые действия продолжались в прежнем составе. Жоффр планировал на 1917 г. серию из трех наступлений, чтобы перемолоть в них неприятельские силы. Но “перемалывания” с потоками крови уже настолько всех достали, что взвыли и правительство, и англичане, и французские военные. План отвергли, Жоффр обиделся и подал в отставку. Однако он и сам всех достал, и правительство отставку быстренько приняло. Обставило ее почетно, дало Жоффру “на дембель” чин маршала, а верховным главнокомандующим был назначен “герой Вердена” Нивель. Он предложил разгромить немцев в одном сражении. Атаковать на второстепенных участках, отвлечь туда врага, а затем внезапным ударом проломить фронт и сразу двинуть в прорыв огромную “маневренную массу” из трех армий.
Операцию наметили на февраль. Очередной раз оборудовали неимоверное количество батарей, железнодорожные ветки и склады для снарядов, вели разведку, сближались с неприятелем траншеями. Но в середине января вдруг заговорили германские орудия. Их войска то в одном, то в другом месте бросились в атаки. У с.Оберив стояла 3-я русская бригада Марушевского. На нее враг пустил 3 волны газов. Во французской армии, в отличие от нашей, противогазов еще не было, и в бригаде погибло около 500 солдат. Другие выжили, но страдали от отравлений. Несмотря ни на что, штурм германской пехоты встретили огнем и отбили.
Но немцы этими атаками маскировали отступление. Пока гремели бои, отводились их тылы, вторые эшелоны. А 3 февраля неожиданно для французов и англичан германские части снялись с позиций, стали отходить. Бросили Нуайонский выступ и заняли построенные для них укрепления “Линию Зигфрида”. Готовившееся наступление Нивеля сорвалось. Занимали территорию, оставленную неприятелем, а дальше надо было заново рыть траншеи, оборудовать и подвозить батареи, подводить железнодорожные ветки, перемещать склады…